19Объясняя его "силой старого порядка вещей", "непривычкой к ново­му делу". Характерный тому пример — отступления от преобразова­тельной программы Петра I его преемников40.

Взгляд на общество как результат непрекращающегося процес­са развития, усложнения организации обусловил появление нового подхода к объяснению прошлого России. Ученый одним из первых увидел в истории страны непрерывную цепь событий и указал на не­возможность их изолированного изучения. "Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды. Но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм..."⁴¹ - этот программный тезис первого тома "Истории России с древнейших времен" лег в основу всех научных построений исследователя. СМ. Соловьев критиковал Н.М. Карам­зина и славянофилов "за отрыв древней русской истории от средней ...средней истории от новой", заявляя, что "каждое... явление объяс­няется рядом предшествовавших... и потом всем последующим"⁴². Мысль о закономерном характере общественного прогресса яви­лась наиболее сильной стороной мировоззрения СМ. Соловьева. Н.П. Павлов-Сильванский считал его в этой связи автором "истори­ко-философской теории органического развития"⁴³.

Идеалистическая основа мировоззрения СМ. Соловьева про­явилась наглядно в характеристике источников и понимании целей общественного прогресса. В 1858 г. он опубликовал в продолжение "Исторических писем" статью "Прогресс и религия", направленную против широко распространившихся в демократических кругах рус­ского общества идей утопического социализма и атеизма с их верой в бесконечность развития. Первотолчком жизни явилась, по мне­нию историка, потусторонняя сила. Далее человечество развивалось по своим законам, приходя к идее Бога и подчиняя ей свое бытие. Земная жизнь человека рассматривалась СМ. Соловьевым как при­готовление к бесконечному загробному существованию. В основе веры заложена вечная, неподверженная изменениям во времени ис­тина, недоступная человеческому сознанию. Отсюда все доказатель­ства о небытии Бога - ложны. Религия стоит над интересами клас­сов и социальных групп, не связана ни с какими общественными ин­ститутами. С этих позиций СМ. Соловьев выступал с критикой про­светительной философии XVIII в.: представления об определяющей роли человеческого разума ведут к отказу от веры, а следовательно, к нравственной деградации общества. Ученому импонировала лишь та наука, которая "умеет определить границы, где кончается об­ласть знания и начинается область веры", в отношении к которой нет места "либеральничанью" и "материализму"⁴⁴.

История человечества виделась СМ. Соловьеву процессом нравственного самосовершенствования, "самопознания". В споре с Г. Боклем он отмечал, что "история цивилизованной страны есть ис­тория интеллектуального развития". В этой схеме, не нашедшей, кстати, места в конкретно-историческом анализе материалов отече­ственного прошлого, нет места социально-экономическим предпо­сылкам общественного прогресса⁴⁵. Вслед за Ф. Гизо, СМ. Соловь­ев повторял мысль о реальности достижения превосходства "морального" фактора над "материальным": "...Для счастия и спо­койствия человеческих обществ материальные стремления должны быть сдерживаемы, а не защищаемы, не поощряемы ... они должны быть поставлены в служебное отношение к духовным требовани­ям..."⁴⁶. Неприятие вызывала у ученого концепция К. Гельвеция, который дошел "до крайних материалистических выводов, отверг­нув духовное начало в человеке и поставив корысть, стремление к удовольствию единственным побуждением деятельности челове­ческой"⁴⁷. Материализм, понимаемый как подчинение "чисто чело­веческих отношений — материи", трактовался ученым вульгарно: пропаганда корысти, низких животных инстинктов и др. Так, по­следствиями его распространения (пьянство крестьян) ученый объяснял упадок сельского хозяйства пореформенной России⁴⁸.

Большое влияние на СМ. Соловьева оказала так называемая теория возрастов Г. Гегеля и его последователей. "Абсолютного прогресса нет, нет золотого века впереди, а есть известное движе­ние, которое мы называем развитием..."⁴⁹ - заключал ученый. Еще в годы студенчества СМ. Соловьев так сформулировал свои впечат­ления от прочтения сочинений Ф. Гизо: "История каждого народа должна иметь две стороны, сторону младенчества, возраста... когда народ руководится сердцем. Это обыкновенно период подвигов бле­стящих, завоеваний, геройства; период ума, когда народ понимает свое значение, стремится сознательно построить свое государство, определить свою формулу; наконец, период упадка, когда нравст­венные силы народа ослабевают..."⁵⁰. История общества повторяет физиологический цикл развития человека. Отсюда и утверждение о конечности прогресса, ибо, как всякий живой организм, цивилиза­ция неизбежно проходит "через известные видоизменения, родится, растет, дряхлеет и умирает"⁵¹. В "Наблюдениях над исторической жизнью народов" СМ. Соловьев так сформулировал это положе­ние: "В жизни исторических, доступных развитию, народов заклю­чаются одинакие явления, одинакие периоды, потому что каждый период проходит известные возрасты, развивается по тем же зако­нам, по каким развивается и отдельный человек"⁵². По мнению ис­торика, Россия на рубеже XVII-XVIII вв. перешагнула из "возраста чувства", творчества политических форм, в "возраст мысли", "про­цветания науки и просвещения"⁵³. Под "смертью" цивилизации СМ. Соловьев понимал не буквальное физическое вымирание: Древняя Греция и Рим, сойдя с исторической арены, дали толчок всему последующему развитию человечества. В последние годы жизни ученый, размышляя над этим вопросом, отказался от прямых аналогий развития живых организмов и общества. "Легко срав-

21нить, - говорил он с кафедры, - организм природный с организмом общественным; сходство кажется поразительным, законы как будто одни и те же. Но не надо забывать, что члены общественного орга­низма суть существа разумно-свободные или соединения таких су­ществ... Члены общественного организма медленно приходят к соз­нанию о необходимости прочной связи друг с другом, для поддержа­ния полной жизни каждого из них"⁵⁴.

IV

/ Взгляд на любое общественное явление как результат диалектического развития старых форм и перехода по мере накопления количественных изменений в новое качество подводил историка к не­обходимости ответа на вопрос о путях и методах смены отживших общественных отношений новыми, более прогрессивными. Его постановка также была вызвана необходимостью выразить свою точку зрения на современные события в Западной Европе и России⁵⁵.

Исходя из признания противоречивого характера общественного развития, ученый подразумевал под революцией крутой поворот в области внутренней и внешней политики, призванный ускорить эволюционный характер развития. Во введении к 13-му тому "Исто­рии России с древнейших времен" ученый высказался о "револю­ции" Петра I как о несколько преждевременно проведенных преоб­разованиях, а потому непонятных для большинства населения; от­сюда их насильственный характер. "По известному закону, - писал он, - всякая новизна встречает сопротивление в старом. Сила этого « сопротивления зависит от того, как глубоко старина пустила свои корни; тронуты или не тронуты они еще в глубине народного духа; 1 изменились ли и в какой степени изменились условия, укоренившие старый порядок вещей; наконец, преобразователи имеют ли доста­точно личных средств для успешного ведения своего дела"⁵⁶. Подоб­ное понимание термина давало возможность подводить под него принципиально разные явления: европейскую реформацию, рефор­мы Петра I, Великую французскую революцию и революции в Ев­ропе 1848-1849 гг. Искусственность подобных параллелей вызыва­ла нарекания даже в современной автору литературе. Так, Н.А. Лю­бимов указывал, что, в отличие от Франции 1789-1793 гг., преобра­зования царя Петра не привели "к насильственному перемещению власти", а значит, не могут считаться революцией⁵⁷. Вероятно, ана­логия реформ Петра I и революции была в значительной мере да­нью историографической традиции. А.С. Пушкин, М.П. Погодин, Т.Н. Грановский также видели в преобразователе "революционера на российском престоле".

Если в начале 1860-х годов историк с известными оговорками допускал возможность глубоких общественных преобразований, то в последующее десятилетие, опираясь на печальный опыт революционного движения в Европе и России, он пришел к отрицанию их правомерности ввиду невозможности ускорения процесса эволюци­онного развития общества: "Народы в своей истории не делают прыжков..."⁵⁸. Любое нарушение постепенности в развитии ("поры­вистые движения вперед") в конечном итоге ведет к столь же поры­вистому "отступлению назад, или реакции"⁵⁹. История России вто­рой четверти XVIII в. - конкретный тому пример. СМ. Соловьев со­лидаризовался с призванной заменить революции "системой про­грессивных реформ" Ф. Гизо. Магистральное направление общест­венного прогресса ученый связывал с постепенным совершенство­ванием государственных институтов, а главным его рычагом видел своевременно проводимые реформы⁶⁰. Д.И. Иловайский отмечал в этой связи: "Сергей Михайлович именно отличался умеренностью: он чтил консервативные начала в жизни народов, верил в прогресс, но только постепенный..."⁶¹

Существующее в литературе мнение об эволюции воззрений СМ. Соловьева на преобразования первой четверти XVIII в. следу­ет признать не совсем правомерным⁶². Историк в начале 1870-х го­дов лишь отказался от употребления термина "революция" в отно­шении Петровских реформ и перенес акцент на их подготовлен­ность, связь с предшествующим развитием России, принципиально не изменив трактовки проблемы в целом. Генезис взглядов СМ. Со­ловьева следует искать прежде всего в отказе от повторения подоб­ных радикальных экспериментов в неподготовленной для них в дос­таточной степени стране.

Не приняв идею скачкообразного развития, историк отрицал не­избежность и закономерность революционных потрясений. Они воспринимались ученым как "болезненные припадки общества", следствия "застоя в развитии". "Почему французская революция стремилась к новому, а не к старому? - спрашивал он. - Потому что история была в разладе с настоящими требованиями..."⁶³ На приме­рах Великой французской и европейских революций 1848-1849 гг., вырвавшейся из "николаевской тюрьмы" России СМ. Соловьев под­черкивал, что "дряхлость людей, держащих в руках правление", при­вела к падению монархий⁶⁴.

СМ. Соловьев связывал подготовку революций с целенаправ­ленной деятельностью отдельных "критически мыслящих" лично­стей. Демократические революции XIX в. на Западе, восстание дека­бристов - следствия заговоров. Революционеры начали с критики своих правительств за неспособность к руководству страной и закон­чили подготовкой "восстания низших классов против высших". Обманутые "пропагандой" массы не понимали ни их целей, ни их программы. "Этот расчет пропаганды, несмотря на свою пошлость, увлекает еще простачков... — писал СМ. Соловьев. — Революционе­ры начинают с манифестаций, которые кажутся детскими, но кото­рые, быть может, придуманы нарочно, чтоб заставить участвовать в них массы и возбудить более общее неудовольствие, когда прави­тельство прекратит их"⁶⁵.

"Коммунизм" интернационален по своей природе (в его устано­влении в Венгрии в 1849 г. "принимали участие революционеры польские, итальянские, французские"), а потому он вдвойне опасен. В то же время всеобщность революционных программ обществен­ного переустройства заключала в себе и основную причину неудач "в построении государственного здания на общих теоретических на­чалах без исторического фундамента". Революционные лозунги не получают поддержки большинства именно в силу преобладания в них "идеи общечеловеческого с отстранением народного". Специ­фика исторического развития конкретной страны революционера­ми в расчет не берется. "Идея народности", по мнению ученого, должна стать основным препятствием "идее революции"⁶⁶.

Одну из основных причин революционных потрясений СМ. Со­ловьев связывал с существованием частной собственности, следст­вием чего была "зависть бедного перед богатым", постоянные "ссо­ры и тяжбы". Однако, считая имущественное неравенство "самым сильным средством движения, развития общественного", историк крайне негативно относился к идее современного ему социализма о полном его уничтожении. СМ. Соловьев видел в этой связи анало­гию между взглядами "коммунистов" и философией Платона в их обоюдном стремлении к возрождению отживших форм первобыт­ного коллективизма. Ученый предлагал свой выход из тупика, в ос­нове которого лежали христианские идеи божественного самосовер­шенствования - "упразднить веру в плоть и уверовать в дух"⁶⁷. Он исходил из возможности устранения социальных противоречий мирными средствами, путем продуманной, осуществляемой сверху системы реформ. В противном случае массы выходят из-под контроля, что приводит к "печальным явлениям": "Перемены в правитель­ственных формах должны исходить из самих правительств, а не должны вымогаться народами от правительств путем возмуще­ний"⁶⁸. Требования восставших масс вызывали неодобрение истори­ка. Они, по его мнению, носили антиобщественный характер и отли­чались "разгулом материальных интересов", попранием всех нравст­венных и этических норм, торжеством насилия и атеизма⁶⁹. Исходя из этого, ученый одобрял подавление национально-освободительно­го движения в Польше, венгерской революции, призывал прави­тельство и впредь в подобных случаях "оказывать поддержку нрав­ственную, а в случае нужды и материальную"⁷⁰. Не случайно, что именно к СМ. Соловьеву в 1876 г. обратился К.П. Победоносцев с просьбой написать ответ на клеветническую статью в "Times" о "венгерских делах"⁷¹.

В полном соответствии с выводами Ф. Гизо и О. Тьерри, рево­люции в странах Западной Европы рассматривались СМ. Соловье­вым как порождение борьбы землевладельцев и крестьян; их конечной целью выступало уничтожение пережитков феодальных отно­шений и установление буржуазного строя. Они были закономерным результатом развития европейских обществ, образованных путем завоевания, и вызваны развитием "промышленных классов": "Слия­ние господства и собственности после завоевания, во время феода­лизма, отягчило участь колонов, сделало из них почти рабов, отсю­да частые возмущения сельского народонаселения". Западноевро­пейские революции есть "свержение ига, наложенного покорите­лями на покоренных", борьба "покоренных с потомством покори­телей"⁷².

В заключительную четверть XVIII в. Европа превратилась в арену противоборства монархических и конституционных идей⁷³. Будущее СМ. Соловьев видел за последними. Однако преимущест­ва парламентаризма для общества не сразу стали очевидны. Ученый объяснял это временной победой радикального крыла "либерально­го движения"⁷⁴, лозунги и действия представителей которого дис­кредитировали надолго прогрессивные идеи.

Великая французская революция - характерный тому пример. Она явилась закономерным следствием неспособности правительст­ва Людовика XVI к проведению уже осознанных обществом соци­ально-экономических преобразований: "Вследствие стремительного желания оторваться от старины и создать новый, лучший мир отно­шений... она уничтожила такие явления, которые были ненавистны, создала ряд новых, лучших для большинства отношений"⁷⁵. Этот со­зидательный период закончился при Конвенте. В дальнейшем во главе революции стало радикальное крыло либерального движения, которое попыталось реализовать наиболее "крайние" требования своей программы: уничтожение частной собственности, "полновла­стие народа"⁷⁶. В итоге: "Революционное движение оказалось несо­стоятельным в глазах большинства; идеалы, выставленные двигате­лями революции, явились недостижимыми; нарушение известных нравственных интересов, кровавые явления и лишения материаль­ные возбудили отвращение к обманувшему надежды движению..."⁷⁷ Экстремизм революционных лидеров привел общество к анархии, а последняя всегда - шаг к деспотизму⁷⁸. В этом отношении Наполе­он I, не являясь непосредственным носителем идеалов революции, был естественным следствием ее развития. "Революция если не по­родила, то развила многие основные черты в характере знаменито­го корсиканца": "материальные устремления", не сдерживаемые нравственными, "убеждение в необходимости действовать ужасом", космополитизм, равнодушие к человеческой жизни⁷⁹.

Неизбежным этапом развития революции явились внешние войны. "Революция не может защищаться, она должна нападать, иначе потеряет силу"⁸⁰, - говорил ученый студентам. При этом про­возглашенные лозунги свободы, равенства, братства использова­лись как прикрытие завоевательных устремлений. Революционная Франция не принесла своим соседям освобождения от прогнивших абсолютистских режимов: «Люди, провозгласившие себя освободи­телями народов, явились за Рейном страшными их утеснителями; на словах от потомков Бренна слышалось: "Свобода угнетенным, вой­на дворцам, мир хижинам!", а на деле выходило старинное: "Горе побежденным!"»⁸¹ Исходившая от Франции угроза завоеваний и по­стоянно усиливавшаяся пропаганда революционной идеологии во­зымели прямо противоположное желаемому действие: симпатии напуганного революционным террором "образованного общества" государств континентальной Европы все больше и больше обраща­лись в сторону роялистов "для избежания большего зла — револю­ции"⁸².

В итоге подобные "порывистые движения вперед" привели к торжеству сил реакции. "Наполеоновский гнет над своими и чужими народами усилил симпатии к подавленным этим гнетом формам, ко­торые... начали грозить усиленным развитием и порождать реак­ции"⁸³, - констатировал историк. Закономерным итогом февраль­ской революции 1848 г. также была "нелепая республика и гнусная империя"⁸⁴. В этом отношении СМ. Соловьеву наиболее симпати­чен исторический путь Великобритании: "...консервативность, стре­мление не порывать исторической связи, не нарушать историческо­го права (собственности. - А.Ш.) отличает историю политических движений в Англии в противоположность с историею этих движе­ний во Франции"⁸⁵. Однако в то же время, не отрицая "законности" конституционной монархии, ученый считал ее (в первую очередь для народов, "прерывисто" вступивших на путь парламентаризма) крайне неустойчивой формой правления: эквилибристикой между монархией и республикой⁸⁶.

Идею о решающей роли классовой борьбы в мировой истории, являвшейся составной частью французской либерально-демократи­ческой историографии второй четверти XIX в., СМ. Соловьев не включил в схему развития России, подменив ее борьбой родовых и государственных начал. Невозможность революционных кризисов в стране ученый объяснял спецификой ее исторического развития, природными условиями, от которых произошло "все различие в об­щественных отношениях на Западе и у нас"⁸⁷. По этому вопросу взгляды СМ. Соловьева на протяжении всей его творческой дея­тельности оставались неизменными. Даже в "Наблюдениях над ис­торической жизнью народов" он отмечал, что раз в России не было завоевания, то и революции быть не может⁸⁸. В стране отсутствовал основной взрывоопасный элемент - третье сословие, социальные противоречия, обнаружившиеся в Западной Европе после завоева­ния. Географические размеры государства, его малонаселенность делали монархию единственно возможной формой правления. Для подтверждения этого тезиса СМ. Соловьев даже частично отказал­ся от принятого им положения о прогрессивном характере воздействия Европы на ход общественной жизни России второй половины XVIII в.⁸⁹ Подобные толкования роднят его с М.П. Погодиным, который писал: "У нас не было ни победы, ни покорения и не нача­лось никакого различия в правах ... не началось ни дворянства, ни рабства в европейском смысле"⁹⁰.

V

В посвященной анализу творчества СМ. Соловьева литературе мы найдем диаметрально противоположные оценки подхода ученого к едва ли не самому актуальному вопросу научной и общественно-по­литической жизни России третьей четверти XIX в. - о роли народных масс в истории. В игнорировании проблем жизни и быта крестьянст­ва, взгляде на народ как пушечное мясо (К.С Аксаков) обвиняли автора "Истории России с древнейших времен" критики из славяно­фильского, почвеннического, народнического, социал-демократиче­ского лагерей⁹¹. В.О. Ключевский, напротив, предостерегал читаю­щую аудиторию от столь категоричных выводов, приветствовав от­каз своего учителя от культа народа в славянофильском его понима­нии. В этой связи он отмечал: "Как нельзя больше он был чужд того глубокого пренебрежения к народу, какое часто скрывается под не­умеренным и ненужным воспеванием его доблестей или под высоко­мерным равнодушным снисхождением к его недостаткам. Он слиш­ком глубоко любил и уважал русский народ, чтобы льстить ему..."⁹² О вкладе СМ. Соловьева в изучение "внутренней" истории народа писал М.М. Богословский: "Темная народная масса с ее взглядами, чувствами, с ее воспоминаниями и надеждами, как главный историче­ский деятель впервые вступила в круг, озаренный историческими лу­чами..."⁹³ Обе стороны были по-своему правы и одновременно односторонни в своих оценках, ибо обращали внимание на разные аспекты этого вопроса, рассматривая его в отрыве от определения ученым роли государства и личности в истории России.

Уровень культурного развития "черни" ниже, чем у "верхушки общества". Так, в середине XVII в., когда "высшие слои" уже осоз­нали необходимость "государственного порядка", остальная Русь "жила еще понятиями IX и X вв.", прославляя в своем устном твор­честве "грабеж" и "разгульную козацкую жизнь". Отсутствие в ру­кописных памятниках средневековья свидетельств о жизни и быте тяглого населения, по мнению ученого, являлось ярким показателем их косности и безынициативности: "Летопись, как известно, расска­зывает только о тех, кто движется, этим движением обращает на себя внимание ... но летописец молчит о сельчанах: здесь тихо, нет Движения"⁹⁴. Тот же характер носят и источники нового времени: "...о состоянии духовенства, купечества, крестьянства мы можем уз­нать из императорского указа, из письма правительственного лица или из записок дворянина..."⁹⁵

27Отрицание ведущей роли масс в общественном прогрессе приво­дило исследователя к отказу от постановки проблем "внутренней жизни" народа: "...истории нет возможности иметь с ними дела"⁹⁶. Создание русского централизованного государства СМ. Соловьев считал исключительно заслугой московских князей. Невнимание i страданиям масс проявилось в оценках ученым последствий монго ло-татарского завоевания. Разгром войск хана Мамая в 1380 г. изо бражался только как этап укрепления государства, о героизме опол ченцев не упомянуто ни словом. Наглядным примером неспособно­сти народа к самостоятельному политическому творчеству явилис! для СМ. Соловьева события Смутного времени: крестьянство вооб­ще не было включено в число "слоев общества", способствовавши* делу "очищения Руси" от интервентов. Отсутствие крестьянских вы­борных на Земских соборах для него лишь свидетельство пассивно­сти народа, а не социальной сущности этого учреждения⁹⁷. В моно­графии "Император Александр Первый: Политика. Дипломатия'' (1877) ученый ни словом ни обмолвился о всенародном характере Отечественной войны 1812 г. Ко времени написания томов "Исто­рии России с древнейших времен" такая позиция СМ. Соловьева была уже во многом научным анахронизмом. Его современники и единомышленники Д.Л. Крюков, Т.Н. Грановский были склонны видеть причины неприятия народом реформ Ивана IV, Петра I не в его невежестве и темноте, а в ухудшении и без того тяжелого материального положения, подчеркивали активную роль народа в борьбе за национальную независимость⁹⁸.

Медленные темпы экономического развития, отсутствие тре­тьего сословия, не прекращавшееся столетиями противоборство с Азией привели к тому, что в отличие от западноевропейских стран "государство нигде не играло такой преобладающей роли, как в жизни русского народа: вся общественная инициатива у нас традици­онно идет сверху вниз, а не наоборот"⁹⁹. Взгляд на государство как "действительную форму народной жизни" вел к отождествлению его истории с историей народа. "Государство есть необходимая фор­ма для народа, который немыслим без государства"¹⁰⁰, — констатиро­вал ученый. По сути дела, это была более четко сформулированная позднее Б.Н. Чичериным мысль о том, что государство устраняет народ. Текстуальная близость подобных высказываний с рассужде­ниями Г. Гегеля указывает на источник их философских построе­ний¹⁰¹.

Самодержавное государство, способное оградить подданных от внутренних усобиц и внешних вторжений, на всем протяжении исто­рического существования страны выступало олицетворением народ­ного идеала власти. Подвиг Ивана Сусанина служил СМ. Соловье­ву конкретным тому подтверждением¹⁰². В.И. Герье так коротко сформулировал позицию своего учителя: "Глубоко в его натуре ко­ренились три великие инстинкта русского народа, без которых этот народ не имел бы истории, - его политический, религиозный и куль­турный инстинкты, выразившиеся в преданности государству"¹⁰³. Историк выступал как против бессильного обеспечить "наряд" на­родовластия, так и против попыток ограничения монархии со сторо­ны аристократии. На примере Польши он показал, что расширение компетенции сейма привело к потере политической самостоятель­ности страны¹⁰⁴.

Приведенные выше свидетельства ни в коей мере не говорят о презрительном отношении СМ. Соловьева к народу. Последний не­зримо присутствовал в каждом крупном событии всемирной исто­рии. Так, кризис польской государственности явился прямым следст­вием того, что "в продолжение веков народ молчал"¹⁰⁵. Анализируя поворотные моменты истории российской государственности, уче­ный указывал, что любое преобразование обречено на неуспех, если оно не опирается на "нравственное движение народа", "народ­ный капитал"¹⁰⁶. В конечном итоге, убежденность СМ. Соловьева в возможности поступательного развития российского общества ос­нована на вере в творческий потенциал русского народа. Более то­го, СМ. Соловьев едва ли не впервые в отечественной историогра­фии связал деятельность "героя" с выполнением социального зака­за масс: без соответствия реформ Петра I реальным потребностям народа дело преобразователя заведомо было бы обречено на про­вал. СМ. Соловьев показал, что исторический процесс есть не бес­контрольное творчество личности, в ней незримо присутствуют ин­тересы многих миллионов людей.

СМ. Соловьеву принадлежит одна из первых в отечественной историографии попыток взглянуть на деятельность личности с пози­ций историзма. "Великий человек является сыном своего времени, своего народа..."¹⁰⁷ - отмечал ученый. Его деятельность рассматри­валась как выполнение коренных потребностей общественного раз­вития, выражение объективной исторической необходимости. Бла­годаря такому подходу, "история является цельною, органическою, не подверженною произволу, капризу одного сильного средствами человека, который может остановить известный ход развития и толкнуть народ на другую дорогу вопреки воле народной"¹⁰⁸. Отрицание фатализма в деятельности "героя" - шаг вперед в теоре­тическом обогащении российской науки. Выводы СМ. Соловьева были направлены против абсолютизации роли "вождя" в трактовке славянофилов, связывавших, в частности, коренной поворот в исто­рических судьбах страны рубежа XVII-XVIII вв. с волей одного человека - Петра I¹⁰⁹.

Носителем "народного духа" и наиболее последовательным его выразителем в сочинениях СМ. Соловьева выступает наделенный правительственной властью "герой". "Народы, - говорил профес­сор студентам, - никогда не действуют массою, а всегда через сво­их представителей, так сказать, вожаков, передовых людей, которые говорят слово, совершают дело, и если это дело освящается ис­торией, временем и народом, то оно называется народным, необхо­димым, вытекающим из потребностей народа"¹¹⁰. В той же связи, критикуя А. Риля, он писал: "Немецкая народность выразилась в творениях Шиллера и Гёте, Баха и Моцарта, Канта и Шеллинга, а не в преданиях избы, одинаковых у всех народов, в избах жи­вущих"¹¹¹.

Вслед за Ф. Гизо исследователь склонен был завышать фактор воздействия "вождя" на темпы общественного развития (в этом от­ношении его критика в адрес славянофилов оказалась во многом де­кларативной). Личность опережает массы в понимании стоящих пе­ред ними задач, тянет "тяжелое на подъем большинство, робкое пе­ред новым и трудным делом, на новую дорогу, необходимую для продолжения его исторической жизни". Отсюда задача народа -не противодействовать воле стоящих у кормила верховной власти великих людей, а выдерживать безропотно "огромное напряжение сил", которого они от него требуют. Такая позиция приводила к оправданию любых тягот государственными потребностями и к не­гативной оценке проявлений недовольства. Народ не дорос до пони­мания своих гражданских обязанностей, преследовал лишь ежеми­нутные, частные интересы, поэтому в России, как ни в каком другом месте, велика "воспитательная функция" государства с целью под­нять массы на уровень стоящих перед ними задач. Она не исключа­ет "известные внушения, наказания, телесные наказания". Говоря об эпохе Петра I, он утверждал: "...Переворот сопровождался страш­ною борьбою, преобразователь встретил сильное сопротивление в народе, следовательно, дело преобразования было делом насилия со стороны верховной власти"¹¹². В конечном итоге, исторический про­гресс - следствие деятельности одного лица, наделенного "исключи­тельными талантами": Петр единолично "создал людей, солдат, ми­нистров, основал Петербург, и завел значительный флот, и заставил Европу уважать свой народ..."¹¹³. А отсюда в изучении деятельности стоявших на верхушке иерархической лестницы "представителей народа" СМ. Соловьев видел основную задачу исследователя: "...Подробности, анекдоты о государях, дворах, известия о том, что было сказано одним министром, что думал другой, сохраняют навсе­гда свою важность, потому что от этих слов, от этих мыслей зависит судьба целого народа и очень часто судьба многих народов"¹¹⁴.

В конце 1860 - начале 1870-х годов в условиях нарастания рево­люционного движения в стране в творчестве СМ. Соловьева наблю­дается тенденция к еще большей абсолютизации роли "вождя" как выразителя общественных потребностей, наглядно отразившаяся в публичных чтениях 1872 г. Критерием оценки деятельности "вождя" рельефно выступали задачи укрепления государственности. В этой связи закономерно обостренное внимание к реформам Петра I, ко­торые противопоставлялись политическому курсу современника историка - Александра II: "Преобразователь, вроде Петра Великого, при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке - и экипаж безопасен; но преобразователи второго рода пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и потому экипажу предстоит гибель"¹¹⁵.

VI

В качестве движущих сил исторического развития СМ. Соловь­евым выделялись влияние природно-климатических условий терри­тории расселения и взаимодействие человеческих культур. Интерес европейской науки третьей четверти XIX в. к проблеме этногенеза народов вызвал постановку вопроса о "природе славянского племе­ни", которым ученый дополнил свою схему. В итоговом выражении она была сформулирована в статье "Начала русской земли" (1877): "Три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны, где он живет; природа племени, к которому он принадле­жит; ход внешних событий, влияния, идущие от народов, которые его окружают"¹¹⁶.

Трактовка СМ. Соловьевым вопроса о влиянии природной сре­ды на историческое развитие относится к числу наиболее изучен­ных. Интерес к нему ученого Г.В. Плеханов, М.Н. Покровский, Н.Л. Рубинштейн, В.Е. Иллерицкий связывали с попыткой обосно­вания тезиса о надклассовом характере российской государственно­сти. Н.Л. Рубинштейн в целом занижал значение этого фактора об­щественного прогресса в построениях СМ. Соловьева. А.В. Дулов, напротив, отведя СМ. Соловьеву центральное место в современной ему трактовке вопроса, справедливо считал исследователя осново­положником всеохватывающей теории о роли природных условий в историческом развитии¹¹⁷. Однако он коснулся лишь одной стороны проблемы - влияния речной системы на генезис общественных от­ношений восточного славянства. Кажется неправомерным также безусловное противопоставление А.В. Дуловым взглядов СМ. Со­ловьева и А.П. Щапова. Особняком в современной историографиче­ской традиции стоит книга М.Г. Федорова. Он выступил с критикой взглядов Н.Л. Рубинштейна, Л.В. Черепнина за недооценку "матери­алистического элемента в логической структуре" работ СМ. Со­ловьева, "решающей роли экономической деятельности народа". Не приняв во внимание общеизвестные взгляды СМ. Соловьева о непригодности Восточно-Европейской равнины для земледелия и "бродячем" характере населения, автор писал, что по мнению СМ. Соловьева "именно сельскохозяйственная производственная деятельность людей преобразила здешние места, превратив их в зо­ну земледельческой пашенной культуры с оседлым населением". М.Г. Федоров безоговорочно соглашался с утверждением СМ. Со­ловьева о различии природных условий России и Западной Европы, его выводами о "цивилизаторской миссии" восточного славянства в борьбе с кочевыми народами¹¹⁸. В целом же указанные авторы рассматривали взгляды СМ. Соловьева статично, без учета их эво­люции, связи с другими компонентами его концепции русской исто­рии (природа и общество, "борьба леса со степью", колонизация). В литературе не были выделены источники построений ученого, четко не определено их место в рамках современной историографии вопроса.

В объяснении специфики развития России природными условия­ми СМ. Соловьев испытал влияние взглядов К. Риттера, курс лек­ций которого прослушал в 1843 г. Мысли немецкого географа об оп­ределяющем воздействии природы на развитие человеческих об­ществ, противопоставление исторических судеб северных и южных народов, "гор" и "равнин" в разной степени разделяли Н.А. Поле­вой, Т.Н. Грановский, М.П. Погодин. Однако если последний видел в "физических" особенностях Восточной и Западной Европы источ­ник различия их социально-политического развития, то СМ. Со­ловьев писал не о противопоставлении судеб стран континента, а лишь о замедлении темпов исторического прогресса России¹¹⁹. Уже сами вопросы, представленные СМ. Соловьеву профессором А.И. Чивилёвым на магистерских и докторских экзаменах 1845 и 1847 гг. по экономической географии и статистике, должны были привлечь внимание молодого ученого к рассматриваемой проблема­тике. Среди них: водная система Европейской России, связь геогра­фического положения Древней Греции и ее образования, о геогра­фическом характере Лаконии в отношении к ее развитию, сравне­ние Азии и Америки в климатическом отношении. В теоретическом введении к 13-му тому "Истории России с древнейших времен" (1863) нашли также отражение выводы Г. Бокля, но к концу 1860-х годов их прямолинейность перестала удовлетворять исследователя, что сказалось в критических отзывах "Наблюдений над историче­ской жизнью народов". На "Историю цивилизации в Англии" (1857-1861) СМ. Соловьев смотрел теперь как на "результат от­шельнической, замкнутой, кабинетной жизни человека, отказавше­гося от всякой общественной деятельности", и критиковал ее авто­ра за "ученую односторонность". В связи с этим диаметрально про­тивоположные выводы Н.П. Павлова-Сильванского, абсолютизи­ровавшего факт влияния трудов Г. Бокля на сочинения СМ. Со­ловьева, и Н.Л. Рубинштейна, отрицавшего какое-либо влияние ан­глийского ученого, необходимо признать ограниченно верными, сделанными без учета эволюции взглядов историка¹²⁰.

В диссертациях 1845 и 1847 гг. этой проблемы ученый не затра­гивал. В публичных чтениях 1851 г. и введении к первому тому "Ис­тории России с древнейших времен" при перечислении факторов, оказывавших влияние на общественный прогресс, СМ. Соловьев выдвигал на первое место природу страны. "Ход событий постоянно подчиняется природным условиям..."¹²¹ - писал он. В соответствии с этим выводом интерпретировались факты русской истории IX-XVIII вв. География славянского расселения превратилась у уче­ного в определяющий элемент развития, заслонив собой выделен­ные им же в качестве таковых "природу племени" и "ход внешних дел", к анализу которых СМ. Соловьев обратился значительно позднее.

Удобство водных путей, мягкий климат, плодородие почв предо­пределили объединение племен вокруг Киева, границы княжеств. Выгодное положение на речных путях явилось основным условием экономического процветания средневекового Новгорода. "Города древней Руси, — заключал СМ. Соловьев, - обязаны были своею торговлей и своим богатством природному положению, удобству водных путей сообщения"¹²². Особенности рельефа страны рассмат­ривались СМ. Соловьевым как решающая предпосылка государст­венной централизации. Незначительная территория Киевского кня­жества, определяемая размерами днепровской речной системы, де­лала его неспособным стать политическим ядром восточного сла­вянства. В то же время выгодное положение Москвы между север­ными и южными русскими землями, на пересечении торговых пу­тей, вдалеке от окраин, явилось, по мнению СМ. Соловьева, той объективной предпосылкой, которая способствовала превращению этого города в экономический и политический центр страны¹²³. Уче­ный абсолютизировал роль географического фактора в деле возвы­шения Москвы, а сложный и противоречивый процесс централиза­ции фактически свел к механическому присоединению меньших тер­риторий к большим: «Величина каждой части будет соответство­вать своей речной области; чем область Волги больше всех других рек, тем область Московского государства должна быть больше всех остальных частей России, а, естественно, меньшим частям при­мыкать к большей - отсюда понятно, почему Новгородская область и Белая и Малая Русь примкнули к Московскому государству»¹²⁴.

В середине 1850-х годов автор дополнил свои прежние высказы­вания антитезой "камня" (гор) и "леса" (равнины): "Природа для За­падной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для наро­дов, которым суждено было здесь действовать, - мачеха"¹²⁵. Термин «природа-мачеха» позаимствован СМ. Соловьевым в трудах И. Гердера. Опережающее развитие стран Западной Европы ученый объяснял мягкостью климата, близостью моря, особенностями рельефа. "Камень разбил Западную Европу на многие государства", предо­пределил направления генезиса феодальной системы, способствовал быстрому экономическому развитию городов. Удаленность России от очагов цивилизации, ее "лесной" характер, обширность террито­рии и неплодородие почв явились причинами "бродяжничества" на­селения, препятствовали возникновению наследственной земельной собственности, что в конечном итоге потребовало от государства /С.33/ прикрепления сословий к службе и тяглу. Неблагоприятные природные условия рассматривались как основной фактор, сдерживавши поступательное движение страны, обусловивший раннее возникновение и длительное существование неограниченной монархии. В подобной постановке вопроса чувствовались отголоски Наказа Екатерины II Уложенной комиссии, объяснявшей, вслед за Ш. Монтескье природными явлениями невозможность в России какой-либо иной формы правления, кроме самодержавной¹²⁶.

В попытках СМ. Соловьева свести все многообразие составных элементов общественного развития к влиянию природных условиях содержалось рациональное стремление к объяснению хода исторического процесса объективными, независимыми от воли людей при­чинами. Не случайно К.А. Полевой, полагавший, что "сильнее при­роды действуют на человека духовные причины", даже обвинил уче­ного в пропаганде "материализма"¹²⁷. Подобная постановка вопроса явилась шагом вперед по сравнению с историографией первой поло­вины XIX в., объяснявшей, в частности, успехи государственной цен­трализации "силой славянского духа", богоизбранностью москов­ских князей и др. В целом в этот период на аналогичных позициях стояли Д.И. Писарев, А.П. Щапов, хотя из демократического лагеря слышались отдельные упреки историку в переоценке роли геогра­фического фактора¹²⁸.

Наиболее уязвимые места в научных построениях СМ. Соловь­ева подметил К.Д. Кавелин. По его мнению, удобное географиче­ское положение западноевропейских государств, несомненно, созда­вало более благоприятные условия для существования цивилизации, но не было ее решающим двигателем. Он считал, что его едино­мышленник "приписал слишком много одним физическим условиям истории и слишком мало условиям политическим и историче­ским"¹²⁹. Эту мысль позднее развил Н.П. Павлов-Сильванский: "В антитезе Соловьева есть только некоторая доля истины. Приро­да страны оказала свое влияние на русское историческое развитие, но она не изменила его в корне, а только ослабила проявление тех начал, которые ярче выразились в истории Запада"¹³⁰. К.Д. Кавелин привел примеры активного воздействия человека на окружающую среду, осознанного характера его деятельности: "Московское госу­дарство стало стремиться к морю не по естественному направлению, а по политическим видам"¹³¹.

Критика К.Д. Кавелина и общеевропейские тенденции в трак­товке этого вопроса оказали определенное воздействие на эволю­цию взглядов СМ. Соловьева в 1860-1870-е годы. Природные усло­вия, влиянию которых по-прежнему отводилось значительное место в его концепции, назывались теперь лишь в числе других причин, обеспечивших "выгоды для быстрого развития общественной жиз­ни", но не обусловивших ее. Историк пришел к пониманию того фа­кта, что "природа страны" влияет на прогресс цивилизации не непосредственно, /С.34/ а через производственные и социально-политические отношения. В "Публичных чтениях о Петре Великом" (1872) преж­ние формулировки были значительно смягчены. Борьба за выход к берегам Балтики объяснялась здесь не "естественными" причина­ми, а как насущная потребность приобщения к западной цивилиза­ции, условие преодоления отсталости страны. Прямое воздействие внешних факторов СМ. Соловьев относил теперь только к началь­ным этапам человеческого существования: "Если народ, особенно во время своего младенчества, сильно подчиняется природным усло­виям обитаемой им местности, то с постепенным развитием его ду­ховных сил замечается обратное действие, изменение природных ус­ловий под влиянием народной деятельности..."¹³² В курсе 1873/1874 учебного года профессор был еще более категоричен. В развитие своих выводов он говорил с кафедры: "...Одни географические усло­вия не имеют полновластия в жизни народов, не имеют исключи­тельного влияния, и множество ошибок в исторических исследова­ниях происходят от этой односторонности... Они имеют важное зна­чение, с них должно начинать, но не должно давать им этого всевла­стия, этого всемогущества в народной жизни"¹³³. Хотя детального развития эти взгляды не получили, но тем не менее важно само на­правление творческих поисков исследователя в сторону преодоле­ния присущих его трактовке этой проблемы элементов детерминиз­ма. В 1870-е годы при обосновании особенностей исторического развития России в рамках европейской истории СМ. Соловьев пере­нес акцент на социально-экономические аспекты. Б.Н. Чичерин, напротив, пошел по пути еще большей абсолютизации роли геогра­фической среды в истории России¹³⁴.

Рассмотрение проблемы о влиянии природы страны на судьбы восточного славянства обогатило соловьевскую схему генезиса го­сударственных отношений и отечественную науку в целом. В ее рам­ках историк сформулировал ответы на вопросы о причинах задерж­ки социально-политического и экономического развития страны, своеобразия государственного и национально-культурного строи­тельства. "Еще никто до г. Соловьева не рассматривал отношения России к ее первоначальной истории с той точки, которую принял г. Соловьев"¹³⁵, - констатировал К.Д. Кавелин. М.М. Богословский отмечал, что первая глава "Истории России с древнейших времен" вплоть до начала XX столетия "сохраняет свою свежесть". "Никто До Соловьева, - продолжал он, — не применил природных условий к объяснению явлений русской истории, как это делалось западны­ми историками¹³⁶.

Природно-географические условия расселения восточных сла­вян (равнинность, протяженность и незащищенность границ естест­венными преградами) предопределили характер их взаимоотноше­ний со "степными хищниками". "...Россия, - писал ученый, - вследст­вие своего географического положения должна была вести борьбу /С.35/ с жителями степей, с кочевыми азиатскими народами..."¹³⁷ Этот фа­ктор определял роль и место страны в европейской истории как форпоста цивилизации: Московское царство отстояло Запад от на­шествия "степных орд", выполнив тем самым свою всемирно-исто­рическую миссию. Непрекращавшееся столетиями противоборство с Азией явилось еще одной из причин отставания России по уровню социально-экономического развития. До 40-х годов XIII в. эта борь­ба велась с переменным успехом, затем "берут перевес азиатцы в ли­це монголов", и только к концу XV в. "пересиливает Европа". Окон­чательную победу над "степью" СМ. Соловьев относил ко времени петровских преобразований. Следствием покорения Крыма в 1770-е годы было полное "очищение европейской почвы от азиатцев". Продолжение этой борьбы ученый видел в войнах с Турцией 1853-1856, 1877-1878 гг.¹³**

Кочевники вследствие своей отсталости не могли изменить или существенно повлиять на направление генезиса российской государ­ственности. Исходя из этого, исследователем отвергалось выделе­ние "монгольского периода" в истории страны: "Монголам нельзя приписывать такого сильного влияния, какое им до сих пор припи­сывали..." Иноземное иго рассматривалось историком как второсте­пенная помеха начавшемуся с середины XII в. процессу государст­венной централизации. Власть завоевателей была чисто номиналь­ной: ханы заботились только о сборе дани, "не вмешиваясь во внут­ренние отношения". Русские князья использовали их в своей междо­усобной борьбе за великое княжение. С середины XIV в. ярлык по­терял свое значение, а Куликовская битва окончательно "возвести­ла падение татарского владычества в Восточной Европе"¹³⁹. Реши­тельный разрыв с выводами славянофильской историографии и М.П. Погодина, связывавших с зависимостью от Орды факт оформ­ления Московского государства по типу восточной деспотии, привел ученого к игнорированию рациональных элементов в трудах его оп­понентов: в первую очередь фактов тормозящего влияния ига на экономическое, политическое, культурное развитие страны, его тя­жести для населения, национально-освободительного характера борьбы с завоевателями; к сужению хронологических рамок собы­тий. С аргументированной критикой точки зрения СМ. Соловьева, впервые последовательно изложенной в докторской диссертации 1847 г., выступили К.С. Аксаков и М.П. Погодин¹⁴⁰. Однако призна­ние независимого от внешних условий характера общественного развития было для своего времени явлением прогрессивным. При рассмотрении этого вопроса СМ. Соловьев иногда практически до­словно повторял формулировки К.Д. Кавелина. Правда, последний избегал присущего ученому нигилизма, указывал, в частности, что завоевание косвенно содействовало ускорению процесса государст­венной централизации и укреплению единодержавия. Ошибки СМ. Соловьева К.Д. Кавелин объяснял "прежними мнениями о /С.36/ монгольском периоде, ибо везде и всегда одна односторонность вы­зывала другую". Взгляды Кавелина Соловьева не разделялись Б.Н. Чичериным, следовавшим в своих оценках традиционным под­ходам¹⁴¹.

Об опустошительных набегах кочевников, всемирно-историче­ской миссии России в борьбе с ними писали Н.М. Карамзин, Н.А. Полевой, М.П. Погодин, но только в трудах СМ. Соловьева характер отношений с ними доведен до полного противопоставле­ния. Вывод о "степи" как внешней по отношению к России силе вел к упрощению взаимоотношений славян с восточными соседями. Повсеместно подчеркивая мысль об извечной агрессивности кочевых народов, СМ. Соловьев в то же время выпускал из поля зрения захватническую политику русских князей по отношению к ним. Признавая население Азии неспособным к общественному прогрессу, продолжение его исторического существования историк всецело связывал с цивилизаторской миссией России, что вело к оправданию современной ему колониальной политики на Дальнем Востоке и в Средней Азии¹⁴². Рациональным зерном в рассуждениях СМ. Со­ловьева следует признать попытку объяснения ряда черт историче­ского своеобразия страны ее положением на границе цивилизован­ного мира¹⁴³.

Производными от проблемы "борьбы леса со степью" явились взгляды СМ. Соловьева на славянскую колонизацию, т.е. подчине­ние "нецивилизованных народов русской народности". Процессам "расширения государственной области" ученый отводил немало­важное место как в объяснении причин своеобразия национального типа, так и процессов генезиса отечественной государственности. Именно на вновь завоеванных землях северо-востока, свободных от пережитков родового быта, были заложены основы вотчинной си­стемы. Колонизация вела к "ослаблению внутренних сил", "бро­дяжничеству" населения России, была одной из причин "прикрепле­ния сословий", отставания в ее развитии и др. "...Русская история есть история страны, которая колонизуется"¹⁴⁴, - заключал ученый. В 50—60-е годы XIX в. СМ. Соловьев объяснял это явление исклю­чительно особенностями природных условий (равнинный характер территории, истощение почв, отсутствие естественных границ), в 1870-е годы акцент переносился на необходимость активной обо­роны от "степных варваров". Русская колонизация IX-XIX вв. рас­сматривалась им как единый процесс без учета "смены обществен­ных форм". СМ. Соловьев отмечал участие казачества, крестьян­ства, монастырей в освоении новых земель, однако определяющую роль отводил государству¹⁴⁵.

Подход СМ. Соловьева к трактовке вопроса о славянской коло­низации в целом был благожелательно воспринят современниками. Оппоненты, однако, отмечали некоторую абсолютизацию влияния этого фактора на социально-политическую историю страны./С.37/

Н.Г. Чернышевский в этой связи писал: "Колонизация происходила слабо и медленно, не оказывая большого влияния ни на характер жителей, ни на общественные отношения"¹⁴⁶. С критикой взглядов ученого о мирном характере "освоения" новых земель выступил И.Д. Беляев, указав на насильственный ход подчинения финно-угор­ских племен, народностей Сибири¹⁴⁷.

К анализу роли этнического фактора ("природа племени") в об­щественном прогрессе СМ. Соловьев вплотную приступил лишь к концу 1860-х годов. До этого времени вывод об определяющем влиянии природно-климатических условий на исторические судьбы народов для него был непререкаем. В основе его рассуждений лежа­ла гегельянская классификация народов на "исторические" (греки, римляне, франко-галлы, германцы) и "неисторические" ("племена монгольские, малайские, негрские" и др.). Первые относились к "любимцам истории" - "арийскому племени" (индоевропейской язы­ковой группе. - А.Ш.) и имели наследственную способность к "силь­ному развитию". С их деятельностью ученый связывал все непрехо­дящие успехи цивилизации (мореплавание, торговля, ремесленное производство, победоносные войны, образование, культура, искус­ство). "При каких бы то ни было местных условиях, - писал он, -всюду это высоко даровитое племя оставило по себе заметный след, всюду заявляло свое существование..." Именно поэтому его судьбы "навсегда остаются предметом изучения для историка"¹⁴⁸. В проти­воположность Западу, Восток жил вне общественного прогресса. "Здесь обнаруживается, - писал исследователь, - неспособность на­рода выдержать борьбу с жизнью, распорядиться разнообразием от­ношений, страшная слабость, одряхление, порождающие сильное желание покоя, стремление уйти от прогресса, от движения..."¹⁴⁹ По­добная невосприимчивость к "просвещению" являлась не следстви­ем неблагоприятных условий существования "неисторических" на­родов, а их "неполноценности", вопрос о причинах которой СМ. Со­ловьев оставлял открытым.

Расширенно трактуя выводы немецкого философа, СМ. Со­ловьев включал в число "исторических" народов и славян, получив­ших, как и франко-германские племена, свою цивилизацию в на­следство от Греции и Рима. Отличительную особенность "арийцев" ученый видел в их предрасположенности к усвоению передового опыта других народов, ибо "только при этом возможно движение мысли, расширение сферы деятельности"¹⁵⁰. Отсюда, в использова­нии достижений западных соседей он видел, в отличие от славяно­филов, не чуждые "национальному духу" заимствования, а законо­мерный результат и следствие обогащения человеческих культур в процессе их взаимного общения. Изоляция Западной Европы от Восточной вследствие многовековой конфронтации последней с Азией и тормозящее влияние природных условий привели к замет­ному отставанию в ее развитии. Переориентация внешней политики /С.38/

России с середины XVI в. на Европу преследовала цель заимствова­ния достижений народов континента. Этот период "ученичества", "слепого копирования", по мнению СМ. Соловьева, продолжался вплоть до середины XVIII в. В "золотой век" Екатерины II Россия прочно вошла в европейскую жизнь и начала оказывать существен­ное воздействие на ее политический климат¹⁵¹. "Для русского, - кон­статировал ученый, - есть сильное искушение предположить, что племя, которое при всех самых неблагоприятных условиях умело ус­тоять, окруженное варварством, умело сохранить свой европейски-христианский образ, образовать могущественное государство, под­чинить Азию Европе, что такое племя обнаружило необыкновенное могущество духовных сил"¹⁵².

Освещение вопросов о роли географической среды и "природы племени" в судьбах восточного славянства закономерно подводило СМ. Соловьева к проблеме общего и особенного в исторических судьбах России и стран Западной Европы. Сама ее постановка в ус­ловиях подготовки и проведения реформ 1860-1870-х годов, роста демократического движения в стране придавала взглядам ученого острую политическую направленность. После публикации работ В.И. Дурновцева, обобщившего высказывания СМ. Соловьева и проанализировавшего историю изучения темы в научной литерату­ре, нет нужды особо останавливаться на ее освещении в целом. Обратим внимание лишь на некоторые, требующие дополнительно­го разъяснения аспекты.

Несмотря на кажущуюся категоричность высказываний СМ. Соловьева об общности исторического развития принадлежа­щих к арийскому племени народов Европы ("Мы европейцы, и ни­что европейское не может быть нам чуждо"¹⁵³), его толкования вы­зывали противоречивые оценки в историографии. В настоящее вре­мя считается общепризнанной точка зрения о безусловном европе­изме концепции СМ. Соловьева. Анализ высказываний ученого привел Н.Л. Рубинштейна к выводу о радикальном в рамках госу­дарственной школы решении этой проблемы. Его мысли в целом разделялись Л.Н. Пушкаревым и В.И. Дурновцевым¹⁵⁴. Источник подобных взглядов - тексты публичных лекций СМ. Соловьева 1872 г. и "Наблюдений над исторической жизнью народов". Они на­правлены против славянофильского учения о самобытности истори­ческого развития страны, выводов о богоизбранности русского на­рода и призваны были обосновать закономерность и обусловлен­ность сближения с Западной Европой. Однако указанные работы дают основание говорить о единстве судеб стран континента только в плане наличия в их истории этапов перехода из древней истории в новую: "Законы развития одни и те же и здесь и там"¹⁵⁵. Именно та­кой переход совершился в России в первой четверти XVIII в. Харак­терными его чертами были "усиленная промышленная и торговая деятельность", окончательное оформление абсолютизма, выход /С.39/ России на широкую международную арену. В плане же конкретных путей этого процесса СМ. Соловьев выступал против применения к русскому прошлому "неподходящей мерки истории других наро­дов"¹⁵⁶.

Общечеловеческие законы проявляются в каждой стране по-своему, в зависимости от "более или менее благоприятных условий, ускоряющих или замедляющих развитие"¹⁵⁷. Географическая отда­ленность от очагов цивилизации, природно-климатические условия, многовековая борьба с Азией обусловили своеобразие экономиче­ского и политического развития России. Духовный облик ее населе­ния определило православие, которое, по убеждению СМ. Соловь­ева, наиболее полно удовлетворяло его психологическому складу. Оторванность от морских коммуникаций и, как следствие, застой в торгово-промышленной деятельности - основном источнике бо­гатств народов — привели к заметному отставанию темпов развития страны. Прямым следствием воздействия указанных факторов яви­лось отсутствие вплоть до начала XVIII в. сословного деления обще­ства, длительное существование пережитков родового строя. В силу промышленной неразвитости третьего сословия в России не сущест­вовало. Обилие земли при ее малонаселенности привели к концу XVI в. к необходимости прикрепления населения к государственной службе и тяглу. Феодальные отношения, характерные для стран Европы, не привились по причине отсутствия на Руси частной зе­мельной собственности дружины, следовательно, не было основа­ний для революционного переустройства общества. В этих условиях самодержавие стало единственно возможной формой правления, от­ражавшей интересы всех "слоев" населения. В особенностях истори­ческого развития России СМ. Соловьев видел возможность бескон­фликтного выхода из современного ему кризиса монархии. Поэтому нельзя не согласиться с конечным выводом В.И. Дурновцева, что "положение о единстве России и Запада сопровождалось такими оговорками, которые придавали ему лишь теоретическое значение, лишали конкретного содержания"¹⁵⁸.

Оценки историка во многом близки с выводами М.П. Погодина. Мнения обоих ученых направлены на доказательство одного поло­жения: в силу специфики исторического пути России ей не грозят со­циальные катаклизмы западных соседей. При всем этом СМ. Со­ловьев, не соглашаясь со взглядами на русский исторический про­цесс как механический слепок с европейского, далек и от безуслов­ного их противопоставления. Такая позиция исследователя способ­ствовала преодолению постулата о "загнивании" Запада и не исклю­чала возможности использования позитивного опыта соседей. В ре­шении этого вопроса СМ. Соловьев был более радикален, чем, на­пример, К.Д. Кавелин, выводивший особенности русского историче­ского процесса до XVIII в. включительно из "национального харак­тера" славян¹⁵⁹. Существенных же расхождений у ученых-государственников /С.40/ здесь не было. Однако если К.Д. Кавелин и СМ. Соловь­ев делали упор на специфических чертах развития России, выступа­ли против безусловного копирования европейских образцов, то Б.Н. Чичерин стоял на более последовательных позициях¹⁶⁰.

VII

Центральной проблемой европейской историографии середины XIX в. продолжала оставаться социально-политическая история го­сударства и его институтов. В ее рамках с 1830-х годов обострилось внимание к догосударственным формам общественной жизни. Эта актуальная проблематика и определила направление исследователь­ских интересов СМ. Соловьева второй половины 1840 - начала 1850-х годов. Она нашла отражение в сформулированной им теории родового быта как составной части проблемы генезиса государст­венных отношений у восточных славян.

В статьях Б.Д. Грекова, М.В. Нечкиной, В.И. Шевцова выявле­ны источники взглядов СМ. Соловьева, определено место его тео­ретических построений в рамках государственной теории русского исторического процесса¹⁶¹. Однако названные авторы проанализи­ровали лишь отдельные ее компоненты на сравнительно ограничен­ном круге источников. Вне поля их зрения остались магистерская и докторская диссертации СМ. Соловьева, работы 1845-1851 гг., что привело к статичному взгляду на наследие ученого. Анализ родово­го строя осуществлялся без учета выделенных СМ. Соловьевым особенностей его бытования в России. К числу таковых принадле­жат, например, трактовка родовых отношений в княжеской семье, вечевого народовластия, вопрос о "старых" и "новых" городах.

Интерес к проблеме возник у СМ. Соловьева в начале 1840-х годов под влиянием работ авторов теории родового происхождения европейских государств Б. Нибура, Г. Зибеля, сочинений Г. Эверса. В докторской диссертации СМ. Соловьев отмечал, что Г. Эверсу "принадлежит первое научное воззрение на историю древней Руси". Еще определеннее он написал в мемуарах: "...Не помню, когда имен­но попалось мне в руки Эверсово "Древнейшее право руссов", эта книга составляет эпоху в моей умственной жизни... Эверс ударил на мысль; он заставил меня думать над русскою историею"¹⁶². Как и Г. Эверс, смысл общественной эволюции России СМ. Соловьев ви­дел в переходе родовых отношений в государственные. Последние -продукт разложения рода, а не результат договора. Такая постанов­ка вопроса обусловила взгляд на современное состояние общества как результат закономерной смены политических форм. Основные характеристики родового строя и его периодизация в трудах обоих ученых совпадают. Вслед за Г. Эверсом зарождение государствен­ных отношений СМ. Соловьев связывал с именем Рюрика, отрицая при этом факт завоевания. Мысли Г. Эверса о родовых отношениях /С.41/ в княжеской семье, лествичном характере наследования киевского стола легли в основу "Истории отношений между русскими князья­ми Рюрикова дома" (1847). У СМ. Соловьева мы встречаем тот же взгляд на возникновение городов как племенных центров. Воспри­нята идея общности родовых отношений для всех европейских наро­дов¹⁶³.

В то же время родовую теорию отношений восточного славян­ства СМ. Соловьева нельзя рассматривать как механическое копи­рование взглядов дерптского профессора. "Соловьев, - отмечал В.И. Шевцов, - сделал их основой своих объяснений всего внутрен­него строя Киевской Руси, а не отдельных политических и правовых явлений, как это было у Эверса"¹⁶⁴. Ученый значительно усложнил схему своего предшественника, привел ее в соответствие с последни­ми достижениями исторической науки и этнографии, внес сущест­венные поправки. Расширена хронология изучения проблемы, тео­рия родового быта дополнена вопросами о "старых" и "новых" горо­дах, вечевом народовластии, местничестве. СМ. Соловьев отказал­ся от взгляда на род как разросшуюся семью, и везде писал о кров­нородственной основе "доисторического" быта, где семья не явля­лась основной ячейкой общественной жизни. К.Д. Кавелин, напро­тив, следуя за выводами Г. Эверса, писал о господстве у славян в IX-XII в. семейного, а не родового права (отсюда у него трехзвенная схема русского исторического процесса).

В числе источников работ СМ. Соловьева нельзя не упомянуть и трудов М.П. Погодина, также в целом разделявшего взгляды Г. Эверса на значение родовых отношений в княжеской семье. М.П. Погодину принадлежал и приоритет в разработке вопроса о "технике" наследования великокняжеского стола - лествичной тео­рии, а также гипотезы о "естественном происхождении государств от семейств"¹⁶⁵.

К проблеме родового быта СМ. Соловьев обратился уже в пер­вой своей монографии - "Об отношениях Новгорода к великим князьям" (1845). Однако теоретическое обоснование она получила в докторской диссертации 1847 г. В ней СМ. Соловьев писал: "Борь­ба отношений родовых с отношениями государственными составля­ет существенный характер древней русской истории, т.е. до XVII в. включительно". "Борьба государственных начал с противогосудар­ственными" рассматривалась здесь как основное содержание рус­ского исторического процесса, а задача науки сводилась к изучению "постепенного установления государственности"¹⁶⁶.

Родовому строю предшествовал период "дикости", или "герои­ческий" (этот термин СМ. Соловьев перенял у Г. Гегеля), для кото­рого был характерен кочевой образ жизни. Его верхнюю границу ученый не указал, однако ко времени переселения славян на Дунай у них уже господствовали родовые отношения. Последние свойст­венны племенам оседлым, занимавшимся сельскохозяйственным /С.42/ трудом, ибо "это занятие всего более способствует сохранению ро­дового быта: по смерти общего родоначальника сыновьям его и вну­кам выгодно поддерживать родовую связь, чтоб соединенными си­лами обрабатывать землю". К IX в. славяне переживали последний этап генезиса родовых отношений, когда прежний единый организм рода уже распадался на "линии"¹⁶⁷.

СМ. Соловьев определял род как совокупность всех степеней родства. Для строя, основанного на кровных связях, характерно от­сутствие частной собственности, коллективное ведение хозяйства. "Родовой быт, - писал историк, - обусловливал общую, нераздель­ную собственность и, наоборот, общность, нераздельность собствен­ности служила самою крепкою связью для членов рода, выделение условливало необходимо и расторжение кровной связи"¹⁶⁸. Наследо­вание власти определялось правом физического старшинства: дядя имел преимущество перед племянником, старший брат - перед младшими и т.д. "Браки" совершались только внутри рода¹⁶⁹. Во главе такого кровного союза стоял старейшина. Несмотря на боль­шую власть над "младшими", он не выступал единоличным "государем"-правителем, "отделявшим свои интересы от интересов рода". СМ. Соловьев так определял границы его компетенции: "Он был распорядителем занятий, раздавателем пищи и одежды, он судил и наказывал, но все эти распоряжения получали силу только при об­щем согласии, когда все видели, что старший поступает с ними как отец, наблюдает строгую справедливость..."¹⁷⁰ Источники власти старейшины "состояли в уважении, которое оказывали ему, как старшему". Отношения внутри клана строились не на законе, а на "обычаях и преданиях". Конфликты между родами урегулировались посредством кровной мести. Религией, "удовлетворявшей рассеян­ным, особо живущим племенам", являлось язычество, т.е. "поклоне­ние многим различным явлениям природы под разными именами бо­жеств". В ее основе лежало почитание духа умершего родоначаль­ника. Носителями верований выступали волхвы, но организационно "жреческий класс" не оформился, чему препятствовала разобщен­ность родов¹⁷¹.

В отличие от подавляющего большинства современных ему ис­следователей, СМ. Соловьев считал племя "подразделением рода", фактически приравнивая его к патриархальной семье. В конкретном изложении эти термины зачастую употреблялись как синонимы. "Линии" имели единого предка, жили на одной территории и объе­диняли близких родственников. Отношения между членами "племе­ни" строились по типу рода. Все спорные вопросы решались на со­ветах старейшин племен¹⁷². На слабость аргументации историка указывал К.С Аксаков, справедливо полагавший, что в летописных источниках племя имеет более широкое значение, чем род¹⁷³. В.Т. Пашуто в этой связи отмечал: "Если племена это родовые ли­нии, то трудно понять, частью какого же рода были новгородские /С.43/ словене, кривичи и действовавшие вместе с ними меря, весь, чудь... и как могли большие племена быть частью рода, если несколько родов обитали в одном городе?"¹⁷⁴

СМ. Соловьев рассматривал семью как исторически сложив­шийся общественный институт. Если в начале 1840-х годов он разде­лял точку зрения Г. Эверса и М.П. Погодина об "изначальном гос­подстве" семейного быта, то с начала следующего десятилетия в его трудах полигамная семья отчетливо противопоставлялась моно­гамной: "В... рассуждении моем семья и род различны ясно..."¹⁷⁵ Диаметрально расходясь в решении этого вопроса со славянофила­ми, СМ. Соловьев полагал, что в условиях общности имущества се­мья не могла играть сколько-нибудь существенной роли. Причины появления моногамной семьи объяснялись им следствиями возник­новения имущественного неравенства, зарождения государственных отношений, "столкновения" с более цивилизованными народами, "нравственного развития общества"¹⁷⁶. Специфического обозначе­ния для патриархальной семьи СМ. Соловьев не нашел, именуя ее то "родом", то "общиной", что приводило к терминологической пу­танице и вызывало справедливые упреки оппонентов¹⁷⁷.

Авторы теории родового быта Г. Зибель, Б. Нибур, вслед за ни­ми славянофилы, К.Д. Кавелин смотрели на род как специфическую черту общественного развития отдельных народов (прежде всего германцев и славян). СМ. Соловьев, Т.Н. Грановский, разделяя идеи Г. Эверса, отстаивали точку зрения об его общности для начального этапа общественного прогресса всех народов и делали тем самым, по выражению Н.П. Павлова-Сильванского, "первый шаг к научно­му сближению русской и западной истории"¹⁷⁸. "Эта форма быта не есть исключительная принадлежность славянского племени, через нее проходят все народы, с тем только различием, что один оставля­ет ее прежде, а другой - после..." - писал СМ. Соловьев¹⁷⁹. Этот вы­вод был положительно оценен демократической критикой¹⁸⁰. Сла­вянские племена, по мнению исследователя, задержались на этой стадии дольше других народов ввиду своей изоляции и отсутствия непосредственной преемственности от античной цивилизации. Кри­зис родового строя замедлялся экономической слабостью и малона­селенностью страны: "Родовой быт при благоприятных для себя ус­ловиях, именно при обширности страны, при разбросанности мало­численного населения, при земледельческом характере государства, остается долго и долго в силе"¹⁸¹. Развитие торговли ускорило этот процесс в Новгородском и Киевском княжествах. Остальная же Русь до рубежа XI-XII вв. продолжала жить в условиях родовой органи­зации. Выделение моногамной семьи из рода началось, по его мне­нию, лишь с конца XI в.¹⁸²

Эволюция родовых отношений, по мысли СМ. Соловьева, вы­звала на определенном ее этапе появление "верховного народного собрания" - веча. В отечественной историографии первой половины /С.44/ и середины XIX в. вопрос о его роли и месте в истории страны тес­но связывался с поисками путей дальнейшего исторического суще­ствования России. Следуя традициям декабристов, А.И. Герцен, ре­волюционеры-демократы, славянофилы, Н.И. Костомаров видели в нем зародыш русского конституционализма, который при благо­приятных условиях вновь мог стать "удобной для самостоятельного развития народа" формой общественного устройства¹⁸³. Изучение процессов разложения родового строя вплотную подводило СМ. Соловьева к необходимости освещения этой проблемы, что обусловило во многом выбор темы его магистерской диссертации -"Об отношениях Новгорода к великим князьям" (1845).

По мнению исследователя, выделение "племен" усложнило ро­довые связи и явилось причиной их бесконечных конфликтов за пер­венство, определяемое близостью к общему праотцу. Все споры ре­шались на собраниях "совета старейших линий". Местом заседания этих "правительств" явились города. Именно в этот период как пле­менные административные центры возникли Киев, Новгород, По­лоцк, Смоленск и др. "Совет" осуществлял законодательную (конт­роль за соблюдением обычаев рода), судебную, исполнительную власть, решал вопросы организации военных мероприятий, а позд­нее - призвания и смены князей. В IX в. права совета старейшин пе­реходят к вече, которое ранее собиралось эпизодически для реше­ния спорных, наиболее важных вопросов жизни коллектива. В про­межутках между его созывами исполнительная власть осуществля­лась выборным "народным чиновником" - посадником. До середи­ны XII в. вече сохраняло большую роль в политической жизни вос­точного славянства и существовало наряду с княжеской администра­цией. Продолжение бытования этого института СМ. Соловьев объ­яснял порядком наследования великокняжеского стола: Рюрикови­чи смотрели на подвластные им территории как явление временное и не уделяли внимания развитию края. С возникновением вотчинной собственности князей компетенция вече постепенно перешла к кня­зю, который стал самолично назначать посадника¹⁸⁴.

Таким образом, ученый видел в "народовластии" исторически преходящий этап генезиса общественных отношений. Оно оказа­лось не в состоянии обеспечить "наряд", урегулировать племенные конфликты, выработать представления об общеродовых интересах. Призвание Рюрика на "народном" вече окончательно показало, что оно "не заключает в самом себе необходимых условий для достиже­ния общественной цели"¹⁸⁵. В ХП-ХШ вв. в связи с княжескими усо­бицами вновь возросла роль этого органа. Однако торжество "наро­довластия" было кратковременным. С разложением основ родового строя оно превратилось в анахронизм.

Уничтожению родовых порядков могущественно содействовали так называемые "новые" города, построенные и заселенные владимиро-суздальскими князьями на вновь колонизованных землях /С.45/ Северо-Востока. Эти "младшие города или пригороды" имели разно­племенной состав населения и находились в собственности отдель­ных князей, а не родов. Поэтому в них не было почвы для существо­вания вечевых порядков. Первоначально они зависели от "старых" городов - последние назначали посадников в "младшие" города. Борьба между "старыми" и "новыми" городами явилась отражением столкновения родовых и государственных начал в русской исто­рии¹⁸⁶. Гипотеза СМ. Соловьева вызвала нарекания у представите­лей разных течений отечественной науки. Так, К.Д. Кавелин считал аргументацию своего коллеги "весьма неправдоподобной". Развивая его доказательства, В.И. Сергеевич привел дополнительные свиде­тельства о созыве веча в "новых" городах, указал на формальный ха­рактер их подчинения старым родовым центрам¹⁸⁷. В своих ответах критикам СМ. Соловьев категорически отвергал факты созыва ве­ча в Москве; в остальных "новых" городах это были, по его мнению, "единичные случаи", а не "привычка". Любой созыв веча в княжеских центрах рассматривался как восстание, а не проявление народо­властия. В XIII-XV вв. князья окончательно отказались от практики созыва народных собраний, их полномочия перешли к наместнику¹⁸⁸. Борьба "старых" и "новых" городов окончилась с подчинением Новгорода Москве. Длительное существование народовластия в этом городе СМ. Соловьев объяснял не пожалованием князя Яро­слава Владимировича, а "известными историческими условиями": отдаленностью от Киева, поддержкой вечевых порядков южными

, князьями для борьбы с самовластием князей владимирских и др.¹⁸⁹ СМ. Соловьев одним из первых обратил внимание на аристократи­ческую сущность Новгородской республики, в которой вся власть сосредоточивалась в руках "нескольких знатных и богатых фами­лий", наблюдался разрыв интересов верхов и низов посада. Ученый выступал против идеализации вечевых порядков: "Природа веча да­вала стороне богатейшей возможность осилить противников менее богатых наймом людей, которые продавали не только свои голоса на вече, но и руки, когда дело доходило до схватки..."¹⁹⁰ Политика "лучших людей" привела в конце концов к измене национальным интересам. В рамках родовой теории СМ. Соловьеву удалось пока­зать неизбежный, прогрессивный характер присоединения Новго­рода к Московской Руси. Уничтожение вечевого строя происходи­ло мирным путем. СМ. Соловьев связывал этот процесс не столько с усилением великокняжеской власти, сколько с "нравственным" развитием народа, постепенно приходившего к убеждению в необ­ходимости единовластия: выступление москвичей против Шемяки "всего лучше показало невозможность возвращения старины, уяснив для народа, что настоящее его положение гораздо выше прежнего"¹⁹¹.

Взгляды историка на вечевую форму правления как порождения родовых порядков нашли поддержку в работах К.Д. Кавелина и оказали /С.46/ заметное влияние на выводы исследования В.И. Сергеевича "Вече и князь" (1867).

Призвание Рюрика не привело к уничтожению родового строя: варяги выступили не в роли самодержавцев-государей, а опять-таки как родоначальники, вожди семейств. Их функции были те же, что и у старейшин туземных племен: "блюсти выгоды целого рода", "раздавать волости", "судить и наказывать младших". Отношения в княжеской семье основывались на родовых традициях, а не на зако­не. При рассмотрении важных дел "старейший не принимал ничего без совета с младшими". Славянские земли рассматривались как со­вокупная собственность рода, что позволяло первое время сохра­нять политическую целостность страны: "Единство русской земли поддерживается единством княжеского рода, общим владением"¹⁹². Наследование великокняжеского стола было аналогично выбору родовых старейшин: "Основанием старшинства было старшинство физическое, причем дядя имел преимущество пред племянниками, старший брат - пред младшими..."¹⁹³ Этот процесс получил название лествичной теории.

Разрастание княжеского рода вело к возникновению конфликтов в вопросах определения старшинства. До середины XII в. они "проис­текали главным образом от изгойства, оттого, что осиротелые при жизни дедов или старших дядей князья исключались не только из старшинства, не только не получали отцовских волостей, но даже ча­сто и никаких". "...Главная цель усобиц, - писал ученый, - была под­держать свое право на старшинство, свое место в родовой лествице, от чего зависело владение тою или другою волостию"¹⁹⁴. Владимир Мономах, не меняя порядка наследования, лишь "строгим исполнени­ем обязанностей" сумел приостановить усобицы, однако после смер­ти его сына Мстислава распри вспыхнули с новой силой. Если раньше они велись между "линиями" Рюрикова рода, то теперь возникают внутри семьи Мономаха: борьба "племянников, сыновей от старшего брата с младшими дядьями"¹⁹⁵. В ее ходе окончательно изжились представления о родовом старшинстве, что привело к политическому раздроблению Руси. СМ. Соловьев критиковал своих оппонентов за стремление выводить причины княжеских распрей до середины XII в. из их борьбы за отдельную собственность, полагая, что именно отсут­ствие "отчинности" было причиною усобиц. Возражая М.П. Погоди­ну, он писал: "Чем отличить тогда древний период нашей истории от феодального периода в истории западных народов? И здесь и там про­исходили междоусобные войны за владения?"¹⁹⁶ Первые тома "Исто­рии России с древнейших времен" содержали многочисленные свиде­тельства нарушений установленного традициями порядка престоло­наследия, превращавших его в формальное право. Однако это не при­вело к пересмотру взглядов исследователя¹⁹⁷.

Лествичная теория СМ. Соловьева была неодобрительно встре­чена критикой (О.М. Бодянский, К.Д. Кавелин, М.П. Погодин, /С.47/ Б.Н. Чичерин, Н.Г. Чернышевский), указавшей на "умозрительный" характер борьбы князей за родовое старшинство: ее смысл виделся оппонентами в приобретении вотчин, расширении прав собственно­сти. "...Люди действовали не столько по правилам, сколько в меру своей силы", - отмечал В.И. Сергеевич¹⁹⁸.

Преимущественное внимание СМ. Соловьева к родовым отно­шениям в княжеской семье было обусловлено скудостью источниковой базы и методологической установкой на определяющую роль "правительственного начала" в истории. "Из отсутствия же источни­ков, в которых мы могли бы видеть подробности быта остального народонаселения, имеем ли мы право заключать, что здесь тех или других отношений не было?"¹⁹⁹ - вопрошал он.

После уничтожения родовых отношений в семье Рюриковичей их носителями выступали боярские кланы. Боярин служил не госу­дарству, а своему роду, знатность и богатство которого определяли его место в общественной иерархии, что нашло отражение в местни­честве. С этой точки зрения трактовалась, в частности, статья Су­дебника 1550 г. о праве выкупа вотчин, "которое... возникло из крепкой родовой связи, из общеродового владения поземельной собственностию"²⁰⁰. Такой подход привел в итоге к оценкам Смутного времени как последнего столкновения родового и государственного начал. СМ. Соловьев с максимальной для своего времени полнотой изложил меры государства по ограничению местничества. Он справедливо связал уничтожение этого института с процессом укрепле­ния самодержавной формы правления и проследил его историю вплоть до конца XVII в. Однако в теоретическом плане рассмотре­ние проблемы не выдерживало критики даже в рамках современной исследователю науки. К. С. Аксаков неоднократно указывал на сла­бость и противоречивость его аргументации. Носителями традиции местничества выступали у исследователя прямые потомки дружины, ' в которой он сам видел противовес родовым отношениям. Право выкупа вотчин было, по его мнению, связано с частной, а не родовой собственностью, а кормление - одна из форм пожалования госу­дарством за службу. Заинтересованность боярства в доказательстве древности рода не является свидетельством длительного существо­вания родовых отношений, а лишь стремления доказать давность службы великому князю для получения материальных преимуществ перед соперниками²⁰¹.

Опираясь на достижения европейской и отечественной историо­графии первой половины XIX в., СМ. Соловьев в своих трудах дал наиболее полную характеристику родового строя славян, явился ав­тором теории родового быта (с этого времени термин прочно вошел в научный оборот), которая легла в основу его исторической кон­цепции. "Главная заслуга г. Соловьева состоит в том, что он открыл и показал как основной движущий принцип нашей древней исто­рии - родовое начало. Ни один из его предшественников не успел в /С.48/ этом так блистательно, как он. Поэтому, несмотря на то, что мно­гие - Эверс, Рейц, г. Погодин, отчасти даже Карамзин, - вертелись около этой мысли, мы ни усомнимся приписать г. Соловьеву честь бесспорно величайшего открытия в русской истории"²⁰², - писал о докторской диссертации ученого К.Д. Кавелин. Родовая теория давала основания к новой трактовке удельного периода русской ис­тории. "Весь древний быт России... вращался около одного родст­венного, кровного начала... Мы поймем многое в русской истории, чего до сих пор не понимаем"²⁰³, - продолжал К.Д. Кавелин. А один из первых слушателей профессора в Московском университете от­мечал, что СМ. Соловьев своими научными построениями "дал смысл всей этой безурядице княжеских распрей"²⁰⁴. Опираясь на сформированную им теорию, СМ. Соловьев сумел развенчать гос­подствовавшие в историографии середины XIX в. выводы Н.М. Ка­рамзина и М.П. Погодина об извечности монархического государст­ва. Он смотрел на его образование как закономерный результат, кризиса родовых отношений. Вывод о всеобщности последних вел к признанию изначальной близости исторических судеб России и За­падной Европы.

Родовая теория СМ. Соловьева стала фундаментом всех даль­нейших построений государственников и определила основные на­правления их полемики со славянофильскими авторами. Б.Д. Греков отмечал, что в рамках современной науки решение С.М.Соловье­вым проблемы догосударственной истории восточного славянства отличалось наибольшей последовательностью. Это впрочем, не да­ет оснований безусловно согласиться с выводом И.И. Колесник_р том, что критика родовой теории со стороны славянофилов не име­ла позитивных результатов. Именно К.С. Аксаков указал на наибо­лее слабые стороны выводов СМ. Соловьева: терминологическая путаница, наличие свидетельств о существовании "отдельной собст­венности" в Киевской Руси и др. В целом правильно заключение К.С. Аксакова об исчезновении родовых отношений ко времени призвания Рюрика. Однако славянофилы не отрицали фактов дли­тельного существования пережитков родового строя у западного и восточного славянства. Поэтому неудивительно, что "Очерк нравов, обычаев и религии славян, преимущественно восточных во времена языческие" (1850) СМ. Соловьева не вызвал принципиальных наре­каний в лагере его оппонентов²⁰⁵.

СМ. Соловьев в 1850-е годы не принимал в расчет в полном объеме критические замечания, высказываемые в ходе обсуждения его работ. В первую очередь это относилось к выводам о безраз­дельном господстве родовых отношений до середины XII в., а их пе­режитков - до XVII в. включительно, что вело к занижению уровня социально-политического и экономического развития страны. По­добный подход явился во многом следствием прямолинейной трак­товки летописных свидетельств: "...И в самом деле, каких еще нужно более подробностей? Живет каждый особо с родом своим на сво­их местах, владеет родом своим..."²⁰⁶. Созданную летописцами кон­цепцию родовых отношений в княжеской семье, которая в период государственной централизации приняла форму лествичной теории, СМ. Соловьев механически перенес на страницы своих сочинений. Автор не учитывал отмеченные его оппонентами факты о наследст­венном характере княжеской собственности, вассальной зависимо­сти младших князей от старших. При анализе Русской Правды он не принимал во внимание указаний на существование "отдельной соб­ственности" и наследственного права. На слабость источниковедче­ских доказательств историка указывали уже его современники²⁰⁷. В отличие от К.Д. Кавелина, А.Ф. Тюрина, СМ. Соловьев смотрел на родовой быт как явление статичное: сущность родовых отноше­ний в период раннего и позднего средневековья для него оставалась неизменной. Отсюда проистекал некоторый формализм его схемы отечественного исторического процесса²⁰⁸. Нельзя не отметить и того, что перегибы в родовой теории происходили в значительной степени и оттого, что при ее формулировке СМ. Соловьев часто шел не от фактов к обобщениям, а наоборот, под уже сформулиро­ванную теорию подбирал материал. "Это (родовое. - А.Ш.) начало оказалось потом, когда он занялся добыванием фактов, слишком тесным, чтобы вместить в себя все их обилие и разнообразие"²⁰⁹, -отмечал М.М. Богословский.

Работы СМ. Соловьева и К.Д. Кавелина, посвященные тео­рии родового быта, появились одновременно во второй половине 1840-х годов. Их взгляды по основным вопросам проблемы совпа­ли. К.Д. Кавелин, пусть с оговорками, до середины 1850-х годов раз­делял лествичную теорию наследования великокняжеского стола. Так же, как и СМ. Соловьев, он связывал с реформами Ивана III факт становления русского самодержавного государства, которому предшествовало появление вотчинной собственности и изменение характера княжеских усобиц при Андрее Боголюбском. Одинаков подход обоих историков к явлению местничества. В этот период по ряду вопросов позиция СМ. Соловьева была более радикальной: он не разделял взглядов К.Д. Кавелина на род как разросшуюся семью, его положение об узкославянском характере родовых отно­шений.

Со второй половины 1850-х годов Б.Н. Чичерин, опираясь на предшествовавшие замечания К.Д. Кавелина, внес значительные коррективы в родовую теорию. Восприняв у СМ. Соловьева харак­теристики родового строя, идею об изначальной близости путей раз­вития России и Западной Европы, Б.Н. Чичерин усложнил двухсту­пенчатую схему общественной эволюции СМ. Соловьева (род-госу­дарство), выделив.лэтлиннь.ш_перирд, или средние века, — время "абсолютного господства владельческих интересов с презрением родовых счетов". Он, а вслед за ним и К.Д. Кавелин, отрицал факт безраздельного господства родовых отношений уже до середины XII в., отнеся его к доваряжскому периоду. С этой точки зрения они выступили с критикой лествичной теории. Позитивный характер носила полемика К.Д. Кавелина с СМ. Соловьевым по вопросу о "старых" и "новых" городах. Взгляды К.Д. Кавелина и Б.Н. Чиче­рина позднее нашли широкое документальное обоснование в рабо­тах В.И. Сергеевича²¹⁰.

Эта тема оставалась ведущей в творчестве СМ. Соловьева вплоть до выхода первых томов "Истории России с древнейших вре­мен". В 1860-1870-е годы под влиянием критики исследователь "по­ступился многим в своей теории родовых княжеских отношений на Руси ввиду достаточных оснований..."²¹¹. В томах "Истории России с древнейших времен", посвященных позднему средневековью, тео­рия и конкретные взгляды ученого на проблемы отечественного прошлого существуют как бы параллельно. Он пересмотрел, в част­ности, свою прежнюю периодизацию родового строя, фактически отказался от лествичной теории, трактовки причин различия "ста­рых" и "новых" городов. Время образования древнерусского госу­дарства было отнесено исследователем к середине IX в. и теснее увя­зано с варяжским призванием. Во введении к 13-му тому "Истории России с древнейших времен" было изменено и прежнее определе­ние племени: оно рассматривалось теперь как союзы родов, принад­лежащих к одной народности, но живущих "особе" и поэтому отли­чающихся друг от друга в языке, "нравах и обычаях"²¹². В 1870-е го­ды, когда недостатки родовой теории сказались особенно резко, она отодвигается на второй план в творчестве СМ. Соловьева и в отече­ственной историографии в целом. Формально от своих взглядов 1840-х годов ученый не отказался. Помещенные в первых томах "Истории России с древнейших времен" разделы о родовом быте восточных славян при их неоднократных переизданиях в 1870-е го­ды не претерпели принципиальных изменений.

VIII

История генезиса российской государственности занимает цент­ральное место в творческом наследии СМ. Соловьева. В литерату­ре эта проблема освещена крайне неравномерно. Марксистская ис­ториография 1920-1930-х годов делала акцент на негативные сторо­ны его концепции, подчеркивании ее связи с теоретическими вы­кладками Н.М. Карамзина, М.П. Погодина. Первый приступ к ее преодолению предпринял Н.Л. Рубинштейн, его позиции были под­креплены исследованиями Л.В. Черепнина, A.M. Сахарова. Призна­вая связь концепции СМ. Соловьева с историографией первой поло­вины XIX в., указанные авторы определяющим в ней считали прин­ципиально новый методологический подход. Научная значимость трудов историка виделась им не только в сравнении с предшествовавшей литературой, но и в рамках современной ученому историо­графии²¹³.

Вопрос о значении и влиянии на последующие исторические судьбы страны факта призвания Рюрика имел в условиях складыва­ния великорусской нации острое политическое звучание. Обратив­шись к изучению истории Древней Руси, СМ. Соловьев никак не мог его обойти.

В IX в. процесс разложения родового строя у восточных славян достиг своей завершающей стадии. Уже князя Кия СМ. Соловьев считал "скорее беспокойным вождем дружины, чем мирным влады­кой рода"²¹⁴. Однако родовой строй не нес в себе элементов "наря­да" вследствие непрекращавшейся вражды за старшинство. Внут­ренний мир могла обеспечить только "власть извне". Для этого, в представлении ученого, и был призван Рюрик. Варяжские князья выступили в качестве "собирателей" разбросанных на огромных пространствах племен, благодаря чему уже к XII в. является "рус­ский народ". Важным следствием этого события было прекращение усобиц. Оно дало толчок христианизации страны, явилось решаю­щим условием зарождения ремесла и торговли. Вся земля становит­ся княжеской собственностью, что обусловило "переход населения из племенного быта в областной", т.е. замену кровной общины тер­риториальной²¹⁵. Следствием проведенных начинаний было зарож­дение русской государственности: "Главное, изначальное явление в основании государства — это соединение разрозненных племен чрез появление среди них сосредотачивающего начала, власти". Это дало СМ. Соловьеву повод считать, что призвание "есть событие всерос­сийское, и с него справедливо начинают русскую историю"²¹⁶.

Признавая исключительную роль варягов на завершающем эта­пе разложения родового строя, СМ. Соловьев отрицал их какое-ли­бо влияние на последующие судьбы страны, категорически заявляя, что "при начале русского государства не может быть речи о господ­стве норманнов, о норманнском периоде". Дословно повторив вывод М.П. Погодина, он писал: "...Влияние варягов было более наруж­ное..."²¹⁷ Покорения одной народности другой не было, ибо "шайки разбойников" из Скандинавии не были связаны со своей родиной. Отрицалось и воздействие варягов на "формы быта" племен Вос­точной Европы — "варяги не стояли выше славян на ступенях обще­ственной жизни"; скандинавский элемент не нашел отражения в древнейшем памятнике русского законодательства - Русской Прав­де. Вскоре после прихода на Русь, они "слились с туземцами"²¹⁸. Для СМ. Соловьева, в отличие от Н.М. Карамзина и Н.А. Полево­го, национальность варягов являлась фактором второстепенным: "Дело не в норманнах, не в народности пришельцов, но в характере, с каким они пришли"²¹⁹. Во времена язычества "не могло быть сильных национальных отвращений" славян и германцев, к которым ис­торик причислял варягов-скандинавов²²⁰.

В решении вопросов о роли варягов в русской истории нет дос­таточных оснований для безусловного противопоставления концеп­ции ученого современной ему науке. Влиянию ее традиций следует приписать частичный отказ от принципа внутренней обусловленно­сти общественного развития. Смену "форм быта" исследователь, в конечном итоге, связывал с появлением чужестранцев, недооцени­вая степень развития общественных отношений славянских племен. Идеи об определяющем воздействии варягов на складывание Русского государства заимствованы в трудах Г. Эверса, М.П. Пого­дина, "теории завоевания" Ф. Гизо; в современной автору литерату­ре их приверженцем являлся также К.С. Аксаков²²¹. Спор с М.П. Погодиным о том, было ли это завоеванием или призванием, не носил характера глубоких теоретических расхождений, ибо оба ученых отстаивали точку зрения о скорой последующей ассимиля­ции скандинавов. "Вот почему вся полемика г. Соловьева против г. Погодина, против влияния варягов и норманнского периода не вы­держивает критики"²²², - отмечал в этой связи К.Д. Кавелин. СМ. Соловьев был не всегда последователен в проведении тезиса о призвании: в тексте "Истории России с древнейших времен" он по­рой прямо указывал на насильственный характер подчинения сла­вянских племен Рюриковичами²²³. Однако даже робкая попытка СМ. Соловьева связать появление Рюрика с внутренними процесса­ми генезиса общественных отношений у славян для своего времени имела более важное значение, "нежели споры о происхождении ва­рягов, десятки лет занимавшие наших историков, и мы видим огром­ный шаг вперед в переходе от этих толков об именах к исследова­нию быта"²²⁴. Поэтому с именем СМ. Соловьева можно связать на­чало нового этапа в изучении варяжской проблемы.

К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин объясняли причины столь катего­рического неприятия СМ. Соловьевым вывода о завоевании тем, что последнее, по его представлениям, должно было бы повести к формированию феодальных отношений и удельной собственности князей еще в IX-X вв. По остальным вопросам варяжской проблемы их взгляды совпадали²²⁵.

Политическим центром древнерусской государственности стал Киев, ибо процессы разложения родового строя у полян зашли не­сравнимо дальше, чем у других племен²²⁶. СМ. Соловьев характери­зовал период до середины XII в. как "богатырский", время "перво­бытного государства", когда параллельно с принесенными варягами "правительственными отношениями" существовал могущественный инструмент "старого порядка вещей" - вече. Князья не вмешивались во "внутренний быт" племен; они лишь улаживали конфликты между ними и выступали военачальниками в походах. Механизм цент­ральной власти еще не сложился: административные и военные Функции неразрывно сосредоточивались в дружине²²⁷. Это дало ос­нование СМ. Соловьеву не считать Киевскую Русь государством в полном смысле этого слова (как он его понимал). Все же ученый не умалял значения этого периода. Он рассматривал его как необхо­димый этап генезиса самодержавной формы правления. Через под­чинение князьям (уплата дани, совместные военные мероприятия) племена постепенно приходили к "сознанию своего единства". Дру­жина могущественно содействовала разложению рода, из которого, вследствие роста имущественного неравенства, выделяется семья как новая общественная единица²²⁸. СМ. Соловьев отмечал, что аналогичные процессы государство образования протекали в этот период и в других странах Европы, где в силу специфики их исто­рического существования закладывались основы феодальной сис­темы²²⁹.

XII-XVI вв. в истории страны рассматривались СМ. Соловье­вым как период вотчинной государственности, пришедшей на смену отмиравшей родовой организации общества. Начало распадения княжеского рода на "семьи" ученый связывал с появлением "отдель­ной" собственности Рюриковичей на землю, приведшем к измене­нию порядка престолонаследия и характера зависимости дружины от князя²³⁰. Источники вотчинной теории, приоритет в разработке которой принадлежит СМ. Соловьеву, критика справедливо видела в "исторической схеме московских книжников" XV-XVII вв.²³¹ Нес­мотря на ошибочный вывод о позднем появлении частной собствен­ности князей, СМ. Соловьеву удалось поставить эволюцию государ­ственных институтов в зависимость от смены формы землевладе­ния, что явилось существенным шагом вперед в объяснении причин удельных усобиц, которые едва ли не впервые в отечественной ис­ториографии стали трактоваться как закономерный, внутренне обу­словленный этап общественного развития: "Чрез ослабление родо­вой связи между княжескими линиями, чрез их отчуждение друг от друга и чрез видимое нарушение единства Русской земли приготов­ляется путь к ее собиранию, сосредоточению, сплочению частей около одного центра, под властию одного государя"²³².

Первоначально соперничество велось "под предлогом старого права дяди перед племянником", но позднее даже ссылки на родо­вое старшинство превратились в анахронизм. Киевский стол имел с тех пор лишь "нравственное значение". Размеры вотчинной собст­венности, а не близость к родоначальнику составили основу поли­тического могущества²³³. Видя объективный смысл распрей в борь­бе за полное экономическое подчинение сильнейшему, СМ. Со­ловьев все же выступал против обозначения этого периода как удельного, полагая, что таковое односторонне характеризует кня­зей-вотчинников: "Отношения между великими князьями играли • столь же важную роль, как и отношения великих князей к их удельным; следовательно, название удельного периода и удельной систе­мы... неверно, потому что не обнимает всех сторон княжеских отно­шений"²³⁴ В борьбе за увеличение размеров своих владений князья не брез­говали никакими средствами: "...Быть государем всей земли или слу­гой этого государя; при таком вопросе нельзя было разбирать прав и средств"²³⁵. Нерешенным осталось лишь, вокруг какого княжест­ва произойдет объединение. Некритическому использованию владимиро-суздальских летописных свидетельств и влиянию оценок М.П. Погодина следует приписать необоснованное противопостав­ление явлений, протекавших на юго-западе и северо-востоке Руси, где, по мнению СМ. Соловьева, "князь был хозяином полновласт­ным", не было "укорененных старых преданий о единстве княжеско­го рода"²³⁶. "Соловьевская схема, - отмечал в этой связи А.Е. Прес­няков, правда, полстолетия спустя, - скорее разрушала, чем углубля­ла представление об органической исторической связи северо-рус-ской истории и южно-киевской"²³⁷. Образование государства - еди­ный процесс, протекавший на всей территории расселения славян­ских племен, а не только на вновь колонизованных землях. Великим столом пренебрегали и до Андрея Боголюбского. Владимирское княжество издревле входило в состав Киевского государства, а не являлось новообразованием.

СМ. Соловьева отличала новизна подхода к объяснению при­чин возвышения Москвы. Ученый видел в этом процессе "следствие внутренних движений" и удобного географического положения, отрицая, в противоположность Н.М. Карамзину и М.П. Погодину, определяющее влияние внешнего фактора - политику Орды. Прав­да, в пылу полемики с оппонентами он необоснованно принизил по­следствия монголо-татарского завоевания. В рамках научных пред­ставлений своего времени СМ. Соловьев продолжал рассматривать централизацию как механический процесс "собирания" земель, не разделяя вотчинные и государственные права великих князей.

Признавая объективный характер государственной централиза­ции, сроки завершения этого процесса СМ. Соловьев связывал с де­ятельностью конкретных исторических персоналий: в выполнении поставленных перед ними задач "один мог обнаружить более смыс­ла, другой - менее"²³⁸. Наиболее последовательно в этом направле­нии действовали князья московские, на стороне которых все симпа­тии ученого. Уже Иван Калита, задарив хана, умело использовал та­тар для ослабления Твери и расширения своей вотчины. При Дмит­рии Донском была уничтожена должность тысяцкого, он оконча­тельно отказался от практики созыва вече. Его активная внешняя политика привела к присоединению новых земель и ослаблению Новгорода. При изложении событий второй половины XIV в. СМ. Соловьев отмечал роль московского боярства в поддержке Централизаторской политики. "Освящением нового порядка вещей" выступила Куликовская битва. При Василии Темном были заложе­ны основы государственного аппарата - приказная система²³⁹. Рост "материального могущества" вел к исчезновению прежнего порядка престолонаследия. Уже Калита сделал "неслыханное прежде распо­ряжение", наделив старшего сына значительно большим уделом, чем остальных. Этот процесс в XIII-XVI вв. вел к переходу удельных князей "из родичей в служебников"²⁴⁰.

Ход государственной централизации рассматривался СМ. Со­ловьевым в динамике событий и явлений: каждый князь выступал одновременно продолжателем дела своих предков и в то же время сам создавал предпосылки для дальнейшего движения вперед. Такой подход особенно наглядно проявился в характеристике правительст­венной деятельности Ивана III. Присоединением Новгорода в основ­ном завершился процесс объединения русских земель. Страна осво­бодилась от многовекового монголо-татарского ига. В политиче­ской сфере завершилось оформление самодержавной формы прав­ления: Иван III "имел неограниченную власть над жизнью и имуще­ством людей ... из соратников его, бояр, никто не смел противоре­чить и противиться его приказанью..."²⁴¹

С именем СМ. Соловьева связано начало нового этапа изучения государственной деятельности Ивана IV. Его подход к проблеме по­ложил начало современным представлениям об этом царствовании. Основное внимание ученый сосредоточил не на психологическом портрете царя (как М.М. Щербатов, Н.М. Карамзин), а на преемст­венности его политики с предшествовавшими царствованиями. Иван IV, по его мнению, "не был понят потому, что был отделен от отца, деда и предков своих"²⁴². СМ. Соловьев поставил Ивана IV на стыке двух периодов русской истории, а смысл его мероприятий видел в уничтожении пережитков удельной Руси и укреплении "государственного порядка вещей". Для СМ. Соловьева характерен отказ от рассмотрения централизации как мирного, безболезнен­ного процесса, что было свойственно, в частности, М.П. Погодину. По мнению ученого, завершение складывания самодержавного го­сударства протекало в условиях обострения противоречий верхов­ной власти с удельными князьями и боярством, сохранивших боль­шие политические и владельческие права. Опричный террор, в от­личие от Н.М. Карамзина, исследователь рассматривал не как про­явление бессмысленной, патологической жестокости, а как дейст­венный инструмент решения возникших конфликтов с исторически обреченной, но не прекратившей сопротивления верховной власти боярской аристократией. Отсюда оправдание любых жестокостей монарха по отношению к своим противникам. В целом с подобной трактовкой царствования Ивана IV соглашался и К.С Аксаков²⁴³. В 50-60-е годы XVI в. удельные князья окончательно преврати­лись в "холопей государей московских". Социальная база правитель­ства расширилась за счет дворянства. С фактом установления абсо­лютной монархии связывалась замена дворцово-вотчинного управ­ления системой приказов и кормлений, земским и губным само­управлением. Началась переориентация внешней политики России с Востока на Запад, в сторону сближения с "цивилизованными наро­дами"²⁴⁴.

Как заключительный этап борьбы родовых и государственных начал, реакцию боярства на рост "самовластья" рассматривал С.М. Соловьев события конца XVI - начала XVII в. Они не были связаны с ухудшением материального и юридического положения крестьян. Борис Годунов, Василий Шуйский, оба Лжедмитрия вы­ступали у историка представителями боярских кланов, которые про­тивопоставили себя "народу". Заинтересованность крестьян и поса­дов в обеспечении личной и имущественной безопасности обеспечи­ла их поддержку курсу самодержавного правительства. Смутное время, по мнению ученого, показало, что только централизованное государство с неограниченным монархом во главе способно охра­нить независимость и политическую целостность страны²⁴⁵. В этом выводе нельзя не отметить влияния концепции Н.М. Карамзина. К.Д. Кавелин высоко оценил трактовку личности (подозритель­ность, мелочность натуры) и государственной деятельности (отсут­ствие четкой политической программы, неспособность подняться над клановыми интересами) Бориса Годунова, содержавшиеся в докторской диссертации С.М. Соловьева²⁴⁶.

Указав на прогрессивный характер образования централизован­ного государства, исследователь увидел в нем надклассовую силу, объединявшую все ею же созданные сословия для достижения ко­нечной цели общественного прогресса - социальной гармонии. В беспрекословном выполнении распоряжений власти - залог выс­шей свободы индивидуумов: "В подчинении субъективной воли за­кону уничтожается противность свободы с необходимостью, ибо не­обходимость есть разумное, что мы признавали за закон, а следуя разумному, мы свободны. Вот почему история является только в го­сударствах"²⁴⁷. Неограниченная монархия рассматривалась С.М. Со­ловьевым как единственно возможная форма государственного уст­ройства России. Вслед за Екатериной II, М.М. Щербатовым он по­вторял, что "первое условие страны, ее чрезвычайная обширность, требовало самодержавия"²⁴⁸. Только оно способно было сплотить разбросанное по огромным пространствам "бродячее" население, явившись, таким образом, своеобразной "хирургической повязкой на больном члене, страдающем потерей внутренней связи, внутрен­ней сплоченности"²⁴⁹. Абсолютная власть царя над подданными ба­зировалась на его "материальной силе" - земельной собственности. Со времен Владимира Мономаха, объединившего русские княжест­ва под угрозой порабощения "степью", существованием единовла­стия объяснялись основные внешнеполитические успехи страны: "Действительно, иностранцы удивлялись, как могло Московское го­сударство так скоро оправиться после поражений, подобных конотопскому, чудновскому? Дело объяснялось сосредоточенностию власти, единством, правильностию, непрерывностию в распоряжениях"²⁵⁰. В размышлениях СМ. Соловьева об исторической роли монархии как единственной силе, способной противостоять центро­бежным стремлениям отдельных земель, критика справедливо отмечала влияние идей европейской историографии первой полови­ны XIX в..

До конца XV в. князья пользовались советами бояр, опирались на них в решении важнейших вопросов государственного строи­тельства. С Ивана IV цари окончательно "перестали соблюдать древнейший обычай ничего не делать без совета с дружиною"²⁵². Оживление деятельности Земских соборов в XVII в. справедливо связывалось ученым с истощением государства в борьбе с внешни­ми и внутренними врагами. Эти "чрезвычайные совещания" не имели связи с вечевыми учреждениями, не были органами народ­ной самодеятельности, а носили исключительно совещательный характер и свидетельствовали о попытках самодержцев найти про­тивовес политическим притязаниям боярства в опоре на широкие круги дворянства, духовенства, горожан²⁵³. Боярская дума и Зем­ские соборы XVII в. не меняли сущности самодержавной монархии и в силу неопределенности своей компетенции не могли оказать сколько-нибудь заметного влияния на политику правительства: "Ни в чем, ни в каких формах и выражениях мы не замечаем пере­мен в понятиях о значении великого государя..."²⁵⁴ Трактовка воп­роса о представительных учреждениях была направлена против славянофильских взглядов на них как форму союза "земли" и госу­дарства и попыток увидеть в них зародыши конституционных институтов.

История России второй половины XVII в. рассматривалась СМ. Соловьевым под углом зрения зарождения предпосылок пет­ровских реформ, ибо "преобразователь воспитывался уже в поряд­ках преобразования". Они вытекали из осознания экономического и прежде всего военного превосходства западноевропейской циви­лизации под угрозой потери политической самостоятельности стра­ны. В середине XVII в. были заложены основы регулярной армии, при Федоре Алексеевиче предприняты попытки отделения военной службы от гражданской. В целом же меры правительства носили ограниченный характер - "не трогая старое, приставляли к нему но­вое"²⁵⁵. Вывод СМ. Соловьева о подготовленности реформ явился важным вкладом в отечественную науку. Особенно ценным (несмо­тря на ошибки в определении конкретных предпосылок) было при­знание их внутренней обусловленности. В этом основное отличие их трактовки со славянофильскими авторами, хотя К.С. Аксаков также полагал, что сближение России с Западом началось задолго до Петра I²⁵⁶. Подкрепленный фактографическими изысканиями вывод о подготовленности реформ Петра I обогатил не только научную концепцию СМ. Соловьева, но и российскую историогра­фию в целом. "Резкая пропасть между Московской Русью и XVIII в. была закрыта и заполнена научно обоснованными фактами, -писал много позднее М.М. Богословский. - Исторический процесс выставлен в своем единстве и непрерывности. Мысль, высказанная Кавелиным apriori, получила у Соловьева основательную фактиче­скую аргументацию"²⁵⁷.

В деятельности Петра Великого исследователю виделся законо­мерный этап развития российской государственности, благодаря которому возможным стал переход из древней истории в новую. Она затронула все направления общественного развития, имела "великие последствия" для внутренней жизни народа и явилась од­ним из "величайших событий европейской и всемирной истории"²⁵⁸. В понимании ученого, изменения, происходившие в стране, суть ка­чественный скачок, революция "сверху", обусловленная "сильными болезнями" допетровской Руси, т.е. ее социально-экономической отсталостью²⁵⁹. Во второй половине 1860-х годов СМ. Соловьев, не меняя прежних оценок, сконцентрировал внимание на постепен­ности этого процесса, его эволюционном характере. Для его харак­теристики вместо термина "революция" найден другой, более удач­ный - "крутой поворот в народной жизни"²⁶⁰. Подобный подход осо­бенно выпукло проявился в публичных чтениях 1872 г.

Сущность происшедшего в России "переворота" СМ. Соловьев трактовал как европеизацию страны несмотря на общность основ­ных этапов развития европейских государств, Россия вплоть до кон­ца XVII в. развивалась самобытно. Лишь при Алексее Михайлови­че созрели условия для сближения "варварского" государства с за­падной цивилизацией. Преобразовательная программа Петра I включала в себя создание условий для ускорения "промышленного и торгового" развития, которое должно было привести к выделе­нию из среды горожан третьего сословия ("денежной аристокра­тии"). Рост финансовых поступлений с буржуазии в казну призван был создать необходимые условия для "перехода от крепостного труда к вольнонаемному", в результате чего "город освободит де­ревню"²⁶¹.

На пути осуществления этих задач первостепенную роль долж­на была играть реформа государственного аппарата, поэтому "под­ле старого здания возведено уже новое, перед которым старое не преминет исчезнуть". Задачам активной борьбы с "пережитками старой Руси", активизации торгово-промышленной деятельности призвано было служить введение коллегиального устройства ("на­родной самодеятельности") высших (Сенат), центральных (колле­гии) органов государственного управления и "самоуправления про­мышленного сословия" (магистраты)²⁶². Особый интерес исследова­теля к проблеме перестройки работы государственного аппарата при Петре I был вызван питаемой в кругах либеральной интелли­генции 1860-х годов надеждой на проведение Александром II анало­гичных реформ. На деле же "коллегиальность управления" зачастую сводилась к росту бюрократии, усилению государственного контроля за частнопредпринимательской инициативой, интересам фиска. По мнению СМ. Соловьева, принципиальные изменения претерпела и кадровая политика. Талантливым выходцам из "наро­да" был открыт доступ на все этажи служебной лестницы. Критери­ем подбора людей стало не происхождение, а способности. Во всех случаях преимущество отдавалось русским перед иностранцами. Этот вывод ученого в то время носил принципиальный характер, ибо славянофилы квалифицировали кадровую политику Петра I как измену национальным интересам. Итогом всех перечисленных мероприятий стало отделение военной службы от гражданской, свойственное всем европейским государствам. Создание регулярной армии и флота обеспечило активное проведение внешнеполитиче­ского курса, реализацию многовекового чаяния России - выхода к морю, что, наряду с успехами молодой отечественной дипломатии, повело к общему изменению положения дел в Европе. Россия начи­нает оказывать все большее и большее влияние на судьбы стран континента²⁶³.

СМ. Соловьев отмечал, что характер неограниченной царской власти не изменился, но последняя получила теперь новое содержа­ние: стала более полно выражать интересы "народа"²⁶⁴. Все "тяготы великие", выпавшие на долю тяглого населения страны, насильст­венные методы проведения преобразований оправдывались их ко­нечными целями и невежеством масс, которые не смогли до конца понять замыслы императора. СМ. Соловьев занижал уровень клас­совых антагонизмов в стране этого периода: открыто недовольство высказывали лишь казаки и инородцы на окраинах, остальное насе­ление России "оставалось при народном знамени, которое держал Петр"²⁶⁵. Корень подобных оценок следует искать в признании над­классового характера российской монархии. Идеализация реформ проявилась и при объяснении многочисленных примеров "лихоим­ства новых людей". Автор "Истории России с древнейших времен" видел в них исключительно пережитки "старого порядка вещей", "непривычку" к самостоятельной деятельности²⁶⁶.

В целом же программа преобразований оказалась слишком об­ширной для слаборазвитой России и была лишь "начертана в грубых очерках". Поэтому, приступив к изложению истории страны второй четверти XVIII в., СМ. Соловьев в первую очередь задавался вопро­сом: как дело Петра Великого "решалось в обществе при спокойном разбирательстве материалов преобразования, без руководства пре­образователя"?²⁶⁷ Последовавшие за смертью императора события показали жизненность его начинаний — "никто не желал возвраще­ния ко времени Алексея Михайловича". Однако "экономическая несостоятельность" страны и неспособность вставших у политиче­ского руля государства людей замедлили этот процесс. Отступление от начертаний Петра I шло по линии отказа от "основных мыслей преобразователя". Государственный аппарат вновь вернулся к прин­ципам единоначалия: сокращение ассигнований привело к свертыва­нию коллегиальности, подчинению магистратов губернаторам, рас­стройству городского самоуправления. Ослабление влияния России в европейской политике явилось следствием упадка армии и флота. Правительство Анны Иоанновны пренебрегло правилом "управ­лять посредством своих". Значительные уступки были сделаны ро­довой знати, что препятствовало вовлечению широких кругов дво­рянства к управлению страной²⁶⁸.

Борьба придворных группировок, окончившаяся с приходом к власти Елизаветы Петровны, рассматривалась ученым как проявле­нием недовольства "всего народа" антинациональной политикой ее предшественников, а совершившие переворот гвардейские офице­ры - "лучшие люди, которым были дороги интересы страны и наро­да"²⁶⁹. Елизавета и Екатерина II удалили иностранцев с высших должностей, приняли меры по улучшению функционирования госу­дарственных учреждений, прежде всего органов судопроизводст­ва²⁷⁰. В плане продолжения курса на европеизацию страны анализи­ровались статьи Наказа Екатерины II в Комиссию по составлению проекта нового Уложения. Особо были выделены положения об ограничении пыток (то, что это относилось только к дворянам, ого­варивалось лишь вскользь), равенстве граждан перед законом, покровительстве науки и просвещения как наиболее отвечавшие по­литическим взглядам автора "Истории России с древнейших вре­мен". Продворянский характер екатерининского законодательства завуалирован. Не отмечены, как, например, у В.О. Ключевского, присущие политическим манифестам императрицы элементы соци­альной демагогии²⁷¹.

В решении СМ. Соловьевым проблем истории Русского госу­дарства более тесно, чем в других случаях, проявилась связь и пре­емственность с традициями предшествовавшей историографии. Это влияние шло прежде всего по линии отождествления истории России с историей государства Российского, а последнего, в свою очередь, с историей верховной власти, абсолютизации роли самодержавия на всех этапах государственного строительства и подчеркивании его "народного" характера. В объяснении причин неизбежности установления самодержавной формы правления автор развил мысли Екатерины II, М.М. Щербатова о связи политической жизни России с природно-климатическими условиями. Со взглядами М.П. Погоди­на СМ. Соловьева роднил вывод об органичном характере образо­вания государства, добровольном призвании варягов, господстве ро­довых отношений в семье Рюрика. У М.П. Погодина позаимствовал СМ. Соловьев и вывод об изменении "хода народной жизни" в свя­зи с перенесением столицы из Киева в Москву, противопоставление исторических судеб Юго-Запада и Северо-Востока, вотчинном хара­ктере самодержавия.

Однако не связь с историографической традицией определяет непреходящее значение творчества СМ. Соловьева. С максималь­ной для своего времени полнотой им были охарактеризованы основ­ные этапы генезиса государства IX—XVIII вв. Взгляд на его образо­вание как результат длительного, внутренне обусловленного разви­тия общественных отношений явился практическим воплощением в конкретном исследовании принципов исторической закономерно­сти. Он был нов не только в сравнении с историографией первой по­ловины XIX в., но и наиболее последовательно применен в рамках современной ученому науки. Отказавшись от идей провиденционализма, богоизбранности московских князей, ученый предпринял по­пытку поставить развитие политических институтов в зависимость от смены форм собственности. Исследователь отмечал прогрессив­ный характер централизации в деле укрепления экономики, оборо­носпособности. Принципиальный характер имел и взгляд на причи­ны и характер удельной раздробленности, оценки царствований Ивана III, Ивана IV, в том числе объяснение мотивов введения оп­ричнины. Огромное воздействие на все последующее развитие оте­чественной науки оказал вывод о подготовленности и обусловлен­ности петровских преобразований, неразрывном единстве древней и новой истории России. Происходившие в стране перемены рассмат­ривались на широком фоне европейской истории. Все это, вместе взятое, продуктивно содействовало поступательному развитию оте­чественной историографии и составило фундамент последующих теорий отечественного прошлого.

В теоретическом плане взгляды СМ. Соловьева, К.Д. Кавелина, В.И. Сергеевича на государство, его роль и место в русской истории в основном совпадали, что, впрочем, не исключало разногласий в оценках ряда важных проблем. Их концепции формировались в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности. У истоков государст­венной теории стояли СМ. Соловьев и К.Д. Кавелин, но уже во второй половине 1850-х годов лидерство перешло к Б.Н. Чичерину. Общими для них всех явились выводы о надклассовом характере российского самодержавия, его вотчинном происхождении, отсутст­вии элементов сословного представительства в средневековой Руси.

Для СМ. Соловьева родовые и государственные отношения из­начально находились в противоборстве друг с другом. Последние были принесены извне, а не выросли на почве родовых. К.Д. Каве­лин в этом вопросе был более диалектичен: семейное начало зако­номерно вытекало из родового, а потом на их почве рождались го­сударственные отношения. С ним, кстати, выражал солидарность и М.П. Погодин: "Нет, не существовали эти отношения порознь, а из родовых происходили, выделывались, развивались государст­венные!"²⁷²

Признавая исключительную роль вотчинной собственности в политической истории страны XII-XVII вв., СМ. Соловьев не противопоставлял ее собственности государственной, не признавал трехчленной схемы исторического процесса (род—семья-государст­во). К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин полагали, что до завершения объ­единения земель государства на Руси вообще не существовало. С.М. Соловьев не принял подобный формальный подход; для него удельная раздробленность, централизация, установление единодер­жавия - этапы общего процесса генезиса государства. В этом смыс­ле его решение проблемы имело значительные исследовательские перспективы. Рассматривая самодержавную форму правления лишь как этап генезиса государства, ученый фактически оставлял откры­тым вопрос о возможности дальнейшей эволюции политических ин­ститутов в сторону конституционализма. CM. Соловьев не согла­шался с высказываниями К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина об опреде­ляющем влиянии монголо-татарского ига на становление русской государственности. Правда, он не избежал крайности, полностью игнорируя фактор внешней опасности на ускорение хода централи­зации.

Вывод CM. Соловьева об экономической и политической за­держке развития России по сравнению с западноевропейскими стра­нами был еще более усилен в трудах Б.Н. Чичерина. Абсолютиза­ция влияния внешних условий на общественный прогресс вела к про­тивопоставлению исторических судеб Восточной и Западной Евро­пы в сочинениях К.Д. Кавелина. Для историков-юристов, каковыми являлись Б.Н. Чичерин и В.И. Сергеевич, было характерно изуче­ние проблемы не в конкретно-историческом, а в правовом аспекте. С.М. Соловьев своими построенными на архивных материалах исследованиями ввел в научный оборот такой объем фактических сведений, которым оперировала вся историография второй полови­ны XIX в. Значительно расширена им и хронология изучаемых событий.

Представления государственников об определяющей роли этого института в мировой истории тесно связаны с их политической про­граммой: ориентация на проведение реформ "сверху" при отрица­тельном отношении к необходимости давления на правительство "снизу". Признание за самодержавием надклассового характера за­кономерно подводило к выводу, что все негативные моменты, свя­занные с его существованием, не есть свидетельства загнивания сис­темы в целом, а лишь следствия непродуманной деятельности от­дельных ее представителей. СМ. Соловьев выступал не против мо­нархии, а против недальновидной политики правительств Николая I и Александра II, отталкивавших от себя широкие круги обществен­ности. Тезис об эволюции русской государственности XVIII в. в сто­рону расширения "коллегиальности" управления использовалось ученым для доказательства прав либералов на места в государствен­ном аппарате

IX

Взгляд на СМ. Соловьева как последовательного гегельянца обусловил невнимание исследователей к экономической проблема­тике в его творческом наследии. Так, по мнению М.В. Нечкиной, лишь В.О. Ключевский впервые "обратил внимание на хозяйствен­ную деятельность князей, их торговые интересы и взаимоотноше­ния с городами". В этом она видела принципиальное отличие исто­рических взглядов двух ученых. Ее воззрения разделял А.И. Карагодин. Ю.Р. Клокман в статье по историографии русских горо­дов вообще не включил СМ. Соловьева в число разбираемых авторов²⁷³.

Противоречия социально-экономического развития России в пе­риод, предшествовавший реформам 1860-х годов, поражение в Вос­точной войне 1853-1856 гг., явившееся во многом следствием технической отсталости страны, обусловили внимание российских авто­ров к рассматриваемой проблеме. Однако для СМ. Соловьева влия­ние указанных стимулов было, скорее, опосредованным. Цикл ста­тей ученого о "городской промышленности и торговле" явился не прямым откликом на современные события, а характерной для него попыткой апробации материала перед его включением в очередной том "Истории России с древнейших времен"²⁷⁴. По собственному свидетельству ученого, знакомство с трудами Ф. Гизо, признававше­го ведущую роль экономических факторов в историческом прогрес­се, произошло в начале 1840-х годов, но вплоть до конца следующе­го десятилетия внимание к рассматриваемой проблематике было минимальным, что объяснялось тематикой его исследовательских . интересов этого периода. В диссертации 1845 г., первых томах ,, "Истории России с древнейших времен" социально-экономические , факторы не включены в число определяющих эволюцию институ­тов новгородского народовластия, централизацию русского государ­ства и др. Поэтому нельзя полностью согласиться с выводами ряда историков о том, что "Соловьев усвоил идеи Гизо о роли городов в Западной Европе"²⁷⁵.

Эволюция миросозерцания СМ. Соловьева в 1860-е годы шла по пути признания значительного влияния экономических факторов на историю человечества, что было связано с его ознакомлением с трудами ученых-позитивистов. "Печальное экономическое состоя­ние страны" в царствование Алексея Михайловича являлось причи­ной "неразвитости общественного быта" и препятствовало проведе­нию активной внешней политики. "Виды торговли" составили одну из главных задач персидского похода Петра I. Развитие мануфактур­ного производства и мореплавания привело к кризису феодальной системы, "зарождению новых общественных классов" в странах , Западной Европы²⁷⁶. В 1870-е годы ученый уже указывал на веду­щую роль экономической составляющей общественного прогресса. Движение, подготовившее переход западных народов из одного возраста в другой, из древней истории в новую, началось изменени­ем в их экономическом быте, чрез усиление промышленной, торго­вой и мореплавательной деятельности"²⁷⁷. В посвященной М.В. Ло­моносову речи (1865) ученый прямо говорил, что "целью преобразо­вания было указание и приготовление средств к улучшению эконо­мического быта России"²⁷⁸. Если в "Истории России с древнейших времен" экономическая проблематика не выделялась на общем фо­не реформ Петра I, то в публичных чтениях 1872 г. СМ. Соловьев прямо отмечал, что "вместе с экономическим преобразованием шло и множество других; и эти последние находились в служебном отно­шении к первому"²⁷⁹.

Вывод об определяющей роли экономики в исторических судь­бах страны в рамках его концепции носил в целом ограниченный характер и не привел к пересмотру его основополагающих теорети­ко-философских построений. В исследованиях ученого политиче­ская история доминировала над социально-экономической. Потреб­ность страны в реформах Петра I автор рассматривал не в плане их внутренней обусловленности, а как осознание монархом отсталости России от европейских соседей. В проведении их в жизнь непомерно большое место отводилось субъективной воле царя. Однако на фо­не историографии третьей четверти XIX в. признание роли эконо­мического фактора в общественной жизни страны, несомненно, носило прогрессивный характер и явилось существенным вкладом в развитие отечественной науки.

Торговля, как примитивный обмен излишков собственности, по мнению СМ. Соловьева, в условиях родового строя не могла полу­чить сколько-нибудь широкого распространения, ибо господствова­ли "одинаковые занятия, одинаковые потребности, одинаковые средства к их удовлетворению". "В настоящем смысле" она появи­лась только после варяжского призвания, когда вследствие появле­ния "двух различных слоев населения" (дружины и не дружины) в обществе завершился процесс "разделения занятий"²⁸⁰.

С.М. Соловьеву принадлежит вывод об исключительном воздей­ствии внешней торговли на экономический быт Киевской Руси. Ее развитию способствовало выгодное географическое положение страны. "Киев обязан своим благосостоянием тому, что служил складкою товаров между Южною и Северною Европою..." - заклю­чал он²⁸¹. Неэффективность сельскохозяйственного труда способст­вовала преимущественно торговой ориентации новгородской, смо­ленской, полоцкой земель: "Почва Смоленского княжества вообще неплодородна ... это обстоятельство и выгодное положение на трех речных системах среди главных русских областей необходимо обусловливали развитие торговой промышленности..."²⁸²

Расцвет внешней торговли СМ. Соловьев всецело связывал с "заботой правительства", сразу оценившего материальную выгоду

65от коммерческих мероприятий. "Греческая торговля, - писал он, -была очень важна для Руси, была одним из главных источников обо­гащения народа и казны княжеской; ее поддержание... было одною из главных забот наших князей..."²⁸³ Следствием развития торговли был бурный рост городов и складывание прослойки купечества: "Русская Правда знает купцов... как отдельный разряд людей"²⁸⁴. О сельскохозяйственных занятиях населения СМ. Соловьев практи­чески не упоминал. На взгляды ученого оказали заметное влияние выводы Г. Эверса о роли внешней торговли в экономике древнего Новгорода и М.П. Погодина, который считал ее вторым по важно­сти (после войны) занятием князей²⁸⁵.

Малонаселенность страны, ее экономическая неразвитость пре­пятствовали развитию внутренней торговли, которая, по мнению ис­торика, вплоть до начала XVIII в. находилась в "зародышевом состо­янии". Ученый отмечал наличие в XI—XIII вв. торгов для мены меж­ду волостями во всех крупных городах, появление ярмарок в XV-XVII вв. Бурная колонизация земель Северо-Востока, Повол­жья, централизация давали определенный толчок к развитию внут­реннего обмена, "по крайней мере, сравнительно с прежним". Одна­ко в течение всего периода средневековья Астрахань, Казань, Нов­город, Псков, Ярославль были ориентированы преимущественно на европейский и азиатский, а не российский рынок²⁸⁶. В числе основ­ных сдерживавших внутренний товарообмен факторов СМ. Со­ловьев называл "дурное состояние правосудия", "произвол намест­ников", разбои, "неудовлетворительное состояние путей сообще­ния". В XVI-XVII вв. к ним добавились: рост налогообложения, дея­тельность таможен, конкуренция со стороны монастырей, ино­странных купцов, падение курса рубля, неблагоприятная внешнепо­литическая обстановка²⁸⁷. Некоторое оживление торговых опера­ций в конце XVI в. способствовало росту влияния купечества в поли­тической жизни страны. Однако события Смутного времени, после которых "торговые люди... уже не могли поправиться", привели к полному экономическому застою. Из него не в состоянии был выве­сти даже протекционистский курс правительства, нашедший наибо­лее последовательное воплощение в торговом уставе 1667 г. Этот вывод ученого был обусловлен как узостью источниковой базы его исследований (в основном челобитные), так и преимущественным вниманием к юридическому положению купечества²⁸⁸.

Отдельные высказывания, родственные с позицией СМ. Со­ловьева, можно встретить и в трудах ряда современных ему авторов. Однако только в работах ученого они выстроены в стройную кон­цепцию, увязаны с политической историей страны. Взгляды СМ. Соловьева оказали заметное воздействие на отечественную до­революционную историографию; в подобной постановке вопроса критики справедливо видели зародыши будущей концепции В.И. Сергеевича и В.О. Ключевского²⁸⁹.

Возникновение городов СМ. Соловьев вслед за P.M. Губе свя­зывал с процессами разложения родового строя. В IX в. они являли собой "огороженные жилища семей", где не было "никакого поня­тия о гильдиях", т.е. ремесле и торговле. Из племенных центров го­рода постепенно превратились в княжеские; помимо администрации в них теперь сосредоточивалось и "промышленное население". Начался этап "перехода от вежи половца к каменным городам Западной Европы". Абсолютизируя роль торговли в экономике Киевского государства, ученый видел в городах прежде всего цент­ры обмена. Этот факт определил их преимущественное возникнове­ние на перекрестке торговых путей. Говоря о причинах, сдерживав­ших экономическое развитие Ростова, СМ. Соловьев отмечал: "Трудно предположить, чтоб этот город, запрятанный своими стро­ителями, финскою мерею, от живого пути, от Волги, к печальному мертвенному озеру, чтоб этот город процветал подобно Новгороду, Смоленску, Полоцку"²⁹⁰.

Вывод о "печальном состоянии" русской торговли в XIII-XV вв. обусловливал, в свою очередь, взгляды СМ. Соловьева на хозяйст­венное состояние городов этого периода. По его мнению, они пред­ставляли собой "большие огороженные села", где "промышлен­ность мануфактурная была на низкой степени, торговля очень сла­ба", а экономическое лицо городов определяло хлебопашество. В действительности же связь с сельским хозяйством была не столь всеобъемлющей и не обеспечивала посады продуктами и сырьем²⁹¹.

В возникновении ремесла СМ. Соловьев видел следствие "забо­ты правительства" по обеспечению дружины. Уровень современной ученому экономической мысли обусловил и решение вопроса о свя­зи ремесла и торговли. Последняя, по его мнению, "должна была со­действовать распространению ремесел". Отсутствие археологиче­ского материала привело историка к заключению о позднем возник­новении ремесла на Руси, его технической отсталости и преимуще­ственной ориентации отечественного рынка на привозные товары. Тома "Истории России с древнейших времен" содержат отрывочные сведения о ремесленном производстве в Новгороде, церковном каменном строительстве, оружейном деле, рыболовстве, соляных варницах и др.

"Бродячий характер населения", отсутствие деловой инициати­вы привели к полному упадку предпринимательства в XVII в. Прави­тельство вынуждено было приглашать иностранных специалистов, которые "одни могли показать... выгоду известных промыслов, нау­чить известному ремеслу, мастерству"²⁹². СМ. Соловьев не обратил внимания на специфику мелкотоварного производства в России, ме­ханически сопоставив его с мощными европейскими цеховыми объ­единениями. Игнорирование фактов тормозящего влияния монголо-татарского завоевания на социально-экономическое развитие стра­ны исключало постановку вопроса о состоянии ремесленного произ-

67водства в этот период. Вне поля зрения исследователя остались сви­детельства о его расцвете со второй половины XIV в. Процесс заро­ждения мануфактур СМ. Соловьев рассматривал изолированно от уровня развития ремесла, что привело к выводу о насильственном их насаждении при Петре I, абсолютизации роли иностранного пред­принимательства и правительственной инициативы. Ученый не упо­минал о ремесленных занятиях сельского населения, игравшего в России гораздо более важную роль, чем в странах Западной Европы.

Основное внимание автора "Истории России с древнейших вре­мен" было сосредоточено на юридическом положении городского населения. Главным препятствием хозяйственного развития, по его мнению, служила фискальная политика администрации. Система от­купов, закладничество, конкуренция иностранных товаров привели к экономическому разорению русского города в XVII в. Сохранение в интересах казны посадской общины вело к обострению противо­речий "лучших" и "меньших" людей²⁹³. Государство с Ивана IV про­водило курс на замену воевод выборными губными старостами. Од­нако город оказался не готов к самоуправлению вследствие "нераз­витости гражданских понятий". Заинтересованность посадов в силь­ной правительственной власти явилась причиной их активного уча­стия "в деле очищения государства" в начале XVII в.²⁹⁴ В целом же в земледельческой стране "горожане-промышленники не могли при-обресть важного значения, составить аристократию движимого иму­щества, денежную аристократию, не привыкли к самостоятельному значению, самостоятельной деятельности, к самоуправлению"²⁹⁵.

"Экономический переворот", происшедший в стране с опоздани­ем на два века, призван был "ослабить односторонность земледель­ческого характера торговым и промышленным развитием", "в стра­ну сел ввести город" и этим улучшить ее хозяйственное положе-ние²⁹⁽⁽. Необходимость увеличения государственных доходов и обес­печения армии обусловили заботу правительства об отечественной промышленности, в создании которой СМ. Соловьев подчеркивал решающую роль государства. В учреждении Берг-, Мануфактур-коллегий - "органов надзора и направления горной и фабричной промышленности" - он видел важный рычаг для подталкивания частной инициативы пассивных русских купцов и ограждения их от административного произвола. Фискальный характер деятельности этих учреждений историк в расчет не принимал. В "видах торговли" с Европой особенно выгодно оказалось "умножать железное и мед­ное производство", перейти от обмена "сырыми произведениями" к экспорту готовых изделий. Правительство, как и в XVII в., для по­ощрения частного предпринимательства проводило политику мер­кантилизма, истоки которого ученый видел в экономической нераз­витости страны²⁹⁷. В числе требований фабрикантов СМ. Соловьев выделял необходимость укрепления их юридического положения, ограничения дворянского и крестьянского производства. Ввиду недостатка наемных рабочих он считал существование крепостниче­ских отношений обязательным условием экономического развития: "Земля дешева, работник дорог, его едва станет на удовлетворение первых нужд общества, о промышленном развитии нечего и думать по недостатку рук..."²⁹⁸ Заводчики в наказах Уложенной комиссии 1767 г. требовали предоставления им права иметь земли и владеть крепостными крестьянами²⁹⁹. Нехватка рабочей силы не была столь острой, как пытался показать ученый: до 1721 г. частные заводы полностью обходились наемным трудом, с 1740-х годов отмечался его рост на текстильных мануфактурах³⁰⁰.

Государственную инициативу в деле "насаждения промышлен­ности" СМ. Соловьев объяснял исходя из убежденности в финансо­вой слабости русского купечества. В передаче казенных мануфак­тур частным лицам он видел исключительно заботу правительства о фабрикантах, а не интересы казны, не отмечая убыточный харак­тер производства на части государственных предприятий. Ученый игнорировал факты преимущественного ссужения капиталами заво­дчиков-дворян, потребности внутреннего рынка в продукции отече­ственных мануфактур, инициативу русских капиталистов. Лишь 16 из 253 заводов в XVIII в. были построены на казенные ссуды³⁰¹.

Усилиями Петра I были созданы условия для роста мануфактур­ного производства. "Сильная заводская деятельность" отмечалась в Москве, Петербурге, "на Востоке начинается разработка рудных богатств". В первой четверти XVIII в., по подсчетам исследователя, в стране насчитывалось 233 промышленных предприятия. В итоге, "государство земледельческое становится хоть несколько мануфак­турным"³⁰². Однако темпы промышленного роста не соответствова­ли потребностям страны. Сенатские комиссии отмечали неудовле­творительное состояние уральских заводов, "дурное качество" вы­пускаемой продукции. Производство сдерживалось ростом налого­обложения и чрезмерной регламентацией всех сторон деятельности фабрикантов. Россия продолжала оставаться "бедной непромыш­ленной страной"³⁰³.

В "обогащении посредством торговли" автор видел одну из глав­ных задач преобразовательной программы Петра I, призванной ре­шить финансовые проблемы. Отсюда пристальное внимание учено­го к этому вопросу при изучении истории страны XVIII в. В "видах торговли" велась борьба за выход к берегам Балтики, осуществлен поход в Персию. Государство, следуя политике протекционизма, проводило курс на укрепление юридического и материального по­ложения купцов: создание Купеческого банка, внешнеторговых компаний, освобождение от ряда повинностей, посылка русских для обучения за границу и приглашение с этой целью иностранцев³⁰⁴.

Справедливо отмечая прогрессивный характер правительствен­ного законодательства, СМ. Соловьев явно завышал его роль в ак­тивизации предпринимательской деятельности. По мнению ученого, рост внешнеторгового оборота в 40-60-е годы наметился исключи­тельно благодаря усилиям верховной власти³⁰⁵. Конкретных вопро­сов состояния торговли (объем, направления грузооборотов, специ­ализация районов и др.) СМ. Соловьев не затрагивал. По его сло­вам, несмотря на значительные успехи, уровень торговых оборотов не соответствовал поставленным перед страной задачам. Как и пре­жде, основными препятствиями являлись тяжесть государственных повинностей, засилье иноземцев и "вельмож", злоупотребления администрации и магистратов³⁰⁶. О сдерживавшем влиянии крепост­нических отношений на развитие торговли в городе и на селе СМ. Соловьев не упоминал.

Вопросы экономической жизни города XVIII в. интересовали исследователя прежде всего с точки зрения конкретного воплоще­ния преобразовательных замыслов Петра I. Благосостояние города всецело связывалось им с развитием ремесленного производства, введенного якобы только в результате Петровских реформ. В соз­дании органов самоуправления с целью оградить горожан от зло­употреблений местных властей, активизировать торговлю и пред­принимательскую инициативу СМ. Соловьев видел одно из средств, обеспечивавших экономический подъем страны. Однако вновь созданные Бурмистерская палата и магистраты не справля­лись со своими задачами. Отсутствие общесословных интересов го­рожан привело к тому, что власть в этих органах захватили "миро­еды", использовавшие выборные должности для получения матери­альных преимуществ. Это привело к усилению социальных антаго­низмов "лучших" и "меньших" людей, сущность которых, по мне­нию ученого, не изменилась со времен Киевской Руси. Не справив­шиеся с возложенными на них задачами магистраты были подчине­ны губернаторам, а затем и вовсе уничтожены³⁰⁷. В невнимании СМ. Соловьева к практической деятельности этих учреждений кроются истоки непонимания их фискальной сущности. Крепостни­ческая политика в отношении городов вела к превращению магист­ратов в придатки администрации. В силу узости компетенции они не могли дать толчок торгово-промышленной активности. СМ. Со­ловьев не видел специфики различных типов городских поселений в стране, что привело к выводу об экономической слабости всех без исключения городов, их чрезмерной связи с сельским хозяйством. В то же время нельзя не отметить, что ученый практически первым обратился к изучению состояния отечественной экономики XVIII в., основываясь преимущественно на неизвестных научной общественности архивных материалах.

Преувеличение степени отсталости России от передовых евро­пейских государств имело принципиальное значение для обоснова­ния ключевых вопросов исторического прошлого страны. Выводы СМ. Соловьева объективно вели к подкреплению тезиса об опреде­ляющем влиянии самодержавного государства на общественный прогресс как следствие пассивности, неспособности населения к са­мостоятельной общественной деятельности. Отсюда признание пра­вомерности и обусловленности длительного существования крепо­стного права, в котором виделся чуть ли не единственный источник поступательного развития страны. Экономическая неразвитость России делала невозможными проявления буржуазной революцион­ности, введение республиканских форм правления. Этот тезис был апробирован на анализе деятельности органов городского самоупра­вления первой четверти XVIII в.

Для своего времени "История России с древнейших времен" бы­ла наиболее полной, а по многим вопросам единственной сводкой материалов по истории экономического развития страны. СМ. Со­ловьев привлек к исследованию весь традиционный комплекс источ­ников. Однако предлагаемые им материалы в силу ряда причин но­сили выборочный характер даже для допетровского периода. Дале­ко не полностью использованы свидетельства новгородских, псков­ских летописей, акты, таможенные грамоты, записки иностранцев о ремесле и торговле средневековой Руси. Из внимания летописцев к внешнеторговым связям князей, объясняемого их важностью для материального благополучия последних, СМ. Соловьев делал вы­вод о торговом характере Киевского государства. Напротив, мало­численность сведений о ремесле, внутренней торговле в летописях привела автора "Истории России с древнейших времен" к выводу об их слабом развитии.

Новизна проблематики требовала введения в научный оборот источников новых видов. В 50-е годы XIX в. писцовые и таможен­ные книги, позволявшие восстановить картину экономической жиз­ни русского города, географию внутренней торговли, еще не стали предметом научного изучения. Именно узость источниковой базы предопределила ошибочный во многом вывод о "сельском характе­ре" русских городов, упадке их ремесла и торговли. Для полноты картины XVIII в. СМ. Соловьев широко включил в повествование материалы сенатских комиссий, донесения в это учреждение из Берг-, Мануфактур-, Коммерц-коллегий, Главного магистрата, гу­бернаторов, челобитные купцов и др. Физическая невозможность изучения архивов центрального аппарата управления, ведавшего не­посредственным контролем за торгово-промышленной деятельно­стью, привели к тому, что из поля зрения ученого выпали вопросы роста вольнонаемного труда, внутренних закономерностей развития мануфактурного производства, рынка и др. Опубликованные М.Д. Чулковым, И.К. Кирилловым, В.И. Генкиным, Н.Я. Ярцовым источники по развитию и состоянию русской промышленности, из­дания Вольного экономического общества практически не исполь­зованы.

Бывшие в распоряжении СМ. Соловьева документы позволяли говорить прежде всего о правительственной политике в области экономики. Конкретных форм организации производства, движения капиталов, условий труда и сбыта продукции он не касался. Вторич­ные источники фактически не содержали сведений о функциониро­вании мануфактур, что привело к недооценке роли и места частно­го предпринимательства и завышению степени государственного участия в деле создания отечественной промышленности. Вывод ученого о неустойчивости русских мануфактур явился следствием некритического изучения комплекса челобитных их владельцев в Сенат. СМ. Соловьев не учитывал, что они писались в основном стоящими на грани разорения мелкими заводчиками.

Обращение СМ. Соловьева к экономической проблематике бы­ло тесно связано с общими процессами в отечественной науке треть­ей четверти XIX в., однако в рамках государственной школы это яв­ление явилось попыткой преодоления ее узкоюридических рамок. Недостаточная аргументация ряда положений СМ. Соловьева на­глядно проявляется в сопоставлении их со взглядами Н.И. Костома­рова. Последний уже в 1860-х годах отстаивал точку зрения о ран­нем возникновении ремесла на Руси, его расцвете в XVI-XVII вв. Им отмечено губительное воздействие монголо-татарского завоева­ния на состояние отечественной экономики. Историографическую традицию Н.И. Костомарова позднее воспринял Н.Д. Чечулин³⁰⁸. Несостоятельность отдельных выводов СМ. Соловьева он связы­вал в первую очередь с отсутствием анализа писцовых книг. В целом же высказанные СМ. Соловьевым положения об экономической слабости страны, неразвитости торговли и ремесла в Московском государстве, сельском характере ее городов и проистекавшей отсю­да слабости городского самоуправления и третьего сословия прочно вошли в дореволюционную науку (Н.Я. Аристов, И. Дитятин, А. Корсак, П.Н. Милюков, В.И. Сергеевич).

X

Теория закрепощения и раскрепощения сословий закономерно вытекала из определения СМ. Соловьевым роли и места государст­ва в истории России. Появление в славянской среде государственно­го начала в лице князей Рюриковичей имело своим следствием ус­ложнение организации туземного общества, предопределяло его де­ление на "классы" (сословия): дружины и "не дружины". Их "равен­ство" обеспечивалось не материальными благами и правами самоде­ятельности, а обязанностями перед верховной властью: выполнение задач управления и внешней политики возлагалось на "высшие" со­словия, "низшие" же своим трудом (тяглом) призваны были обеспе­чивать средства на их содержание. Отсюда возникавшие время от времени межсословные трения - не следствия социальных антаго­низмов, как в странах Западной Европы, а лишь результат упуще­ний, промахов в правительственной политике³⁰⁹. ~,

72

"Громадность территории и бедность населения", слабость "про­мышленного развития", "ничтожность города и преобладание села" в условиях активной колонизации, непрерывных войн привели к экономическому разорению страны во второй половине XVI в. Дальнейшее проведение активного внешнеполитического курса ста­новилось невозможным без прикрепления "высших" сословий к службе. Ввиду отсутствия денежных средств в казне оплату содер­жания войска призвана была компенсировать раздача поместий в условное пользование. Но уход крестьян от мелких землевладельцев имел следствием падение боеспособности поместной конницы, не имевшей возможности выступать на театр военных действий "кон-но, людно и оружно". Единственным выходом из создавшегося по­ложения стало прикрепление крестьян к земле. Все сословия, таким образом, на своем месте должны были служить государству и ожи­дать своего "освобождения" сверху. Источники подобных взглядов можно видеть в попытках М.М. Щербатова объяснить происхожде­ние дворянского землевладения государевой службой. Последую­щие события Смутного времени, по мнению СМ. Соловьева, под­твердили правильность этого курса: крепость крестьян действенно способствовала поддержанию обороноспособности страны³¹⁰.

СМ. Соловьев принципиально не отрицал частной помещичьей инициативы в деле крестьянского закрепощения, однако, в отличие от М.П. Погодина, не считал эту тенденцию определяющей, недо­оценивая тем самым роль указов 1562, 1572 гг., Судебника 1550 г., ограничивавших право крестьянских переходов, фактов существо­вания барщины в XVI в. "До нас не дошло случаев закабаления воль­ных людей без их согласия"³¹¹, - заключал историк. Полемизируя с В.Н. Татищевым, М.М. Щербатовым, Г. Эверсом, Б.Н. Чичериным, он относил не дошедший до нас указ к началу царствования Федора Иоанновича, а не к 1592, 1593 или 1597 гг.³¹²

Существенным вкладом СМ. Соловьева в отечественную исто­риографию явилась попытка связать резко обозначившуюся дис­пропорцию между ростом территории и сокращением народонасе­ления, последствия экономического кризиса рубежа XVI-XVII вв. с процессами закрепощения сословий. Однако постановка пробле­мы об экономической обусловленности сословной крепости в целом не изменила его трактовки на основе совокупности юридических признаков. Отношения земледельцев и землевладельцев отодвину­ты на второй план; собственно истории крестьянства даже на уров­не современной ему науки ученый не касался. СМ. Соловьев харак­теризовал крепостное право как систему мер надклассового госу--Дарства в своих собственных, а не помещичьих интересах. Оно рас­сматривалось исключительно в плане потери личной свободы про­изводителей, ибо частной земельной собственности на Руси не суще­ствовало: до IX в. земля находилась во владении родов, с призвани- > ем варягов - княжеской семьи, в XII-XVI вв. - отдельных князей³¹³.

73В объяснении причин крестьянского закрепощения СМ. Соловьев расходился с традициями предшествовавшей науки. В его трактовке это не "отеческая забота" о подданных (М.М. Щербатов, Н.М. Ка­рамзин), а мера вынужденная, имевшая следствием ухудшение поло­жения трудящихся: "Прикрепление крестьян - это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономиче­ском положении"³¹⁴. Чрезвычайно плодотворной стала попытка свя­зать генезис крепостничества с государственной централизацией и выдвижением дворянства в качестве социальной опоры единодержа­вия, что, впрочем, не привело к пересмотру вывода об его надклас­совом характере. Опираясь на это положение, В.О. Ключевский впоследствии сумел в значительной степени нарушить традиции го­сударственной школы, указав на постепенность процесса закрепо­щения крестьянства, роль экономических факторов (задолженность землевладельцам) и его продворянскую направленность³¹⁵.

Правительства стран Западной Европы смогли сравнительно быстро отказаться от этой формы эксплуатации крестьян, перело­жив поборы на содержание государственного аппарата и войска на третье сословие. В Московском же царстве в силу его экономиче­ской слабости в продолжение всего XVII столетия СМ. Соловьев констатировал процесс углубления и расширения крепостного пра­ва. "Новый порядок вещей" повлек за собой резкое "увеличение страданий народа от многих податей и от великих неверных плате­жей"³¹⁶. Причины, побудившие государство прикрепить крестьян, продолжали существовать в полной мере и в XVIII в., ибо "эпоха преобразования была еще очень близка к древней России". Нехват­ка вольнонаемных работников сдерживала рост мануфактурного производства: «От дворянства, купечества и духовенства послышал­ся этот дружный и страшно печальный крик: "Рабов!"»³¹⁷ "Финансо­вая несостоятельность" государства явилась его второй причиной, так как "вследствие облегчения крестьян будет убыль в доходах", столь необходимых на содержание армии и флота. В речи на юбилее М.В. Ломоносова (1865) СМ. Соловьев говорил: "Новая Россия по­лучила от древней печальное наследство - крепостное состояние крестьян, явившееся вследствие экономических условий первобыт­ной, девственной страны, бедной промышленной деятельностью вследствие несоразмерности огромного земельного пространства с малочисленностью населения, вследствие невозможности для мел­ких землевладельцев обойтись без крепостных работников, а эти землевладельцы составляли войско, войско в государстве континен­тальном, окруженном со всех сторон врагами, в котором поэтому интерес войска был интересом господствующим"³¹⁸.

Неудача с введением Петром I органов городского самоуправле­ния, явившаяся следствием неготовности масс к "самодеятельности", подводила правительство к выводу о невозможности проведения более глубоких преобразований - для этого был необходим дли-

74

тельный период "воспитания" с целым рядом промежуточных мер. Такой подход предопределял, по мнению исследователя, позицию властей по этому вопросу в течение последующих полутора столе­тий. С одной стороны, они "не могли улучшить быт освобождением от крепостной зависимости", а с другой - "равнодушно смотреть на злоупотребления, которые отягчали земледельческий труд". Это в первую очередь относилось к "преступлениям помещиков относи­тельно крестьян". Историк акцентировал внимание читателя на ме­рах по пресечению этого "общественного недуга" (сенатские комис­сии П.И. Панина, А.А. Вяземского, следствие по делу Д. Салтыко­вой и др.). Причем в жестокости помещиков СМ. Соловьев видел не отражение общей тенденции к усилению крепостной зависимости в XVIII в., а лишь отдельные рецидивы. Их размеры исследователь не склонен был раздувать: "Злоупотребления помещичьей власти продолжались до последнего времени (середины XIX ъ.-А.Ш.), ино­гда обнаруживались в ужасном виде; но это было иногда и преиму­щественно относительно дворни"³¹⁹. Питательной почвой поме­щичьему изуверству служило общее низкое состояние "нравствен­ности". Поэтому СМ. Соловьев полагал, что для его искоренения было вполне достаточно мер морального воздействия, например церковного покаяния, к которому приговорили помещицу М. Ефре­мову "за смертное убийство крепостной своей девки". На необосно­ванность утверждения историка о действенности "нравственных на­чал" в перевоспитании крепостников указал В.И. Семевский, насчи­тав более чем за тридцать лет царствования Екатерины II лишь шесть аналогичных постановлений³²⁰.

К числу мер по "улучшению быта крестьян" СМ. Соловьев от­носил "облегчения в платеже подушных денег", освобождение от воинских постоев, запрещение 1721 г. продавать крестьян без земли. Причем последний указ приведен в тексте "Истории России с древ­нейших времен" без комментария, что он применялся лишь в случае угрозы конфискации имения. Даже во введении майората автор ви­дел шаг к улучшению положения трудящихся, хотя и вынужден был оговориться, что "по хозяйственным же условиям... цель не могла быть здесь достигнута"³²¹. В целом же ученый считал, что на всем протяжении XVIII в. правительством проводился курс на смягчение "рабства", раскрепощение тяглых сословий. В публичных чтениях 1872 г. свой экскурс в историю крестьянского освобождения он на­чинал с царствования Петра I: "Вопрос об улучшении быта кресть­ян стал твердо, и мы, видевшие конец, должны почтить начало"³²². Нельзя согласиться с точкой зрения И.В. Волковой, противопостав­лявшей позицию К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина позиции СМ. Со­ловьева, якобы видевшего на всем протяжении XVIII столетия рост крепостной зависимости в стране³²³.

СМ. Соловьев полагал, что меры государства по ограничению крестьянской крепости "произвели неописуемую радость в народе".

75Однако материал, приводимый на страницах его трудов, вступает в прямое противоречие с выводами. Без каких-либо комментариев историк пересказывал указы о запрещении крепостным доброволь­но вступать в армию, усилении наказаний за побег, за покушение на жизнь и имущество владельцев, о введении подушной подати, запре­щении жалоб на своего господина и др. Ученый обошел вниманием факты массовой раздачи государственных крестьян в частные руки, что вело к усилению их эксплуатации; едва ли не в единствен­ном случае он указал на попытки закрепощения половников в По­морье³²⁴.

Подтверждением вывода, что в XVIII в. "для освобождения кре­стьян почва оказалась неудобною", призван был служить анализ ма­териалов Уложенной комиссии 1767 г. В Наказе Екатерины II СМ. Соловьев видел идеальную систему мер по "удобрению почвы посредством нравственно-политического развития народа". Причем в своих требованиях она опережала не только дворянство, но и все "общество". Принимая во внимание, что "голосов крепостных не было слышно", СМ. Соловьев видел в позиции императрицы уступ­ку всесословному общественному мнению: "Такое решение вопроса о крепостном состоянии выборными русской земли в половине про­шлого века происходило от неразвитости нравственной, политиче­ской и экономической"³²⁵. Им не было проанализировано содержа­ние выступления козловского дворянина Г.С Коробьина, гораздо более радикальное, нежели проекты императрицы, не указано на осуждение крепостнических порядков в речах Я. Козельского, И. Чупрова. Анализ работы комиссии шел в отрыве от параллель­но излагавшихся фактов активизации крестьянского движения в 50-60-е годы XVIII в.

Несмотря на различия в решении частных проблем историче­ского прошлого России, признание теории закрепощения и раскре­пощения сословий верховной властью в XV-XVIII вв. является од­ним из факторов, определяющих принадлежность К.Д. Кавелина, СМ. Соловьева, Б.Н. Чичерина к одному направлению ("школе") в отечественной историографии. Это~не йскЛШЧает- ИравомерТю'сТЙ' постановки вопроса о приоритете кого-либо из них в ее формули­ровке. Ссылаясь на "Опыты по истории русского права", М.Н. Пок­ровский, В.Е. Иллерицкий, В.И. Корецкий и др. считали родона­чальником этой теории Б.Н. Чичерина³²⁶. Впоследствии В.Е. Илле­рицкий избегал прямого ответа: "Не будем гадать по поводу того, имело ли место влияние Чичерина на Соловьева, или же было про-тое совпадение взглядов"³²⁷.

Основные элементы доктрины были изложены СМ. Соловье­вым в лекциях "Взгляд на историю установления государственного порядка в России до Петра Великого" (1851). Высказанные здесь со­ображения позднее были подкреплены богатым фактическим мате­риалом "Истории России с древнейших времен", где ученый называл

76

закрепощение сословий "одним из самых важных" этапов в их исто-эии³²⁸. В начале 1850-х годов, когда вопрос об отмене крепостного трава еще не стоял так остро на повестке дня, эта проблема остава­лась в творчестве СМ. Соловьева на втором плане. Необходимость четкой формулировки политической программы русского либера­лизма накануне Великой реформы во многом определила тематику 'Опытов..." Б.Н. Чичерина, который, опираясь на аргументацию своего предшественника, привел его высказывания в систему, облек их в необходимые концептуальные формы. В целом же взгляды СМ. Соловьева, Б.Н. Чичерина, К.Д. Кавелина на причины, сущ­ность, периодизацию крепостного права совпадали³²⁹. СМ. Соловь-2в был одним из первых ученых, который пытался осмыслить поли­тическое развитие страны параллельно с развитием институтов кре­постного права. Ученый, однако, в гораздо большей степени, чем, например, Б.Н. Чичерин, обращал внимание на экономическое и 'оборонческое" (по выражению М.Н. Покровского) обоснование необходимости закрепощения сословий. С максимальной для того времени полнотой изложена фактографическая сторона проблемы. Трактовка СМ. Соловьевым истории крепостного права в условиях подготовки и проведения реформ 1860-х годов имела не только научную, но и политическую направленность. "Публичные чтения э Петре Великом", в которых автор суммировал свои прежние вы­сказывания, стали заметным явлением общественной жизни, одной из попыток повлиять на политические пристрастия слушателей и читателей.

XI

Изучение истории сельской общины и ее места в судьбе страны стояло в центре внимания отечественной науки 40-70-х годов XIX в. В дискуссию по этой проблеме оказались втянуты представители всех направлений общественной мысли. Начавшаяся в рамках ака-цемического спора, в условиях подготовки крестьянской реформы, она неизбежно приобрела политическую окраску. Вывод об общин­ном характере России лежал в основе ученкя славянофилов о само­бытном историческом пути страны. Обращение их к истории общи­ны, по мнению СМ. Соловьева, было тесно связано с поисками бес­конфликтных форм общественного развития, испугом, "поднятым страшилищем пролетариата"³³⁰.

В 1856 г. Б.Н. Чичерин опубликовал статью "Обзор историче­ского развития сельской общины в России". В его поддержку высту­пил СМ. Соловьев, а с критикой взглядов государственников -И.Д. Беляев³³¹. Б.Н. Чичерин так определил место своего едино­мышленника в дискуссии: "К сожалению, Соловьев вмешался в спор. Для него вопрос оставался открытым, но его уговорили напи­сать статью в качестве авторитета по руссксй истории"³³². Допущен-

77ные СМ. Соловьевым в освещении этой проблемы ошибки Б.Н. Чи­черин и К.Д. Кавелин считали следствием "недостатка юридическо­го образования"³³³. Историк выступил против оппонентов преиму­щественно с критикой философской и общеисторической основ их концепции, аспекты конкретной истории крестьянского землевладе-j ния и самоуправления затрагивались им в значительно меньшей сте­пени. Подобный подход вытекал из взглядов СМ. Соловьева на роль этого института в истории страны: "Историк не имеет права, бросивши то, что действует, обратить внимание преимущественно на то, что находится в бездействии или действует слабо, развивается медленно..."³³⁴ В трудах СМ. Соловьева 1845-1855 гг. вопросов ис­тории сельской общины практически не ставилось, на что неодно­кратно указывали его критики³³⁵. Участие ученого в споре, продол­жавшемся несколько десятилетий, ограничилось двумя публикация­ми 1856-1857 гг. Однако это ни в коей мере не значит, что СМ. Со­ловьев был несамостоятелен в своих взглядах.

СМ. Соловьев выражал единодушие с основными затронутыми в этой связи Б.Н. Чичериным проблемами, не отрицая приоритета последнего в их разработке. Отвергая взгляды славянофилов, иссле­дователь не видел в первоначальной общине черт, присущих кресть­янскому миру середины XIX в., считая ее обязательным этапом раз­вития всех европейских народов, а не исключительной формой об­щественной организации восточного славянства. С призванием ва­рягов родовая собственность исчезает, вся земля переходит во вла­дение князя. Современная община была создана правительством в XVI в. и никакой связи с предшествовавшими традициями и "народ­ным духом" не имела³³⁶.

Совпадение принципиальных характеристик не исключало не­которого своеобразия взглядов СМ. Соловьева в рамках государст­венного течения, не носящего, впрочем, принципиального характе­ра. С варяжским призванием Б.Н. Чичерин связывал смену родовой общины владельческой, находившейся в полной зависимости от вотчинника. СМ. Соловьев же, отрицавший факт завоевания, пола­гал, что на основе кровнородственной общины возникла террито­риальная, представлявшая собой частный союз людей, живущих на землях князя с полномочиями суда и "охраны порядка". Высшим органом такой общины являлось вече, деятельность которого раз­вертывалась параллельно с деятельностью княжеской администра­ции. Ослабление власти Рюриковичей в XII-XIV вв. вызвало рост роли общинного быта в русской истории. Начавшийся вслед за тем процесс государственной централизации закономерно привел к ее отмиранию. Возрождение этого института в XVI в. было обуслов­лено исключительно фискальными интересами правительства. Об­щина XII-XVI вв. защищала узко-местные, а не национальные ин­тересы: в этом источник ее постепенного угасания. Подобный под­ход давал ученому право утверждать, что Б.Н. Чичерин "непра-

78

вильно объяснял происхождение отношений князя к общине из пер­воначального завоевания". СМ. Соловьев не соглашался с выводом Б.Н. Чичерина об отсутствии у территориальной общины права передела земли³³⁷.

Взгляд СМ. Соловьева на современный ему общинный быт как порождение государства, вне связи с пережитками патриархальной старины, призван был показать бесперспективность борьбы за пре­вращение общины в основополагающую ячейку общероссийского самоуправления.

XII

Широко дискутируемая в начале XX в. проблема русского фео­дализма стимулировала обращение исследователей к ее историогра­фии. Это обусловило внимание к оценкам СМ. Соловьева в научной литературе. Н.П. Павлов-Сильванский, систематизировав разроз­ненные высказывания ученого, пришел к выводу об эволюции его воззрений в 1870-е годы в сторону признания существования феода­лизма на Руси. Его точку зрения разделял и Н.И. Кареев. Одна из глав диссертации В.А. Муравьева посвящена рассмотрению пробле­мы в трудах государственников. Констатируя в целом отрицатель­ное отношение К.Д. Кавелина, СМ. Соловьева. Б.Н. Чичерина к факту существования феодальных отношений в стране, В.А. Му­равьев полагал, что либеральная наука второй половины XIX в. раз­вивалась по пути их "полупризнания". На аналогичных позициях стоял и В.И. Дурновцев³³⁸.

Понимание СМ. Соловьевым смысла феодальных отноше­ний соответствовало уровню европейской науки середины XIX в. Он разделял точку зрения Ф. Гизо и О. Тьерри об их происхождении в результате завоевания. Экономическая основа феодализма лежала в частной собственности дружины на землю: "Земля, отношения по земле составляют сущность феодальной системы. Эта система, по счастливому выражению одного историка, есть как бы религия земли"³³⁹. В политической области феодализм представлял собой построенную на принципах вассалитета иерархию земельных собст­венников и раздробленность центральной власти. Дружина завоева­телей, получив землю с населявшими ее крестьянами, оказалась "связанной с государем". В условиях раннефеодального государства это способствовало сохранению политического единства страны. Однако земли, полученные за службу во временное пользование, постепенно превратились в наследственные, что привело к полной независимости феодала от государя. С развитием промышленности и торговли "является денежная аристократия подле земельной" и на смену феодализму приходит "новый общественный строй". Несмот­ря на признание определенного воздействия фактора появления земельной собственности князей на генезис феодальных отноше-