341Вые пути экспорта зерна в Западную Европу обусловили прополь-скую ориентацию Литвы. Люблинская уния 1569 г. Положила предел существованию Литовско-Русского государства251.

Внешняя опасность, экономическая необходимость сильной во­енной поддержки колонизационного движения на Восток, восстано­вления нарушенных татарщиной торговых связей между княжества­ми объективно подталкивали восточнославянские земли к объеди­нению. В силу тех же причин вновь образованное государство не могло принять иной формы как самодержавная, насквозь милитари­зованная монархия. В отличие от подавляющего большинства сов­ременных историков, А.Е. Пресняков полагал, что изживание удельного права и перестройка Великорусского великого княжения в Московское царство начались не с середины XII в., а значительно позднее. Этот процесс проходил в несколько этапов: «Слияние вели­кого княжества с московской вотчиной в единое Московское госу­дарство - вотчину великого князя и превращение московской кня­жеской семьи в "царствующий дом", династию московских госуда­рей - с соответственной перестройкой ее внутренних отношений, та­ковы результаты кризиса, пережитого междукняжескими отноше­ниями при Василии Темном и Иване III»²⁵².

Только в конце XIV в. стало ясно, вокруг какого политическо­го центра это объединение произойдет. Ослабление Литвы и Твери, смуты в Орде содействовали укреплению Москвы²⁵³. С 1380 г. до се­редины XV в. внутри Московского княжества шла переменная борьба между тенденциями вотчинного распада в опоре на тради­ции семейных отношений и политического единства Великороссии путем укрепления старейшинства великого князя. СМ. Соловьев, В.О. Ключевский рассматривали централизацию как механический процесс роста владений великого князя (теория вотчинного само­державия). А.Е. Пресняков полагал, что Даниловичи собирали не вотчину, а власть. Опираясь на патриархальную формулу старей­шинства, великие князья добивались полного политического подчи­нения своих удельных родственников. С середины XIV в. термин "удел" получил значение пожалования великокняжеской властью. Образование Московского царства было завершено в княжение Ивана III, поставившего "боевые силы" и "землевладельческие средства" государства под свой полный контроль²⁵⁴.

Московская монархия была основана на "признании высшей власти и воли государя источником и верховным критерием всякого права и всякой правды"²⁵⁵. Поэтому параллельно с ее становлением боярство лишалось привилегий "в деле суда, расправы и военной службы населения своих вотчин" и, как все остальные "разряды" на­селения, трансформировалось в "невольных" слуг великого князя, чье экономическое и политическое благополучие связано исключи­тельно с благорасположением верховной власти. Одновременно "крупное землевладение феодального типа отступает перед новой

342

социальной силой среднего и мелкого служилого землевладения по­мещиков и вотчинников", а дворянство выдвигается на место госу-дарствообразующего сословия²⁵⁶. В силу крайне неблагоприятной внешнеполитической обстановки государство вынуждено было "за­крепостить" все сословия службой или тяглом, поставить под свой контроль церковную иерархию. Это "всеуравнивавшее полно­властие" придавало Московскому царству своеобразный "демокра­тический" характер. "Московское самодержавие коренилось на глубоком закрепощении всех разрядов населения"²⁵⁷, - отмечал

А.Е. Пресняков.

А.Е. Пресняков был едва ли не единственным среди светских ис­ториков, отводившим православной церкви фактически определяю­щую роль в деле консолидации восточнославянских земель вокруг Москвы, мобилизации национальных сил на отпор внешним агрес­сорам, идеологическом обосновании централизации и вотчинной монархии. Борьба за сохранение единства митрополии, противодей­ствие сближению Литвы с Римом объективно привели к московской ориентации восточной церкви. С митрополита Алексия (фактиче­ского руководителя великокняжеской политики) интересы церкви были подчинены реализации задач светской власти. Широкое пони­мание иерархами восточной церкви задач великокняжеской власти и методов их реализации во многом компенсировало пассивность по­томков Ивана Калиты, содействовало расширению их политическо­го кругозора.

VII

А.Е. Пресняков полагал, что работы С.Ф. Платонова и Р.Ю. Вип­пера об Иване IV и Борисе Годунове лишь обозначили направления исследовательского поиска по пересмотру соловьевской историогра­фической традиции. В целом же история XVI столетия оставалась в его время наименее изученной в отечественной литературе. Не буду­чи специалистом, А.Е. Пресняков лишь вскользь упоминал об этом периоде. Гораздо большее внимание он уделил истории России XVII в. Перу ученого принадлежат серия очерков в сборниках "Лю­ди Смутного времени" (1905), "Три века" (1912) и две приуроченные к 300-летию Дома Романовых брошюры - "Царь Михаил Федоро­вич" (1913), "Царь Алексей Михайлович" (1913). Указанные сочине­ния содержат отдельные самостоятельные источниковедческие на­блюдения, но в целом выводы их автора не выходили за рамки кон­цепции С.Ф. Платонова. В вопросах об идеологии Московского цар­ства, течениях в духовной и политической жизни тогдашнего обще­ства, организации прямого обложения А.Е. Пресняков солидаризо­вался с заключениями А.С. Лаппо-Данилевского и П.Н. Милюкова.

Во многом в силу особенностей личности Ивана IV самодержав­ная форма правления приняла во вторую половину его царствования

343крайнюю свою форму, которую А.Е. Пресняков характеризовал как тиранство. Претензии Грозного на абсолютную власть, конт­роль даже над религиозно-нравственной жизнью населения вызвали возникновение оппозиции самодержавию со стороны боярства. Ее смысл ученый видел не в мечтах о возвращении к традициям удельной старины (СМ. Соловьев), а в защите своих личных и иму­щественных прав от незаконных посягательств верховной власти (В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов)²⁵⁸. Отказавшись от услуг "фео­дальных сил крупного землевладения", царь передал часть фискаль­ных и судебно-полицейских функций прежних кормленщиков зем­скому самоуправлению. Смысл этой меры А.Е. Пресняков видел от­нюдь не в расширении прав "низших сословий". Он рассматривал "самоуправление" как очередную "даровую службу государевому делу"259.

Правительственная политика в отношении крестьян преследо­вала сугубо фискальные цели. Необходимость уплаты татарского "выхода" обусловила еще в удельный период ряд мер по прикрепле­нию крестьян к тяглу, а по нему - к волости и боярскому хозяйству. Раздача и захват общинных земель привели в XVI в. к исчезно­вению черных волостей (кроме Поморья). Фискально-судеб­ные функции крестьянских миров постепенно перешли к вотчин­никам. С образованием Московского царства эти тенденции еще более усилилась. Вслед за В.О. Ключевским, С.Ф. Платоновым, А.Е. Пресняков полагал, что крепостнические отношения развива­лись прежде всего на основе личной, а не поземельной зависимости производителя. Во второй половине XVI в. к этому стихийному про­цессу активно подключилось государство. Малонаселенность стра­ны при больших расходах на армию обусловливали жесткие меры правительства по "удержанию при земле трудовой и платежной си­лы". "Интересы сельского люда" были принесены в жертву служи­лому сословию. Узость источниковой базы не позволила А.Е. Преснякову однозначно присоединиться к сторонникам указ­ного или безуказного прикрепления крестьян. Однако, как бы то ни было, проводимые под давлением дворянства правительственные мероприятия по увеличению срока сыска беглых привели к середи­не XVII в. к "вечному закрепощению всего населения владельче­ского имения"²⁶⁰.

Основную причину введения опричнины и во многом обуслов­ленного ей социально-экономического и военно-политического кризиса второй половины XVI в. А.Е. Пресняков усматривал в "про­тиворечии между целями, которые должно было преследовать пра­вительство, и средствами, которыми оно располагало"²⁶¹. Вынуж­денное обстоятельствами форсирование процесса расширения и углубления крепостнических отношений привело, в конечном итоге, к массовому бегству крестьян на окраины, следствиями которого явился финансовый кризис и ослабление обороноспособности госу-

344

^ЧеНВ^Нв^аоп^Пр^Роса^ах^Лопре_Деления причин, хронологических £**£££ одизации движущих сил и социально-политических последствии^со бытии См^тногГвремени А.Е. Пресняков --^^«^ вался с выводами С.Ф. Платонова и критиковал №*^^£ попытку их принципиальной корректировки. Смуте> Р»^ла "сверху вниз". Противостояние дворянства.полит^ичес™^Р™а ниям боярства уступило место кровавой борьбе служилого люд^ с вознамерившимися осуществить социальный ^neP^eBOP°^T_no™^e_M в защиту своих сословных и владельческих интере^в-Н™S ' этапе С^Умуты "средние классы" (дворянство ^«™£^^ единым фронтом выступили против ^l^^TZ^Ln своим университетским профессором А.Е. Пресняковi под V национально-освободительный характер Д««£™££ ™£ _й ополчения, активное участие в нем населенм ^верных организа-

ции отпора интервентам²⁶². А.Е. ^П?^&сш™*™™*тыъяых запи-знавал спорным существование каких-либо ограиичшелъ сей" Василия Шуйского и Михаила Федоровича²⁶ •

Победа "средних классов" (а не одного ^^^^пшшш ивал П.Н. Милюков) в Смуте знаменовала ^^и J^^TJ^S удельного боярства на политическую жизнь страны• №*"*%£ его "сословного представительства", из ^мостоятельного учрежд ния превратилась в "бесцветное орудие jaFC^j то время в конце XVI и первые десятилетия XVII в. ^де~^ри ^_ов

ла роль Земского собора в системе ^госУД^аР^ств^^ "Его влиянием, - отмечал исследователь, - «ео Д™ ™ Щ держать проявившуюся в народе готовность ^на^_ь™_ез^в_Иси-ные и имущественные жертвы ради защиты национальной не^зав мости, общественной безопасности и законно*>™V**™ ^ риод Смуты постоянно функционировавший: Земский шборФ чески превратился в "источник правотворческих действии ший орган исполнительной власти страны; при его^f*™« участии было сформировано "*Р™™«™ "^^Фе^отчь жарского, осуществлено избрание на царство ^М^^а £ ^А £ и т д. В последующей деятельности соборов учень™™™J^*J вал''стремление к законодательной инициативе £%™£^_ гражданскому участию в ™™^^^JZ££^ соб-ли" и видел в них прямой аналог сословным nP^e*5™* _пеРиода кри-раниям Западной Европы. Идеология Земских соборов-першдакР зиса российской государственности не "о^еплав^ полит скую доктрину" в силу слабости посадов и отсутствия сое

345консолидации дворянства. Однако даже непродолжительное уча­стие "земли" в государственном управлении сыграло большую роль в трансформации вотчинной монархии в государство "народного блага", способствовало росту самосознания дворянства²⁶⁵. Чрезвы­чайные меры по выходу из экономического кризиса объективно требовали усиления центральной власти. Поэтому с 1620-х годов правительство проводило курс на ограничение роли "земского сове­та". Создание слоя приказной бюрократии позволило государству дистанцироваться от сословных влияний дворянства и верхушки посада²⁶⁶.

А.Е. Пресняков указывал, что "новейшая историография" выра­ботала принципиально новую схему истории Московского государ­ства на основе «более органичного понимания судеб московской старины и происхождения "новшеств" XVIII в.» как логического "за­вершения вековых исканий национальной жизни". Ученый не согла­шался с антитезой петровской и допетровской Руси СМ. Соловьева, противопоставлением национально-самобытного XVII и европей­ского XVIII в. в магистерской диссертации А.С. Лаппо-Данилевско-го²⁶⁷. Вслед за С.Ф. Платоновым он повторял, что Смута положила начало новой истории России²⁶⁸. Московское царство "вырабатыва­ет те формы государственного властвования и социальных отноше­ний, которые достигают полного развития в абсолютной монархии Петра Великого и его преемников"²⁶⁹. Эволюция российской госу­дарственности в сторону "чистого абсолютизма" сопровождалась усилением контроля верховной власти "над всеми сторонами народ­ной жизни". Восстановление экономики и политических институтов после Смуты осуществлялось прежде всего за счет "эксплуатации сил и средств" тяглого населения, углубления крепостнических от­ношений, уничтожения крестьянского волостного землевладения и земской жизни²⁷⁰. В годы правления первых Романовых еще более контрастно проявляется несоответствие распределения "тягот тягла и службы" между высшими и низшими разрядами населения. Следуя за С.Ф. Платоновым, А.Е. Пресняков полагал, что в XVII в. дворян­ство фактически превращается в привилегированное сословие. Тер­ритория страны переросла этнографические границы великорус­ской народности, чем были созданы предпосылки к формированию всероссийской империи²⁷¹.

В целом, во второй половине XVII в. были заложены основы "нового уклада жизни" (зарождение мануфактурного производства, активизация внутренней и внешней торговли, начатки светской культуры, попытки создания регулярной армии, администрации, сближение с Западом, активное наступление на Степь, планы выхо­да к балтийскому побережью и др.). "Явись среди взбаламученного московского общества середины XVII в. такой культурный вождь, каким был Петр Великий, - культурный перелом в Московской Руси мог бы обозначиться раньше... Но такого вождя не яви-

346

лось..."²⁷² - констатировал А.Е. Пресняков. Алексей Михайлович и его окружение не имели продуманного политического курса, да и материальных средств для его проведения²⁷³.

Основываясь на опыте европейской цивилизации XVII в., Петр I поставил целью своей преобразовательской деятельности превра­щение России в "регулярное" государство на началах "законности". Реализация его планов предусматривала в пер%у_Ю очередь разделе­ние законодательной, исполнительной, судебной властей (Сенат, коллегии) и сосредоточение в руках монарха Лщшь функций "глав­ного надзирания". Однако законотворчеству первой половины XVIII в. наглядно продемонстрировало, что самодержавие неприми­римо с "законностью". Уже в царствование Пе1_гра I Сенат из "участ­ника верховной власти" превратился в "исполнителя ее предначер­таний", а при его преемниках и вовсе попал в "зависимость от лиц и учреждений, которые пользовались большие доверием императ­риц". Административные реформы привели % годы царствования Екатерины II к созданию строгой исполнительской вертикали, пре­пятствовавшей какому-либо проявлению "народной самодеятельно­сти". Параллельно с расширением и углублением крепостного пра­ва, ростом государственного тягла и владельческих повинностей развивался процесс превращения дворянства ъ, правящее сословие, монополизировавшее права на "рабский" труд _и оказывавшее силь­ное влияние на правительственную политику. В годы правления Екатерины II этот процесс достиг своего логического завершения: "Императорский стол стал игрушкой в руках дворянства как господ­ствующего класса"²⁷⁴. В итоге, вместо "государства всеобщего бла­га" в России восторжествовала "светская полицейская государствен­ность", ориентированная на реализацию социально-политических программ "господствующего сословия". Антинародная сущность режима наиболее ярко проявилась в последней четверти XVIII в., когда вместо уступок "духу времени", политический курс "капитули­ровавшей перед дворянским засильем" императрицы Екатерины II стал препятствием "более интенсивному хозяйствованию и торгово-промышленной деятельности"²⁷⁵.

VIII

i

¹ Отличительной чертой русской историографии начала XX в. яв­лялся пристальный интерес к проблемам новой и новейшей истории страны. Текущие события политической жиз^_и выдвигали на пер-вый план задачу изучения демократического Движения и полувеко­вого опыта политического реформирования российского общества. А.Е. Пресняков не остался в стороне от этого процесса. Обращение к подобной тематике он объяснял стремлением найти истоки раз­личных направлений современного ему общественного движения и причины кризисного состояния российской государственности кану-

347на революций 1917 г. В период с 1905 г. по середину 1920-х годов А.Е. Пресняков опубликовал циклы научно-популярных статей по истории декабристского движения, народничества, очерки об импе­раторах Александре I (1924) и Николае I (1925)²⁷⁶. К 100-летию вос­стания на Сенатской площади им была подготовлена монография "14 декабря 1825 года", с достаточной для своего времени полнотой повествующая о создании, функционировании, программах первых революционных организаций в России. Ученый не претендовал на оригинальность своей трактовки демократического движения в России. Его работы, написанные на достаточно широко введенных в оборот опубликованных источниках, носили, скорее, не исследова­тельский, а пропагандистский характер и не выпадали из либераль­ной историографии проблемы.

Несмотря на заметное отставание в уровне экономического раз­вития, Россия в целом была готова к принятию политических форм буржуазной государственности, которые отвечали "потребностям развития ее материальных и культурных сил". Александр I и его преемник "теоретически" понимали основные пороки самодержа­вия и необходимость "капитальной перестройки всего здания на но­вом основании", но из опасения за незыблемость монархии и вслед­ствие давления со стороны основной массы дворянства "примкнули к европейской реакции". Страх перед революцией вызвал "паралич творческого правительственного почина", усиление полицейских функций государства. Внутри страны реформаторству они противо­поставили курс на еще большую централизацию управления, а во внешней политике - идущий в ущерб национальным интересам изо­ляционизм и подавление национально-освободительного движения. Образование министерств привело к дальнейшей бюрократизации государства, а превращение дворянского самоуправления в прида­ток местных правительственных органов нанесло удар по господ­ствующему положению "правящего класса" и привело к сужению социальной базы монархии. Итогом царствования Александра I было "полное расстройство внутреннего управления, утрата Россией _v ее влияния в сфере международных отношений", а "иллюзия всемо­гущества" монархической власти Николая I обернулась унизитель­ными итогами Крымской войны 1853-1856 гг.²⁷⁷

С Петра I до Екатерины II с непродолжительными отступления­ми "императорская власть шла впереди общества" в деле "созна­тельной пересадки на русскую почву западноевропейской культу­ры". Появление первых ростков общественной самодеятельности А.Е. Пресняков связывал с восторжествовавшей со второй полови­ны екатерининского царствования правительственной политикой на консервацию режима. С прекращением этапа "идеологических шатаний" и возвращением Александра I к "национально-консерва­тивному" курсу 1780-1790-х годов наметились принципиальные рас­хождения интересов части "народа" и власти.

348

В отличие от Н.П. Павлова-Сильванского, возникновение демо­кратического движения в стране А.Е. Пресняков связывал не с оп­ределяющим влиянием идей западного просвещения, а в первую очередь с "впечатлениями русской действительности". Проанализи­ровав программы Северного и Южного обществ, А.Е. Пресняков пришел к выводу, что они предусматривали коренное обновление строя на началах буржуазной государственности (введение предста­вительной формы правления, гражданские свободы, условия для торгово-промышленного развития, просвещение). Боязнь пролета­ризации населения обусловила выдвижение ими крестьянского воп­роса в качестве первоочередного²⁷⁸.

Большинство участников движения выступали за ненасильст­венный путь действий. Известный радикализм Южного общества А.Е. Пресняков выводил из социального происхождения значитель­ной части его членов: "Этим мелкопоместным дворянам было легче и свободнее отрешиться от связи с помещичье-земледельческой тра­дицией и с той государственностью, которая была насыщена дворян­скими интересами. По бытовым связям и отношениям им были по­нятнее и созвучнее интересы общего подъема торгово-промышлен­ных сил страны и связанной с ним общественной и политической идеологии"²⁷⁹. А.Е. Пресняков неоднократно отмечал, что путь во­енного переворота в значительной степени продиктован обстоя­тельствами династического кризиса.

Зарождение капиталистических отношений "породило в обще­ственной и государственной жизни сильный уклон в сторону эконо­мического и политического буржуазного либерализма", которому не нужна сильная монархическая власть. Однако слабое и неоргани­зованное "третье сословие" не имело вплоть до конца XIX в. воз­можности потеснить эту власть и в надежде на ответное покрови­тельство встало на путь примирения с ней. Поэтому буржуазное по своему характеру движение декабристов не имело поддержки наро­ждавшегося отечественного капитала. Его социальной опорой явля­лась незначительная часть мелкого и среднего дворянства, напуган­ного угрозой разорения. Основная же масса "господствующего клас­са" в надежде на преходящий характер кризиса крепостного хозяй­ства требований декабристов не поддержала²⁸⁰.

По мнению А.Е. Преснякова, условия для отмены крепостного права и радикального реформирования военно-полицейского госу­дарства в 1820-е годы еще не созрели, что лишало декабристов ши­рокой поддержки в правительственных сферах, обществе, солдат­ской массе. К числу субъективных причин поражения ученый от­носил отказ лидеров декабристов от опоры на "народные силы", отсутствие четких организационных форм движения и единой про­граммы, бездействие на площади, перевес правительственных сил и др.²⁸¹ Восстание в силу этих причин было обречено на пора­жение. '

349Декабристы дали толчок и определили едва ли не на целое сто­летие вперед программные требования российского демократиче­ского движения. "Исторический день 14 декабря 1825 года, - отме­чал А.Е. Пресняков, - вскрыл коренные противоречия русской дей­ствительности, преодоление которых русская жизнь ищет в течение долгого ряда десятилетий. Половинчатые реформы шестидесятых годов, которые удовлетворили бы большинство членов Северного общества, были только промежуточным этапом этих исканий, нашедших свое разрешение через столько лет - в великой русской революции наших дней"²⁸².

Сформулированная А.Е. Пресняковым концепция декабрист­ского движения оказала заметное влияние на советскую историо­графию 1920-х годов. В то же время и сам ученый в послерево­люционное время испытал определенное влияние марксистской литературы, прослеживающееся как в плане характеристики дви­жения как буржуазного, так и в симпатиях к радикальному его крылу²⁸³.

Николай I расправился со своими политическими противника­ми, но не мог уничтожить социально-экономических предпосылок антиправительственного движения. Его развитие в 1840-1850-е го­ды шло по двум направлениям. Недоверие к "государственному на­чалу" и желание дистанцироваться от него явилось основой для формирования славянофильской идеологии, эволюционировавшей позднее в националистические общественные течения. Социали­сты-петрашевцы с их требованиями уничтожения государства, се­мьи, собственности стали предтечей радикалов-революционеров второй половины XIX в. Готовность Александра II встать на путь реформирования российской государственности явилась, по мне­нию ученого, не обдуманным правительственным курсом, а пря­мым результатом уступок обществу, следствием краха политики его предшественника. Конец 1850-х - начало 1860-х годов А.Е. Пресняков характеризовал как время примирения "общества" с правительством в надежде на его ответные уступки. Однако про-дворянский характер манифеста 19 февраля 1861 г., последующее "половинчатое политическое обновление" привели к "утрате вся­ких надежд на законодательные реформы, на прогрессивную рабо­ту государственной власти, на творческую способность обществен­ных групп"²⁸⁴.

В "революционном идеализме" Н.Г. Чернышевского, Н.А. Доб­ролюбова, П.Л. Лаврова и др., представлявших общинное крестьян­ство как носителя высших общественных идеалов и противопостав­лявших его образованному "обществу", ученый усматривал "исто­рическое детище идеи народности и утопического социализма". Незнание реальной жизни трудящихся масс объективно привело их к разочарованию в романтической вере и подтолкнуло народников (и их идейных наследников - эсеров) на путь террора²⁸⁵.

350

IX

В годы студенчества А.Е. Пресняков стоял в стороне от демо­кратического движения учащейся молодежи. И много позднее, по­добно большинству своих коллег, он негативно относился к попыт­кам вовлечения юношества в политическую борьбу, осуждая при этом и жесткие меры против радикалов со стороны властей. В нача­ле 1900-х годов в ходе работы над курсом русской истории начинаю­щий ученый познакомился с основными произведениями экономи­ческого и исторического материализма (в том числе и сочинениями К. Маркса), хотя сколько-нибудь заметного влияния на его фило­софское мировоззрение они не оказали. В появившейся накануне первой русской революции заметке о СМ. Соловьеве А.Е. Пресня­ков выделял ту часть политической программы своего предшествен­ника, которая предусматривала прежде всего "необходимость широ­кого развития сотрудничества правительства и общества в делах государственных", "культурной работы" интеллигенции в массах. Огромная территория, разнообразие "племенных типов", экономи­ческих условий Российской империи требовали децентрализации уп­равления за счет развития местной самодеятельности. А.Е. Пресня­ков выступал сторонником конституционно-демократического строя, к которому Россия должна прийти мирным путем²⁸⁶. Такая позиция закономерно привела историка в 1905 г. в ряды кадетской партии. Общественная позиция ученого импонировала студенчест­ву, и под его давлением в 1907 г. университетское начальство пору­чило А.Е. Преснякову читать параллельно с "консерватором" С.Ф. Платоновым курс истории Киевской Руси.

Последовавшие после поражения революции 1905-1907 гг. шаги правительства в сторону консервации режима не оставляли у А.Е. Преснякова сомнений в неизбежной гибели царизма²⁸⁷. В ре­цензии на "Краткое пособие по русской истории" (1908) В.О. Клю­чевского ученый солидаризовался с его взглядами на скорое демо­кратическое будущее России. Накануне празднования 300-летия царствования Дома Романовых А.Е. Пресняков писал об итогах ре­форм 1860-х годов: "Борьба старого с новым в русской государст­венной и общественной жизни, начатая освобождением крестьян, далеко не закончена. Новейшее преобразование России в конститу­ционное государство осуществляется с такими судорожными коле­баниями, с такой медленной и тяжкой постепенностью, что не мог­ло еще дать плодов возрождения на новых началах русской народ­ной жизни и культуры. Исход этого, переживаемого нами, процесса откроет новый великий период русской истории"²⁸⁸. Поэтому нет ничего удивительного, что А.Е. Пресняков приветствовал февраль­скую революцию, а Октябрьскую воспринял во многом как законо­мерный "итог давно начавшегося распада основных форм старой культуры", "гибели иных ее ценностей, изжитых по содержанию

351или по форме ее воплощения"²⁸⁹. С 1918 г. А.Е. Пресняков активно сотрудничал с новой властью. Основное внимание ученого сосредо­точилось вокруг проблем новой и новейшей истории России. (В 1920-е годы он читал также курс по истории государственных учреждений XVIII в.²⁹⁰)

А.Е. Пресняков был одним из ведущих русских историков 1910-1920-х годов, взгляды которого, с одной стороны, подводили некоторые итоги развития дореволюционной науки, а с другой -сыграли существенную роль в становлении марксистской историо­графии. Советские исследователи учились у А.Е. Преснякова мас­терству источниковой критики, заимствовали отдельные элементы научной концепции, а самое главное — использовали его аргумента­цию в спорах с оппонентами для "расшатывания старых схем"²⁹¹. Однако, на наш взгляд, нет сколько-нибудь серьезных оснований го­ворить об эволюции концепции ученого в 1920-е годы в сторону сближения с марксизмом. Придерживавшиеся этого мнения иссле­дователи (Н.Л. Рубинштейн, С.Н. Валк, А.Л. Шапиро, СВ. Чирков) незаслуженно приписывали внимание к социально-экономической проблематике, склонность к широким обобщениям и применение сравнительно-исторического метода исследований исключительно советской науке. А.Е. Пресняков не разделял основных постулатов "марксистского метода" - теории социально-экономических форма­ций и учения о классовой борьбе как движущей силе общественного развития, а признание факта существования феодальных отноше­ний в киевский и удельный периоды, отказ от трактовки Московско­го царства как вотчинного, теории закрепощения и раскрепощения сословий являлся логическим результатом генезиса его собствен­ных взглядов, независимого ни от политической, ни от научной конъюнктуры²⁹². 3. Лозинский в этой связи вспоминал слова самого А.Е. Преснякова о том, что "он стоит к марксизму гораздо ближе, чем большинство старых русских историков, но что марксистом он все же себя не считает"²⁹³.

Неформальные сообщества ученых Петербурга второй половины XIX — начала XX в.

В 1870-1890-е годы неформальным центром общения столич­ных историков были знаменитые "вторники" К.Н. Бестужева-Рю­мина, которые посещали В.Г. Дружинин, С.Ф. Платонов, Н.Д. Чечу­лин, И.А. Шляпкин и др. Однако в связи с большой загруженностью на Высших женских курсах профессор все больше и больше отда­лялся от исследовательской работы и уделял мало внимания заняти­ям с начинающими историками. Новые задачи науки К.Н. Бесту­жев-Рюмин не воспринял в полном объеме. Источниковедческая направленность его курсов и семинарией перестала удовлетворять

352

передовую часть аудитории. Все это препятствовало сплоченик вокруг К.Н. Бестужева-Рюмина учащейся молодежи. Ссылаясь нг С.Ф. Платонова, А.Е. Пресняков отмечал: "Много давал Бестуже! ученикам в области общего исторического образования, критиче­ской направленности, строгости научных требований, но не давал и не мог дать своим влиянием определенного направления их ученым интересам. Одного пристрастия к изучению источников (при том без цельной культурно-исторической и археографической постановки этого изучения) недостаточно для создания школы"²⁹⁴. ,,■

Таким организационным центром было призвано в какой-то ме- ,_й ре стать образованное в конце 1881 г. при Петербургском универси- % тете Студенческое научно-литературное общество под председа^ тельством профессора О.Ф. Миллера. Это была первая официально разрешенная студенческая общественная организация России, на­считывавшая до 300 постоянных членов. Активное участие в ее соз- , дании и текущих делах принимали профессора В.И. Сергеевич и Е.Е. Замысловский, студенты историко-филологического и юриди­ческого факультетов В.И. Вернадский, В.В. Водовозов, И.М. Гревс, , А.А. Кауфман, В.Н. Латкин, Ф.Ф. и С.Ф. Ольденбурги, М.И. Свеш­ников, Н.Д. Чечулин, Д.И. Шаховский, И.А. Шляпкин. Деятельность общества была ориентирована на активизацию исследовательской , работы студентов и носила просветительскую направленность. , По замыслу организаторов, оно должно было противостоять "тер- . рору сверху и снизу" (реакции и распространению социалистических , идей) и "преждевременному политиканству и революционерству" _; в студенческой среде²⁹⁵. При обществе функционировал научный _;, отдел ("кружок молодых ученых"), объединявший до двадцати сту­дентов историко-филологического факультета²⁹⁶, под председатель­ством В.Н. Латкина, М.А. Дьяконова, И.А. Клейбера. До середины 1880-х годов секретарем отдела был А.С. Лаппо-Данилевский. _; Со 2 января 1884 г. участники "кружка" стали периодически соби- « раться для чтения рефератов, обсуждения новинок научной литера- i туры. "Мы жили в новой для нас области русской историографии, как в каком-то ученом братстве, где все дышали одними общими < учеными интересами и жаждою народного самопознания, - вспоми­нал С.Ф. Платонов. - Работа на ученом поприще родной истории являлась перед нами в ореоле духовного подвижничества и сулила высшее духовное удовлетворение"²⁹⁷.

С.Ф. Платонов принимал активное участие в организации науч- , ного отдела. На средства общества было выпущено его первое сочи- _{ нение - "Заметки из истории Земских соборов"²⁹⁸. Однако на стар­ших курсах он отошел от общественной деятельности и "не совался . ни в какие студенческие предприятия и никакие выборные должно- _к сти"²⁹⁹. Не ужился в кружке и А.С. Лаппо-Данилевский как по при- _ч чине "личного отчуждения" от С.Ф. Платонова³⁰⁰, так и вследствие расхождения его интереса к теоретическим проблемам науки с ис-точниковедческой направленностью занятий своих коллег. Не сло­жились у С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского и личные от­ношения с "любимцами" К.Н. Бестужева-Рюмина - Н.Д. Чечули­ным и Е.Ф. Шмурло. По этим причинам с 1885 г. параллельно с об­ществом функционировал так называемый "Ольденбургский кру­жок" (Ф.Ф. и С.Ф. Ольденбурги, И.М. Гревс, В.И. Вернадский, А.А. Корнилов, А.С. Лаппо-Данилевский, Д.И. Шаховской). Идей­ный и организационный кризис в деятельности студенческого обще­ства совпал с его запрещением полицией в 1887 г., когда в ходе след­ствия по делу о покушении на Александра III оказалось, что в него проникли радикально настроенные студенты. Весной 1894 г. по ини­циативе А.С. Лаппо-Данилевского при университете было создано научное общество - "Беседы по проблемам факультетского препо­давания", которое посещали преподаватели, студенты-историки и филологи. С докладами на заседаниях выступали М.Д. Приселков, М.А. Полиевктов. В 1902 г. С.Ф. Платонов не поддержал инициати­вы своего коллеги об образовании секции этики при "Беседах", пос­ле чего его отношения с А.С. Лаппо-Данилевским приняли и вовсе напряженный характер.

Желание части университетской молодежи дистанцироваться от возглавлявших кафедры "государственников" и "славянофилов" К.Н. Бестужева-Рюмина, Е.Е. Замысловского, В.И. Сергеевича и неприязненные личные отношения двух ведущих представителей тогдашней столичной науки привели на рубеже 80—90-х годов XIX в. к оформлению вокруг С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского приватных научных кружков.

В отличие от В.О. Ключевского, С.Ф. Платонов на протяжении всей своей преподавательской деятельности в университете уделял большое внимание организации семинарских занятий. На них в раз­ные годы разбирались источники Смутного времени, сочинения Г.К. Котошихина, тексты Соборного уложения 1649 г. и других за­конодательных памятников XVII в. Профессор делал акцент на раз­витии у студентов навыков самостоятельной исследовательской ра­боты, консультировал их по вопросам отбора, обработки материала для курсовых и кандидатских сочинений. Совместная работа способ­ствовала профессиональному и личному сближению. Поэтому нет ничего удивительного, что костяк научного кружка С.Ф. Платонова составили его бывшие "семинаристы", хотя его заседания посещали и уже признанные ученые М.А. Дьяконов, Е.Ф. Шмурло и др.³⁰¹ По­сетивший Петербург П.Н. Милюков, застал собрания сторонников С.Ф. Платонова в доме сына купца-старообрядца В.М. Дружинина, отчего их называли "платоновскими дружинниками". В 1900-е годы, «когда Платонов прочно стал на ноги, в его квартире образовался салон, в котором собирался второй слой "платоновцев" самого раз­ного состава, а после революции С.Ф. Платонов собрал около себя третий, и последний, слой "платоновцев", работавших с ним и кото-

354 , . .., ■

рым он покровительствовал»³⁰², - отмечалось в материалах акаде­мического дела. Среди активных участников кружка: С.А. Адриа­нов (литературовед, помогал С.Ф. Платонову в издании Никонов­ской летописи), В.Ф. Боцяновский (драматург), П.Г. Васенко (источ-никовед), К.В. Кудряшев, И.И. Лаппо (профессор Дерптского уни­верситета, специалист по истории Литовско-Русского государства), П.Г. Любомиров (профессор Саратовского университета, специа­лист по истории Смуты), Н.П. Павлов-Сильванский, М.А. Полиев­ктов (профессор Тифлисского университета, специализировался по проблемам внешней политики России в XVIII в.), А.Е. Пресняков, М.Д. Приселков (профессор Петроградского университета, специа­лист по истории Киевской Руси и древнерусского летописания), СВ. Рождественский (профессор Петербургского университета, в 1913 г. занял кафедру С.Ф. Платонова по его рекомендации; специ­алист по социально-экономической истории России XIV-XVI1 вв.), П.А. Садиков, Е.И. Тарасов (специализировался на истории русско­го масонства, декабристского движения), СИ. Тхоржевский (специ­алист по истории народных движений XVII в., донского казачества), К.Ф. Тураева-Церетели (специалист по истории Литовской Руси), К.В. Хилинский (профессор всеобщей истории), С.Н. Чернов (исто­рик декабристского движения), И.А. Шляпкин. В ряду кружковцев "второй волны", расцвет творчества которых пришелся уже на со­ветское время, можно назвать А.И. Андреева (профессор), Б.Д. Гре­кова³⁰³, А.И. Заозерского (профессор, специалист по истории Зем­ских соборов), Б.А. Романова, В.В. Саханеева. Какой-либо опреде­ленной тематической направленности занятиям своих учеников С.Ф. Платонов не давал. Однако нельзя не отметить, что среди раз­рабатываемых ими проблем преобладает социально-экономическая тематика периода позднего средневековья и история общественно-политического движения в России нового времени.

В 1889 г. по инициативе Н.И. Кареева с целью объединения на­учных сил в деле изучения отечественного и европейского историче­ского процесса, проблем теории науки и педагогической практики при Петербургском университете силами ученых разных столичных учебных заведений было создано Историческое общество. Н.И. Ка-реевым при активном участии С.Ф. Платонова был написан проект устава общества. В число его учредителей входили М.А. Дьяконов, В.Г. Васильевский, С.Ф. Платонов, Г.В. Форстен, Е.Ф. Шмурло. "Кружок молодых историков" вокруг С.Ф. Платонова незначитель­ным большинством провалил кандидатуру Н.И. Кареева и на пост председателя общества был выбран престарелый В.Г. Васильев­ский. Узнав о результатах голосования, Н.И. Кареев принялся "рвать и метать" (по словам А.С. Лаппо-Данилевского) в адрес С.Ф. Платонова. Желавший избежать скандала, В.Г. Васильевский отказался от предложенного поста; по результатам повторных вы­боров председателем общества стал Н.И. Кареев, а секретарем -

355А.С. Лаппо-Данилевский. В знак протеста В.Г. Васильевский и С.Ф. Платонов отказались выдвигать свои кандидатуры в комитет общества. После этого скандала ни о каком "объединении научных сил" не могло быть и речи: деятельность Исторического общества практически распалась на секции. Вопреки желанию С.Ф. Платоно­ва при обществе была организована секция русской истории, пред­седателем которой до 1919 г. был А.С. Лаппо-Данилевский.

В.П. Корзун охарактеризовала инцидент с выборами как одно из первых столкновений "эмпирического направления петербургской школы" (В.Г. Васильевский, С.Ф. Платонов и его кружок) с социо­логическим (Н.И. Кареев, А.С. Лаппо-Данилевский). Однако, если такое столкновение и имело место, то определяющей роли в собы­тиях оно не играло. В избрании В.Г. Васильевского на пост пред­седателя А.С. Лаппо-Данилевский видел очередное проявление "властолюбия и партийных расчетов" С.Ф. Платонова и его сторон­ников.

Революции 1917 г. и эпоху военного коммунизма петербургская академическая наука пережила с гораздо меньшими потерями, чем московская. Это объяснялось в первую очередь невмешательством столичных историков в активную политическую борьбу. Основные ее представители занимались преподаванием и организацией науки (университет, Центрархив, Академия наук, Публичная библиотека). Проявлением оппозиционности новому режиму, монополизировав­шему право на историческую истину, стало возобновление функци­онирования старых и появление многочисленных новых неформаль­ных научных кружков. Субъективно их деятельность носила акаде­мический характер, но объективно была направлена на противодей­ствие марксистской историографии. Они объединяли представи­телей всех политических течений России, кроме большевистского. Собиравшиеся, как правило, на частных квартирах молодые ученые и их остепененные коллеги читали рефераты, обсуждали новинки литературы, политику советского правительства в отношении просвещения и высшей школы и др. Бурная общественная жизнь тогдашней России обусловила интерес к считавшимся ранее "не­научными" новому и новейшему периодам отечественной истории.

Кружок и семинарий А.И. Заозерского в университете, который посещало до десяти человек, специализировался на изучении исто­рии крупного землевладения России нового и новейшего времени (В.Н. Кашин, А.А. Насонов, А.А. Степанов). С 1921 г. в Петрограде на частных квартирах собирался "кружок молодых историков, лите­ратуроведов, юристов" - учеников А.Г. Вольфуса, С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, А.Е. Преснякова, СВ. Рождественского, которые сами часто бывали на его заседаниях. В разные годы заседания посещали 20-30 человек; среди них: С.Н. Валк, А.А. Васильев (профессор-ви­зантолог), А.А. Введенский, Б.Д. Греков, М.К. Гринвальд, Н.В. Из­майлов, О.Е. Корнилович, И.И. Любименко, А.Н. Насонов,

1 г- S

М.А. Островская, Петров, Наталья и Нина Платоновы, М.Д. При­селков, Б.А. Романов, П.А. Садиков, Б.Ч. Скржинская, СИ. Тхор-жевский, Г.П. Федотов, А.Н. Шебунин, Н.С Штакельберг. Парал­лельно с ними на квартире Н.И. Кареева собирались его ученики -В.В. Бирюкович, М.К. Гринвальд, С.Л. Данини, Е.Н. Петров, И.Л. Попов, П.П. Щенголев. В 1925 г. М.Д. Приселков на дому вел занятия по изгоняемым из преподавания в высших учебных заведе­ниях истории церкви и православного искусства.

В 1929-1930 гг. в связи с арестами профессуры работа этих не­формальных кружков была свернута, однако свою роль в деле пере­дачи опыта и академических традиций молодому поколению ленин­градских ученых они сыграли³⁰⁴.

¹ Шмурло Е.Ф. Очерк жизни и научной деятельности Константина Никола­евича Бестужева-Рюмина, 1829-1897. Юрьев, 1899. С. 93.

² Киреева Р.А. К.Н. Бестужев-Рюмин и-историческая наука второй полови­ны XIX в. М., 1990. С. 50, 237-238; Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и харак­теристики. СПб., 1882. С. 287.

³ Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 137.

⁴ Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. Т. 1. СПб., 1872. С. 162. См. так­же: Пресняков А.Е. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин: (К 25-летию со дня кончины) // Дела и дни. 1922. № 3. С. 169.

⁵ Цит. по кн.: Киреева Р.А. Указ. соч. С. 115. См. также: Бестужев-Рю­мин К.Н. Повести о Смутном времени // Русский вестник. 1888. № 7. С. 228.

⁶ Киреева Р.А. Указ. соч. С. 116-117.

⁷ Там же. С. 139.

⁸ Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 169.

* ⁹ Милюков П.Н. Два русских историка: (С.Ф. Платонов и А.А. Кизевет-тер) // Современные записки. 1933. № 51. С. 314; Киреева Р.А. Указ. соч. С. 107.

¹⁰ Платонов С.Ф. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин // Журнал Министерства народного просвещения. 1897. № 2. С. 167, а также 168, 170; Он же. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. № 2.

С. 123.

¹¹ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М., 1990. С. 157.

¹² Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 178-179.

¹³ Милюков П.Н. Три поколения // Записки Русского исторического обще­ства в Праге. Вып. 3. Прага, 1931. С. 14; Он же. Два русских историка... С. 314-318.

¹⁴ Пресняков А.Е. К.Н. Бестужев-Рюмин... С. 169.

¹⁵ Валк С.Н. Историческая наука в Ленинградском университете за 125 лет // Ленинградский университет. Научная сессия. 1944: Труды юбилейной научной сессии. Л., 1948. С. 45.

¹⁶ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 317-318.

¹⁷ Там же; Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах историков // Голос минувшего. 1913. № 2. С. 30-31; Покровский М.Н. Платонов Сергей Федоро­вич // Энциклопедический словарь братьев Гранат. 7-е изд. Т. 32. М., 1909. С. 322-323; Научное обозрение. 1900. № 1. С. 129; Сторожев В.Н. Очерки рус­ской историографии // Образование. 1900. № 4-8.

¹⁸ ЧерепнинЛ.В. Кризис буржуазной исторической науки в период импери­ализма // Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 3. М., 1963. С. 283, 291; Памутали А.Н. Борьба направлений в русской историографии в период

357империализма: Историографические очерки. Л., 1986. С. 314-315; Рубин­штейн Н.Л. Русская историография. М., 1941 (см. разд. "Развитие буржуазной исторической науки в конце XIX - начале XX в."); Фукс А.Н. Отражение кон­цепции отечественной истории в школьном учебнике С.Ф. Платонова // Вопро­сы отечественной и всеобщей истории в трудах русских историков XIX - нача­ла XX века. Воронеж, 1983. С. 43; Шапиро АЛ. Русская историография перио­да империализма. Л., 1962. С. 46.

¹⁹ Брачев B.C. Сергей Федорович Платонов // Отечественная история. 1993. № 1. С. 125. См. также: Он же. История русской государственности в осве­щении С.Ф. Платонова // Российская государственность: Этапы становления и развития. Тезисы и материалы научной конференции. Ч. 2. Кострома, 1993; Он же. Русский историк Сергей Федорович Платонов. Ч. 1-2. СПб., 1995; Фукс А.Н. Сергей Федорович Платонов: Краткий историко-биографический очерк // Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М, 1993; Цамутали А.Н. Глава петербургской исторической школы: Сергей Федорович Платонов // Ис­торики России XVIII - начала XX века. М., 1996; Чернобаев А.А. Сергей Федо­рович Платонов // Историки России XVIII-XX веков. Вып. 2. М., 1995.

²⁰ Платонов С.Ф. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин. С. 176; Он же. Автобиография // Огонек. 1927. № 35. С. 10.

²¹ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 112; Он же. Автобиографическая записка. 1928 г. // Академическое дело 1929-1930 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова. СПб., 1993. С. 257.

²² Платонов С.Ф. Автобиографическая записка. С. 264.

²³ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 113, 124; Он же. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин. С. 176; Он же. Василий Григорьевич Васильевский. СПб., 1900; Гревс И.В. В.Г. Васильевский как учи­тель науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1899. № 8; Валк С.Н. Указ. соч. С. 21-24.

²⁴ Бестужев-Рюмин К.Н. Повести о Смутном времени. С. 228.

²⁵ Бестужев-Рюмин К.Н. Обзор событий от смерти царя Иоанна Василье­вича до вступления на престол Михаила Федоровича Романова. Глава X из "Рус­ской истории" // Журнал Министерства народного просвещения. 1887. № 7-8; Он же. Повести о Смутном времени. С. 238; Киреева Р.А. Указ. соч. С. 105.

²⁶ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 123-124; Пресняков А.Е. К.Н. Бестужев-Рюмин... С. 168.

²⁷ Платонов С.Ф. Несколько слов о студенческих годах. С. 124. См. также: Демина Л.И. "Записки" Е.Ф. Шмурло об историках Петербургского университе­та (1889-1892) // Археографический ежегодник за 1984 год. М., 1986. С. 256.

²⁸ Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 179.

²⁹ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 162-163, а также 157.

³⁰ Платонов С.Ф. Соч. 2-е изд. СПб., 1913. Т. 2. С. XIX.

³¹ Платонов С.Ф. Автобиографическая записка. С. 262.

³² Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 51. См. также: Он же. В.О. Ключевский: (Некролог) // Журнал Министерства народного про­свещения. 1911. № 11. С. 34; Он же. Несколько воспоминаний о студенческих го­дах. С. 112; Он же. Автобиографическая записка. С. 258; Пресняков А.Е. Алек­сандр Сергеевич Лаппо-Данилевский. Пг., 1922. С. 17.

³³ Академическое дело. 1929-1930. Вып. 1. СПб., 1993. С. 197-198; Плато­нов С.Ф. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин. С. 167; Он же. Лекции по русской истории. С. 51, 53, 55, 455.

³⁴ Платонов С.Ф. В.О. Ключевский: (Некролог). С. 36. и.._ч■■ •.-

358

³⁵ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 51; а также 53, 91, 121.

³⁶ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 130.

³⁷ Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 216.

³⁸ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 40. Накануне революции 1917 г. ученый предсказывал, что в связи с большими успехами науки "до попы­ток исторического синтеза... может быть, и не далеко". Однако эпоха "исследо­ваний" еще не окончилась (Там же. С. 55).

³⁹ Исследование С.Ф. Платонова представляет собой детальный источни­коведческий анализ письменных памятников периода Смуты. Ученым были проанализированы 60 произведений древнерусской письменности по 150 спи­скам с точки зрения времени, места написания, политической позиции их авто­ров с целью определения степени достоверности содержащихся в них сведений. С.Ф. Платонов выявил ряд неизвестных ранее памятников, среди которых "Иное сказание", "Временник" дьяка Тимофеева, мемуары князя И. Хворос-тинина.

⁴⁰ Ключевский В.О. Соч. Т. 7. М., 1959. С. 439-453. Ср.: Бестужев-Рю­мин К.Н. Повести о Смутном времени. С. 228-238.

⁴¹ Платонов С.Ф. Владимир Степанович Иконников // Анналы. 1924. № 4. С. 254-256.

⁴² Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 41.

⁴³ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 133. Будучи директором Педагогического института, С.Ф. Платонову "приходилось устраивать специальные беседы среди студентов, революционной части, а так­же допускать создание специальных групп среди слушателей, обязанностью ко­торых являлась активная борьба с революционными настроениями" (Академи­ческое дело. Вып. 1. С. 30).

⁴⁴ С конца 1880-х годов у С.Ф. Платонова завязались приязненные отноше­ния с "первым учеником Ключевского" - П.Н. Милюковым, позднее -с М.М. Богословским, М.К. Любавским. С.Ф. Платонов опубликовал в редакти­руемом им "Журнале Министерства народного просвещения" магистерскую диссертацию П.Н. Милюкова и, узнав о негативном отношении В.О. Ключев­ского к присуждению за нее докторской степени, предложил магистранту защи­щаться в Петербурге (Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 164).

⁴⁵ Академическое дело. Вып. 1. С. 43, 60, 96.

⁴⁶ Там же. С. 198-199.

⁴⁷ Платонов С.Ф. Соч. Т. 1. М., 1994. С. 149. '

⁴⁸ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 317-319.

⁴⁹ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 447.

⁵⁰ Там же. С. 38-40.

⁵¹ Там же. С. 96, 105.

⁵² Там же. С. 118, 120.

⁵³ Там же. С. 122, 130-131.

⁵⁴ Там же. С. 134; а также 94, 144.

⁵⁵ Платонов С.Ф. Соч. Т. 2. М., 1994. С. 492.

⁵⁶ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 195.

⁵⁷ Платонов С.Ф. Автобиографическая записка. С. 273.

⁵⁸ Платонов С.Ф. Соч. Т. 1. С. 102; Т. 2. С. 24; Он же. Лекции по русской истории. С. 214.

⁵⁹ Платонов С.Ф. Соч. Т. 2. С. 18-19, 356, 386-389; Он же. Лекции по рус­ской истории. С. 212, 214, 234, 461.

⁶⁰ Академическое дело. Вып. 1. С. 160. ,,

359⁶¹ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 236, 239, 246.

⁶² Платонов С.Ф. Автобиографическая записка. С. 270.

⁶³ Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. СПб., 1899. С. V; Академическое дело. Вып. 1. С. 60.

⁶⁴ См.: Милюков П.Н. Два русских историка... С. 318-319. Подзаголовок диссертации С.Ф. Платонова - "Опыт изучения общественного строя и сослов­ных отношений в Смутное время" - почти дословно повторял подзаголовок "Боярской думы..." В.О. Ключевского.

⁶⁵ Брачев B.C. Русский историк Сергей Федорович Платонов. Ч. 1-2. СПб., 1995. С. 3.

⁶⁶ Платонов С.Ф. Вопрос об избрании М.Ф. Романова в русской историче­ской литературе // Журнал Министерства народного просвещения. 1913. № 2. С. 190.

⁶⁷ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 319-320.

⁶⁸ Там же. С. 320; Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах русских ис­ториков // Голос минувшего. 1913. № 2. С. 31; Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. С. 456; Цамутали А.Н. Борьба направлений в русской историографии в период империализма. С. 84-86; Иванов Ю.А. Развитие концепции Смутного времени в дворянско-буржуазной историографии XIX века (основные тенденции) // Гене­зис и развитие феодализма в России. Проблемы историографии. Л., 1983. С. 158.

⁶⁹ Журнал Министерства народного просвещения. 1900. № 2. С. 188.

⁷⁰ Брачев B.C. Русский историк Сергей Федорович Платонов. С. 115, 345-350.

⁷¹ Платонов С.Ф. Автобиографическая записка. С. 271.

⁷² Платонов С.Ф. Социальный кризис Смутного времени. Л., 1924. С. 9.

⁷³ В этой связи С.Ф. Платонов отмечал: "...В лице Ключевского наша нау­ка возвысилась впервые до реального представления о Петре, о его личности, о его исторической роли, о преемственности его дела..." (Платонов С.Ф. Соч. Т. 1. С. 258-259).

⁷⁴ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 512, 524.

⁷⁵ Там же. С. 602. См. также: С. 572, 608.

⁷⁶ Платонов С.Ф. Соч. Т. 2. С. 385; Он же. Лекции по русской истории. С. 137-138.

. ⁷⁷ Академическое дело. Вып. 1. С. 198-199.

, ..■ ⁷⁸ Цит. по кн.: Зайдель Г.С., Цвибак М.М. Классовый враг на историческом фронте. М.; Л., 1931. С. 197. >..:. ⁷⁹ Академическое дело. Вып. 1. С. 60, 198.

⁸⁰ Там же. С. 35, а также 61, 97.

⁸¹ Платонов С.Ф. Социальный кризис Смутного времени. С. 9, 11-12.

⁸² Платонов С.Ф. Петр Великий. Л., 1926. С. 108-109.

⁸³ Валк С.Н. Указ. соч. С. 45; Зайдель Г.С., Цвибак М.М. Указ. соч. С. 149.

⁸⁴ Замысловский Е.Е. О значении XVII века в русской истории: [Вступи­тельная лекция к курсу русской истории XVII в. в С.-Петербургском универси--ете 11 ноября 1871 г.] //Журнал Министерства народного просвещения. 1871.

1° 12. Отд. 2. . ... ...... ..,•..„„... -

--- 45 См.: JIanno-Данилевский А.С. Иван Егорович Забелин: Некролог // Из-:естия Имп. Академии наук. Сер. 6. Т. 3. № 2. СПб., 1909; Он же. Пямяти Вяси-лия Осиповича Ключевского // Вестник Европы. 1911. № 8;_£>н же. Историче­ские взглядькВ.О. Ключевского // В.О. Ключевский. Характеристики и воспо-"минания. m7i912; Он же. ичерк развития русской историографии // Историче­ский журнал. 1920. № 6; Киреева Р.А. Неопубликованные труды А.С. Лаппо-Да-, нилевского по русской историографии // История и историки. Историографиче­ский ежегодник. 1978. М., 1981 и др.

360

⁸⁶ Лаппо-Данилевский А.С. Исторические взгляды В.О. Ключевского. С. 10Ь103.

ч⁸!) Лаппо-Данилевский А.С. Речь перед магистерским диспутом 9 мая 1890 г. // Историческое обозрение. 1890. Т. 1. Отд. 1. С. 284. _u

⁸⁸ Там же. С. 100; Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. Те­ория исторического знания. Пособие к лекциям... СПб., 1910. С. 23; Он же. Кри­тические заметки по истории народного хозяйства в Великом Новгороде XI-XV вв. Отзыв о сочинении А.И. Никитского "История экономического бы­та Великого Новгорода" (СПб., 1893). СПб., 1895. С. 55.

⁸⁹ Лаппо-Данилевский А.С. Критические заметки... С. 4.

⁹⁰Лаппо-Данилевский А.С. Иван Егорович Забелин: Некролог. С. 124.

⁹¹ Гревс И.М. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский: (Опыт исследова­ния души) // Русский исторический журнал. 1920. № 6. С. 72. Среди предлагав­шихся тем: "Систематика социальных явлений разных порядков", "Логика об­щественных и исторических наук", "Анализ социальных взаимодействий", "Классификация наук", "Теория обществоведения" (1905-1910), "Теория эво­люции" (1906-1907), "Учение Канта об эволюции", "Теория развития" (1911-1912), "Учение о случайности" (1912-1913), "Система наук в ее историче­ском развитии", "Принцип целесообразности", "О ценности", "О признании чу­жой одушевленности", "О причиннопоследовательности".

⁹² Среди выпускников семинария разных лет назовем А.И. Андреева, Н.В. Болдырева, В.Н. Борсука, С.Н. Валка, B_JJ. Веретенникова, Й.М". Гревса, М^Ф^_3^ртникова, А.А. Кауфмана, lT.f\ Котлярова, В.Н. Куна, ИЛ1,..Лапши-на, М.А. Дрдиевктова, А.Ё,. Преснякова, Т.И. Райнова, ИМ-, Сидорова,

"А.А. Шилова.

^ylj'Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 31. См. также: Кондратьев Н.Д. Теория истории А.С. Лаппо-Данилевского // Истори­ческое обозрение. 1915. № 20; Райнов Т.И. О философских взглядах и педаго­гических приемах А.С. Лаппо-Данилевского: (К 25-летию ученой деятельно­сти) // Журнал Министерства народного просвещения. 1915. № 3. Отд. 4.

⁹⁴ Проблемы идеализма: Сб. статей. М., 1902.

⁹⁵ Кареев И.И. Историко-теоретические труды А.С. Лаппо-Данилевского // Русский исторический журнал. 1920. № 6. С. 112; Кондратьев Н.Д. Теория ис­тории А.С. Лаппо-Данилевского. С. 106; Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 59.

⁹⁶ Это издание осуществили его ученики - А.И. Андреев, С.Н. Валк, А.А. Дроздецкий. См. также: Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Пособие к лекциям... Ч. 1-2. СПб., 1910-1913; Он же. Основные принципы ис­торического знания в главнейших его направлениях: номотетическом и идио-графическом // Известия Российской академии наук. Сер. 6. Т. 12. 1918. № 5-7, 9, 11, 13.

^Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. С. 3, 6, 9.

⁹⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Очерк внутренней политики Екатерины II. СПб., 1898. С. 1.

⁹⁹ Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. С. 19.

¹ °° Лаппо-Данилевский А. С. Основные принципы социологической доктри­ны О. Конта // Проблемы идеализма... С. 394-430, 457, 460, 481.

¹⁰¹ Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. С. 21.

'"² Там же. С. 23.

³ Лаппо-Данилевский А.С. Исторические взгляды В.О. Ключевского. С. 115.

¹⁰⁴Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. С. 247. xvuhsivx)

361mr ¹⁰⁵ Там же. С. 248.

106 там же. С. 247.

¹⁰⁷ Зайдель Г.С., Цвибак М.М. Указ. соч. С. 230.

¹⁰⁸ Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель // Русский исторический журнал. 1920. № 6. С. 80.

¹⁰⁹Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 1. С 195-196.

¹¹⁰Лаппо-Данилевский А.С. Основные принципы социологической доктри­ны О. Конта. С. 456.

¹¹¹ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 59. ' ^И2 Романов Б.А. Лаппо-Данилевский в университете // Русский историче­ский журнал. 1920. № 6. С. 150.

¹¹³ Милюков П.Н. Источники русской истории и историографии. С. 444; Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 87, 101; Он же. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 27, 78, 85; Цамутали А.Н. Борьба направлений в русской историографии в период империализма. С. 317; Черепнин Л.В. А.С. Лаппо-Данилевский - буржуазный историк и источнико-вед // Вопросы истории. 1949. № 8. С. 35; Клибанов А.И. А.С. Лаппо-Данилев­ский, историк и мыслитель // Лаппо-Данилевский А.С. История русской обще­ственной мысли и культуры XVII-XVIII вв. М., 1990. С. 277.

¹¹⁴ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 25, 87-88.

¹¹⁵ Записки отделения русской и славянской археологии Русского археоло­гического общества. Т. 4. СПб., 1887. С. 352-543.

¹¹⁶ Маркевич А.И. Архивно-археологическая деятельность академика А.С. Лаппо-Данилевского // Известия Таврической ученой архивной комиссии. Вып. 56. Симферополь, 1919.

¹¹⁷ Лаппо-Данилевский А.С. Дополнительная полемика по вопросу варяго-русскому и болгаро-гуннскому // Библиограф. 1886. № 6-7. Отд. 1. С. 96-98.

¹¹⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Русская история [с середины XV в. до насто­ящего времени]. Лекции, читанные на 2-м курсе Имп. Историко-филологи­ческого института в 1890/91 академическом году. Литография. Б.м., б.г. С. 204.

¹¹⁹ Там же. С. 210; Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложе­ния в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890. С. 44-45.

¹²⁰ Лаппо-Данилевский А.С. Речь перед магистерским диспутом 9 мая 1890 г. // Историческое обозрение. 1890. Т. 1. Отд. 1. С. 284.

121 Чечулин Н.Д. К вопросу о населенности посадского двора в XVII веке // Журнал Министерства народного просвещения. 1891. № 3. С. 18.

¹²² Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения... С. 205.

¹²³ Лаппо-Данилевский А.С. Какое значение имели "приправочные" книги в XVII веке? // Библиограф. 1889. № 8-9. Отд. 1. С. 167-169; Он же. Поверстная и указная книги Ямского приказа // Библиограф. 1890. № 9-10. Отд. 1.

¹²⁴ Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 2. С. 585; Кочин Г. Пи­сцовые книги в буржуазной историографии // Проблемы источниковедения. Вып. 2. М.; Л., 1936; Черепнин Л.В. А.С. Лаппо-Данилевский - буржуазный ис­торик и источниковед.

¹²⁵ См.: В.М. [Рецензия] //Исторический вестник. 1890. № 8; Милюков П.Н. Спорные вопросы финансовой истории Московского государства. СПб., 1892; Сторожев В.Н. Новое исследование по истории государственного хозяйства в Московском государстве // Юридический вестник. 1890. №11; С[тороже]в В.Н. [Рецензия] // Книжный вестник. 1890. № 5. С. 200; Чечулин Н.Д. К вопросу о на­селенности посадского двора в XVII веке; Пресняков А.И. Александр Сергее-

362 .,'!;

вич Лаппо-Данилевский. С. 73; Корзун В.П. Образы исторической науки на ру­беже XIX-XX в. Екатеринбург; Омск, 2000. С. 181.

¹²⁶ Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения... С. 261.

>²⁷ Там же. С. 130.

^Лаппо-Данилевский А.С. Очерк истории образования главнейших раз­рядов крестьянского населения в России // Крестьянский строй: Сб. статей. Т. 1. СПб., 1905. С. 56, 64—65. Опубликованная А.С. Лаппо-Данилевским рукопись А.Н. Зерцалова "Записная книга крепостным актам XV-XVI вв., явленным в Новгороде дьяку Д. Алябьеву" (СПб., 1898) включила 561 акт за 1472-1598 гг. и представляла собой важнейший и еще неизвестный исследователям сборник по истории холопства и крепостного права. Документы довольно полно харак­теризовали происхождение, виды холопской зависимости, сближение юридиче­ского положения отдельных категорий холопов, процесс превращения кабаль­ного холопства из личного в наследственное, государственную политику в отно­шении этой категории зависимого населения, экономическое положение гос­подского двора и "рабовладельческих хозяйств".

¹²⁹ Лаппо-Данилевский А.С. Очерк истории образования главнейших раз­рядов крестьянского населения в России. С. 31-32.

¹³⁰Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения... С. 135-136.

¹³¹ Лаппо-Данилевский А.С. Русская история... С. 150.

¹³² Там же. С. 116-117.

¹³³ В этой связи А.С. Лаппо-Данилевский не соглашался с выводом Н.Д. Чечулина о существовании земельных переделов на посаде (Лаппо-Дани­левский А.С. Организация прямого обложения... С. 116).

¹³⁴ Там же. С. 109, 120.

¹³⁵ Крестьянский строй. Сб. статей. Т. 1. Взгляды А.С. Лаппо-Данилевско­го на проблему генезиса крепостнических отношений в XVIII в. совпали с выво­дами В.И. Семевского, поместившего в том же сборнике статью о крестьянском вопросе в России во второй половине XVIII - первой половине XIX в.

¹³⁶ Лаппо-Данилевский А.С. Автобиографический очерк // Материалы для биографического словаря действительных членов Имп. Академии наук. 4.1. Пг., 1915. С. 406.

¹³⁷ Эта монография была опубликована по рукописи в 1990 г. Тематически дополняют и детализируют ее содержание статьи: Петр Великий, основатель Императорской Академии наук (СПб., 1914), Собрание и свод законов Россий­ской империи, составленные в царствование императрицы Екатерины II (СПб., 1897), Очерк внутренней политики Екатерины II (СПб., 1898). В них исследова­тель проанализировал документы Уложенной комиссии 1767 г. и материалы ко­дификационной работы 1767-1774 гг. как источники по развитию правосозна­ния российского общества. В статье 1897 г. А.С. Лаппо-Данилевский ввел в на­учный оборот многотомный рукописный сборник "Описание внутреннего пра­вления Российской империи", содержащий "экстракт" законодательства 1649-1780-х годов.

¹³⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Материалы для плана общеобразовательного курса по истории человечества // Памятная книжка Тенишевского училища в С.-Петербурге за 1900-1901 гг. СПб., 1902.

¹³⁹Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения... С. 153, 159, 164.

¹⁴⁰ А.С. Лаппо-Данилевский писал в этой связи: "Родовые отношения, на которых основан был патриархальный строй древнерусского общества, стали обнаруживать явные следы разложения, перерождались в религиозные и эко­номические формы, но не успели еще смениться юридически определенными и

363самостоятельными общественными союзами, когда правительство настолько окрепло в борьбе с внешними и внутренними врагами, что стало во главе обще­ства, до некоторой степени осуществило в себе идею государства и олицетвори­ло ее в царской власти" (Он же. Организация прямого обложения... С. 501).

¹⁴¹ Лаппо-Данилевский А.С. Русская история... С. 40.

¹⁴² Там же. С. 224.

¹⁴³ Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и куль­туры. XVII-XVII1 вв. М., 1990. С. 20-21.

¹⁴⁴Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения... С. 44. ¹⁴⁵ Лаппо-Данилевский А.С. Русская история... С. 23-29. ^^Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и куль­туры... С. 205-206.

¹⁴⁷ Лаппо-Данилевский А.С. Собрание и свод законов Российской империи, составленные в царствование Екатерины II. С. 5. См. также: Он же. Петр Вели­кий, основатель Имп. Академии наук. С. 6-7, 20.

¹⁴⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Собрание и свод законов... С. 21.

¹⁴⁹ Лаппо-Данилевский А.С. Русская история... С. 224, 240, 250.

¹⁵⁰ Лаппо-Данилевский А.С. Очерк внутренней политики Екатерины II. СПб., 1898. С. 61.

¹⁵¹ Там же. С. 3-4, 16, 41-42.

¹⁵²Лаппо-Данилевский А.С. Собрание и свод законов... С. 20, 120, 136.

¹⁵³ Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и куль­туры. С. 21.

¹⁵⁴ Лаппо-Данилевский А.С. Очерк истории образования главнейших раз­рядов крестьянского населения в России // Крестьянский строй: Сб. статей. Т. 1. СПб., 1905. С. 77, 97.

¹⁵⁵ Там же. С. 87, 93, 132.

¹⁵⁶ Там же. С. 87, 94, 97, 124.

¹⁵⁷ Лаппо-Данилевский А.С. Критические заметки по истории народного хозяйства в Великом Новгороде в XI-XV вв. Отзыв о сочинении А.И. Никит­ского "История экономического быта Великого Новгорода" (М., 1893). СПб., 1895.

¹⁵⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Из старинных сношений России с Западною Европой // Журнал Министерства народного просвещения. 1884. № 5. Отд. 2; \ Он же. Иноземцы в России в царствование Михаила Федоровича // Там же. 1885. < № 9. Отд. 2.

¹⁵⁹ Журнал Министерства народного просвещения. 1898. № 12. Отд. 2; 1899. № 2. Отд. 2 (отд. изд.: СПб., 1899).

¹⁶⁰Лаппо-Данилевский А.С. Русская история... С. 258.

¹⁶¹ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 89.

¹⁶² См.: Копанев А.И. Археографическая деятельность А.С. Лаппо-Дани-левского в освещении С.Н. Валка // Вспомогательные исторические дисципли­ны. Т. 8. Л., 1978. С. 85.

¹⁶³ Лаппо-Данилевский А.С. Очерк истории образования главнейших раз­рядов крестьянского населения в России. С. 179.

¹⁶⁴ Копанев А.И. Указ. соч. С. 86.

¹⁶⁵ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 6.

¹⁶⁶ Валк С.Н. Борис Александрович Романов // Исследование по социаль­но-экономической истории России: Сб. статей памяти Бориса Александровича Романова. Л., 1971. С. 13.

¹⁶⁷ Валк С.Н. Воспоминания ученика // Русский истогаческий журнал. 1920. Кн. 6. С. 194.

364

¹⁶⁸ О занятиях семинария дает представление его "Очерк русской диплома­тики частных актов. Лекции, читанные слушателям архивных курсов при Пет­роградском археологическом институте в 1918 г." (Пг., 1920).

¹⁶⁹ Сборник статей, посвященных А.С. Лаппо-Данилевскому. Пг., 1916. С. 22.

¹⁷⁰ См.: Андреев А.И. Краткий очерк деятельности кружка по составлению каталога частноправовых актов до-Петровской Руси // Историческое обозре­ние. 1916. Т. 21.

¹⁷¹ Лаппо-Данилевский А.С. Служилые кабалы позднейшего типа // Сбор­ник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому... М., 1909; Он же. Печати последних галичско-владимирских князей и их советников. СПб., 1906.

¹⁷² См., например: Андреев A.M. ...Отступные грамоты. (К истории кресть­янского землевладения на севере в XVI в.) // Сборник статей, посвященных А.С. Лаппо-Данилевскому (отд. изд. - Пг., 1916); Валк С.Н. Грамоты полные // Сборник статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. Пг., 1922.

¹⁷³ См.: Греков БД. Новгородские бобыли в XVI и XVII вв. // Журнал Ми­нистерства народного просвещения. 1912. № 7. Отд. 2 (то же - Историческое обозрение. 1915. № 2); Он же. Приписные монастыри новгородского Софийско­го дома//Историческое обозрение. 1915. Т. 20; Он же. Итоги научной разработ­ки новгородских писцовых книг // Русская мысль. 1915. № 12; Он же. Очерки по истории хозяйства новгородского Софийского дома XVI-XVII вв. // Летописи занятий Археографической комиссии. 1923-1925. Вып. 33. 1926; Вып. 34. 1927.

¹⁷⁴ Слонимский А.Г. Основание Исторического общества при Петербург­ском университете // Ученые записки исторического факультета Таджикского государственного университета. Вып. 1. Душанбе, 1973. С. 24, 31, 33, 35; Кор-зун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. Екатеринбург; Омск, 2000. С. 89-90.

¹⁷⁵ Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. С. 87.

¹⁷⁶ Зайдель Г.С., Цвибак ММ. Указ. соч. С. 153-154, а также 108, 111.

¹⁷⁷ Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. С. 99.

¹⁷⁸ Зайдель Г.С., Цвибак ММ. Указ. соч. С. 156.

¹⁷⁹ См. также: Андреев AM. Краткая опись грамот, хранящихся в рукопис­ном отделении Российской публичной библиотеки. Л., 1960.

180 Каталог частных актов Московского государства // Проблемы источни­коведения. Вып. 2. М.; Л., 1936.

¹⁸¹ Зайдель Г.С., Цвибак ММ. Указ. соч. С. 151, 155, 157. См. также: Череп-нин Л.В. А.С. Лаппо-Данилевский - буржуазный историк и источниковед.

¹⁸² Греков БД. Ученая и учебная деятельность А.С. Лаппо-Данилевского // Известия Таврической ученой архивной комиссии. Вып. 56. Симферополь, 1919. С. 154. Работа Б.Д. Грекова над новгородскими актами и его диссертация "Нов­городский дом Св. Софии. (Опыт изучения организации и внутренних отноше­ний церковной вотчины)" (Ч. 1. СПб., 1914) прямо вытекали из задач семинария А.С. Лаппо-Данилевского (Носов Н.Е. Академик Борис Дмитриевич Греков -исследователь-источниковед // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 15. Л., 1983. С. 26).

¹⁸³ С существенными изменениями и дополнениями, внесенными в ходе конкретной работы, "Правила издания Сборника грамот Коллегии экономии" были опубликованы под редакцией А.С. Лаппо-Данилевского в 1922 г. В их пе­реработке принимали участие Н.В. Борсук, В.И. Веретенников, Н.И. Сидоров. Эти "Правила..." долго оставались эталоном для археографической деятельно­сти. В 1936 г. Историко-археографический институт АН СССР опубликовал

365подготовленные Б.Д. Грековым и Н.С. Чаевым "Правила издания документов XVI-XVII вв.", опять же взяв за основу выработанную предшественниками методику.

¹⁸⁴ Сборник грамот Коллегии экономии. Т. 1-2. Пг.; Л., 1922-1929; Валк С.Н. [Рец. на кн.: Сборник грамот коллегии экономии. Т. 1. Пг., 1922]; Правила издания Сборника грамот коллегии экономии. Пг., 1922 // Века. Исто­рический сборник. Вып. 1. Пг., 1924; Он же. Сборник грамот коллегии эконо­мии: (Историографические заметки) // Борьба классов: Исторический журнал. 1924. № 1-2.

¹⁸⁵ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 44, 46, 52.

¹⁸⁶ Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. С. 205-209; Журналы заседаний Временного правительства. Т. I. M., 2001. С. 333.

¹⁸⁷ Там же. С. 45.

¹⁸⁸ См.: Алексеева Г.Д. Октябрьская революция и историческая наука в России (1917-1923 гг.). М., 1968. С. 202-203.

¹⁸⁹ Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси: Очерки по истории Х-ХН столетий; Лекции по русской истории. Киевская Русь / Подг. текста, вступ. ст. и примеч. М.Б. Свердлова. М., 1993. С. 472 (далее: Пресняков А.Е. Княжое право...). В то же время нельзя не признать излишне категоричным вы­вод М.Б. Свердлова о том, что "Пресняков неоднократно признавал определен­ное влияние Платонова, но был совершенно самостоятелен от его воздействия как ученый" (Свердлов М.Б. А.Е. Пресняков (1870-1929): Жизнь и творчество; Проблемы изучения Древней Руси в творчестве А.Е. Преснякова // Пресня­ков А.Е. Княжое право... С. 514; то же см.: Рубинштейн НЛ. Русская историо­графия. С. 365, 496, 506).

¹⁹⁰ См. некролог А.Е. Преснякова, написанный в связи со смертью совре­менника и единомышленника В.Г. Васильевского - профессора Ф.Ф. Соколов; (Слово. 1909. № 815. 3 июня. С. 4-5).

¹⁹¹ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 51, 93-94 Он же. Первый опыт истории русского сознания // Известия отделения русско­го языка и словесности Академии наук. 1903. Т. 3. Рец. на кн.: Милюков П.Н Очерки из истории русской культуры. Ч. 3. Вып. 1. СПб., 1901.

¹⁹² Библиографии работ А.Е. Преснякова см.: Записка об ученых труда? профессора Александра Евгеньевича Преснякова // Известия Академии наук 1920. Сер. 6. Т. 14; Список трудов А.Е. Преснякова / Сост. СВ. Чирков // Ар­хеографический ежегодник за 1970 г. М., 1971. С. 323; Чирков СВ. Обзор ар­хивного фонда А.Е. Преснякова // Там же.

¹⁹³ Вслед за С.Ф. Платоновым, П.Н. Милюковым студент ошибочно дати­ровал рукопись XVII в.; позднее он относил ее ко второй половине XVI в.

¹⁹⁴ ЧерепнинЛ.В. Об исторических взглядах А.Е. Преснякова // Историче­ские записки. Т. 33. М., 1950. С. 209.

¹⁹⁵ Цит. по кн.: Чирков СВ. А.А. Шахматов и А.Е. Пресняков: (По матери­алам архива А.Е. Преснякова) // Исторические записки. Т. 88. М., 1971. С. 394—395, а также 386-387. Характерно, что в ряду своих предшественников А.Е. Пресняков не назвал ни одного из историков "петербургской школы".

¹⁹⁶ Среди участников семинария: С.Н. Валк, Б.Я. Закс, Г.А. Князев, Н.Ф. Лавров, П.Г. Любомиров, С.Н. Чернов. Семинарское сочинение Б.А. Ро­манова "Смердий конь и смерд" было опубликовано А.А. Шахматовым по ини­циативе А.Е. Преснякова и использовано им при подготовке магистерской дис­сертации. См.: Валк С.Н. Борис Александрович Романов // Исследования по со­циально-политической истории России. Л., 1971; Чирков СВ. А.А. Шахматов и А.Е. Пресняков. С. 394. Подробно эти стороны творческого наследия

366

А.Е. Преснякова проанализированы СВ. Чирковым: Чирков СВ. Археографи­ческая деятельность А.Е. Преснякова // Проблемы социально-экономической и политической истории СССР. М., 1975; Археография русского летописания в трудах А.Е. Преснякова // Археографический ежегодник за 1975 г. М., 1976; А.Е. Пресняков - археограф и архивист: (К 125-летию со дня рождения) // Археографический ежегодник за 1995 г. М., 1997; А.Е. Пресняков как источни-ковед и археограф. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1975; Проникновенный источниковед: Александр Евгеньевич Пресняков // Историки России XVIII -начала XX века. М., 1996.

¹⁹⁷ Переписка Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова о проблемах феодализма в России / Подг. текста и коммент. СВ. Чиркова // Археографиче­ский ежегодник за 1972 г. М., 1974. С. 326.

¹⁹⁸ Ср.: Чирков СВ. А.Е. Пресняков - археограф и архивист. С. 73; Прес­няков А.Е. Об изучении русских летописей // Историческое обозрение. 1909. Т. 15. Отд. 2. С. 109.

¹⁹⁹ Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси: Очерки по истории Х-ХИ столетий. СПб., 1909. С. 9-10.

²⁰⁰ Пресняков А.Е СМ. Соловьев // Вестник и библиотека самообразова­ния. 1904. № 41. С. 1515; Он же. СМ. Соловьев и его влияние на развитие рус­ской историографии // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М.; Л., 1963. С. 83-84, а также 79; Он же. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1.С. 259.

²⁰¹ Пресняков А.Е СМ. Соловьев и его влияние на развитие русской исто­риографии. С. 82.

²⁰² Пресняков А.Е Н.П. Павлов-Сильванский: [Некролог] //Журнал Мини­стерства народного просвещения. 1908. № 11. Отд. 4. С. 12; Он же. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С 27. В 1922 г. А.Е. Пресняков анонсировал в издательстве "Колос" книгу о В.О. Ключевском.

²⁰³ Пресняков А.Е Речь перед защитой диссертации под заглавием "Обра­зование Великорусского государства" // Летопись занятий Археографической комиссии. Вып. 30. Пг., 1920. С. 3, 6; Он же. СМ. Соловьев и его влияние на раз­витие русской историографии. С. 84; Он же. В.О. Ключевский // Русский исто­рический журнал. 1922. № 8. С. 208, 210, 219.

²⁰⁴ Пресняков А.Е Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 17.

²°5 Там же. С. 87, 89, 93-94. П. *•

²⁰⁶ Пресняков А.Е Речь перед защитой диссертации... С. 5. W;

²⁰⁷ Там же. С. 6.

²⁰⁸ Чирков СВ. Проникновенный источниковед: Александр Евгеньевич Пресняков // Историки России XVIII - начала XX века. М., 1996. С. 559.

²⁰⁹ Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 46-47, 87, 92.

²¹⁰ Пресняков А.Е Новый труд по истории исторической науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. № 1. С. 189. Рец. на кн.: Лаком-6а П. Социологические основы истории. Париж, 1894.

²¹' Пресняков А.Е. Эпоха Грозного в общем историческом освещении // Ан­налы. 1922. № 2. С. 188, 200. Рец. на кн.: Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М., 1922.

²¹² Пресняков А.Е. Новый труд... С. 209; Он же. Эпоха Грозного в истори­ческом освещении. С. 188.

²¹³ Пресняков А.Е. Новый труд... С. 198. ²'⁴ Там же. С 195,199,205.

²¹⁵ Пресняков А.Е. Россия и Европа: (Заметки историка) // Вестник культу­ры и политики. 1918. № 4. С. 13-14, 16; Он же. Московское царство: Общий

367очерк. Пг., 1918. С. 14; Он же. Эпоха Грозного в историческом освещении. С. 189, 194, 198-199.

²¹⁶ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 7.

²¹⁷ Пресняков А.Е. Речь перед защитой диссертации... С. 8; Он же. Образо­вание Великорусского государства. Очерки по истории XIII-XV столетий. Пг., 1918. С. 26.

²¹⁸ Пресняков А.Е. Россия и Европа. С. 19-20.

²¹⁹ См.: Леонтович Ф.И. О значении верви по Русской правде и Полоцко­му статуту, сравнительно с задругою юго-западных славян // Журнал Министер­ства народного просвещения. 1867. № 4. 2-я паг.; Он же. Задружно-общинный характер политического быта древней России // Там же. 1874. № 6-8.

²²⁰ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 12.

²²¹ Там же. С. 481.

²²² Свердлов М.Б. Пресняков... С. 573, 575, 581.

²²³ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 406, 483.

²²⁴ Там же. С. 294.

²²⁵ Там же. С. 374; Ср.: ЧерепнинЛ.В. Об исторических взглядах А.Е. Прес­някова. С. 215.

²²⁶ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 495. А.Е. Пресняков опирался на ре­зультаты исследования Я.А. Голяшкина "Очерк личных отношений между князьями Киевской Руси в половине XII века (в связи с воззрениями родовой теории)" (Историческое общество при Московском университете. Т. 2. М., 1898).

²²⁷ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 389.

²²⁸ Там же. С. 370, 372-373.

²²⁹ Там же. С. 407, 497.

²³⁰ Там же. С. 368, 428.

²³¹ Там же. С. 382.

²³² Там же. С. 380.

I ²³³ Там же. С. 123; а также 385, 394.

²³⁴ Там же. С. 478, 481.

²³⁵ Там же. С. 127, 470.

²³⁶ Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства... С. 457.

²³⁷ Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1. Западная Русь и Литовско-Русское государство. М., 1939. С. 21, 460; Переписка Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова... С. 335.

²³⁸ Пресняков А.Е. Московское царство... С. 33, 37.

²³⁹ Переписка Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова... С. 332; а также 326; Пресняков А.Е. Н.П. Павлов-Сильванский... С. 15.

²⁴⁰ Переписка Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова... С. 328. См. также: Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1. С. 14.

²⁴¹ См.: Муравьев В.А. Материалы Н.П. Павлова-Сильванского в ленин­градских архивах //Труды МГИАИ. Т. 22. М., 1965. С. 285. Критику этой точки зрения см.: Свердлов М.Б. Проблемы изучения Древней Руси в творчестве А.Е. Преснякова // Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 571.

²⁴² Свердлов М.Б. Проблемы изучения... С. 581-582. М.Б. Свердлов ссы­лался при этом на свой анализ рукописи неопубликованной книги А.Е. Пресня­кова "Феодализм в России" (1925). В середине 1920-х годов А.Е. Пресняков под­готовил к изданию также документальный сборник "Боярский феодализм и Московское царство" (Чирков С.В. Археографическая деятельность А.Е. Прес­някова. С. 88).

368

²⁴³ Чирков СВ. А.Е. Пресняков - археограф и архивист. С. 76.

²⁴⁴ Переписка Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова... С. 328-329, 337.

²⁴⁵ Пресняков А.Е. Н.П. Павлов-Сильванский... С. 12.

²⁴⁶ Пресняков А.Е. Московское государство. 1600-1650 // История нового времени. Т. 1. СПб., 1913. С. 704.

²⁴⁷ Пресняков А.Е. Эпоха Грозного в историческом освещении. С. 198.

²⁴⁸ Пресняков А.Е. Княжое право... С. 47. Р

²⁴⁹ Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 190.

²⁵⁰ Там же. С. 193, 201.

^v -■ ²⁵¹ Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1.С. 129,209,213, 217.

²⁵² Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 386.

²⁵³ Пресняков А.Е. Три столетия // Три века. Россия от Смуты до нашего времени: Исторический сб. Т. 1. М., 1912. С. 6; Он же. Люди Смутного времени / Под ред. С.Ф. Платонова. СПб., 1905. С. 36.

²⁵⁴ Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 151, 377, 394; Он же. Московское царство. С. 52, 78, 96.

²⁵⁵ Пресняков А .Е. Московское царство. С. 64.

²⁵⁶ Там же. С. 39-42, 85, 93-95, 114.

²⁵⁷ Там же. С. 108; а также 29, 111; Пресняков А.Е. Три столетия. СП.

²⁵⁸ Там же. С. 64-65.

²⁵⁹ Пресняков А.Е. Три столетия. С. 7; Он же. Московское царство. С. 101, ПО.

²⁶⁰ Пресняков А.Е. Московское царство. С. 102, 107.

²⁶¹ Пресняков А.Е. Люди Смутного времени. С. 5.

²⁶² Там же. С. 37, 52-53; Пресняков А.Е. Российские самодержцы. Истори­ческие очерки о царях: Михаиле Федоровиче, Алексее Михайловиче, Алексан­дре I, Николае I / Сост., предисл. и прилож. А.Ф. Смирнова. М., 1990. С. 94; Он же. Три столетия. С. 24.

²⁶³ Пресняков А.Е. Московское царство. С. 120; Он же. Российские само­держцы... С. 28; Он же. Три столетия. С. 46.

²⁶⁴ Пресняков А.Е. Российские самодержцы... С. 31.

²⁶⁵Тамже.С. 101; Пресняков А.Е. Московское царство. С. 112, 115-117, 119.

²⁶⁶ Пресняков А.Е. Российские самодержцы... С. 100.

²⁶⁷ Там же. С. 59.

²⁶⁸ Пресняков А.Е. Три столетия. С. 2.

²⁶⁹ Пресняков А.Е. Московское государство. 1600-1650. С. 131-134, 138-139.

²⁷⁰ Пресняков А.Е. Три столетия. С. 28, 59, 66; Он же. Российские само­держцы... С. 38, 44-46.

²⁷¹ Пресняков А.Е. Три столетия. С. 3; Он же. Российские самодержцы... С. 104.

²⁷² Пресняков А.Е. Российские самодержцы... С. 59.

²⁷³ Там же. С. 89.

²⁷⁴ Пресняков А.Е. 14 декабря 1825 года. Пг., 1925. С. 52. =

²⁷⁵ Пресняков А.Е. Московское царство. С. 136, 139; Он же. Правительст­вующий Сенат в XVIII столетии // Журнал Министерства юстиции. 1911. № 3. С. 6, 9, 25, 28, 31; Он же. Дворянский и крестьянский вопрос в наказах; Дворянский и крестьянский вопрос в Екатерининской комиссии // Великая ре­форма. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Т. 1. М., 1911. С. 193, 195, 197, 199, 203; Он же. Российские самодержцы... С 156. .с-

369²⁷⁶ Пресняков А.Е. Декабристы // Полярная звезда. 1905. № 1; Он же. На­кануне народничества // Московский еженедельник. 1906. № 32; Он же. Револю­ционное народничество // Там же. № 27; Он же. Россия в царствование импера­тора Николая I // Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1914. № 5-6; Он же. Самодержавие Александра II // Русское прошлое: Исторический сб. Кн. 4. Пг.; М., 1923.

²⁷⁷ Пресняков А.Е. 14 декабря 1825 года. С. 17; Он же. Российские само­держцы... С. 145, 171, 253, 271, 300.

²⁷⁸ Пресняков А.Е. [Рецензия] // Русский исторический журнал. 1918. № 5. С. 296. Рец. на кн.: Щеголев П.Е. Петр Григорьевич Каховский. М., 1919; Он же. Российские самодержцы... С. 250, 271; Ракитин С.А. Оценка А.Е. Пресняковым политических программ декабристов // Из истории общественно-политической мысли России XIX в. М., 1985. С. 48.

²⁷⁹ Пресняков А.Е. 14 декабря 1825 года. С. 48^9. ²⁸° Там же. С. 144.

²⁸¹ Пресняков А.Е. Декабристы. С. 57.

²⁸² Пресняков А.Е. 14 декабря 1825 года. С. 148.

²⁸³ Ракитин С.А. Указ. соч. С. 44.

²⁸⁴ Пресняков А.Е. Накануне народничества. С. 41, 45.

²⁸⁵ Пресняков А.Е. Революционное народничество. С. 38.

²⁸⁶ Пресняков А.Е. Российские самодержцы... С. 171.

²⁸⁷ Пресняков А.Е. Судьбы крестьянства в русской историографии и зада- ; чи их изучения // Архив истории труда в России. Кн. 1. М., 1921. С. 39. ;

²⁸⁸ Пресняков А.Е. Три столетия. С. 4. \

²⁸⁹ Пресняков А.Е. Обзоры пережитого // Дела и дни. 1920. Кн. 1. С. 346; Он же. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 96.

²⁹⁰ Чирков СВ. А.Е. Пресняков - археограф и архивист. С. 76.

²⁹¹ Покровский М.Н. Очередные задачи историков-марксистов: (Доклад на общем собрании Общества историков-марксистов от 19 марта 1930 г.) // Исто­рик-марксист. 1930. № 16. С. 18-19; Пархоменко В. Древняя история России в освещении Ключевского и Преснякова // Вестник древней истории. 1938. № 3(4). С. 219; Шапиро АЛ. Русская историография периода империализма. С. 97; Черепнин Л.В. Об исторических взглядах А.Е. Преснякова. С. 204; Сверд­лов М.Б. Проблемы изучения Древней Руси в творчестве А.Е. Преснякова.

С. 580. ;

²⁹² Ср.: Чирков СВ. А.Е. Пресняков - археограф и архивист. С. 77; Он же. " Проникновенный источниковед. С. 562, 570-571.

²⁹³ Зайдель Г.С., Цвибак ММ. Указ. соч. С. 197.

²⁹⁴ Пресняков А.Е. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин... С. 172. С.Ф. Платонов неоднократно повторял, что у К.Н. Бестужева-Рюмина "не об­разовалось школы, хотя и много было учеников".

²⁹⁵ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. Кн. 2. С. 132.

²⁹⁶ Среди них: И.Ф. Анненский, А.И. Барбашев, Н.М. Бубнов, В.Г. Дружи­нин, М.А. Дьяконов, А.С. Лаппо-Данилевский, И.А. Козеко, Н.М. Лисовский, В.А. Мякотин, С.Ф. Платонов, А.И. Савельев, СМ. Середонин, И.И. Симонов, С.Л. Степанов, Н.Д. Чечулин, И.А. Шляпкин, Е.Ф. Шмурло (Платонов С.Ф. Не­сколько воспоминаний о студенческих годах. С. 132; Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 188).

²⁹⁷ Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 112.

²⁹⁸ Гревс ИМ. В годы юности. За культуру // Былое. 1918. № 12(6). С. 60, 75.

Ж

'" ²" Платонов С.Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах. С. 126. ,.) 300 Пресняков А.Е. Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский. С. 26.

³⁰¹ Брачев B.C. Русский историк Сергей Федорович Платонов. Ч. 1-2. СПб.,

1995. С. 53.

³«² Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 2. СПб., 1998. С. XLVI.

³⁰³ Б.Д. Греков считал себя учеником М.К. Любавского, Д.М. Петрушев-ского, С.Ф. Платонова. Последний так отзывался о нем на следствии: "Талант­ливый ученый, имеет хорошую репутацию среди марксистов... Просоветского настроения не имеет... Со мной в большой приязни" (Академическое дело. Вып. 1. С. 180. То же см.: Зайдель Г.С., Цвибак ММ. Указ. соч. С. 211).

³⁰⁴ Ананьин Б.В., Панеях В.М. О петербургской исторической школе и ее судьбе // Отечественная история. 2000. № 5.Глава V

ПЕРИОДИЗАЦИЯ ИСТОРИИ

ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ В РОССИИ

ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX в

ПРОБЛЕМА НАУЧНЫХ ШКОЛ

I

Возникновение историографии как самостоятельной дисцип­лины во второй четверти XIX в. было обусловлено поста­новкой в рамках гегельянской методологии проблемы о закономер­ности развития исторических знаний. Ориентация на выявление об­щих процессов, протекавших в науке XVIII - первой половины XIX в., обусловила классификацию ее представителей в сочинениях и лекционных курсах СМ. Соловьева, К.Н. Бестужева-Рюмина, В.О. Ключевского, А.С. Лаппо-Данилевского и др. по направлениям ("школам"). В ее основу был положен принцип "партийности", пред­полагавший отнесение ученого к тому или иному научному лагерю в зависимости от его ответа на вопрос о степени соответствия отече­ственного и европейского исторического процессов¹.

П.Н. Милюков распространил этот взгляд и на современную ему науку. "Для западников, ожидавших только в будущем осуществле­ние идеального общественного строя, смысл истории должен был заключаться не в постоянстве основного начала народной жизни (как община для славянофилов. -А.Ш.), а в ее развитии, в историче­ском прогрессе. Для них гораздо более подходила эволюционная философия истории гегельянства... Историография шестидесятых и семидесятых годов находилась под влиянием общественной борьбы не в меньшей степени, чем историография двух предшествующих десятилетий - под влиянием философских систем"², - писал он. Для периода 1840-1850-х годов исследователь выделял западниче­ское и славянофильское направления; межеумочное положение ме­жду ними занимал СМ. Соловьев. В 1860-е годы, по его мнению, произошел синтез этих идей с современными либерализмом и кон­серватизмом. Сторонники либерализма восприняли западническую идею прогресса, а консерватизма - теорию славянофильского наци­онализма. Смысл консервативного учения П.Н. Милюков видел в абсолютизации специфических особенностей исторического суще­ствования России, пропаганде культурного изоляционизма, крайне правых политических взглядов. В отличие от своих оппонентов, его приверженцы называли "народ", а не интеллигенцию носителем

372

"коренных начал". Методологическое противостояние школы "сла­вянофильского консерватизма" (К.Н. Бестужев-Рюмин, Н.Я. Дани­левский, Д.И. Иловайский, М.О. Коялович, П.А. Кулиш, Д.Я. Само­квасов, идейно близкие к ним государственники - А.Д. Градовский, В.Н. Латкин, В.И. Сергеевич) и воспринявшей либеральные тради­ции западничества "московской исторической школы В.О. Ключев­ского" составляло основное содержание научной полемики послед­ней четверти XIX в.³ На базе западнической и славянофильской идеологий оформились либеральное и консервативное направления: западнические либералы и консерваторы, славянофильские либера­лы и консерваторы.

Марксистская наука пошла по пути еще большего развития принципа "партийности" ученых, классифицировав их на представи­телей революционно-демократического (включает в себя три после­довательно сменявшихся течения - революционно-демократиче­ское, мелкобуржуазно-народническое, марксистское), либерально-буржуазного и официально-охранительного направлений.

Подобная классификация может быть оправдана при изучении истории науки как составной части общественно-политической мысли. Она не учитывает автономности развития гуманитарных знаний и ставит их всецело в зависимость от "среды". Смешение до­революционными исследователями понятий историографического направления с "различными оттенками общественного мнения" при­вело, в частности, к поиску корней славянофильства и западничест­ва в русской истории XVI-XVII вв. Возникает целый ряд трудностей и в распределении отдельных историков (К.Н. Бестужев-Рюмин, Д.И. Иловайский, С.Ф. Платонов) по "лагерям", а трактовка при­оритетов и причин разногласий ученых, всецело исходя из их поли­тического миросозерцания (например, при объяснении причин сбли­жения консервативно-дворянского направления с либерально-бур­жуазным), обедняет и искажает объективные процессы генезиса на­учного познания.

Сейчас мало у кого вызывает сомнение, что классификация по "партийным" направлениям нуждается в существенных корректи­вах. Поэтому вполне понятно желание выстроить новую систему ко­ординат, без которой историография превращается в голый пере­чень фамилий, дат, названий произведений. Поиски в этой области идут в двух направлениях. Часть авторов (Д.А. Гутнов, А.Н. Нечух-рин), придерживаясь традиционной схемы (направление-тече­ние-школа), исключили политическую направленность трудов исто­риков из числа определяющих факторов их принадлежности к како­му-либо научному лагерю. Напротив, Г.П. Мягков отказался от "старых иерархических трактовок взаимоотношения между шко­лой, направлением и течением", которые он отождествлял с заидео-логизированным ортодоксальным марксизмом. Вместо них он пред­ложил принцип "соподчинения школы более высокого порядка и

373школы более низкого порядка". Так, "исходным" лидером единой "русской исторической школы" всеобщих историков у Г.П. Мягкова выступает В.И. Герье; в ее рамках функционировали "дочерние школы" П.Г. Виноградова, М.М. Ковалевского, Н.И. Кареева, И.В. Лучицкого. Через них "московская школа" оказывала влияние на региональные центры, вследствие чего стала общероссийской. При этом для каждой нижестоящей школы в иерархии характерен набор общих для всех вышестоящих школ признаков. Вследствие их "пересечения" один ученый может одновременно пребывать в двух-трех школах или переходить из одной в другую⁴. Г.П. Мягков не предложил своей общей иерархии школ российской науки, отме­тив лишь, что это дело чрезвычайно сложное. Новизна предложен­ной им структуры науки во многом лишь кажущаяся. Вложенное Г.П. Мягковым в определение "школа высшей иерархии" содержа­ние фактически аналогично прежним понятиям "направление", "течение".

На наш взгляд, трехчленное деление науки не утратило исследо­вательских перспектив. Расхождения в разделении ученых по напра­влениям, течениям, школам в значительной степени связаны не с ор­тодоксально-марксистским характером прежней схемы, а с запутан­ностью понятийного аппарата, отсутствием четких критериев для каждого звена в иерархии. В трудах как дореволюционных (СМ. Соловьев, К.Н. Бестужев-Рюмин, П.Н. Милюков и др.), так и советских (О.Л. Вайнштейн, Е.А. Косминский, Н.Л. Рубинштейн, Л.В. Черепнин и др.) авторов понятия "направление", "течение" и "школа" зачастую употребляются как синонимы, их видовые при­знаки не были четко определены. Эту работу в 1960-е годы проде­лала ^ВЛ^тнова. Научдое^направление, по ее определению, хара­ктеризуется общностью философсксГметодологических и полити-^еских^^становок⁵, школы внутр1Гего об1^^я^т11роблематака^ методия^дкт^т^иемы^. В рамках единого европейского научного процесса в конкретных условиях культурных традиций каждой стра­ны общие подходы к проблемам получают^национальную_и;п£реги-ональную окраску -течения. Представителей^дщюго^течшшя в нау-ке~объёдиняёт прежде всего принципиальная общность взглядов_по ошо^ньп^^т^гав^^ым^и^аучинениях концептуальным пробле­мам исторического процесса, тем1га1ка^й^^гте1(ника"7йс^лёд6ванйй. При этом философская основа трудов у разных авторов может не совпадать⁷. Характерным примером научного течения может слу­жить так Ha3biBaeMa^j^c^^cjremia5JlOTnicropiKO-rapHflH4ecKaH, по определению А.Н. Цамутали) "школа", генезис которой прошел метафизический и позитивистский этапы.

У исследователей не возникало сомнений насчет существования в дореволюционной России региональных научных школ. Так, об ук­раинской, или киевской, школе историков писали П.Н. Милюков, С.Ф. Платонов, Н.И. Кареев, Н.Л. Рубинштейн. Ее генезис на протя-

374

жении более чем полустолетия проследил СИ. Михальченко⁸. Однако, несмотря на известное тематическое и идейно-политическое своеобразие, развитие науки в региональных центрах проходит те же этапы, что и в столицах. Замыкаясь в целом на проблемах местной истории, ученые Казанского, Киевского, Харьковского университе­тов и других высших учебных заведений уделяли мало внимания тео­ретическим вопросам науки, не претендовали на создание самостоя­тельной концепции исторического процесса восточного славянства. Свои обобщающие курсы они строили на трудах СМ. Соловьева, Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, исследованиях С.Ф. Плато­нова о Смуте, источниковедческих работах А.А. Шахматова и др. Поэтому, на наш взгляд, выданном случае уместно гожщить _не_об иссж^штеташхлпколах, а о_течениях - устойчивой традиции^изу-

В целом же российская историография второй половины XIX -начала XX вв. прошла метафизический и позитивистский этапы. Ос­новное содержание первого из них (1840 - начало 1860-х годов) оп­ределяло х^ошвостшш&^&\^ъш^ъ^зш&!щш.оъ и_ щедлжнгиан-цев-славянофддрв. В опоре на идеологию умеренного западничест­ва К.Д. Кавелин и СМ. Соловьев пришли к формулировке теории родового быта восточного славянства, ставшей основой государст­венного (историко-юр^дического) течения российской историогра­фии. В рашсах_^старого^ позитивизма 1860-х - начала 1_880_-х годов господствующее положение в науке продолжали занимать^тоследо-ватели государственников. Излишней затеоретизированности их по­строений Kj£^ejCTy5cejB^PjojvraH^ противопоставил задачу формули­ровки новой теории отечественного исторического процесса, исходя из непосредственного анализа источников. Напротив, в рамках из­менившейся методологии науки В.О. Ключевский пошел полути модернизации концепции СМ. Соловьёва-БТТГЧичерина, наполне­ния ее новым содержанием. С_ 1880-хгодов нгущеологической осно­ве ^неодозидшшзмаДв. российской науке сосуществуют социально-э_юошмическре, экономическое и историко-культурное течения. В 1910-е годы российскими учеными были предприняты первые по­пытки приложения идей неокантианства и исторического материа­лизма к анализу событий отечественного прошлого, однако сколь­ко-нибудь существенного влияния на дореволюционную историо­графию эти опыты не оказали.

II

П.Н. Милюков характеризовал 1820-1840-е годы как время без­раздельного господства "риторико-моралистической^сонцепции Н.М. Карамзина-Н.С. АрцибЗШёва. Попьгтки^есГпересмотргГс ге-гёльянскйх позТГции~М7Г. Каченовским ("критика без фактов"), Н.А. Полевым (механическое приложение западноевропейских

375идей к "сырому материалу"), М.П. Погодиным ("факты без крити­ки") потерпели неудачу вследствие несоответствия уровня'развития науки "сознанным потребностям"⁹. В 1840-е годы на почве немец­кой метафизики берут начало две противоборствующие философ-екие концепции - западничест§о_и_славянофильство. Находясь в оппозиции к николаевскому режиму, стороны вели спор за выбор оптимальных путей политического развития России, поэтому собст­венно историческая проблематика играла в их работах иллюстра­тивную роль. "Не Петр и Москва сами по себе занимали их внима­ние. Дело шло о национальной исключительности и общечеловече­ском развитии"¹⁰, - отмечал А.А. Кизеветтер. В той же связи П.Н. Милюков писал: "Оба [эти течения] искали идей в истории; идеи обоих стояли высоко над материалом, над действительностью русской истории, не только не объясняя ее, но даже не соприкасаясь с ней; поэтому оба не давали нашей науке того, что было наиболее плодотворно в их немецком источнике: идеи развития, органическо­го процесса..."¹¹ В итоге, как отмечал М.М. Богословский, историо­софские построения западников и славянофилов превращались в "создание воздушных замков"¹².

Совместить талант "мыслителя с исследователем" (М.М. Бого­словский) удалось их современнику - СМ. Соловьеву. Ученый, по мнению П.Н. Милюкова, занимал межеумочноеположение в проти­востоянии западнической и славянофильской идеологий. Приложив идеи философии Г. Гегеля, новые задачи и методы науки, почерпну­тые в трудах немецкой школы права (Ф. Вольф, Б. Нибур, К. Мил­лер, Л. Ранке, К. Эйхгорн) и французской исторической школы (Ф. Гизо, Ф. Савиньи, О. Тьерри), к содержавшимся в работах М.П. Погодина, А. Рейца, Г. Эверса оригинальным гипотезам ("от­рывочные попытки", по мнению П.Н. Милюкова) о генезисе обще­ственных отношений у восточного славянства, ученый "заложил фундамент" (П.Н. Милюков) нового направления науки¹³. "Все об­новилось теперь, — писал А.А. Кизеветтер, — и постановка научных задач, и самые методы исследования. Весь интерес исторического изучения падал теперь уже не на то, чтобы ссылками на историю подтвердить излюбленный афоризм, а лишь на то, чтобы вскрыть последовательную преемственность в историческом ходе народ­ной жизни. Исходная точка_нрвой школы_не^ предрешала выводов, a ycTagagJiHgajia тольконадежный метод их выведения. В результа­те неминуемо должна была поеледоватТГполная" перестройка исто­рических понятий"¹⁴. В отличие от П.Н. Милюкова, который в нача­ле 1880-х годов в пылу научной полемики трактовал концепцию СМ. Соловьева и его последователей как механическое копирова­ние идей германской историографии, СФ. Платонов видел в ней ^самостоятельное_даучное движение1^-1р£зудьтат~аналитического _J^eocмьICлeниe_oгpoмнoJaзlaciщвaJ|laтepиaлoв отечественной ис-тории¹⁵. Именно поэтому^ развивал мысль своего петербургского

376

коллеги М.М. Богословский в 1904 г., "его научное мировоззрение... не устарело и донаших дней"¹⁶.

* ~С позиции передовой европейской философской мысли СМ. Соловьев отказался от идей провиденционализма, положив в основу своих построений идею всеобщего, закономерного и эво­люционного характера развития политических институтов. Вывод о наличии объективных предпосылок общественного прогресса привел к тому, что исторический процесс в изложении СМ. Соловь­ева перестал быть результатом личного произвола. Это создало гфедпосылки для .перехода от описательной (портретной) наукТГк построению "общих изложений русской_истор_ии". Из гегельянского положения о единстве всемирной истории СМ. Соловьев сформули­ровал "западническое представление о ходе внутреннего развития России" в сторону европеизации и "освобождения личности" (П.Н. Милюков). СМ. Соловьев обосновал тезис о естественном происхождении государственных отношений из родовых и дал объ­яснение причин его исключительной роли в истории восточного сла­вянства (географический фактор, колонизация, внешняя угроза). Ему принадлежит заслуга постановки уже апробированной в запад­ноевропейской историографии проблемы о влиянии природной сре­ды на генезис общественных отношений. "Глава, где рассматрива­лось влияние климата, почвы и очертаний страны, до сих пор сохра­няет свою свежесть", - отмечал М.М. Богословский в начале XX в. Предложенная СМ. Соловьевым трактовка значения княжеской колонизации "пустующих пространств" Северо-Востока легла в ос­нову объяснения причин происхождения там вотчинной собственно­сти (так называемая теория борьбы "старых" вечевых и "новых" княжеских городов) и зарождения единодержавия, повела к отказу от выделения удельного и татарского периодов отечественной исто­рии. В ряду изысканий "частного порядка" (М.М. Богословский), существенно повлиявших на российскую историографию второй по­ловины XIX в., современники называли истолкование СМ. Соловь­евым механизма наследования великокняжеского стола из принципа родового старшинства, взгляд на опричнину Ивана Грозного как за­вершение процесса борьбы с пережитками удельного времени. Вы­вод СМ. Соловьева о подготовленности реформ Петра I в годы цар­ствования Алексея Михайловича дал толчок к пересмотру отечест­венной истории XVII-XVIII столетий¹⁷. Содержавшийся в сочинени­ях исследователя материал не только легчэснову "Курса" В.О. Клю­чевского, но и "не перестал быть сокровищницей фактов" для рос­сийских ученых вплоть до начала XX в. В целом же М.М. Богослов­ский характеризовал "Историю России с древнейших времен" СМ. Соловьева к^к_^громадный труд, граничащий с подвигом"¹⁸. СФ. Пл^кшоВгА^С^Л^п^Дашме^скш^А^^Лресняков сходились у во взгляде на СМ. Соловьева как "основоположника русской исто-рии как особой научной дисциплины'^¹⁹.

377Отдельные слабые звенья концепции СМ. Соловьева были под­мечены уже его современниками. Однако наиболее пристрастному анализу труды "строителей исторических схем" (П.Н. Милюков) подверглись в 1880—1890-е годы, когда перед следовавшим за ним поколением российских ученых остро встал вопрос об отношении к историографическому наследству. СМ. Соловьев, по мнению М.М. Богословского, приступил к написанию "Истории России с древнейших времен" "не с того конца, откуда привыкли начинать ее мы, не с фактов, восходя затем к обобщениям, а с какого-нибудь ос­новного отвлеченного начала, набирая затем в подкрепление этого начала кое-какие подходящие факты..." Поэтому его теория родо­вого быта в первых томах оказывается механически притянутой к материалу, а в последующих "и вовсе забыта". Сведение же отечест­венного исторического процесса исключительно к генезису государ­ственных начал "заставило его несколько идеалистически смотреть на представителей этой идеи" (В.И. Пичета), исключало постановку вопроса о роли народа в событиях. Оценивая соловьевскую трактов­ку реформ Петра I, М.М. Богословский писал: "Общество остава­лось в стороне; оно рассматривалось как инертная, косная масса, в значительной мере враждебная движению вперед, во всяком слу­чае глубоко к нему безучастная и пассивная"²⁰. СМ. Соловьев ис­точник общественного прогресса видел в самом политическом строе. Это исключало постановку проблем "культурного и экономи­ческого быта", социальных отношений и придавало его исследова­ниям "односторонний историко-юридический характер"²¹. Поспеш­ность работы ученого имела следствием то, что "его общие взгляды оказываются, за некоторыми блестящими исключениями, чересчур внешним образом привязанными к материалу" (П.Н. Милюков), а с 18-го тома "факт начинает господствовать над мыслью" ученого (М.М. Богословский)²². В условиях оживления демократического движения в стране вывод СМ. Соловьева о невозможности в рос­сийских условиях проявления какой-либо общественной самодея­тельности вне государственных рамок ("государство поглощает об­щество") выглядел архаичным²³.

П.Н. Милюков, С.Ф. Платонов, А.Е. Пресняков анализировали творческое наследие СМ. Соловьева, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичери­на, В.И. Сергеевича в рамках историко-юридического "направле­ния" в науке (употребляемое ими при его характеристике понятие "школа" носило условный характер). А.Н. Цамутали называл в чис­ле последователей этого течения также И.Е. Забелина, Д.А. Корса­кова, П.В. Павлова, А.Ф. Тюрина). Ученых объединяла задача по­строения общей "схемы" русской истории, которая дала бы "жизнь и смысл" (К.Д. Кавелин) накопленному предшественниками факти-•- ческому материалу²⁴. Теоретической основой их трудов в дорефор­менный период выступало гегельянство с его идеями о прогрессив­ном, эволюционном характере развития цивилизации и определяю-

378

щей роли государства в этом процессе. Признание факта закономер­ного развития общества повело к отказу от выделения варяжского периода и отождествления истории государства с самодержавной формой правления, которая была представлена лишь преходящим этапом общественной эволюции. В российской государственности русский национальный тип нашел свое полное выражение и вопло­щение, что исключало вне ее какое-либо действенное проявление народной жизни. "Действительно, политический, государственный элемент представляет покуда единственно живую сторону нашей ис­тории... - писал К.Д. Кавелин. - Если развивалась только государст­венная, политическая жизнь, а другие стороны - нет, то, значит, в ней сосредоточены все силы и соки народной жизни; следовательно, изменения первой были изменениями последней"²⁵. К.Д. Кавелин, СМ. Соловьев, Б.Н. Чичерин разделяли взгляд на происхождение -государства вследствие генезиса родовых отношений. Из факта их бытования в Древней Руси они выводили основные явления ее исто­рии: происхождение веча, общины, аппарата управления, межкня­жеские отношения, местничество. Общими для их творческого на­следия были выводы о вотчинном характере Московского царства, основанного на закрепощении им же созданных сословий, эволюции российской государственности в сторону сближения с европейскими политическими формами. В полемике со славянофилами они отста­ивали точку зрения о государственном происхождении современно­го общинного землепользования в XVI в.

СМ. Соловьев и К.Д. Кавелин почти одновременно.^ независим 'мо друг от друга к середине 1840-х годов пришли к обоснованию теоретико-методологических и конкретно-исторических основ но­вого течения в российской науке. Однако в его рамках взгляды обо­их исследователей имели существенные отличия. Так, К.Д. Кавелин ограничил родовой период временем Киевской Руси. Возникновение "нового порядка вещей" он связывал с естественным процессом раз­ложения кровнородственных связей на всей территории расселения восточного славянства, а не последствиями княжеской колонизации Северо-Востока. Б.Н. Чичерин и вовсе "отодвинул за пределы исто­рии эпоху кровных родовых союзов на Руси" и противопоставил со-ловьевской трактовке межкняжеских отношений XII-XVI вв. как родовой лествицы договорную теорию²⁶.

Положив в основу своих взглядов идеи эмансипации личности, генезиса норм права, К;Д^Кавелин_и_Б.Н. Чичерин отказались от учета^географическщ^. социальных факторов эвошоции обществен­ных отношений восточного_славянства.- Они предложили трехзвен-ную кон"струкцию~отечественного исторического процесса (род-се­мья-государство). При этом П.Н. Милюков справедливо подчерки­вал, что она в их построениях представляла собой лишь "блестящую ...интерпретацию гегелевской схемы на русской почве". П.Н. Милю­ков отмечал, что "не будучи стесненной фактическим материалом",

379концепция К.Д. Кавелина-Б.Н. Чичерина приобрела во многом аб­страктно-философский характер. "Идеализация гегелевского госу­дарства у Чичерина, докторально противопоставлявшего эту выс­шую степень - низшей, частному быту; спасение от тисков государ­ства свободной личности (с Петра) - у представителя прогрессивно­го лагеря, Кавелина; наконец окончательно опустошенная внутрен­не схема, с устранением элемента не-юридических отношений и под­чинения событий юридическим формулам у петербургского антаго­ниста Ключевского, Сергеевича, - это сопоставление, вытянутое в логический ряд, представляло в оригинальном свете эволюцию од­ной из глав новой русской историографии"²⁷.

Славянофилы противопоставили государственникам учение об общине как вневременной специфической черте истории восточно­го славянства. Развитие общественных отношений в средневековой Руси осуществлялось, по их мнению, на основе договорного разгра­ничения полномочий "земли" и правительственной власти. Преоб­разования Петра I нарушили этот естественный ход русской истории и принесли чуждые ей западноевропейские начала. Основной поли­тической составляющей их учения выступала проповедь культурно­го изоляционизма и панславизма. В научном плане П.Н. Милюков признавал заслугу славянофилов в критике крайностей концепции русской истории западников и СМ. Соловьева. В целом славяно­фильские идеи оказались отторгнутыми наукой ввиду неисторично­сти их научных построений. "Община, круговая порука, удельно-ве­чевая самостоятельность областей или федерация, земский собор и т.п. — все это слова, о которых мы составили совсем иные понятия, нежели что они значили в самом деле"²⁸, — отмечал И.Е. Забелин. Концепцию русской истории славянофилов П.Н. Милюков называл "придуманной", а М.М. Богословский именовал их "теоретиками без исследования". С ними соглашался С.Ф. Платонов: "...Их труды бы­ли гораздо более философскими или публицистическими, чем собст­венно историческими, а отношение к истории гораздо более фило­софским, чем научным"²⁹.

III

з

В 1860-е годы философские основания западнического и славя­нофильского течений в рамках метафизического направления уже в значительной степени устарели. Спорящие стороны выявили сла­бые стороны взглядов друг друга, но ничего концептуально нового к своей аргументации не прибавили. П.Н. Милюков следующими словами характеризовал новые задачи науки: "Бросить мертвый ме­ханизм бездушных юридических форм, обратиться к живому мате­риалу, наполняющему формы, - таков общий лозунг в эти годы"³⁰.

Идеологию науки второй половины XIX в. наиболее полно вы­ражал позитивизм во всех его разновидностях (вслед за О. Контом

380

отечественные авторы стали именовать философию истории социо­логией). Он пришел на смену выработавшему свой творческий ре-^сурсгегельянству. Однако торжиствоТювой методологшГшГбыло "экспансиейТПодо"бно гегельянству, позитивизм О. Конта основы­вался на признании объективного характера исторических законо­мерностей и возможности их познания. Его приверженцы отстаива­ли принципы прогрессивного и эволюционного развития человече­ства, но в отличие от своих предшественников не приняли его пря­молинейной и безусловной трактовки. Позитивизм в значительно большей степени, нежели гегельянство, был ориентирован на выяв­ление обусловливающих историческое движение причинно-следст­венных связей событий и явлений. Движущей силой генезиса циви­лизации называлось теперь не государство, а взаимодействие обще­ственных союзов (сословий). Учение позитивизма было сызначала направлено на изучение социально-экономических сторон истори­ческого процесса, что обусловило перенесение центра тяжести исследований от "портг^етной^истории к_^биографии масс". Новые задачи обусловливали новые методы исследования и расширение ис-точниковой базы. На основе позитивизма зародилась наука об об­щих законах общественного развития - социология. Она была ори­ентирована на изучение массовых явлений. Через социологию в ис­торию проникают методы точных и естественных наук - статисти­ческий, сравнительно-исторический, антропологический и др.³¹

Исключительно быстро прогрессировавшая в рамках общеевро­пейского историографического процесса отечественная медиеви­стика хронологически несколько опережала методологический, ме­тодический и тематический рост исследователей российского про­шлого. Это объясняет ту огромную роль, которую играли кафедры всеобщей истории столичных университетов в подготовке кадров ученых-русистов. Во второй половине 1870-х годов оформилось со­циально-экономическое течение (термин ввел в оборот Б.Г. Мо-гильницкий) в медиевистике - "русская историческая школа" соци­ально-экономической истории Франции второй половины XVIII в. И.В. Лучицкий, Н.И. Кареев, М.М. Ковалевский, П.Г. Виноградов широко выдвигали в своем творчестве проблемы генезиса европей­ского феодализма, выявления его общих и особенных в рамках национальных историй черт, эволюции аграрных отношений XI-XVIII вв., истории политических учений средневековья. Москов­ские медиевисты "открыли" своим коллегам-русистам интерес к но­вой истории: аграрные отношения периода кризиса феодализма, промышленное развитие, всеобщий характер политической эволю­ции европейских государств от монархии к парламентаризму и др.³² С 1860-х годов как опосредованно через медиевистику, так и не­посредственно путем "пересадки на русскую почву... трудов запад­ных ученых" (И.Е. Забелин) в отечественную историческую науку начинает проникать и приспосабливаться к "собственной природе"

381передовое для своего времени учение позитивизма³³. Взятую из творческого арсенала славянофилов "идею народности" новое поко­ление исследователей прошлого противопоставило дискредити­ровавшей себя в годы николаевского царствования государствен­ной доктрине и преимущественному вниманию ученых к пробле­мам "внешней" истории общества. "Славянофильство, - отмечал П.Н. Милюков, - начинает привлекать исследователей самых разно­образных категорий не своим квасным национализмом, не своей ме-тафизическо-богословской доктриной, а своим обращением к изуче­нию народа, его быта, его психологического склада, материальных условий его жизни"³⁴. Подобная целевая переориентация отечест­венной науки оказалась созвучной политическим чаяниям эпохи и нашла полную поддержку в демократическом лагере. "Только в ис­тории мы можем найти материалы для решения многих вопросов первостепенной важности, - утверждал Д.И. Писарев. - Только ис­тория знакомит нас с массами; только вековые опыты прошедшего дают нам возможность понять, как эти массы чувствуют и мыслят, как они изменяются, при каких условиях развиваются их умствен­ные и экономические силы, в каких формах выражаются их страсти и до каких пределов доходит их терпение..."³⁵ "Изучение прошлого юридического и экономического быта народа"^^ИиСемевский вы­ставил программным тезисом редактируемой им "Русской старины" (1870).

IV

В 1860-1870-е годы государственное течение продолжало зани­мать господствующие позиции в отечественной историографии. По мнению И.Е. Забелина, оно "прямо и положительно указывает нам, что именно было"³⁶. Пореформенная редакция концепции госу­дарственной школы связана с именами В.И. Сергеевича, А.Д. Гра-довского, Ф.И. Леонтовича.

Переход историков-юристов на позиции позитивизма "первой волны" имел следствием усложнение и обновление теоретических основ их концепций, совершенствование методов научного анализа. Молодое поколение государственников отказалось от трактовки прогресса как прямолинейного движения от низших форм к выс­шим. Смысл исторического развития виделся им в первую очередь в невозможности возвращения к отжившим общественным институ­там (община). Однако в ходе этого движения допускалась возмож­ность отступлений от поступательного хода истории под воздействи­ем внешних факторов и личностного начала. Вслед за Б.Н. Чичери­ным А.Д. Градовский, В.И. Сергеевич указывали на большое влия­ние монголо-татарского завоевания на генезис государственных от­ношений (ликвидация самодеятельности общин, усиление велико­княжеской власти, прикрепление сословий, местничество и др.).

382

К.Д. Кавелин в 1864 г. писал, что иго на 200 лет остановило разви­тие великорусского племени. Личность в их трудах выступала не пассивным проводником объективных законов, а активным участ­ником исторического процесса, способным замедлить или, наобо­рот, ускорить его. Этот подход проявился, в частности, в выделении в качестве одной из причин возвышения Москвы роли ее правящей династии. Ученые-юристы выступали сторонниками трактовки ис­торических явлений как результата взаимодействия многих состав­ляющих. По наблюдению Н.В. Иллерицкой, в основе их концепций лежал вывод об oпpeдоляющeдJЭOлй^экoJтомичggJШшIфaSтop3^в^^c-торйиТ АД. ГрадовскийТ^И. Леонтович, В.И. Сергеевич, не отри-цаяПвсеобщих закономерностей исторического развития (в разной степени), полагали, что формы их проявления отличались чрезвы­чайным многообразием. Свою задачу как исследователей они виде- , ли именно в анализе этих отличительных черт. В этой связи Ф.И. Леонтович указывал, например, на принципиальную невер­ность объяснения Г. Эверсом норм древнейшего русского права "элементами германской жизни". Совершенствование исследова­тельских приемов в рамках юридического течения в науке шло по линии широкого применения в практике конкретной работы срав­нительно-исторического метода изучения норм права и истории го­сударственных институтов европейских (прежде всего славянских) народов, системного анализа юридических памятников. Н.В. Илле-рицкая не соглашается с выводом А.Н. Цамутали о том, что ограни­чение рамками историко-правовой тематики было регрессом шко­лы: "Учитывая содержание предмета истории права, подобные пре­тензии совершенно несостоятельны..."³⁷

В 1860-1870-е годы родовую концепцию политического строя Дре*вней гуси СМ. Соловьева сменили договорная теория Б.Н. Чи-черина-В.И. Сергеевича, задружно-оощинная Ф.И. Леонтовича и общинная А.Д.Традовского. Все авторы исходили из трехзвенной схемы генезиса общественных отношений у восточного славянства.-Однако, если В.И. Сергеевич вслед за К.Д. Кавелиным и Б.Н. Чиче­риным полагал, что на смену кровному быту пришло основанное на частной собственности и личном праве гражданское общество, то Ф.И. Леонтович и А.Д. Градовский исходили из факта господства в удельный период общинного права (род-община-государство). По­добные расхождения объяснялись во многом мировоззренческими установками названных историков.

В.И. Сергеевич придерживался традиционных для "старых" го­сударственников западнических позиций, выступал последователь­ным сторонником реформ "сверху" по пути эволюционного превра­щения России в правовое государство европейского типа. Это сказа­лось, в частности, в попытке проведения прямых аналогий россий­ских и европейских представительных учреждений позднего средне­вековья, предпринятой в его книге "Земские соборы в Московском

383государстве" (1875). Историософия Г. Гегеля оказывала существен­ное влияние на творчество В.И. Сергеевича. Напротив, в политиче­ской ориентации Ф.И. Леонтовича и А.Д. Градовского в 1870-е годы идея освобождения личности отходит на второй план, уступая место идеологии почвенничества и "национальности" Н.Я. Данилевского. Об этом говорит, в частности, близость схемы А.Д. Градовского и славянофила И.Д. Беляева. У автора "России и Европы" А.Д. Гра-довский наследовал критическое отношение к гегельянской идее о европейской культуре как общечеловеческой. Цивилизация рас­сматривалась им как совокупность сменявших друг друга культурно-исторических типов, а поэтому ученый предостерегал правительст­во от возможного искажения "национального лица" в ходе реформа­торской деятельности³⁸.

В основу своей магистерской диссертации "Вече и князь" (1867) В.И. Сергеевич положил вывод Б.Н. Чичерина об эволюции соци­ально-политического строя восточного славянства от кровного сою­за к гражданскому и государственному. Однако в отличие от своего предшественника бытование первого общественного альянса он от­носил только к доваряжскому периоду. По мнению В.И. Сергееви­ча, к моменту "призвания" Рюриковичей родовые отношения как в туземной, так и в варяжской среде уже не существовали. Первичной формой тогдашнего гражданского быта славян-земледельцев вы­ступало общинное вече из представителей "больших" семей, а вер­ховная власть была сосредоточена в руках волостного схода глав­ных городов. Основное содержание княжеской власти состояло в обеспечении внешней безопасности и регулировании отношений ме­жду вечами волостей. Ее границы определялись договорами сторон. В.И. Сергеевич вел полемику с основами соловьевской теории; в итоге - "последний вид юридической схемы мало сохранил от пер­воначального" (А.Е. Пресняков). Он многочисленными свидетель­ствами опроверг положение докторской диссертации СМ. Соловье­ва 1847 г. об определяющем значении родового старшинства в меж­княжеских связях и лествичном порядке занятия киевского стола. "Княжеская Россия не знает законного порядка преемства столов", -писал ученый. Волости "добывались" Рюриковичами военной си­лой, а не старшинством в роде. Отношения между членами правя­щей династии всецело строились на договорной основе. Развивая мнение К.Д. Кавелина об отсутствии принципиальных отличий в ге­незисе общественных отношений на юго-западе и северо-востоке славянского расселения, В.И. Сергеевич в опровержение вывода СМ. Соловьева привел факты созыва вече в "новых" городах. Вы­холостив из концепции С.М. Соловьева имевшую огромные_иссде-довательские перспективы идею о развитии государственных инсти-^г.ду_тов в рамках "родового быта", он подменил ее софизмом сГтом^ ^ что "rcs формы обптежития, предшествовавшие ^соввемённой, не были государством, ибо не сознавали себя таковым" (П.Н. Милю-

384

ков). Договоры между князьями и верховной властью с вечами вы­ставлялись В.И. Сергеевичем как вневременная форма обществен­ных отношений. Статичное, взятое вне конкретной исторической обстановки изучение эволюции "юридических начал" (норм права) в системе политических и сословных связей, сведение всех проявле­ний общественной организации к истории государственной власти для ученых 1880-1890-х годов было уже научным анахронизмом³⁹.

Если В.И. Сергеевич обращал преимущественное внимание на взаимоотношения народа и верховной власти, то Ф.И. Леонтович и А.Д. Градовский в развитие и конкретизацию взглядов своего еди­номышленника сосредоточили преимущественное внимание на ис­конных "формах быта" населения страны и процессах их изживания. Первичной ячейкой хозяйственной и общественной жизни славянст­ва в их работах выступает задруга (вервь) - союз семей, живших на одной, находившейся в общем владении, территории. Соседские за­други объединялись в территориальные общины, последние - в во­лости вокруг главного города. Киевская Русь представлялась им фе­дерацией волостных миров. Первоначально князья выступали как внешняя по отношению к общинам сила, преимущественно выпол­няя функции посредника в урегулировании конфликтов между ними. Верховная власть долгое время не вмешивалось в дела общин, до­вольствуясь взиманием повинностей. Однако по мере "оседания кня­зей на земле" с середины XII в. роль общины постепенно свелась к участию в делах местного самоуправления, пока, наконец, она не была окончательно вытеснена вотчинным началом из политической и хозяйственной жизни страны. Этому процессу способствовали ра­зобщенность миров, монголо-татарское завоевание, развитие поме­стной системы и др. В XVI в. правительство реанимировало общину, передав ей часть своих фискально-полицейских функций. В.И. Сер­геевич в целом разделял задружно-общинную теорию Ф.И. Леонто­вича и общинную А.Д. Градовского. Однако он не соглашался с ха­рактеристикой общины как коллективного собственника земли. По мнению оппонента, таковой она становится только в XVI в., когда получает от государства часть конфискованных боярских

имений.

"Молодых" представителей историко-юридического течения в российской науке отличала общность взглядов ня_игтпритл спело- __ вий в России и связанную с ними проблему их^^закрепощения и рас­крепощения. В решении этих вопросов они опирались прежде всего *" на изыскания С.М. Соловьева и Б.Н. ЧичеринаД1р^щптшльнсино-вых моментов в них А.Д. Градовский, Ф.И. Леонтович_л_ВЖ12ёргёВ1

ШЧ~Не ВНеСЛИ, хотаГсуТ'утярннг» О^ОГДТИДИ и„обновитш яГУГумрнтя-__

Щю своих предшественников⁴⁰.

—~~ Образование сословий в Московском государстве шло иным пу­тем, чем в странах Западной Европы. Непрекращавшееся в киев­ский и удельный периоды "брожение населения" (колонизация, пе-

385реходы князей со стола на стол) препятствовало сословной консоли­дации общества. В.И. Сергеевич в этой связи писал: "Древняя Русь не знала сословий. Они народились только в Московскую эпоху... До образования единого Московского государства все население русских княжеств... представляло единообразную массу, разные слои которой отличались один от другого достоинством, а не права­ми и обязанностями. Сословных различий, привязывающих извест­ные классы общества к известным занятиям, еще не было. От кня­зей до последнего свободного всякий мог быть воином, чиновником, иметь поземельную собственность, заниматься торговлей, промыс­лами..."⁴¹ Многовековая оборона от внешнего врага потребовала от государства "прикрепления" дворянства к воинской службе. Тяже­лое финансовое положение правительства исключало возможность самодостаточного денежного обеспечения армии. В качестве ком­пенсации за службу дворянству раздавались в условное владение по­местья, крестьянское население которых лишалось права выхода. Государство посредством тягла и повинностей создало сословия как "крепостные союзы". Их "равноправие" обеспечивалось обязанно­стями перед властью. Окончательно сословное деление оформилось в годы правления Петра I, который разделил "крепостные союзы" на тяглые и нетяглые. Дворянство превратилось в привилегирован­ное сословие, обладающее исключительным правом владения кре­стьянами. Различия поместья и вотчины постепенно стираются. Со второй четверти XVIII в. начался процесс "освобождения" выс­шего сословия и постепенного смягчения крестьянской и посадской крепости.

Ученые-правоведы выступили с критикой "экономической" теории происхождения крепостного права В.О. Ключевского, кото­рый связывал его с массовым разорением мелких производителей и частной помещичьей инициативой. По их мнению, имевшее место до его официального введения "личное рабство" (закладничество) существенно не влияло на "государственный быт", и вплоть до кон­ца XVI в. смерды оставались лично свободными, сохранив право пе­рехода. Крестьянское закрепощение имело исключительно харак­тер правительственной инициативы и выросло из системы государ­ственных тягл.

Представители юридического течения в отечественной историо­графии второй половины XIX - начала XX в. в значительно мень­шей степени, чем их коллеги по преподавательской и научной дея­тельности, продвинулись в сторону проведения прямых аналогий со­циальных и политических процессов на всей территории средневе­ковой Европы. Попытка Н.П. Павлова-Сильванского доказать тож-, дество удельных и феодальных порядков была негативно оценена В.И. Сергеевичем. По его мнению, до конца XVI в, вся земля при­надлежала государству и находилось в условном владении сельских общин. Землевладение дворянства по причине малого плодородия

земель и частых "переходов" вместе с князем не получило развития, а боярства - было незначительным. Ввиду этого иммунитетные, ленные права и система вассалитета не оформились в самостоятель­ные институты: их бытование едва прослеживается в источниках. Патронат-закладничество и крестьянская крепость не были вклю­чены ученым в число признаков феодализма⁴².

V

В 1860-е годы как реакция на излишне затеоретизорованные и политизированные построения государственников в рамках эмпири­чески-эволюционного ("старого") позитивизмав отечественной на­уке пфпрмпяр,тг.я"^утрикгрпфд^^^^^ _или "монографйчёско-архивное^' (по onpeneneHHroJTJ^J^njfjjcopjijjn^ его лидером выступал К.Н. Бестужев-Рюмин. К числу привержен­цев петербургского профессора П.Н. Милюков относил Е.Е. Замы-словского, С.Ф. Платонова, СВ. Рождественского, СМ. Срединина, И.П. Филевича, Н.Д. Чечулина, Е.Ф. Шмурло и др.⁴³

В соответствии с предложенным О. Контом делением наук на "номологические" и "феменологические", истории отводилось мес­то поставщика "очищенного" фактического материала для последу­ющих широких социологических обобщений. С этой точки зрения характеризовал взаимоотношения истории и социологии И.IT. Jiari⁷ по: "Историк усвоил ясно, что его наука, изучая конкретные факты в условиях времени и места, является фундаментом общего изучения общества и законов его развития, т.е. социологии, передавая послед­ней свои знания и выводы через разработку их философией истории и историей исторического процесса"⁴⁴. На несколько иной позиции стоял К.Н. Бестужев-Рюмин, который, не отрицая за исторической наукой права на широкие теоретические обобщения, полагал, что время для таковых еще не пришло, и в качестве своей первоочеред­ной задачи ставил "критическую разработку источников для буду­щих исследователей". Критерием объективности в его трудах вы­ступалиполнота источниковой базы и тщательность ее обработки. А .С. Л аппо-Данилевский так характеризовал "направление" своего старшего современника: "От смелых и широких обобщений, опи­равшихся на априорные основания, прямо переносимых из области философии в историю, Г2усские_историки перешли к микроскопиче­ским наблюдениям над явлениями народной жизни, чаще_всего пере-повтбр1пош^мш:я~и7]пр^1_товременном уровне _нагяЕк_знаний^_всёго более доступными точном^^зучению, а такими свойствами, каза-:ю^ь7ТГотлИчались"^вления экономические"⁴⁵. Однако "уаденелид архивной работой" пoвeJю_к^тriaJe_^^в^Ja^ta^eгo^JEдиньIЙ исто­рический процесс распался-ла-£стдельные дшзаинные_фрагменты, из которых трудно было составить целостную картину, "..^акты подавили всякую общую мысль", - резюмировал М.М. Ббгослов-

387ский, отвечая на вопрос о причинах творческого кризиса К.Н. Бес­тужева-Рюмина и его последователей⁴⁶. "Если опасно приступать к фактам с предвзятыми идеями, с непременным намерением найти в них то или другое, то еще хуже, когда исследователь ничего не ищет в исследуемых фактах, когда у него нет вопросов для разреше­ния. Работа, не имеющая такой определенной цели, может остаться бесплодною, хотя бы окончилась накоплением громады материа­лов"⁴⁷, - писал в той же связи А.Д. Градовский.

JB _рамках все той же методологии позитивизма принципиально ^отличную от К.Н. Бестужева-Рюмина позицию в отношении к исто­риографическому наследству занял В.О. Ключевский. Задачи сво-"его учителя А.А. Кизеветтер формулировал следующим образом: "Писать общую историю России в настоящее время, несомненно, значит или продолжать, или поправлять дело Соловьева. Несомнен­но также, что труд Соловьева одинаково нуждается и в том и в дру­гом. Таким образом, освежение исторического материала новыми данными, которыми Соловьев не мог в свое время воспользоваться, отведение законного места таким элементам, которые незаслужен­но затерялись на втором плане изложения Соловьева, - вот обяза­тельный minimum требований от нового общего историка России"⁴.⁸. Отталкиваясь от "схемы" государственников, московский профес­сор приступил к постепенному пересмотру выводов своих предшест­венников, наполнению их концепции социально-экономической проблематикой. С творчеством В.О. Ключевского современники связывали начало нового "научно-реалистического" (А.А. Кизевет-тер) "этапа в отечественной историографии. Он характеризовался переходом от отображения "лицевой стороны" кизучению социаль­ного "механизма истории", понимаемого как взаимодействие "обще­ственных классов и их интересов"⁴⁹. 1-'

Однако "молодые ученые" 1890-1900-х годов в полной мере не причисляли своего учителя к социально-экономическому "направ­лению", отводя_ему родь-^посредникаША.А. Кизеветтер)_между го-гудя^тдрдниками и с^рррмрнной им наукой^По наблюдениям близ­ко знавших В.О. Ключевского людей, трагедия его как личности и ученого заключалась в том, что, своевременно поняв новые задачи гуманитарных дисциплин, он не сумел сформулировать "цельного философского и общественного мировоззрения" (П.Н. Милюков), освободиться от "метода исторического мышления и подхода к ис­торическим данным", выработанных СМ. Соловьевым⁵⁰. "Соловь-евская схема в переработке Ключевского распадается на части, те­ряет свою стройную законченность и внутреннюю связность. И все-таки держится, определяя и связывая его изложение._ч.Л^щ^п<_:со-вдш!ог_не сменил схем_и_сторико-юридической школы цельной. по-_^-^ строенной на_рбновленной социологической основе, концепциеЛ_ русского исторического процесса. Мощное влияние построений Со­ловьева остается в силе, даже вопрейПгаьШ запросам, ияьшййкяни-4* —. ₃₈₈

ям научной исторической мысли"⁵¹, - с полным на то основанием от­мечал А.Е. Пресняков. И.М. Гревс конкретизировал эту мысль: "Известный курс одного из первых знатоков нашей отечественной истории (В.О. Ключевского. - А.Ш.), являющийся почти безукориз­ненным образцом (синтетического. - А.Ш.) метода, все-таки оказы­вается главным образом картиною развития государственных учре-ждений и сословного строя Руси"⁵². ~~~~~

VI

1 В 1880-е годы на смену эмпирически-эволюционному (Г.П. Мяг­ков) "старому" позитивизму пришел позитивизм социологический. Он знаменовал собой сближение поз"ицйТ ориентированной на изу-чение общих закономерностей развития социологии и индивидуали­зирующей (приземляющей) ее законы истории. "...Последняя задача нашего времени - открытие закона", до - "метод исторической кри­тики", - резюмировал П.Н. Милюков. Предубеждение в "неполно­ценности конкретной историографии" (П.Н. Милюков) было окон­чательно преодолено. |Гр_у_ды_позитивистов второго поколения были ориентированы_на широкий_синх£3,_!Наука этого времени развива­лась "под знаком социальной истории" (П.Н. Милюков). Однако по­мимо традиционных для позитивизма тем по "истории учреждений", "действий масс", "общественных отношений и строения классов", в круг интересов исследователей входят проблемы изучения влия­ния "теорий" на исторический процесс, "роли вождей" в событиях разных эпох, демократического движения в России, развития ее го­сударственных институтов в сторону конституционализма. Перелом в развитии науки оз^а_чал дляJXH. Милюкова соединение идей со¹ гщотюттППГксшщгеГтнгш иггттедпвательской практикой, отсюда ббо-_ 3Jia^ejnrejt>L3JXirQ течения кяк ''рр^ит^трг.кпгп'^

Период 1880-1890-х годов_П.Н. Милюков характеризовал как время "перехода от наших классиков, кончивших свою жизненную карьеру, к влияниям^_подрог,гцего нового поколения". Его претен-зии к "учителям" состояли в том, что они, во-первых, не'сумёшГпе^ ' ресмотреть имевшийся в их распоряжении материал с социологиче­ской точки зрения, а во-вторых, не восприняли в полном объеме но­вые задачи науки. "Выступить с пропагандой нового направления еще не значит создать эпоху в истории науки, - писал П.Н. Милю­ков. - ...У нас новая мысль не всегда вводит и новый запас сведений в научный оборот, под новыми ярлыками Hepejnco приходится встре­чаться с результатами старой ^аботыГи~новое^направление ограни­чивается переводом_на новый терминологический язык старого на­учного багажа"⁵⁴. С аналогичной точки зрения А_р Прр.гняупв^ана-лизировал и творческое наследие^КЛЧ^Бестужева-Рюмина: "Много давал Бестужев ученикам в области общего исторического образо­вания, критической направленности, строгости научных требова-

389ний, но не давал и не мог дать своим влиянием определенного напра­вления их ученым интересам. Одного пристрастия к изучению ис­точников (притом без цельной культурно-исторической и археогра­фической постановки этого изучения) недостаточно для создания школы"⁵⁵/"Молодое поколение" Петербургского университета, воз-главляемоеСГФ. Платоновым, о'тказалось^т_^^зхр_и£т_очниковелче-ского подхода к науке, что привело к его сближению с московской ~ ис! орическои_школой⁵⁶. '

В рамках неопозитивизма в России на рубеже XIX-XX вв. офор­мились экономическое и культурно-историческое течения. Позити­визм был сызначала ориентирован на выявление закономерностей общественного развития. Наиболее ярко они проявляются в произ­водственной деятельности человечества. Поэтому не случайно, что уже в 1860-е годы Д. Роджерс в рамках позитивистского направле­ния историографии сформулировал основу экономического тече­ния. В те же годы попытку обоснования "экономической теории" русской истории предпринял А.П. Щапов. Однако его "светлые мыс-ли" об обусловленности слабости "культурного развития" Москов-ской Руси^элементарностью ее "экономического быта" не были вос-jnjm^miTOfflamHell^yKou^Tlinib в 1890-еТоды^ггогом1гробудив-Тпёгося в России интереса к экономическим проблемам стало созда­ние "гючти не существовавшей прежде отрасли исторической нау­ки -'хозяйственной истории" (Е.В. Тарле)⁵⁸. мТвТДонавр^Заполь-"скйггак обосновывал актуальность изучения "государственного хо­зяйства" Великого княжества Литовского: "Общий взгляд на науку выдвинул на первый план вопросы экономики, а вместе с ними и фи­нансов". М.К. Любавский, высказал полное единодушие с замыслом своего коллеги⁵⁹. Выводы об экономической обусловленности исто­рического развития выступали как закономерный результат внут­ренних процессов отечественной науки и существенно содействова­ли ее тематическому и концептуальному обогащению. "Возникнове­ние материалистического миросозерцания было шагом вперед на пути выяснения сущности исторического процесса"⁶⁰, - отмечал Н.И. Кареев. В то же время они удачно проецировались на запросы текущей политической действительности и легли в основу программ либеральных партий как в части критики внутренней политики ца­ризма, так и обоснования путей развития российской государствен- -ности. В дополнение к этому П.Н. Милюков писал: «В последние го­ды общественные течения, по-видимому, снова начинают влиять на направление исторического изучения. Вновь выдвинутая в девяно­стых годах теория "экономического материализма" принесла в этом отношении пользу, устранив тяготение над умами старой народниче­ской точки зрения, давно требовавшей коренного пересмотра»⁶¹.

Представители экономического течения в рамках отечествен­ной академической историографии, по наблюдениям Н.И. Кареева, не абсолютизировали степень "непосредственной зависимости от

390

экономики всех без исключения проявлений исторической жизни"; их "экономизм" проявлялся прежде всего в осознании первостепен­ной важности разработки "хозяйственной истории" в ряду иной те- -' матики исследований⁶². В этой связи Н.И. Кареев, П.Н. Милюков, Е.В. Тарле проводили четкую грань между экономизмом и зародив­шейся в Западной Европе в 1880-х годах его крайней разновидно­стью - историческим материализмом, трактующим генезис общест­венных отношений исключительно как следствие "развития произ­водительных сил, предлагающим в коренных кризисах социальной жизни видеть борьбу классовых интересов..."⁶³

Труды представителей культурно-исторического направления в медиевистике 1880-1890-х годов (И.М. Гревс, О. А. Добиаш-Рожде-ственская, М.С. Корелин) подтолкнули П.Н. Милюкова, А.С. Лап-по-Данилевского к широкой и самостоятельной постановке проб­лем духовной истории русского общества. Монической интерпрета­ции исторического процесса в трудах наиболее рьяных сторонников экономического материализма они противопоставили концепцию, предполагавшую равнозначное воздействие на общественный про­гресс "хозяйственных", политических, биологических, географиче­ских, духовных, психологических и др. условий (теория равноправ­ных факторов). Комплексное их изучение составляет, по их мнению, объект культурной истории. При этом экономика трактовалась не как совокупность производительных сил и производственных отно­шений, а как способы обмена, состояние рынка. Приверженцев это­го научного течения отличало признание большого влияния на со­стояние экономики внешних и политических факторов, роста наро­донаселения, природно-географических условий и индивидуальных особенностей действующих лиц. Отказавшись от взгляда государст­венников-правоведов на возникновение сословий вследствие функ­ционального разделения труда в обществе, П.Н. Милюков пришел к ограниченному признанию классовой природы государства, его пре­вращению в XVIII в. в орган дворянской диктатуры.

BJ 890-е годы "партийная борьба" в науке на время затухает, а быль1е~принципиальны1Гметодологические разногласия несколько сглаживаются. Историографический процесс в целом приобретает •""характер^спокойногоакадемического ^зучёЯИЯ^и--ЩйгМилгоков). •"Новых направлений с п]ринципиальными~разногласиями незаметно: слышны только споры методологические или экзегетического хара­ктера"⁶⁴, - констатировал В.О. Ключевский. Однако такое положе­ние ввиду ряда политических и внутринаучных факторов не могло сохраняться долго. По наблюдениям Н.И. Кареева, в _конце_Х1Х_!; у ряда ученых возникли сомнения относительно оОщеириштых^ю^ зитивистских "историко-философских схем" ("Спорными^ являются ныне даже самые основные вопросы социологии"), а частая их сме­на и корректирование вызывали понятное "недоверие к попыткам новых конструкций" вообще⁶⁵. В этой связи В.О. Ключевский даже

^: 391предлагал на время отказаться от законченных формулировок но­вой теории исторического процесса, а ограничить задачи филосо-\ фии науки более узкими рамками: "Ближайшие задачи историческо­го изучения — не выяснение исторических законов. Пока предстоит выяснить не сущность исторического процесса, а только метод его изучения и возможные границы исторического познания"⁶⁶. Той же точки зрения придерживался и П.Н. Милюков, считавший, что сов­ременный уровень научных знаний позволяет только "предпола­гать" существование всеобщих закономерностей развития, ибо они могут "разнообразиться до бесконечности" под влиянием географи­ческих, климатических и др. местных условий.

Выход ич "ку1нчи£я^ ппчитивичма" отдельные авторы начала XX в.^пштытались искать в ^историческом материализме Ткрайнёй разновидности материализма экономического), неокантианстве ба-денской школы (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), религиозной филосо­фии. Для сторонников неокантианства было характерно противопо­ставление обобщающих естественных и описательных обществен­ных наук. С позиций неокантианства А.С. Лаппо-Данилевский кри­тиковал О. Конта за недостаточное внимание к роли психологиче­ского фактора в истолковании явлений общественной жизни. Взгляд на зафиксированный в источнике факт как результат отра­жения объективной реальности человеческой психикой и на иссле­дование как следствие психической деятельности ученого обуслов­ливал выводы о субъективности познания, невозможности метода­ми современной науки выявить реальные законы исторического развития⁶⁷. Указанные философские учения не нашли сколько-ни­будь широкого приложения в конкретной научной практике дорево­люционной России. Лишь в условиях радикализации демократиче­ской идеологии А.С. Лаппо-Данилевский не удержался от упрека П.Н. Милюкову в том, что в своих историографических работах он "слишком мало выяснил зарождение социалистического направле­ния"⁶⁸. В целом же, взгляд на генезис цивилизации как результат взаимодействия материальных и духовных сил обусловил характе­ристику исторического материализма и психологизма сторонниками теории факторов как односторонних.

VII

С начала 1980-х годов в преподавании и изучении историогра­фии уделяется большое внимание проблеме научных школ⁶⁹. В зна­чительной мере ее постановка обусловлена отказом от принятого в советской науке деления ученых по "партийным" направлениям и стремлением найти новую систему классификации исследовате­лей. Группировка ученых в рамках коллективов единомышленников предоставляет возможности для углубления наших представлений о закономерностях развития науки, несмотря на то что любое под-

392

ведение их, так сказать, к общему знаменателю ведет к известной схематизации.

-""^Понятие гуманитарной научной школы вследствие индивидуа­листического характера исследовательского труда в этой области человеческих знаний сложно и многозначно, поэтому едва ли воз­можно дать ей :четкое и всеохватывающее определение. Прежде всего под школой следует понимать формальное или неформальное объединение ученых для коллективной деятельности. Ей присуще 'свЪеобразие~¥~формулировке текущих задач науки, методологии и методики изысканий, оригинальность проблематики, хронологии и в значительной степени источниковой базы. На основе единой идеологии вырабатывается общая позиция коллектива в отношении к предшествовавшим и современным научным традициям. Она же обусловливает влияние наработок данной исследовательской груп­пы на последующую историографию. Для представителей научной школы характерна субъективная убежденность в обладании ими ис­тинным знанием и осознание принадлежности к особой исследова­тельской или педагогической корпорации. При этом, однако, необ­ходимо учитывать, что самоидентификация не всегда соответствует реальной оценке результатов своей деятельности. Наличие общей идеологии не исключает соперничества внутри школ разных, порой принципиально разных, точек зрения. Школы не обязательно про­тивостоят друг другу, их исследовательские интересы не всегда пе­ресекаются. Они, как правило, лишены юридического статуса и имеют аморфные внутренние структуры. Ввиду того что научные школы создаются для решения конкретных концептуальных и инст­рументальных задач, они имеют исторически преходящий характер.

Построение теории исторического процесса или его конкретных звеньев неизбежно включает ученого-гуманитария в практику поли­тической жизни. Это делает невозможным изучение школ вне кон­текста мировоззренческой борьбы в современном им обществе. Однако единство политических взглядов не является определяющей чертой школы. Известно, например, что В.И. Герье существенно расходился со своими научными единомышленниками и учениками в отношении к царскому режиму и возможных темпах его эволюции в сторону конституционного государства. При всем том некоторое родство общественно-политических позиций в рамках школы не­пременно должно присутствовать. Так, С.Ф. Платонову даже при схожести теоретико-методических подходов к задачам науки 1870-1880-х годов претило считаться учеником "славянофила" и "националиста" К.Н. Бестужева-Рюмина.

Обязательным условием существования школы является нали­чие формального или неформального лидера. Его исследователь­ский и личный авторитет, особенности характера придают школе черты творческой неповторимости. Представители школы ориенти­рованы на предлагаемую руководителем программу научных работ.,

393Г.П. Мягков наряду с авторитарными школами выделял и коммуни­кативные (нелидерские). Однако определяемое им внутреннее со­держание последних вполне укладывается в принятое понятие науч­ного течения, в рамках которого его члены путем саморазвития при­ходят к осознанию общности социальных, методологических, мето­дических и др. основ миросозерцания.

По типам школы подразделяются на образовательные, исследо­вательские и смешанные, сочетающие в себе черты первых двух. Наиболее распространенным является образовательный тип школ. В них на первое место выступают задачи приобщения учащегося к научной традиции данного учебного заведения путем неформально­го общения с преподавателем, выработки стиля научного мышления на основе обучения методологии и методике исследовательской ра­боты, развития интереса к определенной проблеме и др. Исследова­тельские школы, в свою очередь, подразделяются на школы регио­нальной истории, предметно-хронологические, концептуально-тео­ретические. Для этого типа школ характерны планирование и коор­динация творческих усилий по реализации общей программы работ.

Социальной предпосылкой возникновения исследовательских школ является такой уровень дифференциации исторических зна­ний и специализации ученых, когда индивидуальные формы работы становятся не под силу или недостаточно эффективны для комп­лексного решения поставленных логикой развития науки задач. Так, состояние и степень разработки источниковой базы по социально-экономической проблематике с 1880-х годов объективно подталки­вали к координации исследовательской деятельности. Без коллек­тивной работы не могла быть решена проблема широких научных обобщений анализа массовых источников. Достигаемые только в рамках узкого коллектива единомышленников унификация методи­ки исследований, атмосфера доверия к выводам своих коллег созда­ют дополнительные возможности для целенаправленной, последо­вательной разработки поставленных проблем.

Самостоятельная роль Академии наук, ряда возникших новых учебных заведений и исторических обществ определилась в России лишь с начала XX в. До этого времени уровень и формы организа­ции науки в стране обусловливали ведущую роль университетов как центров политической, культурной мысли. Органическое сочетание педагогической и исследовательской деятельности создавало благо­приятные возможности для зарождения в них научных школ. Наибо­лее интенсивно эти процессы проходили в Московском и Петербург­ском университетах, поэтому не случайно преимущественное внима­ние к ним исследователей⁷⁰.

Постановка этих проблем и их решение самым тесным образом связаны со сложившимися с середины XIX в. отношениями между столицами как исследовательскими и педагогическими центрами. На всем протяжении рассматриваемого периода они складывались

чал . ; ;■■-•■ ■

не гладко, чему не в последней степени способствовали чрезмерные научные и личные амбиции обеих сторон, расхождения обществен­но-политических позиций.

' GJvL Соловьев_в целом невысоко оценивал творческие потенции ■ К.Н. Бестужева-Рюмина. Последний не оставался в долгу и в 1860-е годы с позитивистских позиций критиковал своего оппонента за "отвлеченное гегельянство". После смерти автора "Истории России с древнейших времен" претензии на лидерство в отечественной науке высказал государственник В.И. Сергеевич. Его неприятие концепции "Боярской думы Древней Руси" В.О. Ключевского также не способствовало налаживанию личных и профессиональных кон­тактов. К этому нужно прибавить различное понимание задач нау­ки, а особенно методов их решения В.О. Ключевским и К.Н. Бесту­жевым-Рюминым. В.О. Ключевский, признавая источниковедче­ское мастерство своего петербургского коллеги, указывал на его не­способность подняться до исторического синтеза, подчеркивал связь его "Русской истории" (Т. 1-2. 1872-1885) с идеологией позднего славянофильства⁷¹. В.О. Ключевский не проявлял желания к нала­живанию контактов и с С.Ф. Платоновым, в магистерской диссерта­ции которого он не без основания увидел последователя К.Н.Бесту-жева-Рюмина. В целом, С.Ф. Платонов имел полное право констати­ровать: "В конце XIX в., в эпоху московских профессоров Ключев­ского, Герье, Виноградова, между московскими и петербургскими историками господствовали отчуждение и холодность с оттенком, невыгодным для самолюбия петербуржцев"⁷².

Однако отчужденность "стариков" не мешала поколению "де­тей" с интересом присматриваться друг к другу и искать пути к об­щению. В.А. Муравьев высказал гипотезу о сближении "молодого поколения" ученых Москвы и Петербурга в 1880-1890-е годы в рам­ках нового этапа ("волны") развития науки. А.Н. Цамутали, B.C. Брачев поддержали это предположение, а В.П. Корзун "доку­ментировала" его на основе эпистолярного наследия историков.

В обеих столицах публикацию "Боярской думы Древней Руси" (1882) В.О. Ключевского восприняли как "манифест новой истори­ческой школы", характеризующийся приоритетным вниманием к социально-экономической тематике. Ученые__ведущих исследова­тельских центров империи принадлежали к одному направлению в науке, что исключало их конфронтацию по методологическим и^онцептуальньм проблемам. "...В Петербурге и Москве господ-" ствовали одни и те же научные устремления и один метод изучения аграрной, административной и финансовой истории на основе архив­ных источников"⁷³, - констатировал современник. Проанализировав отношения П.Н. Милюкова и А.С. Лаппо-Данилевского, В.П. Кор­зун отмечала в той же связи: "Поражает удивительная общность ис­следовательских интересов и подходов двух историков - почти одно­временно с конца 1880-х годов они начинают работать над вопроса-

395ми финансовой и экономической истории России в хронологически близких эпохах, почти одновременно провозглашают отказ от пове­ствовательной истории и почти одновременно приступают к пробле­мам русской историографии, истории русской культуры и истории права..."⁷⁴ Новая проблематика сочинений, повлекшая за собой ла­винообразное расширение источниковой базы, являлась дополни­тельным стимулом к интеграции исследовательской деятельности.

В начале 1880-х годов С.Ф. Платонов просит Я.Л. Барскова при­сылать ему в Петербург все, что выходит из-под пера В.О. Ключев­ского. В 1884 г. состоялось и их личное знакомство. В.О. Ключев­ский был "хорошо настроен" в отношении своего молодого коллеги: консультировал его по теме магистерской диссертации, оказывал помощь в "более удобном пользовании рукописями" архива Троице-Сергиевой лавры. В свою очередь С.Ф. Платонов защищал В.О. Ключевского от нападок петербургских недоброжелателей⁷⁵.

С 1886 г. 1ХН.„Ми,люков ежегодно во время летних вакаций при­езжал в Петербург для занятий в архивах. Он завязал знакомство с учеником и последователем В.И. Семевского (с ними платоновцы не поддерживали отношений) - В.А. Мякотиным. Е.Ф. Шмурло, на квартире которого П.Н. Милюков обычно останавливался, предста­вил еще никому неизвестного автора К.Н. Бестужеву-Рюмину и ввел его в кружок петербургских историков, сгруппировавшихся во­круг С.Ф. Платонова⁷⁶. "Молодые петербургские сторонники мос­ковского направления видели во мне поддержку взглядов, которые они еще не решались говорить громко, - вспоминал П.Н. Милюков об этих встречах. - Я говорил смело и шел дальше, не будучи связан петербургской ученой традицией". Непосредственная же инициати­ва к сближению исходила от С.Ф. Платонова. «Отношения стали ме­няться, решаюсь сказать, по моему почину, — вспоминал он много позднее. - Мое личное знакомство с Ключевским, успех моей дис­сертации о Смутном времени у москвичей, направление моей "шко-лы^_историк,ов, сближавшееся с московской, - заменили прежнюю холодность приязнью. Обе стороны стали ценить друг друга и на этой-то новой почве завязались личные знакомства, понемногу пе-I решедшие в приятельские отношения на основе ученой солидарно­сти»⁷⁷. С.Ф. Платонов и члены его кружка смотрели на П.Н. Милю-чсова как на "первого проводника московских идейных влияний", "заместителя Ключевского" в северной столице⁷⁸.

Необходимо отметить, что это сближение в значительной мере произошло на основе научного противостояния "отцам и дедам", к которым П.Н. Милюков относил СМ. Соловьева, К.Н. Бестуже­ва-Рюмина и в значительной мере В.О. Ключевского. В письме к П.Н. Милюкову от 1890 г. С.Ф. Платонов писал: "Я привык к не­которому высокомерию со стороны москвичей к той университет­ской среде П[етер]бурга... Раз я убедился в том, что вы не осуждае­те огульно нашей среды, что делают иные, я могу только радовать-

396 '■

ся нашему сближению"⁷⁹. Прекрасно понимая двойственность поло­жения своего младшего коллеги, С.Ф. Платонов предоставил ему возможность апробации диссертации в редактируемом им "Журнале Министерства народного просвещения". С.Ф. Платонов терпеливо сносил в течение полутора лет и задержки глав, и увеличение их объема, и большую авторскую правку. В 1890 г. профессор предла­гал П.Н. Милюкову протекцию в Александровский лицей и на Выс­шие женские курсы, а позднее вместе с В.Г. Васильевским хлопотал о его возвращении из рязанской ссылки. На фоне жестких характе­ристик В.О. Ключевского того периода В.П. Корзун отмечала из­вестную идеализацию П.Н. Милюковым творчества К.Н. Бестуже­ва-Рюмина⁸⁰. П.Н. Милюков являлся, пожалуй, единственным из мо­сковских историков, кто был связан с петербургским профессором теплыми личными отношениями.

С конца 1880-х годов в ходе работы над "Спорными вопросами финансовой истории Московского государства" (1892) приязненные отношения на почве общности исследовательских интересов и выбо­ра путей их решения установились между П.Н. Милюковым и А.С. Лаппо-Данилевским. П.Н. Милюков одобрил выбор темы ма­гистерской диссертации своего коллеги. Ему импонировали "широ­та и отвлеченность" его общеисторических воззрений⁸¹. Вслед за П.Н. Милюковым у М.М. Богословского и Ю.В. Готье установились приязненные отношения с С.Ф. Платоновым, А.С. Лаппо-Данилев­ским, М.А. Дьяконовым, Н.П. Лихачевым, с которыми они поддер­живали переписку и встречались во время приездов в Петербург. В середине 1890-х годов москвичи А.А. Кизеветтер, М.К. Любав-ский и петербуржец И.И. Лаппо в ходе работы над диссертациями в течение ряда лет ежедневно "придавались архивному сидению" в чи­тальном зале Московского архива Министерства юстиции⁸².

Однако во второй половине 1890-х годов наметилось охлажде­ние в отношениях ученых обеих столиц, завершившееся полным разрывом контактов С.Ф. Платонова с П.Н. Милюковым в марте fpOTTr.. По предположению А.В. Макушина, С.Ф. Платонов даже инициировал критические рецензии Н.П- Павлова-Сильванского и A.JL „Преснякова на "Очерки по истории русской культуры" П.Н. Милюкова⁸³. Основной причиной разрыва стали не столько на­метившиеся концептуальные расхождения двух ученых, а в первую очередь личные недоразумения и политические разногдасия. Кон­фликт лидеров не помешал дальнейшему развитию творческого сотрудничества. Совместное участие "молодых ученых" в издании моногряфии "ТриТщка:-Россия от. Смуты до нашего времени" (Т. 1. М., 1912) и многотомного программного труда "Великая реформа", посвященного истории русского крестьянства, не выявило каких-ли­бо концептуальных расхождений между ними по краеугольным про­блемам отечественного прошлого. В подготовленных к юбилеям В.О. Ключевского и С.Ф. Платонова, М.К. Любавского сборниках

397также принимали участие историки обеих столиц. М.М. Богослов­ский приветствовал выход в свет ретроспективного сборника статей С.Ф. Платонова⁸⁴, а последний выражал полное единодушие с пред­ложенной М.К. Любавским "демографической" трактовкой госу­дарственной централизации восточного славянства. С.Ф. Платонов специально приезжал в Москву на диспут М.М. Богословского. С.Б. Веселовский состоял в переписке со всеми учениками С.Ф. Пла­тонова на кафедре Петербургского университета. А.А. Кизеветтер положительно оценивал исследования В.И. Семевского. В 1913 г. на конфиденциальной встрече в Москве С.Ф. Платонов информиро­вал ректора М.К. Любавского и декана М.М. Богословского о поли­тике министерства в области просвещения и высшей школы⁸⁵. В свою очередь М.К. Любавский в 1918 г. помог дочери С.Ф. Плато­нова, B.C. Шамониной, устроиться на службу в МГАМИД. Подоб­ные примеры делового сотрудничества и личной приязни можно продолжить⁸⁶.

В условиях напряжения личных взаимоотношений П.Н. Милю­кова и С.Ф. Платонова в 1890-х годах заговорили о существовании петербургской и московской научных школ. На основании анализа относящегося к этому времени эпистолярного наследия П.Н. Милю­кова В.П. Корзун пришла к следующему заключению: «Суждения, высказываемые Милюковым в письмах (к С.Ф. Платонову. - А.Ш.), существенно изменяются (так, он признает "московскую школу Ключевского, его великую традицию" и свое ученичество), другие получают детальную проработку и концептуальную завершенность (как выделение, к примеру, отличительных особенностей москов­ской и петербургской школ)»⁸⁷. В исследовательском же плане эту проблему П.Н. Милюков поставил в статье "Источники русской ис­тории и русской историографии" (1899) для энциклопедического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона.

По мнению П.Н. Милюкова, в Московском университете в 1880-х годах оформилось "новое направление" ("школа"). Его зада­чей ученый считал кардинальный пересмотр концепции русской ис­тории СМ. Соловьева на основе приложения "новых задач и мето­дов" исследования к анализу архивных материалов по социально-экономической истории страны. Исследовательский поиск москов­ских ученых был направлен на построение широких концептуаль­ных обобщений. В этой связи солидаризовавшийся с ним В.И. Пиче-та отмечал, что источник для москвичей "ценен не сам по себе, не с точки зрения его исторической достоверности, но как материал для синтетических построений и обобщений"⁸⁸. Главой этой "школы" П.Н. Милюков называл В.О. Ключевского, хотя и с оговоркой, что в его работах научная интуиция превалировала над собственно ис­следовательским архивным поиском⁸⁹.

Историографическая ситуация в Петербургском университе­те воспринималась П.Н. Милюковым с позиций "новой" науки.

398

В 1860-е годы глава кафедры К.Н. Бестужев-Рюмин занял меже­умочное положение между либерально-западнической и славяно-фильско-консервативной моделями отечественного исторического процесса и выступил сторонником "историко-критического направ­ления". Профессор и его последователи первоочередную задачу науки видели в "разработке источников для будущих исследовате­лей", а поэтому принципиально отказывались от широких заключе­ний по отдельным ее проблемам ("отказ высказывать собственные мнения"). К 1890-м годам "молодое поколение" Петербургского университета, возглавляемое С.Ф. Платоновым, под непосредст­венным влиянием московских веяний отказалось от узкоисточнико­ведческого подхода к задачам науки, что привело к его сближению с "московской исторической школой". Вместе с В.И. Пичетой он связывал успех "Очерков по истории Смуты в Московском государ- ■ стве XVI- XVII вв." исключительно с влиянием московской исто­риографической традиции, игнорируя общепризнанный вклад С.Ф. Платонова в изучение этой проблемы. Однако до слияния ис­следовательских устремлений ученых обеих столиц дело не дошло. "Петербургская школа, - продолжал П.Н. Милюков, - даже после того, как подверглась влиянию московской, сохранила связь с взглядами старшего поколения. В частности, и Е.Ф. Шмурло посвя­тил свои работы этому направлению, и его последняя предсмертная русская работа посвящена как бы обновлению руководства К.Н. Бестужева-Рюмина. Даже С.Ф. Платонов, идя на компромисс, блестяще разрешил его, посвятив первую часть работы о Смуте XVII в. критике источников (они этого требовали по своему харак­теру), и лишь во второй части изложил историю Смуты - по-мос­ковски"^.

Взгляды П.Н. Милюкова разделялись значительной частью уче­ных обеих столиц. В.О. Ключевский упрекал К.Н. Бестужева-Рюми­на и его магистранта С.Ф. Платонова за неспособность к историче­скому синтезу. Н.И. Кареев вслед за ним называл столичных все-общников "безыдейными фактопоклонниками". В.И. Пичета харак­теризовал труды "школы К.Н. Бестужева-Рюмина" как "мелочное нагромождение фактов". Ту же "ориентацию на факт", "нелюбовь к отвлеченным, спекулятивным и размашистым концепциям" отме­чал в трудах петербуржцев Е.В. Тарле⁹¹.

Наиболее последовательно позицию петербургских ученых в отношении московской науки высказал А^Е. Пресняков в выступле­нии на докторском диспухев 19_18 г. Проблему взаимоотношения школ он выстроил на принципе противопоставления их идейно-ме­тодических основ, в то время как оппоненты - П.Н. Милюков, В.И. Пичета - придерживались мнения об одностороннем влиянии Москвы на Петербург. А.Е. Пресняков открещивался от признания за_К.Н. Бестужевым-Рюминым лидерства в рамках столичной шко­лы и отдавал приоритет ее основания ВТ. Васильевскому. "Органи-

399ческой ветвью" школы В.Г. Васильевского "стала ...школа русских историков, воспитанная в аудитории С.Ф. Платонова". А.Е. Пресня­ков всячески подчеркивал генетическую связь московской школы с традициями СМ. Соловьева в плане строительства "схем" в отрыве от конкретно-исторического анализа, иллюстративного характера использования источников. (Характерно, что в 1929 г. в некрологе по М.М. Богословскому лидер петербургских историков С.Ф. Пла­тонов характеризовал "школу московского факультета 80-90-х го­дов" совершенно противоположным образом: "...Способность овла­девать сложными комплексами архивного материала, точность и яс­ность обобщающей мысли"⁹²). Напротив, рассуждая об особенно­стях петербургской науки, А.Е. Пресняков отмечал ее "реализм, сказывающийся прежде всего в конкретном непосредственном от­ношении к источнику и факту вне зависимости от историографиче­ской традиции". При этом ученый пренебрегал свидетельствами о том, что "схема" СМ. Соловьева оказала определяющее влияние на концепцию К.Н. Бестужева-Рюмина, а разработка истории Смуты С.Ф. Платоновым проходила по намеченному В.О. Ключевским пу­ти. Принципиальные различия находил А.Е. Пресняков и в методи­ке исследовательских работ: москвичи шли от общего к частному, пренебрегая "мелочами", а петербуржцы - наоборот. "Строгая ме­тодичность, отчетливая осознанность, критическая проверка каждо­го шага ученой работы - не только технический принцип науки, но и нравственный долг исследователя", - отмечал он. При этом А.Е. Пресняков выражал несогласие с обвинениями в сугубо источ­никоведческой направленности исследований своих коллег, конеч­ной целью которых являлась формулировка принципиально новой концепции отечественной истории "снизу вверх"⁹³.

В приведенных рассуждениях П.Н. Милюкова и А.Е. Пресняко­ва⁹⁴ нельзя не отметить, что в отстаивании своих позиций стороны абсолютизировали степень различия теоретико-методических основ трудов ученых обеих столиц. Эти невзвешенные оценки рубежа XIX-XX вв. были перенесены в~последующую историографию, которая с незначительными изменениями и дополнениями в целом унаследовала уже определившиеся два подхода к решению этой про­блемы.

Отсутствие в трудах В.О. Ключевского цельного методологиче­ского фундамента и самостоятельной схемы отечественного исто­рического процесса дало основание М.В. Нечкиной, Л.В. Черепни-ну, А.Н. Цамутали говорить об условности поняти?Г**НШ'оТ!а"~Клю-чевского".

Н.И. Каоеев_выделял "московскую школу Ключевского" и пе-тербургскиеуС.Ф. Платонова и А.С Лаппо-Данилевского. Однако "подлинными школами" он их не считал, анализируя их в рамках од­ного "направления" В.О. Ключевского⁹⁵. Ему вторили такие разные

лпп

авторы, как Г.П. Федотов и М.Н. Покровский. Первый в эмиграции отмечал, что "школа Ключевского до самой революции господство­вала в России... К ней, в сущности, относятся все московские и пе­тербургские историки последних десятилетий"⁹⁶. А лидер советской исторической науки в той же связи писал: "Ключевский наложил отпечаток на всю новейшую историографию, вы везде встретите осколки этого влияния. Имея ключ к шифру Ключевского, вы име­ете ключ ко всей русской историографии, и к Платонову, и к Милю­кову..."⁹⁷ Н.Л. Рубинштейн, М.Б. Свердлов, Л.В. Черепнин, А.Л. Ша­пиро, признавая "некоторые особенности в постановке исследова­тельских вопросов" в северной столице, полагали, что в рамках по­зитивистской методологии различие московской и петербургской школ было относительным⁹⁸. В развитие их выводов В.А. Муравьев писал о единстве проблематики, методики, методологии и источни-ковой базы исследований, принадлежавших перу историков "новой волны", высказал гипотезу о формировании с 1890-х годах в России "новой волны". "В их подготовку, - продолжал он, - вне зависимо­сти от того, были ли они магистрантами Ключевского, заканчивали ли Московский или иные университеты - были вложены в той или иной мере усилия Ключевского, влияние его несравненных по тому времени монографий..." По отношению к наследию В.О. Ключев­ского историки "новой волны" подразделялись на: а^^азвивавщих-И конкретизировавших его не исчерпавшие своего научного потенци­ала построения (С.Ф. Платонов, М.М. Богословский, Ю.В. Готье, М.А. Дьяконов, Б.И. Сыромятников); б)_отошедщих от "старого" позитивизма ученого и предпринявших попытки "либо на новом уровне выйти на проблему цельности, органичности, закономерно­сти исторического процесса, что в различных формах прослежива­ется в трудах П.Н. Милюкова, . H..IL Павлова-Сильванского, либо провести отчетливую и теоретически осмысленную границу между историческими и познавательными процессами, что пытались сде­лать А.С. Лаппо-Данилевский и в известной степени П.Н. Милюков, либо прямо^пэагтогюставитъЛ^гю^чевскому иной подход к сущно­сти и содержанию российской истории, что сделали Н.А. Рожков и М.Н, Покровский... Генетически Ключевский представлялся им как ученый, стоящий у истоков науки XX века, но XX веку не принадле­жащий"⁹⁹. Внутри этого "историко-социального" направления выде-""лялйсь течения: экономической истории (М.В. Донавр-Запольский); истории московского служилого сословия (Ю.В. Готье, М.К. Любав-ский, С.Ф. Платонов, СВ. Рождественский); экономической история в связи с социальным строем (П.Н. Милюков, М.М. Богословский, СБ. Веселовский, Б.Д. Греков, А.И. Заозерский, М.К. Любавский, А.Е. Пресняков); "культурной" истории (А.С Лаппо-Данилевский, П.Н. Милюков); феодализма (Н.П. Павлов-Сильванский); "классо­вой социальной историй" с точки зрения экономического материа­лизма (М.Н. Покровский, Н.А. Рожков)¹⁰⁰.

401Напротив, при постановке этой проблемы ученые северной сто­лицы переносят акцент на местные особенности историографиче­ского процесса, позволяющие им говорить о Петербургском универ­ситете не только как об учебном, исследовательском, но и едва ли не первенствующем концептуальном центре дореволюционной науки. При этом существование "школы Ключевского" признается ими вслед за М.В. Нечкиной лишь условно, ибо ученому не удалось сформулировать цельной, оригинальной теории отечественного ис­торического процесса, а развитие учениками отдельных ее звеньев привело к их научной поляризации. Б.А. Романов в этой связи так комментировал докпал п ^R Чдррп№Ща.^ня ученом совете Института истории СССР в_1253 г.: "У автора остается почти необоснованным деление историков на две школы (московскую Ключевского и петербургскую), если не считать внешнего топографического при­знака"¹⁰¹.

Наиболее последовательно эти взгляды изложены в очерке С.Н. Валка для юбилейного сборника "Историческая наука в Ленин­градском университете за 125 лет"¹⁰².^3аро^щеди.е_пете_2б^рг£кр|цис-_тогжческо1й школы он относил к рубежу 184Q.-18.5Q-x годов, когда начало оформляться "коренное разногласие в понимании самых об­щих задач изучения истории" с Москвой. У истоков школы стоял ^MjQKy/rogra, положивший цадало "критическом.у,межоду'1исследо-вании. Его традиции в 1870-х годах продолжили ДТ.^асильевский (школа византинистов) и Ф^^^СоЩлор (школа эпиграфистов), а в области русской истории - С.Ф. Платонов. Их творчество харак­теризовал отказ от построения неподкрепленных практикой кон­кретных исследований общих теорий, направленность на разработ­ку частных вопросов, долженствующих впоследствии стать осново новой "схемы" отечественной истории. С односторонней характера стикой С.Н. Валком московской школы как проблемной, а петер бургской - источниковедческой выразили несогласие Б.С. Кагане вич, Н.Е. Носов, СВ. Чирков. В качестве аргумента они указали н внимание В.О. Ключевского к теории и практике источниковеде ния, а С.Ф. Платонова к "проблемной" истории. Направление сто-ш^шо^Ш&ады ими охарактеризовано как проблемшз^сточнико-BejrjggKoe¹⁰³. Завершение процесса становления петербургской школы в отечественной историографии С.Н. Валк связывал с име­нами А.А. Шахматова и А.Е. Преснякова (Б.В. Ананьич, В.М. Пане-ях добавляли к указанным фамилии А.С. Лаппо-Данилевского и Н.П. Павлова-Сильванского), органически сочетавших в своих ра­ботах интерес к общим вопросам науки с мастерством источнико­ведческого анализа. При этом автором отмечалось, что их истори­ческие построения нашли поддержку только в Петербурге.

На наш взгляд, говорить о том, что в дореволюционной России завершился процесс складывания исследовательских школ, несколь­ко преждевременно. Выявленные ленинградскими-петербургскими

Л П1

авторами особенности развития исторической науки и ее преподава­ния в северной столице носят во многом условный характер и в зна­чительной степени объясняются диспропорциями в изучении твор­ческого наследия московских и петербургских ученых рубежа XIX-XX вв. с явным креном в сторону последних. Все это, однако, не исключает существования местного своеобразия историографи­ческого процесса в столичных университетах, значения которых также нельзя преувеличивать.

С.Н. Валк, цитируя А.И. Герцена, указывал, что общественно-политическая среда, культурные традиции наложили отпечаток на ход развития науки в обеих столицах. Противопоставляя "бюрокра­тически подтянутый" Петербург "обывательски уютной и халат­ной" Москве, П.Б.Д>гщв£*писал: «Было бы нелепо - "народное" и "национальное" приурочивать только к Москве и отрицать за • Петербургом, но, конечно, на всем, что творила Москва в петер­бургский период русской истории, лежит отпечаток ее относитель­ной удаленности и известной независимости от правительственного центра. Наоборот, все петербургское было отмечено топографиче­ской близостью "общества", и в том числе интеллигенции, к "вла­сти". Здесь общественность была ближе к двору и бюрократии, и следственно этому здесь не только больше влеклись к этим силам, но и больше от них отталкивались и острее ненавидели»¹⁰⁴. Той же "близостью к власти" Ю.В. Готье объяснял и быстрый переход его петербургских коллег к сотрудничеству С советскими учреждения­ми: "Несколько раз пришлось видеться с петербургскими историка­ми Пресняковым и Полиевктовым. Раньще это не сознавалось, но теперь, при обострении жизни, как все-таки яснддуаствуется .разни- ₄ ца-в-психолощи Петербурга и Москвы. Они легче приспосаблива­ются к РСФСР и оптимистичнее смотря! на настоящее, чем мы, -трудно это сразу объяснить: не то наследие питерской бюрократич­ности, не то какой-то налет эсеровщины, уживающийся с тем же бюрократическим духом бывшей столицы"¹⁰⁵-

После разгрома декабристского движения центр "интеллигент­ной жизни" (П.Н. Милюков) - либерального движения России -переместился в Первопрестольную. Менее ярко выраженный, чем в ».-■ Петербурге, административный контроле способствовал формиро­ванию в Московском университете устойчивых демократических традиций. Профессура по мере "расхождения правительственных действий с очередными потребностями государственной жизни"¹⁰⁶ все более и более вовлекалась в общественное и академическое дви­жение. На кафедрах университета выросли идеологи и практики ве­дущих политических партий дореволюционной России. Все это не могло не оказывать влияния на выбор тематики исследований и ре­шение конкретных научных проблем. "'Политика просачивалась сквозь литературные формы"¹⁰⁷, - вспоминал П.Н. Милюков. На этой почве выросло, культивировалось, в<ошло в плоть и кровь каж-

403дого образованного москвича осознание культурного превосходства второй столицы и неприязнь к чиновничьему Петербургу. Даже в изгнании на собрании московского землячества в Париже в 1927 г. В.А. Маклаков не удержался от уколов в адрес петербуржцев. «Общий тон и многие частности его лекции... - комментировал ав­тор газетного отчета, - все это свидетельствовало, что В.А. Макла­ков и в этом отношении "истый" москвич, старый москвич, с неко­торой долей "оппозиционерства" Петербургу, продолжавший до се­го времени в этом отношении традицию знаменитого Ключевско­го»¹⁰⁸. В этой связи назначение на высшие государственные должно­сти "болотных переселенцев" воспринималось в слоях образованно­го общества как "вытравливание здравого духа Москвы"¹⁰⁹. В свою очередьдля петербуржцев вторая столица была синонимом застоя, дарварства, духовной татарщины.

* После отставки К.Д. Кавелина, А.Н. Пыпина, В.Д. Спасовича, М.М. Стасюлевича столичный университет находился под более же­стким цензурным, полицейским, кадровым контролем со стороны [Властей. С^орржные, попытки, Н.И. Костомарова политизировать преподавание привели к его увольнению, в. -1861. г., "демократ" П.В. Павлов и вовсе не получил здесь места. Это обусловливало из­вестную политическую осторожность преподавательского состава и вынуждало его, по образному выражению П.Н. Милюкова, "зашну­ровывать научную мысль в довольно тесный корсет"¹¹⁰.

В отличие от Москвы, где со времен Т.Н. Грановского культи­вировался политический характер общественных дисциплин, сто­личная профессура ограждала "свободу науки от общественных за­просов", во многом справедливо полагая, что партийность несовме­стима с ее объективностью. "Наши учителя науки и своим примером и в своих беседах с нами учили нас, что занятия русской историей не должны быть своего рода карьерой и переходною ступенью к поли­тической деятельности"¹¹¹, - вспоминал И.И. Лаппо. С.Ф. Платонов даже в некрологе по В.О. Ключевскому не смог удержаться от упре­ка своему коллеге и его ученикам в политических пристрастиях. К.Н. Бестужев-Рюмин, С.Ф. Платонов пытались оградить себя от личных и научных контактов с "левыми" (В.А. Мякотин, В.И. Се-мевский), "в университетском кругу не задевались те темы, которые исключительно интересовали петербургских радикалов" - история крестьянства, демократического движения нового и новейшего вре­мени¹¹².

Провозглашая лозунги "университет для науки", "история вне политики", К.Н. Бестужев-Рюмин, С.Ф. Платонов отнюдь не были аполитичными. Их общественную позицию можно охарактеризо­вать как национально-патриотическую, но не охранительно-консер-вативнуюТВ отличие, например, от П.Н. Милюкова и А.А. Кизевет-тера, они не считали самодержавную монархию 1900-х годов неспо­собной к самореформированию окончательно изжившей себя фор-

404

мой государственного устройства. С этих позиций петербургские ученые критиковали В.О. Ключевского и его учеников за недооцен­ку роли государства и верховной власти в русской истории, абсолю­тизацию "экономической точки зрения" в ущерб духовной культуре, роли личности в историческом процессе. Будучи людьми верующи­ми, они не затушевывали роли православной церкви и идеологии в отечественной истории и формировании самосознания русского народа. Подобная позиция не могла не вызывать раздражения в ра­дикально-левых кругах Москвы, беспочвенных обвинений в "на­клонности к официальной точке зрения", "шовинистическом нацио­нализме"¹¹³. Следует отметить, чшина^блидких С.Ф. Платонову и его петербургским единомышленникам общественно-политических по­зициях стояли москвичи М.К. Любавский, М.М. Богословский, ГО.В. Готье.

Тематика исследований в Москве и Петербурге в 1880-1910-е годы определялась прежде всего текущими задачами российской науки, одинаково понимаемыми в обоих университетских центрах. Однако в их рамках нельзя не отметить ярко выраженный у москви­чей интерес к новому и новейшему периодам русской истории, науч­ное изучение которых их петербургские коллеги считали прежде­временным. Объяснялось это как большей политической ангажиро­ванностью учеников В.О. Ключевского, так и местонахождением источников. "Одно обстоятельство - именно в Москве - содейство­вало этому направлению изучения. Москва была богата архивами разных упраздненных учреждений - преимущественно XVII-XIX столетий"¹¹⁴, - отмечал П.Н. Милюков в этой связи.

Подчеркивая преимущественно источниковедческий характер работ петербургских авторов, их обостренное внимание к вспомога­тельным историческим дисциплинам и археографической деятель­ности, выступавшие зачастую как самостоятельные объекты изуче­ния, СВ. Чирков сделал вывод о формировании в столичном уни­верситете "особого типа исследовательской культуры", который он противопоставлял "нам.е£енному„за1ущевыванию Ключевским ог­ромной предварительной работы над источником ... предпочтению результата художественно-исторического синтеза результату скру­пулезного документального анализа"¹¹⁵. Ограидчегао стъ^ источни-ковой базы и дискуссионный характер большинства затрагиваемых проблем отечественного средневековья предопределяли максималь­но возможное выявление материалов по теме, тщательное докумен­тирование выводов с полным воспроизведением системы доказа­тельств у петербуржцев. «Напротив, - парировал П.Н. Милюков, -документы московских архивов как "источники" вовсе не требовали такого предварительного "критического" изучения, какого требова­ли древние летописи... О "подлинности" их нечего было спорить; их "первоначального текста" не приходилось восстанавливать. Можно было сразу начинать с того, перед чем петербургские историки ос-

405танавливались: рисовать картину прошлого»¹¹⁶. Не только упомяну­тое СВ. Чирковым "Сошное письмо" СБ. Веселовского, но "Древ нерусские жития святых как исторический источник" В.О. Ключев ского, диссертации П.Н. Милюкова, А.А. Кизеветтера, М.М. Бого словского, Ю.В. Готье (перечень нетрудно продолжить) по широт« документальной базы, глубине источникового анализа и другим па­раметрам ничем не уступали работам их столичных коллег.

Нельзя не согласиться с СВ. Чирковым, что публикация источ­ников в Московском университете не выступала как самостоятель­ная задача. Издание П.Н. Милюковым разрядных книг было, ско­рее, исключением. Однако это вовсе не свидетельствовало о низком престиже археографической работы. Тематика археографии, как вспомогательной дисциплины, повторяет основные этапы развития исторической науки не синхронно, а с некоторым отставанием. Сос­редоточив усилия на проблемах социально-экономической истории XVII-XVIII вв., ученые Москвы и Петербурга имели дело в первую очередь с массовыми источниками (писцовыми, переписными книга-ми) и материалами государственного делопроизводства. В отличие ! от традиционных повествовательных и актовых памятников, их сколько-нибудь широкое видовое или тематическое издание на ру­беже XIX-XX вв. еще не было подготовлено соответствующими исследовательскими наработками.

Своеобразие научного процесса в обеих столицах объяснялось и различием типологии складывавшихся там школ. Ученики В.О. Ключевского сьщначала были нацелены на решение конкрет­ных исследовательских проблем. «В отличие от "школы" В.О. Клю­чевского, - писал B.C. Брачев, - "школа" С.Ф. Платонова держалась не столько на приверженности учеников концептуальным построе­ниям учителя (каковых у него, за исключением схемы Смуты, и не было) и не на общности политических взглядов (увы, учитель был аполитичен), сколько на лежащем в основе взаимоотношений С.Ф. Платонова со своими учениками, глубоком нравственном нача­ле...»¹¹⁷ А.Е. Пресняков отмечал, что "теоретическая школа" А.С Лаппо-Данилевского "выпадала из строя факультетского пре­подавания русской истории" Петербургского университета и проти-' вопоставлял ее "школе" С.Ф. Платонова, которой данные проблемы были чужды. При этом о складывании вокруг А.С. Лаппо-Данилев­ского школы актового источниковедения его коллега не упоминал. Новейшие исследователи этой проблемы анализируют творчество обоих ученых в рамках "научного реализма" Петербурга. СВ. Чир­ков, в частности, отмечал, что в кружке и семинарии А.С. Лаппо-Да­нилевского по дипломатике наиболее заостренно выразились те ос­новные признаки столичной науки, "о которых говорил Пресняков в своем докторском диспуте". При этом ученый применял принци­пы "реализма" к "базовым основаниям исторического исследова- . ния", а С.Ф. Платонов использовал их в более узких рамках кон-

406

кретно-исторических изысканий. СВ. Чирков объяснял разногласия С.Ф. Платонова и А.С Лаппо-Данилевского мотивами личного характера. Е.А. Ростовцев и В.П. Корзун полагали, что в их основе лежало различное видение идеалов науки: "позитивистской модели историописания" С.Ф. Платонова его коллега противопоставил модель неокантианскую. Все указанные авторы относили школу А.С. Лаппо-Данилевского к исследовательскому типу¹¹⁸.

Наметившиеся к началу XX в. в Московском и Петербургском университетах черты методологического, методического, тематиче­ского своеобразия в изучении и преподавании исторической науки имели устойчивую тенденцию к возникновению на базе этих учеб­ных заведений исследовательских и учебных школ. Однако револю­ционные события 1917 г. и последовавшая вслед за ними монополи­зация исторического знания учеными-марксистами прервали этот ' объективный процесс на инкубационной стадии.

¹ Киреева Р.А. Изучение отечественной историографии в дореволюцион­ной России с середины XIX в. до 1917 г. М., 1983. С. 128-129, 138, 142, 144-145.

² Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии // Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. Т. 55. СПб., 1899. С. 440-441.

³ Там же. С. 441^42.

⁴ Мягков Т.П. Научное сообщество в исторической науке: Опыт "русской исторической школы". Казань, 2000. С. 99, 154-155, 205, 295.

⁵ А.С. Лаппо-Данилевский объединял в рамках одного направления иссле­дователей, опиравшихся на единую методологию исторического источникове­дения (приемы, при помощи которых историк доказывает подлинность факта) и методологию исторического построения (приемы, на которых историк вос­станавливает историческую действительность на основании уже добытых фак­тов) {Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Ч. 2. СПб., 1913. С. 7).

⁶ Гутнова Е.В. Историография средних веков (середина XIX в. - 1917). М., ^lfV74. С. 9-10.

⁷ А.Н. Ерыгин в этой связи, на наш взгляд, совершенно справедливо отка-зался рассматривать творчество СМ. Соловьева, К.Д. Кавелина" ГхН^Чичери-н!Гв15амках15дТю1тнаучной~школь_г, «В середине ХГХ^. в России в лице Соловь­ева, Кавелина, Чичерина рождается и оформляется новое сциентическое тече­ние в отечественной философско-исторической мысли, занятой спором о Рос­сии (Чаадаев, славянофилы, западники). Восприяв ряд идей гегелевской "Фило­софии истории" (всемирность исторического процесса, органический характер национально-исторической жизни, организующая роль государства в жизни об­щества), русские мыслители, ученые отбросили (Кавелин, Соловьев) или видо­изменили (Чичерин) его спекулятивною методологию. Гегельянство Чичерина, антигегельянство Соловьева, постепенное изживание гегелевского "следа" в позитивизме Кавелина - такое существенное различие историко-философских ориентации русских мыслителей-сциентистов не позволяет считать их (по дан­ному критерию) представителями единой научной школы в русской^историо-графии» (Ерыгин А.Н. Гегель и государственная школа в русской историограф / фии // ИсторИЯТШучные поиски_и проблемь1ГТ^то1кна-Дону,~2т)00. С. 107)7 '

~^~ТП)ТШШшоХ^Ш1М^^^^кко^осншатслемшевсы)И школы "в россий-ской историографии в 1860-е годы выступил Н.ДЛПанишев. Десятилетием поз-

407же из нее выделились "историческая" школа^В.Еь Антоновича (Л. Андрияшев, Д.И. Багалей, П.В. Голубовский, М.С. ГрушевскийТМ.В.Т^онавр-Запольский, П. Иванов, В. Ляскоронский), школа западнорусского права Ф^Деонтовича и, с 1880-х годов, М.Ф, Владимирского-Буданова (Г.В. Демченко, И.А. Малинов­ский, Н.А. МаксимейкоТХЯ. Шпаков, М.Н. Ясинский). Основной тематикой школы В.Б. Антоновича выступала история Западной и Юго-Западной Руси (Галицко-Волынское княжество, Великое княжество Литовское) преимущест­венно в период раннего средневековья. Ее представители внесли значительный вклад в изучение истории сословий (шляхты, казачества), колонизации края, взаимоотношений Украины с Россией и др. Школа М.Ф. Владимирского-Буда­нова специализировалась на социально-экономической истории Великого кня­жества Литовского. В начале XX в. на базе студенческого кружка сформирова­лась школа М.В. Донавр-Запольского (A.M. Гневушев, Г.А. Максимович, П.П. Смирнов), специализировавшаяся на проблемах политической, социаль­ной истории, географии, этнографии, литературы Белоруссии и Литвы, эконо­мической истории России XVI-XVII вв. От школы В.Б. Антоновича ее отлича­ла методологическая основа (от позитивизма к экономическому материализму) и источниковая база исследований (преимущественно акты, писцовые книги). В.Б. Антонович стоял на позициях культурно-национальной автономии Украи­ны в рамках Российской империи, гораздо в меньшей степени эти идеи разделял его последователь - П.В. Голубовский, а Ф.И. Леонтовичу и М.Ф. Владимирско-му-Буданову идеи украинофильства были и вовсе чужды.

8 рамках киевской школы история "начальной Руси" излагалась на основе федеративной теории Н.И. Костомарова. Основное содержание домонгольской истории восточного славянство виделось в борьбе княжеского и вечевого (зем­ского) начал. Последующая территориальная и политическая обособленность западных и северо-восточных славянских земель привела к образованию двух средневековых русских государств - Владимиро-Суздальской Руси и Великого княжества Литовского. Генезис политических и социально-экономических от­ношений на Северо-Востоке рассматривался киевскими учеными в традициях общероссийской историографии - вотчинный характер происхождения госу­дарственности, закрепощение и раскрепощение сословий, отрицание факта бы­тования феодальных отношений и др. История Великого княжества Литовско­го анализировалась киевлянами под углом зрения противоборства русского (го­родские вечевые общины) и польского (магдебургское право) начал (Михаль-ченко_С^1^Кмевскаяшкояа^Оче_:£]ш^_и^ же. Киев-ская-школа в российской историографии_(школа Западно-русского права). М.; БрянскЦ996). "~" ~~ "

⁹ Милюков П.Н. Юридическая школа в русской историографии (Соловьев, Кавелин, Чичерин, Сергеевич) // Русская мысль. 1886. № 6. 2-я паг. С. 82.

х/¹⁰ Кизеветтер А.А. Реформа Петра^Зеликого в сознании русскоголбще-ства // Русское богатство.'189БГЖТ0. С. 41. См. также: Он же. Исторические от­клики. M.,~i915. С. ЪЪ\-ЪЪ2\~Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 48.

¹¹ Милюков П.Н. Юридическая школа в русской историографии... С. 82.

¹² Богословский М.М. Научное значение [работ] СМ. Соловьева // Бого­словский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия: (Научное насле­дие). М., 1987. С. 14.

¹³ Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 440. "Старание сближать явления русской истории с однохарактерными яв­лениями" западноевропейской (сравнительно-исторический метод исследова- , ния), постановка проблемы о роли географического фактора и колонизацион-

408

ных процессов в творчестве СМ. Соловьева шли, скорее, не от М.Т. Каченов-ского и Н.А. Полевого, а непосредственно из трудов указанных немецких и французских авторов.

^ ^HJCi^pRpmmpp fi[А Реформа Петра Великого в сознании русского обще­ства. С. 45.

I ^|5 Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 50-52. Лишь в 1920-е го­ды П.Н. Милюков во многом пересмотрел свои прежние нигилистические оцен­ки (Вандалковская М.Г. П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер: История и политика. М., 1992. С. 222).

¹⁶ Богословский М.М. Научное значение [работ] СМ. Соловьева. С. 16.

¹⁷ Там же. С. 16, 20; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 55; Ка­велин К.Д. Соч. Т. 1. СПб., 1897. С. 24-26; Киреева Р.А. Изучение отечествен­ной историографии в дореволюционной России... С. 128-129, 144-145; Лап-по И.И. Современное состояние русской истории и задача ее университетского преподавателя. Вступительная публичная лекция 11 октября 1905 г. Юрьев, 1906. С. 6, 11-12; Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М., 1990. С. 157; Богослов­ский М.М. В.О. Ключевский как ученый // В.О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. М., 1912. С. 34, 37, 41; Пичета В.И. Смута и ее отражение в тру­дах историков // Голос минувшего. 1913. № 2. С. 23; Пресняков А.Е. СМ. Со­ловьев и его влияние на развитие русской историографии // Вопросы историо­графии и источниковедения истории СССР. М.; Л., 1963. С. 79-81; Халина Т.Н. В науке приятно быть и простым чернорабочим: Михаил Михайлович Бого­словский // Историки России XVIII-XX века. М., 1996. С. 674.

V^/18 Богословский М.М. Научное значение [работ] СМ. Соловьева^ C/2£tQ^

¹⁹ Пресняков А.Е. СМ. Соловьев и его влияние на развитие русской исто­риографии // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР: Сб. статей. М.; Л., 1963. С. 79.

²⁰ Богословский М.М. Памяти [Н.П.] Павлова-Сильванского // Богослов­ский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия... С. 94. См. также: Он же. В.О. Ключевский как ученый // Там же. С. 27; Пичета В.И. Смута и ее от­ражение в трудах историков. С. 5, 15; Милюков П.Н. Источники русской исто­рии и русской историографии. С. 441.

²¹ Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах историков. С. 13-14; Пла­тонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 51.

²² Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 442; Богословский М.М. В.О. Ключевский как ученый. С. 22.

²³ Пресняков А.Е. Речь перед защитой диссертации. Пг., 1920. С. 1-6; Он же. Образование великорусского государства. Пг., 1918. С. V; Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 441.

²⁴ Кавелин К.Д. Соч. Т. 1. С. 8.

²⁵ Там же. С. 277, 280. Б.Н. Чичерин писал в этой связи: "Дух русского на­рода выразился преимущественно в создании государства; отсюда истекают ос­новные начала его общественной жизни" (Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 139). См. также: Он же. Областные учреждения. М., 1856. С. 37.

²⁶ Милюков П.Н. Юридическая школа в русской историографии. С. 83-85; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 53.

²⁷ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 147-148.

²⁸ Забелин И.Е. Современные взгляды и направления в русской истории (1862 г.) // История и историки. М, 1995. С. 435.

²⁹ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. С. 50. См. также: Милю­ков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. 3-е изд. СПб., 1913.

409С. 4; Богословский М.М. Комментарии // Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия... С. 181.

³⁰ Милюков П.Н. В.О. Ключевский. С. 198-199.

³¹ Гутнова Е.В. Историография истории средних веков (середина XIX в. -1917 г.). 2-е изд. М., 1985. С. 56; Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 142; Kupeeea Р.А. Изучение отечественной историографии в дореволюцион­ной России... С. 128-129.

³² Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке... С. 12,14, 67,120.

³ Забелин И.Е. Указ. соч. С. 420.

⁴ Милюков П.Н. В.О. Ключевский. С. 198. См. также: Забелин И.Е. Указ. соч. С. 420-421, 425, 440; В.М. [Рецензия] // Исторический вестник. 1890. № 8. С. 449. Рец. на кн.: Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890.

³⁵ Писарев Д.И. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1912. С. 113-114.

³⁶ Забелин И.Е. Указ. соч. С. 442.

³⁷ Иллерицкая Н.В. Историко-юридическое направление в русской исто­риографии второй половины XIX века. М, 1998. С. 9; а также 56-57, 63-65, 70-71, 144-145.

³⁸ Там же. С. 19-20,31.

³⁹ Милюков П.Н. Юридическая школа в русской историографии. С. 87, 91; Кизеветтер А.А. В.И. Сергеевич: Некролог // Русская мысль. 1911. № 1. С. 230-232; Пресняков А.Е. Образование великорусского государства. С. V.

⁴⁰ Иллерицкая Н.В. Указ. соч. С. 129, 141-142.

⁴¹ Сергеевич В.И. Древности русского права. 3-е изд. СПб., 1909. С. 200.

⁴² Там же. С. 469-475; Иллерицкая Н.В. Указ. соч. С. 139-141.

⁴³ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 163; Пресняков А.Е. К.Н. Бесту­жев-Рюмин: (К 25-летию со дня кончины) // Дела и дни. 1922. № 3. С. 169.

JiJlanno И.И. Указ. соч. С. 14.

\⁴^_//Цит. по кн.: Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. Екатеринбург; Омск, 2000. С. 43.

⁴⁶ Халина Т.Н. Указ. соч. С. 674.

⁴⁷ Градовский А.Д. История местного управления. Т. 1. СПб., 1868. С. IV.

⁴⁸ Кизеветтер А.А. [Рецензия] // Северный вестник. 1891. № 3. 2-я паг. С. 100. Рец. на кн.: Иловайский Д.И. История России. Т. 3. Ч. 1. М., 1890.

⁴⁹ Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: (Воспоминания 1881-1914). М., 1997. С. 50; Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историо­графии. С. 444-445; Он же. Спорные вопросы финансовой истории Московско­го государства // Отчет о тридцать третьем присуждении наград графа Уварова. СПб., 1892. С. 141. Рец. на кн.: Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразова­ния; Kupeeea P.A. В.О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966. С. 193; Пресняков А.Е. СМ. Соловьев и его влияние на развитие рус­ской историографии. С. 84.

⁵⁰ Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 444-445; Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах историков // Голос ми­нувшего. 1913. № 2. С. 23.

⁵¹ Пресняков А.Е. СМ. Соловьев и его влияние на развитие русской исто­риографии. С. 85-86.

⁵² Гревс И.М. Василий Григорьевич Васильевский. Как учитель науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1899. № 8. Современная лето­пись. С. 43. ,

⁵³ Корзун В.П. Указ. соч. С. 43-44; Мягкое Г.П. Русская историческая шко­ла. Методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988. С. 89, 92, 175, 179.

⁵⁴ Милюков П.Н. Историческая география и атлас профессора Замыслов-ского // Русская мысль. 1897. № 2. С. 97. ^

⁵⁵ Пресняков А.Е. К.Н. Бестужев-Рюмин: (К 25-летию со дня кончины). С. 172.

⁵⁶ Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 444.

⁵⁷ Там же.

⁵⁸ Тарле Е.В. Чем объясняется современный интерес к экономической ис­тории//Тарле Е.В. Соч. Т. 1. М., 1957. С. 289.

⁵⁹ Донавр-Запольский М.В. Государственное хозяйство Великого княжест­ва литовского при Ягеллонах. Т. 1. Киев, 1901. С. V; Любавский М.К. Новые книги по истории литовско-русского сейма. М., 1901. С. 1-2.

⁶⁰ Кареев Н.И. Экономический материализм в истории // Вестник Европы. 1894. №7. С. 1.

⁶' Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 446.

⁶² Кареев Н.И. Экономический материализм в истории. С. 10.

⁶³ Тарле Е.В. Чем объясняется современный интерес к экономической ис­тории. С. 300. См. также: Милюков П.Н. В.О. Ключевский. С. 190; Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке. С. 171.

⁶⁴ Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1989. С. 186. См. также: Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 444-445; Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 173; Kupeeea P.A. Изучение отечест­венной историографии в дореволюционной России... С. 199, 202.

⁶⁵ Кареев Н.И. К вопросу о понимании истории (Возражение г. Н. Рожко-ву) // Образование. 1899. № 2. С. 63.

⁶⁶ Цит. по кн.: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. М., 1974. С. 448.

⁶⁷ Рамазанов СП. Методологический кризис в российской историографии начала XX века: сущность и основные этапы. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1985. С. 23; Корзун В.П. Указ. соч. С. 53, 55.

⁶⁸ Цит. по кн.: Kupeeea P.А. Изучение отечественной историографии в до­революционной России... С. 195.

⁶⁹ Обзоры отечественной и зарубежной литературы 1970-1990-х годов по проблеме научных школ см.: Беленький ИЛ. К проблеме наименований школ, направлений, течений в отечественной исторической науке XIX-XX вв. // XXV съезд КПСС и задачи изучения истории исторической науки. Ч. 1-2. Кали­нин, 1978; Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке... Гл. 2; Пого­дин С.Н. Научные школы в исторической науке // Погодин С.Н. "Русская шко­ла" историков: Н.И. Кареев, И.В. Лучицкий, М.М. Ковалевский. СПб., 1997.

⁷⁰ См. примеч. 14 к разд. "Введение".

⁷¹ Kupeeea P.A. В.О. Ключевский как историк русской исторической науки. С. 197-200; Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. С. 365.

⁷² Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1: Дело по обвинению академи­ка С.Ф. Платонова. СПб., 1993. С. 132.

⁷³ Кареев Н.И. Отчет о русской исторической науке за 50 лет (1876-1926) / Публ. и предисл. В.П. Золотарева // Отечественная история. 1994. № 2. С 143.

⁷⁴ Корзун В.П. Указ. соч. С. 174-175.

411⁷⁵ Письма С.Ф. Платонова Я.Л. Барскову и С.А. Белокурову / Подг. текста В.Г. Бухерт // Археографический ежегодник за 1998 год. М., 1999. С. 378, 380-382, 387.

⁷⁶ Милюков П.Н. Три поколения // Записки Русского исторического обще-ствадПраге. Вып. 3. Прага, 1931. С. 13-14.

' ^Академическое дело. Вып. 1. С. 132. См. также: Нечкина М.В. Указ. соч. С. 365.

⁷⁸ Корзун В.П. Указ. соч. С. 182; Думова Н.Г. Либерал в России: трагедия несовместимости. (Исторический портрет П.Н. Милюкова). М., 1993. С. 110.

⁷⁹ Цит. по кн.: Думова Н.Г. Указ. соч. С. 99. См. также: Вандалковская М.Г. Он никогда не отделял науку от жизни: Павел Николаевич Милюков // Истори­ки России XVIII - начала XX века. М., 1996. С. 595.

⁸⁰ Корзун В.П. Указ. соч. С. 75. Следует отметить, что впоследствии К.Н. Бестужев-Рюмин положительно оценил лекционный курс П.Н. Милюкова по историографии, за исключением, разве что, его негативных отзывов об "Истории государства Российского" Н.М. Карамзина.

⁸¹ Корзун В.П. Указ. соч. С. 62-63.

⁸²jnqnnoJ4,J^,Памяти Б.А. Евреинова, А.А. Кизеветтера и Е.Ф. Шмурло /

Запивки Русского исторического общества в Праге. Вып. 3. Прага, 1931. С. "18.

^/^М2Ы^ШЛ£:ММ^М]!^{31Р^{КОВ: П}У^{ТЬ в} исторической науке и переход к по

литической деятельности (конец 1870-х - начало 1900-х годов). Дис.... канд. ист.

наук. Воронеж, 1998. С. 443.

⁸⁴ Богословский ММ. [Рецензия] // Научное слово. 1903. № 6. С. 141-142. Рец. на кн.: Платонов С.Ф. Статьи по русской истории, 1883-1902. СПб., 1903.

⁸⁵ Каганович B.C. Евгений Викторович Тарле и петербургская школа исто­риков. СПб., 1995. С. 21.

⁸⁶ Переписка СБ. Веселовского с отечественными историками / Сост. А.Г. Дубинская, A.M. Дубровский. М., 1998. С. 40-43, 97-98, 104, 166, 180 и др.

⁸⁷ Корзун В.П. Указ. соч. С. 179.

⁸⁸ Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах историков. С. 34. По спра­ведливому замечанию Б.В. Ананьича и В.М. Панеяха, склонность московских историков к широким социологическим обобщениям вкупе с политизацией на­уки были той питательной почвой, которая благоприятствовала оформлению социологической концепции М.Н. Покровского {Ананьин Б.В., Панеях В.М. О петербургской исторической школе и ее судьбе // Отечественная история. 2000. № 5. С. 109).

⁸⁹ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 138, 147, 156; Он же. Два русских историка: (С.Ф. Платонов и А.А. Кизеветтер) // Современные записки. 1933. №51. С. 323.

⁹⁰ Милюков П.Н. Источники русской истории и русской историографии. С. 444; Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 161-163; Он же. Два русских истори­ка... С. 317-319; Пичета В.И. Смута и ее отражение в трудах историков. С. 30-34.

⁹¹ Каганович B.C. Евгений Викторович Тарле и петербургская школа исто­риков. СПб., 1995. С. 108; Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. С. 249; Пиче­та В-Ц. Смута и ре отражение в трудах историков. С. 30.

Ч?3£-Ф- Платонов: неизвестный некролог М.М. Богословскому / Подг. тек­ста А.В. Мельсков ^Археографический ежегодник за 1998 год. М., 1999. С. 392. ⁹³ Пресняков А.Е. Речь перед защитой диссертации. С. 6, 93. См. также: Платонов С.Ф. Василий Григорьевич Васильевский. СПб., 1900; Гревс ИМ. Ва­силий Григорьевич Васильевский. Как учитель науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1899. № 8. Современная летопись, ч.о

А 1 ^

⁹⁴ Излишняя резкость оценок А.Е. Преснякова была в значительной мере обусловлена неприятием московской профессурой его концепции древнерус­ской истории. М.К. Любавский, Ю.В. Готье отдавали должное огромной науч­ной эрудиции, источниковедческому мастерству А.Е. Преснякова, его внима­нию к каждому оригинальному мнению в историографии, которые он удачно комбинировал с собственными воззрениями. Ю.В. Готье признавал вклад петер­буржца в обоснование норманнства руси, критику торговой теории В.О. Клю­чевского, решение проблемы влияния крещения славян на генезис киевской го­сударственности и др. Однако в целом М.К. Любавский и Ю.В. Готье (рецензия 1938 г.) отказывали А.Е. Преснякову в заслуге формулировки нового взгляда на отечественное средневековье, полагая, что он, "разрушив... утвердившуюся в ученом обиходе и формулированную в наибольшей полноте... В.О. Ключев­ским" концепцию (Любавский М.К. [Рецензия] // Журнал Министерства народ­ного просвещения. 1909. № 3. Рец. на кн.: Пресняков А.Е. Княжое право в древ­ней Руси. СПб., 1909) не пошел дальше эклектического объединения мыслей СМ. Грушевского, В.А. Пархоменко, М.Д. Приселкова, СМ. Средонина, А.А. Шахматова и др.

По ознакомлении с монографией А.Е. Преснякова "Образование велико­русского государства" Ю.В. Готье отмечал в дневнике: "Это произведение ум­ного и образованного человека, специализировавшегося на микроскопическом анализе: много частичных мелких наблюдений, но часто из-за мелочей не вид­но целого" (Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 165). В его трудах оказалась обойдена чрезвычайно актуальная для отечественной историографии начала XX в. проблема феодализма в средневековой Руси. По мнению М.К. Любавского, сосредоточив основное внимание на эволюции межкняжеских отношений, А.Е. Пресняков рассматривал процесс государст­венной централизации преимущественно как собирание власти ("а не земель") великим князем. Тем самым исследователь недооценил значения "материаль­ного фундамента" Великого княжества Владимирского "как комплекса круп­ных и ценных территорий, источника больших военных и финансовых средств, благодаря которому, а не благодаря стародавней традиции власти, слияние его с московской вотчиной действительно было решающим фактором в деле госу­дарственного объединения Великороссии вокруг Москвы" (Любавский М.К. Образование основной государственной территории. С. 2). Указанные ошибки, как полагал М.К. Любавский, проистекали как от слишком широкого толкова­ния скудных данных источников, так и научной предвзятости: "Автор не от княжеских отношений подошел к началам древнеславянского семейного пра­ва, а наоборот - подходил к княжеским отношениям с некоторою уже мыслью об этих началах".

⁹⁵ Кареев Н.И. Отчет о русской исторической науке за 50 лет. С. 151-152, 143.

⁹⁶ Федотов Г.П. Россия Ключевского // Современные записки. 1932. Т. 50. С. 323, 325.

⁹⁷ Покровский М.Н. Избранные труды. Т. 4. М., 1967. С^ЪАЪ. К "школе" В.О. Ключевского М.Н. Покровский относил й'В.А! Мякотйна. J^

⁹⁸ Свердлов М.Б. А.Е. Пресняков (1870-1929). Жизнь и творчество // Прес­няков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 510; ЧерепнинЛ.В. Об исторических взглядах А.Е. Пресняко­ва // Исторические записки. 1950. Вып. 33. С 207-208.

⁹⁹ Муравьев В.А. В.О. Ключевский и "новая волна" историков начала XX в. //Ключевский. Сб. материалов. Вып. 1. Пенза, 1995. С. 220-223.

\, ЮО Федотов Г.П. Указ. соч. С. 324-325; Кареев Н.И. Отчет о русской исто­рической науке за 50 лет. С. 142 _: „

413¹⁰¹ Киреева Р.А. Изучение отечественной историографии в дореволюцион­ной России... С. 151. См. также: Вайнштейн О Л. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX вв. Л., 1979. С. 323; Нечкина М.В. Указ. соч. С. 376; Цамутали А.Н. Русская историография периода империализ­ма. Л., 1986. С. 138.

¹⁰² См.: Валк С.Н. Историческая наука в Ленинградском университете за 125 лет // Труды юбилейной научной сессии. Секция исторических наук. Л., 1948. С. 8, 14, 42, 57-58. Предложенную С.Н. Валком схему в целом разделяли А.Н. Цамутали {Цамутали А.Н. Петербургская школа византиноведения); СВ. Чирков {Чирков СВ. Археография и школы в русской исторической нау­ке конца XIX - начала XX в. С. 23), Б.В. Ананьич и В.М. Панеях {Ананьич Б.В., Пенеях В.М. О петербургской исторической школе и ее судьбе. С. 106).

¹⁰³ Носов Н.Е. Академик Борис Дмитриевич Греков - исследователь-ис-точниковед // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 15. Л., 1983. С. 4, 24; Каганович B.C. Указ. соч. С. 10, 13.

¹⁰⁴ Струве П.Б. Москва и С.-Петербург: Сопоставления, характеристики и размышления // Россия и славянство. 1932. № 165. 23 января. С. 3.

¹⁰⁵ Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. 1991. № 12. С. 156.

¹⁰⁶ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 325.

¹⁰⁷ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 173.

¹⁰⁸ Львов Л. В старой Москве // Возрождение. 1927. № 687. 20 апреля. С. 3. . ^|(» Шереметев С.Д. Мемуары. М., 2001. С. 321, 325.

¹¹⁰ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 314.

¹'' Лаппо И.И. Памяти Б.А. Евреинова, А.А. Кизеветтера и Е.Ф. Шмурло. С. 21-22.

¹¹² Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 109, 163-164.

¹¹³ Там же. С. 166, 173; Милюков П.Н. Два русских историка... С. 314-315; 325; Гревс И.М. Василий Григорьевич Васильевский. Как учитель науки. С. 43; Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке. С. 68-70.

¹¹⁴ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 177.

¹¹⁵ Чирков СВ. Археография и школы в русской исторической науке кон­ца XIX - начала XX в. С. 26. См. также: Цамутали А.Н. Петербургская школа византиноведения. С. 18.

¹¹⁶ Милюков П.Н. Два русских историка... С. 315-316. См. также: Он же. Воспоминания. Т. 1. С. 161-162, 177. Ср.: «Научная школа Петербургского уни­верситета требовала... безусловно самостоятельного труда и точности изучения и цитирования текстов источников... Я живо помню, с каким презрением гово­рил о "пенкоснимательстве" в своих лекциях... Е.Е. Замысловский. Нас учили, что_>джцк^чнргд дабртдика.дозорнр заимствовать цитахы щ „чужих рук и "сни-мать_пенки" е .чужих, .трудов, заменяя ими результаты собственной работы» ХЛаппо И.И. Указ. соч. С. 22"). ^ ---•■• ......................---

¹¹⁷ Брачев B.C. Русский историк Сергей Федорович Платонов. СПб., 1995. С. 53.

¹¹⁸ Чирков СВ. Археография и школы в русской исторической науке кон­ца XIX - начала XX в. С. 22-23; Ростовцев Е.А. А.С. Лаппо-Данилевский и С.Ф. Платонов: (К истории личных и научных взаимоотношений) // Проблемы социального и гуманитарного знания: Сб. научных работ. Вып. 1. СПб., 1999. С. 141, 161; Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. С. 92, 98.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

ИТОГИ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ РОССИИ

В ПОРЕФОРМЕННЫЙ ПЕРИОД

ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ

В рамках мировой науки отечественные историки второй поло­вины XIX в. внесли нерачительный вклад в область разработки ме-^0дологиче.ских_шэдрдсов,познания. Слова,"сказанные рецензентом магистерской диссертации П.Н. Милюкова в 1892 г. о том, что "на­ша научная литература, по обыкновению, тщшсо плелась за евро­пейской"¹, и четверть века спустя не утратили своей актуальности. "Лишь в трудах А.С. Лаппо-Данилевского она встала вровень со сто­явшими перед европейскими мыслителями теоретическими пробле­мами, а в работах М.М. Богословского, Ю.В. Готье, Н.П. Павлова-Сильванского, А.Е. Преснякова 1900-1910-х годов россика факти­чески преодолела имевшее место тематическое и, как следствие, ме-одическое отставание от своих западных коллег. Несмотря на види-гые успехи, в Российской империи по сравнению с ведущими госу-арствами континента "наука еще не завоевала в жизни и обществе юдобающего ей самостоятельного и важного места... не дифферен-[ированы еще ее функции, где постоянно ^разрушаются едва зало-<енные научные традиции..ГПбласть науки... беспорядочно и слож-ю1Гё"р'еплетаетсТс~другими сторонами государственной, обществен-гой, нравственной жизни личностей и групп"².

Аналогичная ситуация сложилась и в области конкретно-исто-шческого изучения. Цельная картина отечественного прошлого, юссозданная на основе гегельянской теории родового быта к нача-[у 1850-х годов СМ. Соловьевым, в "редакциях" его продолжате­ли - Б.Н. Чичерина, В.И. Сергеевича, А.Д. Градовского, Ф.И. Ле-штовича, Д.И. Иловайского — выработала свой творческий потен-шал и была осознанно переориентирована на проблемы права. Топытки К.Н. Бестужева-Рюмина и его последователей на основе юзитивистской методологии сформулировать новую "схему" рос-:ийского исторического процесса "снизу вверх" (от источника) жазались результативными только в плане совершенствования методики анализа традиционных летописных и актовых памятни-сов. В.О. Ключевский пошел по пути модернизации отдельных (веньев государственной теории и наполнения концепции СМ. Со-

415ловьева-Б.Н. Чичерина социально-экономическим содержанием. Новая тематика оказалась как бы извне приставленной к старой, при этом нарушена цельность гегельянской историографической традиции, которая была будто разрезана на отдельные фрагменты. Ё итоге, к 1880-м годом учение государственников, став "фактом нашего прошлого" (П.Н. Милюков), не было заменено никаким другим, "подчиняло себе как восприятие и сортировку содержания источников, так и построение и комбинирование их данных в са­мом фактическом изложении"³. С.Ф. Платонов в этой связи гово­рил студентам с кафедры: "Историко-юридическая школа создала такую схему нашего исторического развития, под влиянием кото­рой до сих пор (рубеж XIX-XX вв. - А.Ш.) живет русская историо­графия"⁴.

В 1890-е годы на основе "нового" позитивизма возникают со­циально-экономическое (А.С. Лаппо-Данилевский, И.И. Лаппо, М.К. Любавский, П.Н. Милюков, М.М. Богословский, Ю.В. Готье), экономическое (М.В. Донавр-Запольский, Н.А. Рожков), истори­ко-культурное (А.С. Лаппо-Данилевский, П.Н. Милюков) течения в русской историографии. Однако труды в этих областях историче­ского знания носили разрозненный характер. Их авторы не смогли подняться до обоснования цельного мировоззрения, "возведения добытых фактов в идеи" (М.М. Богословский)⁵. В итоге, по наблю­дениям СВ. Бахрушина, вплоть до революции 1917 г. "схема Клю­чевского своей научной обоснованностью, своей логичностью и ху­дожественностью выражения властвовала тогда над нашими ума­ми"⁶. Неудачи с построением позитивистских теорий историческо­го прогресса закономерно вызывали сомнения в правильности вы­бора методологии исследований. "Ни в области истории социаль­но-экономической, ни в области истории политической или куль­турной не осталось, кажется, ни одной частной схемы, которая оказалась бы не разрушенной, непоколебимой или хоть бы неза­тронутой..."⁷ - констатировал Е.В. Тарле. С не менее критических позиций оценивал вклад своего поколения и М.М. Богословский: "Мы ничего не внесли в сокровищницу культуры, и мы принужде­ны были черпать из нее для себя, питаться, так сказать, с чужого стола"⁸.

В.О. Ключевский скептически смотрел на достижения русской историографии конца XIX - начала XX в. как с точки зрения состо­яния источниковой базы исследований ("наша история еще покоит­ся на архивных полках"), так и уровня ее критического осмысления⁹. Вместе с "этюдами большой картины" (И.И. Лаппо) поколению 1900-1910-х годов досталась в наследство и масса нерешенных про­блем. Более, чем кто-либо, знакомый с историей отечественной науки, В.О. Ключевский вынужден был признать, что, не говоря уже о достаточно полном изучении социально-экономической, "наша уверенность в достаточном знакомстве с историей своего го-

416

сударства является преждевременной", а XVIII в. еще находится в "научной полутьме"¹⁰./Поставленная перед российскими учеными В.О. Ключевским в начале 1880-х годов задача разработки истории ведущих государственных институтов страны на фоне "борьбы классов и их интересов"^целдм_так_ти^о£таддсьнереализованной «Изучение других центральных учреждений допетровского времени не сделало до сих пор больших успехов, и "Боярская дума" доселе остается единственным учреждением, послужившим предметом спе­циального монографического изучения...»¹¹ - писал Ю.В. Готье. Не­сколько лучше обстояли дела с изучением политической и сослов­ной истории периода средневековья, имевшим значительно более глубокие историографические корни. А.А. Кизеветтер отмечал в речи на магистерском диспуте: "Я не хочу сказать, что для изучения Московского царства сделано уже все, что возможно... Но вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что Московская Русь в ее историческом развитии представляется нам уже в достаточно определенных и от­четливых очертаниях..."¹² В целом же он солидаризовался с вывода­ми большинства современных авторов о том, что "русское общест­во не знает русской истории"¹³.

"Кризис" позитивизма привел к оживленным поискам новых теоретико-методологических основ науки в неокантианстве, религи­озной философии, марксизме. "В литературе последнего времени заметно оживилось обсуждение теоретических вопросов историче­ской науки, - писал А.А. Кизеветтер. - Спорят о взаимоотношении различных сторон исторического процесса, о значении личности в истории, о методах исторического исследования. Эти теоретические споры несомненно отразятся так или иначе на дальнейшей разра­ботке исторического материала"¹⁴. Однако на основе новых теорий еще не успело выработаться цельное миросозерцание. Это дало А.Е. Преснякову основание говорить о том, что накануне XX в. воз­зрения ученых в понимании задач науки, методов их решения, опре­деления движущих сил исторического развития и др. «представляют из себя, поистине, "рассыпанную храмину"»¹⁵. Из подобной же оцен­ки преждевременности глубоких теоретических и фактографиче­ских обобщений исходил и его единомышленник И.М. Гревс, писав­ший: "История... есть еще наука будущего"¹⁶.

Лишь появление трудов Н.П. Павлова-Сильванского, А.Е. Прес­някова вселяло в С.Ф. Платонова некоторый оптимизм: "До попы­ток исторического синтеза, поэтому, может быть и не далеко"¹⁷. Однако обозначившиеся к началу 1910-х годов новые теоретико-методологические, концептуальные, методические ориентиры нау­ки, призванные вывести ее на новый виток эволюции, были в одно­часье сметены революционными событиями октября 1917 г. После­довавшая за ними монополизация знания учеными-марксистами на многие годы задержала поступательное развитие исторической науки.

477¹ Д. Новый труд о Петровской реформе... // Вестник Европы. 1892. № 8. С. 819.

² Гревс ИМ. Василий Григорьевич Васильевский. Как учитель науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1899. № 8. Современная лето­пись. С. 31.

³ Пресняков А.Е. А.С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель. Пг., 1920. С. 5.

⁴ Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 51. См. также: Донавр-Заполъский М.В. Исторический процесс русского народа в русской ис­ториографии // Русская мысль. 1902. № 3. С. 183.

⁵ Халина Т.И. В науке приятно быть и простым чернорабочим: Михаил Михайлович Богословский // Историки России XVIII-XX века. М., 1996. С. 674; Платонов С.Ф. Указ. соч. С. 54.

⁶ ОР РАН. Ф. 624. Оп. 1. Ед. хр. 409. Л. 3.

⁷ Тарле Е.В. Очередная задача // Анналы. 1922. № 1. С. 5. См. также: Лап-по И.И. Современное состояние русской истории и задача ее университетского преподавания: Вступ. публ. лекция 11 октября 1905 г. Юрьев, 1906. С. 10; Неч-кина М.В. Василий Осипович Ключевский. М., 1974. С. 260.

⁸ Цит. по кн.: Черепнин Л.В. Академик Михаил Михайлович Богослов­ский // Исторические записки. Т. 93. М., 1974. С. 251.

⁹ Ключевский В.О. Соч. Т. 6. С. 474-475; Богословский ММ. [Ключев­ский - педагог] // Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистоля-рия. С. 39.

¹⁰ Нечкина М.В. Указ. соч. С. 201.

¹' Гопгье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Ека­терины II. Т. 1. М., 1913. С. 3.

¹² Кизеветтер А. А. Новизна и старина в России XVIII столетия: Речь пе­ред магистерским диспутом // Кизеветтер А. А. Исторические очерки. М., 1912. С. 266.

¹³ Кизеветтер А.А. Реформа Петра Великого в сознании русского обще­ства // Русское богатство. 1896. № 10. С. 45.

¹⁴ Там же. С. 45.

¹⁵ Пресняков А.Е. Новый труд по истории исторической науки // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. № 1. С. 188. Рец. на кн.: Лаком-ба П. Социологические основы истории. Париж, 1894.

¹⁶ Гревс ИМ. Указ. соч. С. 43.

¹⁷ Платонов С.Ф. Указ. соч. С. 54-55. См. также: Халина Т.Н. Указ. соч. С. 674 ; Лаппо И.И. Указ. соч. С. 10.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ ............................................................................................ 3

Глава I

СМ. СОЛОВЬЕВ И ЕГО МЕСТО В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТО­РИОГРАФИИ ...................................................................................................... 12

Глава II СМ. СОЛОВЬЕВ И В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ: УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК ПО

Глава III

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX В............................... 148

Глава IV

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В ПЕТЕРБУРГСКОМ УНИВЕРСИТЕ­ТЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX В........................ 268

К.Н. Бестужев-Рюмин ......................................................................................... 268

С.Ф. Платонов ...................................................................................................... 271

А.С. Лаппо-Данилевский..................................................................................... 289

А.Е. Пресняков..................................................................................................... 321

Неформальные сообщества ученых Петербурга второй половины XIX -

начала XX в........................................................................................................... 352