Мышление и воля. Принцип тождества мышления и воли в классическом раци

зрачных и призрачных фантомов, трансцендентных сущностей, находящихся за пределами феномена In-der-Welt-sein. И этого стоило ожидать, потому что, если появляется полноценный акт медиальной воли, то в нем по самой природе вещей должно явиться миру некое трансцендентное содержание58. В данном случае происходит именно так. Намек на восстановление Я-идеи в феномене здесь-бытия, чем мы обязаны выбору и воле к совести, дополняется введением «экзистенциалов» истины и мира, явно указывающих на нарастание тенденции к восстановлению трансцендентного содержания мышления59.

1.2.9. Решимость экзистенциальной воли

Воля к обладанию совестью, будучи воистину медиальной волей, модифицирует всю структуру открытости и понимания. Если открытость экзистенции раньше обозначалась через ориентацию зова «от... — к...», то теперь то же самое содержание перекомбинируется в динамическое отношение, заданное триадой парных категорий, куда входят формальные определения процесса раскрытия бытийной возможности и элементы восстановленного эйдоса «Я», а именно: «найденность» (Befindlichkeit) — страх; понимание — вина (точнее Schuldigsein); речь — молчание (точнее «умолчание»). Эти элементы комбинируются теперь так, что открытость здесь-бытия (Erschlossenheit) превращается в решимость (Entschlossenheit).

Решимостью Хайдеггер называет скрытое в молчании и страхе пробрасывание себя к признанию своей вины. Это, несомненно, волевой акт, в котором молчание и страх являются средством, а вина — целью. Вообще-то у Хайдеггера понятие целеполагания отсутствует, оно совершенно чуждо его методологии. На место целеполагания становится ситуация проброса в перспективе бытийной возможности — вплоть до самой исконной способности к бытию (Seinskönnen, экзистенции). Этот смысл часто передают русским словом «набросок», хотя здесь, как и в случае с заботой, могут быть разные степени мирской «падшести» и экзистенциальной полноты. Решимость есть энергийный, исполненный своеобразного порыва, перенос сущим самого

58Ведь медиальная воля в том и состоит, что она проявляет и тем самым восстанавливает в здесь-бытии потустороннее по отношению к данной бытийной ситуации содержание.

59Более громоздкое, но зато более точное выражение: трансцендентальнотрансцендентное (или метафизическое) содержание...

521

себя из падшести в сфере Man — в горизонт подлинного самоосуществления. Поэтому «решимость» также должна быть признана модификацией медиальной воли к бытию.

Важнейшим средством борьбы с Man является молчание. О молчании мы уже говорили, но здесь эта тема получает развитие на новом диалектическом уровне, что выражается в связи молчания с фундаментальным экзистенциалом понимания. В умолчании всегда присутствует волюнтативный элемент — упразднение болтливой откровенности Man и уход в сокрытость подлинной самости (скрывающейся от всепронизывающего любопытства Man). Молчание является модусом понимания, из которого возникает речь. Молчание — основа и экзистенциальный корень речи. Человек тогда имеет сказать нечто, когда в молчании к нему пришло понимание. Экзистенция — подлинная способность к бытию — становится «понятной» для здесьбытия, которое является одновременно и «субъектом» и «объектом» понимания. Молчание — модус речи, «молчащая речь». Именно молчащая речь понимает и выражает волю к совести. Совестливая речь молчалива, она никогда не может быть озвучена. Здесь опять-таки следует указать на огромное позитивное значение темы молчания, поскольку она проливает свет на существо решимости как экзистенциальной воли в собственном смысле. Волевая решимость к молчанию лишает смысла рассудочную речь Man; Man немеет, а вместе со словом исчезает и обыденная «смышленость» Man. Решимость является особым модусом открытости бытия. Чтобы адекватно отобразить эту мысль, нужно воспроизвести в русском языке использование Хайдеггером основы schloß (Entschlossen — Erschlossen), например, так:

решимость есть решенность здесь-бытия как бытийной задачи. Здесь весьма ценными оказываются два момента. Во-первых, решенность заключает в себе элемент познания, восстановленного в здесь-бытии, какой-то, пусть едва уловимый, признак выполнения интеллектуальной задачи (осуществленного понимания, открывающего в здесь-бытии экзистенцию). Этот элемент восстановления трансцендентальных структур человеческого интеллекта (как и трансцендентной Я-идеи) имеет большое позитивное значение. Тем самым не только подтверждается связь методологии Хайдеггера с традицией, но и раскрывается ее роль в подготовке рациональности нового типа, не противопоставленной бытию, а исходящей из него. Такую модификацию открытости бытия Хайдеггер называет подлинной истиной. Источник истины уже заложен в открытости экзистенции и описывается всем на-

522

бором экзистенциалов, раскрывающих эту тему (сюда относится и разобранный нами выше узел проблем «зова совести»). Однако, во-вторых, открытость только тогда превращается в подлинную истину, когда она становится свершенной («решенной») открытостью. Решимость означает волевое решение проблемы здесь-бытия, состоящее в том, что сущее выводится из повседневной падшести в чистую бытийную возможность. То, что истина не открывается автоматически, а требует определенной волевой решимости, то есть преобразования самого способа существования мыслящего сущего, — это чрезвычайно глубоко (и точно соответствует всей классической традиции). Собственно, глубина этих построений Хайдеггера и определяется соответствием классической традиции. Тенденция восстановления как человеческого ratio, так и интеллигибельной Я-идеи (Ich-Idee) получает здесь максимальное выражение. По важности решительность (то есть экзистенциальная воля к «истине») уступает только идее горизонтальных схем времени. Высшее проявление этой темы связано также со специфически хайдеггеровским решением вопроса о выходе в феноменальный мир.

Повседневное существование в сфере падшести обозначается Хайдеггером субстантивированным союзом das Umwillen — «ради чего...». Это обозначение фиксирует вопрошание о смысле бытия, насколько такое вопрошание уместно для сферы повседневности. Повседневность имеет собственные «ценности», определяющие круг разнообразных смыслов, которыми она живет, — круг «ради чего?..». Круг «ради чего...» включает в себя, например, кров, пропитание, преуспеяние и т.д., то есть круг ближайших возможностей здесь-бытия в форме падшего сущего. В ситуации вброшенности в свое «здесь» Dasein ограничено своим собственным миром. Тогда экзистенциальная воля, воплощенная в решимости, есть не что иное, как разрешение «ради чего?» обыденного существования. Подлинная решимость открывает нам и подлинный мир. Решимость выводит нас из мира ничтожных забот, уже потерявшего в молчании не только свою болтливую смышленость, но и свою способность владеть словом. Открывается не только мир в собственном экзистенциальном значении, но и всякое другое вообще, в том числе и другой человек. Таким образом, тема зова совести на высшем уровне своего развития — как экзистенциальная воля-решимость — не только приводит к выходу в медиальный мир (в чистую феноменальность здесь-бытия, в коей слышится голос экзистенции), но и радикально модифицирует (хоть и не восстанавливает заново) трансцендентальные

523

структуры мышления, что выражается в целом наборе экзистенциалов, описывающих изначальное бытийное понимание, а также придает ставшей (gewesene) в процессе всех этих превращений экзистенциальной самости интеллигибельно-трансцендентный оттенок (хотя бы в форме некоего псевдобуддийского колорита). Во всяком случае, проделанный анализ показывает, как может развиваться метафизика дальше: в чистом бытийном медиуме должны быть восстановлены трансцендентальные структуры интеллекта, равно как и его собственный интеллигибельный архетип — сам эйдос «Я» и связанная с ним целостная эйдосфера. Решение этой задачи выходит за пределы данной работы, которая больше посвящена обоснованию путей

вбудущее, нежели актуальным решениям.

1.3.Вход в медиум бытия (экстатическое единство модусов времени и структуры заботы)

1.3.1. Происхождение временности из опережающего проброса экзистенциальной воли (решимости)

Решимость, будучи воистину экзистенциальной волей, выводит нас из повседневности и пробрасывает в наше собственное будущее60. Так что мы пребываем в становлении из своего собственного будущего. Решимость, как мы уже видели, стягивает все экзистенциалы, конституирующие структуру заботы, в один узел, в одно цельное динамическое отношение. Цельность феномена здесь-бытия коренится в решимости, которая обнимает одним движением и фактическую наличность «брошенности» сущего в мир и его устремленность «вперед...» — к тому «X», которое определяет саму нашу способность к бытию. Присущая решимости тенденция «быть впереди самой себя» заставляет здесь-бытие постоянно выходить за свои пределы. Хайдеггер тем самым очень тонко демонстрирует экстатическую природу выхода в медиальный мир (эффект «экзистенциальности»). Так вот, этот волевой проброс в собственное будущее, постоянно бегущая в впереди себя решимость и есть тот феномен, в котором впервые обнаруживается экзистенциальная временность (Zeitlichkeit). Можно сказать, не слишком далеко

60 На этой стадии мы будем отождествлять здесь-бытие и сущее в мире человеческое существо.

524

уходя от Хайдеггера, что временность существования явлена нам в воле

кбудущему. Временность присуща экзистенциальной воле по самому ее существу, ибо она заменяет изуродованное сферой Man настоящее перманентной открытостью будущему.

Но, как мы помним, в фундаменте решимости заложены две диалектически взаимообусловленные тенденции: забота о том, что «впереди» — и что «позади». Поэтому из структуры «бегущей вперед решимости» вытекает не только предварительное понимание будущего, но и все остальные модификации временности, которые обнимаются одним обозначением — «ставшесть» (das Gewesen — субстантивированный партицип глагола «быть/sein»). Здесь-бытие есть нечто ставшее и, следовательно, пришедшее из своего собственного будущего в данное «здесь». Забегание вперед есть понимающее возвращение назад — в свою собственную ставшесть. Присущее экзистенциальной воле «забегание вперед» означает движение

кполной ставшести сущего, к полному проявлению его как сущего, к полной реализации его бытийных возможностей. Решимость есть акт чистейшей медиальной воли, состоящий в явлении настоящего из будущего (чис-

тое «временение временности»). Ставшее в настоящем будущее и есть временность, понятая как единый феномен.

Здесь мы сталкиваемся с глубоко позитивным мотивом онтологии

Хайдеггера, позволяющим трезво оценить ее связь с классическим наследием. Ведь философия Хайдеггера, трактующая о времени, сама включена в поток истории, сама несет в себе историческую «ставшесть» прошлого и будущего. Сказанное выше не содержит никаких особых интерпретирующих моментов (за исключением термина «воля», с помощью которого мы толкуем экзистенциал решимости). Построения Хайдеггера позволяют нам совершенно ясно увидеть схему вхождения времени в ситуацию здесь-

бытия: время временится из будущего, исчерпывая наличную бытийную возможность. Правда, чистая медиальность этого явления времени сохраняется, ибо то, откуда приходит будущее, остается, по существу дела, закрытым. Тем не менее сам феномен «временения» налицо. Основанное в будущем самопробрасывание к «ради чего я есмь в мире» составляет сущность экзистенциальности. Время не просто входит в феноменальный мир, но вводится в него актом воли — решением всей насущной задачи существования. Этот глубоко трансформированный классический мотив очень важен, поскольку до известной степени восстанавливает в здесь-бытии свободный человеческий поступок, или, точнее, его предпосылку — явление

525

времени в данном ситуативном «здесь» по входящей схеме (как сказал бы Хайдеггер, Dasein kann zukünftig auf sich selbst zukommen61). Избитая исти-

на: время течет… Но откуда и куда течет время? «От» нас или «к» нам? Временность здесь-бытия несет в себе обе тенденции, но у Хайдеггера, при наличии указанного мотива вхождения времени в данное «здесь», безусловно доминирует будущее, «экзистенциальность», выражающая конечный характер существования.

1.3.2. Временность и смертность

Развитие этих воодушевляющих, глубоко позитивных идей завершается, однако, отрезвляющим напоминанием о том, в чем состоит будущее всякого конечного существа. Конечность существования62 воплощена в заботе, а забота — это бытие к смерти. Забегающая вперед решимость пробрасывает нас «внутри» бытийной возможности, которая оказывается про- сто-напросто невозможностью здесь-бытия. Что поделаешь, невозможность существовать — одна из перспективных возможностей нашего здесь бытия. В конце 1920-х годов подобного рода обороты мысли вполне могли изумлять своей зловеще-таинственной глубиной. В наше же время всякое спекулятивное заигрывание со смертью кажется довольно плоским и даже несколько пошловатым. Нам же важно диагностировать в данном пункте очередное тупиковое противоречие, имеющее большое эвристическое значение. Если временность здесь-бытия «временится» из забегающей вперед решимости, если экзистенциальная воля оказывается тождественной вхождению времени существования (экзистенции) в падший мир, а будущее, в которое прорывается наша решимость, оказывается откровением о том, что всё сущее в мире «брошено в смерть», то получается, что время течет из грядущей смерти, а сама решимость есть принятие смерти в качестве оборотной стороны вины существования. Более того, получается, что временность проистекает из отсутствия всякого времени, здесь-бытие — из отсутствия всякого бытия и всякого «здесь». Может ли экзистенциальная воля быть определена как воля к смерти? Это было бы куда более «скандальным», нежели попытка доказать бытие внешнего мира, и вряд ли приемлемо

61При наличии у читателя интереса к подразумевающимся здесь историческим аналогиям мы просим сравнить нашу интерпретацию кантовского учения

осхематизме с соответствующими идеями Хайдеггера.

62То есть конечность сущего типа Dasein.

526

для самого Хайдеггера, настаивающего на глубоко позитивном значении «бытия к смерти» и конечного экзистирования вообще. Так или иначе, несомненно, что весь сюжет «забегающей вперед решимости» ведет в тупик. Да иначе и быть не может, если открывающаяся в решимости (erschließende in der Entschlossenheit63) граница существования (Seinskönnen) абсолютно закрыта. Если граница феноменального мира непроницаема, в него ничто не может войти. Но может быть, смерть и есть медиум высшего смысла бытия? Может быть и так, но к Хайдеггеру такой взгляд неприменим, поскольку в этом случае экзистенция должна быть изначально открыта. Здесь на горизонте вновь появляются важные соображения богословского порядка, к которым мы в данной работе не хотим приближаться.

1.3.3. Модусы времени и структура заботы

Предпоследней вершиной в диалектике экзистенции (последняя — учение о горизонтальных схемах) является перевод элементов заботы в структуру временности. Триада экзистенциалов, выражающих бытийную ориентацию заботы, оказывается строго соответствующей триаде временны́х модусов (при этом трем основным модусам времени поставлены в соответствие пары синонимичных по смыслу понятий, которые, с нашей точки зрения, можно толковать в качестве их активных и пассивных коррелятов). В результате получается следующая опорная таблица:

Все эти компоненты находятся в обычной диалектической зависимости (по схеме «настоящее — это ставшее будущее»). У Хайдеггера, кроме того, эта диалектика воспроизводит уже рассмотренную нами структуру nach vorne — zurück, определяющую направленность экзистенциальной воли. Таким образом, три модуса времени, вобравшие в себя структуру заботы, выражают не что иное, как выход из сферы падшести в горизонт бытийной возможности. Выход к открытости бытия означает единство всего времени, заключенного в экзистировании конечного сущего (то есть единство

63 В подобного рода выражениях обязательно должна присутствовать хайдеггеровскаяиграслов, ибомедиумомбытиявсобственном смыслеявляетсясам язык.

527

временности существования). Такой выход из падшести в мир — в горизонт нашей «способности к бытию» — Хайдеггер называет экстазом. Целостность здесь-бытия не постигается в экстатическом переживании его конечности, но открывается во временности как синтетическом модусе существования. Экстаз — не переживание, а бытие. Для нас особенно важен мощный волюнтативно-медиальный смысловой пласт, заключенный в этом понятии. Экстаз — это выход за пределы мирской самости, к бытийным границам себя самого как сущего. Представим эту замечательную теоретическую конструкцию (и, разумеется, стоящую за ней бытийную ситуацию) аналитически: 1) речь идет о «стоянии вне...» самого себя (вне Man-selbst);

2)о преодолении мирской «падшести» в «Schuldsein» (в ситуации признания вины, в которой все обыденные провинности и заслуги становятся ничтожными, а неумолимое отрицание становится самим основанием бытия);

3)о «стоянии» в свете экзистенциальности, в ситуации обреченности на смерть; 4) о выходе из «пребывания-здесь» в будущее (о нахождении себя вновь ставшим из своего собственного будущего); 5) о том, чтобы раствориться в спонтанном беспокойстве чистой временности своего существования. Мы находим здесь два чрезвычайно важных для нас момента, составляющих сущность медиальной воли. С одной стороны, экстаз выводит нас за пределы дурной субъективности, то есть модифицирует наше наличное бытие таким образом, что оно превращается в медиумпосредник бытийных смыслов. С другой стороны, эти бытийные смыслы сливаются воедино в факте свершенности события, в чистой явленности бытия, которая и есть время.

Однако целостность нашего конечного существования («заботы»), ко-

торую мы обрели в экстазе полноты временности, на деле оказывается открытостью начала и конца нашего существования, завершенностью самой нашей «способности быть» (синтезом экзистенции, фактичности и падшести). Несколько огрубляя дело, можно сказать, что экстаз временности — это открытость времени как воли к смерти. Целостность времени постигнута Хайдеггером в форме «конечного экзистирования», где конечность и временность оказываются тождественными. В классической традиции экзистенциальная модальность, из которой «временится» время, разверзается перед нами в виде бесконечной перспективы, благодаря которой мы обретаем связь с вечностью. У Хайдеггера же возможность существования открыта конечному существу в такой характерной модификации, как невозможность бытия-здесь, как временность и смертность. Это резко повышает ме-

528

диальный уровень сознания (Bewußt-sein), это превращает само наше наличное бытие в метафизический медиум, но в том-то и беда, что медиум этот остается пустым. Время — оракул, вещающий волю экзистенции. Но у Хайдегера время молчит (строго говоря, и никакого времени нет — есть только временность, понятая как «конечное экзистирование»). В классической традиции время «временится» из экзистенциальной модальности в виде мировой и человеческой воли, входящих в круг наличного бытия в виде законов природы и свободы. Можно представить себе две экзистенциальные размерности сущего: время или «втекает» в шаровой феномен моего мира, или течет прочь от меня, так что границы моего здесь-бытия стремительно приближаются ко мне, чтобы в один прекрасный момент слиться

вэкстатическую точку. Если здесь-бытие обозначить как στασις, а диалектическую формулу vor – zurück — как εκ – εις, то решение проблемы бытия Хайдеггером будет представлено термином εκστασις, а «фундированная»

вклассической традиции альтернатива — конструкцией ειςστασις. И в том и в другом случае мы в равной степени добиваемся полной медиальной обращенности своего наличного бытия, но «экстаз» пробрасывает нас на границу здесь-бытия, за которой зияет немая пустота, а, так сказать, «эйсстаз» — вводит в медиум нашего существования в мире объективно-сущую волю;

водном случае время течет прочь от нас, а в другом — к нам и через нас.

1.3.4. Выход в экзистенциальный «мир» (горизонтальные схемы выхода)

Эффект медиальности ощущается в онтологии Хайдеггера на каждом шагу (даже чересчур, ибо кроме медиального вопрошания в ней трудно чтонибудь обнаружить). Столь мощная медиальная направленность сознания, решительно выдвигающегося к бытию, не могла не ознаменоваться выходом в «мир», в «реальность» per se, где бытие непосредственно являет себя в виде круга существования, в виде шаровой границы. Выход в медиальный мир осуществляется Хайдеггером довольно просто: открытость здесьбытия, на структурировании которой мы довольно подробно останавливались выше, предполагает одновременно и сооткрытость мира, при этом эк-

зистенциально-временным условием возможности мира является тот факт, что временность всякого существования, понятая как экстатическое единство, обладает чем-то вроде горизонта. Горизонт, замыкающий

529

круг наличного существования, и есть «мир». Но каким образом нам осмыслить этот последний радикальный «выход» к бытию, совершаемый по преимуществу во времени при почти полном игнорировании пространства?

В классическом наследии проблема «мира» ставилась как проблема взаимодействия и взаимосвязи двух адекватно-достоверных миров: мышления и протяжения. Собственно, сам феномен мира возможен лишь в том случае, если один из этих модусов экзистенции войдет в другой. В классической традиции выход к феномену мира осуществлялся в сложном процессе кризиса старой метафизики и последующего критического обращения ее основных проблем. В истории философии этот процесс воплощен в трех грандиозных актах человеческого разумения — в опыте Локка, Лейбница и Канта. В этом свершившимся акте исторического сознания сопряжены бесконечный горизонт трансцендентального воображения (чистого времени) и пространственный горизонт внешнего явления (чистого протяжения). В итоге в поле феноменальной реальности — как в своем медиуме — была обнаружена свободная воля. В мире проявилась абсолютная интеллигибельная воля, и в мир вошла человеческая свобода, причем обе они исходят из одной бесконечно удаленной трансцендентной точки. «Мир», в который выводит нас Хайдеггер, — та же самая феноменальная реальность, понятие которой открыто нам в историческом сознании (в качестве фундаментальной тенденции мышления бытия). Более того, не будет, видимо, большой ошибкой сказать, что Хайдеггер лишь онтологически ориентирует трансцендентальный схематизм Канта, что само по себе не является большим подвигом. То, что эта ориентация не слишком глубока и ни в коем случае не ведет к радикальному восстановлению идеи мира в феномене здесь-бытия, ясно из уже отмеченного перекоса в трактовке Хайдеггером горизонтальных схем: три схемы заданы у него тремя экстазами временности, а если схемы не выходят за рамки времени, то это верный симптом того, что жесткая кантовская привязка к внутреннему чувству и воображению не преодолена. Правда, могут возразить, что время у Хайдеггера радикально онтологизировано, потому-то в нем и видят смысл здесь-бытия как заботы. Из сказанного, однако, следует, что не так уж оно, видимо, радикально онтологизировано; хотя временность здесь-бытия, как мы показали, действительно доводит его экзистенциальную медиальность до высшего возможного уровня, превращая время в энергию и силу про-явления, в раз-решение бытия, но при этом сам медиум остается пустым. Для подтверждения и уточнения сказанного кратко остановимся на трех видах горизонтальных схем.

530