- •Глава I с.М. Соловьев и его место в отечественной историографии
- •19Объясняя его "силой старого порядка вещей", "непривычкой к новому делу". Характерный тому пример — отступления от преобразовательной программы Петра I его преемников40.
- •79Ний, в его характеристиках на первом месте взаимоотношения князя и дружины, а не помещиков и зависимых крестьян340.
- •83Политической деятельности Николая I и Александра II, приведшей Россию на грань революционного кризиса, и предложения по выходу из него355.
- •93Отошла на второй план как в творчестве см. Соловьева, так и в отечественной науке в целом.
- •775Ские отношения к Соловьеву до кончины последнего", а тот, в свою очередь, относился с приязнью к своему воспитаннику23.
- •139См. Соловьева, так комментируя свой совет: "Там вы найдете те же взгляды; я передаю вам то, что получил от Соловьева, вот все, чем я могу гордиться как ученый"136.
- •151Теории родового быта, его последователь "облек в плоть и кровь те общие схемы, которые были даны в изложении Соловьева" (характеристика Киевского и удельного периодов).
- •153Лектуальном развитии... В значительной мере отсутствовавшие в "Курсе" Ключевского»26.
- •1 Сти) так характеризовал идейное содержание профессорских чтений: "Любавский знакомил с внешней историей с точки зрения исто-
- •165Ной нужде своего воспитанника, в.О. Ключевский, видимо, не проявил никакой инициативы в этом деле.
- •169Следований в очень широком масштабе, и такие исследования и могли бы быть предпринимаемы группой молодых ученых под руководством старшего и опытного"91.
- •175Диции главы нашей школы в.О. Ключевского, оберег ее в чистоте : этим имею право гордиться"115.
- •179Ской деятельности и чтения каких бы то ни было лекций... В Московском университете и об удалении его из числа приват-доцентов"129. Преподавательская карьера п.Н. Милюкова в России была прервана.
- •193Риографии второй половины XIX в. - сочетание общего и особенного в исторических судьбах России.
- •199Отеки, Румянцевского музеума семи списках разряда, вариантах и частных редакциях.
- •213Жившим на их землях ... Черт, напоминающих западноевропейский феодализм"247.
- •237Николая I, его царствование не может быть охарактеризовано как эпоха реформ.
- •241Ны. Полное единодушие с выводами своего коллеги высказывал в "Курсе русской истории XVIII в." м.К. Любавский358.
- •279Что проходившие еще в доваряжский период колонизационные процессы в Восточной Европе привели к распадению родовой организации и повсеместному господству территориальной общины.
- •283Ства, выразившихся в ограничительных записях Василия Шуйског
- •295Ние виделось исключительно в росте "производства жизненных средств".
- •321Точниковедческое мастерство профессора, а.Е. Пресняков в то же время критически отзывался о его фактографическом методе исследования, декларативном отказе от широких научных обобщений190.
- •331Дательной роли князей-пришельцев в деле создания основ древнерусской государственности и др.
- •341Вые пути экспорта зерна в Западную Европу обусловили прополь-скую ориентацию Литвы. Люблинская уния 1569 г. Положила предел существованию Литовско-Русского государства251.
- •Глава V
179Ской деятельности и чтения каких бы то ни было лекций... В Московском университете и об удалении его из числа приват-доцентов"129. Преподавательская карьера п.Н. Милюкова в России была прервана.
Несмотря на запрещение лекционной деятельности, П.Н. Милюков прочел в Москве лекцию о петрашевцах, за что министром внутренних дел 23 февраля 1895 г. на два года был лишен права жительства в столицах, губернских и университетских центрах. Два года молодой ученый провел в Рязани, где привлекался к дознанию о деятельности Союзного совета объединенных землячеств студентов Московского университета. 21 января 1897 г. П.Н. Милюков получил высочайшее разрешение на преподавание в софийском Высшем училище в течение пяти лет с обязательством "не заниматься никакими русскими делами". Однако уже в июле того же года под давлением российского Министерства иностранных дел П.Н. Милюков был отставлен от преподавания вследствие "вредного влияния на болгарское юношество" и связь с радикальной русской эмиграцией. Много позднее М.М. Карпович с сожалением отмечал, что "политика отняла его у исторической науки": "На протяжении всего лишь одного десятилетия [П.Н. Милюков] опубликовал ряд капитальных работ, подготовка и написание которых могли бы занять целую жизнь у иного историка"130.
Поселившись в 1898 г. в Петербурге, П.Н. Милюков в 1901 г. привлекался к дознанию о пропаганде среди рабочих. 26 июня 1902 г. он был подвергнут заключению на полгода (пробыл в тюрьме лишь два месяца). Дальнейшая политическая деятельность П.Н. Милюкова была самым тесным образом связана с кадетской партией. Историк был членом ее центрального комитета, редактором газеты "Речь", представлял своих единомышленников в IV Государственной думе. В 1905 г. полицейское дознание зафиксировало его сочувственное высказывание об убийце великого князя Сергея Александровича И.П. Каляеве, а в 1910-е годы частые контакты с эсерами и меньшевиками131.
В 1900-е годы московская "левая" профессура по мере "расхождения правительственных действий с очередными потребностями государственной жизни"132 все более и более вовлекалась в политическую борьбу. В участии в ней либералы видели выполнение своего гражданского долга. Именно поэтому, несмотря на "досадное отвлечение" от научной работы, А.А. Кизеветтер вошел в центральный комитет кадетской партии и представлял ее во II Государственной думе. _B__12Q5 г- "добрые знакомые и друзья втянули" Ю.В. Готье в кадетскую партию, из которой он вышел весной следующего года по причине невостребованности, отсутствия склонности к политической деятельности и наметившейся в годы революции радикализации требований левого крыла отечественного либерализма. ^ •,. ♦-- ;
т
М.К. Любавский, М.М. Богословский, Ю.В. Готье не принимали активного участия в общественной борьбе, однако аполитичными, оторванными от жизни кабинетными учеными они никогда не были. Сторонники постепенной эволюции российской монархии в сторону правового государства, они приветствовали правительственный курс 1860-1870-х годов на развитие общественной инициативы, проявлявшейся прежде всего в деятельности органов городского и земского самоуправления. Попытки правительств Александра III и Николая II сохранить все более дискредитировавшую себя во внутренней и внешней политике монархию оттолкнули от государства либеральное большинство, однако не привели его в лагерь непримиримых противников режима. М.М. Богословский, в частности, полагал, что Россия начала XX в. экономически и политически была не готова к радикальной демократизации, поэтому к "либерализму" ряда своих коллег по факультету относился с немалой долей скептицизма133. Вместе с М.К. Любавским и Ю.В. Готье он выступал за сохранение сильной государственности, способной предотвратить революционную анархию. Исключая разве П.Н. Милюкова, московская гуманитарная профессура не приветствовала участие студенчества в демократическом движении, проникновение революционной борьбы в стены университета. В то же время профессорская корпорация единодушно выступала за сохранение и расширение прав автономии высших учебных заведений.
Свою с юношеских лет сформировавшуюся позицию в отношении противостоявших в политической жизни пореформенной России правого и левого крыла общества Ю.В. Готье так охарактеризовал в мемуарах: «Последнее время я часто думаю о том, почему я не сделался революционером, когда в дни моей юности, так же как и теперь, вся Россия делилась на два лагеря - власть имущих и власть оспаривающих. Я никогда не оставался равнодушным к этой "борьбе роковой" и никогда не отождествлял себя с первыми, потому что я был не привилегированным, не дворянином, не членом правящего класса и был всегда слишком независимым, чтобы искать себе благ в этой области... Я никогда не мог чувствовать себя близким русским революционерам, потому что мне всегда претила их беспринципная распущенность, дикость, грубость, чисто пугачевская жестокость, соединенная с непроходимой глупостью и тупостью. Я думал, что в этом вопросе решающее влияние на мое мышление и на мое развитие имели и мать и отец... Пламенный патриотизм матери, ее ненависть к нигилизму, наряду с любовью к большой, процветающей, единой России, а с другой - скептицизм отца по отношению ко многому в русском мире, порождаемый здравым смыслом западноевропейской буржуазии...»134
За исключением М.Н. Покровского, Н.А. Рожкова, ученики В.О, Ключевского резко негативно встретили Октябрьскую революцию и установившийся режим однопартийной диктатуры.
181"Тюрьма, только с несколько более свободным режимом, чем Бутырки"135, - констатировал А.А. Кизеветтер. В октябрьском перевороте 1917 г. они видели закономерный итог разложения государственных, общественных и моральных основ жизни пореформенной России. Наиболее емко эту точку зрения выразил Ю.В. Готье: "Главные причины гибели России: I. Внутренняя политика Гол-штинской династии (эгоизм, деспотизм, жестокость и недальновидность); II. Неудовлетворительность реформ Александра II: вызванное к жизни крестьянское сословие не получило достаточно прав; правительство не умело поладить с новыми внесословными общественно-политическими деятелями; III. Непрактичность, тупость, ограниченность идеологий и практических стремлений революционеров от 1860 до 1917 г.; IV. Недостаток честности, казнокрадство, не позволявшее создать органов обороны; V. Темнота, явившаяся следствием продолжавшейся той же внутренней политики при Александре III и Николае II, создали измену, так ярко расцветшую в 1914—1917 гг.; VI. Пангерманизм; VII. Ошибки революции - следствие I-V"136.
Наряду с левыми радикалами, М.К. Любавский и Ю.В. Готье обвиняли кадетов и последователей народников - эсеров, "не проводивших достаточно резкой грани между собой и революционными партиями", в подстрекательстве к "пугачевщине"137. В письме С.Ф. Платонову М.К. Любавский писал: "Считаю, что все происходящее есть кара божия нашей буржуазии и интеллигенции: буржуазии - за то, что временем войны воспользовалась для наживы, интеллигенции - за ее легкомыслие, с которым она расшатывала институт монархии, смешивая его с личностью монарха"138. В своих пореволюционных мемуарах Ю.В. Готье с горечью вспоминал позицию А.А. Кизеветтера, который "защищал идею социализма и доказывал его практическую возможность в будущем, правда, не в ближайшем и не для русского специально народа", и федералистиче-ские мечтания П.Н. Милюкова139.
Московская демократическая гуманитарная профессура рассматривала свои предметы как активную составляющую общественного переустройства. Противником оторванной от запросов жизни науки выступал В.О. Ключевский и все без исключения его ученики. Ученым-затворникам А.А. Кизеветтер рекомендовал обратиться к творческому наследию Т.Н. Грановского, представлявшему собою "органическое сплетение научных и жизненных интересов", а разочаровавшимся в политической деятельности после поражения революции 1905-1907 гг. - "перечитывать и изучать Герцена" как "надежнейшее лекарство и от политического мечтательного романтизма, и от бесплодной прострации, порожденной временными политическими разочарованиями". "Университет - не монастырь кабинетных отшельников, но живой орган культурного процесса"140, - отмечал в этой связи А.А. Кизеветтер.
182
В теоретическом плане проблема "история и политика" чрезвычайно интересовала П.Н. Милюкова. В рамках позитивизма О. Кон-та он смотрел на исторические взгляды как неотъемлемую часть мировоззрения и вполне справедливо полагал, что "потребности времени" вольно или невольно оказывают воздействие "на направления ученой работы" и интерпретацию материала. Так, творчество В.Н. Татищева и И.Н. Болтина представляло собой гармонию исторического мировоззрения и "практических задач времени". Не смогли подняться над стоявшими перед ними конкретными общественно-политическими проблемами ученые из западнического и славянофильского лагерей. Негативное отношение самого П.Н. Милюкова к современному ему политическому режиму в России (сначала царскому, а потом и советскому) сказалось как на его характеристиках деловых качеств представителей династии Романовых, так и на трактовке событий двух российских революций. В.П. Корзун справедливо объясняла нигилизм П.Н. Милюкова в отношении творческого наследия Н.М. Карамзина его "стремлением истоки либерально-буржуазного направления в исторической науке связать не с дворянским историком"141.
Анализ исторического прошедшего служил для П.Н. Милюкова основой прогнозирования путей общественного развития и выбора тактики политической борьбы. "Я мог быть доволен тем, - писал он в мемуарах, - что в моем случае наблюдения над жизнью передовых демократий соединились с предпосылками, вынесенными из изучения русской истории. Одни указали цель, другие устанавливали границы возможных достижений"142. В свою очередь, "политика" являлась мерилом проверки правильности исторических построений. Как метко заметил П.М. Бицилли: "Для Милюкова... политика — прикладная история, а история — осмысление политики"143. Подобная взаимозависимость только обогащала обе эти стороны человеческой деятельности: "Общественный интерес - это было то, что одушевляло и оживляло наш интерес к самой науке, которую мы никогда не отделяли от жизни... Нечего и говорить, что интерес этого рода не сужал и не искажал наших научных стремлений и научного понимания, а наоборот, сообщал им новые широты и импульсы"144.
Не будучи сторонником "чистой науки", П.Н. Милюков в то же время выступал и против превращения ее в откровенную "служанку политики". Ученый, систематизируя факты, стремится к выявлению законов развития; общественный деятель формулирует на их основе "правила политического искусства". Признавая тесную связь и зависимость исторической науки от философских дисциплин и "потребностей времени", П.Н. Милюков признавал наличие собственных внутренне обусловленных закономерностей ее развития, т.е. известной автономности генезиса исторических знаний145. 5:,-,V- . а .ч :
183В большей или меньшей степени взгляды П.Н. Милюкова по этой проблеме разделяли и его коллеги по факультету. Все это обусловило созвучие тематики исследований и решения отдельных научных проблем общественно-политическим чаяниям эпохи в творческой и преподавательской деятельности московской профессуры. "Политика просачивалась сквозь литературные формы", - вспоминал П.Н. Милюков, популярности трудов и чтений которого нема- ~ ло способствовал его образ "крамольного приват-доцента"146. Мемуаристы отмечали, что значительной долей своей известности В.О. Ключевский также был обязан совпадению идей его "Курса" "с общим либеральным к старине отношением"147. Спецкурс А.А. Кизеветтера по крестьянской реформе 1861 г. заинтересовал В.И. Пичету своим "либеральным настроением" и подтолкнул его к занятиям "крестьянским вопросом". Сам А.А. Кизеветтер интерес к истории самоуправления в России увязывал с текущими задачами современности. "Для удовлетворения самых насущных нужр нашей родины приходится желать, прежде всего, одного, - чтобы навстречу началам истинной общественной самодеятельности широко и свободно распахнулись все двери и все окна государственного здания России", - писал ученый. В воспоминаниях А.А. Кизеветтер отмечал, что тематика его магистерской диссертации была обусловлена поиском исторических корней русского конституциона лизма148, а докторской — стояла в кругу "очередных задач наше{ историографии", так как Городовое положение 1785 г. определялс жизнь города вплоть до 1870 г. М.М. Богословский, подчеркивав недостижимость абсолютно объективного знания и полного отре чения исследователя от "злобы дня", писал: "Объяснения явленш прошлого всегда зависят от интересов настоящего"149. В работ< "Из истории верховной власти в России" (1905) он проводил прямьк аналогии событий Смуты и революции 1905-1907 гг. Ю.В. Готье i "Очерке истории землевладения в России" (1915) дал положительную оценку мер П.А. Столыпина по разрушению сельской общины и созданию широкого слоя крестьян-собственников, что вызвало негативный отклик В.И. Семевского. М.К. Любавский писал о задачах своего курса: "Выяснение тех исторических условий, при которых создавалось и формировалось первоначальное русское государство, окажет большую помощь для должного понимания и оценки современного русского государства, а это понимание и оценка, конечно, должны быть главным основанием практической политики"150.
VIII
Методологические принципы П.Н. Милюкова наиболее развернуто изложены во введении к первому тому его "Очерков по истории русской культуры"151.
184
Ученый в самом начале своего творческого пути высказал негативное отношение к метафизике, рассматривая ее лишь как предшественницу социологии, и в своих трудах не употреблял даже термина "философия". Гегельянской идее поиска "смысла истории" посредством выявления всеобщих законов развития им была противопоставлена задача изучения причинной связи событий (генезиса фактов). "Мы признаем закономерность исторических явлений совершенно независимо от того, может ли история открыть нам эти искомые законы", - заключал П.Н. Милюков. Попытки написания "всемирной истории" неизбежно приводили как к признанию существования "средневековых веяний Промысла" (вроде теории "Москва - третий Рим"), так и к исключению из нее не вписывавшихся в общую схему "неисторических" народов. В деле критики идеалистической схемы всемирной истории Г. Гегеля Н.П. Милюков видел своим попутчиком Н.Я. Данилевского. Однако теорию культурно-исторических типов было бы неверно считать одним из источников методологической концепции П.Н. Милюкова152.
На смену "философии истории" пришла научная социология. Во время обучения в Московском университете П.Н. Милюков, по его собственному признанию, исписал толстую тетрадь с изложением позитивистского учения О. Конта, Г. Спенсера и др. Однако начинающий ученый сызначала творчески воспринял их выводы. "У Конта я взял не столько его схему, сколько его научное направление"153, - вспоминал он. О. Конт построил свое учение, исходя из всеобщности законов развития (по "всемирно-историческому принципу"), предполагавших однообразный ход национальных историй. П.Н. Милюков воспринял гипотезу французского ученого о трех стадиях генезиса цивилизации. Причем он полагал, что эти этапы народы проходят не параллельно, а каждый национальный организм в отдельности. Отказавшись от идеи "всемирной истории", П.Н. Милюков противопоставил ей "национальный организм" как единицу научного наблюдения: "Только тогда, во-первых, становилось возможным сравнение историй нескольких национальных организмов и, следовательно, выведение из этого сравнения общего социологического закона... Во-вторых, надо было допустить, вопреки общепринятой теории бесконечного поднимающегося вверх прогресса, понятие чередования наций: начало, середину и конец истории каждой из них"154. Идее бесконечности прогресса П.Н. Милюков противопоставил учение о циклах Д. Вико, которое подразумевает "параллельное изучение национальных историй для извлечения
из них сходных черт".
П.Н. Милюков отвечал, что позитивизм вовсе не исключает постановку проблем диалектики и выявления "законов истории". В этой связи "полную бесплодность философии истории" Н.И. Ка-реева ученый связывал с отрицанием его оппонентом внутреннего единства исторического процесса и, как следствие, общеисториче-
185 'ских законов. Цель научного познания П.Н. Милюков видел в выявлении закономерностей развития, однако в чистом виде они не проявляется. Направления исторической жизни разных народов под влиянием временных и местных условий могут разнообразиться до бесконечности. Отсюда задача социологии, по мнению П.Н. Милюкова, состоит в выявлении "общих законов исторической эволюции" путем изучения генезиса каждого отдельного национального организма и их последующего сопоставления.
П.Н. Милюков в рецензии на книгу Н.И. Кареева 1887 г. выступал против деления наук на номологические (изучают законы) и феноменологические (описывают явления). В отличие от своего оппонента ученый не проводил резкой грани между социологией и исторической наукой, но и не нивелировал различия их предметов. Конечную задачу социологии П.Н. Милюков видел в построении абстрактной схемы всемирно-исторического процесса: "Для современной социологии отдельное общество составляет исходную точку научного наблюдения, а выводы социологические получаются посредством сравнения сходного в нескольких общественных эво-люциях, помимо всяких группировок их по географической или хронологической смежности"155. История же - конкретная наука, изучающая "индивидуальную физиономию" явлений, "своеобразия" каждого национального организма в рамках проявления общих закономерностей развития. История дает эмпирический материал для широких социологических обобщений. При всем том историческая наука не должна ограничиться изложением фактов (описывать явления), а призвана на основе их критического изучения выявлять закономерности генезиса данного национального организма156.
Действие исторической закономерности П.Н. Милюков распространял не только на материальные, но и на духовные процессы, что подразумевало возможность их параллельного изучения. Следствием этого заключения был отказ ученого от порядка изложения по следующим друг за другом периодам. В эмиграции он так сформулировал свою задачу: "История учреждений и история идей... Оба ряда развертывались параллельно, раскрывая свою взаимозависимость; в каждом ряду явления эволюционировали в строгом логическом порядке, из самих себя... Не события, - отнюдь не события! И не хронологический пересказ всего, что случилось в данном отрезке времени - с тем, чтобы опять возвращаться ко всему в следующем отрезке. А процессы в каждой отдельной области жизни, в их последовательном развитии, сохраняющем и объединяющем их внутреннюю связь, - их внутреннюю тенденцию. Только такая история могла претендовать на приближение к социологическому объяснению"!".
Взяв за основу "Очерков..." тезис о том, что "научный синтез в социологии снимает противоположение духовного и материаль-
186
ного начала", П.Н. Милюков "политической" истории государственников и "материальной" марксистов противопоставил "культурную", включающую в себя "все стороны внутренней истории, и экономической, и социальной, и государственной, и умственной, и нравственной, и религиозной, и эстетической". П.Н. Милюков — сторонник эволюционной теории развития цивилизации. В предисловии к магистерской диссертации он писал: "Изучение предыдущего момента исторического процесса является необходимым для правильного понимания последующего"158. И далее, развивая свою мысль об итогах петровских преобразований: «Как бы ни глубоки казались перерывы и зигзаги на поверхности событий, оторвать настоящее от положительных результатов прошлого, так же как и снять с процесса старые тормоза, оказалось одинаково невозможно для новых "строителей". Менее всего долговечны оказались нововведения, противоречащие общему ходу процесса. Темп процессов, несомненно, во многих случаях удалось значительно ускорить. Но это происходило как раз тогда, когда эти ускорения не только не прерывали общего направления процесса, а, напротив, продолжали его закономерную линию». Смена старого новым есть процесс революционный, но его формы могут быть мирными и насильственными в зависимости от стечения объективных и субъективных причин. В отдельных случаях насильственный переворот бывает "внутренне необходим" как единственное средство выхода из кризиса власти. Поэтому П.Н. Милюков, в частности, не отрицал возможность союза либералов с радикалами на отдельных этапах политической борьбы159. К анализу событий и явлений отечественного прошлого П.Н. Милюков подходил с позиций историзма. Так, рассуждая о современных ему взглядах на профессиональную деятельность Т.Н. Грановского, он писал: "Мерить ее научными требованиями нашего времени - значило бы отказывать ей в той исторической оценке, которая одна только и может определить ее истинное
значение"160.
В российской социологии последней четверти XIX - начала XX в. существовали полярные точки зрения на проблему о соотношении индивидуального и общественного сознания: "свести действие личности к создающим ее окружающим условиям" (П.Б. Струве) и "признать за ней значение самостоятельного творческого фактора" (Н.И. Кареев). П.Н. Милюков занял в этом споре межеумочную позицию. В отличие от неокантианца Г. Риккерта и П.Б. Струве, ученый считал правомерным в рамках выявления социологических закономерностей научное "изучение индивидуальных явлений". В то же время он не соглашался с позицией Н.И. Кареева, выставлявшего личность как главный двигатель прогресса. Признавая ведущую роль масс, П.Н. Милюков в то же время не отрицал значения их "официальных или моральных руководителей" в деле ускорения или замедления процесса эволюции: «За вычетом всего, что в
187исторических "событиях" поддается закономерному объяснению из основной социологической тенденции и видоизменяющего влияния среды, несомненно остается некоторый остаток, объяснимый индивидуальными особенностями действующих лиц». При "начале истории" передовое сознание в массах распространяется через действие личности, которая бессознательно выступает в роли "инициатора и исполнителя общественно целесообразных поступков". Развитие цивилизации идет по пути превращения индивидуального сознания в общественное, и функции личности в значительной мере переходят "к более расширяющемуся кругу сограждан" - интеллигенции. В новый и новейший периоды исторической жизни ей принадлежит решающая роль в складывании национального самосознания, к которому постепенно приобщаются массы. Однако полного растворения индивидуальной воли в коллективной не происходит. В качестве примера П.Н. Милюков приводил факт прихода к власти в России большевиков - "длительное отклонение от линии основного процесса под влиянием произвола лица или доктрины".
По единодушному мнению исследователей (М.Г. Вандалков-ская, В.П. Корзун, Н.Л. Рубинштейн, Л.В. Черепнин, Л.А. Шапиро и др.), в русской историографии рубежа XIX-XX вв. П.Н. Милюков выступал наиболее ярким представителем социологического течения позитивизма161. Он внес значительный вклад в дело популяризации актуальных методологических проблем современной ему науки, адаптации философии позитивизма "новой волны" к отечественным реалиям. Его коллеги по кафедре В.О. Ключевского на страницах своих трудов и в лекционных курсах вопросов теории касались в значительно меньшей степени. Однако это не дает оснований к выводу об отсутствии в их творчестве "социологического стержня" и малом интересе к методологии науки. Судя по разрозненным замечаниям, в целом их мнения совпадали с воззрениями П.Н. Милюкова.
Московскую профессуру рубежа XIX-XX вв. объединял взгляд на историю как науку народного самопознания, историзм в подходе к трактовке событий и явлений отечественного прошлого. Повсеместно признавая закономерный, внутренне обусловленный характер развития, ученики В.О. Ключевского указывали, что генезис человеческой цивилизации носит эволюционный характер. "Толчки и потрясения" - свидетельства "болезни народа и государства" - лишь замедляют общественный прогресс162.
А.А. Кизеветтер и М.М. Богословский признавали общность методологических и методических приемов истории и социологии, но при этом не смешивали задач обеих наук. Социолог ставит перед собой цель "найти постоянные законы жизни человеческого общества" (М.М. Богословский), историк же, опираясь на заключения социологии, призван "мысленно представить себе и воссоздать словом перед другими явления прошлого во всей их конкретности, во всем
188
их индивидуальном своеобразии, во всей сложности присущих им жизненных красок"163. С той же точки зрения М.К. Любавский критиковал выводы М.В. Донавр-Запольского: "Это не научная система фактов, воспроизводящая их реальные отношения, а ученая схема, накинутая на факты и безуспешно старающаяся уложить их
в свои рамки"164.
М.К. Любавский, А.А. Кизеветтер, М.М. Богословский в решении вопроса о движущих силах общественного развития исходили из так называемой позитивистской теории факторов. Так, М.К. Любавский предостерегал слушателей от однобокого объяснения исторических явлений исключительно "работой материальных или духовных сил". "Всюду приходится иметь дело со сложностью, разнообразием причин, из которых одни имеют более широкое, другие -более узкое поле действия, но нет такой общей, единственной причины, которая в своем действии покрывала бы все остальные.., -говорил он с кафедры. - Мой курс будет чужд всяких притязаний на построение древней русской истории в духе исторического монизма, как идеалистического, так и материалистического" — как "движения человеческого разума" (гегельянство), так и попыток свести всю сложность исторического процесса к законам "хозяйственной эволюции общества"165.
IX
Больше, чем кто-либо из представителей академической историографии, П.Н. Милюков в начале своей творческой деятельности испытал влияние идей экономического материализма. Это учение в 1870-1880-е годы получило широкое распространение в европейской социологии, политической экономии, статистике. Оно было положено в основу целого течения в историографии. П.Н. Милюков, чрезвычайно интересовавшийся теоретическими проблемами науки, уже в студенческие годы, вероятно, по рекомендации П.Г. Виноградова ознакомился с трудами наиболее видных представителей этого течения - А. Лория, Т. Роджерса, К. Маркса. Однако наиболее действенное влияние на начинающего ученого оказала идея "культурно-исторического синтеза" К. Лампрехта. В трудах немецкого ученого чрезвычайно импонировал П.Н. Милюкову анализ роли географического фактора в общественном прогрессе, метод параллельного освещения событий экономической, социальной и культурной истории при признании определяющего влияния на последние "базисных" явлений.
П.Н. Милюков в 1880-1890-е годы в полной мере разделял одно из основных положений учения экономического материализма -об обусловленности уровня социально-политического развития "данным состоянием... экономики при данных условиях внешней среды" «То, что мы тогда называли "экономическим материализ-
189mom", - вспоминал ученый, - ...отразилось и в распределении мате риала в "Очерках...", где "экономический быт" был представлен каь главная движущая сила общественного прогресса». Идея о всеобщем закономерном характере развития человечества пришла в труды П.Н. Милюкова из сочинений теоретиков этого течения. Главную заслугу экономического материализма ученый видел в "устранении из социологии последних следов метафизических объяснений". Признавал он и вклад "научного марксизма" в "исправление ошибок старого народничества" ("сходство основной линии русской эволюции" с западноевропейской, роль личности, проблема истории русской общины и генезиса капиталистических отношений)166. Поэтому неудивительно, что после выхода первого тома "Очерков..." автор был, пусть даже со значительными оговорками, причислен критиками (В.А. Гольцев, В.И. Ленин, М.Н. Покровский, А.Н. Пы-пин, П.Б. Струве, Л.Э. Шишко) к сторонникам экономического материализма167.
С 1900-х годов П.Н. Милюков открещивался от "философского материализма", заявлял, что, признавая определяющее влияние экономического начала в исторической эволюции, никогда не выступал сторонником монического понимания общественного процесса и указывал на гармоничное сочетание в нем субъективного и объективного, материального и духовного факторов. «Понятие "экономического материализма" у нас не смешивалось с марксизмом»168, -оговаривается ученый.
Несмотря на то что П.Н. Милюков одним из первых в русской историографии перевел в практическую плоскость задачу изучения материальной стороны исторического процесса, вопрос о безусловной его принадлежности к "школе экономического материализма" решался исследователями неоднозначно.
Единство материальной и духовной культуры обусловливает неправомерность постановки вопроса о первенстве тех или иных начал и прямолинейного выведения явлений сознания из бытия: "Самое понятие главного и второстепенного должно быть или вовсе оставлено, или существенно видоизменено при научном объяснении истории, точно так же, как и понятие случайного и необходимого. С точки зрения науки нет причин главных и необходимых, случайных и второстепенных. Есть только причины с более широким или с менее широким кругом действия, причем ни в одной категории причин нельзя утверждать заранее, как широка или как ограниченна окажется сфера их влияния в каждом данном случае". И далее: "Материальный" характер экономического фактора есть только кажущийся. На самом деле явления человеческой экономики происходят в той же психической среде, как и все другие явления общественности". Отношение человека к внешнему миру не ограничивается одной экономической потребностью. Расхождение духовных и материальных интересов, наличие в обоих случаях собственной внутренней
190
эволюции делает возможным и даже необходимым их изолированное изучение: "В человеческой психике отношения эти являются настолько уже дифференцированными, что историку приходится отказаться от всякой надежды свести все их к какому-то первобытному единству"169.
Не исключая обусловленности "политического элемента" уровнем экономического развития, П.Н. Милюков в то же время не отрицал и возможности обратной связи: «Не потому экономическое развитие Древней Руси было низко, что не нашлось организаторов труда из среды завоевателей-иноплеменников, представителей "благородного" сословия, а потому, что этого сословия благородных завоевателей не оказалось на Руси, что экономическое развитие было низко»170. Вслед за СМ. Соловьевым ученый подчеркивал исключительную роль "внешней обороны", которая, несмотря на экономи- . ческую неподготовленность, чрезвычайно ускорила центростремительные процессы в славянских княжествах: "Московское государство явилось продуктом чересчур высоких государственных требований, предъявленных к чересчур неразвитому экономически населению"171. Вследствие слабости экономического "фундамента" вплоть до второй половины XIX в. "надстройка" оказывала фактически определяющее влияние на развитие отечественной промышленности.
В переизданиях "Очерков" 1900-1910-х годов П.Н. Милюков детализировал свое отношение к историческому материализму. Своеобразие "материальной среды" (географических, климатических условий) обитания народов обусловливает разнообразие конкретных вариантов их исторической жизни. На ход исторического развития оказывают активное влияние колонизационные процессы, завоевания, всемирная торговля и др. Это дало основания П.Н. Милюкову не соглашаться с выводами ученых-марксистов о непреложности действия общеисторических законов развития, их попытками нивелирования своеобразия "местных историй" под единый стандарт. В этой же связи П.Н. Милюков критически оценивал попытки марксистов "подтянуть" степень развития капиталистических отношений в России рубежа XIX-XX вв. до среднего западноевропейского уровня. Историк не разделял и прямолинейный взгляд своих оппонентов на государство как орудие классового господства, тезиса о мессианской роли пролетариата в новой и новейшей истории, идеология которого, по его мнению, пришла на смену "заблуждениям" народников насчет социалистического характера крестьянской общины. Не соглашался П.Н. Милюков и с негативной трактовкой марксистами роли "сознательного меньшинства" (интеллигенции) в деле общественного переустройства172. В итоге он заключал: "Философский материализм есть один из самых плохих видов монизма; между тем экономический материализм вполне совместим и с иными монистическими мировоззрениями"173.
191С заключениями автора "Очерков по истории русской культуры" в отношении исторического материализма полностью солидаризовался А.А. Кизеветтер, рассматривая труд своего единомышленника как "прямой вызов марксистскому шаблону". Ученый скептически отнесся к попыткам освещения русского прошлого с материалистической точки зрения в работах Г.В. Плеханова и М.Н. Покровского. Так, указав на ряд конкретных ошибок и неточностей в "Истории русской общественной мысли" Г.В. Плеханова, ее тематическую неполноту, произвол автора в подборе материалов, А.А. Кизеветтер заключал: "Как научно-исторический опыт истории русской общественной мысли допетровской эпохи книга Плеханова нас не удовлетворяет". Теоретизирование "историка-марксиста" носило абстрактный характер и не опиралось на широкие познания "дремучего леса исторических фактов"174. "Утрированное подчеркивание своего, порою в сущности совершенно мнимого, разрыва со всей предшествующей историографией", априорное приложение к отечественному прошедшему готовых социологических марксистских схем привело автора "Русской истории с древнейших времен" к искажению и модернизации событий и явлений отечественного исторического процесса. Не соответствовавшей свидетельствам источников "вестернизацией" представлялся А.А. Кизеветтеру вывод о М.Н. Покровского о безраздельном господстве феодальных отношений в Киевской Руси. Заключение М.Н. Покровского о том, что "прикрепление служилых дворян и детей боярских к обязательной службе в XVI-XVII вв. было для них якобы не повинностью, < а завидной привилегией", представлялось его критику попыткой представить московскую государственность как орудие классового господства дворянства175.
Признание официальной советской наукой идей К. Маркса аксиомами сделало невозможным объективный анализ источников. "Факты русской истории отражаются в толковании школы Покровского, как в кривом зеркале", - констатировал А.А. Кизеветтер. На почве искаженного восприятия отечественного прошлого в 1920-е годы выросло целое "поколение ушибленных марксизмом молодых историков"176. Негодование А.А. Кизеветтера вызвали наивные попытки М.В. Нечкиной "притянуть" к марксизму В.О. Ключевского: "Она отмечает, как много места отводится у Ключевского экономическим факторам исторического процесса, и хвалит его за это. Но -представьте себе - наряду с этим Ключевский придает реальное значение в историческом процессе национальному чувству и идее общего блага как основе государственного союза! И для г-жи Нечкиной ясно, что это может быть объяснено только шовинизмом Ключевского и тем, что он был идеологом промышленного капитализма (как посмеялся бы Ключевский такому определению, будь он жив), на почве служению которому только и возникает национализм, да еще тем, что он не изучил Маркса и потому не знал, что государст-
192
во есть организованное насилие одного класса над прочими, а идея общего блага тут ни при чем. Г-же Нечкиной не приходило в голову, что Ключевский наверное был знаком с марксистской теорией государства еще тогда, когда М. Нечкиной еще не было на свете, и если он этой теорией не соблазнился, то, очевидно, у него были на это свои теоретические основания"177.
"Хорошая и здоровая критика марксизма" была дана Ю.В. Готье весной 1918 г. в ходе работы его семинария, посвященного разбору "Русской истории с древнейших времен" Н.М. Покровского178. Под знаком противодействия "новой", насаждаемой сверху, науке на факультете было задумано проведение чествования 100-летия со дня рождения СМ. Соловьева 4 октября 1920 г. "В товарищеской среде мы обсуждаем вопрос, нужно ли, должно ли и можно ли чествовать Соловьева по случаю 100-летия со дня его рождения. Бахрушин и я стояли за чествование. Богословский и Любавский - против. Так как не было единства, то пришлось вопрос счесть поконченным. Богословский уверял, что нельзя сказать того, что нужно, и поэтому надо молчать. Мы говорили, что о Соловьеве можно сказать многое, что полезно услышать и что не может быть даже ими признано за явно враждебный акт"179, - отмечал Ю.В. Готье.
В целом же научно-организационную и политическую деятельность "большевистского Аракчеева" в первые послереволюционные годы Ю.В. Готье характеризовал как "позор для школы московских русских историков". Вместе с М.М. Богословским и М.К. Лю-бавским он объяснял важность продолжения своей педагогической карьеры при советском режиме патриотическим желанием "беречь университет до последних пределов возможности" от проникновения разрушительной, антинациональной коммунистической идеологии и сохранять, насколько это было возможно, традиции В.О. Ключевского180. В 1917 г. М.М. Богословский говорил на лекции: "Все дело в том, чтобы не забросить совсем наших лабораторий, чтобы они не заросли пылью, на удаление которой придется потом непроизводительно потратить слишком много времени и сил. В развитии науки важно не порывать научных традиций, а такой перерыв грозит, если несколько молодых поколений пройдут, не получив научных интересов и не приобретя навыков в научной работе"181. Л.В. Черепнин указывал, что до конца жизни М.М. Богословский держался в стороне от марксистской науки. Он дал крайне негативную оценку "Очерков истории русской культуры" М.Н. Покровского - "классовые шаблоны", "марксистский скептицизм"182.
П.Н. Милюков, поставив целью своих "Очерков..." задачу выяснения связи прошлого, настоящего и будущего свой Родины, не мог пройти мимо одного из центральных вопросов отечественной исто-