Глава VI

«Социологическая поэтика»

П. Медведева – м. Бахтина

В 20-е годы

1. Предварительные замечания. 2. Итоговые теоретические и методологические достижения литературоведения 20-х гг. 3. Обоснование принципов «социологической поэтики» в книге П.Н.Медведева «Формальный метод в литературоведении». 4. Жанр как содержательная форма. 5. Методологические и теоретические открытия М.Бахтина как автора «Проблем творчества Достоевского» (1929). 6. Концептуальные «нестыковки» в теории «полифонического романа». 7. О степени результативности «социологической поэтики» М.Бахтина и формалистской «технологической поэтики». Заключение.

1. Предварительные замечания

В этой главе речь пойдет не об эстетике Бахтина и его «спутников» как таковой, в её целом, а только о методологическом поиске этого научного направления в 20-е годы, и притом так, как он выразился тогда лишь в двух опубликованныхв то время работах: в книге П.Н.Медведева «Формальный метод в литературоведении» (Л, 1928) и в книге М.М.Бахтина «Проблемы творчества Достоевского» (Л, 1929).

Я считаю уместным включить главу об этом в работу о социологическомлитературоведении по двум, не совсем формальным причинам: во-первых, книга Медведева, как известно, имеет подзаголовок «Критическое введение всоциологическуюпоэтику», а первая ее часть носит название «Предмет и задачимарксистскоголитературоведения» (курсив мой – С.С.); во-вторых, если даже «марксизм» и был в этих книгах, так сказать, «принудительным ассортиментом», все равно субъективно и для Медведева, и для автора «Проблем творчества Достоевского» это былтогдапоиск путей построения «социологической поэтики», что открыто деклариро­валось в обеих книгах. Объективно – в плане методологии – это был поиск пути подлинного «синтеза» методов анализа литературных явлений и настоящего, а не на словах, преодоления метафизической односторонности методологий формализма и узкого, вульгарного социологизма. Именно этот аспект и будет здесь рассмотрен, а всех других сторон бахтинской эстетики я здесь касаться не стану (это особая тема и особая глава истории русского литературоведения).

Здесь нужно оговорить также следующее.

Сергей Бочаров однажды сказал, что «школы в литературоведении Бахтин не породил, но породил, к сожалению, «бахтиноведение»¹. Слова «к сожалению» здесь не случайны. Современное «бахтиноведение» представляет собой целую «индустрию» Бахтина и даже своеобразный «бахтинский масскульт», который, по словам того же С.Бочарова, «превратил бахтинские идеи и особенно термины в предметы массового культурного потребления, оставив в неприступности в то же время внутреннее ядро его мысли»¹. Бахтин предстает как Учитель, как Гуру, а его сочинения преподносятся чуть ли не как современная философско-филологическая «Библия», в которой заранее решены все проблемы и дан ответ на все вопросы, которые стояли, стоят или могут быть когда-либо поставлены. Современные «бахтинопоклонники» дискредитируют своего Учителя так же, как поклонники ОПОЯЗа своих «святых»². Преподаватель нашего Нижегородского университета Алексей Коровашко в своей кандидатской диссертации, защищенной в конце 2000 г., весьма резко и метко критиковал «бахтинопоклонников», включая даже С.Аверинцева, не говоря о В.Н.Турбине и др., при этом нисколько не стеснялся в весьма желчных оценках³. Я тогда слегка сдерживал его, заботясь о «диссертабельности» сочинения своего аспиранта, но внутренне очень радовался его независимой позиции и полной свободе от «бахтиномании».

И поскольку предметом этой главы является не теория Бахтина как таковая в ее целом и во всех её аспектах, а только выяснение главного направления его методологического поиска в 20-е годы, то я ограничусь в основном лишь тем, что сам же и написал об этом еще в своей кандидатской диссертации в начале 60-х годов (я работал над ней, будучи аспирантом, в 1963 - 1966 гг.). Это было в то время, когда только еще начиналось новое «открытие Бахтина», когда благодаря Вадиму Кожинову⁴этот крупнейший ученый ХХ в. был вырван из безвестности и стал знаменитым в результате переиздания в 1963 году его книги 1929 года о Достоевском.

В то самое время я работал над диссертацией «Проблема жанра в литературоведении и критике 20-х годов», и логика моей работы и моей темы неизбежно вывела меня сначала на книгу П.Н.Медведева «Формальный метод в литературоведении», а затем и на книгу Бахтина «Проблемы творчества Достоевского», поскольку ее предметом был именно жанрромана Достоевского, а в книге Медведева как раз проблемажанрабыла рассмотрена не только в критическом по отношению к формалистической его трактовке, но и в позитивном плане наиболее подробно.

Я тогда самым тщательным образом сравнил книгу Бахтина с книгой Медведева, а первое издание книги о Достоевском с ее переизданием в 1963 г. и сделал вывод о необычайной близостиработ Бахтина и Медведева с точки зренияметодологической. Это было тогда, когда книга «Формальный метод в литературоведении» еще совершенно не привлекала ничьего внимания, а мысль о ее принадлежности Бахтину никем не высказывалась (это произошло позже, в 70-х гг.). Я тоже не подозревал о возможности авторства Бахтина (и до сих пор в него не верю). Тогда еще не было никакой «бахтиномании», и для меня книга Бахтина (как и Медведева) была точно таким же «объектом исследования», как работы формалистов и социологов. Но в то же время книги их, которые я тогда обнаружил в «спецхране» нашей областной библиотеки, оказались для меня просто драгоценной находкой, которая позволила мне выстроить концепцию диссертации, завершив анализом методологии и теории жанра Медведева и Бахтина, которые я определил для себя как наивысшую точку теоретического развития литературоведения 20-х годов, свое исследование формалистических и социологических его теорий. Именно такую оценку работ Медведева и Бахтина – как методологической и теоретической вершины 20-х годов – я дал тогда в своей диссертации.

В то время, разумеется, никто еще не знал о существовании неопубликованных работ Бахтина 20-х годов («Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» и «Автор и герой в эстетической деятельности»; первая была впервые опубликована в 1976, вторая в 1986 гг.). Рукописи их в те годы лежали в чемодане, в чулане, в подвале бахтинского дома в Саранске. Поэтому они не могли войти в круг исследуемых источников, хотя вряд ли изменили бы существенно концепцию моей работы, если бы я был знаком с этими исследованиями тогда, в первой половине 60-х гг.

И поэтому здесь я хочу в основном только повторитьто, что написал о методологическом поиске Медведева – Бахтина тогда, в молодости, в своей аспирантской работе. И потому, что контексте нашей темы (история методологий) этого достаточно, и потому, что в принципе не вижу никакой необходимости свои тогдашние оценки сколько-нибудь существенно корректировать сейчас (это не значит, что читатель должен с ними соглашаться). Мне не хочется разрушать и переделывать этот текст сейчас еще по двум причинам: 1) потому что на содержание тогдашней моей работы не оказало и не могло оказать влияния никакое «бахтиноведение» – просто потому, что его еще не существовало; 2) потому, что данный в ней анализ «бахтинско-медведевской теории» был результатом рассмотрения этих работ в контексте развития литературоведческой мысли 20-х годов, как один из ее логичных, закономерных этапов и итогов, а не как некая «благая весть», свалившаяся неведомо откуда (а именно так новое «явление Бахтина» было воспринято в 60-х годах всеми теми, а их было большинство, кто не видел связи этих работ с логикой развития литературоведческой мысли 20-х годов). Я же видел Бахтина тогдаиначев силу самого характера своей научной работы, т.е. именно как явление 20-х годов, и смотрел на него изнутри этих 20-х (правда, только как на автора одной книги о Достоевском).

Таким образом, нижеследующий текст этой главы будет представлять собой отрывок из моей кандидатской диссертации «Проблема жанра в литературоведении и критике 1920-х гг.» (Горький, 1966), а сегодняшниекомментарии, будут даны в тексте и в подстрочных примечанияхкурсивом.