Социология и психология1

В вопросе о сущности психологического явления неопози­тивная школа резко расходится с позитивной. Отнесение Ог.Контом всех психических фактов, не различая их на пси­хофизические и психологические (или психосоциальные), к разряду явлений, изучаемых биологией, лишает, по мнению неопозитивистов, социологию самого ценного ее содержания, превращает ее из науки о причинах известного разряда явлений (общественной этиологии) в полуэмпирическое и описательное знание следствий этих причин. Ложный взгляд на психологию как на часть биологии, а у некоторых последователей Конта (например, у Стюарта Милля и других, оставшихся верными старым взглядам идеализма на сущность психологического факта) как на основную или отвлеченную отрасль знания, еще усиливает это разрушительное или обесценивающее действие на социологию; ибо такой взгляд естественно влечет за собой исключение из последней не только теории познания (по-прежнему предоставляемой философии), но и теории миро­понимания, эстетики и даже теории нравственности, — дис­циплин, из которых Конт, как известно, делает предмет особого вида знания, названного им субъективным².

Говоря вообще, неопозитивисты придают процессу диффе­ренциации, отделяющему всякое точное знание (в том числе и общественное) от философии, огромное, решающее значение. Они предъявляют к нему одно главное требование: быть исчерпывающим. Процесс этот, по их мнению, не должен оставлять в прямом ведении философии ни малейшей части, ни одного атома, так сказать, положительного знания, которое все без остатка должно специализироваться и найти себе место в соответствующей основной науке. Эпитет "научный" в приложении к философии не имеет, по их мнению, никакого смысла: ибо не только метафизика, но и самая отсталая теология всегда была и не могла не быть прямой функцией знания той эпохи, когда она впервые возникла. И вся разница

'Такую тенденцию мы находим, например, в капитальных трудах Макса Вебера «О социологии религий», работах Роберта Михельса «О социология политических партий», социологии литературы и социологии патриотизма, также в статьях ряда авторов, напечатанных в сборнике памяти Макса Вебера, посвященных социологии права, языка, идеологий и т.п.

'Из сб.: Новые идеи в социологии. № 2, СПб., 1914.

²В довершение всего несчастная мысль Конта о полном слиянии (в последнем или положительном фазиСе общественной эволюции) философии с наукой сводит на нет, с одной стороны, его же стремление коренным образом обновить философию, а с другой — и попытку его обосновать социологию как самостоятельную, автономную отрасль человеческого знания.

157

между последовательными фазисами развития как науки, так и философии сводится в конечном результате к тому, что незрелая наука еще сливается с маловозрастной философией, а зрелая наука и великовозрастная философия познаются по противоположному и столь же постоянному признаку. Наука развивается и совершенствуется по мере того, как она пере­стает быть философией, а философия развивается и совершен­ствуется по мере того, как она перестает быть наукой (и то же самое справедливо относительно искусства и техники, которые, преуспевая, преследуют свои собственные цели и все более специализируются).

Сообразно с этими взглядами, неопозитивисты значительно расширили и наполнили новым содержанием понятие об отвлеченной социологии. Подобно тому, как биология объеди­няет все исследования, имеющие своим предметом превраще­ние в мире химической энергии в новый вид энергии, на­зываемой жизнью (и принимающей, в конкретной действитель­ности, форму биохимической энергии), так и социология должна объединять все исследования, имеющие своим предметом превращение в мире живой или органической энергии в новую форму, которой можно, безразлично, дать название энергии надорганической, разумной, или еще общественной, культур­ной, и которая в конкретной действительности принимает форму энергии биосоциальной (факты психологические) или космо-био-социальной (факты исторические). Пропасть, отде­ляющая ум животных, даже высших, от разума человека, вполне заполняется, по учению неопозитивистов, единствен­ным дифференциальным признаком, замечаемым между этими двумя психическими уровнями, именно, фактом "обществен­ности", или длинным рядом сложных явлений и отношений между явлениями, покрываемых этим общим термином в том же смысле, в каком термин "жизнь" покрывает другой ряд явлений и их отношений между собой, в каком термин "химическая" (межмолекулярная) энергия покрывает еще особый ряд явлений и отношений, в каком, наконец, термин "физическая" (молекулярная) энергия покрывает все остальные явления и отношения в природе.

Многочисленные и сложные сочетания явлений, выражае­мые термином "общественность", составляют, таким образом, в глазах неопозитивистов основную причину превраще­ния "психофизических" переживаний, общих животным и человеку, в переживания "психологические", доступные одному лишь человеку в постоянном сожительстве с другими людьми.

Опост Конт впал в крупную ошибку, включив "психологию" в биологию, куда должна быть отнесена одна лишь "психо­физика". Психология же должна опираться на социологию,

должна в своих исследованиях и выводах неизменно исходить из данных, предварительно добытых наблюдениями социолога и уже в достаточной мере им разработанных и обобщенных. Словом, в отличие от психофизики, составляющей нераздель­ную часть, последнюю, заключительную главу биологии, пси­хология питается двумя параллельными корнями, черпает свое содержание из двух отвлеченных наук, — из биологии и социологии. Она принадлежит к разряду знаний, тип которых среди наук естественных всегда лучше и нагляднее представлен в настоящее время геологией. Этому типу наук неопозитивисты дают название наук "конкретных", производных, в значитель­ной мере дедуктивных, строго отличая их от наук "отвлечен­ных", элементарных и, главным образом, индуктивных. Без основательного изучения и без должного учета, с одной стороны, биологического фактора, а с другой — социологи­ческого, научная психология немыслима. Не удовлетворяя этим двум основным требованиям, психология по необходимости или сводит все к психофизике, т.е. впадает в материалисти­ческую односторонность, или, вместе с интроспективной и эмпирической школами, видит в сложном психологическом факте нечто "автономно и особняком стоящее в природе", т.е. впадает в идеалистическую иллюзию.

Таким образом, в глазах неопозитивистов социология откры­вает законы, управляющие возникновением, образованием и постоянным развитием высшей, надорганической или "духов­ной" формы мировой энергии, которая, соединяясь с другими ее формами (органической и неорганической), дает начало совершенно определенным конкретным агрегатам и фактам, изучаемым, в свою очередь, производными и конкретными науками: психологией и историей. Одним словом, и подобно тому, как биология есть основная наука о жизни в космосе с ее кульминационной точкой — сознанием (явлением чисто психофизическим, общим у людей с животными), — социология есть основная наука о духе в природе, с его кульминационной точкой — познанием (явлением уже психологическим, возмож­ным только в общественной или культурной среде)¹.

Вот, следовательно, какую огромную область явлений, можно без преувеличения сказать область, обнимающую все нынешнее содержание самых распространенных философских систем, факт научного обоснования социологии и правильного понимания

'При этом неопозитивисты, которые вместе с позитивистами отвергают Метафизическую "свободу воли", в самом познании усматривают единственную Форму свободы, мыслимую в мире, где всюду господствует строгий детер­минизм (представляя себе свободу и власть над явлениями, в том числе и Иад явлениями собственного духа, исключительно в виде знания законов этих явлений и согласования с ними своей деятельности).

158

159

ее отношении к психологии отрывает от философии или, вернее, от все еще господствующей метафизики².

В неразрывной связи с этим пониманием психологии как одной из двух главных "конкретных форм" социологии (дру­гой, не менее важной конкретной формой ее является "ис­тория" в тесном смысле слова) находится основная гипотеза неопозитивистов, стремящаяся объяснить сокровенную сущ­ность социального явления. Именно в факте "общественнос­ти", этом неизменном источнике "духа" или "надорганичес-кого явления" в природе, неопозитивисты видят не что иное, как длительное, непрерывное и многостороннее взаимодейст­вие, которое во всякой постоянной, а не случайной "собор­ности" церебрально богато одаренных живых существ, необ­ходимо устанавливается между свойственными им психофизи­ческими, уже сознательными явлениями и процессами, как-то: ощущениями, восприятиями, представлениями, конкретны­ми образами и конкретными же суждениями, а также эмо­циями, элементарными чувствами и волевыми импульсами. Это взаимодействие и составляет все внутреннее содержание кол­лективного или соборного опыта, проверяющего, исправляю­щего, дополняющего, объединяющего и "объективирующего" разрозненные и всегда глубоко субъективные данные опыта биоиндивидуального (но не опыта личного, составляющего высшую ступень, самый зрелый плод опыта соборного). Кол­лективный и личный опыт порождают, со своей стороны, огромную массу новых явлений и процессов уже не психо­физических или биологических, а биосоциальных, "психоло­гических" в единственно научном смысле этого термина, именно: обобщения, отвлечения, логически связанные сужде-

²Ничем, на первый поверхностный взгляд, не заполняется образующаяся таким образом пустота. Но такое заключение было бы крайне ошибочно. Именно в окончательном освобождении философии — не от научных выводов, которые сами собою всегда неудержимо в нее ворвутся и вольются, а от предварительной аналитической разработки каких бы то ни было конкретных данных, — неопозитивисты и видят прочный залог серьезного подъема син­тетической мысли или такого возрождения философии, которое впервые поставит ее на должную высоту: сделает из нее не пеструю смесь миропо­нимания с "мироизучением", а исключительно только миропонимание; не функцию более зрелых наук и заместительницу менее зрелых или недостигших научного- совершенствования отраслей положительного знания, а общую функцию всего завершившегося цикла отвлеченных наук. В частности, фи­лософия перестанет быть подменком или суррогатом социологии, как она уже перестала быть подменком или суррогатом биологии, а раньше и химии с физикой, обширным полем глубоко ненаучной (вследствие неоднокачествен-ности синтетических и аналитических приемов мысли) разработки теории познания, теории нравственности, теории чувства и теории воли и действия. Все это отойдет от философии, чтобы впоследствии опять влиться в нее в научно разработанном и более совершенном виде, к соответствующей науке о "духе в природе", к социологии.

ния, сложные чувствования, целесообразные желания и реше­ния; или все то, чем "разум" (включая сюда сложные или высшие чувства и волю) человека отличается от "ума" (включая сюда простые чувства, инстинкты и импульсы) других живых ; существ, все то, что составляет объект изучения психологии '■ человека, в отличие от психики (ложно именуемой психоло­гией) животных, и что создает и двигает историю.

Изложенный выше взгляд неопозитивистов на истинные отношения социологии как отвлеченной науки к психологии как к науке конкретной (или биосоциологии), точно определяет и взгляд их на истинный объект, на существенное или главное содержание всякого научного социологического исследования. Не 'одни внешние перемены в отношениях между людьми, соединенными узами общественности, не одни их поступки, не одно их поведение составляют предмет изучения социолога, но в равной, чтобы не сказать значительно большей, мере, и глубокие причины этих перемен, этих действий, этого поведения. От тщательного наблюдения и описания первых социолог постепенно и осторожно переходит к определению ₍ и подробному анализу вторых. Научная разработка социоло­гических вопросов, как и всяких других задач человеческого знания, немыслима вне такого систематического восхождения от конкретных следствий к все более и более отвлеченным причинам. Подобно все другим наукам, значительно опередив­шим ее в своем развитии, и социология должна стремиться сделаться настоящей "этиологией" общественных явлений.

Но этой цели она может достигнуть, очевидно, только включив в область своих исследований всю высшую духовную жизнь человечества, рассматриваемую как биосоциальное яв- ' ление, как сложный продукт сочетания двух основных форм мировой энергии: жизненной (т.е. своеобразного превращения физико-химических сил природы) и общественной (т.е. столь же своеобразного превращения биологических свойств); и, главным образом как неизбежное следствие психического взаимодействия, превращения сознания в познание. Продукты высшей духовной жизни, в отличие от психофизических от­правлений, общих у человека с остальными животными, ста­новятся таким образом, по крайней мере в глазах неопози­тивистов, непосредственным объектом изучения социолога. * Совокупность этих продуктов носит на языке новой науки об обществе общее название культуры и сама социология спра­ведливо и очень точно определяется как наука о культуре, или, вернее, о причинах, о факторах культуры в широком смысле слова. Нет надобности говорить, что неопозитивисты видят в трех главных проявлениях культурного быта, в знании или науке, в религии и философии, и в искусстве — явления чисто общественные, имеющие огромное, не только симптоматичес-

160

6 Злк. IS22

161

кое, но и направляющее значение в исторической эволюции человечества. Тезис этот получает впервые из рук неопозити­вистов полную определенность и ясность. Не только история наших знаний, наших миропонимании, наших эстетических стремлений и осуществлений, но и наука, и религия, и философия, и искусство сами по себе как социальные факторы первостепенной важности, как могучие рычаги общественного движения составляют едва ли не наиболее ценное содержание социологии. Все эти области общественной или личной, т.е. общественно-индивидуальной, но отнюдь не биоиндивидуаль­ной духовной жизни (которая у человека, как у животных, остается чуждой или, так сказать, непроницаемой для какой бы то ни было культуры), являются прямым и главнейшим предметом исследований социолога. И, сообразно этому, в современную социологию должны войти как ее существенней­шие составные части: 1) история наук и основанная на ней теория познания; 2) история религии и философских систем и основанная на ней теория миропонимания; 3) история

₍ изящных искусств и построенная на ней теория той формы истины, которую люди зовут красотой, или еще теория эс­тетического отношения к природе, включая в последнюю и человека; и, наконец, 4) история техники, в обширном смысле слова, история полезных или прикладных искусств (промыш­ленности, а также политики, управления, суда и т.п.) и построенная на ней теория действия или пойедения (разуме­ется, более или менеЪ нравственного, т.е. общественно и лично целесообразного).

От эмпирического хаоса, в котором знания, верования, чувства, эстетические идеалы, волевые или практические за­дачи, — все смешано и выступает лишь в неясных, смутных очертаниях, человечество медленно переходит к все более и более стройному разделению, к логической классификации собственных усилий на различных поприщах деятельности. Этим дифференциальным процессом и исчерпывается главная задача того, что мы называем культурой. Все факты как внутренней, психологической, так и внешней, исторической жизни, входящие в культурный период в область социологии, распределяются без всякого остатка в четыре основные группы. Одни суть факты передачи или обмена знаний; другие — факты передачи или обмена верований и общих идей; третьи — факты передачи или обмена чувств и впечатлений эстетических; четвертые — факты передачи или обмена технических и прак­тических стремлений и целей. Словом, эти разряды явлений обнимают собою науку, религию и философию, искусство и,

наконец, поведение или действие. Так смотрит неопозитивизм

на задачи культуры и такова исходная точка принятой им

классификации главных факторов последней.

По учению неопозитивистов, в докультурной, если не доисторической стадии эволюции, органическая множествен­ность — простой факт сожительства людей — уже стремится перейти в надорганическое (не биологическое, а общественное или духовное) единство, путем образования первых зачатков гражданского союза. И параллельно этому начальному про­цессу медленно развертывается и другой, в котором органи­ческое единство, в форме биологического эгоизма, паразитизма И т.п., уже стремится превратиться в над органическую (не биологическую, а общественную или духовную) множествен­ность путем постепенного развития альтруизма, кооперации, солидарности и т.п. Таким образом, подготовляется почва для второй, культурной и вполне исторической стадии эволюции, в которой начинается и непрерывно происходит медленная дифференциация общественных факторов и мало-помалу об­наруживается (из скрытого, потенциального состояния пере­ходит в явное) управляющий ими закон тесного и неизменного (в направлении от причины к следствию) соотношения.

Закон этот является самым общим законом той "социальной этиологии", которая стремится раскрыть наиболее постоянные причины самых разнообразных общественных явлений. В нем все факторы культуры, все основные формы человеческого духа сами собою располагаются, поэтому, с помощью гипотезы психического взаимодействия (объясняющей единую сущность отвлеченного общественного явления) и гипотезы биосоциаль­ной (объясняющей двойную сущность, двойной корень кон­кретного психологического факта, и тройную сущность или тройное осложнение конкретного исторического факта), в прочно установленный генетический или строго причинный ряд.

По вопросу об истинной природе отношений, которые всегда существовали и всегда будут существовать между ука­занными выше основными факторами всякой культуры, между состоянием знания или науки, развитием религии или фило­софии, совершенством и глубиною эстетических мысли и чувства и, наконец, между этими тремя группами причин и их общим следствием — степенью разумности и целесообразности общес­твенной и личной деятельности людей, — неопозитивисты заняли оригинальное и вместе с тем весьма твердое положение. Они одинаково боролись с рутинными взглядами на этот вопрос, царившими до Конта и до сих пор еще распростра­ненными в широких кругах ученых и публики, и со смутными, Колеблющимися мнениями, высказанными по тому же поводу творцом позитивизма (и получившими свое наиболее яркое выражение в его "законе трех состояний", в котором научная Мысль явно направляется мыслью философской, что не мешает ^сй, однако, в свою очередь, оказывать на последнюю огромную

162

с»

163

долю влияния). Обыденная, вульгарная мысль (которую Эрнст Мах, тщательно изучивший ее главные проявления, определяет как постоянное смешение научного с другими способами мышления и в особенности с практической мыслью) никогда не идет далее внешнего, поверхностного анализа вещей; а в наблюдениях над самыми сложными явлениями, каковыми нельзя не признать факты общественные (психологические и исторические), обыденная мысль руководствуется, сверх того, теорией причинности, которая в любой точной науке пока­залась бы прямо невероятной, по крайней мере, в настоящее время, так как до своего научного обоснования, в период чистого эмпиризма, все отрасли человеческого знания страдали тем же недостатком, подвергались той же иллюзии. Согласно этой теории, общественные явления подчинены так называ­емой двусторонней или взаимной причинности, в силу которой один и тот же факт А является одновременно и причиной, и следствием другого факта Б. Так, например, наука обуслов­ливает философию как свое следствие; но, в свою очередь, и философия обусловливает науку, которая, таким образом, является одновременно и причиной, и следствием философии. Очевидная ложность логического круга при этом всячески скрашивается и маскируется особой терминологией, намеренно неопределенной и туманной. На место слова "причина" подставляется, например, слово "влияние" и явная нелепость перестает резать глаза: наука влияет на философию, которая, в свою очередь, влияет на науку. Так говорят, обыкновенно, обо всех решительно общественных, нравственных, политичес­ких, юридических, эстетических, технических и т.п. фактах и событиях. И действительно, в конкретной реальности, а за калейдоскопически пестрящую внешнюю оболочку ее анализ обыденной мысли не проникает, причины и следствия сви­ваются в такой спутанный клубок, что данный конкретный факт может и должен казаться нам иной раз причиной, а иной раз следствием другого данного конкретного же факта. Здесь предшествование во времени не может служить безошибочным показателем причинной связи: ибо иногда предшествует кон­кретный факт А, а факт Б за ним следует, иногда же пред­шествует Б, а следует А. Только анализ, достигший высокой степени отвлечения, успевший разложить сравниваемые между собой конкретные факты на их составные и, по необходимости, отвлеченные элементы, может, путем установления полного или частичного тождества этих элементов в различных случаях, приступить, с некоторой надеждой на успех, к решению вопроса о том, в каком из двух конкретных сочетаний общие им элементы образуются или появляются впервые (неизменное предшествование) и в каком те же элементы появляются позднее или повторно (постоянное следование). Оперируя с

простыми элементами, а не со сложными сочетаниями их, мы имеем несравненно больше шансов достигнуть устранения (или соответственного объяснения) всех видимых и, в сущности, ложных "предшествований" и "следований", с которыми, главным образом, и ведет постоянную борьбу всякая точная наука.

Своим сравнительно удачным решением вопроса о причин­ной связи, соединяющей великую область разума (причем разум ни мало не противополагается вере, а заключает ее в себе как свою низшую или неустойчивую ступень) с великой областью чувства, где верховенство принадлежит эстетической мысли и всем разновидностям искусства, и с великой областью воли, где руководительство переходит к практической или телеоло­гической, "целеисходной" мысли, и всем разновидностям человеческого действия, координированного в поведение и систематизированного в технику, — неопозитивизм значитель­но облегчил себе разрешение задачи обоснования социологии на твердых научных началах. Но он вместе с тем дал пра­вильную постановку не менее жгучей и неотложной в насто­ящее время проблемы о коренном обновлении психологических исследований путем бесповоротного признания их объектом не самостоятельной, основной и отвлеченной науки, а науки зависимой, подчиненной, черпающей свое содержание, в более или менее неодинаковой мере (смотря по тому, идет ли речь об индивидуальной или коллективной психологии), из био­логии и социологии, или, одним словом и употребляя неопо­зитивную терминологию, — науки глубоко конкретной. В этом смысле можно без преувеличения сказать, что гносеологические работы неопозитивистов внесли в беспорядочную массу сбив­чивых и противоречивых понятий о.взаимных отношениях трех главных отделов психологии — учения о разуме, учения о чувстве и учения о воле — такой же свет, какой успехи естествознания пролили в свое время на смутные понятия о жизни или химических и физических видоизменениях вещес­тва, — именно: что эти работы одновременно раскрыли истинную сущность и общие законы развития соответствующих явлений (два однозначащих понятия, ибо сущность явления может быть познана лишь из управляющих им законов).

Действительно, стоит только принять биосоциальную ги­потезу и тесно связанное с нею объяснение, сводящее сущ­ность общественного факта к постоянному взаимодействию психофизических, т.е. еще чисто биоиндивидуальных проявле­ний какой-либо "множественности" сознаний, и все стано­вится ясным и в высшей степени определенным в доселе темной и трудноразрешимой задаче проведения твердой гра­ницы между общественным и психологическим фактами, с

164

165

одной стороны, и между психологией и социологией — с другой.

Наблюдение и описание конкретных явлений как таковых — вот первый шаг всякого знания, общая исходная точка как отвлеченной, так и конкретной науки. Такое наблюдение и описание составляют так называемое эмпирическое знание (или еще "естественную историю" данного разряда явлений, в отличие от "естественной науки" тех же явлений, науки, которая может быть либо абстрактной, либо конкретной). Это — общий фундамент, на котором медленно воздвигается стройное здание как отвлеченной, всегда индуктивной, так и конкретной, всегда в значительной мере дедуктивной науки. И само собою разумеется, что нет такого периода в развитии обоих основных видов научного знания, нет такой высоты или такого уровня абстрактной или конкретной наук, когда та или другая могла бы, по крайней мере, в своих новых завоеваниях, а также при повторных поверках своих прежних приобретений обойтись без обращения к своему первоисточнику — эмпи­рическому познанию, простому наблюдению и тщательному описанию конкретной действительности, еще не разложенной анализом на свои отвлеченные элементы.

Таким образом, из биосоциальной гипотезы неопозитивизма неизбежно вытекает логическое заключение, в силу которого конкретные психологические факты и процессы составляют нераздельное достояние, condominium, и отвлеченной социо­логии, и конкретной психологии. Второго положения, которое соответствует нынешнему состоянию психологии, очевидно, остановившейся на мертвой точке эмпирического знания и не могущей сдвинуться с нее без помощи социологии, нет на­добности доказывать. Что же касается первого тезиса, то если психологические факты суть действительно явления двойствен­ные, биосоциальные, или, что то же, если высшая духовная жизнь (находящая свое выражение в так называемой культуре и в ее прогрессе) немыслима вне общественной среды, то каким образом социолог мог бы оставаться незаинтересован­ным в фактах именно этого порядка? Ведь во знешней природе, еще не подвергнутой глубокому анализу отвлеченной мысли (а дело не может обстоять иначе в эмпирическом фазисе развития человеческого знания), нет социологических фактов в чистом виде, без примеси биологических фактов (а примесь эта и дает в результате факты психологические) или еще без дальнейшей примеси фактов неорганического порядка, причем в результате получаются факты исторические? Точно так же во внешней природе нет ни физических, ни химических, ни биологических явлений в чистом виде, а существуют только факты физико-химические и факты, в которых физические и химические свойства вещества тесно сливаются с его биоло-

гическими свойствами (неопозитивисты называют их поэтому космо-биологическими фактами). Другими словами, внешняя природа, в отличие от природы вообще, которая заключает в себе как лучшую, наиболее совершенную часть свою и разум человека (наполненный отвлеченными идеями), состоит вся сплошь из фактов составных, конкретных. Такие факты можно или только наблюдать и описывать, чем усердно и занимается эмпирическое знание (причем обыденная или вульгарная мысль постоянно смешивает наблюдение и описание с анализом, лишь в исключительных случаях сознаваясь в поверхностном характере последнего), или разлагать на их составные элемен­ты, что составляет задачу научного анализа, к помощи которого одинаково прибегают каждая в своей области, но преследуя различные цели и наука абстрактная, и наука конкретная.

Обыденная или вульгарная мысль неизменно смешивает еще два понятия: реальность и конкретность. Для нее реальны одни только конкретные явления. Эта мысль поэтому никогда не может подняться выше низкого уровня эмпирического позна­ния. Между тем, не подлежит никакому сомнению, что в той же мере, как и конкретные явления, если даже не в высшей степени, реальным бытием одарены и все отвлеченные идеи, являющиеся продуктом все более глубокого научного анализа. Отрицать это — значит отрицать научный взгляд на природу и свести к нулю величайшие приобретения отвлеченного знания (понятия движения, энергии, вещества, массы, скорости и т.п. и построенные на них законы Вселенной). Вся разница между реальностью конкретного бытия и реального бытия отвлечен­ного заключается в том, что первую, пока она остается конкретной, можно наблюдать и описывать, она непосредствен­но доступна нашим чувствам (ощущениям); а вторую, пока она остается отвлеченной и не принимает вновь конкретной формы, нельзя ни наблюдать, ни описать (она только опосредствованно доступна чувственной поверке). Ее можно и должно, однако, логически выводить из данных опыта, подвергнутых особому так называемому аналитическому процессу ума, самопроизволь­но возникающему, при известных условиях, в общественной среде и составляющему сущность отвлеченного знания, этой глубокой основы и главного рычага всякой культуры.

Как бы то ни было, но очевидно, что социологу пришлось бы покорно сложить оружие и навсегда отказаться от често­любивой мечты завоевать своей науке сколько-нибудь равное Положение с ее старшими сестрами, биологией, химией и Физикой, уже не говоря о механике и математике, если бы ^ему был отрезан доступ к конкретным психологическим (а ^Также историческим) фактам, предмету наблюдения и описания Психологического (а также исторического) эмпирического знания. Только подвергнув тщательному и по возможности

166

167

подробному анализу, не пренебрегающему никакими мелочами (огромное значение для него, как для всякого другого ученого, имеют именно бесконечно малые величины, мелкие события будничной общественной и личной жизни), эти два разряда фактов, может он надеяться извлечь из их хаотической смеси наиболее ценный в его глазах социальный элемент — те реальные отвлеченные понятия, неизменные сочетания кото­рых дадут ему возможность открыть законы, управляющие конкретными, частью психологическими и частью историчес­кими явлениями.

Итак, в начальной своей фазе, всякое социологическое исследование по необходимости сливается с изучением соот­ветствующих конкретных фактов. Социология всецело основана на психологии и истории как на двух отраслях эмпирического или чисто описательного знания (или, другими словами, естественная наука "об обществе имеет своей базой и точкой исхода естественную историю общества). И только потому, что психологические факты суть одновременно и факты биологи­ческие, причем задача социолога сводится именно к исклю­чению или устранению из психологического факта его био­логических элементов, можно утверждать, что социология основана непосредственно на биологии и что знакомство с главнейшими положениями последней есть необходимое усло­вие для успешного занятия первой.

Но если социологи поступают или должны поступать с конкретными психологическими фактами именно так, как сказано выше, то почему, спрашивается, не следует и не должен следовать их примеру, со своей стороны, и биолог? Почему он, в свою очередь, не устраняет из психологического факта его социальных элементов, стараясь таким образом достигнуть изолирования его биологических составных частей? И почему, при такой постановке вопроса, ему нельзя прийти к выводу, что биология основана на социологии? На это есть множество причин, о которых мы здесь распространяться не будем, ограничившись указанием на главнейшую из них.

Именно в утверждение наше о конкретности психологичес­кого факта надо внести существенную поправку. Конкретность эта лишь условная или относительная. Строго' говоря, в реальном конкретном мире биологические элементы психоло­гического (т.е. биосоциального) факта тесно сливаются с элементами химическими и физическими, составляя с ними одно непрерывное целое и никогда не встречаясь отдельно от них. С этой точки зрения, все психологические факты без малейшего исключения суть факты космо-био-социальные или, по терминологии неопозитивистов, факты исторические. Из этого сложного комплекса явлений различных разрядов совре­менная психология успела до сих пор выключить, отбросив

168

их, лишь явления физико-химического или неорганического порядка; причем этот первый, робкий шаг на пути, который от описательного знания ведет к знанию отвлеченному (пре­вращение эмпирической психологии в социологию) она сделала ненамеренно, бессознательно, под влиянием столь же ложных, сколько древних взглядов на самостоятельный генезис душев­ной жизни и на несводимость психических свойств к иным видам мировой энергии. Но, с другой стороны, разве реальный мир не изобилует такими конкретными сочетаниями различных видов энергии, в которых совершенно отсутствует, из которых вовсе исключена, по крайней мере, в деятельном, а не скрытом ее состоянии, социальная форма мировой энергии, и налицо остаются лишь тесно слитые между собою биологическая, химическая и физическая формы ее? Это — великая область органической жизни и понятно, что биологу, имеющему в своем распоряжении сравнительно менее сложные конкретные явления, нет никакой надобности подвергать анализу конкрет­ные явления значительно более сложные. Вот простая причина, почему биология не может основываться на социологии, а напротив, служит ей основанием и, в свою очередь, находит себе твердый фундамент в науках неорганической природы.

Мы сейчас видели, что психологические факты, в наиболее конкретном своем проявлении, как факты космо-био-социаль­ные ничем существенно не отличаются от фактов историчес­ких. В этом смысле можно сказать, что социология всегда занята анализом одних только исторических явлений, причем, однако, по степени своей конкретности (или, выражаясь обычным обратным образом, по степени своей отвлеченности) последние распадаются на две категории фактов: более кон­кретные или исторические, в тесном смысле слова, и менее конкретные или психологические. Ту же мысль можно фор­мулировать еще так: история уже заключает в себе в зародыше всю психологию, а обе эти отрасли эмпирического знания являются единственными источниками, из которых социология черпает материалы для своих отвлеченных построений.

Но, возразят нам, что вы делаете из психологии как те­оретической, науки, а не простого эмпирического знания? Отвечаем: да то же, что мы делаем из истории, переставшей быть голым наблюдением и описанием исторических событий. Отвлеченной (или основной) науки мы не можем создать ни из той, ни из другой: ибо при первом серьезном приложении к ним методов отвлеченного анализа психологические факты разлагаются без остатка на явления жизни и явления общес­твенности, а факты исторические распадаются на явления Неорганической природы, на явления биологические и на явления социальные. Остается один выход, уже указанный, впрочем, более зрелыми естественными науками. Остается

169

поступить с психологическими и историческими фактами так, как естествовед поступает, например, с фактами геологичес­кими или еще метеорологическими. Убедившись в том, что эти факты всецело сводятся к явлениям физическим (включая сюда всю область земной и небесной механики), химическим и частью биологическим, он строго подчиняет геологию и метеорологию этим трем разрядам отвлеченных наук и обра­щает их в значительной мере в чисто дедуктивные отрасли теоретического знания. Другими словами, и употребляя тер­минологию неопозитивистов, он рассматривает и трактует их как науки конкретные.

В настоящее время конкретная психология и конкретная история еще сливаются с эмпирическими своими предпосыл­ками, описательной психологией и описательной историей. И это зачаточное, если можно так выразиться, состояние будет продолжаться до тех пор, пока социология не завершит своего обоснования как автономная отвлеченная наука и не достигнет соответствующих успехов. Но и тогда, когда это случится, обе будущие конкретные науки не порвут своей связи со своими описательными источниками • или тем, что мы в этой работе уже характеризовали как общую подпочву и самого отвлечен­ного, и самого конкретного теоретического знания. Однако, на те же объективные факты социолог, с одной стороны, и психолог и историк, с другой, будут смотреть с различных точек зрения. Анализ социолога будет стремиться *к выделению (отвлечению) из сложных психологических и исторических комплексов явлений их социологических элементов. Ни би­ологические, ни космические (физико-химические) составные части этих комплексов не будут прямо или непосредственно интересовать социолога, который обратит на них внимание лишь в той мере, в какой это окажется необходимым для более успешного изолирования искомого элемента общественности. Наоборот, аналитическая работа психолога в будущей конкрет­ной психологии сохранит в неприкосновенной целости и биологическую, и социальную стороны психологического факта и уделит каждой из них одинаковое внимание; а анализ историка в будущей конкретной истории дополнит биологи­ческую и социальную стороны исторического факта еще и космической (физико-химической) его стороной, причем все эти составные части конкретного комплекса будут изучаться параллельно и с одинаковой полнотой. Такое различное от­ношение отвлеченной и конкретной науки к одному и тому же фактическому материалу вполне объясняется существенным различием целей, преследуемых обоими видами теоретического знания. И тот, и другой одинаково разлагают конкретную действительность на ее составные элементы и таким образом проливают свет на генезис (причинность) данного разряда

170

явлений. Но в то время, как отвлеченные науки достигают этой цели путем специального исследования лишь одного какого-либо элементарного (несводимого или несведенного к другим) свойства в природе, — конкретная наука имеет в виду схематически или идеально восстановить нарушенное отвле­ченным знанием единство или целостность конкретного яв­ления, для чего и пользуется результатами или конечными выводами всего ряда соответствующих отвлеченных наук.

Эмпирическая психология и эмпирическая история — очень древние отрасли знания. Они существовали и даже, в извес­тном смысле, процветали еще тогда, когда не только о кон­кретной психологии и конкретной истории, в указанном выше неопозитивном понимании этих наук, но и о какой бы то ни было социологии не могло быть и речи. На протяжении многих веков, однако, обе дисциплины эти, несмотря на свои чрезмерные притязания, развивались крайне медленно и вла­чили, в сущности, самое жалкое существование. Отсутствие биологии, отвлеченной науки об органической жизни, обус­ловливая собою невозможность возникновения самого понятия о социологии, обрекало их на бесплодное топтание на месте. Только к концу первой половины прошлого века, когда вслед за установлением биологии была провозглашена Ог.Контом необходимость научного обоснования социологии, в этих двух отсталых отраслях эмпирического знания опять зашевелилась жизнь, пробудились прежние честолюбивые мечты, образова­лись, под прямым влиянием быстро развивавшейся биологии и только что зародившейся социологии, новые и небезынте­ресные течения. Оставляя здесь в стороне хорошо всем из­вестную судьбу описательной истории, которая после несколь­ких неудачных попыток превратиться в настоящую теорети­ческую науку (так называемая прагматическая история, история культуры и т.п.), окончательно, по-видимому, примирилась с более скромной ролью простой поставщицы материала для исследований социологии, скажем несколько слов о переменах, испытанных в XIX веке эмпирической психологией. Здесь, наряду с индивидуальной психологией, которая одна только и была известна предыдущим эпохам, возникла, преимущес­твенно благодаря работам немецкой школы народной психо­логии (Volkerpsychologie), и стала довольно успешно развиваться так называемая коллективная психология. Спрашивается, чем эта разновидность описательного знания отличается от своего прототипа, индивидуальной или, вернее, личной психологии, так как индивидуальная психика в тесном смысле слова, в смысле биоиндивидуальной психики, составляет, очевидно, предмет Изучения биолога и не выводит нас из пределов психофизики?

В глазах неопозитивистов между психологией социального Или уже затронутого культурой и видоизмененного ею инди-

171

вида (которого отнюдь нельзя приравнивать к биологическому неделимому или смешивать с ним, как это еще делают пси­хологи, отвергающие биосоциальную гипотезу и не принима­ющие в соображение, что биологическая индивидуальность является лишь одной из двух составных частей социального индивида или так называемой личности) и психологией со­циальной группы нет и не может быть никакой резкой или существенной разницы. Это потому, что неопозитивисты в личности, возникающей под прямым влиянием разнообразных общественных группировок и воспринимающей в себя все, что в пространстве и во времени когда-либо выработали группы (традиции самых далеких предков, воспитание, обучение, непосредственное действие среды и т.п.), видят уже своего рода социальный союз или группу, но лишь более сконцентриро­ванную, более сгущенную и, вследствие этого, более активную, богаче одаренную и во всех отношениях более совершенную, чем группы, ее породившие. Словом, неопозитивисты находят, что и личная психология есть уже, в сущности, психология коллективная, соборная; или, иначе говоря, что никакой другой психологии, кроме коллективной, на самом деле не существует. С этой точки зрения, и нисколько не отвергая практической пользы разделения соборной психологии на психологию лич­ную и групповую в тесном смысле слова, нельзя, как нам кажется, не признать, что появление на научном горизонте коллективной психологии в тот самый момент, когда еще не закончились трудные роды социологии и она мучительно порывалась на свет, составляло знамение времени, чрезвычайно важный симптом, безошибочно указывавший на стремление, ставшее неизбежным, эмпирической психологии превратиться, наконец, в теоретическую социологию или, по меньшей мере, сделаться ее твердой основой, ее ближайшей исходной точкой. Коллективная психология в этом смысле может по справед­ливости считаться одним из наиболее крупных завоеваний современной социологии. Нет надобности прибавлять, что этим путем — развитием отвлеченной науки об общественности или психическом взаимодействии, рассматриваемом как конечная и наиболее совершенная, именно как «разумная» форма мировой энергии — мы делаем и заметный шаг, приближающий нас к прочному обоснованию соответствующей конкретной (и уже дедуктивной) науки: психологии в истинном значении этого слова. Мы ожидаем также, что будущая конкретная психология, если не сотрет, то в значительной мере сгладит грань, еще отделяющую личную психологию от групповой. В этом смысле, перефразируя известное изречение, можно с уверенностью сказать, что она или будет соборной, или вовсе не будет существовать.

Изложенные выше взгляды на истинную природу отноше-

ний \между психологией, с одной стороны, и социологией, с другой, были впервые ясно и точно формулированы неопо­зитивной школой: а значение этих взглядов для дальнейшего развития социологии так велико, переворот, вносимый ими в обычную постановку главнейших проблем этой науки так глубок, что сторонники их не задумываются перед разделением почти восьмидесятилетней истории социологии на два периода: позитивный, в котором преобладают идеи Ог.Конта и его ближайших последователей, и неопозитивный, в котором господство мало-помалу переходит к идеям и теориям неопо­зитивизма. Как бы то ни было/ однако, не подлежит сомнению, что ко времени полной и тщательной разработки неопозитив­ной школой новых идей, иные из них уже носились, как говорится, в воздухе, мелькая то тут, то там в умах отдельно стоящих мыслителей, которые выражали их в отрывочной, незрелой форме, нередко выставляя рядом с ними и прямо противоположные утверждения¹.