Глава 3 о понятии морфонологического правила и особенностях функционально-динамического подхода к морфонологическим явлениям

По мнению многих ученых, конечной целью морфонологического описа­ния является установление тех закономерностей и правил, которые здесь наблюдаются и действие которых приводит к возникновению в изучаемых языках тех или иных морфонологических характеристик. На роль таких правил в описании языка указывали и те ученые, которые занимались типо­логическим анализом языков [ср.: Ярцева 1963; Макаев, Кубрякова 1972 и 1977; Гухман 1973; Булыгина 1977, 208—209; Saporta 1959; Aronson 1968; Oliverius 1970], и те, которые ограничивались рассмотрением языка в синхронии.

Так, по мнению Станкевича, в задачу морфонологии входит выведение правил предсказуемости, которые устанавливают соотношение различных типов альтернаций и их функций в грамматической системе языка [Stankiewicz 1966, 505]. Стремление представить морфонологические явления в определенной системе, в виде особой совокупности правил, особенно ха­рактерно для последнего времени, и обычно оно связывается непосредст­венно с трансформационной и порождающей грамматикой [ср.: Koutsoudas 1966; Shane 1968; Makkai 1969; Kiefer 1971; Skousen 1975 и др.]. Мор­фонологические правила существуют здесь как неотъемлемый компо­нент такой модели языка, в которой между фонологической репрезен­тацией форм и их глубинно-морфологическим представлением вводится промежуточный морфонологический уровень [Булыгина 1975, 328]. Вместе с тем некоторые основополагающие идеи относительно возмож­ности представления морфонологических явлений в виде правил содер­жались уже в статье Р. Якобсона [Jakobson 1948], где была подчерк­нута целесообразность рассмотрения форм русского глагола в ходе ана­лиза регулярных преобразований неких единиц (основ), принимаемых за исходные, в том числе и преобразований морфонологических [ср.: Булы­гина 1970, 51 и cл.; Кубрякова 1974, 195; Лопатин 1977, 110 и cл.].

Понимание содержания морфонологического правила проявляет несом­ненную зависимость от того, какую концепцию морфонологии разделяет исследователь. Так, например, по мнению Е. А. Земской, морфонологичес­кими являются правила соединения морфов в слове и взаимоприспособле­ния (варьирования) морфов при их объединении [Земская 1973, 77, ср. также Золхоев 1980, 101 и cл.]. Однако указанные правила, как и многие явления внутреннего или внешнего сандхи, могут и не носить морфоноло­гического характера. Так, на наш взгляд, не являются морфонологичес­кими те явления, которые диктуются правилами фонетической подгонки морфем и которые легко объясняются фонетическими причинами. К мор­фонологии, например, не стоит относить правила появления соединитель­ных гласных внутри сложных слов, если они вызываются исходом первой основы.

Нельзя не отметить также, что и строгое разграничение чередований тра­диционных, не обусловленных фонетическим окружением, и чередований, зависящих от этого окружения, еще не приводит само по себе к отграниче­нию морфонологических правил от фонологических. Важная область чере­дований, представленных в морфах одной морфемы, может, естественно, составить особый объект исследования [ср.: Чурганова 1973; Золхоев 1980; Коновалова 1980; Ильина 1980], но принадлежность всей такой об­ласти именно к морфонологии еще требует особого доказательства. Мы полагаем, что правило может считаться морфонологическим только в том случае, если оно не может быть объяснено свойствами фонем и их комби­наторики и если фиксируемое им чередование, фонологически противопос­тавляя два морфа одной морфемы, играет одновременно роль своеобраз­ного функционального средства и закреплено к тому же за определенной позицией (одним из первых авторов описания такого рода является [Па­нов 1959, 9—12]).

Все это относится и к явлениям переинтеграции и переразложения границ морфем в составе слова, в результате чего единая прежде морфема может превратиться в последовательность двух морфем, а последовательность из двух и более морфем сплавиться в одну. С морфонологической или же неморфонологической точки зрения могут интерпретироваться также и разные случаи наложения морфем [см. подробнее: Кубрякова 1970, 130 — 138; Slavíčkovб l975, 59 и сл.]. Соответственно, часть подобных явлений может быть отражена в фонологических или морфологических правилах, другая же часть — в морфонологических.

В понятие морфонологического правила всегда входит условие его реа­лизации. Согласно широко распространенной точке зрения, таким условием является наличие определенной флексии или форманта, в сочетании с ко­торым наблюдается альтернация. Подобная точка зрения связана с рас­смотрением морфонологической характеристики как средства дополни­тельной и вспомогательной, нередко избыточной дифференциации форм. Отсюда представление о внутриморфемных альтернациях как маркерах незнакового характера [Попова 1971, 51—53]. Аргументы против этой точ­ки зрения мы уже выдвигали. Нельзя согласиться и с тем, что две или более словоформы не могут различаться между собой только по наличию разных ступеней чередования [Попова 1971, 51]. Во всяком случае мате­риал германских языков опровергает это мнение.

Конечно, спорной проблемой морфонологии является вопрос о том, входит ли в область ее исследования внутренняя флексия. Ведь хорошо известно, в ряде случаев альтернирование морфов одной морфемы исполь­зуется для создания "полноценного" грамматического противопоставления (ср., например, датск. gеs ‘гусь’ — мн. ч. gжs, англ. foot ‘нога’ — мн. ч. feet; нем. Apfel ‘яблоко’ — мн. ч. Дpfel; шв. mus ‘мышь’ — мн. ч. mцss). В таких случаях мы говорим о повышении морфонологических альтернаций в их функциональном ранге, и их переход на уровень морфологии, разумеется, сомнения не вызывает. Вместе с тем не вполне ясно, следует ли выводить эти явления из морфонологии, если по своему фонологическому субстрату и функциональной нагрузке они все же совпадают с теми морфонологичес­кими альтернациями, которые используются в этом же языке и не в ка­честве внутренней флексии, а в качестве средства, сопровождающего флек­сию. На наш взгляд, тождественные по своему фонологическому составу альтернации значащего типа должны описываться в морфонологии неза­висимо от того, проявляется ли их значимость в прямых оппозициях (ср. нем. das warme Wetter ‘теплая погода’ и die Wдrme ‘тепло’) или в сопровож­дении аффиксов (ср. нем. warm ‘теплый’ — wдrmer ‘теплее’).

Частично такое решение вопроса подсказывается правилами отождествле­ния морфов одной морфемы [Кубрякова 1974, 84 и сл.]; частично — неце­лесообразностью раздельного описания альтернаций, маркирующих строе­ние одной и той же парадигмы или функционирование одной и той же мор­фемы; частично — тем, что морф с определенной морфонологической ха­рактеристикой сигнализирует об одной и той же функции в целой серии форм, среди которых есть формы и с флексией и без нее. Разъединять такие формы в едином морфонологическом или грамматическом описа­ниях мы считаем нецелесообразным, и далее мы покажем на конкретном материале, как этого можно избежать.

При восстановлении процесса синтеза той или иной формы особенно заметно, что именно реализация морфа в определенном фонологическом облике предсказывает появление последующего морфа [ср. Komбrek 1966] и что этот последний только продолжает грамматическую диф­ференциацию форм, начатую первым морфом.

Итак, морф выступает как представитель своей серии форм, сами же се­рии противопоставлены благодаря наличию в них разных ступеней чере­дования. Из этой цепи нельзя искусственно вынуть какое-либо звено. У каждого морфа альтернирующей морфемы складывается и существует особый диапазон грамматических ролей, причем различия в их фонологи­ческом составе явно коррелируют с различиями их функций. Если пра­вильно, что "парадигма ставит в соответствие друг другу грамматические значения и словоформы" [Зализняк 1967, 30] и если частью словоформы оказывается морф. альтернирующей морфемы, в описание парадигмы надо ввести и схему представленных здесь альтернаций, т. е. понятие альтер­национного ряда. Это означает, что правила построения морфонологически маркированных парадигм строятся при непременном учете собственно морфонологических правил. Это же, естественно, касается и правил по­строения морфонологически маркированных словообразовательных груп­пировок.

Подобно тому, как изменяемое слово существует в языке как представ­ленное системой своих словоформ, альтернирующая морфема существует как представленная системой различающихся морфов. Организация мор­фов в одну альтернирующую морфему изоморфна поэтому организации парадигмы как системы форм одного слова. А это значит, что характеризуя строение альтернирующих морфем, мы можем использовать понятие пара­дигмы и описывать альтернирование с помощью таких объединений, где каждой выделенной позиции соответствует особый по своему составу морф и где каждая позиция получает свою содержательную интерпретацию (эти­кетку). В рамках морфонологии становится возможным говорить по ана­логии с парадигмой слова о парадигме альтернирующей морфемы. При этом неальтернирующие морфемы уподобляются неиз­меняемым словам, а альтернирующие — изменяемым, т. е. склоняемым или спрягаемым. Описание альтернирующих морфем принимает тогда парадигматическую форму: каждый отдельный тип альтернирующих мор­фем описывается своей собственной парадигмой. Место словоформ в такой парадигме занимают конкретные морфы, место флексий — члены альтер­национного ряда как фиксирующие переменные компоненты в строении морфемы, место семантических этикеток, позиций парадигмы указыва­ется обозначением тех ролей, которые выполняются данным морфом в грамматической системе языка. Приведем в качестве образца такой записи парадигму морфемы gef- в современном исландском языке (от gefa ‘давать’):

Морф	Ряд	Диапазон ролей (позиций)
		в грамматике	в словообразовании
gef-	e	презенс ед. и мн. ч. индикатива, инфин.	nomina agentis, отглагольное прилаг.
gaf-	a	претерит ед. ч.	—
gбf-	б	претерит мн. ч.	отглагольное прилаг., nomini abstracta
gжf	ж	претерит ед. и мн. ч. сослагат. наклонения	nomina actionis

Описывая в морфологии ту или иную парадигму как образец совокуп­ности определенных форм с определенными грамматическими значениями, непременно указывают, какие слова и какие части речи следуют данной парадигме. Точно так же, описывая парадигму морфемы, следует указать, морфемы какого типа альтернируют по данному образцу и какие альтер­национные ряды могут лечь в основу однотипных парадигм. Приведенная парадигма морфемы является, например, образцом видоизменений корне­вых морфем сильного глагола так называемого пятого ряда аблаута в ис­ландском языке.

Подобно тому, как описание существительных в парадигматике счи­тается завершенным с описанием разных типов склонения, морфонологи­ческое описание может считаться законченным при установлении полного списка моделей альтернирующих морфем и, значит, правил, наблюдающих­ся при использовании этих морфем в парадигматических и словообразо­вательных рядах. "Описав конечное число классов морфем и конечное чис­ло моделей морфем, представленных альтернирующими морфами, мы опи­сали одновременно в главных чертах бесконечное число реальных языко­вых единиц" [Кубрякова 1974, 109] и, следовательно, решили основную задачу морфонологии, которая, по справедливому мнению Т. В. Булыгиной, "состоит, очевидно, в том, чтобы описать явления звукового варьирования морфем более экономным способом, чем просто путем перечисления всех алломорфов каждой морфемы в отдельности" [Булыгина 1975, 328].

Морфонологические правила формулируются либо относительно отдель­ных парадигматических или словообразовательных группировок, либо от­носительно самих морфонологических характеристик, обладающих сход­ной чертой либо в плане их материальной организации, либо в плане их содержания. Мы объединяем в единой морфонологической модели правила, относящиеся к формированию одной парадигмы, но это, конечно, опреде­ляется конкретными целями описания. Нередко по традиции объединяют правила, относящиеся к синхронной реализации одного и того же с диахро­нической точки зрения явления (ср., например, правила индоевропейского аблаута). Итак, в зависимости от непосредственных задач исследования можно представить в виде единого правила или в виде совокупности правил то, что приводит к образованию морфонологических характеристик, выпол­няющих одну и ту же функцию, но можно описать в виде серии правил и то, что типично для реализации одного морфологического элемента, или то, что приводит к образованию тождественных морфонологических аль­тернаций или, наконец, то, что маркирует наличием морфонологии обра­зование серии или класса форм.

При всей взаимообусловленности и взаимосвязанности морфоноло­гических правил и морфонологических характеристик понятия эти можно считать нетождественными в том смысле, что одно из них служит стати­ческому, а другое — динамическому отражению фактов языка. Использо­вание двух разных понятий для описания одних и тех же явлений может найти свое объяснение в том, что либо языковое явление можно охаракте­ризовать с двух точек зрения: статической, когда мы констатируем его наличие в системе языка и устанавливаем его отличительные признаки как непосредственно наблюдаемой данности, или же динамической, процес­суальной, когда мы стремимся выяснить, в результате какого синхронного процесса оно возникает и преобразованием какой исходной единицы может считаться. В одном случае мы изучаем анализируемое явление как некую "вещь в себе", в другом — как результат применения определенной опе­рации к другой единице, принятой за исходную.

Морфонологические явления не составляют в указанном смысле ника­кого исключения. Их можно рассматривать статически, и тогда основное внимание уделяется установлению уже сложившейся системы морфоно­логических альтернаций — их фонологическому субстрату, их удельному весу в языке, их связанности с тем или иным типом спряжения или склоне­ния и т. п. Но можно изучать их и динамически, т. е. уделять основное вни­мание анализу самого имеющего место преобразования и попытаться выявить условия его проведения.

Два этих разных подхода характеризуют две разные модели описания языка, одна из которых получила название "единица и аранжировка", а другая — "единица и процесс" [см. подробнее: Hockett 1954; Matthews 1974; Кубрякова 1974, 294 и сл.; 1980, 218 и сл.] и, конечно, центр тяжес­ти морфонологического исследования при использовании этих разных моделей описания перемещается либо в сторону констатации морфоноло­гических характеристик, либо в сторону формулирования морфонологи­ческих правил.

Два разных подхода приводят — один к созданию грамматики аналити­ческого типа, другой - грамматики синтезирующего, или синтетического типа. У тех и других есть свои сторонники, в связи с чем интересно срав­нить доводы тех, кто защищает синтетическую модель морфонологичес­кого описания [ср., например: Булыгина 1977; Ворт 1973 и 1975; Halle 1962; Issatschenko 1972; Stankiewicz 1966], и тех, кто придерживается подхода аналитического [ср. Грамматику 70; Лопатин, Улуханов 1974; Лопатин 1977; Редькин, Сахаров 1977].

В принципе морфонологическое правило ориентировано на то, чтобы отразить условия образования (порождения) той или иной единицы мар­кированной морфонологическими альтернациями. Известные преимущест­ва динамического представления языковых фактов по сравнению со ста­тическими [ср. Степанов 1975, 95] в морфонологии особенно ощутимы, поскольку, как мы уже отмечали, морфонологические характеристики, строго говоря, определяются не у формы как таковой, а у нее на фоне другой формы; морфонологическая характеристика выступает как непо­средственная данность лишь в оппозиции форм. Устанавливаемые исключи­тельно при сравнении двух и более форм, морфонологические явления целесообразно рассматривать как результат определенного преобразова­ния, как следствие процесса и сам этот процесс.

Отдельно взятому члену альтернации нельзя приписать никакого зна­чения до тех пор, пока не установлено, в каких оппозициях он принимает участие. Так, в противопоставлении типа нем. ich nehme ‘я беру’ — ich nahm ‘я брал’ альтернация е : ~ а : служит различению презенса и претерита одного и того же, первого, лица; в противопоставлении типа du fдhrst ‘ты едешь’ и ich fahre ‘я еду’ та же альтернация используется для разли­чения второго и первого лиц в презенсе. Таким образом, ни а: по от­дельности, ни е: не могут быть приписаны такие же определенные значе­ния, какие мы приписываем флексии. Значимость альтернации опреде­ляется только применительно к конкретным противопоставленным фор­мам и чтобы осуществить адекватный анализ форм, надо выйти за рамки непосредственного наблюдения за отдельно взятыми единицами. Уже это приводит исследователя к необходимости ответить на вопрос о том, как именно связаны между собой сравниваемые формы, и, значит, не только констатировать отношения производности, или выводимости, между ними, но и установить направление этой производности.

Нам кажется совершенно правильным замечание Р. А. Будагова о том, что "нельзя считать, что наше сознание, а вслед за ним и наш язык не различают основных и производных форм каждого отдельного языка" [Будагов 1978, 15]. Наиболее естественным путем совершить это разгра­ничение в морфонологическом анализе является попытка описать альтернирующую морфему таким образом, чтобы один из ее морфов принять за "исходный", а все остальные рассматривать в качестве "производных". Правила соотношения исходного морфа с производными и можно тогда считать морфонологическими правилами.

"Исходная форма, — отмечает С. М. Толстая, — выбирается произвольно или же в соответствии с некоторым принципом, например, принципом эко­номии и простоты описания, принципом наименьшей обусловленности или принципом наибольшей предсказуемости, которой должна обладать исход­ная форма по отношению к остальным (производным) формам" [Толс­тая 19706, 16].

Выбирая в настоящей работе функционально-динамический подход к морфонологии, мы связываем его с воссозданием процесса конструиро­вания всех морфонологически маркированных форм одного парадигма­тического или словообразовательного ряда. В работе это конкретизиру­ется как установление правил распределения разных морфов одной морфемы по разным позициям парадигмы. Эти правила всегда связаны с понятием выводимости одной формы из другой и установлением иерар­хии зависимостей в строении морфемы, объединяющей определенную совокупность морфов. При этом в нашем исследовании мы не прибегаем к постулированию неких абстрактных единиц, как это предлагают де­лать некоторые исследователи [ср. Ворт 1975; Поливанова 1976; Булыгина 1977]. Симптоматичным представляется в этой связи появление и в рамках генеративного направления нового течения, оперирующего понятием "естественности" генеративной фонологии и ставящего своей задачей там, где это возможно, избегать искусственно конструируемых единиц [ср.: Robinson 1975; Hooper 1976; Tranel 1976; Harris 1978; Klausenburger 1978]. Возникновение этого течения является явной реак­цией на чересчур абстрактную фонологию. Этот же протест вызвал к жизни соответствующие рассуждения о целях и задачах морфонологии в книге В. Дресслера [Dressler 1977; ср. также рец. на эту книгу Flier 1979, 413].

В качестве исходных нами всегда рассматриваются реальные морфы отдельных морфем, при этом в системе существительного берется морф, представленный в форме назывного, т. е. именительного падежа ед. ч., а в системе глагола — морф, представленный в форме инфинитива. Это согла­суется с представлением об особой роли соответствующих форм не только в парадигматике языка [ср. Кубрякова 1974, 193], но и в номинативной деятельности человека, что и служило основой существующей лексикогра­фической практики фиксации слова. Иерархия морфов определяется от исходного к производным соответственно их появлению в составе пара­дигмы, что тоже отвечает сложившимся традициям с определенным поряд ком расположения отдельных членов парадигмы и, следовательно, кри­терию естественности описания.

Нам представляется, что умение строить морфонологически правильные формы входит в языковую компетенцию говорящего и что знание языка предполагает как владение синтаксическими конструкциями и правилами формо- и словообразования и т. п., так и морфонологическими моделями. Нам кажется поэтому близкой мысль Д. Злобина о своеобразной психо­логической реальности морфонологической системы [Slobin 1971], а также мнение Ф. Кифера и П. Линелла о большей степени выразительности и мар­кированности морфонологически отмеченных форм [Kiefer 1975; Linell 1975, 156].

Можно отметить и некоторые другие преимущества динамического под­хода к явлениям альтернации морфемы. Так, уже первые описания морфо­нологических правил продемонстрировали, что с их помощью достигается бульшая степень общности в констатации однотипных явлений и, значит, более экономное и более рациональное представление фактов языка. Так, А. Маккай вывел общие правила, относящиеся одновременно к выбору морфов при образовании форм мн. ч. существительных, форм их притяжа­тельного падежа, форм глагола в 3 л. ед. ч. настоящего времени и, наконец, форм слабого глагола в прошедшем времени для современного английс­кого языка. Условия и результаты указанных разных процессов он обоб­щил в виде единого правила [Makkai 1969, 14—15]. Существуют удачные попытки вывести морфонологические правила и для процессов словообра­зования [ср.: Патлатый 1969; Соболева 1972; Лопатин 1976; Телегин 1970; Tranel 1976 и др.], и для процессов глагольного формообразования [ср. Булыгина 1970 и 1977; Sommerstein 1975] и ряда других явлений [например, Klausenburger 1978].

В рамках динамического же подхода совершаются попытки связать определенными правилами глубинную и поверхностную структуру и из­бежать искусственного членения таких форм, морфемные границы кото­рых не вполне ясны. Он разрешает более простое описание форм, составное содержание которых не может быть прямолинейно связано с отдельными сегментами этих форм и которое является результатом интеграции этих последних. В принципе, чем дальше отходит анализируемая последователь­ность от цепочки агглютинативного типа, тем целесообразнее становится ее описание в терминах преобразований, наступающих при объединении частей в одно целое и их фузии.

Динамический подход позволяет выявить еще одну интересную особен­ность морфонологических правил в их отличии от правил собственно грам­матических. Последние характеризуются обязательностью, а морфонологи­ческое правило обычно избирательно и проводится для определенной серии случаев; оно обязательно относительно установленного списка форм (ср., например, образование мн. ч. немецких существительных с умлаутом и без него) или нежестко регламентированной серии форм (ср. рус. стук-стучать, но завтрак—завтракать). Указанное качество способствует возник­новению явлений варьирования и дублетности форм: так, по свидетельству специалистов в области немецкого словообразования производные прила­гательные, маркированные перегласовками, нередко вытесняются дери­ватами без умлаута, причем подобные формы могут сосуществовать. Там, где морфонологическая характеристика налицо, она создает грамматичес­кую отмеченность формы, но сама характеристика может и отсутство­вать (ср. рус. обуславливать и обусловливать).

Но различны не только регулярность отдельных морфонологических пра­вил, но и их продуктивность. Есть продуктивные морфонологические пра­вила с широким диапазоном действия, проникающие в разные сферы грамматики; есть и правила с жесткими ограничениями. "Сосущество­вание в синхронии языка продуктивных и непродуктивных закономернос­тей, — правильно указывает В. Б. Смиренский, — одна из важных особен­ностей морфонологического уровня" [Смиренский 1975, 173—174]. Из пяти русских глаголов на -оть только один, молоть, маркирован морфонологически, ср. молоть — мелю и т. п. Причина чередования лежит, по наше­му мнению, в предотвращении смещения и омонимии форм глаголов молоть и молить [см. Панкрац 19796, 117].

Отсутствие строгой регулярности в некоторых правилах реализации мор­фов однотипных морфем приводило исследователей к мысли о бессистем­ном характере морфонологических альтернаций и даже их "штучности" [см., например, Реформатский 1975, 118]. Следует, однако, отметить, что материал многих языков не дает оснований для таких категоричных выво­дов. Как мы покажем ниже, протяженность и объем классов слов, марки­рованных морфонологически, демонстрирует большой разброс. Да и дру­гим исследователям удалось убедительно показать, что сфера действия одних морфонологических явлений весьма широка, и они достаточно ре­гулярны, а других, действительно, чрезвычайно ограничена [ср., напри­мер, для славянских языков: Stankiewicz 1966, 502—504; Бернштейн 1974, 18].

Способность одной фонемы вступать в чередование не с любой фонемой, а только с данными в одном альтернационном ряду (ср. с. 41), как и изби­рательность в выборе фонологических средств при реализации морфем одного функционального класса, тоже свидетельствуют скорее о регу­лярности, хотя и ограниченной, морфонологических явлений. Все попытки установить закономерности в этой сфере и продемонстрировать их систем­ный характер кажутся нам поэтому весьма желательными. Во всяком слу­чае именно от определения диапазона действия морфонологических правил зависит конечное решение вопроса о месте морфонологического компо­нента в описании данного языка. Если, например, морфонологические пре­образования определенных типов характерны для всей грамматической системы языка в целом, т. е. пронизывают и глагольную, и именную пара­дигматику, и оказываются тождественными по своему материальному субстрату, их описание, возможно, лучше предпослать описанию граммати­ки и выделить само описание в отдельный ее раздел. Если же морфоноло­гические явления типичны для какого-либо одного грамматического клас­са, целесообразнее совместить их описание с описанием самого данного класса.

Итак, основной задачей морфонологии можно считать в конечном счете установление всех правил, которые либо отражают требования к оформле­нию морфем и морфемных последовательностей определенных функцио­нальных типов, либо обусловливают выбор того или иного морфа извест­ной морфемы при построении форм с определенным грамматическим зна чением. Необходимость выведения подобных правил в специальной лите­ратуре подчеркивалась неоднократно, однако фактически эта задача еще не была разрешена полностью ни для одного языка и скорее декларировалась. Между тем потребность в адекватных морфонологических описаниях языков мира ощущается весьма настоятельно и теоретические предпосылки таких описаний, при всей их спорности, все же существуют. Наступило время проверить их состоятельность на практике и перейти от описания отдельных фрагментов отдельно взятых языков к более широким обобщениям.

Во второй части нашей книги мы и хотим восполнить хотя бы отчасти тот пробел в характеристике германских языков, который существует в их синхронном описании и который связан с отсутствием специального исследования в этой области. Для этого мы переходим к описанию более широкого круга морфонологических явлений, релевантных уже не только для отдельно взятого языка, но для целой группы родственных языков. При этом мы не хотим ограничиться непосредственным описанием имен­ной и глагольной парадигматики германских языков, но продемонстриро­вать роль полученных данных для сравнительной и типологической характе­ристики языков этой группы. Представляется также, что в ходе проведения этого исследования, здесь смогут получить свое уточнение и дальнейшее развитие те принципы функционально-динамического подхода, которые были обоснованы в настоящем теоретическом введении.