Belokrenitskiy_V_Ya_Natsii_i_natsionalizm_na_musulmanskom_Vostoke

вновь приближающую Ливан к опасной грани возвращения к гражданской войне.

Вне менее сложной ситуации, как представляется, оказывается Израиль. Правящие круги страны строили в течение последних десятилетий стратегию, основанную на противостоянии «оси» ХАМАС — «Хезболла» — Сирия — Иран, где в качестве ведущей силы рассматривается последний, но в качестве непосредственной угрозы, не раз подтвержденной в недавний период, рассматривается ХАМАС, а вслед за ним — «Хезболла» и неизменно поддерживавшая ее Сирия. Иран оказывал всем этим силам всестороннюю поддержку, а кроме того, неоднократно выступал с угрозами применить ядерное оружие против Израиля. Эта угроза до сих пор воспринимается Израилем как реальная.

Однако в свете противостояния региональных суннитской и шиитской «осей» в рассматриваемой конфигурации произошли определенные изменения. ХАМАС практически вышел из союза с Сирией и Ираном, предпочтя этому установление более тесных контактов с суннитскими радикалами. Тем временем «Джабхат ан-Нусра» вышла на границы с Израилем, вытеснив миротворческие силы ООН с Голанских высот. Было бы, очевидно, верхом наивности представлять, что суннитские радикалы, союзные с ХАМАС и движимые салафитской идеологией, могут представлять для Израиля меньшую угрозу, чем, скажем, Сирия, практически ни разу не вступавшая в прямую конфронтацию с ним после войны 1973 г., а сейчас к тому же полностью вовлеченная во внутренний конфликт. Кроме того, антииранская стратегия израильского руководства в последнее время вступила в явный конфликт с линией США, заинтересованными хотя бы в позиционном урегулировании отношений с Ираном, основанном на общности интересов прежде всего в противостоянии с ИГ. В этом контексте положение Израиля в общей динамике сегодняшнего ближневосточного конфликта может быть чревато новыми, труднопредсказуемыми угрозами.

Внутриполитическая ситуация в Саудовской Аравии в контексте регионального кризиса представляется не менее сложной, чем та, которая наблюдается в перечисленных странах. Являясь одним из самых закрытых обществ в мире, саудовское королевство дает не слишком много информации, доступной прямому политическому анализу. Тем не менее опыт стран, в том числе и арабских, переживших долгое геронтократическое правление, подсказывает, что неизбежная смена поколений власти, уже частично начавшаяся с приходом нового монарха и занятием ряда ключевых должностей его молодым наследником, сама по себе становится предвестием политической турбулентности. При этом вряд ли стоит забывать, что более чем десятилетняя активность «Аль-Каиды» в стране не могла не оставить своего следа и в виде «спящих ячеек» радикальных исламистов, и в виде симпатизирующих и сотрудничающих с ними религиозных авторитетов, имеющих корни в том числе

ив среде истеблишмента.

Вэтой связи угроза ИГ о скором захвате святынь Мекки и Медины и уничтожении священного камня Каабы вовсе не кажется пустым бахвальством и

111

не основывается только на возможных инструментах внешней экспансии со стороны пограничной территории.

Не исчезла и угроза со стороны шиитской «оси», тем более что Саудовская Аравия и сама давала почву для упреков в региональном межконфессиональном противостоянии и в Сирии, и в Ираке, и в Бахрейне, который Иран склонен рассматривать как свою сферу влияния.

Однако сегодня шиитская опасность, доставляющая настоящую головную боль правящим кругам Саудовской Аравии, пришла не с Востока, а с Запада. Ситуация в Йемене, которая после свержения Али Абдаллы Салеха, казалось, закончилась политическим патом, но патом, выгодным Саудовской Аравии

иее союзникам по Совету сотрудничества арабских государств Персидского залива, разрешилась затем самым неожиданным для них образом.

Вконце сентября 2014 г. столица Йемена Сана была занята повстанцами группировки «Ансар Аллах», которых также называют хуситами — в честь основателя движения Хусейна аль-Хуси и нынешнего лидера, брата покойного Хусейна, Абдель Малика аль-Хуси.

Входе продолжающегося с 2011 г. внутреннего противостояния в Йемене не только государственные структуры, включая армию, но и их традиционная племенная опора оказались настолько подточенными, что оккупация хуситами Саны, казавшаяся поначалу просто досадным недоразумением, обернулась на деле началом процесса более глубокого изменения всей политической системы страны, по сравнению с которым все, что происходило в течение предыдущих трех лет, может оказаться лишь предисловием.

Втечение октября хуситы достаточно легко овладели еще тремя крупнейшими городами северной части страны — Иббом, Дамаром и Ходейдой. Парализовавправительство,захватив20января2015 г.президентскийдворец

ивынудив президента Абд Раббо Мансура Хади уйти в отставку, они продолжали активные контакты с ведущими политическими партиями, включая и партию бывшего президента А.А. Салеха, несмотря на то, что он, по идее, должен считаться кровником их лидера А.М. аль-Хуси.

Впервой половине 2015 г. события в Йемене стали разворачиваться с ещеболеедраматическойбыстротой.Овладевтретьимпозначениюгородом страны Таиззом, хуситы и союзные с ними части йеменской армии, маршем, практически не встречая сопротивления, прошли южнойеменскую провинцию Лахдж и вошли в Аден. Президент А.М. Хади, который до этого был вынужден перебазироваться из Саны в Аден, бежал и оттуда — сначала в Оман,

азатем в Саудовскую Аравию. Таким образом, президентская власть была окончательно свергнута, а важнейший в геополитическом отношении город страны Аден с его крупнейшим в регионе морским портом оказался в руках хуситов, которых Саудовская Аравия рассматривает в качестве своих поли- тико-конфессиональных противников и клиентуры Ирана на Аравийском полуострове. Кроме того, овладев Аденом, хуситы вышли непосредственно на берег Бабэль-мандебского пролива, установив тем самым контроль над одной из важнейших мировых точек нефтяного транзита из стран Персидского залива.

112

Но продвижение хуситов не остановилось и на этом. Им удалось овладеть также провинцией Абъян и столицей провинции Шабва г. Атаком. Однако на этом гражданская война не прекратилась, а в ряде районов южной части страны, включая Аден, вспыхнула с новой силой.

Но главным аспектом дальнейшего развития событий стала уже война между Йеменом и Саудовской Аравией. Объявив о начале боевых действий и договорившись с рядом арабских стран Персидского залива, а также с Иорданией, Египтом, Пакистаном и некоторыми другими государствами о создании с этой целью международной коалиции, саудовское королевство начало массированные бомбардировки йеменской территории, число жертв которых среди мирного населения превысило 1,5 тыс. человек.

Йеменский ответ последовал не сразу. Однако, когда он состоялся, то показал уязвимость соседнего королевства. Йеменские войска нанесли удары по военным базам провинции Неджран, которую Йемен традиционно рассматривает в качестве своей территории, аннексированной Саудовской Аравией.

Для Саудовской Аравии главная проблемазаключаетсяв том, чтоу власти в Йемене оказалась радикальная антисаудовская и не скрывающая своих симпатий к Ирану сила, чьи позиции в этом отношении разделяют многие другие политические силы страны — от многих зейдитских племенных и партийных фракций до в основном шафиитской по своему исходному конфессиональному составу (имея в виду происхождение, а не религиозную принадлежность) Йеменской социалистической партии — во всяком случае, если опираться на отдельные и коллективные заявления ряда ведущих политических партий в течение декабря 2014 — февраля 2015 г.

На кону оказался и вопрос о единстве Йемена. В течение последних месяцев вновь отмечено усиление сепаратистских тенденций на юге Йемена, причем активность Саудовской Аравии направлена на поддержку возможности отделения Юга, прежде всего Адена, от остальной части страны. Произошла активизация и действующей на территории Йемена организации «Аль-Каиды» на Аравийском полуострове, чья активность ранее отмечалась прежде всего в провинциях Шабва и аль-Бейда, а в последнее время распространилась на Хадрамаут, и чье руководство присягнуло в феврале 2015 г. на верность Исламскому государству.

Таким образом, противоборство двух региональных конфессионально-по- литических осей усиливается на территории Йемена, угрожая стране опасностью раскола. Но при этом влияние Саудовской Аравии в Йемене явно ослабло. Большинство политических сил придерживается антисаудовских позиций. А если говорить о суннитских радикалах, то их главным выразителем здесь является местная организация «Аль-Каиды», в отношениях с которой Саудовская Аравия, конечно, может идти на временные союзы, имея при этом, однако, в виду, что именно Йемен и особенно его провинции Шабва, аль-Бейда и Хадрамаут являются наиболее удобными площадками проникновения боевиков «Аль-Каиды» на территорию королевства. Исламские ра-

113

дикалы уже активно заявили о себе, осуществив террористические акты в шиитских мечетях Восточной провинции королевства.

На иракском театре в первые месяцы 2015 г. намечался некоторый перелом. В конце февраля — начале марта правительственные войска­ при участии шиитской милиции начали наступление на позиции Исламского государства, и 11 марта им удалось отбить у него город Тикрит. При этом ряд источников сообщал об участии в этой операции офицеров иранского Корпуса стражей исламской революции. Стратегической целью этой операции являлось возвращение под контроль иракского правительства Мосула, а также захваченных исламистами нефтепромыслов.

Однако надежды на коренной перелом в борьбе с исламистами в пользу правительственных сил как Ирака, так и Сирии оказались по меньшей мере преждевременными. Уже в мае отряды Исламского государства предприняли наступление на столицу провинции Аль-Анбар г. Рамади. Оно оказалось для иракских правительственных войск столь же неожиданным, как и предшествовавшее ему наступление на Мосул. Во всяком случае, оно повлекло такое же беспорядочное, похожее скорее на бегство, отступление из этого важного административного центра, расположенного всего в нескольких часах пешего перехода от Багдада. За этим последовал панический исход из города местного населения.

Не менее примечательно и то, что практически одновременно с кампанией по взятию Рамади происходило стремительное продвижение отрядов ИГ и в Сирии, результатом чего стало овладение ими расположенным примерно в 200 км к востоку от Дамаска важным стратегическим центром Тадмур и последовавший практически сразу вслед за этим захват бесценного памятника античности г. Пальмиры. Нельзя не отметить, что, в отличие от 2014 г., ИГ в Сирии стало координировать свои действия с «Джабхат ан-Нусра» и другими разрозненными отрядами исламистских боевиков, что существенно изменило баланс сил в пользу исламистов, позволило им усилить свои позиции в ряде стратегически важных пунктов, включая пригороды Дамаска и ряд районов Алеппо. Это вновь ставит сирийский режим в критическое положение, не наблюдавшееся после начала 2013 г.

Если говорить о западной части самого региона, то помимо «Аль-Каиды» на Аравийском полуострове еще ранее о присоединении к ИГ заявили салафистские группы на Синае, тесно связанные ранее с египетскими «Братья- ми-мусульманами», а также с ХАМАС.

Террористическая деятельность салафистских групп на Синайском полуострове, которая спорадически ведется с момента военного переворота в Египте в июле 2013 г. и жертвами которой стали десятки военнослужащих, фактически привела к вовлечению Египта в региональный конфликт. Эта вовлеченность,однако,практическиневыходитзатерриториюстраны.Впрочем, следует отметить, что связь египетских салафистских групп с ХАМАС имела последствия в виде объявления последнего властями страны террористической организацией, притом что еще до такого законодательного оформления

114

члены ХАМАС в течение последних трех лет неоднократно арестовывались в Египте за подрывную деятельность.

Тем не менее стоит отметить, что эта позиция Египта означает, наряду с йеменским фактором, обозначение региональной границы, ставящей предел ареалу непосредственного распространения активности и потенциальной власти радикальных суннитских исламистов. Этот факт представляется необходимым подчеркнуть в связи с тем, что исламистские группы, располагающиеся вне региона, заявляют о присоединении к Исламскому государству.

ВАфрике это относится прежде всего к Ливии, где исламистские группировки, захватившие власть в ряде районов страны, объявили себя частью ИГ. Однако физического присоединения их к халифату не произошло, да и не может произойти, пока на пути к этому находится Египет с его мощной армией. Правда, это означает, что египетскому государству приходится сегодня воевать на два фронта. Это стало особенно очевидным, когда ливийские террористы в стиле, присущем действиям ИГ, казнили десятки египетских христи- ан-коптов. В ответ египетская авиация нанесла сокрушительный бомбовый удар по позициям ливийских исламистов. Но тем самым со всей очевидностью была обозначена и региональная граница Исламского государства.

Схожим образом обстоит дело и к востоку от Ирана. Ряд исламистских группировок в Афганистане (а также в Пакистане) заявили о присоединении

кИсламскому государству. Это, разумеется, создает новые угрозы в непосредственном подбрюшье Средней Азии, на границах Туркмении, Таджикистана и Узбекистана. Опасность угрожает и иранским границам. Однако пока на пути распространения этого радикального исламистского движения к Западу от Афганистана стоит такое мощное государство, как Иран, ни о каком его физическом соединении с ИГ говорить не приходится.

Всилу этих факторов, несмотря на всю угрозу, которая исходит от Исламского государства как главного на нынешний день источника международного терроризма, о самом этом государстве как структурнополитическом феномене речь может идти только в региональном, но никак не в глобальном плане.

115

Г.Г. Косач*

ПАЛЕСТИНСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: СТАНОВЛЕНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ

Резюме. Статья рассматривает условия и обстоятельства становления палестинского национализма в контексте сионистского/израильского вызова, ставшего основой для возникновения его базовых представлений — су- ществование палестинской «нации» и «отечества». Дана картина развития палестинского национализма, начиная с эпохи британского мандатного управления, его многообразия, связанного с многочисленностью палестинских партий и движений, а также трансформации его представлений о целях и задачах практического действия — от противостояния Израилю и требований его ликвидации к созиданию «национальной» государственности.

Ключевые слова: Палестина, палестинский национализм, сионизм, Израиль, Организация освобождения Палестины, палестинские политические партии, Палестинская национальная администрация, ХАМАС.

Summary. The paper examines conditions and circumstances of the Palestinian Nationalism formation in the context of Zionist/Israeli challenge, which became the basis of its principal representations — an existence of Palestinian “nation” and “motherland”. The article describes the development of Palestinian Nationalism, beginning from the period of British mandate system, different forms of it connected with diversity of Palestinian parties and movements, as well as the transformation of its representation of its goals and practical aims, beginning with the demands of the liquidation of Israel, which was the main enemy to creation of “national” Statehood.

Tags: Palestine, Palestinian Nationalism, Zionism, Israel, Organization of Liberation of Palestine, Palestinian Political Parties, Palestinian National Authority, HAMAS.

Становление и развитие палестинского национализма — процесс, определявшийся специфичностью европейского вызова, воплощавшегося не столько в политике осуществлявшей внешнее управление подмандатной Палестиной Великобритании, сколько в деятельности конкурента этого национа- лизма — сионизма/Израиля. Выражая сомнение в реальности палестинского этноса, его «национального отечества», параметров идентичности и форм государственности, сионистско-израильский вызов создавал «палестинизм». Осмысляя действия своего конкурента, его противник формулировал альтернативный этнополитический дискурс.

Идея «палестинизма» заключается в национальном возрождении народа на земле отечества — Палестины. Она обрамлена социально и специфи-

* Косач Григорий Григорьевич, доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ).

116

чески артикулирована. Это мобилизация на противостояние внешней силе либо переход от автономии к становлению государства. Третий — цивили- зационный — элемент (в его светском и религиозном вариантах) «палестинизма» (как и его социальное начало) — орудие реализации национального проекта, утверждающее право на землю и ее историю. Политический акцент, поставленный на социальном либо на цивилизационном обрамлении идеи национального возрождения, менял ее дискурсивное, но не содержательное оформление. Но «палестинизм» амбивалентен.

Утверждая существование особого этнического сообщества, «палестинизм» менял понимание более широкого этнического конструкта — араб- ской нации. Речь шла не только о том, что этот конструкт (мобилизационное воздействие которого ослаблено становлением страновых государств)1 подвергался дополнительной эрозии. Вступая в конфронтацию с Израилем (выступавшим в качестве одного из ведущих факторов «созидания» арабского геополитического пространства), «палестинизм» придавал «страновым» государствам, квалифицировавшимся в качестве далеких от того, чтобы быть активными противниками «сионистского образования», статус его «союзников». Провозглашая палестинцев народом без земли, «палестинизм» утверждал

собственную ведущую роль в «антиизраильском сопротивлении» арабских народов», успех которого был немыслим без «подрыва» основ «страновых» государств и придания нового импульса идее «арабского единства». В свою очередь, реализация проекта «национального» государства превращала «палестинизм» в подобие иных «страновых» национализмов.

I

Обращаясь к ситуации сегодняшнего дня, палестино-американский историк был пессимистичен: «Где границы Палестины? Где она заканчивается, и где должен начинаться Израиль? Как выделить палестинскую историю из канвы ближневосточной и арабской истории? В чем исключительность и уникальность палестинской идентичности?»2 Если Палестина (как территория и как этническое сообщество) и ныне остается предметом дискуссий, то, как замечал палестинский коллега цитировавшегося выше историка, это сообщество едва ли было реальностью первых десятилетий XX в. «Анализируя экономические, социальные и культурные связи в … Палестине османского времени, — писал он, — нельзя получить убедительный ответ на вопрос о том, существовала ли в Палестине нация»3.

В декларации Бальфура говорилось о «нееврейских общинах Палести- ны»4 — расплывчатость использовавшегося термина вытекала не из «просионистской» позиции Великобритании, а из констатации факта отсутствия палестинского сообщества. Это сообщество состояло из мусульманских, христианских и друзских общин — начавшиеся в Бейруте и Дамаске процессы, связанные с феноменом «арабского возрождения», лишь в малой степени затронули Иерусалим — периферию азиатских арабских вилайетов Османской империи. В преддверии (но также и позже) Первой мировой войны в представлениях действовавших там арабских националистов Палестина была «югом» культурно единой «исторической Сирии». Если в «арабо-сирий-

117

ской» среде и возникал ее образ как места, где «существовала израилитская цивилизация (civilisation israélite) и возникло христианство», а Иерусалим –

Аль-Кудс «был первой киблой мусульман», и его «создавала европейская политика, миссионерские школы и библейская археология»5.

Возникнув в 1920 г. как управляемая Великобританией подмандатная территория, Палестина обрела границы, перестав быть библейской абстракцией. Одним из итогов этой вынужденной и навязанной внешними силами ситуации стало расслоение «арабо-сирийского» национального движения, включая и возникновение его палестинского ответвления. Выйдя из тени своего «сирийского» предшественника, это ответвление продолжало видеть себя его неотъемлемой частью, сохраняя символ прежней эпохи — черно-бе-

ло-зелено-красный флаг великой арабской революции6.

Управление вновь возникшей территорией требовало создать представляющие палестинских арабов структуры, на которые могла бы опираться британская администрация. Возобновляя османскую «политику нотаблей»7, держава-мандатарий формировала эти структуры, обращаясь к значимым палестинским семьям и содействуя выдвижению выходцев из Иерусали- ма — «столицы» Палестины, в первую очередь семьи Аль-Хусейни. Поддержка мандатной администрации позволила Амину Аль-Хусейни стать муфтием Иерусалима и возглавить Высший исламский совет. Получив пост главы Исполкома Высшего арабского комитета, а также сосредоточив в своих руках религиозную и светскую власть, А. Аль-Хусейни стал национальным лидером8. Великобритания укрепляла гегемонию палестинской знати — новые страты арабо-палестинского сообщества возникали как итог деградации традицион-

ных социальных структур под воздействием ишува9.

Держава-мандатарий создала важнейшие предпосылки для становления национального движения — территорию «отечества». Но это «отечество» наполнялось «национальным» содержанием благодаря существованию ишу-

ва — маркером арабо-палестинского национального движения был антисио-

низм.Значениеэтогомаркералишьусиливалосьпомереувеличениятемпов еврейской иммиграции. Однако если эпоха между двумя мировыми войнами была временем роста потенциала ишува, то для его арабского антагони- ста — временем«экономическойстагнацииикрушенияпрежних социальных связей»10. Патриархальное арабо-палестинское сообщество разрушалось, в городах средиземноморского побережья появился слой люмпенизированных «низов» и их ударной силы — шуббан (молодцов), включавшихся в национальное движение под лозунгами ликвидации ишува. Их возглавляли не нотабли и лидеры институционального ислама, а выходцы из низшего слоя религиозной иерархии. Так, героем будущей «палестинской революции» стал клирик из Хайфы Изз Ад-Дин Аль-Кассам11. Инициированное им вооруженное выступление против еврейских поселенцев (в 1935 г. около галилейской деревни Яабад) трансформировалось в джихад во имя Палестины — «земли священной»12. Участники восстания 1936 – 1939 гг. создавали отряды Братьев Аль-Кассама и, подражая шахиду, носили крестьянские куфии.

Антисионизм вызывал к жизни Палестину — Фалястын как антитезу Эрец-Исраэль, где Аль-Кассам противостоял герою ишува Иосифу Трумпельдору, погибшему в марте 1920 г., защищая поселение Тель-Хай в Галилее от

118

«арабских бандитов». Комментируя события в Яабаде, Давид Бен-Гурион отмечал: «Арабы … обрели для себя подобие того, что произошло в Тель-Хай… Среди арабов … появился человек, оказавшийся готовым пожертвовать собой ради идеи»13. Предсмертные слова Аль-Кассама «Умрите мучениками за вашу страну!» были едва ли не идентичны фразе, сказанной И. Трумпельдором в момент гибели: «Не важно [что я умираю], ведь смерть за страну прекрасна»14.

II

События 1936 – 1939 гг. обескровили арабский сектор палестинской экономики и обезглавили «национальное» движение. После Второй мировой войны­ оно перешло под опеку Лиги арабских государств, не принявшей резолюцию № 181 Генеральной Ассамблеи ООН и введшей в мае 1948 г. войска своих стран на территорию Палестины. Эта опека стала в конечном итоге причиной Ан-Накба — палестинской Катастрофы, воспринимаемой на-

циональной ориентированной палестинской средой как аналог Холокоста. Описывая палестинский исход из города Аль-Лидд/Лода (в недавнем про-

шлом), генеральный секретарь Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) Джордж Хабаш говорил: «Израильтяне пришли в Аль-Лидд и вынудили нас уйти… Тридцать тысяч человек шли, плакали, кричали от страха: женщины шли с младенцами на руках, дети постарше брели, уцепившись за подолы их платьев, а солдаты целились им в спины. Кто-то падал по краям дороги и уже не поднимался… Когда ты видишь такое, разум и сердце черствеют. Ты начинаешь понимать, что нужно изменить мир, что-то сделать, убить, если необходимо, убить, рискуя оказаться бесчеловечным»15. Территория «отечества» была расчленена Израилем, Иорданией и Египтом, а значительная доля его араб-ских резидентов оказалась в положении беженцев либо перемещенных лиц. Разрыв с «арабской» национальной идеей и практикой действия (но и с «оппортунистической» политикой А. Аль-Хусейни) выглядел как необходимость — Катастрофа маргинализовала страту нотаблей и выдвинула вперед разночинный «образованный класс».

Создававшиеся этим «классом» (ставившим акцент на «социальном» обрамлении идеи «национального возрождения») палестинские кружки, впоследствии составившие основу ведущих палестинских политических струк- тур — ФАТХ, НФОП и вышедшего из его рядов Демократического фронта освобождения Палестины (ДФОП), возникли в интеллектуальных центрах арабского мира — в Каирском и бейрутском Американском университетах в 1950 х гг.Царившаятаматмосферабыларазлична.ЕслиучившегосявКаире Ясира Арафата столкновение с египетским национализмом подвигло к идее «палестинской нации», то Д. Хабаш связывал Палестину с единством «исторической Сирии»16. Формируя ФАТХ, Я. Арафат провозглашал лозунг «Палестина во-первых», подчеркивая: «Мы убеждены, что палестинцам нечего ожидать от … коррумпированных и связанных с империалистами арабских режимов… Палестинцы могут рассчитывать лишь на себя»17. НФОП и ДФОП выросли из возникшего в 1950 е гг. Движения арабских националистов с его лозунгом «Единство, освобождение и месть» и утверждением, что «путь в Тель-Авив

119

пролегает через Дамаск, Каир, Багдад и Амман». Различие в подходах не исключало восхищения Гамалем Абдель Насером и стремления опереться на «революционный арабский тыл»18. Июньская война 1967 г. трансформировала положение и воззрения этих политических движений — поражение Египта освобождало от поддержки Г.А. Насера, а оккупация Западного берега и сектора Газа «восстановила» единство «отечества».

В мае 1964 г. была создана Организация освобождения Палестины (ООП). К 1967 г. она обрела черты разветвленной структуры, обладавшей значительными финансовыми возможностями, использовавшимися для «национальной» мобилизации — восстановления «права палестинского народа на его священную родину»19. Положения Заявления о создании ООП предполагали, что восстановление этого «права» возможно не столько благодаря усилиям самих палестинцев, сколько арабских соседей Израиля при ведущей роли Египта.

Палестинская национальная хартия (в редакции 1964 г.) подтверждала это — организация не могла «осуществлять суверенитет над Западным берегом Иорданского Хашимитского королевства, а также сектором Газа». В ее

арабском названии содержалось определение каумий, переводившееся на европейские языки как national, хотя арабский дискурс связывает это определение с «общеарабским», а не «страновым» этническим сообществом. Но хартия провозглашала существование «палестинской идентичности — каче- ства, передаваемого от отцов к сыновьям». В ряды сообщества включались «арабские граждане, постоянно проживавшие в Палестине до 1947 г.». Документ определял границы «отечества» — Палестина «в границах британского мандата» как «неделимая территориальная единица». Декларация Бальфура, мандат Великобритании на Палестину и резолюция № 181 Генеральной Ассамблеи ООН, предусматривавшая создание на палестинской территории еврейского и арабского государств, провозглашались «незаконными», а «духовные связи между евреями и Палестиной» — «антиисторичными». Иудаизм квалифицировался как «монотеистическая религия», а не маркер этничности, евреи — «граждане государств, в которых они родились»20.

После 1967 Г. Насеровское наследие было «национализировано» — в ООП вошел ФАТХ (Я. Арафат возглавил ее исполком), а также НФОП и ДФОП. Движение к «кристаллизации палестинской идентичности» становилось необратимым. «Мы здесь, дамы и господа, — писал палестинский поэт и израильский коммунист Самих Аль-Касем, — находимся на перекрестке»21. В июле 1968 г. на каирской сессии Палестинского национального совета (парламента ООП) была принята новая версия Палестинской национальной

хартии. В ее названии «арабское» (каумий) было заменено на «страновое»

(ватаний). «Палестинский» характер этого документа усиливался — лишь «арабский народ Палестины» провозглашался обладателем «законного права на отечество». Вооруженная борьба объявлялась «единственным методом освобождения Палестины», а акции федаинов — орудием решения «противоречия между сионизмом и арабским народом Палестины»22. Если крестьянское движение 1920 – 1930 х гг. отрицало сионистскую поселенческую деятельность, то становившееся носителем «национальной» идентичности сообщество ляджиун — изгнанников — «жертва сионистской агрессии», а не

120