Богатая Л.Н. На пути к многомерному мышлению, Печатный дом, 2010. – 372 с

211

пространственной организации некоторых русских иконографических канонов, в рамках которых на одном холсте, в едином художественном пространстве совмещались различные пространственно-временные образования. Соответствующие произведения искусства можно, с одной стороны, рассматривать линейно, последовательно переключая внимание от одного изображаемого пространственно-временного фрагмента к другому.

Но, с другой – допустимо и целостное обозрение, когда пространственно разделенное предстает в некотором многомерном единстве. Отмеченные приемы получили широкое распространение в живописи ХХ века. Так, к примеру, П.Флоренский обращает внимание на картины русского художника М. Нестерова, на которых в единой композиции собираются образы, символизирующие разные эпохи; мифологическое смешивается с историческим, объединенными оказываются совершенно различные культурные пласты. Фактически еще в начале ХХ века П. Флоренский, исследуя тему пространства,

направил внимание на тот прием формирования пространства художественного произведения, который позже получил широкое распространение в рамках постмодернистской традиции.

Тема пространства привлекала внимание и известного немецкого философа М. Хайдеггера («Бытие и время»). Проблеме художественного пространства посвящена и его поздняя работа

«Искусство и пространство», 1969 г.. В размышлениях Хайдеггера обращает на себя внимание мысль о том, что само представление о

пространстве, вероятно, возникло одновременно с представлением о

субъекте – наблюдающем, исследующем, изучающем, субъекте,

наделенном индивидуальным сознанием. Термин пространство

оказался своеобразным интеллектуальным продуктом Нового времени, античные философы не знали соответствующего слова.

Аристотель, в частности, размышлял о категориях пустоты и места,

которые, при всей близости категории пространства, есть нечто

иное.

Хайдеггер пытается продвинуться в постижении пространства,

ступая на путь «вслушивания в язык», анализа корней соответствующего слова. Пространство Хайдеггер соотносит с

простором, означающим свободу от преград, простором,

212

понимаемым как место, в котором Божество медлит со своим проявлением, простором, таящим возможность со-бытия. В

результате этимологических рассмотрений пространство

проясняется Хайдеггером через такие термины, как простор, место,

область. Следуя подобному методу, но воспользовавшись уже возможностями русского языка, можно продвинуться дальше в осмыслении того, что есть пространство.

Русское слово пространство прочитывается как про-стран-с–тво.

Ключевым элементом в соответствующем термине является корень

стран, что, согласно словарю В.И. Даля, означает – страна, сторона,

в значении края, местности, округа, области, государства, части света.

Отмеченное семейство понятий достаточно близко тому, которое и рассматривал М.Хайдеггер. Однако в русском слове пространство

можно усмотреть нечто принципиально новое, а именно: приставка

про– изначально предполагает рефлексию. Про– связано со способностью ведать, ведать о чем-либо или про что-либо. Ведение

же, представленное и зафиксированное с помощью слов, предстает

знанием, актуализация которого осуществляется в практике сознания

(коллективного, индивидуального).

То есть пространство не просто место, а место, про которое что-

либо ведомо. Можно выразиться так: пространство – это уже некая освоенная часть места. Место значительно более таинственно,

нежели пространство, ибо пространству соответствует обжитость, о

которой уже можно что-либо свидетельствовать.

Анализ русского слова пространство позволяет сделать еще один вывод. Про-стран-с-тво – это не просто ведение про место, а это ведение, которое осуществляется в единстве -с-тво или – в единстве с

ты. Ты – это уже индивидуализированный субъект. Таким образом,

русское слово пространство генетически содержит указание на

диалогичность: про место ведается тебе. Пространство предстает не только освоенной, осознанной частью места, но эта осознанность передается другому. Пространство связывает того, кто ведает с тем,

кому это ведение сообщается. Пространство собою, своим существованием манифестирует связность: говорящий про-, выделяя себя из единого хора, обращается к ты, к тво-, тем самым восстанавливая присущее хору единство.

213

Исследование термина пространство, выполненное в рамках русского языка, позволяет выделить следующее семейство близких понятий: место, субъект, язык, связность.

В пространстве цельность и сакральность места предстает обнаруженной субъектом различенностью, знание о которой непременно сообщается другому. Пространство реализует связность.

Связность же создается субъектом, осознавшим пространственные различения. Несомненно, следует согласиться с Хайдеггером в том,

что исторически возникновение категории пространства последовало после возрожденческого прорыва к индивидуализации, прорыва,

обернувшегося рождением субъекта, познающего мир.

Пространство и субъект глубоко взаимосвязаны по своей природе.

Этимологическое рассмотрение слова пространство в какой-то мере проливает свет к пониманию причин существования

субстанционального и реляционного подходов к объяснению природы пространства. Естественно предположить, что противостояние отмеченных подходов возникло по причине смешивания (или лучше – не очень четкого различения) принципиально разных категорий –

пространства и места, категорий, характеризующих различные уровни бытия.

В размышлениях Хайдеггера о пространстве внимание привлекает еще одна мысль, а именно – мысль о человеке, вступившем в борьбу с

пространством. Хайдеггеровские интуиции о борьбе человека с пространством можно толковать как стремление к обретению воссоединенности, преодолению пространства и возвращению к

месту.

Место лишено жизни, оно причастно чистому бытию. Борьба с

пространством равнозначна борьбе с жизнью, во всей ее многоаспектности. Только жизни присуще пространственное развертывание. Чистое же бытие развертывается через изначальные категории пустоты, места, числа.

Даже близко не подступая к обсуждению такого сверхсложного вопроса о том, что есть место, ибо, по-видимому, следует согласиться с античными мыслителями, что это одна из предельных и наиболее таинственных категорий, о которой сложно что-либо сказать, тем не менее можно обратиться к обсуждению задач значительно более

214

простых, а именно, последовательно продумать вопросы о том, как связаны пространство и субъект, пространство и язык, как формируется связность пространства и, наконец, как понимать

мерность пространства.

Что же касается существования двух подходов к изучению пространства – субстанционального и реляционного, то по этому поводу можно заметить следующее. Обозначенные подходы,

вероятно, нет необходимости противопоставлять, ибо каждый из них имеет вполне определенные онтологические границы применения.

Субстанциональный подход, в рамках которого пространство

мыслится существующим независимо от субъекта, несомненно,

правомерен в тех онтологических областях, в которых субъект как таковой отсутствует, а пространство развертывается с помощью числа

(возможно – букв) или других фундаментальных онтологических элементов. Субстанциональный подход на самом деле ориентирован на оперирование не пространством, а иной категорией. Возможно,

категорией места.

Что же касается реляционного подхода, то его применение целесообразно в онтологических горизонтах, связанных с существованием субъекта, который и осуществляет пространственное развертывание. То есть, реляционный подход переходит в

субстанциональный (или – наоборот) при изменении онтологического статуса проводимого рассмотрения. Именно поэтому в каждом конкретном опыте исследования пространства необходимо выдерживать четкое онтологическое позиционирование.

В целях упрощения и уточнения последующих рассуждений можно ввести следующие терминологические уточнения: реляционный уровень рассмотрения пространства – уровень, на котором пространство развертывается субъектом, и субстанциональный уровень, на котором пространство скорее следует именовать местом

и рассматривать в контексте фундаментальных онтологических категорий.

После первых, самых общих замечаний по поводу развития традиционных подходов к рассмотрению природы пространства естественно сформулировать вопрос: какую роль играет

пространство в рассуждениях о многомерном мышлении?

215

Поставленный вопрос генерирует целый ряд следующих вопросов:

предполагает ли любой мыслительный акт пространственное развертывание? Может ли мысль существовать вне пространства? Как мысль формирует пространство? Поиски ответов на поставленные вопросы естественно актуализируют представления о субъекте, ибо любая мысль является продуктом его жизнедеятельности. С другой стороны, мысль не может быть зафиксирована без помощи языка.

Таким образом субъект, формирующий и развертывающий

пространство, язык и мысль, глубинно взаимосвязаны. И потому,

размышляя о пространстве, на самом деле внимание фиксируется на

квадре, включающей глубинно взаимосвязанные объекты интенции:

пространство, субъект, мысль, язык.

Литература

1. Флоренский П. Обратная перспектива // Философия русского религиозного искусства XVI – XX вв. Антология / Сост., общ. ред. и

предисл. Н.К. Гаврюшина. – М.: Прогресс, 1993. – 400 с.

3.1.2. О субъекте, развертывающем пространство смыслов

Ключевые термины

общепринятые: хронотоп, творческий хронотоп, субъект, автор,

герой, философ, концептуальный персонаж, конституирование пространства, монтаж

авторские: локальное пространство смыслов, гиперпространство смыслов, гносеологический субъект, пространственно-временной континуум смыслов, конституирование пространства, мировое,

уровневое, плановое восприятие

Представления о субъекте в контексте гуманитарных и

естественно-научных исследовательских подходов

Элементарный исторический экскурс в изучение проблемы формирования представлений о субъекте свидетельствует о том, что соответствующий термин происходит от латинского слова subjectum,

буквально означающего «лежащее внизу, подлежащее,

подверженное». Русской калькой латинского subjectum является слово

подлежащее. В средневековой латыни термин означал то, о чем

216

говорится в предложении, то чему приписывается признак,

выражаемый предикатом. Отсюда и возникли представления о

логическом субъекте, а затем и субъекте грамматическом. Начиная с философии Декарта, обнаруживается сближение терминов субъект и индивид. Фактически произошла существенная трансформация: то

превратилось в того, кто по своей природе наделен сознанием. То и Тот: добавление всего одной буквы привело к фундаментальным парадигмальным изменениям, осознание которых произошло далеко не сразу. Практически три столетия на принципиально нового

субъекта накладывались старые представления о субъекте

пассивном. Субъект, наделенный сознанием, оставался отгороженным от мира неодушевленных вещей. Появилась достаточно долго просуществовавшая субъект-объектная дихотомия.

В XIX веке к паре «грамматический» и «логический» субъект добавилось понятие «психологический субъект». В ХХ веке проблема осмысления сознательного субъекта настойчиво привлекала внимание многих философов и ученых. Из всех наработанных в этом направлении результатов особый интерес представляют размышления о субъекте, предпринятые М.М. Бахтиным, занимавшимся изучением,

казалось бы, достаточно частного вопроса, а именно – вопроса об организации пространства художественного произведения.

Представления Бахтина о художественном произведении, вероятно,

значительно шире сложившейся обыденной трактовки

художественности. Для того чтобы в дальнейшем избежать возникающей терминологической путаницы, имеет смысл выражение

художественное произведение заменить на произведение авторское,

принимая при этом бахтинское толкование автора. При таком подходе многие научные и философские тексты предстают именно

авторскими произведениями и любой авторский культурный текст допускает возможность анализа с точки зрения степени проявленности авторской позиции и позиции героя. Эту степень проявленности можно толковать как своеобразную характеристику,

определяющую культурную функцию текста.

Естественнонаучные новации в понимании природы субъекта во многом связаны с развитием представлений о синергетическом субъекте, значительно отличающемся по своим свойствам от

217

субъекта квантовомеханического. Соответствующие представления рассматриваются, к примеру, в работах В.И. Аршинова и Я.И.

Свирского ([1], [2]) и будут представлены в данной работе ниже.

Автор и герой как две ипостаси субъекта, формирующего

пространство

Одной из важнейших идей, развиваемой М. Бахтиным в работах 20-

х годов, современные исследователи признают идею замещения

абстрактного гносеологического субъекта новоевропейской философии взаимоотношением автора и героя (Н.И. Николаев, Л.А.

Микешина) [10]. Бахтинский субъект претерпевает расщепление,

преобразуясь в концептуальную пару автора и героя, при этом сохраняется генетическая связь субъекта, с одной стороны, автора и героя – с другой. Бахтин пишет: «спокойствие, сила и уверенность автора аналогичны спокойствию и силе познающего субъекта, а герой

– предмет эстетической активности (другой субъект) начинает приближаться к объекту познания» [5, с. 159].

Исследованию изобретенных Бахтиным концептов автора и героя

посвящены многие тексты. В контексте же данного подхода важно обратить внимание исключительно на то влияние, которое может оказать концепция автора и героя на развитие представлений о

субъекте, развертывающем пространства смыслов.

Автор, герой, субъект

С фигурой автора у М. Бахтина связывается представление о

целостности, единстве художественного произведения: «Автор – носитель напряженно-активного единства завершенного целого,

целого героя и целого произведения…» [5, с. 14].

Бахтину принадлежит очень тонкое различение автора первичного и вторичного. Первичный автор – это участник эстетического события,

в котором встречаются в одной точке художник, не зависящая от художника ценностная реальность и читатель. Главная функция

первичного автора – обеспечение целостности авторского творения,

формирование связности пространства произведения. Представление о вторичном авторе Бахтин сопрягает с представлением об

иерархичности. Вторичный автор, обнаруживающий себя в

218

формировании структуры художественного текста, выстраивает текст

иерархически, являя через авторское слово авторскую идею.

Вершину иерархии произведения образует авторская позиция,

воплощенная в сюжете и композиции текста. Особая роль в концепции Бахтина отводится голосу автора, посредством которого реализуется идеологическая насыщенность авторского слова,

иерархичного по своей природе, имеющего некое средоточие, которое называется М.М. Бахтиным «авторским центром».

Автор предстает в концепции Бахтина некоторой совокупностью своих ипостасей. Автора «нельзя найти ни в одной из плоскостей языка: он находится в организационном центре пересечения плоскостей. И различные плоскости в разной степени отстоят от этого авторского центра» [4, с. 416]. Принимая важность роли автора в формировании текста, следует понимать, что автор существует наряду с героем. Фигуру героя, специфичность соответствующих ему функций можно обнаружить лишь на фоне автора, в контексте

фигуры автора. Для этой цели Бахтин вводит представление о своеобразной шкале автор-герой, проградуированной шестью точками, или иначе – представленной шестью возможными уровнями смысловой целостности произведения. К сожалению, в связи с тем,

что изначальный замысел бахтинской работы имел исключительно литературоведческую направленность, названия указанных уровней носят скорее эскизный, предварительный характер, и для использования приведенных Бахтиным обозначений применительно к более широкому контексту необходимо проведение дальнейших специальных уточнений.

В самом кратком виде бахтинские размышления об авторе и герое

сводятся к следующему. Любой культурный текст можно анализировать с точки зрения степени проявленности авторской позиции и позиции героя. Соответствующую степень проявленности можно рассматривать как своеобразную характеристику,

определяющую культурную функцию текста. Максимальная проявленность героя характеризует тяготение к эмпирическим обобщениям, тогда как усиление позиции автора сопряжено с повышением креативности, введением личностного начала.

219

После опубликования и осмысления широкой научной общественностью бахтинских текстов фактически сформировалось новое видение субъекта – человека познающего. Познающий субъект

предстает как активно действующий, участно поступающий со своего единственного и конкретного места, стягивающий в свой центр

«эмоционально – волевые тона и смыслы», этические и эстетические ценности и, наконец, пространственные и временные моменты [5].

Познающий субъект «организует» пространственно-временной континуум, задает его структуру, конструирует отношение к прошлому, настоящему, будущему, к принятым нормам, ценностям,

выстраивает пространство смысла и тем самым превращается в субъекта, обеспечивающего пространственно-временное развертывание смысла.

Автор и герой, философ и концептуальный персонаж

Представленной Бахтиным идее автора и героя чрезвычайно близки размышления о философе и концептуальном персонаже,

которые предстали миру благодаря работе Ж. Делеза и Ф. Гваттари

«Что такое философия?» [6]. Сложно сказать, были ли французские авторы знакомы с творчеством М. Бахтина, однако близость разрабатываемых философами тем кажется очевидной.

Представления об авторе и герое Бахтин вводит с помощью таких концептов как: поступок, произведение, другой и пр. Концептуальный корпус Делеза/ Гваттари представлен концептуальным персонажем,

планом имманенции, хаосом, серией.

Согласно Бахтину, без героя эстетического видения и художественного произведения не бывает.

У Делеза и Гваттари концептуальные персонажи осуществляют формирование авторского плана имманенции и «принимают участие непосредственно в творчестве его концептов» [6, с. 83].

Бахтин настаивает на необходимости различения «героя действительного, выраженного и потенциального, который как бы стремится пробиться через скорлупу каждого предмета художественного видения» [5].

Схожим оказывается функционирование концептуального персонажа французских философов. Концептуальный персонаж

220

«дважды появляется, дважды служит посредником. С одной стороны,

он погружается в хаос и добывает оттуда определения, из которых делает диаграммические черты плана имманенции; он как бы достает из хаоса – случая пригоршню костей и бросает их на стол. С другой стороны, каждой выпадающей кости у него соответствуют интенсивные черты некоего концепта, который отныне будет занимать собой ту или иную область на поверхности стола» [6, с. 99].

Основная функция концептуального персонажа состоит в том, чтобы,

во-первых, очертить сам план имманенции, во-вторых, для того,

чтобы из этого плана сотворять концепты, «способствовать их определению» [6, с. 11].

Соотнося представления Бахтина об авторе и Делеза / Гваттари о

философе, вначале можно отметить бахтинскую позицию, согласно которой автор является носителем «напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения» [5, с. 14].

Что же касается философа Делеза / Гваттари, то, равно как и автор,

он в потенции содержит то произведение, которому предстоит быть созданным.

У французских мыслителей просматривается еще одна ипостась

философа (автора). Философ не только потенциально содержит в себе будущее произведение (первая ипостась), не только конструктивно его оформляет (ипостась вторая), но и осуществляет

рефлексию над уже готовым произведением, убеждая им пользоваться: «Философы должны не просто принимать данные им концепты, чтобы чистить их и наводить лоск; следует прежде всего самим их производить, творить, утверждать и убеждать людей ими пользоваться» [6, с. 14].

Даже самое поверхностное соотнесение идей Бахтина и Делеза/Гваттари дает возможность обнаружить их удивительное сходство и тем самым подчеркнуть близость бахтинских подходов сфере чисто философских построений.

Представления о субъекте в контексте естественнонаучных

подходов

Размышления Бахтина об авторе и герое привлекли внимание