Глава 3

Шло время. Машуко все глубже уходил в себя. Память играла с ним злую шутку. К вечеру он забывал, что происходило с ним утром. Постепенно его мозг освободился от условностей взрослой жизни, и он стал относиться к окружающей действительности с детской наивностью и непосредственностью.

Со временем Машуко стал объектом для шуток, не всегда добрых и безобидных. И если дети делали это по недомыслию, то издевательства взрослых определялись самыми низменными чувствами. Человек достойный и благородный, независимо от происхождения, никогда не позволит себе из прихоти унизить другого, тем более человека больного. Тогда как завистливый, не снискавший уважения окружающих своими мнимыми достоинствами, готов издеваться над тем, кто слабее, чтобы удовлетворить свое тщеславие.

В своей безответной исполнительности Машуко часто попадал впросак. Поначалу, свидетели злых шуток заступались за него, потом люди привыкли, перестали замечать, посмеиваясь про себя. В суровом обществе, где каждый боролся за выживание, не было места для сантиментов. Жалость считалась уделом слабых, тем более, что у него здесь не было ни друзей, ни родичей. Он был пришлый, чужой, а к таким всегда относились не очень дружелюбно. Машуко взирал на окружающее с наивностью ребенка. Душа его, блуждала в потемках сознания, не реагируя на внешний мир. Все реже случались проблески характера прежнего Машуко. От него осталась лишь виноватая улыбка, будто приклеенная к его лицу. Отрадой для него стала старая кобыла, за которой он ухаживал с особой любовью.

Князь все больше тяготел к туркам, променяв благополучие своих людей на собственное благосостояние. Селим бей, на некоторое время забыл дорогу к нему из-за абрека, появившегося в окрестностях Анапы. Абрек тот наводил страх на турок, беспощадно уничтожая их и, нанося ощутимые убытки. Поймать его никак не удавалось. Отряды, отправлявшиеся на его поиски, бесследно исчезали, вопреки обыкновению адыгов оставлять вестников.

Но с некоторых пор нападения прекратились и, Селим бей снова зачастил к своему другу. Не встречая Машуко, он делал вид, будто забыл о том, что купил его и Жангура. И вот, однажды, он все же напомнил князю о своей покупке.

Аслан-гирею неприятно было напоминание о неблаговидном поступке. Он хотел уйти от разговора, но, боясь, что турок мог случайно увидеть Машуко, признал факт продажи. Посетовав, что Жангур исчез, предложил в любое время забрать его. Князь, подчеркивая свою честность, добросовестно рассказал турку о состоянии Машуко, прибавив, что он спокойный и исполнительный работник. Мстительный турок, не пожелал отказаться иметь гордого воина, хоть и бывшего, своим рабом. Таким образом, участь Машуко была решена.

В доме Селим бея все держалось на страхе и унижении. Ничего похожего на взаимное уважение в этом огромном каменном дворце не было и в помине. Каждый старался ложью, доносами и другими низменными способами упрочить свое положение. Любое благополучие достигалось за счет других обитателей дома. Интриги и подсиживания были здесь образом жизни, а каждый новый обитатель был потенциальным врагом, начиная от жен Селим бея, кончая рабами.

Машуко трудно было понять не только их взаимоотношения, но и язык, на котором они говорят. Все они были представителями разных племен и народов. Турки, татары, греки, адыги, и, даже русские пытались объясняться на каком-то им одним понятном языке. Впрочем, Машуко было все равно. С переменой дома для него ничего не изменилось. Он и здесь стал ухаживать за лошадьми. Ни с кем не разговаривал, никому не мешал.

Случилось так, что, когда Машуко появился в доме турка, Залим находился в Анатолии по делам Селим бея. Это оградило Машуко от его злобных придирок. По возвращению Залим, уверившись, что бывший попутчик его не узнает, оставил его в покое, изредка бросая на него косые взгляды.

Евнух, управлявший домом Селим бея, предупрежденный, что это адыг, старался без надобности его не задевать. Весьма злобный, он не трогал Машуко не из сострадания, а из боязни. Ведь все знали и не понаслышке, что адыга бить нельзя. За это можно поплатиться жизнью.

Кроме того, хозяин часто, хвастая перед гостями, показывал им Машуко, рассказывая, какой это был доблестный воин. Затем красочно расписывал, как он, Селим бей, пленил отважного всадника в стычке, ударив по голове так, что тот даже потерял рассудок. С каждым разом подробностей прибавлялось, но слушатели были разные и, изменения в сказке замечал только евнух. В мужество хозяина он не очень верил, но адыга опасался. Одно радовало; у страшного адыга не было даже кинжала, об этом позаботился хозяин. Сошки поменьше пытались подмять его под себя, но, видя, что новый конюх не реагирует ни на колкости, ни на лесть, отступились, не находя в нем угрозы своему положению.

Несколько месяцев прошли незаметно. Состояние Машуко оставалось прежним. Дом Селим бея располагался недалеко от моря. Машуко часто засматривался на бесконечную гладь. Он часами мог смотреть в одну точку, пока кто-нибудь не отвлечет его. О чем он думал в такие часы, никто не знал, но еще не было случая, чтобы он сам оторвался от бездумного созерцания. Но когда случался шторм, Машуко охватывало беспокойство. Он уходил в конюшню и забивался в дальний угол, заткнув уши. И никакая сила не могла его вытащить оттуда.

Торговля Селим бея процветала. Каждую неделю многочисленные экспедиции, отправленные в разные концы земли адыгов, татар, калмыков и прочих народов, возвращались, привозя новых невольников. Селим бей отбирал лучший товар для отправки в Анатолию, остальных продавал торговцам помельче. Сам он на невольничий рынок не выходил. Работал по заказам для важных людей. Часто такие особы приезжали к нему сами.

На смену мягкой теплой зиме пришла весна буйным цветением деревьев и цветов. Птицы неистовым пением оглашали сад Селим бея.

С приходом весны Машуко будто стал просыпаться от спячки. Неясное беспокойство овладело им. Одолевали непонятные сны. Просыпаясь, он забывал их и мучительно пытался вспомнить. Что-то важное было в них, но что именно - ускользало от него. Только сейчас он стал осматриваться вокруг, чтобы понять, где находится и, как сюда попал. Вопросы возникали один за другим. Спрашивать никого не хотелось; остро ощущалось недоброжелательность окружающих, а сам он найти ответы не мог. Это тяготило его все больше. Улыбка исчезла. Он стал угрюм.

Однажды, в конце весны в доме Селим бея с утра поднялся переполох. Готовились к встрече важных гостей. Хозяин сам обошел свое хозяйство, следя за тем, чтобы все имело ухоженный вид, распорядился, какое именно угощение приготовить.

В полдень во двор Селим бея въехала группа всадников. Впереди крепко сбитый турок преклонных лет в богатой чалме. Слева от него, чуть приотстав, разодетый турчонок лет пятнадцати при полном вооружении. Остальные держались позади плотной кучкой.

Селим бей, склонившись чуть не до земли, почтительно встречал приезжих.

Старый турок остановил коня, и избранный раб подбежал принять его на себя. Но молодой турчонок опередил. Он птицей слетел с коня, подбежал к старику слева, помог сойти с коня, придерживая стремя. Селим бей побледнел, но старик, не обращая внимания на его переживания, поблагодарил молодого человека и поздоровался с хозяином, согласно обычаям в их стране. Это был Осман-паша со своим приемным сыном, родственник и приближенный турецкого султана.

Коней Осман-паши и его сына увели в конюшню, остальных оставили у коновязи. Гости ушли в дом. Селим бей рассыпался в любезностях перед высоким гостем и его спутником, боясь ненароком потерять голову, тем более что основания к этому были и немалые.

Молодой спутник Осман-паши недавно был продан ему Селим беем. Откуда он мог знать, что высокий сановник усыновит его. Теперь одно слово мальчишки могло решить его судьбу. Селим бей проклинал день, когда позарился на семью Жангура, ведь ему нужен был только Машуко. Но, что сделано, то сделано. В конце концов, ему грех жаловаться - за одного мальчишку паша заплатил, как за пятерых взрослых. И теперь нужно проявить всю свою хитрость и изворотливость, чтобы не вызвать гнев старика.

Совершив полуденный намаз, высокие гости расположились на мягких подушках. Рабы вереницей несли угощения. Селим бей подобострастно ухаживал за стариком. Осман-паша не был обжорой, как большинство придворных вельмож. Отведав для приличия немного плова, он поблагодарил хозяина и приступил к делу.

Селим бей пуще всего боялся воздержанности Осман-паши к еде и развлечениям. Хмельного он не употреблял, и было весьма опасно даже предлагать такое. Вся Анатолия знала о его аскетизме и жесткости. Суд у него был скорый, но и слово свое держал. Он был настоящий воин. Словом, с ним очень трудно было иметь дело, но и отказать невозможно. Селим бей не знал, как ублажить его.

- Итак, уважаемый Селим бей, - начал гость, - я получил твой товар и подарки. Благодарю тебя, ты доставил мне удовольствие. Твой человек с честью исполнил поручение и передал мне твое приглашение. Меня очень интересуют черкесские лошади, но помниться мне, ты обещал разыскать родных моего воспитанника. Я надеюсь, не зря проделал этот путь. Ты знаешь, я не люблю морские путешествия, - Осман-паша устало откинулся на подушки. Заметив, как напряглось лицо работорговца, обратился к юноше, - иди Мустафа, осмотрись, прогуляйся.

Селим бей со страхом ожидал этого вопроса. Он знал, что Осман-паша сын черкешенки, уведенной в неволю, во время нашествия Мехмеда-II на Черкесию. Тысячи юношей и девушек были вывезены тогда в Анатолию. Матери Осман-паши повезло, она стала женой одного из военачальников, а сына воспитала в духе своих предков. Славу Осман-паша добыл сам. Будучи настоящим турецким вельможей, он с уважением относился к соплеменникам своей матери. У него было все - и богатство, и положение. Но в одном его обделила судьба: Аллах не дал ему детей.

Три года назад он приезжал в Анапу в угоду своей страсти к коневодству. По дороге в Крым он остановился у Селим бея. В ожидании партии лошадей, Осман-паша прогуливался по саду, когда услышал шум во дворе. Паша не был любопытен, но его внимание привлек мальчишеский крик. В нем было столько ненависти и гнева, и ни капли страха, что старик решил увидеть происходящее.

Двое взрослых мужчин крепко держали за руки мальчишку, третий, вытирая окровавленный нос, стоял в стороне. Селим бей, бешено вращая злобными глазками, примерялся ударить непокорного кнутом. Осман-паша, сам воин, уважал мужество других.

- Что здесь происходит, - спокойно спросил он, - разве пристало такому вельможе как ты, Селим бей, самому брать кнут в руки? Разве у тебя нет для этого людей?

Покрасневший от злости и стыда, Селим бей бросил кнут.

- Эт-тот звереныш ник-кого не признает. Вот уж две недели он у меня, но не хочет понять, что он теперь раб, - от возмущения, он даже заикался.

- Отпустите его. Если он такой несговорчивый, может я его куплю, - думая о чем-то своем, приказал Осман-паша.

Никто не успел шевельнуться, как увесистый камень, брошенный пареньком, полетел в голову Селим бея. Его спасла случайность - он заметил соринку на халате всесильного гостя и наклонился снять его. Камень пролетел, слегка поцарапав ухо. Слуги бросились вязать строптивца.

- Не трогать! – прогремел голос паши, - я покупаю его. Он мой и, что бы он ни сделал, если хоть один волос упадет с его головы, ответите жизнью, - развернулся и ушел.

Дрожа от страха и бессильной ярости, Селим бей чуть не бегом скрылся в доме. Присоединиться к столичному вельможе побоялся, не понимая, чем вызвал гнев в его голосе. В тот же день Осман-паша забрал с собой мальчика, а через некоторое время Селим бей получил от него послание, где тот просил разыскать родных мальчика.

Просьба такого человека равносильна приказу, но выполнить его было невозможно. Селим бей продал их купцу за неделю до приезда Осман паши. Отец мальчика исчез, как сквозь землю провалился. И теперь под пронзительным взглядом сурового старика, Селим бей лихорадочно пытался найти правдоподобный ответ, да такой, чтобы не вызвать его гнев. Однако ничего вразумительного на ум не пришло, и тогда он сказал правду. Уже совсем теряя голову от страха, еле слышно произнес:

- Я смог найти только его дядю, - и еле слышно добавил, - правда, он не совсем здоров.

Осман-паша некоторое время раздумывал, перебирая четки. Затем, вздохнув, сказал:

- Что ж. Значит Аллаху так угодно, - и, словно очнувшись, строго спросил, - а, что с дядей? Ты его избил? Что значит - не здоров?

Селим бей возблагодарил Аллаха, что надоумил не бить Машуко, и, торопясь оправдаться, скороговоркой ответил:

- Нет, нет. Я здесь не при чем. Говорят, он упал с лошади и повредил голову. Потерял память. Как будто никого не узнает. Это было несколько лет назад. Он живет у меня уже полгода, но, ни мои люди, ни я его не трогали. Клянусь Аллахом!

- Ладно, посмотрим. Позаботься, чтобы мальчик пока ничего не знал, - и они перешли к другим делам.

Оставив старших беседовать наедине, Мустафа вышел во двор. Он пристально выглядывал знакомые лица, но у Селим бея никто, кроме евнуха надолго не задерживался. К злобному кастрату он испытывал только неприязнь, и видеть его вовсе не хотелось. Мустафа, скучая, обошел сад, но и здесь ничего интересного не найдя, пошел в конюшню. Он уже скучал по своему жеребцу.

Здесь он застал старика-конюха, обтирающим бока его коня пучком сухого сена. От каждого прикосновения шкура животного мелко дрожала. Видимо, жеребцу это нравилось, и он не протестовал. Мустафу это удивило. Его конь нещадно кусал чужих. Юноша ощутил что-то похожее на ревность и подошел к старику. Конь почувствовал присутствие хозяина и, мотнув головой, тихо заржал. Старик обернулся.

Буря чувств всколыхнулось в груди мальчика. Он узнавал Машуко, но почему он здесь? Еще, не совсем веря своим глазам, спросил:

- Машуко, это ты? – глаза конюха затеплились, напряглись вспоминая. Этот взгляд подтвердил догадку, и Мустафа порывисто заключил Машуко в свои объятия. Тот растерянно улыбался, не понимая, что хочет от него молодой незнакомец. Тогда юноша вытащил из-за пазухи амулет, когда-то вырезанный Машуко, и показал ему.

- Машуко, это я - Жамбот, - глаза юноши, против воли, затуманились, - не узнаешь меня?

- Ж-жамбот, - неуверенно прошептал Машуко. Отодвинул от себя, всмотрелся и, узнав, крепко обнял.

Он отвел Жамбота в дальний угол, где никто им не мог помешать. Юноша засыпал его вопросами, но Машуко ничего не отвечал. Он с бесконечной любовью смотрел на своего любимца, гладил по плечам, удивляясь, как он вырос и повторял его имя. Потом немой вопрос появился в его глазах и, Жамбот, всегда понимавший его без слов, стал рассказывать.

Как их выкрали в роковую ночь, он не знал. Очнулся, связанный с какой-то тряпкой во рту, лежа поперек седла. Похитителями руководил Залим. Он черкес, но служит турку. Он иногда приезжает в Анатолию, доверенным лицом Селим бея. Когда их привезли в дом Селим бея, мать кинулась к своим детям. Залим безжалостно избил ее и уволок куда-то. Больше Жамбот, ни мать, ни брата, ни сестру не видел. Недели через две его купил Осман-паша, очень важный турок. Он хорошо обращался с Жамботом. Сам он турок, но по адыгски говорит, как адыг.

В Анатолии Жамбота нарекли Мустафой, дали хорошую одежду. Он стал жить в доме Осман-паши. К нему относились как к молодому хозяину. Осман-паша обучил его грамоте. Через год он свободно говорил на турецком и арабском языках. Особое внимание приемный отец уделяет военному искусству и учит владеть оружием. Он полюбил его как родного сына, а других детей у него нет и, не желая разлучаться, берет его с собой во все походы. Мустафе нравится такая жизнь, но, время от времени, его душу омрачают воспоминания о родных. Что с ними сталось? Может, Машуко что-нибудь знает о них?

Долго, почти два часа, Мустафа рассказывал о своих приключениях. Машуко слушал его внимательно, но запоминал ли он что-либо, в этом Мустафа не был уверен. Спохватившись, что его могут искать, юноша ушел из конюшни, пообещав, что еще не раз зайдет к нему. Машуко нехотя расстался с ним.

Для домочадцев Селим бея, живших в постоянном страхе, приезд гостей из Анатолии был настоящим бедствием. Малейшая провинность каралась плеткой, а тут еще вернулся Залим, не упускавший случая, поиздеваться над кем бы то ни было. Завидев его, дворовые прятались, а если была необходимость, обходили далеко стороной. Собрав вокруг себя отщепенцев подобных себе, Залим чувствовал себя хозяином в доме Селим бея, который все больше попадал под его влияние. Трусоватый и безвольный турок, в угоду своей алчности, часто поручал грязную работу Залиму. Сам, внешне оставаясь благочестивым. Однако наглость ренегата не знала границ, и временами он позволял себе насмехаться даже над хозяином, а порой, презрительно отмахнуться от его замечаний. Селим бей понимал, что так дальше продолжаться не может, но сделать ничего не мог. Он боялся свирепого черкеса.

Вот и сейчас Залим со своей компанией развлекался, задирая всех, кто проходил по двору. Хозяин с гостем расположились на веранде дома, беседуя о своих делах. Залим, заметив их, увел свою компанию со двора, посчитав за благо лишний раз, не попадаться на глаза гостю. У него были далеко идущие планы.

Когда он впервые побывал в Анатолии, его пленила роскошь и свобода от условностей общества, в которой жили сильные мира. Богатство давало им власть и уважение, а с его наглой смелостью, хитростью и коварством, можно достичь многого. Но без покровителя обосноваться в чужой стране трудно, почти невозможно. Таким покровителем мог бы быть Осман-паша. Но как подобраться к нему, как войти в доверие? Услужливость и лесть не помогли. Купить его он не мог, у него не было столько золота. Надо действовать по другому. И тут пришло на помощь врожденное коварство.

Выйдя из конюшни, Мустафа увидел компанию Залима в укромном уголке сада. Мустафа никогда не забывал, о той роли, которую тот сыграл в судьбе его семьи. До поры, до времени юноша не показывал виду, но не доверял бандиту и был к нему насторожен. Вот и сейчас он был уверен, что шайка негодяев, что-то замышляет.

Скрытый кустами мимозы, Мустафа подошел к компании Залима настолько близко, что мог слышать даже шепот.

- Так, у нас нет времени, - услышал юноша, - если они сегодня поедут к табуну, мы не успеем подготовиться. Надо встретиться с людьми, договориться. Нам нужен хотя бы один день, чтобы все приготовить солидно, по настоящему.

- Ты прав, - послышался голос Залима, - никаких подозрений возникнуть не должно. Ты, Безухий, переговоришь с татарами. Скажи, что кони отборные, адыгские. Предупреди, что нас можно не опасаться, что как бы мы себя ни вели, ущерба им не причиним, что наша доля в добыче одна лошадь на выбор. Понял?

- Как это одна лошадь? – заволновался третий участник заговора, - из-за одной лошади весь сыр-бор?

- Мы вообще ничего не возьмем, - раздраженно ответил Залим, - мы будем спасать Осман-пашу и татар щадить не будем для пущей убедительности. Понял?

- Понял. Это получается, что будем рисковать для собственного удовольствия.

- Дурень. Никакого риска не будет, а выгоды может быть очень много. Покровительство Осман-паши дорого стоит. Понятно тебе? – Залиму долгие объяснения были ни к чему. Он знал, что затея с нападением на важного турка будет выгодна только ему и то при определенных обстоятельствах. Поэтому он поторопился закончить разговор.

- Без нас Селим бей в табун не поедет. Сейчас расходимся и занимаемся подготовкой. Договоритесь, чтобы татары были готовы к утру и постарайтесь выяснить, сколько их будет, хотя это не обязательно. Нам все равно, сколько бы их ни было, всех перебьем. Так я говорю, мои герои?

Похвала понравилась сообщникам и они, бахвалясь, согласились с Залимом. Мустафа незаметно ушел.

Солнце клонилось к закату. Его отблески серебряной дорожкой легли на ровную гладь моря. Осман-паша увидел своего воспитанника и подозвал его.

- Как провел время, мой мальчик? Не скучал? – он ласково улыбнулся.

- Нет, отец. Я хорошо провел время, - Мустафа почтительно склонил голову, - у меня есть новости, - и замолчал.

Осман-паша понял, что юноша желает говорить наедине.

- Хорошо, мы поговорим позже, а сейчас посиди с нами. Ты проведал своего любимца?

- Да, отец. С ним все в порядке. За ним ухаживает мой дядя. Это Машуко. Я рассказывал вам о нем. Сейчас он здесь. Он потерял память, но меня узнал. Отец, мы заберем его?

- Обязательно. Его, по моей просьбе, нашел Селим бей. Честь и хвала ему. Но я должен тебя огорчить, мой мальчик. Следов твоих родных, он найти не смог. Твой отец исчез несколько лет назад, и никто не знает, что с ним. Может, дядя что-нибудь подскажет.

- Нет, отец. Он ничего сказать не может, - Мустафу огорчила неудача с поисками родных, - Возможно со временем у него восстановится память, а пока….

- Что ж, будем надеяться. Все в руках Аллаха. Не переживай, мы знали, что это не легкое дело, - Осман-паша видел, что юноша не все сказал, и повернулся к Селим бею, - значит, с утра поедем в табун, а сейчас мы с Мустафой немного прогуляемся.

Селим бей понял, что гости хотят остаться наедине. Раздосадованный, он послал за Залимом, а гости отправились к берегу моря.

Море было спокойным. Казалось оно тоже готовиться ко сну, даже рокот прибоя стал тише, спокойнее. Осман-паша любовался изумительной природой морского побережья. На родине такого пейзажа не увидеть.

- Да, райский уголок этот Кавказ. Наверное, черкесы - любимцы Аллаха, раз он поселил их в этих краях, - раздумчиво говорил старый вояка. Из груди юноши рвалось сказать: «Поэтому все вокруг и, в первую очередь турки, рвут его на части», но сдержался. Старик долго молчал, возможно, он думал о том же, но с другой точки зрения. Наконец он повернулся к юноше.

- Что за новость ты узнал?

- Отец, я случайно услышал разговор Залима со своими друзьями, когда уходил из конюшни. Они замышляют нехорошее. Завтра, когда мы поедем в табун, на нас должны напасть, - Осман-паша от неожиданности остановился, лицо напряглось, глаза сузились.

- Это происки Селим бея?

- Нет, не думаю. Из разговора я понял, что Залим договаривается с бандой татар, чтобы они напали на нас с целью отбить коней. Сам он, со своими людьми будет защищать вас. Таким образом, он хочет завоевать ваше доверие и покровительство.

- Интересно. Значит, не получилось лестью, решил взять хитростью, - некоторое время старик молчал, перебирая четки, - пусть будет так, как он хочет. О том, что мы знаем о его замыслах, виду не подавай. Наших людей предупреди, чтобы были начеку.

С утра Залим был весел и шумлив. Мустафа догадался, что у него все готово для провокации. Осман-пашу сопровождало четверо преданных воинов и Мустафа. Селим бей хотел взять отряд побольше, но паша отговорил, ведь табун был недалеко. Залим был недоволен, что часть людей пришлось оставить, но при хозяевах спорить не стал.

Впереди поехал Залим со своими людьми, за ними – вельможи. Поезд замыкали телохранители паши.

Осман-паша полагал, что нападение произойдет на обратном пути, в каком-нибудь удобном для засады месте и внимательно присматривался. Проезжая узкую горловину лесистого ущелья, он шепнул что-то Мустафе. Юноша отстал, поджидая своих людей. Через минуту они исчезли среди деревьев, а он догнал спутников.

За горловиной ущелья оказалась широкая поляна, словно огромная чаша, защищенная со всех сторон горами. Заранее предупрежденные табунщики держали лошадей близко. Селим бей с некоторых пор не любил дальние поездки.

Осман-паша отобрал с десяток кобылиц для развода и, не задерживаясь, отправился в обратный путь. Он никогда сам не гнал лошадей, этим занимались люди Селим бея, но сегодня был исключительный случай.

Как только небольшой косяк тронулся в путь, послышался шум со стороны въезда в долину. Группа всадников, выскочив из леса, неслась навстречу табуну. По мере приближения их становилось все меньше. Они были довольно далеко, когда Осман-паша с Мустафой, пришпорив коней, ринулись навстречу. Залиму ничего не оставалось, как догонять их. Только Селим бей не слишком торопил коня. Когда Осман-паша скрестил саблю с противником, нападавших оставалось всего трое. Пятерых турки сняли стрелами, одного Мустафа.

Еще через несколько минут, все было кончено. Один из людей Залима был ранен стрелой. Возможно, все сложилось бы не так благополучно, если бы татары раньше поняли, что их намеренно заманили в ловушку. Селим бей не успел к схватке, но после нее, взял командование в свои руки. Распорядившись собрать коней, оружие и похоронить убитых, он с гостями отправился домой. Залим и его люди угрюмо поглядывали друг на друга. Заговор не удался; ни спасать, ни защищать пашу им не пришлось, и рассчитывать на покровительство не приходилось. Нехотя они взялись исполнять приказание.

Вернувшись в город, Осман-паша занялся государственными делами. Помимо собственных забот, у него были поручения султана. Тот был недоволен деятельностью своих чиновников.

В недавнем прошлом Анатолия значительно расширила свои владения в Азии и на Балканах, но, лакомый кусок, каким являлось восточное побережье Черного моря, покорить не удавалось. Во время опустошительного похода Мехмеда-II в 1479 году турки покорили крымских татар. Они сожгли десятки черкесских селений, но им не удалось достигнуть сколько-нибудь значительных успехов; лишь несколько поселений на побережье, в том числе и Анапа, были превращены в турецкие крепости.

Теперь в Крыму сидели татарские ханы, верные сателлиты султана, не дававшие покоя черкесам. Из года в год, они предпринимали походы и набеги, ослаблявшие адыгские племена. Если бы удалось прибрать к рукам земли непокорных черкесов, турки стали бы единоличными хозяевами Черного моря. Кроме того, Северный Кавказ не только связывал Китай, Азию и Европу, но и являлся прекрасным плацдармом для нападения на быстро крепнущую Россию.

Однако Черкесия оказалась крепким орешком. Почти сто лет понадобилось, чтобы два-три прибрежных племени стали лояльно относиться к туркам. Также трудно продвигалось распространение ислама. Язычество, а местами христианство, имели здесь глубокие корни. Осман-паша считал, что гораздо больших успехов можно достичь через торговлю. Наглядным примером этому он находил деятельность Селим бея, который сумел войти в доверие к некоторым князьям и весьма успешно вел с ними взаимовыгодную торговлю. Неважно, что он торговал людьми. Важно было, что он прививал черкесам жажду наживы. Это был большой успех, учитывая, что этот весьма аскетичный народ вообще не придавал значения золоту.

Осман-паша нанес несколько визитов. Беседы с чиновниками не принесли удовлетворения. Их деятельность ограничивалась личными интересами. Он был удручен и политической, и дипломатической бездарностью этих людей. Они уповали только на силу оружия. Впрочем, старый воин не верил, что десятилетиями проливая кровь, можно рассчитывать на понимание противной стороны без взаимного интереса.

С тяжелым сердцем Осман-паша думал о том, сколько еще крови прольется на этой благодатной земле, прежде чем его страна достигнет своей цели. Уставший от лицемерия и лжи, окружавшей его в эти дни и, понимая, что его усилия ни к чему не приведут, он собрался в обратный путь. Но оставалось еще одно дело.

Накануне отъезда он спросил Селим бея:

- Уважаемый Селим бей, как ты смотришь на то, если я поручу Залиму одно семейное дело. Надежен ли он, можно ли ему доверять? Нужен человек смелый и находчивый. Впрочем, ты знаешь об этом деле.

Мозг Селим бея заработал с быстротой молнии. Появилась возможность избавиться от обнаглевшего слуги и оказать услугу могущественному соотечественнику. Более того, зная о желании Залима обосноваться в Анатолии, он становился его должником, хотя и не стоило особенно рассчитывать на его благодарность.

- Он, конечно, и смел, и находчив, но насколько надежен, я судить не могу. Знаю, что более всего его интересует вознаграждение, - страхуя себя от ответственности, не торопясь, ответил Селим бей, - сейчас он в отъезде, должен вернуться к вечеру.

Вечером, когда Залим со своими людьми вернулся, его позвали к хозяину. Он не думал, что кто-нибудь знает о заговоре, но на душе было тревожно. Селим бея он не боялся, но о покровительстве сановного турка уже можно было не мечтать.

Но неожиданно для Залима все повернулось иначе. Оказалось, что с ним хочет говорить Осман-паша. Под проницательным взглядом могущественного старика, он, впервые за много лет, заволновался. Но, призвав на помощь обычную свою наглость, не отвел глаз.

- Я вижу, ты смелый и надежный человек, - начал Осман-паша, - не хочешь ли ты служить у меня? – Залим чуть было не задохнулся от неожиданной радости, - если ты согласен, Селим бей не будет против.

Залим выдержал паузу, чтобы успокоиться, и ровным голосом, с достоинством, ответил:

- Служить такому великому человеку - для меня большая честь.

- В таком случае, у меня есть для тебя поручение. Очень важное. Ты знаешь моего воспитанника, - взгляд старого воина стал еще пронзительнее. Залиму стало неуютно, - а знаешь ли ты его мать?

- Видел однажды, - Залим напрягся, ожидая подвох.

- Так вот. Ты, должно быть, знаешь, что Селим бей продал ее с детьми несколько лет назад. Он расскажет тебе кому, и где его найти. Твоя задача найти эту женщину и детей. О расходах не думай, - Залим ловко поймал увесистый кошелек с золотом, - если найдешь их, я выполню любое твое желание. Все знают, мое слово крепче стали. Что скажешь?

Залима распирало от волнения и радости. Он и не мечтал о таком повороте дела. Слова благодарности и верности, мешая друг другу, лезли на ум, но, справившись с собой, он сказал:

- Я отправляюсь на рассвете, - и низко склонившись, пятясь, вышел из помещения. Залим, однажды изменив кодексу чести своего народа, без колебаний и стыда перенимал чужие порядки.

Паша, усмехаясь в бороду, проводил его презрительным взглядом и повернулся к Селим бею.

- Уважаемый Селим бей, дела свои я закончил, и злоупотреблять твоим гостеприимством больше не буду. Я думаю, завтра мы тронемся в обратный путь. Прошу тебя всемерно помочь Залиму в поисках. Ты знаешь мою заинтересованность в этом деле. Дядю Мустафы я заберу с собой. Когда будешь на родине, буду рад приветствовать тебя.

На конюшне Мустафа с Машуко вели неторопливую беседу. За эти два дня со времени встречи, Машуко будто ожил, глаза засветились, лицо разгладилось, угрюмость исчезла. Размышляя о чем-то своем, он тихо улыбался. Мустафа опоясал его кинжалом и предупредил, что на следующий день они уезжают. Машуко встревожился, но юноша успокоил его, объяснив, что и его они заберут с собой. Потом, увлекшись, много рассказывал об Анатолии, о дворце Осман-паши, о нравах и обычаях этой страны.

Этой ночью Машуко долго лежал с открытыми глазами. Неизвестность тревожила, но и влекла переменами.

На следующий день он впервые оказался на судне. Все ему было в новинку, но более всего его обескуражило, что гребцы, сидевшие рядами по бортам корабля были прикованы цепями. Широкоплечий, огромного роста турок с хвостатой плетью ходил по проходу и хлестал гребцов по спинам, как казалось Машуко, без всякой на то причины. На носу судна другой турок толстой колотушкой бил в барабан, задавая скорость гребцам. Корабль не был военным. На Черном море турки чувствовали себя вольготно, зная, что чужие суда им повстречаться не могут. На всякий случай для обороны от пиратов, на носу была укреплена пушка. Машуко никогда раньше не видел пушку, хотя и слышал, что турки часто используют смертоносные орудия, изрыгающие пламя и грохот. Когда закончилась погрузка, Мустафа объяснил ему, что это такое и как она действует.

На каждое весло было по два гребца, на них были лишь набедренные повязки. Здесь же впервые Машуко увидел черных людей. Загорелые мускулистые тела лоснились от пота. В такт барабанному бою скрипели уключины, часто заглушаемые свистом хвостатой плети. Машуко до глубины души возмущало, что гребцы были прикованы так, что даже не смогли бы встать. Он не представлял себе, как можно жить, не имея возможности встать, сесть, или сделать то, что необходимо. Он наблюдал за гребцами, надсмотрщиками, матросами и пассажирами, и, кроме равнодушия на лицах ко всему окружающему, ничего не увидел. На палубе был устроен навес для Осман-паши. Развалившись на подушках, он, перебирая четки, созерцал море и размышлял о чем-то своем. Мустафа рассказывал своему другу о корабле и для чего предназначены те или иные снасти. На небе не было ни облачка, и плавание проходило спокойно. Через час подул ветер, и по палубе засуетились матросы, поднимая паруса. Звуки барабана, отдававшиеся невыносимой болью в голове Машуко, прекратились.

Бескрайняя гладь моря, подавляя своей величавостью, тревожила. Машуко держался левого борта корабля, откуда вдали была видна, изрезанная горами, полоса берега. Вид земли успокаивал, но к полудню небо затянуло тучами. Подул сильный северный ветер. Корабль резко увеличил ход и понесся как стрела, но море вздыбилось холмами волн, и началась качка.

Поднялась буря, которой так боялся Машуко. Забившись среди каких-то мешков и канатов, он сидел, зажав ладонями уши, и не видел паники поднявшейся на палубе. Никто не слушал команд. Все куда то пытались бежать, но огромные волны одна за другой накатывали на палубу, смывая за борт все, что было плохо укреплено. За бортом оказалось немало добра, в том числе и несколько человек. Когда Мустафа нашел его, он, ухватившись за леер, тщетно боролся с тошнотой, одолевавшей его. Юноша ничем не мог помочь своему другу, но все же был рад, что Машуко не воспринимает панику, царившую на палубе. Капитан корабля и Осман-паша общими усилиями, плетью и криками, навели в команде относительный порядок, и корабль направился к берегу. Шторм еще набирал силу, когда на счастье мореходов, корабль вошел в небольшую бухту.

Здесь волны были не так высоки, и капитан увел судно за скалу, выступающую в море. Бухту окружал высокий обрывистый берег. Лишь перед небольшим оврагом, прорезавшим его, была узкая площадка, на которую можно было высадиться. Корабль осторожно подходил к берегу. Матросы проверяли глубину, но неожиданно у самого берега, набежавшая волна подтолкнула судно, и раздался устрашающий треск. Подводная скала пробила нос корабля. Вода стала заливать трюм, но под воду ушла только корма. Нос, осевший на острие скалы как на копье, остался над водой. До берега оставались считанные шаги.

Спешно стали высаживаться и выгружать имущество. Однако несколько гребцов, до которых никому не было дела, прикованные к скамьям, утонули. Также пошли на дно кони Осман-паши и Мустафы, располагавшиеся на корме. Благо, что купленные у Селим бея лошади, отправили на другом, специально приспособленном судне.

Пошел моросящий дождь, вдали засверкали молнии, начиналась гроза. Резкие порывы ветра, неожиданно налетавшие с моря, валили с ног.

С большим трудом Мустафе удалось поднять Машуко и вывести его на берег. По оврагу проходила довольно широкая тропа, которая вывела их наверх. Здесь Машуко стал искать укромное место, защищенное от ветра и грохота прибоя.

Когда судно покинул Осман-паша со своим имуществом, и был установлен просторный шатер, Мустафа отправился на поиски друга. Он нашел его в густых лавровых зарослях. При каждом ударе молнии или грохоте грома, тело Машуко вздрагивало, и он сильнее зажимал уши. Увести его в шатер не было никакой возможности. Мустафа обнял его и укрыл своим плащом. Теперь гроза бушевала над ними, разразившись тропическим ливнем.

В объятиях юноши Машуко постепенно успокоился, но, при особенно сильном треске молнии, все еще вздрагивал. Когда гроза переместилась в горы, тело его обмякло, дыхание стало ровным, и он уснул.

Наступило хмурое утро. Дождь перестал, но серые тучи низко висели над морем. Шторм продолжался. Лагерь, потерпевших крушение путешественников, расположился на большой равнине между горами и морем. Совсем недалеко, ближе к подножью гор, виднелось большое селение.

Машуко пришел в себя от холода. Его одежда и плащ Мустафы промокли насквозь. Затекшие члены болели, он встал. Разминаясь, попытался вспомнить, как очутился на берегу, но рокот прибоя, как и накануне, навевая безотчетную тревогу, не давал сосредоточиться. Он все же узнал плащ Мустафы и пошел искать его.

За пригорком Машуко увидел шатер и направился к нему, когда из селения выехала группа всадников. Навстречу гостям из шатра вышли Осман-паша, Мустафа и еще несколько человек.

Предводитель всадников, увидев, что Осман-паша много старше, спешился и, приблизившись, приветствовал его. Говор выдавал в нем шапсуга. Обменявшись приветствиями, паша пригласил гостя в шатер. Мустафа, проводив старших, вышел с какими-то поручениями и увидел Машуко, бредущего в мокром плаще. Поговорив с одним из янычар, юноша забежал в шатер и тут же вернулся с заплечным мешком. Машуко, увидев своего друга, облегченно вздохнул, но Мустафа торопился. Он отвел Машуко в сторону и передал мешок.

- Здесь одежда и вещи для тебя. Переоденься в сухое и далеко не уходи. Хорошо? Я буду занят, но может ты мне понадобишься.

Машуко в ответ только кивнул, и парень убежал. Тем временем, несколько молодых всадников поскакали в село и вскоре вернулись с оседланными лошадьми в поводу.

Гости пробыли недолго. Когда они стали собираться, Мустафа снова подбежал к Машуко.

- Машуко, говорят, что буря утихнет не скоро. А судно можно отремонтировать только после шторма. Нас пригласили местные жители. Я должен ехать со своим наставником. Не волнуйся, отдыхай. Скоро увидимся.

Машуко спустился в овраг. В ручейке выстирал грязную одежду и развесил на кустах сушиться.

Полузатонувший корабль был в плачевном состоянии. Но приступить к ремонту невозможно было из-за высокой волны. На берегу команда приводила в порядок часть такелажа, испорченного штормом. Машуко работы не нашлось и он, скучая, пошел в сторону леса у подножья горы. Чем дальше уходил он от грохота прибоя, тем спокойнее становилось на душе. Прогулка благотворно повлияла на истерзанного, невыносимой головной болью Машуко. Он почувствовал себя совершенно здоровым.

Потерпевших бедствие мореходов в селении приняли как дорогих гостей. Осман-паша, будучи представителем враждующей с адыгами страны, не особенно рассчитывал на теплую встречу. Но в кунацкой, куда пригласили его, прием проходил в лучших традициях адыгского этикета. Здесь собрались наиболее уважаемые старейшины селения.

Паша знал адыгский этикет от своей матери, но, воспитываясь в среде высокопоставленных турецких вельмож, часто испытывал сомнения, подозревая, что мать приукрасила порядки и обычаи своей далекой родины. Сейчас он впервые оказался в ситуации, когда его никто не ждал и не готовился к встрече. Люди, принимавшие его, знали о нем только то, что он сам посчитал нужным сообщить. Ему оказывали почет и уважение достойные его возрасту, и никто не думал и не спрашивал о его чинах и званиях.

В просторном помещении стояли, накрытые угощением, низкие столики с тремя скамейками каждый. Старший из хозяев указал Осман-паше на почетное место:

- Добро пожаловать, дорогие гости, - Осман-паша отметил, что старик остался стоять, пока гости рассаживались. Хозяева сели только после приглашения гостя. Через несколько минут в кунацкую вошли молодые люди с тазами, водой и полотенцем и помогли помыть руки присутствующим. После чего приступили к еде.

В это время мужчины собирались возле кузницы. Рослый, очень сильный человек стоял за наковальней. В его руках тяжелый молот казался игрушкой. Без видимых усилий он вчерне отковал полотно шашки и сунул его в горн. Кто-то из подошедших стал раздувать меха. Кузнец, перемешивая угли, наблюдал за накаливанием полотна. Вот оно покраснело. Кузнец пошевелил его в углях, перемещая к более жарким. Полотно стало белеть и, уловив нужный момент по одному ему известным признакам, вынул из огня, легонько постучал по наковальне, стряхивая кусочки налипшего угля, взял молоток поменьше и стал править лезвие. Молоток летал так быстро, что казалось, будто кузнец гладит по полотну, снимая окалину и лишние искры, лишь дробный стук говорил о том, что молоток все же стучит. Мужчины, обступив тесным полукругом наковальню, так чтобы не мешать мастеру, наблюдали за рождением знаменитой черкесской шашки (сэшхуэ), изредка обмениваясь одобрительными репликами. Не каждый мастер любит работать под пристальным вниманием десятков оценивающих глаз, но Тембот относился к этому спокойно, добродушно отвечая на реплики зрителей. Несколько раз кузнец вскидывал шашку в вытянутой руке, будто прицеливаясь, примерялся к лезвию, нагревал его и снова стучал по выявленным изъянам. Наконец, удовлетворенный, он сунул шашку в горн и равномерно накрыл клинок жаркими углями. Оставалось закалить и наточить - и шашка готова.

У кузницы стоял оседланный скакун. Молодые люди с завистью смотрели на счастливца, которому выпала честь закалить клинок. Кузнец заранее обучил его этому искусству. Вот клинок нагрелся до нужной температуры и Тембот захватил его специальными клещами. Парень был уже на коне. Скакун гарцевал в предвкушении скачки. Кузнец передал ему клинок, и конь, сорвавшись с места, стрелой полетел от кузницы, оставляя за собой огненный шлейф из искр, отлетавших от клинка. Даже старики вышли из-под навеса, чтобы, в который раз, наблюдать за рукотворной молнией, летящей вдоль подножья гор. Всадник вернулся, когда шашка остыла настолько, что он смог взять ее в голые руки. Кузнец принял ее, повертел в руках и, уперев в наковальню, резко надавил. Шашка согнулась почти пополам. Еще одно движение и клинок со свистом выпрямился. Одобрительные возгласы огласили кузницу. Тембот несколько раз взмахнул ею и, удовлетворенный, положил на полку. Он был знаменит тем, что мог отковать нож, не примеряясь, и все изделия срабатывал добротно.

К кузнице подъехал Мустафа в сопровождении местного парня, который познакомил его с кузнецом.

Когда собралось несколько десятков мужчин, Тембот повел их к морю. Машуко, подходивший к лесу, увидел идущих к бухте людей и тоже повернул назад. Поначалу турки, увидев огромную толпу, встревожились, но, заметив среди них Мустафу, продолжили свою работу. Юноша представил кузнеца капитану, и тот пояснил, что судно сидит на мели и нужно столкнуть его, чтобы можно было подвести заплату.

Вскоре они, сообща, объяснили людям, что нужно делать, и работа закипела. Два десятка человек баграми попытались столкнуть судно с камня, но судно даже не шевельнулось. Тембот понял, что это не простая мель и, остановив бесполезную трату сил, стал раздеваться.

- Надо проверить, что там за пробоина, - обратился он к Мустафе, - мне нужен человек, знающий как добраться до нее.

- Я сам пойду с тобой, - парень быстро разделся, - им нельзя доверять, они уже клялись, что все проверили.

- Ты хорошо плаваешь? – спросил Тембот, - возможно, придется нырять.

- Не беспокойся, я хорошо ныряю, - и Мустафа первым вошел в воду.

Добраться до пробоины оказалось не так сложно. Правда, спустившись всего на три ступени в трюм, им пришлось плыть, но с каждым гребком расстояние между палубой и водой в трюме увеличивалось. В носовой части воды было по пояс, и обнаружить пробоину не составило труда. Подводная скала, словно пика, проткнула судно и торчала из днища по колено высотой. Тембот в задумчивости оттопырив губы, покачал головой:

- Да, надо поднимать, чтобы снять с этого копья или оторвать нос.

Мустафа не представлял, как можно поднять огромный корабль, но Тембот не сказал, что это невозможно. Наверное, кузнец знает, как, но спросить не решился.

На берегу Тембот разделил людей на группы. Одну отправил в лес, указав, какие именно деревья срубить. Вторая, под началом судового плотника, изготавливала заплату. Троих, во главе с Мустафой, послал на судно, надежно закрепить канаты на носу. Группа из десяти человек катила огромный валун на указанное кузнецом место. Сам он, ушел в кузницу за скобами.

Матросы и сельчане, перемешавшись, взялись за работу. Когда бревна были доставлены, Тембот и судовой плотник соорудили на берегу высокую треногу из бревен и перекинули через него длинный, крепкий ствол, словно колодезный журавль. К одному концу прикрепили канатами нос корабля. Множество людей, находившиеся на берегу, ухватились за веревки, свисающие с другого конца бревна. Тембот сам проверил, все ли сделано правильно, и только после этого дал команду. Десятки людей одновременно потянули за веревки, но корабль не шелохнулся. Тембот махнул рукой и отошел. Зная его характер, никто ничего не сказал. Он думал. Через некоторое время он оставил несколько человек, остальных отправил с берега.

В этот день Тембот занимался сооружением несложной, но непонятной наблюдателям, конструкции. Он скрепил два огромных бревна в виде шалаша с перекладиной посередине. Верхушка лежала на носу судна, основания упирались в скальный грунт на берегу. Остаток дня и всю ночь кузнец ковал цепь, способную выдержать вес корабля. Он рассчитывал, что на воде судно намного легче своего истинного веса. Когда на следующий день люди снова пришли к морю, на высоком берегу уже стояли полтора десятка пар волов, впряженные в откованную за ночь цепь. Она была прикреплена к кольцу на верхушке скрепленных шалашом бревен, другая цепь от того же кольца крепилась к носу корабля.

По команде кузнеца погонщики хлестнули быков. Цепь натянулась, шалаш из бревен начал подниматься, намертво упираясь в скальный грунт. Теперь стала натягиваться цепь, прикрепленная к судну. Нос корабля шевельнулся. Люди почувствовали движение и, с энтузиазмом, вскрикнув хором, налегли на веревки, привязанные к «шалашу». Судно, сорвавшись с утеса, стало медленно подниматься. Когда поврежденная часть оказалась над водой, веревки поочередно стали крепить к валуну. Судовой плотник и несколько матросов принялись за ремонт. Остальных Тембот отправил черпать воду из трюма. Он позвал капитана, которого после возвращения из трюма нарочно не замечал.

- Корабль уже отошел от скалы, но сейчас корма начнет подниматься, из-под воды и начнет двигаться под ударами волн. Надо закрепить ее, чтобы снова не попасть на скалы, - капитан, не возражая, поспешил исполнять. Он снова допустил ляп - должен был сам догадаться.

Первыми показались тела утонувших гребцов. Жители побережья были в недоумении, отчего трупы не унесло в море, но, когда увидели цепи, вся радость от хорошо сделанной работы пропала. Зрелище это было неприятно адыгам. Опускали судно на воду молча. Когда корабль оказался в безопасности, также угрюмо собрали свои вещи и ушли в село.

Капитан, узнав, что Тембот кузнец, попросил изготовить некоторые детали, сломанные в бурю. Мустафа переводил слова капитана и, Машуко, стоявший рядом, вызвался помочь. Тембот скептически взглянул на него и жестом позвал за собой.

Кузница располагалась на краю леса. Горн с мехами был устроен под большим навесом. Наковальня и рядом большая кадка с водой стояли перед горном, слева длинный стол с инструментами. Справа, в отдалении от наковальни врыта в землю длинная скамья так, чтобы она весь день находилась в тени. В кузнице часто собирались пожилые сельчане, делились новостями, обсуждали насущные дела, вспоминали былое.

В стороне от кузницы, в глубокой ложбинке, курилась небольшая плавильная печь, которая почти никогда не пустовала. Тембот плавил железо не только для себя. Его железо славилось по всему побережью. Руда добывалась в ближних, но труднодоступных горах и приходилось носить ее в мешках. Этим занимались молодые люди со всего селения.

Тембот торопился. Нужно было успеть выполнить заказ капитана и приготовить железо для кузнеца из бесленеевского аула. Помощь Машуко была весьма кстати. Кузнец объяснил ему несложную работу и раздул огонь в горне. Работа у него спорилась. К вечеру он исполнил заказ моряков и Машуко отнес детали капитану. Тембот удивился, когда тот снова вернулся в кузницу. Он заметил, что с его молчаливым помощником, хотя он трудолюбив и сноровист, что-то не в порядке. Кузнец не стал его расспрашивать и, пристально наблюдая за ним, пошел к плавильной печи. Железо уже сварилось. Они приготовили различные формы и по желобку слили в них жидкий металл. Когда работа была закончена, Тембот, наконец, решился расспросить Машуко. Выслушав невнятный рассказ, он надолго задумался, пытаясь понять, что же произошло с этим человеком. По одежде турок, говором – адыг, на раба не похож, ведет себя как свободный. Более всего кузнеца удивило поведение Машуко, когда он первый раз пришел в кузницу. С любопытством, осматриваясь вокруг, он увидел на стеллаже шашку, откованную, но еще не отточенную. Он вопросительно взглянул на Тембота и взял ее в руки, взвешивая, внимательно осмотрел и, вдруг, она как влитая оказалась продолжением руки и засвистела, описывая невероятные узоры, да так быстро, что глаз не мог уследить. Он играл ею обеими руками, молниеносно перехватывая, и при этом глаза его искрились от удовольствия. Кузнец зачарованно наблюдал за игрой. За свою жизнь он отковал немало шашек и немало видел удальцов, но такое виртуозное владение оружием, он встречал не часто. Игра продолжалась несколько минут, и также неожиданно, будто спохватившись, Машуко остановился и, виновато взглянув на кузнеца, положил шашку. Спина снова сгорбилась, глаза потухли, лицо сморщилось словно от боли. Сейчас, когда Тембот спросил о том, где он научился так обращаться с оружием, случайный помощник искренне удивился и, пожав плечами, сказал, что никакого оружия не помнит. Какая-то тайна была в судьбе этого, в сущности, молодого и сильного человека, и мытарства, выпавшие на его долю, до глубины души задели Тембота. Хотелось помочь, но как – он этого не знал, понял только, что этот человек потерял себя.

Оставив кузнеца в раздумьях, Машуко ушел, не попрощавшись. Тем временем прискакал Мустафа со своим новым товарищем, который сопровождал его везде и всюду. Они спешились и спросили Машуко, но его не было, и кузнец не знал, куда он подевался. Тембот с уважением отозвался о способностях помощника и выразил недоумение его состоянием. Мустафа, уверенный, что друг вернется, решил подождать его здесь. Мало-помалу он рассказал о судьбе Машуко и о себе. Кузнец, сочувствуя Мустафе, посетовал на ненасытных турок и прочих, алчущих захватить земли адыгов. Впрочем, он больше был озабочен судьбой Машуко, и решение пришло само собой.

- Послушай меня, мой мальчик, - он положил руку на плечо юноши, - ты еще молод, ты легко выучил язык, тебе легче привыкнуть к чужим людям, укладу, обычаям. Если бог захочет, ты еще найдешь своих родных, тем более, если тебе помогает твой опекун. Но у твоего друга совсем другое положение. Похвально, что ты хочешь ему помочь, но он уже взрослый человек и, как я понял, совсем не простой. Ему трудно будет привыкнуть к чужбине. Хотя твой опекун и хороший человек, как ты говоришь, но он турок и возиться с больным не будет. Он высокопоставленный вельможа, а какое положение в его доме займет Машуко? Ты говоришь, он его выкупил. Значит он его собственность, а Машуко, мне кажется, не такой человек, которого можно лишить свободы. Это для него смерти подобно.

Юноша был подавлен словами кузнеца. Он слушал его, опустив голову. Ему было стыдно оттого, что, думая о себе, не подумал, каково будет на чужбине Машуко.

- Да, я кажется, сделал глупость. - Собравшись с силами, он поднял голову, - мне, казалось, что вместе нам будет лучше. Но я о многом даже и не подумал. Мой отец часто говорил: «у крестьянина ум позади дела», вот я и доказал это. Что же теперь делать?

- Страшного ничего не произошло, - успокоил его Тембот, - наоборот, ты сделал хорошее дело, вырвал его из лап работорговца. Бог даст, теперь все устроится, но вести его с собой тебе нельзя. Здесь его родина, здесь адыги. Среди своих, глядишь и выздоровеет. Оставь его здесь, я присмотрю за ним. Есть у нас знаменитая в наших местах целительница, свожу его к ней, возможно, поможет. В тягость он нам не будет, можешь не беспокоиться. Только надо подумать о том, как отнесется к этому твой опекун.

- Что о нем думать, - загорячился Тату, новый товарищ Мустафы, - сбежал, и дело с концом.

- Сбежать то, сбежал, - проговорил Тембот, - это дело нехитрое. Главное, чтобы Мустафе вреда не было.

- Мне кажется, что трудностей с этим не будет, - ответил все еще расстроенный Мустафа, - во время шторма пропало немало людей и Машуко никто особенно искать не будет. Ну, а мне и так плохо. Так что никто, ничего не заподозрит.

- Хорошо. На этом и порешим. Теперь надо найти Машуко.

- Зачем искать? По-моему, он сам идет, - в сумерках послышались легкие шаги, и через минуту под навес вошел Машуко со своим мешком в руках. Увидев Мустафу, ласково погладил его по голове и стал что-то искать в мешке. Тембот встал и зажег факел. Машуко вынул из мешка еду и разложил на столе, аккуратно сдвинув в сторону инструменты. Только сейчас кузнец вспомнил, что они с Машуко весь день ничего не ели. Он хотел было пригласить всех к себе домой, но, не желая обидеть Машуко, принял его приглашение. За едой зашел разговор о событиях этого дня. Потихоньку кузнец перевел его на интересующую всех тему. Однако присмотревшись, Тембот понял, что Машуко не воспринимает общую беседу. Тогда он ненароком спросил:

- Машуко, ты не хотел бы остаться у нас. Зачем тебе ехать за море? Живи у меня. Будем вместе работать, - вопрос прозвучал для Машуко неожиданно. Он растерянно поднял взгляд на Тембота, перевел его на Мустафу, что-то взял со стола, переложил, опустил глаза и спросил:

- А как же Мустафа? Там мальчик будет совсем один. Кто его защитит? – кузнец вопросительно посмотрел на юношу.

- Не беспокойся, Машуко. Со мной все будет хорошо – не переживай. Видишь ли, я плохо обдумал свое решение о переезде. Тебе, правда, лучше остаться здесь, - парню было нелегко расставаться, - я оставлю вам бумагу. В ней я укажу, как меня найти, если будет необходимость.

- Что ж, в таком случае, я согласен. Мне понравилось в твоей кузнице, - и задумчиво добавил, - только у меня голова болит от сильного шума.

- Это ничего, мы что-нибудь придумаем, - отозвался Тембот и повернулся к юноше, остро переживающему разлуку, - и ты, Мустафа, знаешь, где нас найти. Если когда-нибудь понадобиться помощь, все мы будем в твоем распоряжении. Не падай духом и, где бы ты ни был, не забывай, что ты адыг.

- Не забуду Тембот. А сейчас, простите, мне надо уйти, - и, попрощавшись, молодые люди уехали.

При свете факела Тембот с Машуко вели немногословную беседу. Шум прибоя постепенно становился все тише. В просветах между тучами засияли звезды, их становилось все больше. Завидя свет факела, на кузнице стали собираться мужчины, обсудить новости дня, просто посидеть, поговорить, отдохнуть. Позже стали собираться и молодые парни и мальчишки. Интересно было послушать старших. В этот вечер было о чем поговорить, не каждый день выбрасывало корабль на берег.

Машуко сидел в сторонке, не принимая участия в общем разговоре. Кто-то попытался привлечь его к беседе, но Тембот остановил, сделав знак не принуждать его. Кузнец пользовался непререкаемым авторитетом, и не только в своем селении, поэтому никто более не обращался к Машуко. Шторм и мучительная головная боль, изнурительная ночь под проливным дождем и хлопотливый день, навалились усталостью. Машуко задремал под неторопливый говор рассказчика. Тембот заметил это и стал собираться, когда закончился очередной рассказ. Собрание могло продолжаться и без него, как бывало не раз, но время было позднее и старшие, не поддавшись на уговоры молодых, стали расходиться. Тембот привел Машуко к себе.

Родился новый день, обновленный и умытый прошедшим ливнем. Шторм стих. Море спокойно раскинулось во всю ширину горизонта. Волны, неторопливо шурша галечником, накатывали на берег. Медузы, принесенные бушевавшей стихией, студенистыми пятнами блестели на солнце. Два дельфина величаво проплыли вдоль берега.

Моряки суетливо собирались в дорогу. Капитан, в последние дни обнаруживший свою несостоятельность, был не в духе, и лучше было не попадаться под горячую руку. Торопясь уйти от этого злополучного берега, наскоро отремонтировали руль и мачты. Водой запаслись из горного ручья, провизией щедро снабдили местные жители. Капитан готов был доложить Осман-паше, что корабль к отплытию готов, но тот строго запретил появляться в селении и беспокоить жителей кому-либо, кроме Мустафы.

Сам паша не скучал эти дни. После чинного застолья, он хорошо отдохнул, а рано утром его навестил бысым*³, такой же почтенный старик, как и Осман-паша. Пока бысым справлялся, как отдохнул гость, пришли молодые люди с кумганом (сосуд с водой для мытья рук) и полотенцем. После завтрака хозяин, по просьбе гостя, показал ему окрестности и само селение.

Он с интересом наблюдал за бытом гостеприимно принявших его людей. Ему нравилась спокойная, размеренная жизнь адыгов, не обремененная мелкими страстями и жаждой наживы, подчиненная только сохранению чести, достоинства и защите родной земли. Даже подумалось – хорошо бы остаться здесь, доживать свою старость. Ведь ему перевалило за семьдесят, но, одернув себя, отогнал дурные мысли.

После обильного обеда гостя пригласили на прогулку. Он обратил внимание, что адыги не практиковали, в отличие от его соплеменников послеобеденный отдых. Удивляло и другое. К столу адыги подавали бесчисленное множество перемен, но никто не объедался. Тхамада, лукаво улыбаясь, пояснил, что адыг должен провести сколько угодно времени в застолье, встать и быть готовым к новому застолью. Этому способствует умеренное питье, бесконечные беседы, рассказы, песни и, что удивило Осман-пашу – низкие столики с соответствующими скамейками. Сидя почти на корточках невозможно переесть. Все это в купе с природной воздержанностью к пище объясняло, что среди адыгов редко встречались люди склонные к полноте.

Беседуя о застолье, Осман-паша не заметил, как они очутились у подножья изгибающейся горы. На довольно крутом склоне были устроены террасы, засаженные фруктовыми деревьями. Паше казалось, что он очутился в сказочном саду. Поначалу он решил, что здесь никого нет, но, поднявшись на следующую террасу, увидел пасеку из плетеных ульев. Пасечник, он же и садовод, со своим помощником находился здесь же. Увидев гостей, он оставил свои дела и пошел навстречу. Пришлось гостям отведать душистого, янтарного лакомства, а бодрящая медовуха привела вельможу в восторг.

Восхищенный Осман-паша засыпал садовода многочисленными вопросами и получил исчерпывающие ответы. Всего удивительнее было, что саду было уже более ста лет. Он постоянно обновлялся новыми сортами. У садовника был свой питомник, где он выращивал саженцы для замены старых деревьев, а также распространял их в округе. Осман-паша впервые видел пасеку, а когда понял значение пчел для плодоношения сада, его удивлению не было границ.

После таких прогулок старому воину казалось, что он провел свою жизнь впустую. И хотя он многого достиг, этот простой садовод без суеты и шума сделал больше, чем десяток таких, как он сам.

Утром следующего дня прискакал Мустафа с вестью, что ремонт закончен и можно отплывать. Хозяин предложил еще погостить, если у гостя есть время. Осман-паша, стараясь не обидеть, в изысканных выражениях поблагодарил за гостеприимство и отказался, сославшись на государственные дела. Ему было любопытно, как поведет себя хозяин, узнав какое положение он занимает при дворе султана, и весьма кстати упомянул об этом. В поведении старика ничего не изменилось:

- Да пребудет всегда удача с тобой. Пусть бог поднимет тебя еще выше, - старец погладил свою бороду, - но для нас нет выше звания гостя, и прошу отведать нашей пищи перед отъездом.

Осман-паше было стыдно за мальчишескую похвальбу, и он не посмел отказаться от приглашения. Распорядившись быть готовыми к отплытию, отпустил юношу. Мустафа поехал в кузницу.

Тембот учил Машуко управляться с горном. Мужчины сдержанно и тепло попрощались с юношей, пожелав ему счастливого пути и всяческих успехов, а пуще всего найти своих родных. Впрочем, Тембот подозревал, что это дело безнадежное, слишком много времени прошло, а мир так велик. Хотя всякое бывает в этой жизни, и если Тха поможет, то мальчику улыбнется удача. Мустафа сдержался, чтобы не опозориться перед старшими и не пустить слезу. Пришпорив коня, он ускакал.

В полдень кавалькада всадников спустилась в бухту. Старейшины селения провожали гостя. Шлюпка паши ожидала у берега.

- Дорогие друзья, чем я могу отблагодарить вас? Я получил, может быть, самое большое удовольствие в своей жизни. Я рад и буду до конца жизни гордиться тем, что на родине моей матери живут такие достойные люди, - Осман-паша говорил от души и, прощаясь, спросил, - Что я могу сделать для вас?

Старики переглянулись. Для них было новостью, что мать турецкого вельможи адыгейка. Старший из провожатых подал знак, и молодой мужчина вынес к нему белый сверток и развернул. Старик взял богато сработанную бурку и вручил Осман-паше:

- Прими этот скромный дар на память о простых людях, что живут в этом селении, - обернулся и взял шашку, - пусть эта шашка беспощадно разит врагов и никогда не обнажается против невинных.

Осман-паша, поклонившись с благодарностью, принял подарки. Он не был готов к такому повороту, но, не долго думая, снял свою саблю, убранную драгоценными камнями, и преподнес старейшине.

Адыги попрощались, пожелав счастливого пути, и шлюпка отошла от берега. Корабль вышел из бухты. Капитан некоторое время проверял ходкость и управляемость судна и, удовлетворенный, взял курс на юг. Легкий ветерок наполнил паруса.

Осман-паша расположился под вновь сооруженным навесом и позвал Мустафу, печально наблюдавшего за работой команды.

- Что случилось, мой мальчик, почему ты расстроен? – спросил он, - покидать родину всегда нелегко, но ты еще не раз увидишь этот гостеприимный берег, если Аллах этого захочет.

- Не только поэтому отец. Пропал Машуко, я не смог его найти.

- На все воля Аллаха, - вздохнул Осман-паша, - крепись сынок, в жизни будет еще много потерь.

Осман-паша, устало прикрыл глаза, и Мустафа отошел, решив, что опекун хочет отдохнуть.

Легкая качка и монотонные звуки, царящие на судне, навевали дремоту. Последние события оказали на Осман-пашу глубокое впечатление. В душе зародилась какая-то неясная тревога. Он дорожил своей честью, и такое состояние у него бывало, когда между его чувствами и поступками намечались разногласия. Он почувствовал себя неуютно. Нужно осмыслить свои действия, чтобы не совершить ошибки. В поясном кармане он нащупал четки, они помогали думать, и мысли текли плавно, словно бусинки между пальцами.

Он выполнил миссию, возложенную на него повелителем. Проверил состояние дел на побережье и знал, что доложить султану, но шторм и его последствия внесли смятение в его душу. Цель его страны и султана ясна и однозначна, захватить и сделать своим вассалом страну непокорных черкесов. Это важно с точки зрения большой политики. Через эту страну проходят торговые пути из Малой Азии, Индии, и даже Китая в Европу и огромную страну урусов. Обладание этой землей сулило огромные выгоды, и это понимали не только турки. Первыми попытались насадить свою веру и колонизировать Черкесию греки и генуэзцы путем торговли и дипломатических усилий, но им сопутствовали лишь временные и частичные успехи.

Систематические набеги кочевых племен обитавших в бескрайних степях на берегах Тэна, Итили и Каспия успешно отражались. Уже много лет турки, поддерживая и укрепляя в Крыму мощное татарское ханство, своего союзника и сателлита, воевали Черкесию и с севера и с юга под предлогом распространения ислама. Результатом кровопролитных столкновений были десятки сожженных селений и сотни, уведенных в неволю женщин и детей. Удалось поставить под свою руку лишь несколько небольших укреплений, в том числе Анапу – прибрежное поселение, да несколько мелких князей стали сторонниками союза с турками. Такое положение ни в коей мере не устраивало султана. Покорив огромные территории в Малой Азии, Африке и Балканах, турки не могли смириться с тем, что какая-то маленькая страна, которая не имела даже общего правителя, будь то шах, царь или султан, не желала покоряться и успешно противостояла такой огромной и сильной империи. Экспедиционные отряды несли огромные потери.

Мусульманство тоже не прельщало адыгов. У них была своя, языческая вера, вполне демократичная, устраивавшая всех. Она, в сочетании с адыгским этикетом, охватывающим все аспекты жизни адыга до мельчайших подробностей от рождения и до самой смерти, в котором главенствовало общественное мнение, была тем связующим и цементирующим звеном адыгского общества, которое не могли разрушить иноземные захватчики.

Испытанное веками оружие всех завоевателей - подкуп здесь не приносил желаемых результатов. Единоличных правителей не было. Князья, до недавних пор, в подавляющем большинстве избирались обществом, а отношение к богатству было равнодушным. Равенство в правах, как убедился Осман-паша, и демократия в принятии общественно значимых решений, являлись основой существования адыгского народа.

Впервые оказавшись в среде противников не в боевой обстановке, Осман-паша имел возможность лично увидеть и прочувствовать изнутри повседневную жизнь врага, прикоснуться к малой толике его богатейшей культуры.

Завоеватели и просто иноземцы в первую очередь обращали внимание на материальное выражение культуры – дома, дворцы, города. У адыгов их не было, им недосуг было заниматься строительством. Из года в год, из века в век им приходилось заниматься отражением всякого рода захватчиков.

Осман-паша побывал во многих странах, но не встречал даже подобия адыгскому этикету. Он содрогнулся от еретической мысли, что, возможно, даже ислам не может предложить более совершенных общественных отношений. Истый правоверный оглянулся вокруг, будто кто-то мог подслушать крамольные мысли. Поблизости никого не было, и он успокоился.

И снова потекли беспокойные мысли.

Султаны создали великую империю, завоевали много стран в Азии, Африке и Европе, но нигде не было спокойствия. Приходилось изо дня в день тушить пожары восстаний в завоеванных странах. Даже самые маленькие и слабые народы поднимались против непобедимых турецких войск. На что они рассчитывали, что двигало ими? Почему они не хотели смириться? Ведь жить в мире и согласии под рукой всесильной империи лучше.

Осман-паша понимал, что он лукавит. Турки ничего не могли предложить завоеванным народам взамен их национальной самобытности и культуры, кроме ислама и порабощения во имя ислама. Такой обмен никогда не устроит народ, имеющий вековые традиции. Надо предложить более богатую культуру, чтобы ассимилировать в себя другие народы.

Осман-паша пришел к выводу, что им нечего предложить адыгам в этом отношении, а значит, наилучшим решением проблемы является добрососедские отношения на основе взаимовыгодного союза. Тогда со временем, можно было усилить свое влияние настолько, что Анатолия безраздельно господствовала бы на Черном море и в северных его пределах. Союз с черкесами сулил большие выгоды и на военном поприще. Всему миру были известны черкесские воины. Их беспредельное мужество и отвагу ценили и в Анатолии, недаром мальчики и юноши из Черкесии составляли основу мамлюков. Подумав о мамлюках, Осман-паша вспомнил, что адыги около полутора веков правили Египтом – Мысиром, как они называли его. Они создали мощную империю, присоединив к нему всю Малую Азию, в том числе и восточную Анатолию. Даже Тимур-хромой искал с ними союза, после того как в Шаме - Сирии, потерпел поражение от мамлюков. Это была недавняя история и, в Анатолии прекрасно помнили об этом и о том, что только предательство одного из военачальников привело к гибели этой сильной империи.

Осман-паша понимал, что имперские амбиции султана не предусматривают никакого союза с Черкесией, ему нужна была эта земля, но без черкесов. Значит, он и дальше будет делать ставку на военную силу. Конечно, турецким воинам мужества не занимать, но, признавал Осман-паша, в благородстве и чести им не сравниться с адыгами.

Адыги не завоевывали чужих земель, но всегда уважали мужество. На женщин и детей, ни под каким видом, не поднимали оружия. В своем доме не держали ненависть, даже на врага, если он гость, принимали с уважением. Осман-паша хотел найти в своих мыслях душевного успокоения, но получалось наоборот, все тревожнее становилось на сердце. Он вдруг осознал, что не хочет продолжения войны с черкесами. Осман-паша удивился. Всю жизнь он воевал и не задумывался, нужна ли эта война и справедлива ли она. Видно он стал действительно стар, что задумывается о таких вещах, да еще о варварах, которые не имеют даже собственного государства. Но остановить дурные мысли было уже невозможно.

На своем веку он пролил реки крови, одержал немало побед. С каждым разом становился все именитее и богаче, но вот и смерть не за горами. Ни славу, ни богатство он с собой не возьмет. А что оставит за собой, славу? Но - какую? Героя? А может, душегуба? В гостях у адыгов он услышал много историй о героях, песни об их подвигах, которые столетиями передавались из уст в уста, но все они защищали свою землю. На мгновение стало грустно, что о нем не сложат песен и не вспомнят даже добрым словом. У них это не принято. Более того, после его смерти, в борьбе за его богатства, падет еще не одна голова. Осман-паша ясно сознавал это. Он также знал, что повлиять на решение султана по поводу войны на Кавказе не сможет. Рано или поздно Кавказ будет завоеван - не Анатолией, так другим государством. В мире, как в кипящем котле, образовывались государства, иногда превращаясь в империи; распадаясь и снова поднимаясь из руин, и все старались, прежде всего, создать сильную армию и расширить свои владения. Черкесы же, найдя для себя идеальную форму общественного строя, веками жили без единоличного правителя и регулярной армии и, располагаясь на богатейших землях, притягивали взоры молодых, быстро крепнущих государств. Осман-паша не сомневался, что, если в Черкесии в скором времени не появится человек, который подчинит и объединит вокруг себя все племена, то участь этого славного народа будет решена. Покорить его невозможно, значит нужно уничтожить. Осман-паша не знал, кому это удастся, но был уверен, что это произойдет.

Вдоволь набродившись в дебрях своих мыслей, Осман-паша открыл глаза. Наступил вечер, сверкающая дорожка бежала за горизонт, куда спряталось на ночь солнце. Судно с полными парусами, поскрипывая, неслось по безбрежной глади моря. Осман-паша прислушался к себе - тревога исчезла, он чувствовал себя прекрасно. Еще не сознавая, он уже принял решение. Через несколько дней после прибытия на родину, он, сославшись на болезни и возраст, удалился от двора, решив посвятить остаток своей жизни воспитанию Мустафы.