Изучение общественной жизни. Основные вопросы и зддачи социологии. Ее научное построение и направление1

Изучение общественной жизни, ее различных сторон и явлений, должно вестись, конечно, в определенном порядке и предполагает анализ общественной жизни и установление необходимого соотношения ее элементов.

Изучение социальных явлений должно начинаться, конечно, с выяснения самых основных и простейших. Таково явление сожития, лежащее в основе всякой общественной жизни. Таково явление общения, лежащее в основе любого общества и любой общественной связи между людьми. Изучение этих явлений и составляет первую задачу социологии.

В связи с явлениями сожития и общения должен быть выяснен и сам человек как живой и деятельный участник общественной жизни и самых различных видов общения. Человек должен быть выяснен как неизбежный член общества, как общественный человек, как сообщественник. Но оконча­тельное выяснение человека как общественного существа, как сообщественника требует понимания того, что представляет собою то общество, неизбежным членом которого является каждая человеческая личность.

'Из кн.: Тахтарев К.М. Наука об общественной жизни (Социология). М., 1919.

84

Социологическое выяснение общества естественно должно быть начато с пересмотра тех учений, которые давались в его объяснение. Учения эти представляют собой известные, более лли менее обоснованные утверждения и предположения, которые нуждаются в соответствующей научной проверке. Эта Проверка должна заключаться в согласовании предлагаемых учений с действительными фактами общественной жизни, в необходимом их соответствии.

Более полное и глубокое понимание человеческого общес­тва, само собой разумеется, немыслимо без выяснения того, что составляет собою его действительную основу. Такой ос­новой служит самая широкая и всеобъемлющая форма само­достаточного сожития и общения людей и, главным образом, общения трудового, т.е. общественное сотрудничество. Внима­тельное изучение этого явления и выяснение его социологи­ческого значения, как главной основы всякой общественной организации и социальной связи, составляет очень важную социологическую задачу. Но общественное сотрудничество всегда оказывается усложненным разделением и расслоением общественного труда. И выяснение этого явления и его социологического значения есть новая задача социологии. Общественное сотрудничество, разделение и расслоение общес­твенного труда порождает самые различные общественные группировки членов общества. И подобно тому, как общение и общественное сотрудничество составляет основу всякой общественной организации и всякой социальной связи, раз­деление и расслоение общественного труда лежит в основе любого общественного строя, который есть не что иное, как известное соотношение общественных групп, возникших на почве сотрудничества, разделения и расслоения общественного труда.

Подобное понимание общественного уклада и строя общес­тва требует самого обстоятельного выяснения расслоения и распадения каждого человеческого общества на те различные общественные группы, которые известны под названием со­словий, каст, общественных классов и т.д. При этом, конечно, не могут быть оставлены без внимания и те теории, которые Давались в объяснение классообразования. Теории эти должны быть проверены, в свою очередь, посредством их приложения к фактам и согласованы для построения соответствующего Научного общественно-группового учения об общественной Жизни и общественном строе.

Приложение этого общественно-группового учения к объ-^ЯсНению общественной и политической жизни дает нам воз­можность понять то, что принято называть общественными Нлами. Теория общественных сил есть необходимое допол-^еНие общественно-группового учения.

85

_IF

tv Но, стремясь понять общественную жизнь .наиболее пра­вильно и полно, конечно, нельзя ограничиться лишь одним общественно-групповым ее объяснением. В общественной жизни люди участвуют не только сообща, но и в одиночку. Двига­телями, факторами, творцами ее являются не только целые общественные группы, но и отдельные личности. Да и сами общественные группы ведь состоят из личностей, находящихся в том или ином взаимном общении. И понимание обществен­ной жизни, бесспорно, не может быть полным и правильным без должного выяснения того значения, какое имеет личность в общественной жизни, а равно — каково значение ее и для существования самих общественных групп.

Социологическое значение личности, конечно, не может быть понято без выяснения ее наивысшего проявления в творчестве и различных личных начинаниях, в открытиях и изобретениях. Открытия и изобретения всегда и всюду являются плодом жизнедеятельности личности, личного опыта и творчес­кого воображения и имеют громадное социологическое значе­ние. Каждое открытие и изобретение, если оно только усваи­вается людьми, вносит известное изменение в общественную жизнь. Каждое сколько-нибудь крупное открытие и изобрете­ние, если только оно распространяется в той или другой области общественной жизни с достаточной силой, неизбежно нарушает и возмущает ее обычный до того ход, внося в нее нечто новое. Распространение каждого нововведения, все равно, какой бы стороны жизни оно ни касалось, подобно волнам, которые приводят в движение житейское море. Но истинными двигате­лями этих волн являются человеческие личности как в отдель­ности, так и в совокупности. Творчество бывает личным, но оно может быть и общественным, которым обыкновенно заканчи­вается каждый частный случай творчества. И то и другое, волнуя общественную жизнь, делает ее поступательный ход и развитие волнообразным, ритмическим. Понимание этого особенно важ­но для правильного и точного представления об общем ходе развития общественной жизни, об эволюции общества.

Социальный процесс, ход развития общественной жизни, ее эволюция совершается не всегда одинаково постепенно. Ее ход не всегда идет ровным шагом. Он то ускоряется, то замед­ляется. Эти ускорения и замедления социального процесса обусловливаются волнообразным, ритмическим течением об­щественной жизни, время от времени возмущаемой и рево­люционизируемой великими открытиями, изобретениями и нововведениями, которые делают люди в одиночку и сообща в самых различных областях своей жизни. Правильное пред­ставление об общественной жизни людей предполагает двоякое понимание ее хода, который одинаково включает в себя как явление эволюции, так и явление революции, как развитие

личности сообщественника, так и развитие общества, общес­твенной организации, как процесс индивидуализации, так и процесс социализации, как явление обособления, так и явление обобществления. Кроме того, говоря о развитии общественной жизни людей, мы понимаем ее не только как эволюцию и революцию, но и как прогресс, явление, которое имеет для нас особое значение. Понятие "прогресс" мы обыкновенно отличаем от понятия "эволюция". Спрашивается, имеем ли мы для этого различения достаточные основания?

Выяснение этого вопроса составляет новую задачу социо­логии. Ее разрешение требует предварительного рассмотрения существующих учений о прогрессе, требует сопоставления и сравнения понятий о нем с нашими понятиями о социальной эволюции и установления известных различий в понимании соответствующих явлений. С учением о прогрессе связано учение о регрессе. Это — новый вопрос, требующий от со­циологии соответствующего ответа.

Как прогресс, так и регресс, как эволюция, так и инволюция человеческих обществ в сильнейшей степени обусловливается их сосуществованием и общением, их борьбой и соглашениями, одним словом, их соотношениями. И если прогресс любого человеческого общества обусловливается, главным образом, развитием общения как между его членами, так и между ним и другими, окружающими его обществами, то регресс не в меньшей степени обусловливается их борьбой и взаимным порабощением и истреблением, чем нередко заканчиваются международные столкновения и войны. Выяснить социологи­ческое значение войны в данном случае не менее важно, чем выяснить социологическое значение международного общения для дальнейшего развития человеческих обществ в направлении мировой гражданственности или космополитизма.

Таковы основные социальные явления, составляющие глав­ное содержание общественной жизни и того первого и ос­новного отдела социологии, в котором рассматриваются эти явления.

Но задачи социологии не только не ограничиваются рас­ смотрением отдельных социальных явлений, но даже и не разрешаются таким рассмотрением их. Как это уже было неоднократно указано и, как это следует еще и еще повторить, социологическое исследование явлений требует изучения их в их естественной связи и зависимости, в их необходимых соотношениях. Выяснение действительного соотношения явле­ ний и составляет главнейшую задачу социологии как науки °б общественной жизни, взятой в целом. Выяснение целос­ тного соотношения различных явлений общественной жизни ^и ее закономерности и составляет второй ряд вопросов и задач ^с°Циологии. -•>■-■■■*< ,. -.-.,..

86

87

Выяснение необходимого соотношения различных социаль­ных явлений и установление закономерности общественной жизни вполне естественно и необходимо начать с выяснения понятий ' о закономерности.

Относительно понимания закономерности общественной жизни людей существует очень много самых различных и даже противоречивых представлений, понятий и учений. Их главное различие заключается в различном понимании того, что мы называем социальным законом и закономерностью.

Одни видят закономерность в постепенном развитии явле­ний общественной жизни или распространяют на нее всеоб­щие, универсальные законы мировой жизни. Другие видят закономерность общественной жизни в повторяемости соци­альных явлений, которые, по их наблюдениям, повторяются с не меньшей правильностью, чем все другие естественные явления. Третьи совершенно отрицают существование каких бы то ни было законов для общественной жизни и деятельности людей, так как понятия о закономерности социальных явлений противоречат их представлениям о личной свободе, о свободе воли и свободной деятельности человека. Четвертые, не от­рицая понятий о свободе воли человеческой личности, тем не менее видят закономерность явлений общественной жизни в их необходимых соотношениях. Одни говорят о так называемых эмпирических социальных законах. Другие — о законах в истинном, научном смысле этого слова. Очевидно, что без должного выяснения соответствующих понятий построение социологии как науки о закономерности общественной жизни совершенно немыслимо. Отсюда ясно, что согласование су­ществующих понятий о социальных законах и установление правильных понятий о закономерностях общественной жизни является самой первой из второго ряда задач социологии.

Научные средства для выяснения вопроса о закономерности социальных явлений даются, с одной стороны, сравнительной историей общества и отдельных общественных учреждений, с другой — сравнительной статистикой.

Первая (т.е. сравнительная история) дает данные, которые, бесспорно, свидетельствуют о повторяемости явлений и в исторической жизни самых различных народов, у которых на соответствующих ступенях их культурного и общественного развития мы находим одинаковые формы культуры и тождес­твенные общественные учреждения.

Вторая (т.е. сравнительная статистика) дает нам данные, говорящие языком чисел о правильной повторяемости явлений в современной общественности, в самых различных областях общественной жизни людей.

Задача социологии заключается в том, чтобы сопоставить и согласовать все эти научные данные и с помощью соот-

88

носительного метода выяснить действительное соотношение явлений как в истории развития человечества, так и в совре-енной его жизни.

Выяснение этого важнейшего вопроса социологии требует, тсонечно, знакомства с соответствующими учениями о действи­тельном соотношении различных сторон общественной жизни и социальных явлений. Из этих учений особо важное значение имеют так называемые монистические и плюралистические теории факторов. Выяснение и проверка этих теорий посред­ством приложения их к наблюдаемым фактам необходимы для установления правильных понятий о закономерностях социаль­ных явлений.

Наблюдая как общий ход развития человеческого общества, так и развитие отдельных общественных учреждений, мы видим как правильную повторяемость их форм у самых различных народов, на соответствующих ступенях их общественного развития, так и определенное соотношение различных общес­твенных учреждений (систем хозяйства, брака, семьи, формы психической жизни, правовых и политических учреждений и, наконец, общих форм организации общества, общественного сотрудничества, разделения и расслоения общественного труда, образа мышления, систем миросозерцания и т.д.) как опре­деленных общественных форм, соответствующих каждой осо­бой ступени общественного развития человечества.

То же самое можно сказать и относительно правильной повторяемости различных общественных форм и соотношения различных социальных явлений, наблюдаемых в современной общественной жизни. И в данном случае мы можем установить и то, и другое с помощью сравнительно-статистического и соотносительного методов.

С помощью этих методов — соотносительного, сравнитель­но-исторического и сравнительно-статистического, — а также некоторых видоизменений и разновидностей их, известных под названием методов — эволюционного, метода пережитков и тенденций, метода диалектического, а равно и методов сход­ства, различия, остатков и сопутствующих изменений, мы действительно можем установить известные закономерности социальных явлений и законы общественной жизни, а также выяснить и основательность утверждений и предположений, Делаемых на этот счет различными социологами и известных под названием социальных законов.

Таким образом, становится очевидным, что социология как особая наука об общественной жизни, ее явлениях, их соот­ношениях и закономерности должна строится на двойном и Чисто социологическом основании. Ее социологическим фун­даментом должны служить как данные так называемой гене­тической социологии, так и данные сравнительной статистики.

89

А научная система социологии должна быть правильным соотношением всех ее частей и основных элементов, системой строго согласованных научных понятий, установленных с помощью всех перечисленных методов исследования явлений общественной жизни и их необходимых соотношений.

Согласно естественному соотношению этих элементов науки и определенному составу ее содержания, научная система соци­ологии, положенная в основу предлагаемой работы, естественно, должна состоять из двух основных частей или отделов, из которых каждый имеет свое особое содержание и свой собственный строй­ный порядок изучения социальных явлений.

Первый отдел заключает в себе анализ общественной жизни, разложение ее на ее основание явления и их изучение в известном порядке.

Второй отдел посвящен исследованию необходимых соотно­шений явлений общественной жизни, взятой в целом, в це­лостном соотношении ее различных сторон и явлений. Задача этого второго отдела есть установление закономерностей общественной жизни.

Порядок изучения социальных явлений, рассматриваемых в первом отделе, определяется правильной научной классифи­кацией их, согласно сравнительной простоте или сложности, относительной общности или частности, первичности или производности различных социальных явлений.

Выяснение основных явлений общественной жизни, как было указано, естественно, должно быть начато с самого общего и простого, основного и характерного социального явления, т.е. с выяснения явления общения.

За выяснением этого основного явления и за одновремен­ным выяснением человека как общественного существа, как сообщественника должно непосредственно следовать выясне­ние и установление правильных, понятий о человеческом обществе и его социальных основах.

За выяснением того, что лежит в основе всякой социальной связи между людьми и в основе любой общественной орга­низации и общественной группировки людей, должно следовать установление общественно-групповой теории общественной и политической жизни.

За выяснением социологического значения различных со­циальных групп в общественной жизни для общего уклада ее, для всего общественного строя должно неизбежно следовать выяснение социологического значения творческой человечес­кой личности как двигателя общественной жизни.

За этим столь же естественно должно идти всестороннее исследование ее волнообразного поступательного хода, изуче­ние процесса общественной жизни, явлений эволюции, рево­люций и прогресса, а также и явлений инволюции или де-

волюции и регресса, т.е. условий прекращения развития об­щественной жизни и начала ее распада.

Таков естественный порядок изучения основных, связанных друг с другом, социальных явлений, какой бы стороны жизни мы ни касались. Само собой разумеется, что для полности и цельности социологического их понимания все эти явления должны быть исследованы во всех областях общественной жизни (экономической, чувственно-половой, брачной и семей­ной, психической, эстетической, умственной, нравственно-волевой, правовой и политической). Таков порядок изучения социальных явлений, составляющих предмет первого основного отдела социологии, излагаемой в определенной системе.

Порядок изучения соотношения социальных явлений есть предмет второго основного отдела, второй специальной части систематической социологии. Он определяется соотношением различных проявлений закономерности общественной жизни и предполагает правильную классификацию этих явлений и должное согласование соответствующих научных понятий.

Этот второй, особый, специальный отдел социологии, ес­тественно, должен быть начат выяснением и установлением основных и самых общих понятий о закономерности соци­альных явлений.

За установлением этих общих и основных понятий должно непосредственно следовать и выяснение самих закономернос­тей как в прошлом, так и в настоящем ходе общественной жизни, с помощью выше перечисленных научных приемов и методов. Одновременно должны быть рассмотрены и прове­рены и те социальные законы, которые пытались установить те или иные социологи.

Установление социальных законов предполагает всесторон­нее выяснение и установление необходимых соотношений различных явлений, а равно и изменение этих соотношений в общем ходе общественной жизни. Это и составляет главное дело социологии как особой науки о закономерности общес­твенной жизни. Это и является ее конечной научной целью. Установлением закономерностей общественной жизни и долж­на заключаться научная система социологии как особой но-мологической, должным образом организованной и стройной отрасли знания.

Направление этой отрасли знания должно быть строго Научным. Социология, вся целиком, должна быть проникнута естественно-научным духом. Она должна быть пропитана духом естествознания, духом научного реализма. Общественная жизнь, Изучаемая социологией, должна браться социологом такой, Какова она на самом деле, без привнесения в ее понимание Каких бы то ни было предрассудков, предвзятых понятий или Плодов произвольного воображения. Она должна браться во

90

91

всем ее целом. Она должна изучаться в целостном соотно­шении всех ее сторон и самых разнообразных явлений, свя­занных друг с другом неразрывными узами взаимной зависи­мости и обусловленности. Общественные явления должны численно измеряться. Все они должны изучаться социологи­чески, понимая, что общественная жизнь есть единое, стройное и строго согласованное целое, есть единый, всеобъемлющий жизненный процесс, поражающий своей бесконечной слож­ностью.

Сложность этого жизненного процесса служит главным препятствием для изучения и понимания общественной жизни людей. Степень этой сложности такова, что некоторые соци­ологи, приступая к исследованию общественной жизни, впа­дают в настоящее теоретическое отчаяние и доходят до мысли о невозможности понять и установить действительное соот­ношение социальных явлений.

Общественная жизнь, во всем бесконечном ее многообразии и сложности, действительно, представляет для любого ее ис­следователя истинный лабиринт, в котором нельзя не запу­таться, если не следовать должному научному направлению и не обладать хорошей путеводной нитью.

Таким направлением должно быть стремление делать лишь те выводы и утверждения, которые при внимательном, точном и всестороннем исследовании предмета напрашиваются сами собой, о которых говорят сами исследуемые факты, когда действительное значение их не насилуется с помощью несо­ответствующего воображения и предвзятых понятий.

Такой путеводной нитью должен служить соотносительный социологический метод, который при должном, умелом поль­зовании им дает исследователю возможность вскрыть истинное соотношение явлений, проследить их взаимную связь, зави­симость и обусловленность, понять их строгую и стройную согласованность, осветить таким образом самые темные тай­ники сложного лабиринта общественной жизни и постепенно и неудержимо подвигаться вперед в страстном стремлении к познанию истины.

" Кистяковский Б.A. ^:'*h

ПРОБЛЕМА И ЗАДАЧА СОЦИЛЬНО-НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ¹

Научное знание переживает в настоящее время серьезный кризис. Еще в половине девяностых годов прошлого столетия во Франции начали говорить о "банкротстве науки". Эти заявления совпали с некоторым оживлением католицизма и многие были склонны объяснять их "католической реакцией". Но, как и во всех сложных вопросах умственного и общес­твенного развития, в данном случае очень трудно решить, что является причиной, а что следствием: вызвано ли было скеп­тическое отношение к науке оживлением католицизма или же, наоборот, разочарование в науке пробудило с новой силой потребность искать удовлетворения в религиозной вере? Одно несомненно — уверенность в научном знании в последние два десятилетия все более слабела. Тот энтузиазм к научному знанию, который в середине XIX столетия был вызван ко­лоссальными успехами естественных наук и связанных с ними технических дисциплин, сменился холодным и несколько равнодушным отношением к науке. Открытия поразительных явлений в природе, как, например, катодных лучей и их действия на фотографические пластинки радия и радиоактив­ности, произведенные в последние два десятилетия и расши­рившие наши естественно-научные горизонты, встречались как нечто давно ожидаемое и как бы само собой понятное. В то же время все больше подчеркивается безусловная ограничен­ность и, главное, относительность всего нашего научного знания, не исключая даже и естествознания. Поэтому мы все реже встречаем радостное, бодрое, полное надежд и широких ожиданий отношение к науке. Напротив, все чаще приходится наталкиваться на разочарование в науке, на безнадежное отношение к ней и на искание удовлетворения и успокоения в других сферах духовной деятельности.

Ярким показателем этого упадочного отношения к научному знанию может служить прагматизм. Прагматизм усвоил себе Многие положения, установленные гносеологическим анализом

'Из кн.: Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. Очерки по Методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916.

92

93

научного знания в современной критической философии. Вмес­те с нею он признает, что реальность, с которой имеет дело научное знание, не совпадает с той реальностью, которая дана нам в наших ощущениях и переживаниях. Далее вместе с научно-философской гносеологией прагматизм отдает себе отчет в том, что во всякое научное знание необходимо входят элементы, вносимые нашим мышлением и присущие только ему. Наконец, он совершенно правильно отмечает, что многое из создаваемого нашим мышлением в процессе научного поз­нания является лишь орудием познания. Но прагматизм не хочет признать того, что есть принципы научного познания, которые обладают безусловной значимостью в сфере научного знания и которые гарантируют его объективность. Так как пока мы не имеем возможности окончательно и бесспорно формулировать их, то он предполагает, что их и вообще нет. Он не видит в элементах мышления, входящих в современное научное позна­ние, безусловно устойчивых, постоянных и неизменных принци­пов. Он не считает возможным достичь непреложного знания. А потому все знание для него сводится к процессу познавания. Коротко говоря, прагматизм не хочет пойти по тому пути, который указан Кантом и его открытием трансцендентальных форм мышления или категорий научного познания.

Вместо постоянных и неизменных принципов прагматизм выдвигает в качестве решающих моментов изменчивые при­нципы фактической пригодности, пользы и интереса. Так, один из наиболее видных выразитей прагматических теорий В.Джемс утверждает, что "всякое новое мнение признается "истинным" ровно постольку, поскольку оно удовлетворяет желанию ин­дивида согласовать и ассимилировать свой новый опыт с запасом старых убеждений. Оно должно одновременно охва­тывать собой новые факты и тесно примыкать к старым истинам, и успех его зависит от моментов чисто личного, индивидуального свойства. При росте старых истин путем обогащения их новыми большую роль играют субъективные основания. Мы сами являемся составной частью этого процесса и подчиняемся этим субъективным основаниям. Та новая идея будет наиболее истинной, которая сумеет наиудачнейшим образом удовлетворить оба эти наши требования. Новая идея делает себя истинной, заставляет признать себя истинной в процессе своего действия, своей работы"¹. При таком взгляде на истину В.Джемс приходит к заключению, что "чисто объективной истины, — истины, при установлении которой не играло бы никакой роли субъективное удовлетворение от сочетания старых элементов опыта с новыми элементами, — такой истины нигде нельзя найти"².

¹Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 44. ,_; ,,

²Там же. С. 45. ..... ^к- ю-.. щ. ~

Но если прагматисты признают полезность высшим кри­терием для научной истины, т.е. для заключительной стадии в процессе познания (поскольку они вообще готовы допустить такую стадию, хотя бы в самом относительном значении понятия заключительности), то им ничего не остается, как признать тот же критерий решающим и для оценки предва­рительных стадий познания. Так, отношение прагматизма к гипотезам В.Джемс определяет следующими словами: "Исходя из прагматических принципов, мы не вправе отвергнуть ни одной гипотезы, из которой вытекают полезные для жизни следствия. Общие понятия, поскольку с ними приходится считаться, могут быть для прагматиста столь же реальными, что и конкретные ощущения. Конечно, если они не приносят никакой пользы, то они не имеют никакого значения и никакой реальности. Но поскольку они полезны, постольку же они имеют и значение. И это значение будет истинным, если приносимая ими польза и удовлетворение сочетается гармо­нически с другими потребностями жизни"¹.

Может показаться, что прагматизм, устанавливая один и тот же критерий полезности для гипотез и научных истин, воз­вышает гипотезы до научных истин. В действительности однако прагматизм принижает научную истину и научное значение до уровня гипотез. Чересчур преувеличивая значение субъектив­ного элемента во всяком научном знании или в установлении даже бесспорных научных истин, истолковывая в чисто субъ­ективном смысле и общеобязательные или трансцендентальные формы мышления, которые участвуют в каждом научном познании, прагматизм стирает разницу между объективным научным знанием и более или менее вероятными предположе­ниями и гипотезами. Теория познания прагматистов обесце­нивает научное знание. Устремив чрезмерно большое внимание на неустойчивые и изменчивые элементы в процессе добы­вания научных истин, прагматизм лишает самые научные истины устойчивости, неизменности, постоянства.

Когда научной истине придается субъективный, неустойчи­вый, изменчивый характер, то это естественно изменяет оценку и всех других продуктов духовной деятельности человека. Мы видели, что, с точки зрения прагматизма, нет разницы между научной истиной и гипотезой. Но и гипотезы бывают различ­ные — бывают научные гипотезы, опирающиеся на известные логические предпосылки, и бывают гипотезы, основанные на чисто жизненных, эмоциональных и волевых переживаниях. Таковы, например, гипотезы, созданные религиозными пере­живаниями. Прагматизму ничего не остается, как применять к оценке их значения тот же критерий полезности. Таким

'Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 166.

94

95

-щ

образом, для прагматизма один и тот же критерий оказывается решающим и в вопросах научного знания и в вопросах ре­лигиозной веры. По словам В.Джемса, "согласно принципам прагматизма гипотеза о Боге истинна, если она служит удов­летворительно в самом широком смысле слова. Но каковы бы ни были прочие трудности этой гипотезы, опыт показывает, что она действительно служит' нам, и задача состоит лишь в преобразовании ее, так чтобы ее можно было гармонически сочетать со всеми другими истинами"¹.

Но было бы крайне неправильно предположить, что праг­матизм унижает и обесценивает научное знание и научную истину для того, чтобы создать лазейку для религии и веры и хоть как-нибудь отстоять их. Напротив, не подлежит со­мнению, что именно разочарование в прочности и устойчи­вости научных результатов привело прагматистов к убеждению в том, что разлинные гипотезы, хотя бы принадлежащие к совсем другой сфере духовных проявлений человека, имеют не меньшее значение, чем и научные истины. К тому же праг­матизм оказывает плохую услугу религиозной вере: приравни­вание ее к научному знанию очень опасно для нее, как показала история умственного развития человечества; от такой чести вера должна отказаться. Истинно верующий человек с негодованием отвергнет сопоставление В.Джемса гипотезы о Боге с рабочими гипотезами и рабочими истинами, которыми пользуются естествоиспытатели в своих научных изысканиях. То же надо сказать об отношении В.Джемса к религиозным верованиям отдельных лиц. В своей книге "Многообразие религиозного опыта" В.Джемс рассматривает религиозные переживания мистиков и святых с той точки зрения, которая применяется к обсуждению физических и химических опытов. Конечно, такая постановка вопроса о религии не лишена остроумия и оригинальности. Сперва она поражает своей неожиданностью и рядом интересных сопоставлений, но затем обнаруживается ее несоответствие предмету. В конце концов нельзя сомневаться в том, что она совершенно неправильна и приводит к крайне превратным представлениям о религи­озной вере. Она имеет дело не с верой как таковой, а с психологией верований.

Итак, исходным пунктом прагматизма является разочарова­ние в силе науки и неудовлетворенность добываемыми ею результатами. Однако в конце концов прагматизм успокаива­ется на том, что, выдвигая слабые стороны современного научного знания, подчеркивая его недостоверность и непра­вильно обобщая последнюю, он совершенно обесценивает научную истину. Вместе с тем, подыскивая в своей точке

зрения новые аргументы в пользу религиозной веры, он низводит и саму веру до уровня недостоверного знания.

II

Еще ярче неудовлетворенность научным знанием появляется у тех русских мыслителей, которые от марксизма перешли к мистицизму. Этот случай отрицательного отношения к науке представляет для нас особенный интерес, потому что он явился следствием разочарования в знаниях, доставляемых социаль­ными науками и социальной философией. Притом здесь мы имеем уже прямой переход от знания к вере, откровенное признание разочаровавшихся в научном знании лиц в том, что то удовлетворение и успокоение, которое они искали в знании, они нашли только в вере. Конечно, личное дело каждого, согласно своим склонностям, сосредоточивать свою душевную деятельность на тех или других духовных благах, — на вере или на научном знании. Но, безусловно, недопустимо рассмат­ривать и рекомендовать веру как исход .из неудовлетворитель­ного состояния науки, из ее кризиса. Это две совершенно различные области душевной жизни человека, которые могут существовать рядом, но которые не должны влиять друг на друга. Ни одна из них не может служить критерием для оценки другой. Иначе если мы с точки зрения одной из них будем судить о другой, то получим неправильные и даже нелепые выводы.

На совершенно неверные выводы и наткнулся, по нашему мнению, один из наших мистиков, Н.А.Бердяев, пришедший к мистицизму этим путем. В своей последней книге, посвя­щенной теоретическим вопросам и озаглавленной "Философия свободы", он утверждает, что "наука говорит правду о "при­роде", верно открывает "закономерность" в ней, но она ничего не знает и не может знать о происхождении самого порядка природы, о сущности бытия и той трагедии, которая проис­ходит в глубинах бытия"¹. По его мнению, "прославленная научная добросовестность, научная скромность, научное само­ограничение нашей эпохи слишком часто бывает лишь при­крытием слабости, робости, безволия в вере, в любви, нере­шительности избрания"². Даже в том, что считается общеп­ризнанным преимуществом научного знания, в его обязатель­ности для всякого нормального сознания, придающей ему устойчивость и прочность, Н.А.Бердяев видит его недостаток. По его словам, "всякий акт знания, начиная с элементарного восприятия и кончая самыми сложными его плодами, заклю-

¹Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 182.

96

^Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 134. ²Там же. С. 2.

4 3iiK. 1Ш

97

4*

чает в себе принудительность, обязательность, невозможность уклоняться, исключает свободу выбора ... Через знание мир выдимых вещей насильственно в меня входит. Доказательство, которым так гордится знание, всегда есть насилие, принуж­дение. То, что мне доказано, то уже неотвратимо для меня. В познавательном восприятии видимых вещей, в доказатель­ствах, в дискурсивном мышлении как бы теряется свобода человека, она не нужна уже"¹. Эту ограниченность и при­нудительность научного знания Н.А.Бердяев объясняет тем, что оно должно подчиняться законам логики и дискурсивному мышлению. А по его мнению, законы логического мышления являются результатом грехопадения наших прародителей. Но не только на нашем мышлении отразилось человеческое грехопадение, сама природа или конкретное бытие, по мнению Н.А.Бердяева, продукт вины. Он утверждает, что "вина делает мир подвластным закономерной необходимости, пространствен-ности и временности, заключает познающее существо в тем­ницу категорий"². Таким образом, согласно этому построению оказывается, что "логика есть приспособление мышления к бытию", что "законы логики — болезнь бытия, вызывающая в мышлении неспособность вместить полноту", что, одним словом, "дефекты науки не в самой науке, а в ее объекте"³. Чтобы лучше уяснить себе эту точку зрения, приведем более обстоятельно изложенное суждение Н.А.Бердяева о той реаль­ной действительности, в которой мы живем и которая состав­ляет предмет науки. Он утверждает, что "в один из моментов мистической диалектики, в момент распри Творца и творения, бытие заболело тяжкой болезнью, которая имеет свое после­довательное течение, свои уже хронические моменты. Болезнь эта прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т.е. исчезающим и возникающим, умирающим, рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того же времени для охваты-вания полноты бытия; стало материальным, т.е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало- ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже не может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным"⁴. Ограниченному и относительному научному знанию, поз­нающему лишь "больное", "бессмысленно-логическое" бытие, Н.А.Бердяев противопоставляет веру. По его словам, "знание — принудительно, вера — свободна";. "знание носит характер насильственный и безопасный, вера — свободный и опасный"⁵.

^Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 37.

²Там же. С. 56.

Там же. С. 55 и 57.

Там же. С. 139. ']'-' 'J ;.-, - j

Там же. С. 37 и 45.

98

Он характеризует веру не только как нечто несоизмеримое с научным знанием, но и как нечто прямо противоположное всему разумному, осмысленному, логическому. Так, он утвер­ждает, что "в дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, рискует или сломать себе голову, или все приобрести. В акте веры, в волевой решимости верить человек всегда стоит на краю бездны. Вера не знает гарантий, и требование гарантий от веры изобличает неспособность проникнуть в тайну веры. В отсутствии гарантий, в отсутствии доказательного принуж­дения — рискованность и опасность веры и в этом же пленительность и подвиг веры". "Нужно рискнуть согласиться на абсурд, отречься от своего разума, все поставить на карту и броситься в пропасть, тогда только откроется высшая ра­зумность веры'*. Но зато, по мнению Н.А.Бердяева, через веру получается истинное знание, проникающее в самую сущность бытия, т.е. "знание высшее и полное, видение всего, безгра­ничности"². Понятно, что и истина, постигаемая верой, совсем не та, которая познается научным знанием. В этом случае "истина" не есть отвлеченная ценность, ценность суждения. Истина предметна, она живет, истина — сущее существо³.

Все это построение является, очевидно, ничем иным, как новой вариацией на тему credo, quia absurdum est — верю, так как это бессмысленно. Наши мистики, несомненно, воз­вращаются к Тертуллиану, которому принадлежит это изрече­ние, и начинают проповедовать неотертуллианство. Объясня­ется это тем, что хотя они на словах и признают автономию каждой из двух областей (как веры, так и научного знания), в действительности же делают религиозную веру судьей над научным знанием и подвергают веру оценке со стороны научного знания. Правда, в последнем случае научное знание служит не положительным, а отрицательным мерилом; досто­инство веры усматривается в том, что ее учение прямо и безусловно противоположны научным истинам. Но если верно, что объекты веры недостижимы и ее учения недоказуемы, то совершенно неверно, что в них должно верить потому, что с научной точки зрения они представляют бессмыслицу. Строить так силлогизм и делать то заключение, которое сделал Тер-туллиан и которое за ним повторяют наши неотертуллианцы, совсем нельзя. Если делают ошибку те, которые отрицают веру, Потому что она не может быть согласована с научным знанием, то не меньшую ошибку делают и те, которые усматривают свидетельство непреложности веры в том, что она во всем противоречит разумной истине.

Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 45 и 46. Подчеркнуто нами К). Там же. С. 47.

Там же. С. 96. >■ ■' ^fc*'r'^; I^й:'^Л1 '■'• ■?<'■ '•'•■ ■'•-''

99

Также неправильно оценивать научное знание, сравнивая его с религиозной верой. Общеобязательность научной истины нельзя характеризовать как принудительность, противопостав­ляя ее свободному восприятию веры. В интеллектуальном акте, приводящем к познанию истины, есть также свободы выбора; всякому позволено ошибаться или цепляться за старые пред­рассудки; с другой стороны, открытие новой научной истины требует смелого полета мысли и большой силы умственного прозрения. Только уже установленные научные истины должны восприниматься всяким нормальным сознанием как нечто данное. Еще менее вера может быть поставлена как образец полного и совершенного знания перед ограниченностью на­учного познания, перед его обусловленностью категориями общего и частного, необходимого и случайного, должного и недолжного и др. Кто может сомневаться в том, что предмет веры заключает в себе даже больше тайн, чем предмет науки? Тайна есть по преимуществу удел веры. Поэтому во всяком случае не путем сопоставления с верой может быть выяснена ограниченность научного знания и свойственная ему обуслов­ленность. Эта сторона научного знания поддается правильному освещению только при сопоставлении научного знания с гносеологическим идеалом божественного знания. Только божественное сознание охватывает сразу все, а не мыслит, оперируя с частями, только оно проникает в самую сущность вещей и не нуждается в категориях общего, необходимого, должного и др., только оно постигает начало и конец всего, наконец, только оно безусловно предметно, т.е. знание и бытие для него тождественны. Вера, конечно, не дает и не может дать такого знания.

Таким образом, во всем этом построении сказывается только неудовлетворенность научным знанием, но ему недостает понимания его истинного значения. Даже с психологической стороны и знание, и вера им очерчены неверно. Здесь мы имеем только симптом научного кризиса, но нет даже пра­вильной формулировки того, в чем он заключается.

Нельзя, однако, не отметить, что и в среде наших мистиков намечается более определенная дифференциация между пред­ставителями различных тенденций, а вместе с тем и возмож­ность развития для некоторых из них в другом, более бла­гоприятном для науки, направлении. Довольно знаменательное явление в этом отношении представляет недавно вышедшая книга С.Н.Булгакова "Философия хозяйства". В ней автор делает решительный поворот в сторону признания автономии философии по отношению к религии, и таким образом он как бы возвращается к исходному пункту своего научного развития, хотя другим путем, и не отказываясь от своего раз приоб­ретенного общего религиозно-философского мировоззрения. К

сожалению, признание автономного значения за философией не дополняется в этой книге, как мы увидим ниже, признанием за наукой и автономного значения по отношению к фило­софии. К тому же автономия философии для С.Н.Булгакова есть скорее известная тенденция мысли, чем необходимая основа философствования, так как изначально монистическая точка зрения, на которой он стоит, не допускает полного обоснования автономности какой-нибудь из областей челове­ческого духа. Только решительный как методологический, так и особенно гносеологический плюрализм может представить необходимые теоретические предпосылки для обоснования автономности каждого из проявлений человеческого духа; такой плюрализм, конечно, не исключает монизма в конечном синтезе. Но все эти и последующие критические замечания не касаются общего научного духа, проникающего книгу С.Н.Булгакова. По всему своего духу она все-таки научна, а не вненаучна, как книга Н.А.Бердяева.

III

Научный кризис особенно ярко проявляется в области социально-научного познания, которое интересует нас здесь специально, так как выяснение его логической и методоло­гической природы составляет нашу главную задачу. Неудов­летворенность социально-научным знанием есть следствие полной неуверенности в его достоверности. В этой области как будто нет ничего объективного, прочно установленного, неопровержимо доказанного. Можно подумать, что все соци­ально-научное знание состоит из ряда противоречивых мнений, теорий и построений. Каждому предоставляется сообразно со своим вкусом выбирать из них те, которые ему больше нравятся. Общего и объективного критерия для того, чтобы предпочесть ту или другую теорию, по-видимому, не существует. Многие даже прямо утверждают, что надо избрать себе какой-нибудь социальный идеал и сообразно с ним решать все социально-научные вопросы. В лучшем случае предлагают выбирать групповые идеалы или идеалы большинства. Но согласно с этим, часто уже прямо высказывается мнение, что не только Нет, но и не может быть объективных истин в социальных науках, а существуют только истины групповые и классовые. Наконец, некоторые доходят до того, что серьезно классифи­цируют социально-научные истины по тем общественным группам, интересы которых они отражают и говорят о бур­жуазной и пролетарской науках, о буржуазной и пролетарской точках зрения.

Это упадочное настроение в социальных науках наступило

100

101

после периода сильного подъема в этой области знания. Еще сравнительно недавно казалось, что социальные науки-вышли на путь прочных и бесспорных завоеваний. Подъем в развитии социально-научного знания начал обнаруживаться с половины прошлого столетия. Сперва на него оказали определяющее влияние успехи естественных наук; в частности казалось, что новые открытия и новые теории биологии помогают разобрать­ся в социальных явлениях и могут представить научную основу для их изучения и разработки. В социальном мире не только открывали борьбу за существование, естественный отбор, победу и переживание сильнейшего, приспособление и т.д., но и считали, что эти начала определяют всю социальную жизнь и всё социальное развитие. Сторонники этого направления утверждали, что они, наконец, открыли естественно-научные методы исследования социальных явлений. В действительности это не было открытием новых каких-то истинно-научных методов при исследовании социальных явлений, а довольно грубым и примитивным перенесением понятий, выработанных в одной научной области, в другую ей чуждую область, т.е. перенесение естественно-научных понятий в социальные на­уки. Завершение это направление нашло в органической теории общества. Сторонники органической теории общества думали, что если бы удалось доказать, что общество есть организм, то социальные науки приводили бы к столь же точным и достоверным результатам, как естествознание. Но и они не решались просто отождествлять понятия общества и организма и проводили между ними лишь аналогию. Конечно, все эти попытки приблизить понятие общества к понятию организма оканчивались неудачей. Теперь почти совсем исчез интерес к этим теориям. Однако само это научное направление далеко еще не отвергнуто и не изжито. Правда, от грубого перенесения естественно-научных понятий в социальные науки серьезные ученые отказались. Но многие естественно-научные понятия продолжают оказывать методологически неправомерное влия­ние на образование социально-научных понятий. Так же точно и причинное объяснение социальных явлений часто неправиль­но понимается, а иногда даже смешивается с установлением каких-то "естественных" причин социального процесса. Зна­чение этих методологических уклонений или неправомерных воздействий естествознания на социальные науки может быть выяснено только в связи с исследованием вопроса об обра­зовании социально-научных понятий, а также при рассмотре­нии проблемы о применении причинного объяснения к со­циальным наукам.

Приблизительно одновременно с этим направлением в середине прошлого столетия зародилась и другая попытка научно-систематического объяснения социальных явлений —

экономический материализм. Впрочем, распростанение и при­знание экономический материализм получил несколько позже, именно только в последнюю четверть XIX столетия. В мето­дологическом отношении экономический материализм стоит несравненно выше натуралистического направления в иссле­довании социальных явлений. Он стремится из недр социаль­но-научного знания конструировать объяснение социального процесса и социального развития. Свои основные понятия экономический материализм берет из политической экономии и таким образом оперирует по преимуществу с социально-научными понятиями. В общем, он представляет из себя чисто социально-научное построение. Только в немногих случаях естественнонаучные понятия играют в нем недолжную, мето­дологически неправомерную роль. Эти формально-логические и методологические достоинства экономического материализма дополняются и достоинствами предметного характера. Он впервые обратил внимание на многие социальные явления и отношения; им раньше не придавали значения и потому не замечали их. Благодаря его освещению эти явления предстали перед взором научных исследователей как настоящие открытия. В виду всего этого понятно, почему экономический матери­ализм так долго казался громадным научным завоеванием, почему он приобретал массу последователей, и многие из них были убеждены в его безусловной научной истинности.

Но теперь эта теория как цельная система социально-научного знания переживает тяжелый кризис и приближается к своему полному упадку. Мы не можем здесь останавливаться на том, как она теперь понимается представителями социа­листических партий. Укажем только на то, что в этих кругах она приобрела теперь совсем иное значение, чем имела раньше. В то время, как прежде считалось, что экономический ма­териализм представляет из себя объективно научную теорию социального развития, истинность которой должен будет признать всякий беспристрастный исследователь, желающий добросовестно с нею ознакомиться, теперь уже прямо утвер­ждают, что экономический материализм принадлежит к разряду классовых, пролетарских истин, а поэтому усвоить его и правильно понять может только тот, кто станет на классовую точку зрения пролетариата. Таким образом для этих кругов экономический материализм превратился в систему рассужде­ний, долженствующих оправдывать веру в осуществление их идеала. А вера и ее апологетика, каково бы ни было содер­жание этой веры, есть ли это вера в царство небесное или ^в земной рай, не подлежит обсуждению и оценке со стороны Научного знания.

Но и в научных кругах значение экономического матери-Э-Дизма оценивается в настоящее время совсем иначе, чем

102

103

раньше. В этом отношении особенный интерес для нас представляют суждения В.Зомбарта, одного из самых видных академических защитников теоретических построений К.Маркса. Когда-то в своем критическом исследовании, посвященном только что появившемуся третьему тому "Капитала", В.Зомбарт обратил особое внимание на чисто научную сторону эконо­мических теорий К.Маркса. Теперь в своих статьях, написан­ных по поводу двадцатипятилетия со дня смерти К.Маркса, которые он выпустил, и отдельной книжкой под заглавием "Жизненное дело К.Маркса" он снова попытался определить, что представляют из себя теоретические построения К.Маркса с точки зрения современного состояния социальных наук. Выводы, к которым он пришел при этом, крайне неожиданны. Возражая против высказанного Фр.Энгельсом в предисловии ко второму тому "Капитала*' мнения, что формулированных К. Марксом закон накопления прибавочной стоимости научно равноценен открытому Лавуазье химическому закону горения, В.Зомбарт говорит: "если бы действительно захотеть оценивать величие К.Маркса с этой точки зрения и признать за ним значение для социальной науки лишь постольку, поскольку он формулировал неизменно действующие законы, то пришлось бы, конечно, прийти к совсем другому заключению, чем пришел Фр.Энгельс, именно, что он очень мало сделал. Ибо о каком законе из установленных К.Марксом можно еще теперь ска­зать, как о правильном, подобно тому, как например, о законе горения"¹. Чтобы ответить на этот вопрос, В.Зомбарт обсуж­дает значение установленных К.Марксом законов ценности, материалистического понимания истории и социального раз­вития и находит, что в лучшем случае они лишь эвристические принципы. Но он считает, что у К.Маркса вообще незачем и искать законы, подобные естественнонаучным, так как социальные науки несравнимы с естествознанием. Приведем его собственные слова: "я возражаю, — говорит он, — против сравнения между Лавуазье и Марксом не столько потому, что в нем заключается ошибка относительно предметов сравнения, сколько потому, что оно принципиально бьет мимо цели. Ведь совсем не пристало проводить какое-нибудь сравнение между научным творением социального исследователя и трудами естествоиспытателя"². Свой взгляд на полную противополож­ность естественных и социальных наук В.Зомбарт обосновы­вает, устанавливая свое собственное понимание характера и задач каждой из этих двух групп наук. По его мнению, "две обширные области, на которые распадается наука, состоят из исследования природы и исследования человека; разницу между ними можно также обозначить как исследование тел и ис-

^xSombart W. Das Lcbcnswerk von Karl Marx. Iena 1909. C. 34. ²Там же. С. 36.

следование душ, так как под исследованием человека подра­зумевают, конечно, те науки, предметом которых является человеческая душа, в то время как человеческое тело, несо­мненно, есть предет естественно-научного исследования"¹. Характеризуя каждую из этих форм исследования, В.Зомбарт утверждает, что "познавать природу это значит описывать ее, сводить наблюдаемые явления к формулам, ипостазировать причины, о сущности которых мы ничего не знаем. Познавать человека и его действия это значит объяснять, толковать на основании личных переживаний, показывать основания, о которых мы из самих себя черпаем сведения, и которые мы, следовательно, знаем. Говоря иначе, действительное знание существует только в области гуманитарных наук, между тем как то, что мы называем познанием природы, представляет из себя не что иное, как описание явлений, о внутренней связи которых мы ничего не знаем"².

Однако то, что В.Зомбарт называет "действительным зна­нием", носит совершенно своеобразный характер и не обладает теми чертами, которые мы привыкли ценить в научном знании. Вот что он говорит о гуманитарных науках: "здесь каждое произведение носит личный характер, хотя бы это был характер бездарности, как это по большей части бывает. Но великие создания представляют в высшей степени личные произведе­ния, как Моисей Микель Анжело и Фиделио Бетховена. Поэтому они не занимают места в каком-нибудь ряду среди других научных приобретений. Они стоят сами по себе возле других. Они начинают сначала и освещают какую-нибудь область знания. Здесь не может быть никакой речи о каком-нибудь накоплении объективного познания, если не считать физичес­кого материала; также нельзя говорить о дальнейшей разра­ботке его. История науки о человеке представляется нам не более как совокупностью последовательных и одновременных личных созданий, которые затем от времени до времени кристаллизуются в определенные манеры, называемые "мето­дами", и вокруг которых возникает часто довольно бесполезная борьба мнений. Это уже мелкие умы овладевают той или иной манерой своего учителя и спорят из-за нее, как будто бы дело в том, на основании какого метода тот или иной исследователь видит, между тем как важно только, чтобы исследователь имел глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и рот, чтобы хорошо высказывать"³. Свое понимание характера гуманитарных наук В-Зомбарт иллюстрирует и примерами. По его мнению, "никто, Конечно, не захочет утверждать, что наука истории сделала Какой-нибудь шаг вперед от Фукидида к Тациту, к Макиавелли,

'Sombart W. Das Lebenswerk von Karl Marx. Iena 1909. C. 37. ²Там же. С. 39. ³Там же. С. 46.

104

105

к Моммзену, что наше знание жизни народов за три тысячи лет сколько-нибудь "увеличилось", не считая незначительных мелочей. Или никто не станет говорить, что наука о госу­дарстве сколько-нибудь продвинута "вперед" со времени Аристотеля или Монтескье"¹.

Установив такой критерий для определения значения со­циальных наук, В.Зомбарт применяет его затем к оценке сделанного К.Марксом для познания социального мира. Он находит, что только с этой точки зрения и политико-эконо­мические построения К.Маркса и теория экономического материализма представляют величайший интерес. В заключение он утверждает: "пускай из творения К. Маркса скоро не будет выдерживать критики ни одно теоретическое положение; все-таки это творение будет стоять перед нашими глазами, великое и возвышенное, и его красота будет доставлять нам наслаж­дение. Ибо то, что делает его великим, это единственное в своем роде проявление возвышающейся над всяким нормаль­ным мерилом личности, соединяющей ясновидящее зрение с могучей силой изображения и страстным жаром души"².

Нельзя идти дальше в распылении социально-научного знания в субъективных представлениях, чем пошел В.Зомбарт в вышеизложенном определении характера этого знания. Как прагматисты проповедуют предоставление субъективизму пол­ного простора и всех прав в научном знании вообще, так в частности теория социально-научного знания. В.Зомбарта по существу приводит к водворению неограниченного субъекти­визма в этой специальной области знания. Здесь В.Зомбарт видит только индивидуальные сознания тех или других ученых, которые, с его точки зрения, и представляют ценность лишь как результат единоличного творчества. Таким образом, наибо­лее существенными элементами в социально-научном знании В.Зомбарт, очевидно, признает художественную интуицию и художественную способность воспроизведения. Правда, он сам только намекает на то, что в его понимании сущность со­циально-научного знания имеет художественный характер. Но мы, принужденные посмотреть на его теорию социально-научного знания с систематической точки зрения, должны именно так классифицировать его взгляды.

Очень возможно, что интуиция и дар воспроизведения, имеющие дело с социально-научным материалом, не вполне совпадают с чисто художественными интуицией и творчеством. Но у них много общих черт, так как всякая интуиция не­зависимо от того, в каком виде и в какой области она проявляется, всегда безотчетна, неопределима и несообщаема. Нельзя научиться интуиции и дару воспроизведения. Совер-

^lSombart W. Das Lebenswerk von Karl Marx. Iena 1909. С 47. ²Там же. С. 59.

шенно невозможно установить правила и приемы, которые помогали бы пользоваться ими. Понятно, что и в историческом развитии человечества не могло происходить никакого усовер­шенствования и прогресса в них. Поэтому поскольку мы будем видеть в исторических и социально-научных произведениях только интуицию и дар воспроизведения, постольку ни о каком прогрессе в этих областях знания не может быть и речи. Но с этой точки зрения и в философии, и в математике, даже в естествознании не могло происходить никакого усовершен­ствования и никакого движения вперед. Ведь и в естествоз­нании интуиция играет громадную роль, особенно при откры­тии новых научных истин; и здесь она совершенно неопре­делима, не подчинена правилам и не может быть преднаме­ренно и планомерно усвоена. Конечно, и все естественно­научные открытия, например, открытия Коперника, Кеплера, Ньютона, Лавуазье и т.д., рассматриваемые как процессы нахождения истины, имеют строго индивидуальный и личный характер. Так же точно способы передачи этих открытий другим, т.е. сообщение о них их авторами в тех или иных сочинениях и изложение доказательств в пользу них, всегда тоже совершенно индивидуальны. Но сами эти открытия имеют объективное значение и потому они стали всеобщим научным достоянием, а методы их обоснования и доказательства раз­работаны согласно с общими правилами логики и методологии. Так же точно и социально-научные произведения Монтескье, Руссо, Конта, Маркса и др. безусловно индивидуальны. Но в них есть много и совершенно объективных научных эле­ментов. Последние должны рассматриваться не только как гениальные интуитивные позрения, а и разрабатываться со­гласно с общеобязательными приемами логики и методологии.

Игнорирование или даже отрицание В.Зомбартом объектив­ных элементов в социально-научном знании составляет, несо­мненно, ту крупную и существенную ошибку, которую он допускает в своем определении природы этого знания. Но именно возможность такой крупной и существенной ошибки со стороны одного из наиболее видных современных представите­лей социальных наук чрезвычайно характерна как показатель того глубокого кризиса, который эти науки переживают теперь.

Итак, перед нами налицо серьезный и повсеместный на­учный кризис.

IV j

Но как ни силен этот научный кризис, он не столь опасен, ^к может показаться с первого взгляда. Прежде всего он совершенно не касается естествознания в его чисто научном значении. Скептицизм в этой области теперь невозможен. Он

106

107

был распространен в древности и широко господствовал еще в XVIII столетии, но в настоящее время он окончательно отошел в прошлое. Завоевания естественных наук так велики, так важны и так бесспорны, что скептическое отношение к ним не может иметь места. Поэтому и современный кризис не столько чисто научный, сколько гносеологический. Выражая это более конкретно, мы должны сказать, что например, нисколько не сомневаемся в общезначимости естественнона­учных законов и спокойно можем основывать на них все наши теоретические и практические построения и рассчеты. Но само понятие естественнонаучного закона далеко не ясно и даже более, оно во многих отношениях противоречиво.

Философы и гносеологи, анализируя наше знание, пришли к убеждению, что из него неустранимы психологические эле­менты, так как и само объективное научное знание представ­ляет из себя известное психическое переживание. Даже по­пытка Г.Когена, который поставил себе специальную задачу выявить в философской системе безусловно объективное зна­ние, не увенчалась успехом. Не говоря уже о том, что идя по этому пути, ему пришлось оставить область чисто научного знания и обратиться к построению онтологической системы, все-таки его система оказалась не вполне свободной от пси­хологических элементов¹. Проблема психологизма и беспокоит современную научную совесть. Но она возникает только тогда, когда мы исследуем предпосылки математического и естественнонаучного знания и хотим свести их в цельную систему. Поэтому ее сознают только философы, они бьют в набат и возбуждают тревогу. Конечно, эта тревога творит свое полезное дело, так как если даже проблема психологизма не будет вполне разрешена теоретически, то она должна быть изжита хоть практически. Но естествоиспытатели могут спо­койно продолжать свою чисто научную работу и производить свои открытия, совсем не касаясь этой проблемы и вообще вопроса о гносеологических предпосылках естествознания.

Совсем другое положение мы наблюдаем в социальных науках. Здесь, как мы видим на примере В.Зомбарта, мы наталкиваемся на отрицание возможности самого объективно-научного знания в этой области. Следовательно, это не только гносеологический, но и чисто научный кризис, заключающийся в полной неуверенности в объективной значимости результатов социально-научных исследований. Однако, если мы уясним себе, какие причины влияют на неустойчивость социально-научного знания, то увидим, что объективность этого знания гораздо больше гарантирована, чем это кажется с первого взгляда. Причин этих две. Первая причина заключается в том,

'Ср. Яковенко Б. Теоретическая философия Германа Когена.//Логос. 1910.. Кн. 1. С. 223 и ел.

что социальная наука до сих пор еще не обособилась и не эмансипировалась от социальной философии. Вторая причина неуверенности в объективности социально-научного знания заключается в господстве в социальных науках совершенно особого вида психологизма.

Что касается зависимости социальной науки от социальной философии, то социальная наука находится теперь приблизи­тельно в том же положении, в каком находилось естествоз­нание в начале XIX столетия, когда над ним господствовала натурфилософия. Правда, вопрос об освобождении социальной науки от социальной философии гораздо сложнее, чем вопрос об освобождении естествознания от натурфилософии. Здесь это слияние кажется более естественным и правомерным. Соци­альные науки имеют дело с человеком не только как с продуктом природы, но и как с деятелем и творцом культуры. Они исследуют как стихийно-социальные процессы, так и явления, получающиеся в результате духовных стремлений человека, его способности оценки, его идеалов. Вся эта ду­ховная деятельность человека сама по себе, несомненно, составляет предмет философии, хотя бы и научной. Конечно, и ее результаты должны отчасти подвергаться философскому исследованию, а это и ведет к тому, что не проводится грань между социальной наукой и социальной философией.

Даже позитивисты различных направлений, несмотря на то, что в их понимании философия не отличается от наиболее обобщенных выводов науки, проводят это слияние социальной науки с социальной философией. Им проникнута социальная система Конта, оно лежит в основании построений социолгов-натуралистов, наконец, в особенно яркой форме оно осущес­твляется экономическим материализмом. Тем более склонны к этому слиянию социальной науки с социальной философией философы-идеалисты, особенно те из них, которые недоста­точно критически относятся к своим чисто научным постро­ениям. Так, оно принципиально отстаивается Р.Штаммлером и воплощено во всей его системе, хотя у него можно встретить и противоположные заявления. Чрезвычайно ярким выраже­нием его является выше отмеченная книга С.Н.Булгакова "Философия хозяйства". Прежде всего это не "философия хозяйства", а "философия культурной деятельности человека". Так как во всей книге С.Н.Булгакова культурно-творческий Принцип совершенно неправильно заменен хозяйственным Принципом, то философская часть книги приобрела такой вид, Как будто бы она имеет более близкое отношение к социальной Пауке, чем это соответствует существу дела. С другой стороны, ^с°Циально-научная часть книги С.Н.Булгакова чересчур кратка, схематична и суммарна. К тому же в ней больше выдвинуты Элементы научного знания, свидетельствующие скорее о сла-

108

109

/

\

бости и малоценности его, чем о его противоположных свой-- ствах. Конечно, С.Н.Булгаков не смешивает социальной фи­лософии с социальной наукой; он их строго различает. Но в то же время он их сливает в едином знании и при этом социальной философии достается львиная доля, а социальной науке приходится удовлетворяться лишь крохами. Нельзя, конечно, отрицать научной пользы и от таких построений. Несомненные факты свидетельствуют, например, о том, что социальная система Р.Штаммлера, несмотря на всю ее несо­стоятельность в целом, дала толчок многим исследованиям и обратила внимание на такие стороны вопроса, которые раньше '* игнорировались.

Но все это не выводит социальные науки из того пара-' личного состояния, в котором они находятся. Чтобы прекра­тился кризис, переживаемый социальными науками, должно быть прежде всего уничтожено их рабство перед социальной философией. Социальные науки должны быть выведены на широкую дорогу чисто научного знания, по которой уже давно шествуют науки естественные. Для этого в первую очередь их необходимо отграничить от социальной философии, подобно тому, как естественные науки отграничены от натурфилософии. Вероятно здесь эта граница пройдет по иной линии, чем там; ^; очень может быть, что социальным наукам, как таковым, будет ■ предоставлена более узкая область, чем соответственная область ч естествознания. Но эта область все-таки существует. И чрез­вычайно важно утвердить ее в качестве настоящей науки, а ■> не в виде лишь собрания материалов и мнений.

Вторая причина чисто научного кризиса, переживаемого

* социальными науками, менее существенна и более преходяща. Она заключается, как отмечено выше, в господстве психоло­ гизма в социальных науках. Здесь проблема психологизма также

¹ осложнена. Не только само социальное знание, как и всякое знание, психологично, но и объект его — человек — имеется

* здесь в виду, прежде всего, как психическое существо. Поэтому здесь и возникло предположение, что весь материал социаль­ ных наук заключается в психических процессах или должен быть сведен к ним. Зародыш этого социально-научного пси­ хологизма сказался уже в том течении немецкой научной

' мысли, которое поставило своей задачей исследование "наро-' дной психологии" (Volkerpsychologie) и было создано когда-то Лацарусом и Штейнталем. Затем провозвестником его явился философ В.Вундт, хотя он и не так далеко пошел как со--' временные его сторонники, не признающие себя в большин­стве случаев последователями В.Вундта. Увлечение социально-научным психологизмом в последнее время очень велико. Чрезвычайно яркий продукт этого увлечения представляет из себя вышеизложенное теоретическое построение В.Зомбарта. У

нас этот психологизм в самых крайних его выражениях про­водится Л.И.Петражицким.

Сам по себе психологизм не представлял бы опасности для утверждения объективизма социально-научного знания. Он был бы известным, может быть, особенно односторонним научным направлением наряду с другими. Конечно, устранение всяких материально-субстанциональных элементов из социальных наук лишает их устойчивости. Но главная опасность психологизма для социальных наук в близости психологии к философии. К тому же психологизм ведет к худшей форме философии, именно к солипсизму. Однако психологизм очень легко может быть превзойден в социальных науках. Для этого необходим только более тщательный и беспристрастный анализ социальных явлений, не сводимых к психическим процессам. Параллельно с этим надо более точно установить, что может давать как теоретическая, так и описательная психология для познания социальных явлений.

V

Социальные науки могут быть утверждены в качестве объективного научного знания только тогда, когда будет осознана их истинная логическая и методологическая природа. Эта логическая и методологическая природа социальных наук не есть нечто, что должно быть наново открыто, придумано или декретировано социальным наукам, а то, что уже заклю­чается в них. Как во всех вообще логических и методологи­ческих исследованиях надо исходить из наличного состояния науки, так и в данном случае точкой отправления должны служить те теоретические знания, которые уже накоплены в социальных науках. Но эти теоретические знания необходимо подвергнуть строгой критике и анализу.

Осуществить эту критику и анализ уже выработанных социально-научных теорий можно только исследовав приме­нявшиеся при их построении приемы мышления. Лучше всего можно исследовать, какие приемы мышления применяются и Должны применяться в социальных науках, если распределить все встречающиеся при этом вопросы между небольшим числом основных проблем. Таких основных проблем логики и мето­дологии социальных наук три.

Прежде всего это вопрос о том, как образовывать соци­ально-научные понятия. Этот вопрос нельзя сводить к про­стому отношению между общим и частным в социально-Научном знании, к чему сводится значение понятий. Свойство социально-научного материала таково, что основной вопрос При образовании понятий заключается здесь в получении тех Наиболее простых элементов, из которых должны состоять

110

111

понятия. Всякое понятие состоит из признаков, а признаки должны быть хотя бы относительно просты. Но предметы социально-научного исследования в высшей степени сложны и многообразны. Логическая и методологическая задача и заключается в том, чтобы показать, как добываются те наиболее простые признаки социальных явлений, которые могут быть сведены в определения действительно научных понятий. С этой точки зрения и должны быть критически проанализированы прежде всего наиболее основные социально-научные понятия. Таковы понятия общества, государства, права, хозяйства и т.п. Вторая основная проблема логики и методологии общес­твенных наук заключается в вопросе о том, насколько при­менимо причинное объяснение к социальным явлениям. Иначе говоря, в каких формах и видах причинные соотношения могут служить для понимания последовательности социальных явле­ний? Конечно, вопросы о причинности и закономерности, о сложных причинах, о многозначности причин и т.д. приоб­ретают своеобразное значение в применении к социально-научному материалу. Но особенный интерес вызывает здесь выяснение принципиальной противоположности между уста­новлением, с одной стороны, общих причинных соотношений, а с другой, раскрытием причинной связи в индивидуальных

рядах событий.

Наконец, третья социально-научная логическая и методо­логическая проблема заключается в определении роли и зна­чения норм в социальной жизни. Что нормы известным образом формируют социальную жизнь, не подлежит сомнению. Но в чем заключается их воздействие на социальные группировки и в каком отношении находится это водействие к действию причинных соотношений — эти вопросы должны быть про­анализированы логически и методологически. В связи с во­просом о роли норм в социальной жизни необходимо касаться и проблемы оценок и значения целей для того или иного хода социального процесса.

Мы можем и иначе формулировать эти логические и методологические задачи социально-научного познания. Сперва социальные явления представляются нам как единичные и неповторяемые. В таком виде они устанавливаются и иссле­дуются . историками. Но какой бы интерес ни возбуждало в нас знание отдельных, особенно выдающихся событий, совер­шающихся в человеческих обществах, как бы ни были близки нам судьбы этих обществ, такое знание не может вполне удовлетворить нас. Следуя известным научным запросам, мы стремимся узнать, в чем заключается и закономерность соци­альных явлений. Для этого необходимо подвергнуть социальные явления сложной и многосторонней научной обработке. Раз­личные ступени этой обработки, более или менее связанные

между собой и сменяющие друг друга последовательно, могут быть сведены к трем главным стадиям. Прежде всего мы должны отказаться смотреть на индивидуальные особенности каждого отдельного события, а искать в них общие черты, чтобы, найдя их, группировать их по сходству. Этим путем мы должны подготовлять образование социально-научных понятий. Стремясь таким образом заменить с соблюдением вышеуказанных правил представления о единичных явлениях социально-научными понятиями, мы в конце концов обобщаем их или применяем к ним категорию общности. Но дальше, как мы видели, перед нами возникает задача установить причинные соотношения, объясняющие возникновение и исчезновение тех или иных социальных явлений. В этих причинных соотношениях должно быть выделено то, что совершается необходимо, т.е. происходит везде и всегда, где есть соответствующие данные. Следовательно, устанавливая причинные соотношения, мы применяем к социальным явле­ниям категорию необходимости. Наконец, наряду со стихий­ными элементами в социальном процессе, мы должны опре­делить и роль сознательного воздействия на него людей. Это сознательное воздействие наиболее ярко выражается в уста­новлении норм, регулирующих и направляющих общественную жизнь. Так как нормы устанавливаются в виду того, что в общем сознании укрепляется убеждение, что известные дей­ствия должны совершаться, а сами нормы и выражают какое-нибудь долженствование, то исследование их роли и вообще роли сознательной деятельности человека в социальном про­цессе и есть применение категории долженствования к его научному познанию. Итак, три основные задачи социально-научного познания заключаются в обработке социальных явлений с точки зрения категорий общности, необходимости и долженствования.

Все остальные вопросы логики и методологии социальных наук так или иначе входят в эти три основные логические и методологические проблемы. Две первые из них должны ставиться и решаться совершенно независимо от социальной философии. Ведь это — проблемы общие для социальных и естественных наук. В каждой из этих научных областей они лишь приобретают особую модификацию. Только третья про­блема нуждается и в социально-философском рассмотрении.

Всестороннее уяснение логических и методологических при­емов и средств, находящихся в распоряжении социальных наук, приведет, несомненно, к утверждению научной объективности Доставляемых ими знаний. Это путь, ведущий к самосознанию Науки. А самосознание не только у людей, но и у наук способствует их самоуважению. Тогда прекратится и рабская зависимость социальной науки от социальной философии.

112

113

■/"

¹ * Хвостов B.Mi *

"'.Г..

ПРЕДМЕТ И ЗНАЧЕНИЕ СОЦИОЛОГИИ¹

>

Названием "социология" со времен Конта обозначается основная и наиболее общая наука об обществе. Существует очень обширная группа наук, которые все в совокупности покрываются общим именем социальных или общественньгх наук. Все эти науки имеют своей задачей исследование от­дельных сторон общественной жизни. Науки исторические берут эту жизнь во всей конкретности ее проявлений и знакомят нас с последовательной сменой во времени тех событий и устойчивых состояний, которые имели место в протекшей жизни общественных групп; при этом предметом своего изу­чения история делает именно отдельные общественные группы и отдельные неповторяющиеся процессы в их минувшей жизни. Хронологические и географические определения конкретизи­руют материал, изучаемый историком. Другие группы общес­твенных наук в отличие от истории берут как предмет своего изучения отдельные стороны общественной жизни, но иссле­дуют их уже в ином, абстрактно-обобщающем направлении, стремясь получить такие выводы, которые были бы свободны от хронологической и географической конкретности, но имели бы значение для всех времен и мест. Науки филологические изучают в этом направлении явления из жизни языка, одного из самых важных продуктов и условий общественной жизни. Науки экономические имеют своей задачей анализ тех общес­твенных процессов, которые возникают в связи с заботой человеческих групп об удовлетворении своих материальных потребностей. Науки юридические обращают свое внимание на те более или менее принудительные правила, которые созда­ются в человеческих обществах для регулирования происхо­дящих в них процессов. Во всех этих случая конечной целью исследования является открытие общих и неизменных законов, которым подлежат явления языка, экономики, права и поли­тики.

Но, как бы ни были абстрактны и общи выводы отдельных групп общественных наук, есть такие общие вопросы, которые не входят в компетенцию ни одной из них, но разрешение которых одинаково важно для всех них. Такой характер имеет вопрос о том, что из себя представляет самое общество и процесс его жизни во всей полноте. Ясно, что подобного

■Из кн.: Хвостов В.М. Социология. Введение. Ч. Г. Исторический очерк учений об обществе. М., 1917.

\

¹ вопроса не может делать предметом своего исследования ни

! история, ни философия, ни экономика, ни юриспруденция или

политика, так как он выходит за пределы компетенции всех этих наук и в то же время является основоположным для всех | них, ибо от ответа на этот вопрос зависит и характер ответов

₍ на те частные и более узкие вопросы, которые разрешаются

. этими общественными науками. Разрешение этих основных

' вопросов об обществе и берет на себя социология или общая

наука о явлениях общественности. Социология оказывается такой же основной наукой для группы общественных наук, i какой биология или общая наука о явлениях жизни оказывается

для наук, изучающих отдельные проявления жизни и отдельные j стороны жизненной организации, каковы анатомия, физиоло-

гия, ботаника, зоология.

Общественность представляет собой чрезвычайно важное явление. Обществом в самом широком смысле этого слова можно назвать всякое взаимодействие живых существ, выра­жающееся в происходящем между ними в той или иной форме обмене, духовными содержаниями и в совершении на этой почве совместных актов и поступков. Такое взаимодействие

(замечается на всей лестнице живых существ, начиная с самых низших ее ступеней. Колония полипов, которые совместно питаются, стаи рыб, собирающиеся под влиянием морских или речных течений и температуры воды и сообща передвигаю­щиеся, вереницы птиц, совместно перелетающих в теплые края, стаи волков или иных хищников, общими силами организующих свои нападения, стада травоядных животных, совместно пасущихся и охраняющих свою безопасность осо­быми часовыми, организованные по принципу разделения труда общества пчел, муравьев и т.п. насекомых, образующие слож­ные кооперации для добывания себе пищи и воспитания своего потомства, —. все эти явления уже попадают в область об­щественности и их не может игнорировать социолог, так как они предвозвещают собою человеческие общества. Конечно, взаимодействие живых существ во многих из этих образований имеет еще весьма малосознательный характер; в значительной степени оно покоится на действии простых тропизмов и инстинктов. Но и эти явления не могут быть всецело считаемы выражением только физико-химических процессов. Известная, хотя бы и самая минимальная доля сознания здесь участвует.. Она то и получает большое значение в глазах социолога как та почва, на которой постепенно выросло в высокой степени духовное человеческое общество.

Изучение общественных процессов для человека представ­ляет чрезвычайный интерес. Мы убедимся в течение нашего исследования, что изучение человека вообще только и мыслимо в связи с изучением общества. Человек по самой своей природе

114

115

/

является общественным существом; вне общественных групп люди никогда не существовали и существовать не могли. Самая разумность человека, как будет показано ниже, создалась на почве общественности и общество, можно сказать, древнее человеческой личности в том смысле, что разумная и созна­ющая себя личность, развитая индивидуальность выросла только на почве общественных процессов в результате благоприятных для этого условий общественной жизни.

При всей важности, которую имеет создание социологичес­кой науки для людей, следует сказать, что эта наука и в наше время еще очень мало разработана и далека от сколько-нибудь завершенного состояния. Как мы увидим, спорными являются самые основные вопросы как методологического, так и ма­териально-научного характера. Современные социологи делятся на целый ряд школ и направлений, принципиально между собой разногласящих. Само выделение социологии в особую научную дисциплину произошло очень недавно, уже в XIX столетии, и до сих пор эта дисциплина не нашла себе общего признания. Есть ученые, которые не хотят знать социологии как особой науки, есть ученые, которые хотят ее растворить без остатка в какой-нибудь другой научной дисциплине, и в то же время нет почти ни одного университета, по крайней мере, на континенте Европы, который ввел бы изучение социологии в свои основные учебные планы и дал бы ей такое место в академическом преподавании, которое бы соответство­вало принципиальному значению этой науки.

Причины такого положения дела лежат в истории наук. В общем они сводятся к тому, что социология имеет предметом своего изучения настолько сложные и запутанные явления, что человеческая мысль могла с ними сколько-нибудь успешно справиться только после очень долгих усилий и по преодолении разнообразных и многочисленных препятствий, Долго наука не могла напасть на надлежащий предмет изучения и подменяла изучение общества изучением более частных явлений того же порядка. Долго не могла она установить правильных методо­логических точек зрения при изучении общественных процес­сов. •

Собственно, вопросы общественной жизни с очень давних времен остановили на себе внимание человеческого ума. При самом зарождении научной мысли эти вопросы начинают дебатироваться в древне-греческой философии и затем разра­ботка их уже никогда не прекращается. Но долго предметом исследования и размышления является не общество в широком смысле этого слова, а только одно из проявлений обществен­ной жизни, именно: государственный союз. Конечно, государ­ство в жизни культурных людей занимает огромное место и имеет чрезвычайно важное значение чуть ли не для всех сторон

человеческой деятельности. Нет поэтому ничего удивительного, что именно на государстве и остановились прежде всего философская и научная мысль. Но тем не менее такое изучение государства как самодавлеющего целого не могло быть пра­вильным и не приводило к хорошим результатам. Ведь госу­дарство само по себе есть только один из видов человеческого общества. Этот вид общения появился не сразу, а напротив, составляет продукт уже весьма развитой жизни. Появлению государства предшествовала очень разнообразная общественная жизнь, без знакомства с которой не может быть ясна сущность самого государства. Да и появившись, государство, несмотря на свою силу и важность, несмотря на разносторонность своей деятельности; все-таки не вытеснило вполне и не упразднило других видов человеческого общения. Поэтому и для более высоких культурных ступеней изучение государства вне связи с остальной общественной жизнью, на которую государство влияет, но от которой оно и зависит, было бы очень неполным и односторонним. Хотя это понимал уже в древности такой глубокий ученый, как Аристотель, однако уже в течение очень долгих веков дело оставалось в прежнем положении и пред­метом изучения было только государство, а не общество во всей широте его проявлений.

Но этим недостатки литературы, посвященной изучению общественных процессов, не ограничивались. И само государ­ство изучалось под односторонним углом зрения. Именно, не проводилось отчетливого различения между природой и куль­турой, между тем как такое различение особенно важно во всех тех научных дисциплинах, которые имеют дело с чело­веком и его деятельностью.

Дело в том, что науки о человеке как о сознательном существе в том отношении сложнее и труднее наук о мире физическом, что им приходится иметь дело не с одной только природой и не с одной природной закономерностью. Человек тем отличается от прочих существ, известных науке, что он ставит себе сознательные цели, изучает окружающий его мир и себя самого и начинает воздействовать на мир, переустра­ивать его в духе своих планов и намерений. Таким образом, рядом с природой появляется то, что мы называем культурой, т.е. рядом с миром, как он сложился без участия человеческого размышления, возникает мир, переработанный человеческим сознанием. Науке необходимо разобраться в сложных вопросах, возникающих из такого положения вещей. Необходимо опре­делить взаимное отношение природы и культуры, и в каждом Данном случае выяснить, что в изучаемом явлении приходится ^на долю натуры и что на долю культуры. Решение всех этих вопросов может быть разнообразно, но ставить их необходимо. Если при изучении, в частности, общественных процессов

116

11.7

игнорировать какую-либо из этих сторон, то изучение это будет неполное и неправильное. В общественной жизни также происходят чисто природные процессы, проявляется известная закономерность, независящая от человеческого сознания и не могущая быть измененной человеческим воздействием. И в тоже время совершенно несомненно, что многое в устройстве и жизни общества может быть изменено и переделано созна­тельным воздействием человека. При изучении общества поэтому необходимо также проводить различие между натурой и культурой.

Между тем, такое различие долго не делалось. И притом в большинстве случаев от этого страдало изучение натуры, которую ч!асто совсем не замечали за общественной культурой. На общество, или вернее на государство, которое одно только изучалось из всех видов общества, смотрели как на целиком продукт культуры. В государстве видели не произведение закономерного течения природных процессов, но изобретение человеческого разума. Его сравнивали с машинами, сооружен­ными людьми, и придавали человеческому сознанию преуве­личенную роль как в возникновении государства, так и в его дальнейшем бытии. При этом не замечали действия в жизни государства таких сил, которые не зависят от сознания и воли людей, часто работают даже неприметно для человеческого глаза и производят последствия колоссальной важности. Ко­нечно, такое состояние общественного знания не может

* считаться совершенным.

В связи с этим представлением о государстве как об ' искусственном сооружении людей стоит еще один важный

дефект более ранних произведений в области общественных ' наук, дефект уже методологического характера. Он состоял в v том, что при изучении государства не умели провести различие t* между каузальной и нормативной точкой зрения, что придавало s всем трудам о государстве двойственный и неопределенный •\ характер. Исследования того, что есть и было, смешивались

с рассуждениями о том, что желательно и что должно быть,

* и притом смешивались иногда в такой степени, что трудно -' установить, о чем именно рассуждал автор в том или ином

месте своего произведения, хотел ли он изобразить государство,

как оно проявляется в действительности, или же начертать

: образ идеального государства. Такое положение было довольно

естественно именно при указанном воззрении на государство

: как на искусственное сооружение людей. Будучи произведе-

' нием сознательного человеческого творчества, государство

••- должно было служить определенным целям; естественнее всего

•••' было рассматривать его постоянно с той точки зрения, на-

• сколько успешно оно служило этим целям, и тут же попутно

. предлагать разные реформы, которые сделали бы его более

пригодным орудием для этих целей. Реформы эти выводились из природы государства, так как сама эта природа представ­лялась в телеологическом виде. Естественным, отвечающим природной сущности государства, именовалось как раз то, чего в действительных государствах не находили, но что казалось более соответствующим целям государства. Подобные квали­фикации "естественного" и вводят читателя в заблуждение, ; ожидая под "естественным" найти изображение действитель-- ной природы государства, он получал на самом деле норма­тивные построения. Так как при такой постановке дела на факты действительной жизни обращали сравнительно мало внимания, то часто и не заботились о разграничении в из­ложении фактического материала от нормативных предложе­ний. Все это часто делает для современного читателя весьма трудным понимание соответственных литературных произведе­ний и, конечно, далеко не служит к выгоде научного иссле­дования.

Таким образом, в самой природе государства как предмета научного изучения заключались некоторые основания для вредного в научном отношении смешения каузальной и нор­мативной точек зрения, Но была для этого смешения и другая, более общая и более глубокая причина. Она заключалась в том, что сама идея причинности и закономерности лишь очень медленно и преодолевая большие препятствия пробивала себе дорогу в сознание людей. Певоначальные представления о причинности носили как раз такой характер, что идея кау­зальности и идея финальности мало разграничивались.

На самых ранних ступенях культурного развития идея всеобщей и необходимой закономерности совершенно отсут­ствует. Мир не представляется еще людьми подчиненным постоянным и неизменным законам; в нем видят скорее проявление сил довольно капризных, которые поддаются просьбам, увещаниям и угрозам и свободно могут допускать в своем действовании отступления от привычных путей. Мир полон чудес, которые, в сущности, даже и не представляются таковыми; это — правомерные и нормальные проявления свободы божественных сил, управляющих ходом вещей. Если в деятельности этих сил и усматривается какой-нибудь поря­док, то он строится скорее на подобие сравнительно свободной психической причинности, нежели строгой математически-Механической. Мир кажется чем-то живым, подобным чело­веку; причинность природы вызывается эмоциями и желаниями присутствующих в ней таинственных существ. Подобно чело­веку эти существа более свободны, чем связаны. На них можно воздействовать средствами, аналогичными с теми, которыми люди воздействуют друг на друга. Греческое название для причинности в буквальном смысле слова означает "винов-

118

119

ность". Когда Геродот говорит о причине греко-персидских войн, то он имеет в виду планы и рассчеты людей; причин­ность же от воли людей не зависящая, сводится в его пред­ставлениях к актам богов, вмешивающихся в ход событий, причем особенно его интересует Немезида, карающая людей за чрезвычайную самонадеянность и гордыню. Более трезвый мыслитель Фукидид также в своей истории занимается, глав­ным образом, изучением человеческих сознательных поступков; остальная же часть причинности покрывается у него смутным обозначением капризной "судьбы". Даже таким крупным философам как Платон и Аристотель природная закономер­ность представляется не столько проявлением строгой каузаль­ности, т.е. зависимости будущего от прошедшего, сколько целесообразности, т.е. стремления к поставленным в будущем целям; так как в -известных случаях цели могут и не дости­гаться, то в природе можно различать правильные и непра­вильные процессы. Формы государств бывают правильные и извращенные, рабство может быть естественным и искусствен­ным и т.п. Не пренебрегает и Аристотель ссылками на «судьбу».

И впоследствии философская мысль долго еще гораздо больше придает значения силам, формирующим мир (causa formalis) и стремящимся к целям (causa finalis), нежели при­чинам в тесном смысле этого слова (causa efficiens).

Соответственно с этим долго и понятие закона природы не получает надлежащей определенности. Слово «закон» само по себе двусмысленно; законами мы называем, во-первых, те формулы, в которых выражаем обобщения, передающие пос­тоянный и неизменный порядок процессов, происходящих в природе, во-вторых, те формулы, в которых выражаются предписания какой-нибудь власти, обращенные к воле людей. Разница в обоих случаях огромная. Законы в первом смысле, хотя и формулируются людьми, но содержание их от воли людей не зависит; эти формулы должны выражать собою порядок природы и потому законы в этом- значении слова неизменны и вечны; они не могут быть никем и ничем нарушаемы. Законы во втором смысле, напротив, суть нормы, создаваемые повелевающей волей, изменчивые, как и все акты этой воли; они обращаются к воле людей и этой волей могут быть нарушаемы.

Уже в древнейшей философии мы встречаемся с намеками на понятие закона в первом смысле слова. По-видимому, такой закон мира отыскивал уже Гераклит, о таких законах говорили стоики и еще более эпикурейцы, которые особенно далеки были от мысли о произвольном вмешательстве богов в ход земных событий. Но у других философов понятие закона сводилось часто к целесообразным распоряжениям разума-строителя, соорудившего мир и преследующего в нем свои

определенные цели, которые могут и не достигаться. В сред­невековой литературе закон природы вполне определенно понимается как нормативное предписание божественной воли с телеологическим характером.., при определении закона больше всего обращали внимание на деонтологическую сторону, на отношение закона к предписанному им поведению. Что же касается неизменного порядка физической природы, то им занимались сравнительно очень мало; предметом главного внимания был нравственный закон, а не ход вещей в остальной природе.

Только в XVII столетии под влиянием успехов математи­ческого естествознания начинает прочно укрепляться идея вечной и неизменной закономерности процессов природы. Создается учение о механической причинности, действие которой незыблемо проявляется во всех процессах физической мира. При этом однако очень долго еще не умеют провести отчетливого разграничения между причинностью в процессах природы и логической необходимостью, в нашем мышлении. Рационализм XVII века убежден, что природа вполне разумна и потому различие между логическим законом достаточного основания и принципом причинности в процессах, происхо­дящих в пространстве и времени, долго остается не совсем ясным мыслителям этой эпохи. Очень хорошо все это выра­жено Спинозой. С одной стороны Спиноза убежден в без­условной причинности, проникающей весь мир. В "Этике" ч.1 теорема 29 гласит: "в природе вещей нет ничего случайного, но все определено к существованию и действию по известному образцу из необходимости божественной природы"; теорема 33 развивает дальше эту мысль: "веши не могли быть произведены Богом никаким другим образом и ни в каком другом порядке, чем произведены". Но с другой стороны в ч.П теорема 7 устанавливает положение: "порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей"; в этом положении мы встречаемся как раз с указанным смешением логической зависимости и природной причинности. Со времени Юма и Канта серьезной философской проблемой становится именно отношение нашего мышления к принципу причинности; дебатируется вопрос о том, коренится ли принцип причинности в области эмпири­ческого мира или же в самом познающем интеллекте.

Как бы то ни было, с XVII века физические науки положили в свою основу принцип механической причинности. Тогда же была сделана попытка перенести этот принцип и в область явлений духа, создать рациональную психологию, аналогичную в своем построении с рациональной механикой. В то же время пытались строить и системы социальной физики, т.е. приме­нить механическое объяснение к вопросам государствоведения. Но эти попытки оказались совершенно неудачными. Долго еще

120

121

проведение идеи причинности и закономерности в область, где приходится иметь дело с человеческими поступками, натал­кивается на большие затруднения. Ведь эта область тем и отличается от сравнительно простого физического мира, что здесь проявляется какая-то свобода, какое-то творчество, с которыми мы не встречаемся при изучении физических яв­лений. Возникает вопрос: может ли быть совмещена идея причинности с этой свободой или нет? Если такое совмещение окажется невозможным, то надлежит ли отбросить свободу ради причинности, или же, наоборот, пожертвовать причин­ностью ради свободы? Эти затруднения не вполне преодолены и в наше время. Хотя и существует психологическая наука, но ее представители и теперь разногласят по вопросу о характере психической причинности и о свободе воли.

Между тем правильная постановка вопроса о природе человеческого общества, как мы увидим ниже, возможна только на психологической почве. В настоящей книге я постараюсь доказать, что вопрос о реальности общества может быть решен только на почве представления о душе как об активном непространственном процессе. Если смотреть на душу отдель­ного человека как на устойчивую, раз навсегда данную ве­личину, как на "простую субстанцию", то единство и реаль­ность общества не могут быть поняты и приняты. Ведь тогда придется и для единого общества искать также соответственную простую субстанцию, Между тем найти такую субстанцию представляется совершенно невозможным. Представление же о душе как об активном процессе, как о деятельности дает возможность сравнительно легко разрешить проблему единства общества. Общество также есть активный процесс. Под именем общества мы разумеем единый процесс общения, который происходит между индивидуальными процессами духовной жизни, именуемыми душами отдельных людей. Ввиду присущей процессу духовного общения и взаимодействия самостоятель­ной закомерности, он может быть рассматриваем как особая цельность и составляет предмет особого изучения. Вот почему должна существовать особая социологическая наука.

История психологии нам показывает, как медленно входило в сознание людей это представление .об активном, не субстан­циональном характере духовной жизни. Представления людей о душе начали развиваться вовсе не с изучения явлений сознания, которые составляют самую суть современной пси­хологии, но совершенно из других источников. Душа привле­кала к себе внимание людей на первых порах, с одной стороны, как самостоятельный невидимый дух, который может отделять­ся от тела, переживать его, переселяться в другие тела, и который служил предметом религиозного страха и поклонения, с другой же стороны — как организукйций принцип живого

тела, столь же смертный, как и само тело, и понимаемый в материалистическом смысле как особо тонкое вещество, за­нимающее пространство. Отсюда развилось двоякое направле­ние в позднейшей психологической науке: наука о духовной простой субстанции, которая сделалась предметом религиозно-метафизических спекуляций, и наука о жизненных процессах, для которых духовные явления играли роль организующего начала, регулятора и направителя. Метафизическая "рацио­нальная" психология усердно разрабатывалась философами средневековыми и нового времени, пока ей не был нанесен жестокий удар Кантом с его критикой учений о духовной субстанции. Но этот мыслитель также отвлек психологию с надлежащего пути, так как отрицал непосредственную данность психических переживаний, выделив совсем из области эмпи­рических духовных явлений "трансцендентальные" условия познания, перед которыми на равных правах развертываются явления как физического, так и психического мира. На почве же исследования биологических проблем наука о душе при­нимала нередко ярко материалистическую окраску и чрезмерно сближалась с науками о мире физическом, так что в психо­логию стремились перенести все методы естествознания, не исключая даже количественного измерения. Часто эти два направления вступали между собой в своеобразные сочетания, придававшие двойственный характер всей психологической теории. Это мы видим в психологических учениях Платона и Аристотеля, у схоластиков, в психологии Вольфа и его школы; ярко выражен такой дуализм в наше время в учении Фехнера. Иногда даже прямо различались две души: низшая, раститель­ная и смертная, и высшая, неразрушимая и даже индивиду­ально-бессмертная.

Что касается явлений сознания, то на них обратили вни­мание позже всего и лишь в новейшее время стала постепенно укрепляться теория духовной активности и качественно-твор­ческой психической причинности. Некоторые намеки на такое представление о духовном процессе содержатся в учении о душе представителей стоической философии, в волевых теориях Августина и Дунса Скота; более твердую основу заложил для этой концепции Лейбниц, в философии которого монада есть духовное существо, творчески порождающее из себя весь мир. Метафизика Фихте, Шеллинга и Гегеля шла навстречу такому пониманию духовной жизни; в наше время под него подведена прочная научная опора трудами, главным образом, Мэн де Бирана во Франции и Вундта в Германии. Но рядом с таким представлением о душе все время держались и держатся попытки распространить на духовную жизнь физико-механи­ческую закономерность. Сторонники подобных воззрений обыкновенно атомизируют духовную жизнь и стараются изо-

122

123

бразить ее как особый вид механики простейших элементов, каковыми обычно выставляются ощущения и представления. Такой характер носила психология эпикурейцев, к подобной же концепции в большей или меньшей степени всегда скло­нялись все представители психологического интеллектуализма, противополагаемого волюнтаризму. Некоторые последователи этого направления приходили к сильно выраженным матери­алистическим теориям, как, например, Гоббс. Другие понимали нематериальный характер духовных процессов и тем не менее не отказывались от создания психической механики простей­ших элементов. Такой характер носят учения английских ассоциоцианистов и германская школа Гербарта. Один из представителей английской психологии — Дж.Ст.Милль — доходит до концепции "духовной химии", т.е. признает, что результаты психических процессов представляют собой нечто отличное от своих причин, и с известными оговорками до­пускает даже свободу воли, но все-таки принципиально не отделяет психической причинности от физической¹.

Так как механистические теории духовной жизни и в наше время еще упорно поддерживаются многими психологами и не психологами, то под их влияние попадают и социологи. В таком случае им не удается построить удовлетворительной теории общественного процесса и решить вопрос о реальности и единстве общества. Этими недостатками отличаются... даже работы некоторых социологов, причисляющих себя к психо­логической школе, как, например, Тард.

Наконец, вредно отражалось на науке об обществе и то обстоятельство, что долго не умели провести принципиального разграничения между историческим и социологическим изуче­нием общественных явлений. Внимание историков, конечно, всегда было сосредоточено на общественных явлениях. Притом и историки, подобно юристам и политикам, долгое время исключительным предметом своих исследований делали госу­дарство. Разрабатывалась, главным образом, история полити­ческая, дипломатическая и военная. Лишь в недавнее время, в сущности, не раньше XVIII века, стали привлекать к изу­чению и другие стороны общественной жизни, приурочивая их опять-таки к эволюции государства. Только во второй половине XIX столетия начали более или менее отчетливо вырисовываться контуры так называемой культурной истории, которая тем и отличается от истории политической, что она не ставит государство в центр своих изысканий, но обращает преимущественное внимание на эволюцию других сторон общественной жизни, более или менее независимых от госу-

дарства, и других видов общественных соединений помимо государства.

Но история не есть социология. В то время как социология ставит своей задачей абстракции и обобщения, хочет найти вечные и неизменные законы, по которым происходят общес­твенные процессы всегда и везде, история занимается деталь­ным изучением конкретной общественной действительности, изучает отдельные события и состояния в определенные моменты времени и в определенных местах пространства, обращая внимание, главным образом, не на то, в чем эти процессы сходны, но на то, что составляет их отличительные особенности друг от друга. Однако это различие методов и точек зрения долго не сознавалось. Впервые резко выдвинуто различие между знанием номотетическим и идеографическим, между методом генерализирующим и индивидуализирующим трудами Виндельбанда и Риккерта в самое недавнее время, но и теперь это различие усвоено далеко еще не всеми историками и социологами. От этого страдает и история, и социология. Последняя¹ страдает в том отношении, что недостаточное отграничение ее от истории также мешает точной формули­ровке понятия социального закона. Привыкнув в области истории иметь дело с неповторяющимися причинными рядами, социологи переносят то же представление и в общую науку об обществе. В результате под видом социологических законов нередко преподносятся простые схемы разыгравшегося исто­рического процесса или же в лучшем случае законами име­нуются типы общественных процессов, т.е. такие обобщения, которые занимают среднее место между индивидуальной дей­ствительностью исторического характера и неизменными и вечными социальными законами. Типы эти уже потому не законы, что они по самому понятию допускают исключения. А схемы происшедшего исторического процесса потому не могут претендовать на звание социальных законов, что они выражают собой только однократный процесс, а вовсе не неизменный порядок вещей.

В такой ошибке, между прочим, повинен, как мы увидим, и сам основатель социологии Огюст Конт, предложивший в качестве основного социологического закона свою формулу "трех фазисов", которая, в сущности, представляла, только одностороннюю схему происшедшего в определенной группе народов культурного процесса развития... г. i

'См.о психической причинности и свободе воли мою книгу. "Нравственная личность и общество". 1911. С. 99—124.

'О том, как это отражается на истории, см мою книгу "Теория истори­ческого процесса" (изд. 2-е 1914) и добавление к ней "Эволюция исторической науки и ее современное состояние" (1916).

124

125

Франк С.Л.