Раздел третий. Становление политической системы современной россии, ее основные параметры

Уже в самом названии этой темы, несмотря на его кажущийся постулирующий характер, заложена немалая доля неопределенности. Закончен ли процесс становления политической системы или же в ней сохраняются существенные черты незавершенности, неопределенности, переходности?

Вопрос далеко не риторический. Он по сей день является предметом оживленной дискуссии для представителей отечественной и зарубежной политической науки.

Сам по себе 10-летний период (если брать за точку отсчета декабрь 1993 г., утверждение конституции, определившей не только общие рамки развития государственности, других политических институтов, но и остальных существенных элементов и параметров функционирования системы) представляется многим из них слишком малым, чтобы можно было говорить о состоявшейся, сложившейся системе.

Вместе с тем, если говорить об основных параметрах политической системы, определяющих как ее геополитические так и более непосредственные, структурно-функциональные черты, бросается в глаза существенная разница в темпах их становления, как по сравнению с исторической, дореволюционной Россией, так даже и по сравнению с советской системой.

Действительно, применительно к исторической России (московское царство Российская империя), еще процесс складывания генотипа занял не одно десятилетие и даже не одно столетие, а от складывания генотипа до окончательного утверждения имперской политической системы прошлого не менее двух веков. Советская политическая система складывалась и становилась несравненно более быстрыми темпами: складывание генотипа завершилось в течение 3-4 лет (1917-1921), а окончательное становление (характеризовавшееся советской идеологией как окончательная победа социализма) завершилось в течение двух десятилетий (во второй половине 30-х годов).

Темпы складывания постсоветской политической системы в Росси гораздо более сравнимы с соответствующими темпами советской, чем дореволюционной, но все же они предоставляются более высокими: становление генотипа в целом заняло чуть более 2 лет (1991г. – 1993 г.), а, по крайней мере, многие существенные параметры структурно-функционального плана находились в стадии более или менее окончательного оформления уже в 2000 г. и получили достаточно ясное завершение в течение последних трех лет.

Правда, остались и открытые вопросы, носящие в конечном счете системный характер. Но здесь уже возникает несколько иная, стыковая проблематика: является ли этот круг вопросов предметом рассмотрения в ракурсе становления системы, либо же в ракурсе параметров и эволюции, дальнейшего развития.

Предмет дискуссии, таким образом, можно сузить и конкретизировать: какие элементы системы можно считать сложившимся и какие - лишь находящимися в стадии становления, либо вообще отсутствующими применительно к данному типу системы (системная потребность в них есть, а самих элементов нет), либо находящимися в стадии генезиса, начального зарождения. Определив ответы на данные вопросы, можно затем не только определить структурно-функциональное соотношение этих элементов, но вернуться к общим, рамочно-системным вопросам, в том числе к вопросу о типологической модели политической системы современной России и даже к вопросам прогностического характера – о тенденциях и направлениях ее развития, которые, разумеется, носят наиболее открытый характер.

Если рассматривать политическую систему с позиции государственности, государственного строя, политического режима, можно с большой долей уверенности констатировать: российская государственность в ее нынешнем виде носит достаточно устойчивый характер, причем налицо, при прохождении через целый ряд критических точек, уcиливающаяся тенденция к ее укреплению. Государственный строй, при всем неоднозначном отношении общества к отдельным структурам, чертам и методам его функционирования, к символике, наконец, в целом пользуется устойчивой поддержкой общественного большинства. Суверенитет государства и даже такой предельно конкретный вопрос как государственные границы после проведения референдума в Чечне вряд ли уже станут в обозримом будущем предметом внутрироссийской или международной дискуссии (Впрочем, непризнание нахождения прибалтийских республик в составе СССР со стороны ряда стран, прежде всего США, не являлось препятствием стабильности советского государственного устройства вплоть до крайней точки обострения кризиса советской системы).

Вместе с тем, в российском государственном устройстве существуют проблемы, противоречащие этому общему представлению о его устойчивости. К ним прежде всего относятся проблемы российского федерализма, далеко не разрешенные. Они касаются как значительной общеструктурной неопределенности (проблем «матрешечной» - «субъект в субъекте» региональной структуры, проблем укрупнения регионов, проблем вертикальных и горизонтальных, прямых и обратных связей, соотношения между самостоятельностью регионов и их ролью в общефедеральной системе государственной власти и управления и т.д.), так и проблем соотношения между реальным характером общефедерального политического режима и реальными моделями политических режимов в регионах, в особенности в ряде республик в составе Российской Федерации. Частично последний род проблематики решается и до известной меры уже разрешен путем приведения местного законодательства, включая конституции республик, в соответствие с общефедеральной конституцией и нормативной базой в целом. Однако проблемы реального функционирования политических режимов не сводятся только к их нормативной базе, они касаются также механизмов функционирования, ряда неформальных политических институтов, поля политической культуры и т.д.

Проблемы федерализма оказали существенное воздействие на неустойчивость места и роли верней палаты парламента (Совета Федерации) в системе общефедеральной государственной власти, это выросло в проблему ее сомнительной легитимности. Решение этой проблемы остается насущной задачей в плане упрочения системной стабильности государственного строя.

Кроме того, остается пока до конца нерешенными проблемы ряда исполнительных структур государства, особенно тех, которые перешли в малоизмененном или не до конца измененном виде из советской системы. Это, прежде всего, касается силового блока: армии, МВД и т.д.

Несмотря на обширный и достаточно глубокий характер этих проблем, наличие их не меняет этого факта, что новая российская государственность, новый государственный строй состоялись и имеют устойчивую тенденцию к укреплению. Это подтверждается как ростом внутренней политической легитимности (доверия общества), как и ростом внешней легитимности (доверия со стороны иностранных государств, международных организаций, иностранных и международных финансово-экономических структур) российского государства.

Другим, близким по значению, но все же иным по своим конкретным параметрам сформированности политической системы является конституционный строй. Несмотря на весьма краткий период его существования, можно говорить о ряде его характеристик, свидетельствующих об известной степени зрелости конституционного строя в России. Так, большинство формальных политических институтов строится и развивается на строго конституционной основе, правовое поле имеет тенденцию к постоянному расширению, причем преимущественно строго в рамках конституционного строя. Чрезвычайно важные полномочия и функции обрел в этом о отношении такой характерный институт как конституционный суд, пользующийся высоким уровнем доверия общества и политической элиты.

Вместе с тем, существуют и проблемы, некоторые из которых уже упомянуты ранее, другие стоит упомянуть. Так, по мере функционирования конституционного строя выясняется, что возникает или выявляется ряд уже существующих проблем, которые не решаются в рамках существующей конституции, но в то же время есть потребность, часто неотложная в их разрешении. К ним относятся, в частности, уже приведенные проблемы с Советом Федерации, с федерализмом в целом. Да и такие проблемы как партийное законодательство, законы о местном самоуправлении, наличие ряда государственных институтов и их реальная структурно-функциональная роль (таких как, Госсовет, институт Федеральных государственных округов, Администрация президента и т.д.) вызывают вопросы о том, как они соотносятся с конституцией и конституционным строем. Кроме того, целый ряд дискуссионных предложений, выдвигаемых представителями политической элиты и направленных на совершенствование системы управления (таких, например, как изменение механизма формирования правительства, изменение формата полномочий президента и .т.д.) в конечном счете также затрагиваются вопросы конституционного строя.

По мере накопления этих проблем и усиления их остроты потребуются очевидно, такие решения, которые ведут к модификации конституционного строя – принятие конституционных законов, внесение изменений в саму конституцию. До сих пор прецедента подобных шагов не было.

Несмотря на то, что механизм конституционного изменения заложен в самом тексте конституции, он практически не был апробирован. Само по себе это свидетельствует о том, что среди законодательной и более широкого слоя политической элиты существуют опасения по поводу того, как само решение о внесении поправок в Конституцию повлияет на устойчивость конституционного строя.

В конечном счете этот вопрос от устойчивости конституционного строя может быть решен при высокой степени согласия в обществе и политической элите, ведущей к принципиальной договоренности о том, что те или иные поправки и конституции, пусть достаточно существенные со структурной и функциональной точек зрения, могут модифицировать политический режим, но ни в моем случае не должны открывать путь к деформации и разрушению всего строя, а, следовательно, и политической системы в целом.

Одним из наиболее рамочно сформированных институтов можно считать и избирательную систему. Хотя она подвержена (и уже подвергается) известному реформированию, модификации, но это как раз свидетельствует о существовании института и известной степени его зрелости, когда выявляются как его положительные черты, так и недостатки, а отсюда – пути к его совершенствованию посредством реформирования.

Партии и партийная система часто рассматриваются в качестве одного из наиболее неустойчивых, слаборазвитых институтов современной политической системы России. На наш взгляд, это не совсем так. Что касается абриса самих политических партий (за исключением КПРФ), это действительно так, да и не могло быть иначе, поскольку для процесса партогенеза, беспрецедентного после однопартийной советской системы, требуется больший период времени, чтобы такие структуры обрели определенную степень внутренней устойчивости.

Кажущимся парадоксом, однако, является то, что рамочная партийная система в условиях постсоветской России, вопреки всем известной классике, складывается, а во многом уже сложилась опережающими темпами по сравнению с процессами конкретного партогенеза. Но это как раз и говорит о здоровом, естественно-историческом характере партогенеза в целом, соответствующего особенностям и уникальным чертам политического процесса в России.

Вмешательство же государства (пусть из «добрых побуждений») способно лишь деформировать, но не изменить существенно характер этого процесса, что, не изменить существенно характер этого процесса, что, на наш взгляд, также свидетельствует о степени его зрелости.

Проблематика структур гражданского общества, а также структур местного самоуправления является одной из наиболее сложных применительно к современной России. Отсутствие или слабость этих структур является одной из главных причин, побуждающих говорить о «недостроенности», недостаточно сложившемся характере и уж во всяком случае о сомнительности демократического характера политической системы постсоветской России.

Эта фундаментальная слабость, ощущаемая политической элитой и государственными институтами, побуждает в них устойчивое стремление «построить» и институты гражданского общества, и систему местного самоуправления. Эти побуждения государства опасны по своей сути, они свидетельствуют о идущих от советской системы традициях социально-политической инженерии, пусть и будучи продиктованы самыми «либерально-демократическими мотивами». Все эти попытки ведут в пределе к огосударствлению фундамента демократии и, соответствию, к отторжению его стороны общества.

Только методы «гибкой настройки» и культивирования почвы для прорастания и развития этих ростков могут дать здесь адекватный эффект.

Поэтому ситуация с институтами гражданского общества, структурами местного самоуправления, является, на наш взгляд, тем «оселком», одним из важнейших критериев на котором выявляется и окончательный характер российской политической системы и его определенная типологическая модель. По отношению к этому критерию и можно в первую очередь говорить о незавершенности процесса складывания политической системы.

Черты переходности, смешанности имеют такие неформальные, но весьма важные политические институты, как институт политического лидерства, политическая элита, группы давления и т.д. Хотя исторически генезис ряда этих институтов (например, групп интересов, групп давления) предшествовал созданию политических партий, процесс партогенеза и складывания неформальных институтов в России носит более сложный характер, идя параллельными путями, это объясняется особенностями российской специфики.

Говоря о других, неинституциональных политических подсистемах, таких как нормативная, функциональная, коммуникативная, при всей непростой проблематике каждой их них, можно отметить столь же отчетливую рамочную и структурную очерченность, которая проявляется в отношении большинства политических институтов.

Так, очерченность, структурная определенность и тенденция к постоянному росту функционального значения нормативной подсистемы проявляется в непрерывном совершенствовании и расширении правового поля, отмеченную уже частично на примере конституционного строя, но не сводящемуся только к нему: все меньше остается правовых «белых» пятен, определяющих место и функциональную роль политических институтов, законодательно регулируемых правил политически значимого поведения государства, общества и граждан. Хотя такие «белые пятна», разумеется есть, как сохраняются и противоречия в законодательной базе, дающие простор для волюнтаризма бюрократии, коррупции, преступности, нарушения гражданских и политических прав и свобод.

Все более четко определяются границы между формальными (правовыми) и неформальными (политическими, моральными, традиционными и пр.) нормами, при устойчивой тенденции усилия роли первых.

Вместе с тем сложный процесс складывания адекватных системе неформальных норм имеет характер переходности, смешанности, столь характерный для переходного периода, периода становления системы, т.е. идет с известным отставанием, это вообще характерно для процессов, корни которых произрастают главным образом на почве политической структуры.

Проблематика функциональной подсистемы в значимой мере описана через понятие политического режима, и здесь хотелось бы подчеркнуть значительную роль ее рамочной и структурной определенности, показывающей ее относительно зрелый, устойчивый характер, но вместе с тем, наличие проблем, которые тоже отчасти уже упоминались: проблем прямых и обратных, горизонтальных и вертикальных связей, механизма функционирования в целом.

Что касается коммуникативной подсистемы, весьма характерным для нее является то, что, подобно большинству современных и, подчеркнем, именно демократических политических систем является центральная, во многом системообразующая роль СМИ в структуре и функционировании политических коммуникаций, которая структурно состоялась и процессуально во многом устоялась, а также мощное влияние на процесс политических взаимодействий такого нового для России института как институт общественного мнения.

Другое дело, это наметить и факторы, деформирующие поле политических коммуникаций усиливающие роль манипулятивных инструментов и тенденций в процессе политических взаимодействий. Но эти и другие проблемы не являются аргументами в пользу недостаточной зрелости подсистемы, они показывают тенденции и пути ее дальнейшего развития и значение устранения негативных фактов на этих путях.

Особо следует отметить проблематику культурной подсистемы. Поле политической культуры не случайно рассматривается многими политологами, включая школу Г. Алмонда и С. Вербы, в качестве основной критериальной базы типологизации политических систем. Ведь именно политико-культурные критерии показывают в конечном счете социально-политическую глубину политических структур, их эффективность, легитимность, наконец степень зрелости политических отношений и представлений о них.

В этом отношении, учитывая естественное отстаивание политико-культурного поля, в силу его более медленного вызревания, от других элементов политической системы (хотя некоторые процессы на нем могут происходить и опережающими темами), культурная подсистема представляет собой даже более современную модель «конечного критерия», чем упоминавшееся ранее. Поэтому на первый взгляд кажется (и это устойчивая позиция ряда отечественных политологов), что о формировании постсоветской политической культуры в России говорить вообще преждевременно.

И все же некоторые рамки и структуры этого поля есть основания расценивать как сложившееся. Так, несмотря на видимое отсутствие «общенациональной идеи», разорванность политико-культурного поля по этническим, конфессиональным, политико-ориентационным, социально-политическим и другими векторам, идеосинкразию внушительных секторов общественного мнения к самому понятию «россияне», в последнее время появились отчетливые сигналы, свидетельствующие о довольно серьезной тенденции отождествления большинством граждан себя с государственной, политической, цивилизационной и политико-культурной принадлежностью к постсоветской России. Эти сигналы связаны с реагированием граждан прежде всего не негативные (раздражающие) факторы, чреватые опасностью как для системы, так и для самих граждан, либо воспринимаемые как таковые. Такие примеры, как реакция на вторжение боевиков в Дагестан, теракт на Дубровке, войну в Ираке, свидетельствуют (несмотря на их разный этико-эмоциональный, конфессионально-эмоциональный окрас) о политико-культурной однородности реакции. Раннее сходные тенденции проявлялись в реакции на другие события, потенциально угрожавшие целостности России, ее суверенитету, международному весу и пр. Все это свидетельствует о наличии усиливающегося поля государственно-общенациональной идентификации, которое, в свою очередь, вызывает к жизни тенденции, историческим зафиксированные ранее в континентальной Европе: постепенное складывание рамочных границ и структурных векторов единого поля политической структуры. При таких тенденциях внутренняя разорванность политической культуры не устраняется сразу, но постепенно преодолевается в качестве господствующей тенденции путем превалирования вектора принадлежности к общему государству, обществу (нации - в гражданском, а не в этническом понимании) над центробежными политическими субкультурами.

Применительно к России эта тенденция не только не завершилась, а лишь наметилась, и ее закрепление через не столько негативные явления, сколько через позитивные процессы лишь начинается, но уже начинается. Но с ее началом правомерно говорить и о рамочном образовании единого политико-культурного поля, хотя бы как о тенденции.

Проводя некоторый предварительный итог вышесказанному, можно прийти к выводу о наличии определенных черт, свидетельствующих о складывании как рамочных границ, так и структурных элементов политической системы современной России, наличии определенного - складывающегося или уже сложившегося взаимодействии между ними. Причем все это позволяет говорить о политической системе России не как о проекте, а как о реальном феномене, причем о феномене находящемся уже не на стадии начального складывания (генотипа) и даже не на стадии развертывания из генотипа в целостную систему, а скорее на стадии завершения ее системного оформления, что, разумеется, не дает повода ни для окончательных суждений о раз и навсегда сформироваться модели, ни, тем более, о невозможности ее дальнейшей модификации.

Для того, чтобы уточнить эту позицию следует несколько более детально рассмотреть вопросы генезиса современной политической системы России и этапов ее начального становления.