Богатая Л.Н. На пути к многомерному мышлению, Печатный дом, 2010. – 372 с

51

идеал науки– открытие умопостигаемого мира, – мира, лежащего вне времени и, следовательно, лишенного памяти, лишенного истории, –

напоминает кошмары, рожденные фантазией Кундерры, Хаксли или Оруэлла…Ныне мы не считаем более допустимым обосновывать подавление памяти или сковывание фантазии ссылками на

«идеализацию» как на законную цену научной рациональности. И то,

и другое мы должны принимать за то, чем они являются на самом деле, – за искажения, разрушающие именно то, на познание чего они претендуют» [10, с. 73]. Пригожинская критика научной идеализации,

с одной стороны, сковывающей фантазии исследователя, свободу развития его мысли, с другой, отторгающей реальную плоть постоянно меняющейся жизни, осуществляется в контексте принципа открытости. Идеализируя объект, ученый закрывает его от реального мира и тем самым обрекает себя на исследование того, что вовсе не существует в непрерывно изменяющемся мире. По мнению Пригожина. разрушение классического подхода может наступить автоматически при введении события в исследовательское поле. В

традиционную формулировку законов природы события не входят,

ведь «траектории или волновые функции не начинаются и не кончаются». В результате невключения события в исследовательское поле физика оказалась перед «величайшим кризисом» [10, с. 11].

Большой Взрыв есть событие, но места ему в классической физике нет. Исключение из поля зрения события исключает и творчество, а

вместе с ним и саму жизнь.

Повышение внимания к событию объединяет постнеклассику и постмодерн. Известно, что в рамках постмодернизма событие

оказывалось одним из ключевых концептов.

И если в рамках постмодернизма значимость события отчасти гипертрофировалась, то в классической науке – наоборот,

рассматривался некий идеальный, мир без событий. Тем самым постмодернистская и классическая картины мира исключали друг друга. По мнению Пригожина, то, что возникло в науке конца 20 века

«есть описание, промежуточное между двумя противоположными картинами – детерминистическим миром и произвольным миром чистых событий. Реальный мир управляется не детерминистическими законами, равно как и не абсолютной случайностью» [10, с. 262].

52

Событие – это то, что нельзя заранее вычислить. Но именно через

«актуальные» события возникает доступ к квантовому миру, ибо

«квантовая механика показывает, что обратимый во времени мир,

описываемый уравнением Шредингера, есть также мир непознаваемый» [10, с. 251]. Введение события в поле естественнонаучных исследований одновременно актуализировало,

пользуясь термином Пригожина, «стрелу времени», или – проблему необратимости времени. Своими размышлениями о стреле времени Пригожин выделяет проблему понимания времени как одну из центральных проблем современности, преподнося будущим исследователям времени такие глубокие замечания, как: «Время не является чем-то готовым, предстающим в завершенных формах перед гипотетическим сверхчеловеческим разумом… Время – это нечто такое, что конструируется в каждый данный момент. И человечество может принять участие в процессе этого конструирования» [11, с. 52].

Или цитирует Поля Валери, его удивительно меткую реплику: «Время

– это конструкция» [11, с. 52].

Открытость современной науки И. Пригожин и И. Стенгерс понимают еще шире. И появляется аргумент в-третьих, или размышления о резонансных явлениях между наукой, с одной стороны,

метафизикой, религией, эзотерикой – с другой.

Не касаясь существующих моделей культурной динамики, Пригожин ограничивается очень простой идеей резонанса между «теологической дискурсивной практикой и теоретической и экспериментальной деятельностью» [12, с. 91]. Интересны его замечания по поводу выбора термина «резонанс»: «мы сознательно выбрали выражение,

симметричное относительно каждого из них: резонанс отнюдь не предполагает, что первенство и роль пускового механизма выпали на долю теологической дискурсивной практики или «научного мифа»» [12, с. 91]. Подобный резонанс имел место на начальном этапе развития современной науки. Ссылки на религиозные аргументы часто встречались в научных трудах вплоть до Х1Х в. В то время как в настоящий момент характерно противоположное направление аргументации: «своим авторитетом наука придает вес мистическим утверждениям» [12, с. 93]. Алхимические штудии К.Г. Юнга являются широко известным фактом, а вот о том, что наряду со своими

53

математическими исследованиями Ньютон на протяжении тридцати лет изучал труды алхимиков древности знают не все [12, с. 111].

Отмежевание от религиозной и эзотерической мысли может только способствовать изоляции научного сообщества и обострению противоречия идее открытости. И. Пригожин подчеркивает: «Тот факт, что сегодня самые разные культурные образования принимают участие в развитии научной культуры, является для нас источником новых надежд» [11, с. 49].

Можно, вероятно, обнаружить и другие проявления принципа открытости. К примеру, открытости науки новым возможностям своего же развития. Пригожин согласен с тем, что человечество подошло к «концу», но не к концу науки как таковой, а «к концу представления о классической рациональности, связывающей понимание с открытием детерминистических законов, открытием бытия за рамками становления» [10, с. 251]. Пожалуй, один из наиболее интересных выводов о специфике современного культурного периода видится ученым в том, что в современном мире основной акцент научных исследований переместился с субстанции

на отношение. Можно развить пригожинскую мысль в том направлении, что современность формирует познавательный акцент,

состоящий в направленности исследовательского интереса уже не только на объекты вечноменяющегося окружающего мира, но и на изучение новых мыслительных возможностей, которые появляются у человека, познающего мир. А потому, быть может, не знания о мире,

исчерпывающие или нет, есть главная цель когнитивной активности человека, а сам процесс мышления, в ходе которого происходит расширение мыслительного инструментария, совершенствование мыслительного аппарата, обнаружение новых ментальных техник.

Пригожин приводит слова одного из известных современных физиков Роджера Пенроуза, который в своей книге «Новый разум императора» писал: «Наше сегодняшнее непонимание фундаментальных законов физики не позволяет нам схватить понятие

«разума» в физических или логических терминах» [10, с. 250].

Приведенные слова свидетельствуют о том, что сами ученые уже начинают понимать, что физические законы должны дать возможность «схватить понятие разума». Или иначе – исследования

54

окружающего мира и исследования разума оказываются глубоко взаимосвязанными, и без учета этой взаимосвязи дальнейшее продвижение по пути познания становится достаточно сомнительным предприятием.

Новое отношение к познаваемому миру должно выстраиваться с учетом понимания глубинных взаимовлияний познаваемого и познающего, взаимовлияний, не допускающих жесткого контроля,

грубого вмешательства в естественно протекающие процессы.

Пригожин обращает внимание на очень меткое наблюдение В.

Набокова о том, что полностью контролируемое никогда не бывает вполне реальным. То же, что реально, никогда не бывает вполне контролируемым. И добавляет сам: «Реальность вообще не контролируема в смысле, который был провозглашен прежней наукой» [11, с. 51]. Пожалуй, сказанное становится достаточно веским аргументом в пользу существования несомненной идейной,

фундаментальной близости постнеклассики и постмодернизма,

искавших, разными путями, на разных принципиальных основаниях,

при исследовании разных объектов одного – раскрепощения,

освобождения от сковывающих пут старых способов мышления,

которые сдерживают новые проявления развивающегося разума.

После обсуждения двух принципов, принципа децентрализации и принципа открытости, сыгравших, по мнению автора, существенную роль в становлении и развитии постмодерна и постнеклассики, можно перейти к эскизному представлению того идейного фона, в контексте которого формировались размышления о многомерном мышлении.

Антиметанарративность

В начале проводимых рассуждений допустимо задать вопрос:

возможно ли постмодернистский лозунг недоверия к чему-либо рассматривать в качестве идеи? Скорее, недоверие к метанарративам

следует понимать как установку, пусть даже фундаментальную установку по отношению ко всему, претендующему на некий

выделенный, особенный культурный статус. Как отмечается в философском словаре, посвященному постмодернизму [7], факт существования метарассказов, метанарративов становится для постмодернистов основанием для введения представлений о феномене

55

метанаррации, понимаемом как возникновение «в культуре идей и концепций, претендующих на универсальность, доминирование и

«легитимирующих» знание, различные социальные институты,

определенный образ мышления» [7, с. 310]. Если внимательно вдуматься в отмеченное, то феномен метанаррации действительно оказывается одним из фундаментальнейших проявлений культуры,

который сформировался ко второй половине 20-го века.

Доминирующие в мире сверхдержавы, доминирующие идеологии,

доминирующие теории, доминирующее знание… Этому

всеохватывающему доминированию стихийно противостояли хиппи,

различного толка диссиденты, отдельные представители странного

искусства, не очень понятного культурному человеку. Обнаруженный постмодернистами антиметанаррационный культурный крен можно расценивать как подтверждение внутренне присущего человеческому сознанию стремления противостоять тотальному программированию, не поддаваться жестким культурным установкам. Как отмечал Ж.-Ф. Лиотар, «упрощая до крайности, мы считаем «постмодерном» недоверие в отношении метарассказов» [6, с. 9-10]. В приведенном высказывании интересно особое внимание обратить на слово недоверие. Постмодернисты призывают не к

борьбе, не к противостоянию по отношению к метанарративам, а к

недоверию. Доверие и недоверие – это удивительные характеристики

человеческого отношения к чему-либо. Вера и знание глубинно сопряжены. Знание предполагает верификацию и соотнесение с тем,

что внутренне известно человеку, но знанием не является. Так как знания обретаются благодаря мышлению, то и акты веры с мышлением глубоко взаимосвязаны. Как отмечал М. Полани, «верить во что-то значит осуществлять мысленное действие» [9, с. 320].

Доверие или то, что существует ДО веры, возникает в результате соединения с внутренним источником. На вопрос о том, почему существует доверие к чему-либо, невозможно дать аргументированный ответ. Доверие, как и недоверие – это внутренние акты, глубинно связанные с ментальной деятельностью. Доверие существует ДО или ВНЕ языка. Постмодернисткое недоверие к метанаррациям есть просто констатация внутреннего отношения к любым проявлениям культурного доминирования.

56

Постмодернистское недоверие к метанарративам открыло возможность для культурного сообщества более терпимого отношения к любой точке зрения, любой теории, что существенно расширило общекультурный идейный спектр, сделало плюрализм мнений активным принципом, формирующим современный коммуникативный континуум.

Виртуальность

Отношение к виртуальным реальностям оказалось важным пересечением позиций постмодернизма и неклассической науки.

Представления о виртуальном широко используются в физике для обозначения теоретически возможных, но принципиально ненаблюдаемых состояний. Ненаблюдаемые, нерегистрируемые приборами виртуальные образования тем не менее оказывают влияние на реально протекающие процессы, предопределяя их развитие. В

физике за виртуальными объектами закрепляют роль переносчиков взаимодействия. В синергетике виртуальные состояния позволяют осуществлять описание поведения системы вблизи точек бифуркации.

Сам факт наличия целой группы допустимых состояний, в которых может существовать открытая нелинейная система, дает основание рассматривать все эти возможности, как виртуальные образования.

В самом общем виде виртуальные объекты можно определить как такие объекты, которые не обнаруживают себя в проявленном мире,

не фиксируются приборами, но, тем не менее, оказывают значительное влияние на протекание реальных процессов.

Постмодернистские представления о виртуальности отличаются от общенаучных тем, что в постмодернизме виртуальность проявляется в сфере ментального оперирования. Ж. Делез и Ф.Гваттари писали: «От виртуальностей мы нисходим к актуальным состояниям вещей, от состояний вещей мы восходим к виртуальностям, но ни те, ни другие невозможно изолировать. [3, с. 204]. Так же, как и в физике – виртуальные состояния оказывают воздействие на реальные процессы. Виртуальные пространства развития постмодернистсткой мысли тесно сопряжены с пространствами реальными.

Виртуальность предстает как возможность развертывания потенциальной множественности, многоаспектности. Отмеченная

57

множественность позволяет более адекватно описывать сложные процессы, происходящие в реальной действительности.

Синхроничность

Если представления о виртуальности, виртуальных реальностях достаточно актуализированы в современном культурном континууме,

то идеи синхроничности все еще остаются уделом обсуждения психологов, являющихся последователями юнгианской концепции.

Хотя неявно синхроничность, несомненно, входит в ментальный инструментарий современного человечества.

Сам термин синхроничность был введен К.Г. Юнгом, впервые использовавшим его в 1930 году в речи, посвященной памяти известного синолога Ричарда Вильгельма. Что же касается первых концептуальных разработок синхроничности, то они появились только в 1949 г. в предисловии к «Книге перемен» (И-Цзин),

переведенной Вильгельмом.

Размышления К.Г. Юнга о синхроничности получили свое развитие в результате плодотворного сотрудничества с немецким физиком В.

Паули. Итогом совместных раздумий оказались работа К.Г. Юнга

«Синхроничность: принцип акаузальных связей» [14] и эссе В. Паули

«Влияние концепций архетипов на научные теории Кеплера» [8].

Термин синхроничность используется для обозначения корреляции

между событиями, которые никак не связаны на уровне внешней причинности. Или иначе – синхроничность фиксирует неявные,

можно сказать, неосознаваемые причинно-следственные связи, связи,

которые никак не могут быть объяснены рациональным способом.

Синхроничность состоит не только в признании корреляции событий, но и в придании значения этим событиям. Так как придание значения является актом сознательной деятельности человека, то и важнейшей особенностью синхроничности оказывается то, что она включается только в результате сознательной активности человека.

В проявлении синхроничности фундаментальную роль играют внутренние индивидуальные состояния, которые внешне никак и не проявлены, поэтому их можно отнести к ряду виртуальных.

Синхроничный опыт имеет уникальный неповторимый характер.

Начало каждого конкретного акта синхроничности сопряжено с

58

определенными интуитивными усилиями, приводящими к формированию вектора интенциональной направленности по отношению к континууму культурных проявлений, из которого выхватывается объект или группа объектов интенции. Имеет место некая интуитивно совершаемая выборка объектов интенции.

Соответствующая выборка включает представления, мысли,

оказавшиеся сопряженными, синхронизированными изначальному интенциональному импульсу. Сам процесс организации соответствующей выборки далее в проводимом исследовании будет обозначаться как гештальт сознания. После формирования гештальта

сознание переключается в новую фазу своей деятельности, фазу,

связанную с анализом, интерпретацией обнаруженного.

Юнг полагал, что в осуществлении синхроничности ключевую роль играет коллективное бессознательное, функционирующее с помощью

архетипических паттернов. Прикосновение к этим паттернам,

согласно Юнгу, ведет к высвобождению большого количества эмоциональной энергии, способствующей наступлению вдохновения.

Отмеченная эмоциональность стимулирует возникновение синхроничных событий, позволяющих обнаруживать неявные связи,

неявные в том смысле, что их нельзя выявить в результате применения законов классической причинности.

Сам факт возможности синхроничных проявлений свидетельствует о существовании глубинной связи индивидуального человеческого сознания и сознания коллективного. В тех или иных психических,

интеллектуальных актах человек обретает возможность подключения ко всему коллективному опыту человечества, способствуя актуализации потенциальностей, которые получают возможность обретения явленности.

Еще один момент, на котором следовало бы зафиксировать внимание даже при самом кратком представлении идеи синхроничности, связан с юнговским обращением к практикам создания мандал. Как известно, мандала – это рисунок с достаточно четко выделенным центром, часто имеющий форму круга, вписанного в квадрат. Если в восточных культурных традициях изготовление мандал являлось частью культовых церемоний, результатом коллективных усилий специально подготовленных людей, то Юнг

59

создание мандал перенес в сферу индивидуальной деятельности.

Мандала оказывалась продуктом специфической психоинтеллектуальной активности человека. Именно в мандале запечатлевались все обретенные в результате индивидуальных усилий синхронично зафиксированные связи. Чаще всего мандалы оказывались центрированными. Центр мандалы Юнг сопрягал с

самостью (Self), с помощью которой организовывалась связь эго и бессознательного. Самость устанавливала связь с целым, связь внутреннего с тем, что находится вовне. Даже поверхностный взгляд на мандалы, которые изготовляли пациенты Юнга в результате терапевтических сессий, дает основание на обнаружение их глубокой схожести с постмодернистскими коллажами. Так же как и мандалы,

постмодернистские коллажи формировались в состоянии спонтанности и открытости. Необходимость открытости сознания как обязательного условия для проявления синхроничности неоднократно подчеркивалась Юнгом. Только в отличие от Юнга, который считал мандалу, со всей ее структурной сложностью чрезвычайно важным источником, позволяющим обнаружить глубинно скрытые связи, мало кто со всей серьезностью обозревал постмодернисткие коллажи и видел в них нечто большее, нежели обыкновенные курьезы и средства для эпатажа публики. Интересно то, что сами авторы, их изготовлявшие, пожалуй и не претендовали на обнаружение в своих творениях чего-то иного, чем они являлись на первый взгляд.

Коллажи изготовляли и все, их творцы получали удовлетворение в самом творчестве.

Но ведь и коллажи, и мандалы можно рассматривать как продукты многомерного мышления, в котором, в отличие от мышления линейного, с последовательно проявленными причинно-

следственными связями, соответствующие связи отражены совершенно иначе. Прояснение этих связей становится дополнительной задачей, разрешить которую, опять же, призвано

мышление многомерное.

Идея синхроничности может быть развернута до принципа синхроничности, который интересно рассматривать параллельно с

принципом историзма. И если принцип историзма требует при исследовании любого объекта детального изучения исторического

60

контекста, в котором этот объект существует, то принцип синхронизма позволяет спонтанно актуализировать те или иные исторические контексты, руководствуясь только внутренним ощущением их глубинной связи. Это ощущение возникает в результате открытости индивидуального сознания, открытости,

позволяющей активизировать периферическое сознание (термин,

разрабатывавшийся М. Полани), которое, в свою очередь,

несомненно, коррелирует с коллективным бессознательным. Именно внутреннее ощущение синхроничности становится основанием для проявления тех или иных мандал, коллажей. Очевидно, что принятие принципа синхроничности, допущение его влияния на процессы познания автоматически актуализирует вопрос об объективности обнаруживаемого. Не вдаваясь на данном этапе исследования в обсуждение соответствующей проблематики, можно только согласиться с рассуждениями М. Полани об ответственности,

которую принимает на себя познающий субъект, понимающий сам процесс познания как акт самоотдачи. Полани пишет: «Всякое действие, связанное с ассимиляцией каких-то вещей, которые благодаря присутствию их в периферическом сознании становятся нашим продолжением, является актом самоотдачи, способом реализации собственной личности» [9, с. 97]. Именно реализующаяся личность в акте ответственной самоотдачи способна к оперированию синхроничностями. Внутренние проявления субъекта глубоко сопряжены – стимулируются, направляются,

конституируются особенностями объектов проявленного мира,

схваченных и организованных в некие спонтанные единства.

Нелинейность (клиповость)

Нелинейность так же, как и виртуальность, является чрезвычайно распространенной идей в современной науке. В гуманитарной сфере в последнее время также обнаруживается очевидный крен в сторону признания нелинейности в той или иной степени. В качестве примера можно привести комментарии Ф.В. Лазарева по поводу известного гегелевского утверждения о том, что вновь появляющиеся философские учения есть результат всех предшествующих философских учений и поэтому должны содержать в себе принципы