193Риографии второй половины XIX в. - сочетание общего и особенно­го в исторических судьбах России.

По его мнению, в ходе генезиса цивилизации человеческое об­щество проходит этапы родоплеменного быта, феодализма, военно-национального и промышленно-правового государства. Однако эти общие закономерности не проявлялись в "беспримесном виде". Не­повторимость исторических процессов у разных народов П.Н. Ми­люков объяснял природно-географическими условиями расселения, "передвижениями" (колонизация новых пространств), "влиянием со­седства", "индивидуальными особенностями действующих лиц" и др. П.Н. Милюков в полной мере разделял сформулированную в пер­вом томе "Истории России с древнейших времен" антитезу оседлого Запада и "бродячей" России. При этом ученый в "Очерках..." почти дословно повторил выражение СМ. Соловьева о "жидком элемен­те" (малой плотности населения) русской истории. Вслед за СМ. Со­ловьевым П.Н. Милюков связывал с негативным воздействием "природы" и фактором постоянной внешней опасности "задержку" ("отставание", "запоздание") исторического развития России, объяс­нял ими причины "элементарности всех сторон народной жизни" и "совершенного своеобразия" ее исторического процесса периода средневековья (так называемая "теория контраста")¹⁸³.

Возникновение централизованных государств в Западной Евро­пе рассматривалось П.Н. Милюковым как завершение длительного органического процесса эволюции социально-экономических отно­шений (снизу вверх). На Востоке определяющим катализатором объединения славянских земель выступали не внутренние предпо­сылки, а многовековая угроза национальному существованию сла­вянства со стороны Степи. В итоге, государственность "сложилась раньше, чем мог создать ее процесс внутреннего экономического развития". Это предопределило ведущую роль центральной власти в "организации общественных сил" (сверху вниз). "Изучая культуру любой западноевропейской страны, - констатировал П.Н. Милю­ков, - мы должны были бы начать с экономического строя, а потом перейти к государственной организации. Относительно России удоб­нее будет принять обратный порядок, т.е. с развитием государствен­ности познакомиться раньше, чем с развитием социального строя". Нужды внешней обороны истощали государство, что обусловило

• необходимость прикрепления крестьян и посадских к тяглу "для обеспечения потребности в деньгах", а "высшие сословия" к службе для "обеспечения потребности в войске".

У СМ. Соловьева и В.О. Ключевского П.Н. Милюков воспри-

« нял гипотезу о "полной противоположности" истории русского и за­падноевропейского средневекового города. Славянский город был прежде всего военно-административным, а не ремесленным и торго­вым центром прилегавшей округи. В Западной Европе мануфактур­ное, а затем фабричное производства органично вырастали из "до-

194 , : ,, „, ■. : -

машнего". В России же городское ремесло находилось в зачаточном состоянии и зарождение капиталистических отношений проходило в деревне. Следствием названных причин было гипертрофирован­ное влияние государственной надстройки на экономический базис. Мануфактуры строились по правительственным распоряжениям прежде всего для обеспечения армии. Вследствие этого они не были рентабельны и конкурентоспособны. Поэтому в России политика протекционизма как рычага экономического подъема использова­лась в гораздо большей степени и гораздо дольше, чем на Западе. Лишь с 1860-х годов развитие отечественной экономики обрело органический характер и она начала быстрыми темпами догонять Запад.

"Теорию контраста" П.Н. Милюков распространял и на область религии, просвещения, образования, архитектуры. В Западной Ев­ропе духовно-нравственная реформа варварских обществ всецело находилась в руках церкви, которая полностью искоренила языче­ское миросозерцание. Христианское учение там было тесно связано с жизнью, что обусловило активное отношение общества к теорети­ческим и нравственным вопросам веры. Католичество с XV в. по­шло на уступки светскому мировоззрению, чем удержало при себе паству. Превращение веры в личное дело каждого закономерно при­вело к падению роли церкви. Однако гибкость религиозных форм дала возможность в большой степени сохранить религиозные тради­ции и примирить "новейшие приобретения мысли и знания со своим религиозным миросозерцанием".

Культурный процесс на востоке Европы как "результат однооб­разия законов развития коллективной психики" развивался по об­щим с западом законам, но с видимым отставанием, обусловленным отсутствием "условий жизненности и органичности". Восточная Ев­ропа приняла христианство в период "дремоты" его творческой мысли. В силу этого религиозное миросозерцание, с одной стороны, не оказало глубокого воздействия на "психический склад" и "нацио­нально обличье" народа, а с другой, - отказавшись от "мудрствова­ния", церковь со времен Киевской Руси акцентировала внимание не на сущности вероучения, а на его обрядовой стороне¹⁸⁴. При низком уровне образованности духовенства, равнодушии паствы к вере цер­ковь могла сохранить свое духовное лидерство, лишь заручившись поддержкой государства. Иосиф Волоцкий, митрополиты Даниил, Макарий, ссылаясь на опыт Византии, обосновали идею покрови­тельства верховной власти над церковью, а ставшая с конца XV в. официальной доктриной царства теория "Москва - третий Рим" зна­меновала собой слияние церковной и государственной идеологии, подчинение духовной власти светской. Взамен за поддержку церкви в установлении единодержавия верховная власть на ряд веков отка­залась от секуляризации ее земель. Следствием этих процессов был упадок пастырской роли духовенства, которое в борьбе со своими

195 ------идейными противниками делало упор не на контрпропаганду, а на полицейские меры. Церковь препятствовала распространению пе­редовых естественнонаучных идей, становлению школы, просвеще­ния, светской литературы, искусства, консервировала традиции на­циональной замкнутости и исключительности, чем во многом обу­словила отставание в соответствующих областях человеческой дея­тельности от западных соседей. Богословская наука в России также оказалась оторванной от жизненных реалий¹⁸⁵. Свидетельством ее глубокого кризиса стало зарождение в 1840-е годы светского бого­словия.

Духовные искания "мыслящих элементов" народа (еретики, ста­роверы, сектанты, светские богословы) развивались вне рамок офи­циальной церкви. Выход из кризиса они видели в пересмотре осно­ваний православного вероучения: осуждение слияния церкви с госу­дарством, обладания монастырями населенными имениями, пренеб­режения внутренним благочестием в угоду внешней обрядности и др. П.Н. Милюков подчеркивал связь русского вольнодумства XV-XVI вв. с идеями европейской Реформации. Однако сколько-ни­будь широкая социальная почва для распространения рационалисти­ческого миросозерцания в Московском царстве отсутствовала. Раз­мышляя о причинах негативного отношения государства и общества к реформаторской деятельности Максима Грека, ученый заключал: "Так велика была разница между мировоззрением воспитанника об­разованной Европы и представителями полуязыческой России"¹⁸⁶.

Следствием формального характера русской религиозности ("из-за обрядовых пустяков") и нетерпимости к инакомыслию стал раскол православия. Попытка "интеллигенции" одним рывком дог­нать передовые страны Европы путем отказа от традиций самобыт­ности Восточной церкви привела, с одной стороны, к кризису офи­циальной идеологии, а с другой - к консервативной реакции верных обрядовой стороне вероучения широких масс населения. "Религиоз­ный протест, конечно, удесятерил свои силы, соединившись с проте­стом политическим и социальным. Но это нисколько не изменяет того основного факта, что первой и главной причиной разрыва бы­ли вопросы совести. Русскому человеку в середине XVII в. пришлось проклинать то, во что столетием раньше его учили свято веровать. Для только что пробужденной совести переход был слишком резок. Естественно, что масса отказалась на этот раз следовать за своими руководителями"¹⁸⁷, - заключал П.Н. Милюков. Эволюция "народ­ной веры" шла в сторону приспособления к миру. В результате чего к началу XX в. "учение исчерпало само себя и пришло к результа­там, отрицающим его основные принципы"¹⁸⁸. Традиции старооб­рядчества в неприятии современного церковного, социального и по­литического строя переняло сектантство. Господствующая церковь, опираясь лишь на индифферентную часть народа, в XVIII-XIX вв. не смогла противостоять росту народной оппозиции существующим ду-

196

ховным и политическим порядкам. В итоге: "Всякому известно, что образованный русский, в большинстве случаев, относится к своей вере совершенно безразлично... Но вина... лежит не на нем, а на ис­тории..."¹⁸⁹

Глубокий конфликт с "идеями века" обусловил неизбежность насильственной "европеизации русской культуры"¹⁹⁰. Догнать евро­пейскую цивилизацию можно было только путем механического за­имствования ее достижений и отказа от собственных национальных традиций. Вторая половина XVII в. открыла период подражательно­го развития отечественной культуры. Лишь в 1860-е годы она возро­дила свои национальные традиции, стала "в уровень с достижениями Европы".

Начало перехода от "контраста" к "единообразию" П.Н. Милю­ков традиционно связывал с Петровской реформой и выводил этот процесс из "внутренних законов развития": "Условия исторической жизни задержали развитие численности русского населения, но даль­нейший процесс по необходимости будет заключаться в размноже­нии и увеличении плотности этого населения. Условия обстановки задержали экономическую эволюцию, но дальнейший ход ее у нас, как везде, пойдет одинаковым порядком". При этом сходство с Евро­пой не дойдет никогда до полного тождества. В связи с этим задачу правительства и интеллигенции он видел не в поддержании "тради­ций старины", а в создании оригинальной русской "культурной тра­диции, соответствующей современным общественным идеалам".

С изложенных выше позиций П.Н. Милюков подходил к оценке работ Н.П. Павлова-Сильванского. Считая их ориентацию на выяв­ление "линии сходства" (сравнительно-исторический метод) плодо­творной, ученый в целом полагал, что его оппонент не удержался в должных пределах¹⁹¹. Следует также отметить, что творческая эво­люция П.Н. Милюкова шла по линии преодоления расхождений с господствовавшей в современной ему историографии тенденцией к сближению исторических судеб государств европейского континен­та. "Конечно, - писал он впоследствии, - и Россия переживала те же ступени политического роста, как и все другие цивилизованные государства. Был в ней племенной быт... Был и феодальный быт. Потом... Россия объединилась в руках одного владельца - москов­ского князя. Как и всюду, наше военно-национальное государство постепенно превращается... в промышленно-правовое..."¹⁹²

Выводы "Очерков по истории русской культуры" в части, касав­шейся решения проблемы общего и особенного в исторической жиз­ни России, не получили поддержки на кафедре истории Московско­го университета. Всецело следуя за СМ. Соловьевым и В.О. Клю­чевским, профессура второй столицы заняла межеумочную ("сред­не-пропорциональную", по выражению А.А. Кизеветтера) позицию между полярными взглядами об абсолютном своеобразии или тож­дестве отечественного и европейского исторического процесса. «.,,-.

197Так, взгляд славянофилов и Н.Я. Данилевского на отдельный народ как передаточное звено в цепи мировой истории, по мнению А.А. Кизеветтера, исключал возможность постановки вопроса о всеобщности общественного развития. Ту же идею абсолютного своеобразия отечественного исторического процесса, но с иных тео­ретических посылок, защищали и народники, хотя, по наблюдениям А.А. Кизеветтера, один из их идеологов - Н.К. Михайловский -в 1880-е годы эволюционировал в сторону признания существования элементов капитализма в современной России и общности ее разви­тия с Западной Европой. В той же связи А.А. Кизеветтер был убеж­ден, что упование А.И. Герцена на русскую сельскую общину было лишь одним из этапов его творческой эволюции, преодолеть кото­рый помешала его преждевременная кончина.

Под влиянием успехов капитализма с конца XIX в. «в текущей исторической литературе становится до известной степени призна­ком "хорошего тона" стремление выдвигать на первый план элемен­ты сходства русского и западноевропейского исторического процес­сов, а наиболее нетерпеливые в части быстрых обобщений писатели готовы даже понимать это сходство в смысле полного тождества»¹⁹³. Подобная позиция оказалась также неприемлемой для А.А. Кизе­веттера. По его мнению, всеобщие закономерности общественного развития выражаются не в единообразии историй разных народов, форм и темпов протекающих в них процессов, а в конечных резуль­татах развития. Одной из таких местных вариаций проявления все­мирных закономерностей является история России. При этом А.А. Кизеветтер категорически не соглашался с трактовкой Г.В. Плехановым причин своеобразия российской истории смешени­ем в ней европейских и азиатских цивилизационных типов: «Многие "несходства" в явлениях нашего прошлого с современными этим яв­лениям процессами по ту сторону нашего западного рубежа объяс­няются не столько преобладанием "азиатщины" в древнерусской жизни, сколько медленностью прохождения нами общеевропейско­го пути; где Плеханов иногда видит в России "Азию", там перед на­ми, порою, на самом деле не что иное, как запоздалое повторение европейских задов, да притом еще повторение усеченное и более тускло выраженное в силу более медленного темпа нашего эконо­мического и социального развития». Русский исторический про­цесс, продолжал ученый, отличается от западноевропейского не ка­чественными, а количественными характеристиками. Природно-климатические условия, огромная территория расселения при малой плотности населения, постоянная внешняя опасность, колонизация привели к замедлению темпов развития, поэтому те же процессы выражены менее отчетливо¹⁹⁴. Подобная трактовка проблемы "об­щего и особенного" была характерна и для М.М. Богословского¹⁹⁵. По мнению Ю.В. Готье, история народов, государств, как и отдель­ной личности проходит этапы рождения, зрелости, одряхления и

198

смерти (теория циклов). В рамках этих этапов, несмотря на нацио­нальную специфику, их развитие подчинено всемирно-историческим закономерностям. Таковые он и проследил на примере эволюции поземельных отношений в России и Европе в своем "Очерке исто­рии землевладения в России" (1915).

XI

Все без исключения магистерские диссертации аспирантов Мос­ковского университета интересующего нас периода были основаны на "тщательной проработке залежей архивного сырья, в значитель­ной степени еще не охваченного взором исследователей"¹⁹⁶. Ю.В. Готье вспоминал завет В.О. Ключевского: "Не бояться черной работы, доходить самому до первичной формы исторических извес­тий, научиться самому ориентироваться в специальной литерату­ре..."¹⁹⁷ На необходимость работы в архивах указывал диссертанту Н.М. Дружинину М.М. Богословский, а А.А. Кизеветтер, обосновы­вая в эмиграции заключение о незначительности вклада М.Н. Пок­ровского в отечественную историографию, отмечал, что тот "нико­гда в архивах не работал".

Выбор П.Н. Милюковым темы о разрядных книгах - "первосте­пенного источника для истории русского служилого класса и для ор­ганизации древнейшей военной службы в Москве" XVI-XVII вв. -был обусловлен новым пониманием задач российской науки, впер­вые сформулированным В.О. Ключевским в "Боярской думе Древ­ней Руси". 13 марта 1886 г. он прочел в Московском университете пробную лекцию "по выбору" - "Официальная^1^1астаад^£ашщи др^вн^йшей~разрядно^книги". Работа над проблемой продолжалась какое-то время параллельно с подготовкой магистерской диссерта­ции. Наведываясь в Петербург на летние вакации для работы с фон­дом Ближней канцелярии, П.Н. Милюков активно выявлял списки разрядов в столичных архивохранилищах. В этом ему, вероятно, по рекомендации С.Ф. Платонова помогал А.Е. Пресняков.

П.Н. УЫпюкоь^^ыетаа1ылохю^ш§Щ^^Ш1^1^^Ц\- Беляе­ва о существовании официальных и частных разрядных книг и вы­сказался против издания "сводного текста". До настоящего времени не утратили значения его наблюдения по истории возникновения разрядных книг из списков фамильных назначений, определению их разновидностей с XVI в. П.Н. Милюков выявил ряд новых списков первой официальной разрядной книги, дал сравнительный анализ их текстов, источников и очередности составления. Помимо статей по этой тематике, П.Н. Милюков осуществил издание государева раз­ряда 1475-1565 гг. по рукописи Московского главного архива Мини­стерства иностранных дел. Комментарии к публикации основного текста основывались на обнаруженных молодым ученым в рукопис­ных собраниях библиотеки Академии наук, Имп. Публичной библи-