Батай Ж. Проклятая часть Сакральная социология

желает.

В пределах возможного тревога необходима при жертвоприношениях. Когда же эти пределы достигнуты, неизбежно происходит откат*. Нередко жертвоприношение животных заменяется человеческим жертвоприношением — вероятно, потому, что человек, отдаляясь от животного состояния, отчасти переставал ощущать тревогу от смерти зверя. Потом, наоборот, по мере укрепления цивилизации, жертвенные животные стали порой заменять собой человеческие жертвы, приносить которые казалось теперь варварством. Кровавые жертвоприношения иудеев начали вызывать к себе отвращение в довольно позднюю эпоху. Христиане же всегда знали только символические жертвоприношения. Требовалось найти согласие с безудержностью, способной в итоге привести к неумеренности смерти, но для этого нужна была сила. Иначе побеждала тошнота, укреплявшая власть запретов.

ГЛАВА УШ

ОТ РЕЛИГИОЗНОГО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ К ЭРОТИКЕ

Христианство и непонимание им святости трансгрессии

Во введении было сказано о том, что древние сближали любовный акт и жертвоприношение. У древних непосредственное ощущение жертвоприношения было развито сильнее, чем у нас. Мы же очень далеки от жертвенной практики. Ее отзвуком является церковный жертвенный обряд, но он лишь в редких случаях может сильно затронуть наши чувства. Несмотря на повсеместное присутствие образа распятия, кровавое жертвоприношение и месса плохо совмещаются между собой.

Главная трудность заключается в том, что христианство не приемлет трансгрессии. Правда, Евангелие призывает снимать формальные запреты, соблюдаемые буквально, но без понимания их смысла.

У ацтеков, для которых жертвоприношения были привычным делом, тот, кто не мог смотреть, как ведут на смерть детей, и отворачивался от их процессии, должен был заплатить штраф.

_________553_________

ЧАСГЫШРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

Это означает нарушать закон не вопреки сознанию его значимости, а оспаривая его значимость. Главное же, идея жертвоприношения на кресте искажает весь характер трансгрессии. С одной стороны, это жертвоприношение — настоящее, кровавое убийство. Это трансгрессия, в том смысле что всякое убийство греховно; это даже самый тяжкий из всех грехов. Но в той трансгрессии, о которой говорилось выше, если и был грех, если и было искупление, то как логические следствия осознанного деяния, ни на миг не перестававшего соответствовать своему замыслу. Именно из-за этой осознанности нам так трудно понять архаическую точку зрения: это какой-то мысленный скандал! Мы не можем безболезненно помыслить намеренное нарушение закона, который представляется святым. А священником, торжественно совершающим церковный жертвенный обряд, грех распятия отрицается. Виной всему ослепление совершивших его, и, надо полагать, они бы его не совершили, если бы знали. Правда, церковь поет: «Felix culpa!» — «Счастливая ошибка!»35 Следовательно, есть такая точка зрения, с которой совершение этой ошибки оказывается необходимым. Литургия вступает в резонанс с той подспудной мыслью, которой вдохновлялись первобытные люди. Но она несозвучна логике христианского чувства. Для христианства фундаментально важно не понимать святость трансгрессии. При том что в высшей точке его адепты доходят до возмутительных и освободительных парадоксов, превосходящих всякие пределы.

Сопоставление жертвоприношения

с эротическим соединением у древних

Во всяком случае, это непонимание трансгресстш сделало бессмысленным сближение, проводившееся древними. Если грансгрес-сия не носит фундаментального характера, то между жертвоприношением и любовным актом нет ничего общего. Если жертвоприношение — намеренная трансгрессия, то это свободное действие, цель которого резко изменить приносимое в жертву существо. Это существо подвергается умерщвлению. До этого умерщвления оно было замкнуто в своей индивидуальной обособленности. Как уже сказано во введении*, его существование носило дискретный характер. А благодаря смерти это существо возвращается в непрерывное, необособленное бытие. Такое насильственное действие, лишающее жертву ее ограниченности и придающее ей неограниченность, бесконечность, свойственные сакральному, отличается намеренностью, глубинной последовательностью. Оно так же намеренно, как и дей-

* См. с. 500.

554

ЭРОТИКА

ствие того, кто обнажает свою жертву, вожделея к ней и желая в нее проникнуть. Любовник подвергает любимую женщину такому же растерзанию, как жрец при заклании человека или животного, В руках нападающего женщина лишается самого своего существа. Вместе с целомудрием она утрачивает ту прочную преграду, которая, отделяя ее от мужчины, делала непроницаемой; она разом распахивается

для ярости сексуальной игры, бушующей в детородных органах, — безличной ярости, которая захлестывает ее извне.

Сомнительно, чтобы древние могли бы изложить все подробности этого анализа, который стало возможным сделать, только приобщившись к мощной диалектике. Чтобы с точностью до каждого жеста уловить сходства этих двух глубинных переживаний, требовалось изначальное присутствие и взаимная сопряженность многих мотивов. Самые глубокие стороны дела скрывались от глаз, и целое ускользало от понимания. Но, к счастью, внутренний опыт жертвенного благоговения и разнузданной эротики мог быть дан одному и тому же человеку. Благодаря этому могло возникнуть если не точное понимание, то хотя бы чувство их сходства. Эта возможность исчезла в христианстве, когда благоговение отдалилось от желания постигнуть тайну бытия яростью.

Плоть в жертвоприношении и в любви

За внешней насильственностью жертвоприношения скрывалась внутренняя ярость бытия, проявляющаяся в кровопролитии и извлечении внутренних органов. Эта кровь, эти еще полные жизни органы — совсем не то, что видит в них анатомия; не наука, но только внутренний опыт мог бы воссоздать чувство, которое испытывали древние. Можно предполагать, что в те минуты глазу являлось плеторическое полнокровие живых органов, безличное полнокровие жизни. На смен)- дискретной обособленности животного бытия приходила — через смерть животного — органическая непрерывность жизни, которая благодаря сакральной трапезе включалась в сопричастностную жизнь тех. кто при этом присутствовал. В этом поглощении плоти, связанном с резким проявлением плотской жизни и с безмолвием смерти, оставалось еще что-то звериное. Теперь мы едим только приготовленное мясо — неодушевленное, оторванное от того органического кишения, где оно впервые возникло. Жертвоприношение связывало факт поедания с истиной жизни, проявляющейся через смерть. Обычно именно жертвоприношение согласует между собой жизнь и смерть, дает смерти облик брызжущей через край жизни,

_________555_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

а жизни — тяжесть, головокружительность и разверстость смерти. Жертвоприношение — это жизнь, смешанная со смертью, но одновременно смерть в нем является знаком жизни, открытостью к беспредельному. Ныне жертвоприношение выходит за рамки нашего опыта; нам приходится заменять реальную практику воображением. Но хотя от нас и ускользают само жертвоприношение и его религиозное значение, мы не можем игнорировать свою реакцию при виде элементов этого зрелища; мы не можем игнорировать тошноту. Жертвоприношение следует мыслить как преодоление тошноты. Но если нет священного преображения, то взятые по отдельности аспекты жертвоприношения в пределе способны вызывать тошноту. Забой или разделка скота довольно часто вызывают отвращение у современных людей; в блюдах, подаваемых к столу, ничто не должно напоминать об этом. Таким образом, можно утверждать, что современный опыт является обратным по отношению к благочестивому поведению при жертвоприношении.

Подобная инверсия окажется исполнена смысла, если рассматривать черты сходства между любовным актом и жертвоприношением. И при любовном акте, и при жертвоприношении наружу выступает плоть. Жертвоприношение заменяет упорядоченную жизнь зверя слепой конвульсией органов. Так же и с эротической конвульсией: она освобождает налитые кровью органы, которые в своей слепой игре идут дальше осознанной воли любовников. На смену этой осознанной воле приходят животные движения этих органов, раздувшихся от крови. Ими движет не контролируемая уже более разумом ярость, приводя к взрыву, и сердце внезапно радуется оттого, что уступило этому грозовому напору. Движение плоти преодолевает пределы при отсутствии воли. Плоть в нас — это эксцесс, противящийся закону благоприличия. Плоть — это прирожденный враг тех, кто одержим христианским запретом, а поскольку, как я полш-аю, сущее гвует неопределенно-универсальный запрет, который в рг.з-п*х формах, в за висимости от времени и места, противостоит сексуальной свободе*, то плоть выражает собой возврат к этой опасной свободе.

Плоть, благоприличие и запрет сексуальной свободы

Говоря ранее об этом глобальном запрете, я избегал определения, потому что не мог — или не хотел — его давать. Собственно, он и не поддается определению, так что говорить о нем всегда нелегко. Правила приличия случайны и все время меняются. Они меня-

* См. выше, с. 522-523.

556 ЭРОТИКА

ются даже от человека к человеку. Так что до сих пор я говорил только о легко уловимых запретах — тех, что касаются инцеста или менструальной крови, откладывая на потом более общее проклятие сексуальности. О нем речь пойдет позже; я даже сначала рассмотрю нарушения этого неопределенного запрета, а лишь потом постараюсь его определить.

Прежде всего мне хотелось бы вернуться вспять.

Любой запрет, как мне кажется, — это запрет некой стихийной ярости. Эта ярость дана в плоти, что означает игру детородных органов.

Попробуем подступиться к фундаментальному внутреннему выражению, где дается преодоление плоти, через объективность этой игры.

Мне хотелось бы выявить в качестве основного внутренний опыт той плеторы, которая проявлялась при жертвоприношении в умерщвляемом животном. В основе эротики мы переживаем опыт распада, опыт ярости в миг взрыва.

ГЛАВА IX ПОЛОВАЯ ПЛЕТОРА И СМЕРТЬ

Размножение как форма роста

Эротика в целом есть нарушение правил-запретов; то есть это человеческий вид деятельности. Но хотя она и начинается там, где кончается животное начало, последнее все-таки является ее основой. Человечество с ужасом отворачивается от подобного основания, но одновременно и сохраняет его. Об этом сохранении животного начала говорит то, что с эротикой остаются связаны понятия скотства или зверства. Нарушение запрета лишь ошибочно было осмыслено как возврат к природе, выражением которой является животное начало. Тем не менее та деятельность, которой противостоит запрет, действительно сходна с животной. Физическая сексуальность всегда связана с эротикой, она соотносится с нею как мозг и мышление; аналогичным образом физиология составляет объективную основу мысли. Чтобы наш внутренний опыт эротики обрел свое место среди объективной относительности, мы должны дополнить его сексуальной функцией зверя. Нам даже следует учитывать его в первую очередь. В самом деле, сексуальная функция зверя обладает чертами, рассмотрение которых приближает нас к внутреннему опыту.

Таким образом, чтобы подступиться к внутреннему опыту, речь сейчас пойдет о физических предпосылках.

_________557_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

В плане объективной реальности жизнь всегда, кроме случаев бессилия, мобилизует избыток энергии, который она должна истратить, и этот избыток действительно растрачивается, либо ради прироста, либо в чистый убыток*. В этом отношении сексуальность имеет фундаментально двойственный вид: даже независимая от детородных целей сексуальная деятельность в принципе все-таки есть деятельность роста. Половые железы в общем и целом растут. Чтобы разглядеть этот процесс, будем исходить из простейшего способа размножения — деления. Организм, размножающийся делением, растет, но рано или поздно он достигает определенного уровня роста, и из одного организма получается два. Скажем, инфузория а становится а1 + а": этот переход от одного состояния к другому зависит от роста а, более того, а' + а" представляют собой рост а по сравнению с его предыдущим состоянием.

Следует заметить, что а', отличаясь от а", подобно последней не отличается от а. В а1 остается что-то от а, в а" остается что-то от а. Я еще вернусь к этому странному явлению, когда рост ставит под вопрос единство растущего организма. Пока же отметим тот факт, что размножение — одна из форм роста. В общем, это следует уже из увеличения количества особей, что представляет самый ясный результат сексуальной деятельности. Но рост вида при половом размножении есть лишь один из аспектов роста при изначально бесполом размножении посредством деления. Как и все клетки отдельного организма, половые железы тоже размножаются делением. В основе своей любое живое единство растет. Если в процессе роста оно достигает плеторического состояния, то может разделиться, но рост (плетора) составляет предпосылку деления, которое в мире живых организмов мы называем размножением.

Рост целого и принесение в дар особей

Объективно говоря, когда мы совершаем акт любви, ставкой в игре является размножение.

То есть, согласно вышеизложенному, — рост. Но это не наш реет. Ни сексуальная деятельность, ни деление не обеспечивают

* Когда речь идет об экономической деятельности общества, это ясно. Труднее дается нам деятельность живого организма: всегда имеется соотношение между его ростом и развитием сексуальных функций, которые оба зависят от гипофиза. Мы не можем скольконибудь регулярно проверять, на что идут затраченные организмом калории — на рост или на репродуктивную деятельность. Но гипофиз направляет энергию либо на развитие сексуальных функций, либо на рост. В частности, гигантизм противодействует сексуальной функции; а преждевременное половое созревание, как кажется, может — хотя в этом есть сомнения — совпадать с остановкой роста.

558

ЭРОТИКА

роста существа, которое размножается, спаривается или просто разделяется. При размножении разыгрывается безличный рост.

Таким образом, основополагающее противопоставление убытка и роста можно в некотором случае свести к другому различию, когда личному росту противопоставляется именно безличный рост, а не просто чистый убыток. Фундаментально эгоистический аспект роста проявляется лишь тогда, когда

особь растет не изменяясь. Если же этот рост идет на пользу другому, превосходящему нас существу или совокупности существ, тогда это уже не рост, а дар. Для дарителя дар является утратой имущества. Даритель обретает в ней себя, но прежде он должен нечто отдать; прежде ему следует полностью или частично отказаться от того, что для получающих дар осмысляется как прирост.

Смерть и непрерывность при бесполом, и половом размножении

Прежде всего следует внимательнее рассмотреть ситуацию, возникающую при делении. Внутри бесполого организма а имела место непрерывность.

Когда появились а' и а", то непрерывность не уничтожилась сразу. Не важно, исчезла ли она к началу или к концу кризиса, но в какой-то момент существовала неопределенность.

В этот момент то, что еще не было а\ сохраняло непрерывность с а", но благодаря плеторическому состоянию эта непрерывность оказывалась под вопросом. Именно плетора ведет к тому плавному переходу, когда живое существо разделяется, но оно делится в этот самый момент, в момент плавного перехода, в критический миг, когда существа, которые скоро станут противостоять друг другу, еще не начали этого противостояния. Кризис разделения рождается из плеторического состояния; это еще не разделение, а двойственность. Существо в состоянии плеторы переходит от безмятежности покоя к яростному возбуждению; это безудержное возбуждение охватывает его целиком, во всей его непрерывности. Но за яростью возбуждения, первоначально возникающей в лоне непрерывности, следует ярость разделения, из которой возникает дискретность. В конце концов, когда разделение завершается, образуя два отличных друг от друга существа, возвращается покой.

Плетора отдельной клетки, которая приводит к кризису и сотворению одного или двух новых существ, рудиментарна по отношению к плеторе мужских и женских органов, которая завершается кризисом полового размножения.

_________559_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

Но у обоих кризисов есть общие существенные черты. В обоих случаях их источником является безудержность. В совокупности существ, производящих и произведенных, должен иметь место рост. Наконец, происходит исчезновение особи.

Всамом деле, делящимся клеткам ошибочно приписывают бессмертие. Клетка а не продолжает жить ни в а', ни в а", она не совпадает ни с и', ни с д"; в процессе разделения а просто перестает быть, исчезает, умирает. Она не оставляет по себе следа-трупа, но она умирает. Плетора клетки заканчивается в творящей смерти, на выходе из кризиса, в котором возникает непрерывность новых существ (а' и я"), ибо изначально они были единым существом, но в итоге оно исчезает в окончательном разделении.

Это последнее обстоятельство, общее для обоих способов размножения, имеет решающее значение.

Впределе глобальная непрерывность существ проявляется в обоих случаях. (Объективно эта непрерывность между одним существом и другим и между каждым существом и совокупностью других наличествует в переходные моменты размножения.) Но всякий раз, когда глубоко проявляется непрерывность, возникает и смерть, уничтожающая дискретность особей. При бесполом размножении эта непрерывность одновременно и осуществляется и скрадывается: мертвец исчезает в смерти, смерть исчезает из виду. В этом смысле бесполое размножение являет собой последнюю истину смерти: смерть возвещает об основополагающей прерывности существ (и всего бытия). Умереть может только дискретное существо, и смерть делает явной лживость этой дискретности.

Возвращение к внутреннему опыту

Дискретность существ менее неустойчива, когда речь идет о формах полового размножения. Дискретное существо не исчезает полностью после смерти, от него остается след, который может быть даже бесконечно стойким. Скелет может сохраняться миллионы лет. На высшем уровне развития существо, обладающее полом, пытается и даже обязано верить в бессмертие того дискретного начала, которое в нем якобы заложено. Человек рассматривает свою «душу», свою дискретность как свою глубинную истину, будучи обманут посмертным существованием телесного существа, хотя это существование и сводится к разложению, пусть неполному, его составных элементов. Исходя из сохранности костей, он даже вообразил «воскрешение плоти». «На Страшном суде» кости должны собраться вместе, а воскресшие тела — вернуть души к их изначальной истине. При таком преувеличении внешних условий теряется из виду как раз непрерыв-

560

ЭРОТИКА

носгь, которая вовсе не утрачивает своего основополагающего значения при половом размножении: происходит деление порождающих клеток, и в их последовательности можно объективно уловить изначальное единство. От одного бесполого деления к другому с очевидностью прослеживается основополагающая непрерывность.

С точки зрения дискретности и непрерывности существ единственное, что возникает нового при половом размножении, — это слияние двух мельчайших существ-клеток, а именно мужских и женских гамет. Но при

этом слиянии окончательно проявляется основополагающая непрерывность: в нем обнаруживается, что утраченная непрерывность может быть обретена вновь. Существа, обладающие полом, образуют в силу своей дискретности тяжко-непроницаемый мир, где индивидуальная обособленность основана на том, что ужаснее всего; из-за страха смерти и боли эта разделяющая стена стала твердой, печальной и враждебной, словно тюремные стены. Однако в пределах этого печального мира утраченная непрерывность оказывается вновь обретена в особой ситуации оплодотворения: оплодотворение — слияние — было бы невозможно, если бы видимая дискретность простейших одушевленных существ не была иллюзией.

Лишь дискретность сложных существ поначалу кажется незыблемой. Мы не можем разумно представить себе, чтобы их дискретность была сведена к какому-либо единству или же раздвоена («поставлена под вопрос»). Моменты плеторы, когда животные охвачены сексуальной лихорадкой, — это моменты кризиса их обособленности. В такие моменты страх смерти и боли преодолевается. В такие моменты внезапно укрепляется чувство относительной непрерывности между животными одного вида, которое на заднем плане, хоть и без серьезных последствий, все время служит противовесом иллюзиям дискретности. Как ни странно, ничего подобного обычно не происходит при совершенном сходстве между индивидами одного пола: кажется, что вообще только какое-то вторичное различие дает возможность ощутить глубинное тождество, которое со временем становится безразличным. Так в момент исчезновения чего-либо мы ощущаем его особенно интенсивно. По всей видимости, различие полов оживляет — привнося в него болезненное разочарование — то смутное чувство непрерывности, что поддерживается внутривидовым сходством. В итоге такого анализа объективных данных представляется спорным сближать между собой животную реакцию и внутренний опыт человека. Точка зрения науки проста: животная реакция детерминирована физиологическими реалиями. Собственно, и внутривидовое сходство воспринимается сторонним наблюдателем как физиологическая реальность. Различие между полами — то же самое. Но идея сходства, которое усиливается благодаря различию, основана на внут-

_________561_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

рением опыте. Подчеркну по ходу дела этот переход в другой план явлений. Такие переходы вообще характерны для этой книги. Думается, любое исследование, предметом которого является человек, обречено местами осуществлять подобные изменения. Но исследование, претендующее на научность, стремится свести к нулю долю субъективного опыта, мой же метод заключается в том, чтобы сократить долю объективного знания. Действительно, научные данные о размножении излагались здесь лишь с задней мыслью преобразовать их. Конечно, я не могу переживать внутреннего опыта животных, тем более микроорганизмов. Я не могу и строить о нем догадки. Но, подобно сложным животным, микроорганизмы переживают некий опыт внутреннего: переход от существования в себе к существованию для себя нельзя связывать со сложностью или человекообразностью организма. Я считаю, что даже инертная частица, располагающаяся еще ниже микроорганизма, обладает таким существованием Ьля себя, которое я предпочитаю называть опытом внутреннего — внутренним опытом, для обозначения которого не могут быть вполне удовлетворительными никакие термины. Хотя такого внутреннего опыта я не могу получить сам или же представить его себе гипотетически, но мне по определению известно, что в основе своей он предполагает самоощущение. Это простейшее чувство не есть самосознание. Самосознание вытекает из познания вещей, которое отчетливо присутствует только у людей. А самоощущение по необходимости изменчиво, смотря по тому насколько испытывающий его обособляется в своей дискретности. Степень этого обособления зависит от возможностей объективной дискретности и обратно пропорциональна возможностям непрерывности. Имеется в виду твердость, устойчивость мыслимых границ, но так или иначе самоощущение меняется в зависимости от степени обособленности. Сексуальная деятельность — это момент кризиса обособленности. Эта деятельность известна яам извне, но мы знаем, что она ослабляет, ставит под вопрос самоощущение. Мы говорим о кризисе; это внутреннее последствие объективно познаваемого события. Хотя этот кризис познаваем объективно, в нем тем не менее есть и фундаментальная внутренняя компонента.

Объективные обстоятельства полового размножения

Объективным основанием кризиса является плетора. У бесполых существ этот аспект проявляется прежде всего. Организм растет; благодаря росту происходит размножение — то есть деление — и смерть плеторической особи. У существ, наделенных полом, эта сторона дела проявляется не так четко. Тем не менее именно пере-

36. Заказ №К-6713

562 ЭРОТИКА

избыток энергии приводит в активное состояние половые органы. И, как у простейших, этот переизбыток ведет к смерти.

Но не напрямую. Как правило, особь, обладающая полом, способна пережить переизбыток и даже вызываемые им эксцессы. Сексуальный кризис заканчивается смертью лишь в очень редких случаях, правда, поразительно значительных. Они настолько поразительны, что следующий за последним пароксизмом упадок сил называют «обмиранием». С точки зрения человеческой, смерть всегда символизирует отлив, следующий за яростным возбуждением, и она может быть представлена не только с помощью отдаленного сравнения. Никогда не следует забывать, что размножение живых

существ солидарно со смертью. Те, кто производит потомство, переживают его рождение, но это лишь отсрочка. Задается срок, на деле отчасти используемый для выхаживания новорожденных, но само их появление есть залог исчезновения предков. Хотя размножение существ, наделенных полом, и не влечет за собой немедленной смерти, но оно требует ее в долгосрочной перспективе.

Переизбыток неизбежно влечет за собой смерть, одна лишь стагнация обеспечивает поддержание дискретности, обособленности живых существ. Эта прерывность идет наперекор процессу, который с роковой неизбежностью опрокинет барьеры, отделяющие друг от друга различных индивидов. Жизнь

— развитие жизни — в какой-то момент может и требовать установления этих барьеров, без которых была бы невозможна никакая сложная и эффективная организация. Но жизнь есть движение, а в движении ничто не может укрыться от движения. Бесполые существа умирают от собственного развития, от собственного движения. Существа же, наделенные полом, способны лишь временно противиться наплыву собственной безудержности — равно как и общему возбуждению. Правда, порой они погибают просто от истощения сил, от разрушения своей организации. На этот счет мы не можем заблуждаться. Лишь массовая смерть может вывести из тупика этих размножающихся существ. Мысль о мире, где продление человеческой жизни обеспечивается искусственной организацией, — кошмарная идея, не позволяющая разглядеть ничего по окончании этой небольшой отсрочки. В конце концов смерть все равно придет, предопределенная размножением, безудержностью жизни.

Сближение двух элементарных сторон жизни,

рассматриваемых с внешней и внутренней точек зрения

Эти сгороны жизни, в которых проявляется связь между размножением и смертью, бесспорно объективны, но, как уже сказа-

_________563_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

но, даже в простейшей жизни есть внутренний опыт. Мы вправе говорить об этом рудиментарном опыте, даже допуская, что он не может быть нам сообщен. Это кризис бытия; существо переживает внутренний опыт бытия в кризисе, опыт испытания — это игра перехода от непрерывности к дискретности или же от дискретности к непрерывности. Любое наипростейшее существо обладает, как мы допускаем, самоощущением, ощущением своих пределов. Если пределы меняются, оно оказывается поражено в самом фундаментальном своем чувстве; это и есть кризис существа, обладающего самоощущением.

Как уже сказано, при половом размножении объективные обстоятельства в итоге те же самые, что и при размножении посредством деления. Если же обратиться к нашему человеческому опыту эротики, то мы явно отдалились от этих основополагающих объективно данных обстоятельств. В сфере эротики, например, наше ощущение плеторы не связано с сознанием деторождения. В принципе даже, чем полнее эротическое наслаждение, тем меньше мы задумываемся о детях, которые могут стать его следствием. С другой стороны, печаль, наступающая после последнего спазма, может вызывать предощущение вкуса смерти, но смертная тревога и смерть — противоположность наслаждения. Если и возможно сближать объективные черты размножения с внутренним опытом, данным в эротике, то на другой основе. Главное здесь то, что объективный факт размножения вызывает внутри самоощущение

— чувство бытия и пределов обособленного бытия. Благодаря ему в игру вступает прерывность, с которой обязательно связывается самоощущение дискретного существа, потому что па ней и основаны его пределы; сколь бы смутным ни было самоощущение, это всегда самоощущение дискретного существа. Но дискретность никогда не бывает совершенной. В особенности в сфере секс> альности чувство других, трансцендентное чувству себя, образует ЕСЗМОЖНОСТЬ непрерывности между двумя или несколькими индивидами, которая противостоит изначальной дискретности. В сфере сексуальности другие все время сулят возможность непрерывности, все время грозят прорвать гладкое платье индивидуальной дискретности. Сквозь превратности животной жизни потихоньку проступают другие, подобные нам; эти нейтральные фигуры образуют, конечно, элементарный фон, но на этом фоне и происходит критическая перемена в период сексуальной деятельности. В этот момент другой выступает еще не позитивно, а негативно, связанный с темной яростью плеторы. Каждый сам участвует в отрицании себя другим, но такое отрицание отнюдь не приводит к признанию партнера. По-видимому, в этом сближении играет роль не столько взаимное сходство, сколько чужая плетора. Ярость одного предлагает себя ярости дру-

564 ЭРОТИКА

гощ с обеих сторон происходит внутреннее движение, требующее быть вне себя (вне своей индивидуальной дискретности). Происходит встреча двух существ, которых сексуальная плетора заставляет выходить из себя, — самок медленнее, а самцов порой молниеносно. В момент слияния пара животных состоит не из двух сближающихся дискретных существ, объединяемых мгновенным током непрерывности; тут и нет соединения в собственном смысле слова — две особи, обуреваемые яростью,

связанные между собой рефлексами сексуального влечения, вместе переживают состояние кризиса, когда каждая из них находится вне себя. Оба существа одновременно открыты непрерывности. Но в их смутном сознании это никак не откладывается: после кризиса дискретность каждого из них остается нетронутой. Это кризис одновременно в высшей степени интенсивный и в высшей степени незначимый.

Основные начала эротики как внутреннего опыта

В этих рассуждениях о сексуальном опыте животных я далеко отошел от объективных данных полового размножения, о которых шла речь выше. Я пытался нащупать путь, ведущий через внутренний опыт животных, исходя из ограниченных данных, касающихся жизни простейших организмов. Мною руководил наш человеческий внутренний опыт и неизбежно данное мне сознание того, чего не хватает в животном опыте. На самом деле я лишь ненамного отступил от того, что позволяет утверждать необходимость дойти до основ. К тому же мои утверждения подтверждаются своеобразной очевидностью.

Но я еще не рассмотрел до конца объективные данные полового размножения. Всё это обнаруживается при встрече с эротикой.

Когда речь идет о человеке, мы вступаем в область внутреннего опыта. Различаемые нами внешние элементы в конечном счете сводятся к внутренней сути. На мой взгляд, переходы от прерывности к непрерывности в эротике характеризуются познанием смерти, которым в сознании человека разрыв дискретности — и плавный переход к возможной непрерывности — изначально связываются со смертью. Мы различаем эти элементы снаружи, но не смогли бы уловить их значения, если бы сначала не пережили их изнутри. Впрочем, от объективной данности, являющей нам необходимость смерти в связи с преизбытком, к тому головокружительному волнению, что сообщает человеку внутреннее познание смерти, происходит скачок. Это волнение, связанное с плеторой сексу-

_________565_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

альной активности, приводит к глубокому изнеможению. Если бы я не мог воспринимать извне идентичность индивида, как бы я распознал в парадоксальном опыте плеторы и связанного с нею изнеможения игру бытия, которое в смерти преодолевает индивидуальную — всегда лишь временную

— дискретность жизни?

В эротике — в плеторически беспорядочном струении жизненных соков — сразу же ощущается нарушение отчетливого, скупого, замкнутого порядка реальности. В животной сексуальности разыгрывается такой же плеторический беспорядок, но ему не противопоставлено никакого сопротивления, никакой преграды. Животный разгул свободно истощается в ничем не ограниченной ярости. Разрыв свершается, безудержный поток иссякает, а затем вновь дискретное существо вновь замыкается в своем одиночестве. Единственное изменение индивидуальной дискретности, на которое способно животное, — это смерть. Животное умирает, а иначе после бурного разгула остается нетронутая дискретность. В человеческой жизни, наоборот, сексуальная ярость разверзает рану. Рана редко затягивается сама собой; ее нужно закрывать. Она не может даже оставаться закрытой, если бы не постоянное внимание, в основе которого тревога. Стихийная тревога, связанная с сексуальным разгулом, — характерный признак смерти. Этот яростный разгул, переживание которого дает человеку познание смерти, вновь разверзает в нем пропасть, которую открыла ему смерть. В этом заключается двойной смысл связи между яростью смерти и сексуальной яростью. С одной стороны, содрогания плоти тем сильнее, чем ближе они к моменту изнеможения, а с другой стороны, изнеможение, если остается время, способствует сладострастию. Смертельная тревога не обязательно склоняет к сладострастию, но при смертельной тревоге сладострастие переживается глубже.

Эротическая деятельность не всегда имеет такой открыто пагубный характер, не всегда представляет собой этот надлом, но именно этот надлом, подспудно, тайно свойственный человеческой чувственности, служит пружиной удовольствия. От того, что сдавливает нам горло при опасении смерти, так или иначе должно перехватить дыхание и в высший миг наслаждения.

Сам принцип эротики кажется поначалу противоположностью этого парадоксального ужаса. Это плеторическое расширение детородных органов. У истоков кризиса — происходящий в нас животный процесс. Но транс половых органов не является свободным. Он не может наступить без согласия воли. Он приводит в расстройство порядок, систему, на которой зиждутся эффективность и престиж. С самого первого мгновения сексуального кризиса живое существо

566

ЭРОТИКА

поистине делится, его единство оказывается нарушено. В этот момент плеторическая жизнь тела наталкивается на сопротивление духа. Недостаточно даже его явного согласия: содрогания плоти требуют большего, чем одобрение, — молчания, отсутствия духа. Движение плоти странным образом чуждо человеческой жизни; оно разыгрывается вне этой жизни, при условии, что она умолкнет, исчезнет. Тот, кто отдается этому движению, больше не человек, это слепая звериная ярость, которая вся сводится к

неистовству, наслаждается своей слепотой и самозабвением. Разгулу этой ярости, которая известна нам не столько по информации, поступающей изнутри, сколько по непосредственно внутреннему опыту, по переживанию ее несовместимости с нашей основополагающей человеческой сущностью, противостоит неопределенно-общий запрет. Формулы этого общего запрета не существует. Он проявляется лишь в рамках условностей, лишь случайными своими аспектами, меняющимися в зависимости от ситуаций и лиц, не говоря уже об эпохах и регионах. То, что христианская теология говорит о плотском грехе, — это случайнонесостоятельные, отвечающие насилием на насилие реакции отказа, и это проявляется как в бессилии прямо заявляемого запрета, так и в непомерной строгости множащихся комментариев к нему (я имею в виду викторианскую Англию)36. Только опыт тех состояний, в которые мы обычно попадаем при сексуальной активности, только переживание их несовместимости с принятым в обществе поведением позволяет нам признать нечеловеческий характер этой активности. Плетора половых органов приводит в неистовое действие такие механизмы, которые чужды обычному порядку человеческого поведения. От прилива крови рушится равновесие, на котором была основана жизнь. Человеком внезапно овладевает бешенство. Это бешенство для нас привычно, но легко представить себе удивление того, кто, еще не будучи с нею знаком, с помощью какой-то уловки незаметно подглядел любовное исступление женщины, поражавшей его своим высоким достоинством. В этом исступлении он увидел бы болезнь, вроде собачьего бешенства. Словно какая-то бешеная сука вдруг оказалась на месте той, что с таким достоинством принимала... Болезнь — это даже самое малое, что можно сказать. В такой момент человеческая личность мертва. В такой момент ее смерть и освобождает место для суки, которая пользуется молчанием, отсутствием умершей. Сука наслаждается этим молчанием и отсутствием — и кричит от наслаждения. Возвращение личности охладило бы ее, положив конец сладострастию, в котором она забывается. Это неистовство не всегда обладает той яростью, что подразумевается моим образом. Тем не менее ярость значительна в качестве первичной оппозиции.

Прежде всего, это естественное движение, но оно не может развернуться вволю без разрушения препятствий. Поэтому в нашем со-

_________567__________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

знании мы смешиваем естественное течение событий с разрушением препятствий. Естественное течение обозначает собой опрокинутое препятствие. Опрокинутое препятствие обозначает собой естественное течение событий. Опрокинутое препятствие не есть смерть. Но подобно тому как смертельная ярость полностью и окончательно обрушивает здание жизни, так и сексуальная ярость в каком-то месте и на какоето время разрушает структуру этого здания. Действительно, христианская теология связывает моральное разрушение, следующее за плотским грехом, со смертью. С моментом наслаждения обязательно связан некий неполный разрыв, предвещающий смерть; а с другой стороны, предчувствие смерти может содействовать началу сладострастных спазмов. Чаще всего это выражается в ощущении трансгрессии, опасной для обшей стабильности и сохранности жизни, — без которой было бы невозможно вольное неистовство. Но трансгрессия не только фактически необходима для этой вольности. Бывает, что без явной трансгрессии мы не можем испытывать то чувство свободы, которое требуется для полноты сексуального переживания. Оттого порой необходима какая-то скабрезная ситуация, чтобы пресыщенный дух смог ощутить рефлекс окончательного наслаждения (а если и не ситуация сама по себе, то ее обрйз, питаемый в момент соединения, наподобие грез наяву). Эта ситуация не обязательно должна быть устрашающей: многие женщины не могут наслаждаться, не рассказывая себе историю о том, как их насилуют. Но на дне главного разрыва всегда пребывает беспредельная ярость*.

Парадокс общего запрета, налагаемого если не на сексуальность как таковую, то на сексуальную свободу

В сексуальном запрете примечательно то, чго полнее всего он проявляется при трансгрессии. Один из его аспектов проявляется з воспитании, просто он никогда не формулируется четко. Воспитание осуществляется посредством не только деликатных предупреждении, но и умолчаний. Запрет предстает перед нами прямо благодаря случайному — и сперва частичному — открытию запретной сферы. Понача-

* Возможности согласия между эротическим надрывом и насилием проявляются повсеместно и разительно. Приведу отрывок из Марселя 3Mej7, где эти вещи удачно представлены в самом банальном своем виде, в непосредственно ощутимой форме. Вот его последняя фраза: «Зрелище этих двух мелких буржуа — осторожных, ограниченных, скучных, — которые сначала смотрели на казнь из своей столовой в стиле ренессанс, а потом, как собаки, набросились друг на друга и задергались среди складок занавески...» (АутеМ. Uranus, P.: Gallimard, 1948. Р. 151—152). Речь идет о сопровождавшейся кровавыми надругательствами казни коллаборационистов, за которой наблюдала пара сочувствующих им зрителей.

568

ЭРОТИКА

лу это кажется в высшей степени таинственным. Мы приобщились к познанию удовольствия, где понятие удовольствия смешано с тайной — выражением запрета, которым удовольствие одновременно и определяется и осуждается. Конечно, это открытие, данное в трансгрессии, проявлялось по-разному в разное время: лет пятьдесят назад эта парадоксальная сторона воспитания была ощутимее. Но всюду — и, вероятно, с древнейших времен — наша сексуальная деятельность была засекречена, ее всюду представляли, хоть и в разной степени, как противную нашему достоинству. Так что суть эротики выступает как неразрывное единство сексуального удовольствия и запрета. По-человечески запрет никогда не

выступал без проявляющегося в нем удовольствия, а удовольствие — без чувства запретности. В основе лежит природный процесс, а в детстве один только этот природный процесс и есть. Но удовольствие не давалось по-человечески в те времена, от которых у нас не сохранилось памяти. Разумеется, могут быть возражения, а также исключения. Но эти возражения и исключения не способны поколебать столь надежно обоснованного положения.

В человеческой сфере сексуальная активность отходит от животной простоты. Ее суть — в трансгрессии. Это не возврат от запрета к изначальной свободе. Трансгрессия свойственна человечеству, организуемому трудовой деятельностью. Сама трансгрессия тоже носит организованный характер. Эротика в целом есть организованная деятельность, именно благодаря этой организованности она и меняется со временем. Я попытаюсь дать панораму эротики в ее разнообразии и изменчивости. Прежде всего, эротика имеет место и в той первичной трансгрессии, какой является, вопреки видимости, брак. Но по-настоящему она проявляется лишь в более сложных формах, где характер трансгрессии постепенно делается все более подчеркнутым. Характер трансгрессии — характер греха.

ГЛАВА X ТРАНСГРЕССИЯ ПРИ БРАКЕ И ПРИ ОРГИИ

Брак как трансгрессия и право первой ночи

Брак чаще всего представляют так, словно у него мало общего с эротикой.

Мы говорим об эротике всякий раз, когда чье-то поведение резко контрастирует с обыкновенным поведением и суждениями. Эротика приоткрывает обратную сторону фасада, корректный внешний вид

_________569_________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

которого не подвергается сомнению; с обратит стороны открываются такие чувства, части тела и состояния, которые обычно вызывают у нас стыд. Подчеркнем: эта сторона дела, казалось бы не имеющая никакого отношения к браку, всегда оставалась в нем ощутима.

Прежде всего, брак — рамки дозволенной законом сексуальности. «Плотское соитие твори только во браке». Во всяком случае, в самых пуританских обществах брак стоит вне подозрений. И все же я говорю о трансгрессивности, которая сохраняется в основе брака. На первый взгляд это противоречие, но следует помнить и о других случаях трансгрессии, вполне согласных с общим смыслом нарушаемого закона. В частности, жертвоприношение, как уже сказано, есть по сути своей ритуальное нарушение запрета; сквозь все развитие религии проходит парадокс — правило, допускающее в некоторых случаях регулярное нарушение этого правила. Так что трансгрессия, каковой, как я полагаю, является брак, несомненно, парадоксальна, но этот парадокс входит в состав закона, который предполагает собственное нарушение и считает его законным; как убийство, совершаемое во время жертвоприношения, запретно, но и ритуально, так и половой акт, изначально лежащий в основе брака, есть санкционированное нарушение.

Возможно, близкие родственники, имевшие исключительные права на обладание своими сестрами и дочерьми, оттого и распорядились ими в пользу чужих людей, приходящих со стороны и обладающих способностью вести себя не по правилам; это предназначало их для трансгрессии, каковым и был первый половой акт в браке. Это всего лишь гипотеза, но. если мы хотим определить место брака в сфере эротики, эту сторону дела нельзя недооценивать. Как бы то ни было, устойчивая трансгресси-шость, связанная с браком, ясна из повседневного опыта, который вполне ощутим уже в народных свадебных торжествах. Половой акт всегда осмысляется как злодеяние, и в браке и вне брака, - - он з особенности таков, когда речь идет о девственнице, и всегда до какой-то степени таков, когда совершается впервые. В этом стчысле, как мне кажется, и можно говорить о способности к трансгрессии, которой, видимо, обладал чужой человек и которой, видимо, изначально не имел местный, подчинявшийся правилам данного места.

Использование этой не каждому данной способности к трансгрессии, должно быть, обычно благоприятно расценивалось в обще-стве, когда речь шла о столь серьезном поступке, как впервые совершаемое над женщиной нарушение неопределенного запрета, из-за которого совокупление считают постыдным. Часто эту операцию препоручали имеющим то, чего не имел сам жених, — способность нарушать запреты. Они должны были каким-то образом обладать суверенностью, которая позволяла им не подчиняться запрету, ка-

570

ЭРОТИКА

сающемуся всего рода человеческого. В принципе, человек, который должен был в первый раз овладеть невестой, предназначался к этому своим жреческим званием. Но в христианском мире стало немыслимо прибегать к помощи служителей божьих, и установился обычай просить о дефлорации сеньора*. Сексуальная деятельность, по крайней мере установление первого контакта, явно считалась запретной и опасной, если бы сеньор или жрец не обладали властью без особого риска прикасаться к сакральным вещам.

Повторение

Эротический, или, проще, трансгрессивный характер брака чаще всего упускается из виду, потому что слово «брак» обозначает одновременно и переход, и состояние. И вот мы забываем о переходе и представляем себе только состояние. К тому же на протяжении долгого времени из-за экономической ценности женщины преимущественным значением обладало именно состояние; его главный интерес в расчетах, ожиданиях и результатах, а не в интенсивных моментах, которые и значение имеют только моментальное. Эти моменты не идут в сравнение с ожиданием результата, семейного очага, детей и тех

трудов, которых все это требует.

Главное в том, что привычка часто приглушает интенсивность, а брак неизбежно ведет к привыканию. Существует примечательная связь между невинностью и безопасностью, характеризующими повторение полового акта (опасение вызывает только первый контакт), и отсутствием удовольствия, которое обычно приписывают этому повторению. Эту связь нельзя недооценивать: она относится к самой сущности эротики. Но нельзя недооценивать и постепенный расцвет сексуальной жизни. Без тайного взаимопонимания между телами, которое может установиться лишь со временем, любовные объятия мимолетны и поверхностны, не могут организоваться, они происходят почти по-звериному, слишком быстро, и ожидаемое удовольствие не всегда удается получить. Во вкусе к переменам есть, несомненно, что-то болезненное, и он приводит лишь к возобновляемой вновь и вновь фрустрации. Напротив того, привычка может углубить то, что неведомо нетерпению.

Что касается повторения, то обе противоположные точки зрения дополняют друг друга. Ке приходится сомневаться, что те аспекты, фигуры и знаки, которые составляют все богатство эротики, изна-

* Во всяком случае, право первой ночи, предназначавшее для этой функции сеньора-феодала, властителя в своем поместье, вовсе не было, как некогда считали, какой-то чудовищной привилегией тирана, которому никто не смел противиться. По крайней мере, происхождение его иное.

__________571__________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗАПРЕТ И ТРАНСГРЕССИЯ

чально требовали нарушения правил. Жизнь плоти была бы скудной, подобной животному топтанию, если бы не проявлялась достаточно свободно, как ответ на взрывные прихоти. Если сексуальная жизнь действительно расцветает по мере привычки, то получается, что эта счастливая жизнь во многом продолжает то, что было вызвано первым волнением, то, что открылось благодаря нарушению правил. Привычка сама зависит от того сильнейшего расцвета плоти, что произошел благодаря нарушению правил и порядков. Так может быть, глубокая любовь, которую брак ни в коей мере не парализует, и недоступна без заразительного действия тех незаконных связей, которые единственно способны были дать любви то, что в ней сильнее закона?

Ритуальная оргия

Во всяком случае, регулярные рамки брака давали лишь узко ограниченный выход сдерживаемой ярости.

Помимо брака, возможность нарушения обеспечивали еще праздники; одновременно они обеспечивали и возможность нормальной жизни, посвящаемой упорядоченной деятельности.

Даже во время упомянутого выше «праздника смерти царя», несмотря на его аморфность и затянутость, предполагалось, что его поначалу кажущейся беспредельности со временем будет положен предел. Когда царские останки превращались в скелет, прекращалась и власть беспорядков и эксцессов, вновь начинали играть свою роль запреты.

В ходе ритуальных оргий, часто связываемых с не столь беспорядочными праздниками, предусматривалось лишь мимолетное приостановление запрета, препятствовавшего свободе сексуального влечения. Иногда эта вседозволенность ограничивалась членами одного братства, как, например, во время праздников Диониса37, но она могла, помимо эротики, обладать и более точным религиозным смыслом. Мы лишь смутно представляем себе подобные факты, но все же можем вообразить себе, как грубость и тяжеловесность берут верх над исступлением. И все же было бы бессмысленно отрицать возможность такого их преодоления, при котором сочетались бы вместе упоение, обычно связываемое с оргией, эротический экстаз и экстаз религиозный.

Праздник заимствует у оргии ту захлестывающую силу, которая обычно требует отрицания всяческих пределов. Праздник сам по себе есть отрицание тех пределов жизни, что ставятся трудом, а оргия — это знак полной инверсии. Не случайно в оргиях во время сатурналий выворачивался наизнанку весь общественный порядок:

572

ЭРОТИКА

господин прислуживал рабу, а раб валялся на постели хозяина. Главный смысл этих эксцессов восходил к архаической связи между чувственным сладострастием и религиозным восторгом. Оргия, несмотря на возбуждаемый ею беспорядок, организовывала эротику именно в этом направлении, по ту сторону животной сексуальности.

В рудиментарной эротике брака не проявлялось ничего подобного. Здесь имелась более или менее яростная трансгрессия, но она оставалась без последствий, развивалась независимо от других процессов, которые вообще-то были возможны, однако обычай не только не требовал их, но и ставил им препятствия. Характерной чертой народной свадьбы еще является вольная шутка, но ее смысл — в подавленной эротике, разряжающейся в мимолетных выходках, шутливых намеках и аллюзиях. Напротив того, оргии свойственна безудержная сексуальность, утверждающая свой сакральный характер. Именно в оргии надо искать архаический аспект эротики. Оргиастическая эротика по сути своей есть опасный эксцесс. Ее взрывная волна угрожает всем подряд жизненным возможностям.