3.2. "Формально-социологический метод" б.Арватова

Б. Арватов представляет собой чрезвычайно характерную и колоритную для 20-х годов фигуру. Будучи одним из главных теоретиков ЛЕФа (многие положения лефовской теории были впервые сформулированы и развиты в его работах, хотя формально он в эту группу не входил), Арватов в то же время выступил с попыткой создания особой теоретической системы «формально-социологического метода», которую предлагал положить в основу литературоведческой методологии. Общее направление этой системы было то же, что и у Сакулина – примирение формалистических и социологических принципов (недаром, говоря о «смычке между формалистами и социологами», П.Сакулин писал об Арватове как о «строгом марксисте», который «с успехом применяет формально-социологический метод к явлениям искусства и литературы»¹).

Главное отличие методологии Арватова от метода Сакулина, который действительно всеми силами пытался найти искомый «синтез» (другое дело, что это не удавалось), – в том, что эта теория представляет собой по существу формалистическую доктрину ОПОЯЗа, взятую почти во всей ее чистоте, и механически соединенную в то же время с прямолинейным вульгарно-социологическим ее истолкованием. Иначе говоря, объект изучения – литература – представляется Б.Арватову «чистой формой», которая подчинена и развивается, однако, не по имманентным законам, согласно ОПОЯЗовской доктрине, а по законам «каузальным» (если использовать сакулинский термин), т.е. эта «чистая форма» прямо и непосредственно социологически обусловлена.

Как и в других рассмотренных выше концепциях, в системе Арватова камнем преткновения оказалась проблема формы и содержания. Он, подобно формалистам, отказывается от самой постановкиэтой проблемы, считая ее «эстетическим дуализмом»², и, в то же время, подобно тем же формалистам, разумеется,решаетее вполне определенным образом – отрицая содержание вообще и становясь тем самым на точку зрения крайнего формализма. Положение о том, будто содержание «определяет» форму, Арватов считает «явно антинаучным и неверным» и обрушивает свой гнев на марксистское искусствознание за то, что оно придерживается этой позиции. «Как известно, – пишет он, – марксистское искусствознание пока не существует. Большинство марксистских работ по теории искусства обычно исходит из какой-нибудь буржуазной, догматически воспринятой точки зрения, преподнесенной в социологическом «окружении». Если касаться частностей, то достаточно указать на господствующую среди марксистов теорию насчет «содержания», «определяющего» форму, – эта теория составляет альфу и омегу немецкой и французской неокантианской эстетики»³.

Естественно, что на долю литературы как предмета литературоведения оставляется только «чистая форма», и Б.Арватов то и дело повторяет чисто «опоязовские» тезисы такого рода: «Поскольку всякое художественное произведение есть система приемов, постольку точно так же идеи реализуются в романах в качестве приемов. Практически, в быту живущая идея есть для художника материал, который перестраивается им в прием»¹. «Искусство есть система приемов в изобразительно-выдуманных жанрах»².

Строя систему литературоведческих понятий на основе формальной доктрины ОПОЯЗа, Б.Арватов отдает дань социологии только в двух пунктах. Во-первых, он отвергает идею имманентности развития искусства и утверждает, что «изменение поэтических форм есть функция изменения форм социальных»³. Во-вторых, чтобы эту установку осуществить на практике и поставить развитие «чистой формы» в зависимость от изменения социально-экономических условий, он отбрасывает опоязовскую идею о самоцельности литературы и заявляет, что искусство имеет цель – цельвосполненияжизни: «Писатель-художник не изображает действительные события, а изобретает, фантазирует, и в этом именно весь смысл его творчества. Он создает якобы существующие миры, внешне похожие или непохожие на мир реальный, но всегда и во всяком произведении – противопоставленные действительности. Социальное значение такого искусства огромно, и заключается оно в том, что художник восполняет людям неорганизованные, неосуществленные в их жизни потребности. Художник-изобразитель в воображении делает гармонично-выразительным, "захватывающим", "красивым" все то, что люди не умеют организовать, творчески передать на самом деле»⁴.

В соответствии с этим, заимствуя понятия о структуре художественного произведения и о жанре целиком из ОПОЯЗовской поэтики, Арватов ставит развитие литературных форм, в том числе (и даже в первую очередь) жанров в прямую зависимость от изменения производственно-экономических факторов. Как это выглядит конкретно?

Основной закон литературного формообразования, согласно «формально-социологическому методу», сводится к тому, что «материал и структура литературного продукта определяется общественным способом его производства и общественным способом его потребления»⁵. К примеру, процесс возникновения романа выглядит следующим образом.

В эпоху Державина – Пушкина в литературе господствовали «крупные поэтические жанры» (ода, поэма). Русская поэзия была «литературной производственной системой, обслуживающей придворную верхушку». Поэты состояли при дворе, там же на празднествах и прочих особо торжественных бытовых церемониях декламировали свои произведения. Устно произносимое стихотворение-речь могло быть только большойформой (почему – не объясняется), и эта форма сохранилась позднее, приняв вид поэмы, романтико-экзотическая тематика которой была рассчитана на сравнительно узкий круг потребителей. «Полуфеодальный, частично коллективизированный быт, связанный знакомствами, родством, службой, связями и пр., способствовал общественно-коллективному потреблению повествовательного сюжета»¹. Но в следующий период, когда начинается развитие капитализма, промышленно-товарного хозяйства, когда появляются разночинцы-интеллигенты и происходит рост городов, становление и укрепление буржуазии «с ее индивидуально-семейным укладом, семейственностью, комнатно-квартирным уютом», – в такое время «большая поэтическая форма не могла просуществовать: сообразно новым общественным потребностям она приняла иной характер, что для поэзии означало переход к маленькому, быстро прочитываемому, сиюминутному, комнатному стихотворению: за Пушкиным пришел Тютчев»². Большая форма сохранилась, но в другом виде – «квартирному потреблению», предполагавшему не устное исполнение, а чтение про себя, больше соответствовала проза, чем стихи, – и в результате возникает и укрепляется прозаический роман.

Такого рода вульгаризаторские рассуждения, по степени вульгаризации даже превосходившие упростительские схемы Переверзева или Фриче, и составляли «социологическую» добавку к формалистической доктрине в системе Б.Арватова. В целом эта теория представляла собой типичную «эклектическую похлебку» и могла претендовать на звание научной, да к тому же марксистской, еще менее, чем унылый догматизм вульгарных социологов, столь презираемых Б.Арватовым за «теорию содержания». Тем не менее она существовала и даже имела немало сторонников в лице так называемых «форсоцев».