Луис Генри Салливен Форма следует за функцией36

1896

Позволю себе изложить теперь свою точку зрения, ибо она под­водит к конечной и всеобъемлющей формуле решения проблемы.

Каждая вещь в природе имеет форму, иначе говоря, свою внеш­нюю особенность, указывающую нам, чем именно она является, в чем ее отличие от нас и от других вещей.

В природе эти формы неизменно выражают внутреннюю жизнь, основные свойства животного, дерева, птицы, рыбы – свойства, о которых их формы нам сообщают. Формы эти настолько характерны, так четко различимы, что мы просто считаем, что им "естественно" быть такими. Но стоит нам заглянуть под поверхность вещей, стоит нам посмотреть сквозь спокойное отражение самих себя и облаков над нами, заглянуть в чистые, изменчивые, неизмеримые глубины природы, – какой неожиданной окажется их тишина, как удивите­лен поток жизни, как загадочна тайна! Сущность вещей всегда про­является в плоти вещей, и этот неиссякаемый процесс мы называем рождением и ростом. Постепенно дух и плоть увядают и наступает упадок и смерть. Оба эти процесса представляются связанными, вза­имозависимыми, слитыми воедино, подобно мыльному пузырю с его радугой, возникшему в медленно движущемся воздухе. А этот воздух прекрасен и непостижим.

И сердце человека, стоящего на берегу всего сущего и пристально, с любовью всматривающегося в ту сторону мироздания, где светит солнце и в которой мы с радостью узнаем жизнь, сердце этого чело­века преисполняется ликованием при виде красоты и изысканной стихийности форм, которые ищет и обретает жизнь в полном соот­ветствии со своими потребностями.

Будь то орел в своем стремительном полете, яблоня в цвету, ло­мовая лошадь, везущая груз, журчащий ручей, плывущие в небе облака и над всем этим вечное движение солнца, – всюду и всегда форма следует за функцией, таков закон. Там, где неизменна фун­кция, неизменна и форма. Гранитные скалы, горные хребты сохра­няются неизменными на века; молния возникает, обретает форму и исчезает в одно мгновение. Основной закон всякой материи – орга­нической и неорганической, всех явлений – физических и метафизи­ческих, человеческих и сверхчеловеческих, всякой деятельности ра­зума, сердца и души заключается в том, что жизнь узнается в ее проявлениях, что форма всегда следует за функцией. Таков закон.

Вправе ли мы каждодневно нарушать этот закон в нашем искус­стве? Неужели мы так ничтожны и глупы, так слепы, что не в со­стоянии постичь эту истину, столь простую, столь абсолютно про­стую? Неужели эта истина столь ясна, что мы смотрим сквозь нее, не видя ее? […]

Так архитектура высотных административных зданий найдет свое место в ряду других видов архитектуры, созданных в те ред­кие эпохи, когда архитектура оказывалась живым искусством. Вспомним греческие храмы, готические соборы, средневековые кре­пости.

Так будет, когда врожденный инстинкт и естественное чувство будут управлять нами в нашем любимом творчестве; когда закон, гласящий, что форма всегда следует за функцией, станет общеприз­нанным и будет соблюдаться; когда наши архитекторы перестанут важно и тщательно, но при этом беспомощно топтаться, не смея выйти за пределы иностранных школ; когда мы глубоко осознаем и радостно примем этот закон, раскрывающий перед нами насыщен­ный солнечным светом воздух зеленых полей и приносящий нам свободу, которую дарует сама красота и великолепие воплощения этого закона – как мы это наблюдаем в природе, – тогда это удер­жит любого разумного и тонко чувствующего человека от своеволия и произвола; когда мы осознаем, что говорим на иностранном языке, но с заметным американским акцентом, в то время как любой архи­тектор нашей страны мог бы – под благотворным воздействием этого закона – выразить то, что он имеет сказать самым простым, самым ясным и естественным образом; что он несомненно мог бы – и действительно будет – развивать свою собственную творческую индивидуальность и что архитектурное искусство превратится у него в живую речь, в естественную форму самовыражения, принося ему удовлетворение и преумножая великие и малые сокровища развиваю­щегося искусства его родины; когда мы поймем и почувствуем, что Природа наш друг, а не извечный враг, что деревенский полдень, час, проведенный у моря, спокойное созерцание хотя бы одного дня с его рассветом, ярким полднем и сумерками, дают нам так много ритмичного, глубокого, вечного для обширного мира архитектуры, дают нечто столь глубокое и истинное, что все узкие условности, жесткие правила и тесные оковы разных школ не смогут этого заглушить, – тогда можно будет считать, что мы вышли на широкую дорогу, ведущую к настоящему искусству, к архитектуре, которая скоро станет изящным искусством в подлинном, лучшем смысле этого слова, искусством, которое будет жить потому, что оно вышло из народа, создано народом и для народа.