Часть I

Теоретические предпосылки морфонологического исследования

Глава 1

О предмете морфонологии и ее задачах

Истоки учения о глубокой связи грамматики с фонологией и конкрет­ных формах проявления этой связи легко обнаруживаются в индийской грамматической традиции. Так, классы явлений, описываемые Панини под названиями vrddhi и guna, явно представляют собой явления морфоно­логические [ср.: Амирова, Ольховиков, Рождественский 1975, 84—85]; точно так же подробное описание фонетических изменений, которые имеют словоизменительную или словообразовательную функцию, близко по сути своей установлению чисто морфонологических правил.

Важность морфологически значимых чередований и прежде всего аблаута всегда была ясна и исследователям индоевропейских языков: не случайно, что одним из основоположников морфонологии считается И. А. Бодуэн де Куртенэ, выдвинувший идею о функциональном характере альтернаций и их морфологической обусловленности (ср. доклады А. де Винценза, В. Дресслера, Т. Акамацу и др. на Международной лингвистической кон­ференции "Ян Бодуэн де Куртенэ и мировая лингвистика". Варшава 1979, сент.). Так, Бодуэн определил отношение между разными морфами одной морфемы как "такое альтернационное отношение фонем, при котором с фонетическим различием бывает связано (ассоциируется) какое-нибудь психическое различие форм и слов, то есть какое-нибудь морфологичес­кое или семасиологическое различие" [Бодуэн де Куртенэ 1963, 301] .

Нельзя не признать, что ни Бодуэн де Куртенэ, ни позднее Н. В. Крушевский, при всех их несомненных заслугах в становлении новой лингвисти­ческой дисциплины, не обобщили своих наблюдений в рамках единой строй­ной теории [ср.: Редькин 1966, 10; Реформатский 1955, 100; Ильина 1980, 7 и сл.] . Первым, кто совершил это, был Н. С. Трубецкой. И объяс­нение этому лежит прежде всего в том, что подлинная история морфоно­логии начинается лишь с того момента, когда рождается фонология [Адама 1975, 5] и когда с уточнением ее собственных границ становится особенно очевидным существование таких явлений, которые внутри нее объяснены быть не могут. Труды же Трубецкого завершали и обобщали длительный этап теоретической подготовки фонологии.

Исследователи морфонологии неоднократно возвращались к обсужде­нию той программы морфонологических исследований, которая была на­мечена Трубецким в 1931 г. [см.: Трубецкой 1967, 116—117] и к тем определениям морфонологии, которые содержались в ряде других работ [Реформатский 1955, 100 и сл.; Макаев, Кубрякова 1969, 89 и сл.; Рефор­матский 1975; Виноградов 1972; Бернштейн 1974]. Теоретические предпо­сылки Трубецкого были и объектом острой критики [Чурганова 1973, 224 и сл.].

Нельзя не поразиться, однако, тому, что никто еще не подчеркнул по достоинству удивительного внутреннего единства в выдвинутой Трубецким триаде морфонологических задач. По существу, оставляя в стороне незначительные непоследовательности Трубецкого, можно отметить, что объявив предметом исследования морфонологии морфологическую струк­туру морфемы, он сформулировал весьма точно, во имя каких целей надлежит провести этот анализ. А таких целей у морфонологии, дейст­вительно, три: показать, как используются фонологические различия для строения морфем разных классов и, значит, увидеть, что одинаковые по своим функциям классы морфем проявляют определенное фонологичес­кое сходство; показать, что преобразования на морфемных швах при со­четании морфем в морфемные последовательности обладают такими осо­бенностями, которые не могут найти чисто фонологического объяснения; показать, наконец, что звуковые чередования могут выполнять и выполня­ют морфологические функции.

При такой интерпретации Н. С. Трубецкого становится ясным, что в мор­фонологии осуществляется постоянное соотнесение формальных характе­ристик морфемы с выполняемыми ею функциями и что именно это позво­ляет выделить в особую группу те случаи, когда подобное соотнесение об­наруживает определенные регулярные корреляции [ср. Ахманова 1966]. Противоречивыми нам кажутся поэтому не сформулированные Н. С. Тру­бецким теоретические предпосылки морфонологии и ее конкретные задачи, а определение морфонологии, касающееся ее места среди других разделов лингвистики.

Блестящему анализу позиций Трубецкого в этом отношении и посвяще­ны "Фонологические этюды" А. А. Реформатского [1975]. Конечно, морфонология может рассматриваться как фонология слова и как учение о фонологической структуре морфемы только с тем существенным огра­ничением, что здесь изучают лишь ту фонологическую часть всех фоноло­гических особенностей слова и морфемы, которая коррелирует с морфо­логическими их функциями и которая, строго говоря, именно по этой причине "уже не фонология". Мысли же Трубецкого о морфонологии как связующем звене между фонологией и морфологией были развиты Рефор­матским в связи с тем, что морфонология была определена им как само­стоятельная дисциплина, выступающая в стратификации уровней системы языка в качестве "мостика" между фонологией и грамматикой, как "раз­дел лингвистики, где получают структурную связь два основных яруса языка, а тем самым и два раздела лингвистики: фонология и морфоло­гия" [Реформатский 1975, 99].

Морфонология промежуточна, и здесь начинает осуществляться переход от незнаковых сущностей к знаковым, и она самостоятельна, ибо мы "можем говорить о морфонологии как системе новых отношений" [Макаев, Кубрякова 1969, 115]. Важно при таком подходе установить, как и каким образом, в каком объеме происходит проникновение различных фонологических свойств в грамматическую ткань языка. Этот же вопрос можно сформулировать и в другом виде: морфонология имеет дело с изу­чением того, как происходит использование фонологических средств в качестве вторичной диакритики [Макаев, Кубрякова 1972, 9]. Пытаясь ответить на этот вопрос, лингвисты обращались прежде всего к истории возникновения морфонологических характеристик и к просле­живанию путей постепенного превращения фонетических и фонологичес­ких преобразований морфов одной морфемы в средство маркирования тех или иных морфологических ролей данного морфа [ср.: Макаев, Кубрякова 1972; 1977; Бернштейн 1074] . Но подобный путь анализа еще не поз­волял оценить подлинную роль морфонологических данных с чисто син­хронной точки зрения, и проблема отграничения морфонологии от синхрон­ной фонологии и морфологии остается попрежнему спорной. Расхождения здесь вызываются разными ответами на вопросы о том, относится ли сама морфонология к фонологии или же морфологии или она самостоятельна; при рассмотрении морфонологии как самостоятельного уровня языка остается неясным, самостоятельна ли она по области исследования (т. е. по объекту описания) или же в силу онтологической самостоятельности этих объектов. Не существует единства мнений и по поводу того, какими терминами, единицами и понятиями следует оперировать в морфонологи­ческом исследовании и действительно ли здесь всегда выступают не "лич­ные", а "чужие" единицы: "фонема как низшая, минимальная, морфема как высшая, максимальная" [Реформатский 1975, 99—100]. Все указан­ные проблемы, конечно, существенны для правильного понимания пред­мета и границ морфонологии и выработки методики морфонологического анализа¹.

Естественно, что определение роли морфонологических явлений в опи­сании языка вообще и в конкретных типах синхронного описания языка в частности (т. е. при типологическом, контрастивном или же обычном де­скриптивном направлении исследования) зависит прежде всего от того, какие именно явления квалифицируются как морфонологические и на основании каких критериев они устанавливаются и выделяются. Естествен­но также, что установлению подобных критериев должно предшествовать четкое и развернутое определение самой морфонологии, непротиворечивая характеристика объекта ее описания. По нашему мнению, таким основным объектом изучения здесь являются правила фонологической реализации морфологических структур слова и составляющих их морфем, а также мор­фов одной морфемы в той мере, в какой они проявляются при выполнении этими единицами их морфологических и — шире — грамматических функ­ций. Если рассматривать отдельно вопрос о том, как осуществляется в языке противопоставление разных классов морфем с помощью фонологи­ческих средств, центральной проблемой морфонологии остается вопрос о варьировании или альтернировании морфов одной морфемы как при вы­полнении ими разнообразных грамматических функций в составе слова, так и при объединении морфем в одно целое (т. е. на морфологических швах, или стыках).

Развитие концепции Н. С. Трубецкого приводило на практике к разным последствиям. Ведь в формулировках задач морфонологии одни лингвисты усматривали "неоправданное сужение" [ср. Редькин 1966, II], а другие, напротив, ее неоправданное расширение, поскольку Трубецким в морфоно­логию включались и чередования, отмеченные грамматической значимостью (критику этой точки зрения см. [Реформатский 1955; 1975]). Полный пересмотр задач морфонологии, по Е. Куриловичу, был необходим, по­скольку, по его мнению, две первые задачи, намеченные Трубецким, вооб­ще являются фонологическими, а третья — чисто морфологической [Курилович 1962].

Однако если придерживаться определения морфонологии, сформулиро­ванного выше, все три задачи Трубецкого релевантны для нее лишь с незна­чительными уточнениями [ср.: Макаев, Кубрякова 1969, 9; 1972, 7 и сл.]. Морфонология начинается, согласно этой точке зрения, с определения функциональной нагрузки морфемы и морфов одной альтернирующей морфемы и с ответа на вопрос о том, связана ли эта функциональная на­грузка с фонологическим обликом рассматриваемой единицы. Отсюда и самое простое определение морфонологии как фонологии морфемы [Ахманова 1966, 52] и правильное подчеркивание функционального подхода при таком подходе [ср. Komбrek 1966, 46]. Основной заслугой Трубецкого мы и считаем отказ от рассмотрения альтернаций как явлений фонологических и попытку заложить фундамент такой дисциплины, в компетенцию кото­рой и входил бы анализ использования фонологических средств в морфо­логических целях.

Конечно, со времени появления классических работ Трубецкого в тео­рию морфонологических исследований были внесены существенные кор­рективы (правильным представляется нам, например, подключение к мор­фонологии целого ряда акцентологических явлений [ср. Редькин 1966] ). Однако и необходимость выделения морфонологии в качестве отдельной дисциплины, и необходимость изучения структуры морфемы в рамках слова, и признание связи морфонологии с фонологией, с одной стороны, и с морфологией, с другой, — все это являлось и является логическим продол­жением и творческим развитием идей Трубецкого и Бодуэна де Куртенэ.

В русле этих идей находятся исследования, посвященные анализу фонологических различий в структуре морфем разных классов и, значит, реализуется пункт первый его программы. В ходе этих исследований было доказано, что по своей фонологической организации и составу разные классы морфем строятся нетождественным образом: так, существует различия в оформлении именных и глагольных основ в русском языке [Кузнецов 1970], и для этого языка типично использование вокалических служебных морфем в отличие от английского, где служебные и аффиксальные морфемы строятся преимущественно с помощью согласных [Абдалян 1978] Аналогичные расхождения были обнаружены и для других языков [ср. Виноградов 1972; Коваль 1979; Адама 1976]. Как пишет Н. В. Охотина, при анализе фонемного состава морфем разных типов в суахили обнаруживается их фонетическая маркированность по отношению друг к другу [Охотина 1972, 98].

Но другие пункты программы Н. С. Трубецкого не раз вызывали те или иные возражения [ср., например: Панов 1959; Ахманова 1966; Редькин 1966; Stankiewicz 1966; Реформатский 1955; 1975; Толстая 1970a; Макаев, Кубрякова 1967, 1972 и 1977; Ворт 1973; 1975; Бернштейн 1974; Бромлей 1974; Булыгина 1975; 1977; Matthews 1974; Dressler 1977]. Нередко это было связано с разным пониманием фонологии. Так, известные расхождения между концепциями двух школ — московской и ленинградской — вели и к "перекраиванию" границ морфонологии. В про­тивопоставлении гриб-грибы представители ЛФШ, анализируя фонемный состав этих форм, усматривают чередование разных фонем; с точки же зре­ния представителей МФШ здесь чередуются не фонемы, а два члена одной фонемы. А так как "морфонология имеет дело с готовым набором фонем, ниже фонем не спускается, и варьирование самих фонем к ее компетенции не относится" [Реформатский 1975, 117], подобная трактовка фонемы не позволяет включать в морфонологию аналогичные случаи. В концепции же ЛФШ вопрос о статусе позиционных чередований остается открытым, т. е. его можно решать в зависимости от того, оказывается ли такое чередо­вание автоматическим. Но для того, чтобы проверить, автоматично ли дан­ное чередование или нет, и следует провести специальное исследование на фонологическом уровне.

Целесообразно поэтому исходить в определении границ морфонологии — по крайней мере на первых этапах анализа — из логически непротиворечи­вого требования об учете всех случаев чередования или изменения фонем в составе морфов одной (отождествленной) морфемы за исключением ав­томатических или, несомненно, фонологически обусловленных. Тогда, по мере проведения морфонологического анализа, принадлежность одних чере­дований собственно фонологии будет объективно обоснована возможностью объяснить их действием чисто фонологических факторов. И напротив: при несомненной связи какого-либо типа фонологических преобразований с морфологическими факторами или даже факторами еще более "высоких" уровней системы языка сами эти преобразования будут включены в число морфонологических. Это и потребует от исследователя ответа на вопрос о том, какие конкретно факторы вызвали к жизни их появление и с какой функциональной нагрузкой они связаны.

Как мы писали, "... судить о том, обладают ли определенные чередова­ния морфологической значимостью или нет, и если обладают, то какой именно, можно только в итоге специальных (как раз морфонологических) исследований (Макаев, Кубрякова 1969, 91]. Часто поэтому одним из центральных вопросов морфонологии становится вопрос о характере обус­ловленности наблюдающихся в языке чередований [см. Булыгина 1975]. Очевидным и данным в непосредственном наблюдении оказывается факт фонологической нетождественности морфов одной морфемы, но суть имею­щей здесь место альтернации становится понятной только после всесторон­него рассмотрения этой альтернации и условий ее осуществления.

При таком подходе рамки морфонологии первоначально раздвигаются, объектом ее анализа становится не только изучение использования фоноло­гических средств в морфологических целях в том более узком смысле, в каком эти цели определялись Н. С. Трубецким, но и значительно более широкий круг явлений. Прежде всего сюда включается вопрос об организа­ции целостных и завершенных морфологических структур — слова, пара­дигмы, словообразовательного ряда или гнезда. Иначе, морфонологичес­кие характеристики помогают, на наш взгляд, дифференцировать не только корневые и аффиксальные морфемы, глагольные или именные корни, не только маркировать определенные морфемные швы, как то полагал Тру­ бецкой, но осуществлять и целый ряд более сложных функций — способст­вовать грамматической дифференциации классов и серий форм, проводить расподобление парадигматических и словообразовательных рядов и т. п.

Основной задачей морфонологического анализа становится, таким об­разом, выделение существующих морфонологических характеристик, их классификация, определение их функциональной значимости, роли. Этим мы и отличаемся от тех исследователей, которые полагают, что морфоно­логия изучает лишь формальные закономерности сочетаемости морфем [ср., например: Русская грамматика 1980, 123]. По словам В. Г Чургановой, разделяющей эту точку зрения, "морфонология отвлекается от содержательной стороны языка, от отношения звуковой стороны языка к плану содержания" [1973, 34]. На наш взгляд, такое понимание морфо­нологии не оправдано, и нам кажется справедливой резкая критика такого подхода у С. Б. Бернштейна [Бернштейн 1974, 7 и cл.].

"Морфонологические чередования, — писал Э. Станкевич, — независимо от того, сопровождают ли они материально выраженные или же омони­мичные [т. е. нулевые, — Е. К., Ю. П.] грамматические аффиксы, служат тем не менее для того, чтобы поддерживать и усиливать (to sharpen) соответст­вующие грамматические оппозиции и чтобы отразить одновременно иерар­хию этих оппозиций и классов слов" [Stankiewicz 1966, 499, 505]. Ана­логичного понимания назначения морфонологических альтернаций придер­живаемся и мы. Именно поэтому использование данных морфонологии в качестве эмпирической базы для исследования парадигматики и слово­образования представляется нам таким важным.

Связь чередований с грамматической системой языка была специально подчеркнута уже Ф. де Соссюром: "чередование, — писал он, — как в его исходной точке, так и в его окончательном виде, всегда принадлежит толь­ко грамматике и синхронии" [1977, 191].

Отмечая роль морфонологии в организации лингвистической системы и характеризуя причины устойчивости морфонологических явлений, можно указать и на то, что "фонологическая система отличается тенденцией к пре­дельному расподоблению форм, в идеале — к индивидуальному выражению каждой отдельной словоформы; грамматическая система, напротив, сводит целые ряды этих словоформ в единые классы, следствием чего явля­ется тенденция к предельному единообразию всего парадигматического ряда... Морфонология как бы уравновешивает действие этих разнонаправленных тенденций, и там, где вступают в силу морфонологические характе­ристики, они предрешают вопрос о том, какие из фонологических средств будут использованы в морфологических целях" [Макаев, Кубрякова 1977, 15].

Имея фонологическую природу (и фонологический субстрат) как в чисто генетическом смысле, так и с точки зрения синхронии, морфоноло­гические явления по значимости своей в системе языка входят в число явлений грамматических. В этом пункте мы расходимся с А. А. Реформат­ским, который выдвинул свое знаменитое положение о том, что морфо­нология "уже не относится к фонологии и еще не относится к грамматике" [1955, 100]. При всей самостоятельности задач, стоящих перед морфоно­логией, при явном наличии у морфонологии собственной области исследо­вания, нельзя не признать, что морфонология лишь подготавливает более адекватное описание грамматики языка и в этом смысле сама является частью грамматики, "предморфологией". Отстаивая эту точку зрения и находя ей подтверждение в целом ряде специальных исследований [ср., например: Tranel 1976; Klausenburger 1978], мы полагаем также, что пра­вильное понимание морфонологии связано не только с ее рассмотрением в числе грамматических дисциплин, но и с ее Ориентацией уже не столько на морфему, сколько на функционирование морфем в составе слова и бо­лее сложных целостных морфологических структур. Вот почему, хотя мы и признаем тесную связь морфонологии с морфологией, мы хотим особо подчеркнуть тот факт, что в принципе морфонология предваряет описание языка на всех вышележащих уровнях, морфонологические явления мар­кируют оппозицию форм и за пределами собственно морфологии.

Так, например, в монгольском языке морфонологически маркирован­ной оказывается категория почтительности/непочтительности [см. Бертагаев 1965, 132—133]; чередование звуков служит здесь и лексико-семантической дифференциации слов [Пюрбеев 1971, 89—93]. В современном английском языке наличие особых морфонологических чередований мар­кирует неисконную часть системы словообразования, и это помогает отлиличить производные, базирующиеся на латино-греческой основе, от герман­ского слоя лексики.

Целью морфонологии считают иногда описание того, как разрешаются в конкретном языке конфликты, возникающие из-за столкновения фоно­логических и морфологических правил, и объяснение того, почему они раз­решаются при соблюдении определенных условий и в определенных участ­ках системы [Dressler 1977, 21]. Но взаимодействие фонетических и мор­фологических тенденций принимает не столько форму конфликта, сколько форму их согласования и подгонки. Это особенно заметно при рассмотре­нии морфонологических явлений с исторической точки зрения. Но и в синхронии специальный анализ помогает установить, что проведение ка­кого-либо фонологического правила в полном объеме нередко ограничи­вается (блокируется) из-за "вмешательства" вышележащих уровней.

При проведении морфонологического анализа мы неизбежно затраги­ваем как область фонологии, так и разные области вышележащих уровней. Такое обращение к ниже- и вышележащим данным требует строгой диф­ференциации по крайней мере фонологических, морфологических и собст­венно морфонологических данных [ср.: Бернштейн 1974, 6; Лопатин 1976, 38]. Предпосылкой анализа становится, таким образом, не только знание определенного круга сведений и о фонологическом составе изучае­мого языка, и о его грамматике (включая словообразование), и не только твердое следование определенным правилам отождествления морфемы, но и ясное понимание того, какая из фонологических характеристик имеет черты и свойства характеристики морфонологической.