7. О степени результативности «социологической поэтики» м.Бахтина и формалистской «технологической поэтики»

Для того, чтобы понять, насколько далеко отстоит исследование М.Бахтина от формализма (не говоря уже об изысканиях вульгарных социологов, к примеру, о книге В.Переверзева «Творчество Достоевского»), уместно было бы сопоставить его результаты с формалистическими штудиями о Достоевском.

Как один из примеров таких штудий можно взять работу В.Шкловского «Сюжет у Достоевского». Шкловский также исследует роман Достоевского и стремится понять его жанровую форму. В соответствии с опоязовскими принципами роман этот понимается как чисто композиционное построение и расчленяется на элементы, главным из которых является сюжет.

Оказывается, что сюжет романов Достоевского принадлежит к кольцевому типу, особенностью же кольцевого построения является то, что оно «стремится замкнуться: у него есть тенденция к быстроте. Кольцо это упруго»¹. С другой стороны, материал, развертывающий сюжет (у Достоевского это «философский» материал) тормозит действие и только для этой цели и вводится.

Все глубочайшие противоречия, которые воплощает в себе роман Достоевского, и прежде всего его герои, для формалиста Шкловского есть всего-навсего «развернутый оксюморон», т.е. прием, целью которого является «остранение»: «Сюда относится большинство героев Достоевского, как-то: «честный вор», сентиментальные каторжники, святая проститутка, Раскольников – Наполеон и мыслитель, осуществляющий свою волю в странном, «не эстетическом плане», убийство с грабежом; Митя с Шиллером и новая Валаамова ослица Смердяков». Таковы структурные элементы романа Достоевского.

Описав их по отдельности, В.Шкловский «связывает концы»: «У Достоевского мы находим:

1) Сюжетный роман кольцевого типа – ближе всего подходящий под понятие романов-загадок.

2) Роман осложнен оксюморичностью героев, т.е. несовпадением персонажей и их действий.

3) Роман развернут философским материалом, данным в мотивировке, что это речи героев. Этот материал: а) тормозит действие и тем увеличивает напряженность романа; б) несовпадением «амплуа» и «тетрадок ролей» материал речи обновляется, оказывается в новом смысловом ряду; кроме того, сам материал, испытывая давление сюжета, заново обновляется; в) материал этот литературный, внесенный в роман извне.

Этой борьбой материалов и композиции и объясняется эстетическое значение романов. Поэтому романы Достоевского можно понять только как композиционное построение, а не как построение философское»².

Вот и всё, что смог увидеть в романе Достоевского формалист. Вообще говоря, наблюдения верны: действительно, роман Достоевского представляет собою «кольцевое построение», если угодно, его метод исследования характеров можно называть «оксюморонным». Но все это чрезвычайно поверхностно и схватывает только самые внешние особенности формы.

Тем не менее для формалиста эти выводы были исчерпывающей истиной, его методология не допускала даже мысли, что в романе есть еще что-то, более глубокое (а какое звучит презрение к «философии»!).

М.Бахтин имел полное право заявить в предисловии к своей книге, что «узко-формалистический подход дальше периферии художественной формы пойти неспособен»[4].

Он противопоставил формалистической методологии не бессильные словесные заклинания, а глубокий и конкретный научный анализ, результаты которого нелепо даже сравнивать с открытиями формалистов.

С другой стороны, «узкий идеологизм», как обозначил в том же предисловии М.Бахтин методологию вульгарных социологов и «форсоцев», просто не доходит до самого главного и самого ценного в Достоевском – до той созданной им новаторской формы полифонического романа, которая которая глубже всего выразила и «дух капитализма», и «социологию сознаний» своей эпохи, и осталась в литературе как новый элемент «языка искусства», т.е. новый тип жанра.

А потому «полифонический роман» Достоевского пережил и переживёт все идеологии, в том числе и «нехудожественную» идеологию самого Достоевского, выраженную, например, в его публицистике.