О некоторых формах критики учения и.П. Павлова1

Настоящее сообщение должно осветить некоторые вопросы, касающиеся учения И.П. Павлова и составляющие предмет довольно частых обсуждений и критических замечаний как в литературе, так и в отдельных частных беседах.

Мне кажется, что разъяснение и выработка определенной точки зрения на эти вопросы имеют большое значение как для правильной оценки значения и роли учения Ивана Петровича о высшей нервной деятельности, так и для более успешного дальнейшего развития и разработки этого учения, которое с самого начала своего возникновения встречало известную оппозицию со стороны значительной части научных работников. Постепенно оно начало крепнуть, развиваться, – само бурное развитие его замаскировало критическое к нему отношение. Но в последние годы, уже после смерти Ивана Петровича, снова начали появляться отдельные критические замечания.

Еще недавно П.С. Купалов выступил в одном из заседаний Физиологического общества им. Сеченова со специальным докладом о критике учения Павлова. Я не собираюсь повторять те совершенно правильные установки, которые дал Петр Степанович в своем докладе и которые касались идеологической стороны. Я остановлюсь на некоторых других пунктах, которые имеют не только теоретическое значение, но представляют и практический интерес с точки зрения дальнейшего развития учения Ивана Петровича.

Эти критические замечания не всегда носят какой-нибудь враждебный или отрицательный характер. Очень часто они высказываются в форме доброжелательных указаний, сожалений, соболезнований по поводу того, что то или другое якобы не учитывалось Иваном Петровичем, не учитывается и его учениками и последователями. Одно из замечаний, которое делают критики учения Ивана Петровича, касается вопроса о взаимоотношениях между учением об условных рефлексах и остальной, так называемой «большой физиологией», в частности физиологией нервной системы.

Это замечание заключается в том, что учение Ивана Петровича об условных рефлексах развивается якобы в полном отрыве от остальной физиологии нервной системы и в силу этого является совершенно изолированным и мало интересным для большинства физиологов. Тут же указывают, что якобы это учение излагается в таких выражениях, с такой терминологией, которая ничего общего не имеет с терминологией общефизиологической, в результате чего работы школы Ивана Петровича остаются даже малопонятными физиологам и врачам.

Второе существенное замечание касается того же, в сущности, вопроса, но высказывается в диаметрально противоположном смысле. Именно, Ивана Петровича и его последователей упрекают в том, что учение об условных рефлексах представляет собой попытку распространить на самые высшие формы деятельности человеческого мозга, на его психическую деятельность, те закономерности, которые установлены для элементарнейших процессов нервной физиологии и разработаны на таких примитивных и простых объектах, как нервное волокно или спинальная рефлекторная дуга.

Третий пункт критических замечаний касается вопроса о том, что Иван Петрович так же, как И.М. Сеченов, пытался рассматривать явления с точки зрения рефлекторной теории и не дошел в своем учении до понятия интеграции и не мог оценить той интегративной роли, которая принадлежит большим полушариям головного мозга и которая отличает деятельность больших полушарий от деятельности остальных отделов нервной системы.

Наконец, последний вопрос, который занимает критиков, – это вопрос о специфичности. Он непосредственно вытекает из предыдущего пункта. Вопрос о специфичности процессов, разыгрывающихся в нервной системе и опять-таки отличающих корковую деятельность от всех остальных форм нервной деятельности.

Вот на этих пунктах мне и хочется остановить на короткое время ваше внимание для того, чтобы показать, в какой мере они являются основательными, в какой мере эти замечания оправдываются действительностью и в какой мере они могут подорвать учение Ивана Петровича.

Начну с первого вопроса. Действительно ли учение об условных рефлексах создано Иваном Петровичем и развивается нами, его последователями, в полном отрыве от остальной физиологии нервной системы? Правильно ли замечание, что терминология, которой придерживался Иван Петрович, является чуждой остальной физиологии и потому делает его учение недоступным для большинства физиологов?

Вы хорошо знаете, что Иван Петрович ввел, в сущности, как коренной принцип своего учения учение о детерминированности деятельности человеческого организма и организма животного, понятие о рефлексе, рефлекторную теорию. Оценка поведения и различных форм деятельности человека и животных как более или менее сложных условно-рефлекторных реакций, переплетающихся с врожденными рефлекторными реакциями, интересовала Павлова именно с точки зрения детерминизма как обязательного условия деятельности нервной системы. Как последовательный материалист он не мог себе представить, чтобы деятельность организма протекала вне зависимости от воздействий внешнего мира, внешнего для центральной нервной системы, т.е. слагающегося из явлений, внешних для целого организма, и явлений, внешних только для центральной нервной системы, но возникающих внутри самого организма в результате деятельности его органов, изменений, связанных с ними, и т.д. Вся совокупность афферентных импульсов, которые притекают к центральной нервной системе, обусловливает либо возникновение тех или иных форм деятельности, либо изменение хода деятельности, которая уже имела место, – все это рефлекторные ответы на те или иные раздражения. Таким образом вся деятельность организма оказывается детерминированной, определенно стоящей в связи со всеми событиями окружающего мира. Таким образом организм рассматривается как нечто входящее в сложную систему природы и не подчиненное каким бы то ни было трансцендентным явлениям.

Какие же основные процессы принимал Иван Петрович за основу своего учения? Он принял рефлекторный акт; относительно этого рефлекторного акта он принял все те положения, которые были установлены в физиологии до него, и ввел только новый принцип разделения всей рефлекторной деятельности организма на две большие категории: на категорию врожденных, наследственно передаваемых рефлекторных актов и на категорию рефлексов, строящихся в процессе индивидуальной жизни организма и носящих поэтому временный, условный характер. Новая терминология, которой придерживался Иван Петрович, свелась к установлению нового термина «условный рефлекс», в основе которого лежит возникновение «временной связи», временной функциональной связи между различными отделами нервной системы. Как вы видите, ничего, выходящего за рамки обычного естествознания, за рамки обычной физиологии, тут пока еще нет.

Какие процессы положил Иван Петрович в основу объяснения возникновения приобретенных форм поведения, приобретенных рефлекторных актов? Процесс установления связи между одновременно возбужденными очагами нервной системы. Для того, чтобы понять такое установление временной связи, установление функциональной связи, Иван Петрович взял за основу процесс иррадиации возбуждения из каждого очага, к которому притекли те или иные афферентные импульсы. Вот это понятие иррадиации возбуждения – понятие старое, понятие, установленное в физиологии еще с конца 40-х годов прошлого столетия и прочно укоренившееся в физиологии. Этот элементарный физиологический процесс растекания возбуждения из одного участка – из возбужденного очага – в другие отделы нервной системы был принят Иваном Петровичем. В результате иррадиации возбуждения из двух очагов и встречи иррадиирующих волн возбуждения друг с другом может установиться связь между этими очагами.

Второй процесс, который Иван Петрович принял уже в более поздние годы своей работы, – процесс индукции. Является ли этот процесс чуждым основной физиологии нервной системы? Нет. Понятие индукции было введено еще в 70-х годах прошлого столетия Герингом для объяснения целого ряда явлений в органах чувств, в частности в органе зрения, и представляло собой обозначение процесса, который заключается в том, что возбужденный очаг создает вокруг себя очаги торможения, заторможенный же очаг вызывает вокруг себя очаги возбуждения. Речь идет о взаимодействии отделов нервной системы, участков нервной системы между собой. Этот процесс индукции, установленный в деятельности органов чувств, позже был обнаружен в деятельности спинного мозга при изучении спинальных рефлексов и очень прочно вошел в общую физиологию нервной системы.

Таким образом, использование этих двух процессов отнюдь не является чем-либо, отрывающим физиологию условных рефлексов от остальной физиологии нервной системы: Два кардинальных процесса, которые лежат в основе и выработки условных рефлексов, и перестройки их, и установления взаимодействия между ними и остальной, врожденной, унаследованной деятельностью организма, были взяты Иваном Петровичем из сложившейся до него физиологии нервной системы. Как мы все хорошо знаем, процесс возбуждения давно был признан в физиологии и всегда составлял основу учения о нервных процес­сах; процесс торможения был впервые обнаружен в нервной системе у нас в стране И.М. Сеченовым, он вошел в физиологию нервной системы как непреложный факт, как процесс, который неразрывно связан с всякой деятельностью нервной системы, как процесс, который не может быть изъят ни из одного наипростейшего нервного акта. Таким образом, признание этих двух процессов и их взаимодействия не представляет ничего такого, что делало бы физиологию условных рефлексов оторванной от общей физиологии.

Но что же внес нового Иван Петрович? Иван Петрович доказал возможность постоянной смены форм ответных деятельностей организма, постоянной перестройки рефлекторных актов, установления все более и более усложняющихся их взаимоотношений и постоянной борьбы двух противоположных тенденций – явлений установления новых связей и явлений упрятывания или затормаживания этих связей, ликвидации их или, вернее, маскировки их, в результате чего они приобретают временный характер. И самый временный характер условно-рефлекторной деятельности Иван Петрович истолковал как результат выработки тормозного процесса. Таким образом, он дополнил существовавшие представления указанием на взаимоотношения унаследованные, врожденные и взаимоотношения, вырабатывающиеся в процессе индивидуальной жизни. Вот за счет вырабатывающегося торможения, которому он дал название «внутреннее торможение», Павлов объясняет все то уточнение нервной деятельности, которое характеризует животные организмы и которое принимает все более и более совершенный характер по мере повышения организмов по филогенетической лестнице и по мере усложнения всей организации живого организма. Итак, если бы даже были основания упрекать в чем-либо Ивана Петровича, то уж никак нельзя упрекнуть его в том, что он работал в отрыве от современной физиологии нервной системы.

В чем же упрекают его другие? Упрекают в том, что он пользуется именно этими элементарными процессами нервной системы и пользуется элементарными обозначениями актов для того, чтобы истолковать высшие формы проявления нервной деятельности организма, что он позволяет себе переносить на кору головного мозга – особый, высший орган – то, что констатировано на нервном волокне, констатировано на спинномозговых приборах, констатировано на стволовых отделах мозга, именно понятие рефлекса, в первую очередь. Ставят вопрос о том, что между рефлекторной и этой высшей нервной деятельностью нужно видеть принципиальную разницу, чисто физиологическую принципиальную разницу, на том основании, что одна представляет собою рефлекторные акты, а другая представляет собою акты интеграции. Очень хорошее слово «интеграция» было применено в физиологии когда-то для того, чтобы охарактеризовать наиболее важную роль нервной системы вообще – именно, объединение, установление целостности, потому что организмы не представляют собою простого конгломерата органов, простого механического объединения их. Органы находятся в постоянных взаимодействиях друг с другом и представляют собой единый, цельный организм. Эта целостность создана за счет двух систем, объединяющих органы между собой и устанавливающих между ними взаимодействие. Мы говорим о взаимодействии, осуществляющемся через перенос соков в организме (крови, лимфы) и обеспечивающем таким образом химическое взаимодействие органов и тканей, и говорим о нервной связи, которая создает возможность чрезвычайно утонченной, чрезвычайно дифференцированной передачи влияний с одной части тела на другую, с рецепторных воспринимающих пунктов поверхности тела на центральную нервную систему и через нее на рабочие аппараты, и дает возможность изолированного проведения возбуждения и очень утонченной, уточненной реакции.

Это понятие интеграции было в первую очередь проанализировано на спинальных рефлексах, затем на рефлексах стволовой части мозга.

Учение об условных рефлексах представляет собою случай, когда мы подвергаем изучению наивысшую, наиболее совершенную на данном этапе форму интеграции, т.е. использование существующего аппарата нервной системы для установления новых и новых, отличающих один индивидуум от другого форм взаимодействия и комбинаций деятельности тех или иных органов с теми воздействиями, которые на данный организм влияют.

Следовательно, нужно ли разъединять, отрывать друг от друга такие понятия, как рефлекторная деятельность, координация и интеграция? Некоторым очень хочется провести разницу между рефлекторной деятельностью и координацией, между координацией и интеграцией. Нужно ли это, и какой можно найти критерий для того, чтобы эти понятия друг от друга отделить? Надо ясно представлять себе, что речь идет об одних и тех же проявлениях деятельности нервной системы, но оцениваемых с различных точек зрения. Мы говорим об интеграции, об интегративной деятельности нервной системы, когда оцениваем роль последней в деле объединения органов и тканей в единое целое, в организм, в деле установления функциональных связей и взаимодействия частей организма между собой и организма в целом с окружающей средой, как физической, так и социальной.

Мы говорим о рефлексах, безусловных или условных, врожденных или приобретенных, простых или сложных, о рефлекторной деятельности во всех ее разнообразных проявлениях, когда оцениваем нервную деятельность с точки зрения механизма, лежащего в основе интеграции. Наконец, мы говорим о координации, о координированности, когда оцениваем характер нервной деятельности о точки зрения упорядоченности, согласованности работы частей в пространстве и во времени. Итак, интегративная роль, рефлекторный механизм и координированный характер определяют наши представления о деятельности нервной системы в целом. Само собой понятно, что мы имеем дело со все усложняющимися как в филогенезе, так и в онтогенезе формами интеграции, рефлекторных актов и их координации, но все эти три показателя остаются неразрывно связанными и характеризующими любой уровень деятельности нервной системы.

В старых учебниках физиологии мы находим утверждения, что спинной мозг является органом рефлекторной деятельности, а мозжечок является органом координации, в силу того что при повреждении мозжечка наблюдались известные нарушения координации двигательных актов. Да, эти нарушения существуют, но можно ли отрывать понятие координации от понятия рефлекса, можно ли представить себе рефлекс некоординированный и, с другой стороны, координацию вне каких-либо актов, осуществляющихся при посредстве нервной системы? Опять-таки, на это ответ дан и в старой физиологии, в основной физиологии нервной системы, и в учении Ивана Петровича. Понятие простого рефлекса – «выдуманное» понятие, применяемое нами для того, чтобы проще представить себе явления и изучить отдельные, частные стороны процесса. Но можно ли себе представить, чтобы в целом животном организме какой-нибудь рефлекс протекал так, чтобы это не коснулось всех других частей организма? Мы сейчас совершенно твердо стоим на той точке зрения, что ни одно раздражение не может подействовать на какой бы то ни было воспринимающий пункт организма без того, чтобы произошли сдвиги во всем организме, именно в силу той широкой иррадиации возбуждения, о которой я говорил в начале статьи. Все части центральной нервной системы оказываются вовлеченными, если на какую-либо точку организма подействует какой-нибудь раздражитель. Следовательно, обязательный суммарный ответ нервной системы – факт совершенно бесспорный. Но из этого не следует, что в этом суммарном эффекте отсутствует координация. Благодаря процессу торможения, которое одновременно с возбуждением возникает во всех отделах нервной системы и с этим возбуждением взаимодействует, устанавливаются как в низших, так и в высших отделах центральной нервной системы определенные мозаичные картины из участков с превалирующим процессом возбуждения или превалирующим процессом торможения, в результате чего ответная деятельность организма носит упорядоченный, слаженный характер, без механической борьбы органов между собою.

Вот эта слаженность и представляет собой то, что обозначают словом «координация», а «обобщенность» реакции, наличие ответных эффектов в очень отдаленных друг от друга частях организма, целостность работы частей единого организма есть то, что определяется интеграцией. И координация и интеграция характеризуют объединяющую роль центральной нервной системы, которая не дает возможности какой-нибудь частной деятельности организма вызвать большие нарушения в организме и сейчас же создает целый ряд новых ответных реакций, которые, складываясь в известные цепи, приводят в конце концов организм или к новому состоянию, или к восстановлению исходного состояния. Опять-таки, мы здесь имеем дело с возникновением возбуждения и торможения, иррадиации и индукции, индукции одновременной и индукции последовательной, которая ведет к смене возбуждения торможением и наоборот, и, наконец, имеем дело еще с другим важным, явлением – с взаимодействием тех импульсов, которые притекают к центральной нервной системе со стороны различных рецепторных поверхностей.

Прежде всего мы должны считаться с тем, что никогда и ни на одно мгновение организм не остается свободным от воздействия внешней среды. Каждый день, в каждое мгновение мы подвергаемся воздействию и световых потоков, и звуковых потоков, и тепловых потоков, и непосредственного соприкосновения с нами среды, в смысле давления, температуры, влажности и т.д. Непрерывно наша нервная система получает импульсы и со стороны наших внутренних органов, и, следовательно, создается какой-то общий фон возбуждения, который ведет к определенному состоянию отдельных органов и дает в конце концов какую-то картину исходного положения и состояния организма. Если внезапно произойдет в окружающей среде или внутри организма какое-либо явление или отклонение, стоящее выше порога возбуждения каких-либо рецепторов, то оно вызовет те или иные ответные реакции, но все это совершается с большой слаженностью и с обязательным участием в большей или меньшей степени всего организма.

Таким образом, интегрирующая роль нервной системы обнаруживается на каждом шагу. Любой спинальный рефлекторный акт уже несет в себе и элементы координации и элементы интеграции, и думать, что существуют аппараты, которые ведают только координацией, в отличие от рефлекторных аппаратов, и что существуют аппараты интеграции, не связанные с аппаратами координации, – это совершенная фантазия, это отрыв от действительности и стремление своими выдуманными словами заменить действительные явления природы. От этого греха нужно быть всегда свободными, и нужно только твердо помнить, что и координационные отношения и явления интеграции представляют собой явления, изменяющиеся и все более и более усложняющиеся в процессе развития организмов как в филогенезе, так и в онтогенезе. Вся нервная деятельность, как бы она сложна ни была, несет в себе все те основные элементы, которые характеризуют простую деятельность, и всякая простая деятельность является примитивным прообразом тех сложных отношений, которые возникают в результате усложнения нервной системы, усложнения всего организма и усложнения его взаимоотношений с окружающей средой.

Разрешите остановиться на вопросе о специфичности, которая неразрывно связана с вопросом об интегрирующей роли.

Некоторые думают, что нельзя переносить на корковую деятельность, на высший отдел центральной нервной системы, те закономерности, которые характерны для простых нервных аппаратов, в частности для спинного мозга и в особенности для нервного волокна. Между тем, мы хорошо знаем, что не кому иному как нашему же великому соотечественнику Н.Е. Введенскому принадлежат замечательные исследования, проведенные почти целиком на нервном волокне и позволяющие в деятельности нервного волокна увидеть целый ряд явлений, которые могут служить основой для истолкования как особенностей рефлекторных актов, так и особенностей даже наивысших проявлений нервной деятельности.

Н.Е. Введенскому удалось установить на простом нервно-мышечном приборе наряду с возбуждением и явления торможения. Оказывается, что для торможения вовсе не нужно иметь целый рефлекторный прибор, состоящий из нескольких невронов, с многочисленными клеточными телами, с синапсами и т.д. На крохотном участке нервного волокна, 2-3 см протяжением, можно обнаружить все те процессы, о которых я выше напомнил, можно увидеть возникновение возбуждения, можно увидеть взаимодействие между возбуждением и торможением, можно увидеть нарушения проведения, можно наблюдать переход тормозных явлений в возбуждение и наоборот. Мало того, можно увидеть явления взаимоотношений между отдельными участками нервного волокна не только в форме передачи возбуждения по ходу нервных волокон, но и в форме возникновения в отдаленных от раздражаемого пункта, участках таких явлений, которые дают право проводить полную аналогию с явлениями индукции. Если еще за несколько десятков лет до Н.Е. Введенского было показано возникновение электротонических изменений возбудимости в нервном волокне, связанных с действием постоянного электрического тока и носящих противоположный характер на двух полюсах, то Н.Е. Введенскому и его сотрудникам удалось показать, что процессы у каждого из электродов носят динамический характер, что они не представляют чего-то стационарного (стационарного повышения или стационарного понижения возбудимости); а что на каждом из электродов процесс начинает приобретать количественно различное выражение и что вместе с тем обнаруживается качественный переход явлений. Чрезвычайно красиво это было формулировано учеником Н.Е. Введенского Н.Я. Пэрна в его диссертации словами, что «не тем характеризуется катэлектротон, что наступает повышение возбудимости в области катода, но характеризуется тем, что это повышение возбудимости непрерывно связано с падением возбудимости и переходит в катодную депрессию». Что после снятия катода обнаруживается депрессия, это было известно давно, но что эта катодическая депрессия развивается уже в процессе действия катода, что она представляет собой непрерывный переход от повышения возбудимости к понижению возбудимости, – было установлено Пэрна, и это дает нам определенное основание видеть в этом элементарном процессе прообраз того явления, которое в физиологии центральной нервной системы и в физиологии органов чувств известно под названием «последовательной или сукцессивной индукции». А если мы разберем этот цикл работ Введенского и Пэрна несколько дальше, то увидим, что ими обнаружены и отдаленные явления по обе стороны от катода и анода, явления, которые носят противоположный характер: если на катоде повышена возбудимость, то где-то в отдалении возбудимость падает; если на аноде возбудимость понижена, то где-то в отдалении возбудимость повышена. Электротонизированные участки характеризуются тем, что вокруг них всегда создается поле противоположного состояния.

Это и есть та одновременная, или симультанная, индукция, которая характерна для деятельности всего нервного прибора. Одновременная индукция была первоначально обнаружена в физиологии зрения. Без этой индукции было бы невозможно то утонченное видение, которое характеризует глаз животных, в особенности глаз человека, дающее нам возможность замечать тончайшие детали, несмотря на наличие целого ряда физических дефектов в оптической системе глаза, несмотря на крайнее несовершенство тех образов, которые возникают под влиянием света на сетчатке.

Эти факты заставляют нас задуматься над вопросом, справедливо ли замечание, что нельзя переносить явления с простых объектов на сложные, что нельзя переносить общие положения физиологии нервной системы на высшие формы деятельности человеческого мозга.

Оказывается, что это не так: все те основные процессы, которые нас занимают и которые дают нам возможность блестяще истолковать различные случаи и формы нервной деятельности высшего органа, находят свое первоначальное проявление в нервном волокне. В самих нервных волокнах под влиянием определенных внешних воздействий могут возникать состояния, которые носят характер парабиотических явлений, которые создают блокаду передачи возбуждения с одних участков нерва на другие и могут быть истолкованы как искусственно возникшие препоны для перехода возбуждения с одного из отделов нервного элемента на другие отделы того же нервного элемента.

Это обстоятельство является чрезвычайно важным, потому что в настоящее время существует чрезмерное увлечение и тенденция к крайне одностороннему объяснению тех или иных фактов при истолковании тех процессов, которые разыгрываются в центральной нервной системе.

В физиологии давно установлены два термина: «перикарион» – для обозначения клеточного тела и «синапс» – для обозначения места контакта одного неврона с другим невроном или неврона с рабочим органом. Этой структуре или этому образованию придавал большое значение Н.Е. Введенский и приписывал многие особенности передачи с нерва на мышцу именно этому контактному прибору. И мы знаем, что изучение невральной области мышечного волокна дало нам очень много в деле понимания физиологических процессов, разыгрывающихся в нервно-мышечной системе. Перенос этих данных на межневронные связи тоже сыграл очень большую роль. Но сейчас существует тенденция – решительно все, что происходит в нормальном и патологическом мозгу животных или человека, связывать непременно с синапсом. При этом забывают, что нервное волокно само по себе представляет чрезвычайно сложный и сложно функционирующий аппарат, что существует тело нервной клетки, с очень сложными химическими реакциями, с очень сложными функциональными проявлениями, которые констатируются и под микроскопом, а между тем всё пытаются свести к синапсам. Я отнюдь не отрицаю роли синапсов и приписываю им очень большое значение и в деле передачи возбуждения с одних отделов нервной системы на другие, и в возникновении блокады, и в затруднении передачи, и т.д., но учение Введенского дает нам основания думать, что в определенных случаях, при определенных обстоятельствах, как под влиянием физических условий внутри черепной полости, так и под влиянием тех химических агентов, которые иногда накапливаются в чрезмерных количествах в центральной нервной системе, могут возникать те изменения в нервных волокнах, которые Введенский характеризовал как парабиотическое состояние. И, следовательно, можно себе представить и такие формы нарушения передачи, которые никакого отношения к синапсам не имеют и которые могут рассматриваться как патологические состояния самих нервных волокон, причем патологические состояния во многих случаях мимолетные, обратимые и дающие возможность даже дополнить определенную нормальную регуляцию за счет изменений состояния проводимости нервных волокон.

Я не хочу этим сказать, что нужно отказаться от теории синапсов, что нужно переключиться на какую-то новую теорию. Сам Иван Петрович скептически относился к преждевременным попыткам очень тонко теоретизировать и во что бы то ни стало сейчас же находить конечное объяснение всем тем данным, которые обнаруживает эксперимент. Наоборот, он старался этого углубленного теоризирования избегать. Он целиком принимал учение Н.Е. Введенского в его фактической части, но был очень осторожен в применении некоторых выводов Николая Евгеньевича в отношении теоретической стороны. И в этом нет ничего плохого. Мы видим сейчас, что все фактические находки Н.Е. Введенского не только являются абсолютно точными и неоспоримыми, но находят себе большое применение и в трактовке целого ряда явлений, разыгрывающихся в отделах нервной системы, обеспечивающих возникновение приобретенных, условных рефлексов и наиболее сложные взаимоотношения между рефлекторными актами. Однако это вовсе не обязывает к тому, чтобы сейчас нам во что бы то ни стало признавать торможение особой формой возбуждения: мы можем его принять как особую форму возбуждения, можем его принять и как фазу возбуждения, можем его принять и за параллельно протекающий процесс, можем принять одновременное возникновение под влиянием одних и тех же факторов двух диаметрально противоположных состояний – возбуждения и торможения, и мы можем признать возникновение явлений, носящих внешне противоположный характер, но вместе с тем никакой противоположности по существу не представляющих, носящих совершенно различный интимный характер. Для того чтобы принять то или иное решение в этом вопросе., сейчас у нас еще нет достаточных оснований, и я даже думаю,, что мы были бы правы, если бы все эти четыре возможности одновременно допустили и, может быть, даже если бы думали, что могут возникнуть еще пятая и шестая возможности, потому что нет никаких оснований все формы возбуждения, все формы торможения, все формы блокировки, путей в центральной нервной системе сводить к одному механизму. Наоборот, можно себе представить, как я говорю, а усложнение процессов в синапсах, и усложнение процессов, в самих нервных волокнах. И недаром Н.Е. Введенский своему учению о парабиозе придавал большое значение именно с той точки зрения, что в нервном волокне путем определенных воздействий может быть создан участок, отличающийся по одному из кардинальных свойств, именно по лабильности, от соседних участков и что путем создания парабиотического участка, можно искусственно создать условия, характеризующие синаптический прибор, как бы искусственный временный синапс. Если с этими взглядами Николая Евгеньевича считаться, то станет понятно, что никакой принципиальной разницы между взглядами Ивана Петровича и Николая Евгеньевича нет и что, наоборот, одно учение как нельзя лучше помогает другому. Итак, имеется полное основание для того, чтобы без боязни использовать данные элементарной, основной физиологии нервной системы для трактовки процессов, происходящих в сложнейших аппаратах центральной нервной системы.

Теперь остается вопрос о специфичности. Как эту специфичность надо понимать? Некоторые критики думают, что в коре головного мозга происходят процессы чрезвычайно сложные, которые сопровождаются определенными субъективными проявлениями и являются в силу этого основой психической деятельности. Совершенно верно. Мы на человеческом организме имеем возможность изучать деятельность нервной системы как по ее объективным проявлениям, так и по ее субъективным проявлениям, по тем ощущениям, восприятиям, которые переживаются нами субъективно и которые составляют основу нашей оценки как окружающего мира, так и своего положения в этом мире, своих взаимоотношений с окружающей средой, как физической, так и социальной. И как будто бы в силу этого нужно признать какой-то полный отрыв корковой деятельности или какой-то части корковой деятельности от остальной физиологии нервной системы. И некоторые склонны думать так, что раз в коре существует такая специфика, то, следовательно, нельзя переносить явления с одних процессов на другие.

Мне кажется, в этом имеется известная коренная ошибка. Дело в том, что о специфике нужно говорить во всех случаях нервной деятельности, и едва ли правильно проводить грани по признаку специфичности по тангенциальной плоскости, расслаивая мозг в этом случае на неспецифичные нервные приборы, не имеющие субъективных проявлений, и специфичные нервные приборы, которые дают субъективные проявления. С таким же основанием, и даже с большим основанием, мы должны рассматривать явления специфичности прежде всего применительно к каждой отдельной афферентной системе. И действительно, если до недавнего времени рассматривали все нервные волокна как единообразные, как совершенно тождественные и сравнивали их с какими-то проводами, то в настоящее время мы имеем бесспорные фактические основания утверждать, что все афферентные волокна, которые приносят импульсы к мозгу, – сначала к спинному, потом к головному, – что все они обладают известной специфичностью. Мы имеем волокна с различной скоростью проведения возбуждения, с различной амплитудой волн, с различным характером протекания волн возбуждения, и мы их делим по порогам возбудимости и по величине хронаксии; точно так же и в эфферентной системе мы тоже обнаруживаем определенные различия, находим неравные волокна с различной скоростью проведения: от 1-2 и до 150-200 м в секунду. Вправе ли мы все эти волокна рассматривать как совершенно единообразные и не должны ли мы признать уже на основании этого какую-то специфичность этих волокон? А дальше, если взять явления регенерации, явления сращения нервов друг с другом, вернее врастания центральных концов в периферические концы, то мы тоже очень хорошо знаем, что существуют системы, которые легко врастают друг в друга, и существуют системы, которые друг в друга не врастают. Следовательно, нужно говорить о каких-то химических отличиях, об отличиях в обмене веществ, которые не позволяют волокнам одного типа врастать в периферические отрезки волокон другого типа. Есть волокна, которые регенерируют, есть волокна, которые не регенерируют, – тоже определенный показатель какой-то специфичности. А если мы обратимся к гистологической и гистохимической картине, то мы обнаружим целый ряд различий в отношении клеток, которые, имея общую внешнюю структуру, имеют различные размеры, различное распределение зернистости, различный характер зерен и различное отношение к красящим веществам. А некоторые методы исследования дают нам возможность думать, что в ближайшем будущем мы в состоянии будем очень точно характеризовать химические особенности отдельных элементов, входящих в состав нашей нервной системы.

Следовательно, говоря о специфичности, мы должны думать о том, что всякая система является до известной степени специфичной, что она до известной степени отлична от других афферентных систем и что те внутрицентральные нервные приборы, которые мы называем «вставочными невронами», «ассоциационными невронами» и т.д. и которые все больше и больше увеличиваются в числе по мере усложнения рефлекторных приборов, все являются до известной степени специфичными. Мы должны мечтать о том, чтобы получить возможность химическими и физическими путями установить качественные отличия этих элементов и на основе этого прийти к пониманию того, что характеризует функциональные особенности отдельных афферентных систем и отдельных частей центральной нервной системы.

Дальше встает вопрос: можем ли мы точно определить при данном состоянии наших знаний, где возникают субъективные ощущения, где они не возникают, и нельзя ли себе представить, что те нервные приборы, которые у нас, как нам кажется, не связаны с субъективными переживаниями, у других представителей животного царства уже связаны с возникновением субъективных ощущений? Где начинается эта тангенциальная' дифференцировка, мы в настоящее время еще не знаем, а между тем это имеет большое значение. Вот тут опять-таки мы наталкиваемся на вопрос о том, имеем ли мы право переносить с тех аппаратов, которые не сопровождаются в своей деятельности субъективными переживаниями, на те аппараты, которые дают субъективные переживания? В этом отношении я должен высказать с полной определенностью положение, что нужно строго дифференцировать две стороны нервного процесса. Это, с одной стороны, динамику установления связей, динамику передачи возбуждения, динамику установления взаимоотношений между отдельными частями центральной нервной системы и в результате этого – установление координационных отношений, установление интеграции, с другой стороны – качественные отличия в химическом составе, обмене веществ и функциональной специфичности нервных элементов. Первые – это общие закономерности, которые могут быть во многом совершенно общими для всех аппаратов, для всех частей центральной нервной системы. Так узкоколейные и ширококолейные железные дороги не представляют между собой принципиального различия, так быстроходные и тихоходные паровозы не представляют принципиальной разницы – и тут и там мы имеем дело с паровозами, с железными дорогами, с транспортным аппаратом и т.д. Но если вы захотите качественно их оценивать, то, конечно, вы увидите очень большую качественную разницу. Тепловоз, электровоз, паровоз – это все разные машины; хотя динамика их эксплоатации остается одинаковой, но количественный выход и качественные показатели совершенно различные. И мы должны помнить о том, что одно дело, когда мы говорим о динамике нервных процессов, о которой говорил Иван Петрович и которой он занимался, о динамике усложнения нервных процессов, есть, полное основание и полное право пользоваться теми закономерностями, которые установлены для нервных приборов вообще. Вот если бы Иван Петрович захотел от этого перейти к изучению качественных отличий отдельных систем и отдельных форм реагирования, он заговорил бы тоже о специфичности. Он ее, конечно, и учитывал, но он этой стороной дела не занимался, эту сторону дела он оставил для будущего. В настоящее время мы и заняты этим вопросом. Сейчас настало время осуществить план, намеченный Павловым в 1908 г., когда он предложил мне усовершенствоваться в области физиологии органов чувств.

Чрезвычайно важно отметить, что В.И. Ленин включал физиологию органов чувств и психологию в «... те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика».¹

Вот тут – вопрос чрезвычайно острый. Тут опять-таки возможны различные подходы, которые требуют от нас точного знания физиологии органов чувств и сопоставления с теми закономерностями, которые открыло и продолжает открывать учение Ивана Петровича. Тут чрезвычайно важный вопрос: можно ли эти явления сопоставлять друг с другом или нет? Наше изучение физиологии органов чувств рассчитано не на то, чтобы изучать какие-либо особенности периферического органа зрения или слуха или любого из органов чувств. Нас интересуют те общие закономерности реагирования организма на воздействия внешней среды, которые приведут нас к установлению основных законов восприятия, получаемых на основе субъективного наблюдения реакции наших органов чувств с теми же положениями, которые выявлены учением об условных рефлексах.

Если мы возьмем самый элементарный акт ощущения, то уже тут наталкиваемся на то обстоятельство, что никогда не имеем дела на практике с элементарными ощущениями: всегда самое простое, кажущееся нам простым ощущение уже носит характер восприятия и является результатом не только возбуждения одного приносящего волокна и ответа со стороны соот­ветствующих клеточных образований, а результатом очень сложных взаимоотношений, которые сейчас же устанавливаются между этими клетками и клетками остальных частей этой системы, и даже, более того, – результатом сложных взаимоотношений, которые устанавливаются между данной афферентной системой и другими афферентными системами.

Учение о взаимодействии афферентных систем, выдвинутое мною несколько лет тому назад на основе именно сопоставления тех особенностей, которые вскрывает учение Ивана Петровича об условных рефлексах, с одной стороны, и физиология органов чувств, – с другой, в настоящее время находит себе все большее и большее развитие, и мы приходим к твердому убеждению, что понять и именно правильно понять деятельность органов чувств можно только на основе тех закономерностей, которые вскрыты учением об условных рефлексах. Это учение вносит полную ясность в те наши фактические находки, которые имеют место в учении об органах чувств, а учение об органах чувств помогает нам субъективно проверить те закономерности, которые объективно вскрыты Иваном Петровичем. Отсюда вытекают опять-таки основания для утверждения, что специфичность отнюдь не является препятствием для того, чтобы устанавливать закономерности динамики процессов. Динамика процессов – одна и та же; качественная сторона – различна. И задачу дальнейшего изучения высшей нервной деятельности человека и именно человека составляет точное, подробное изучение всех тех явлений, которые характеризуют специфичность отдельных органов чувств, отдельных афферентных систем. Эти явления основаны на различном обмене веществ, на различном химизме процессов, протекающих в афферентных системах, дающих в конце концов то многообразие ощущений, при помощи которых мы правильно оцениваем явления окружающего мира, которые дают нам возможность отразить в нашем сознании то, что происходит в окружающем мире.

Вот тут опять-таки приходится вернуться к вопросу о специфичности и подчеркнуть, что эта специфичность должна быть понимаема именно как своеобразие обмена веществ, своеобразие химических и физических процессов, разыгрывающихся и обеспечивающих возможность качественно различным явлениям внешнего мира найти качественно различное отражение в нашем сознании. Это есть основа материализма, основа материалистического понимания природы, и без этого мы не могли бы сколько-нибудь серьезно, научно подойти к разрешению важнейших проблем человеческой деятельности, человеческой жизни, человеческого отношения к внешнему миру, оценки внешнего мира и реагирования на него.

Но наряду с этой качественной специфичностью чрезвычайно важно то, что динамика процессов остается единой и что эта динамика лежит в основе тех коррективов, которые мы вносим в возможные ошибки, создаваемые дефектами наших органов чувств. Периферические органы чувств дают нам неидеальное отражение внешнего мира, а высшие отделы центральной нервной системы на основе тех закономерностей, о которых мы сегодня с вами говорили, вносят поправки, гарантирующие нам правильную оценку явлений внешнего мира.

Этим я ограничусь в сегодняшнем докладе. Мне хочется только еще раз высказать ту мысль, что большое, грандиозное, строго научное и правильно обоснованное учение, созданное Иваном Петровичем, дальше развивающее мысли Ивана: Михайловича Сеченова, является не только интересным объектом науки, но оно служит могучим средством познания нами явлений природы, оно дает нам понимание тех процессов, при помощи которых человек, в отличие от остального животного мира, может сделаться и делается владыкой природы, владыкой мира, при помощи которых он постепенно все больше и больше подчиняет себе природу и получает возможность все шире и решительнее управлять этой природой в своих интересах, в интересах человечества. Эти высшие процессы деятельности нервной системы, получившие особо бурное прогрессивное развитие у человека в силу все усложняющихся взаимоотношений его не только с силами природы, но и с другими представителями человечества, в силу все усложняющихся и выделяющих человека из животного мира социальных отношений, сами, в свою очередь, обеспечивают ему возможность быть не просто живым организмом, а социальным существом. Именно в этих процессах с особой отчетливостью выступает взаимосвязь между биологическими и социальными закономерностями, взаимосвязь, изучение которой на данном этапе развития знаний должно составить одну из важнейших задач передовой советской науки. Эту сторону дела подчеркивал очень ярко сам Иван Петрович, и об этой стороне мы должны помнить и развивать ее в нашей дальнейшей работе.

Человек за счет тех высших проявлений нервной деятельности, в основе которых лежит механизм временных связей, достиг такого совершенства, такого уточненного восприятия и оценки явлений внешнего мира, которые дают ему возможность дифференцировать тончайшие явления и открывать явления там, где они скрыты для остальных представителей животного царства, а механизм приобретенных реакций, постоянно перестраивающихся, постоянно перестраивающих нашу наследственную отягощенность и наследственные формы деятельности, постоянно использующий их для новых и новых задач, является тем могучим орудием, при помощи которого происходит наше воздействие на окружающую природу; подчинение природы человеку и требует той высшей формы деятельности, которая составляла предмет изучения Ивана Петровича и которую мы обязаны в дальнейшем подвергать еще более глубокому исследованию.