Очередные вопросы высшей нервной деятельности1

Богатое наследие, оставленное Иваном Петровичем Павловым, успешно разрабатывается в настоящее время большим коллективом его учеников и последователей. Наследие это настолько богато и настолько разносторонне, что не предвидится возможности исчерпать его. Каждый год приносит нам новые мысли и открывает новые пути для расширения и углубления учения, которое создано Иваном Петровичем.

В сегодняшнем докладе я остановлюсь только на одной стороне научного наследия Ивана Петровича – именно, на вопросах, стоявших в центре его внимания в последние 33 года его жизни, – вопросах физиологии высшей нервной деятельности. Понятно, что этой проблемой не исчерпывается наследие Ивана Петровича, но охватить и разработать в одном докладе все стороны этого наследия, конечно, невозможно. Даже тогда, когда мы обращаемся только к одному учению о высшей нервной деятельности, и тут приходится из общей массы вопросов, стоящих перед нами для разработки, выбирать только некоторые – те, которые сегодня кажутся нам особенно актуальными или особенно интересными в том или ином отношении. Поэтому да простится мне, что я не сумею охватить все стороны учения о высшей нервной деятельности и остановлюсь только на рассмотрении некоторых пунктов, которые лично мне кажутся актуальными для сегодняшнего дня.

Приступая к изучению высшей нервной деятельности, Иван Петрович имел в виду создание экспериментальной психологии, создание объективной психологии. Опыт первых лет заставил его временно отказаться от этой задачи и заняться изучением физиологии больших полушарий, создать объективное учение о процессах, разыгрывающихся в больших полушариях мозга, и этот раздел науки, разрабатывавшийся им в течение последних лет, Иван Петрович более ограничительно назвал «истинной физиологией больших полушарий головного мозга».

Из этого, однако, никогда не следовало, что он отказался от попытки создать объективную психологию и откинул психологию как предмет ненужный или предмет, не интересующий его. Наоборот, в течение всей своей жизни он таил мысль привести физиологию и психологию к единству, к единому учению, к единому истинно научному представлению о высших формах деятельности человеческого мозга. И если он ограничивался на протяжении многих лет своей деятельности исключительно изучением высшей нервной деятельности животных, то в последние годы он переключился на человека и пытался найти подступы к тому, чтобы основные положения своего учения, установленные экспериментами на животных, перенести на человека.

В этом отношении он был чрезвычайно осторожен и не допускал простого, упрощенного перехода, не допускал попыток применения на человеке тех методологических приемов, которые оказались очень полезными и продуктивными в отно­шении высшей нервной деятельности животных.

Ошибочно представление, которое складывалось у некоторых лиц, будто Иван Петрович отрицал существование субъективного мира, что он, якобы, пренебрегал этим субъективным миром и отказывался когда-либо приступить к его изучению. Ошибочность этого представления о работе и взглядах Ивана Петровича совершенно ясна из тех высказываний, которые неоднократно приходилось от него слышать как в его официальных выступлениях, так и в частных беседах и читать в написанных им произведениях. Он всегда мечтал о том, чтобы создать истинную физиологию мозга, на которую когда-нибудь удастся разложить все многообразие субъективного мира человека.

Из этого явствует, что одной из основных задач дальнейшего изучения вопросов высшей нервной деятельности является сопоставление данных объективного анализа физиологии больших полушарий с теми показаниями, которые дает нам наш субъективный мир, с теми субъективными переживаниями, ощущениями и представлениями, которые мы получаем в опыте и которые могут быть наложены на физиологическую канву.

Мне неоднократно приходилось высказывать мысль о том, что истинно материалистический подход к этому вопросу допу­скает пополнение наших знаний по физиологии больших полушарий человеческого мозга, значительно более сложной и многообразной, чем физиологические процессы, разыгрывающиеся в нервной системе животных, путем использования субъективного метода, если этот субъективный метод проводится в определенных формах, в определенных условиях, с одной стороны гарантирующих точность наблюдения, а с другой – обеспечивающих возможность сопоставления и сравнения субъективно наблюдаемых явлений с данными объективной физиологии.

На этом вопросе мне хотелось бы вкратце остановиться сейчас и показать, в каких формах удается осуществить сближение данных субъективного метода исследования с данными объективной физиологии.

Один из путей такого сближения – использование физиологии органов чувств. Физиология органов чувств, которая на протяжении многих десятков лет очень тщательно разрабатывалась рядом исследователей, дала нам огромный фактический материал о роли и функциях отдельных рецепторных приборов, связанных с ними афферентных систем и завершающих эти аппараты проекционных областей головного мозга.

К сожалению, подавляющее большинство исследователей, работающих в области физиологии органов чувств, было занято специальными вопросами этой физиологии. Подавляющее большинство из них избрало ту или иную афферентную систему, те или иные органы чувств и изучало либо физиологическую акустику, либо физиологическую оптику, либо физиологию органов кожной чувствительности, либо вкус, обоняние и т.д. и, специализировавшись по необходимости в той или иной из этих областей знания, стремилось обнаружить и разработать специальные формы деятельности каждого из этих приборов.

В результате этого, благодаря особенностям каждой из этих систем, создавались очень сложные, очень богатые содержанием учения по каждому из этих разделов, но не было стремления выработать общие законы деятельности органов чувств и претворить изучение органов чувств в физиологию центральной нервной системы.

Я не могу сказать, что таких попыток не было и что такой тенденции не было, наоборот, мы знаем ряд классиков физиологии, которые именно так смотрели на дело, но в большинстве случаев изучение каждой отдельной системы являлось чем-то самодовлеющим и общие закономерности деятельности больших полушарий оказывались при этом затушеванными.

Наиболее яркое и счастливое исключение, как мне кажется, представлял покойный Э. Геринг, для которого физиология органов чувств была не чем иным, как «общей физиологией нервной системы», и который преподавал в Лейпцигском университете свой курс физиологии под названием «Общая физиология нервной системы».

И вот сейчас, после замечательных исследований Ивана Петровича и его сотрудников, которыми установлены определенные закономерности работы больших полушарий головного мозга, всплыл снова интерес к физиологии органов чувств, которая дает возможность изучать у человека те же закономерности абсолютно точно и проводить параллели между данными строго объективной физиологии, созданной Иваном Петровичем, и той физиологии, которая базируется на использовании субъективных показаний.

В этом отношении большой интерес представляют прежде всего явления, которые характеризуют возбудимость отдельных рецепторных систем, которые характеризуют изменения этой чувствительности, характеризуют общие закономерности возникновения тех или иных ощущений, и, с другой стороны, та динамика течения процессов, которая вскрывается перед нами при субъективном наблюдении. И надо сказать, что эти исследования дают нам превосходный материал для установления общих закономерностей.

Прежде всего я позволю себе напомнить, что одним из важнейших моментов в учении Ивана Петровича являлось изучение условных рефлексов не только на изолированные раздражители, но и на комплексы раздражений, действующих на центральную нервную систему животного одновременно или слагающихся в последовательные цепи, а также анализ раздражений, которые наносятся на различные органы чувств животного.

Благодаря систематическому изучению как изолированных рефлекторных актов, так и их взаимодействия, Ивану Петровичу удалось установить такие важные элементарные законы деятельности больших полушарий, как иррадиация и концентрация возбуждения, как положительная и отрицательная индукция, как индукция одновременная и последовательная. Те общие закономерности, которые характеризуют координационные аппараты вообще, Ивану Петровичу удалось вскрыть в деятельности больших полушарий и притом – в процессе формирования рефлекторных актов и их неизбежной, неизменной и неустанной перестройки и переделки.

Несколько лет тому назад мною был подчеркнут факт взаимодействия афферентных систем, именно как результат, с одной стороны, изучения объективной физиологии условных рефлексов и, с другой стороны, как результат изучения субъективных явлений, обнаруживаемых в нашем субъективном мире при воздействии на наши органы чувств тех или иных раздражителей.

При сопоставлении результатов обнаружились удивительно яркие параллели. Оказалось, что те же закономерности, которые характеризуют объективную физиологию больших полушарий животных, вскрываются и в субъективных показаниях наших органов чувств, если мы не ограничиваемся изолированным исследованием отдельных афферентных систем, а изучаем их в процессе их взаимодействия.

В этом отношении чрезвычайно интересный материал представляют явления изменения возбудимости отдельных афферентных систем, в тех случаях, когда к ним присоединяется одновременное возбуждение других органов чувств или если раздражение одного органа чувств происходит на фоне предшествовавшего ему раздражения другого органа чувств. Мы имеем явления, с одной стороны, реципрокности между отдельными афферентными системами, явления взаимного исключения, а с другой – явления взаимного усиления, взаимной сенсибилизации. Эти данные позволяют вскрыть те процессы, которые лежат в основе возникновения конечной суммарной или, вернее, не суммарной, а результирующей субъективной картины.

Особенный интерес представляет то обстоятельство, что благодаря этому взаимодействию афферентных систем во многих случаях удается констатировать взаимное выключение субъективных восприятий того или иного порядка, в результате чего некоторые из субъективных элементов оказываются выделенными в более чистом, более отчетливом виде.

Так, например, вы знаете, что до сих пор спорным и неясным является вопрос о том, как осуществляется восприятие белого цвета, как осуществляется ахроматическая видимость, – представляет ли она самостоятельную форму возбуждения каких-то отделов нервной системы, или является результатом взаимного выключения различными цветовыми компонентами друг друга, происходит ли это выключение в периферических частях нервной системы зрительного прибора, или в центральной нервной системе.

При систематическом изучении мы убеждаемся в том, что во многих случаях заведомо существующие процессы, которые должны сопровождаться и обычно сопровождаются цветовыми компонентами в нашем зрительном восприятии, могут быть поставлены в такие условия, что цветовые компоненты окажутся совершенно исключенными. В этих случаях мы получаем чистое ахроматическое зрение, между тем как в основе его лежит не уничтожение цветовых компонентов, а их взаимное торможение.

Механизм этого явления Геринг искал на периферии в борьбе процессов ассимиляции и диссимиляции, возникающих в результате действия дополнительных или, как он говорил, противоположных цветов. Взамен такого представления мы выдвигаем другое, заключающееся в том, что дополнительные цвета вызывают в центральной нервной системе самостоятельные процессы возбуждения, вступающие друг с другом в антагонистические отношения и реципрокно тормозящие друг друга. Следовательно, вместо представления о происходящем в каком-то одном пункте периферического прибора столкновении противоположных химических процессов мы выдвигаем представление, по которому самостоятельно протекающие в различных элементах центральной нервной системы физиологические процессы стоят по отношению друг к другу в известных антагонистических, реципрокных отношениях и на основе физиологического процесса торможения друг друга компенсируют, выключают.

Это может быть доказано тем, что, создавая особые условия для сталкивания во времени этих процессов, мы можем констатировать и одновременное их существование, и невозможность воспринять их субъективно как два различных процесса – воспринимаем как третье, качественно отличное от обоих явление. Следовательно, тут мы впервые наталкиваемся на возможность своеобразного расщепления процессов в центральной нервной системе. Протекающие в коре головного мозга одновременно и сосуществующие процессы мешают друг другу достичь какого-то более высокого уровня, при котором появляется субъективное ощущение. Это заставляет нас предположить, что ограниченное восприятие внешних явлений, с которым мы имеем дело в каждый данный момент, является результатом выключения огромной массы впечатлений, которые могли бы быть восприняты, если бы каждый элемент в нашей нервной системе был свободно предоставлен самому себе. Если бы такого выключения не происходило, мы должны были бы воспринимать гораздо больше субъективных явлений, чем мы воспринимаем фактически в каждый данный момент.

Это – чрезвычайно важный факт, который свидетельствует о том, что работа нашего головного мозга построена по следующему принципу: какой-то круг явлений становится господствующим, становится на время доминирующим и выключает все остальное, делает нас способными воспринимать какую-то определенную категорию явлений и не воспринимать в то же время целый ряд других явлений, которые действуют на нашу нервную систему и которые, каждое в отдельности, самостоятельно могли бы быть источником наших субъективных ощущений.

Следовательно, мы приходим к необходимости признания какого-то постоянно протекающего процесса расслоения нашей нервной системы как по слоям – тангенциально, так и по плоскости – радиально, результатом чего и являются постоянно перемещающиеся очаги возбуждения, большие или маленькие, которые дают нам возможность из всей массы действующих на нас в данный момент раздражителей воспринимать только какую-то ограниченную часть, вечно меняющуюся, вечно колеблющуюся, и таким образом ограничивать область нашего сознания.

На это обстоятельство Иван Петрович всегда обращал очень большое внимание. Не занимаясь совершенно субъективным миром, он на основании объективного изучения высшей нервной деятельности приходил к заключению о том, что в нашей нервной системе постоянно имеется какое-то, как он выражался, светлое пятно, которое перемещается по поверхности больших полушарий и является определяющим в каждый данный момент наше поведение. Иван Петрович допускал, что наше сознание, наш субъективно переживаемый мир и является, может быть, отражением этого светлого пятна, которое дает возможность особенно отчетливо воспринимать те или иные явления, особенно отчетливо, особенно точно реагировать на некоторые категории раздражений, действующих на нас в данный момент, подавляя в то же время все остальное.

Этот вопрос действительно является одним из краеугольных камней физиологии высшей нервной деятельности и психологии. Очевидно, в этом явлении мы должны усматривать одно из частных проявлений той охранительной роли, которую играют явления торможения в физиологии и патологии нервной системы. Эти явления охранительного порядка дают возможность, с одной стороны, экономить силы нашей центральной нервной системы, ограничивая область полной активности только небольшими ее отделами, а с другой – дают возможность утонченной и уточненной реакции благодаря подавлению всего того, что является в данный момент менее важным для организма.

Если мы обратимся к таким явлениям, как явления гипноза, как явления перехода от бодрственного состояния к физиологическому сну, то мы наталкиваемся на различные фазы, которые в этих процессах показывают как бы противоположные тенденции: с одной стороны – временное ослабление этой тормозной деятельности, которое позволяет улавливать как будто бы более широкий круг явлений, чем при полном бодрствовании, и таким образом делает картину более расплывчатой и менее уточненной, с другой стороны – фазы, при которых торможение идет глубже, пока, наконец, не дойдет до того, что вся категория субъективно воспринимаемых явлений выключается, тогда как определенные категории объективных явлений еще существуют и продолжают действовать.

Систематическая работа над физиологией органов чувств под этим углом зрения дает нам возможность понять целый ряд отдельных фактов, которые, на первый взгляд, могли бы казаться случайными, не закономерными и трудно понятными.

Я позволю себе напомнить вам чрезвычайно интересные данные, которые получены Г.В. Гершуни и его сотрудниками при изучении органа слуха и которые свидетельствуют о том, что явления, субъективно воспринимаемые, и объективные реакции как вегетативного, так и соматического характера могут в известных случаях менять соотношения пороговых величин раздражения.

Если в нормальных условиях субъективное восприятие имеет более низкий порог, почти такой же порог, как определенные, объективно наблюдаемые реакции, то в патологических условиях дело может измениться, и на известном уровне, на известном этапе развития болезненного процесса или обратного восстановления нормальных отношений происходит повышение порога для субъективных восприятий. И в этом случае порог для объективно наблюдаемых реакций оказывается значительно ниже, происходит расхождение порогов.

С теоретической точки зрения это обстоятельство является для физиологии чрезвычайно важным, потому что оно показывает, что отдельные процессы в нашей центральной нервной системе, очевидно, протекают на различных уровнях центральной нервной системы, чему прекрасно способствует послойное строение коры больших полушарий, что возможно их взаимное вычленение, освобождение их друг от друга при сохранении отдельных этих компонентов.

Дальше я позволю себе напомнить те данные, которые в последние годы получены целым рядом сотрудников нашей школы при изучении так называемых последовательных образов.

Последовательные образы изучаются у нас на зрительном приборе, на акустическом приборе, а в последнее время – также на рецепторах кожной поверхности. Несмотря на резкие количественные различия в течение этих последовательных образов, удается обнаружить общие закономерности их возникновения. Эти закономерности, безусловно, являются показателями того, что в центральной нервной системе имеются, с одной стороны, общие правила, общие законы функционирования, а с другой стороны, некоторая специфика отдельных проекционных зон и входящих в них микроэлементов. Последняя обусловливает количественные отличия, отличия, касающиеся как длительности протекания процессов, так и степени их выраженности. Но правила закономерности динамики процессов остаются одинаково общими для всех органов чувств.

Изучение последовательных образов для нас особенно важно, потому что тут опять-таки протекающие в центральной нервной системе процессы выявляются благодаря специальным условиям постановки опытов, тогда как при отсутствии этих специальных условий они остаются скрытыми.

Мы хорошо знаем, что, подвергнув глаз мимолетному раздражению, мы тем самым создаем условия, при которых наш зрительный прибор от периферии и до центральной его части остается выведенным из равновесия на очень долгие сроки, длящиеся иногда десятки секунд, а иногда и целые минуты. Между тем в обычных условиях нам приходится воспринимать явления внешнего мира, которые сменяют друг друга со скоростью тысячных долей секунды и даже, может быть, с еще большей скоростью. Следовательно, какие-то следовые процессы, разыгрывающиеся в нашей центральной нервной системе, ускользают при обычных условиях от нашего внимания, потому что подавляются раздражениями из внешнего мира. Но если бы мы, вслед за коротким раздражением зрительного прибора, выключили бы всякую возможность проникновения света в наш глаз или в значительной степени ограничили эту возможность, то мы убедились бы в том, что протекает целый ряд волнообразно разливающихся смен возбуждения и угнетения зрительного прибора, которые сопровождаются возникновением определенных хроматических, эффектов.

Мы получаем, следовательно, новое подтверждение тому факту, что целый ряд процессов, возникающих в центральной нервной системе и имеющих длительное и притом волнообразное течение, может быть стушеван под влиянием внешних раздражений, действующих на тот же рецепторный прибор, и может быть вскрыт, если эти раздражения исключены. Но при определенном соотношении величин объективно действующего освещения и следовых процессов мы можем получить всевозможные комбинации этих взаимоотношений, вплоть до обратных отношений, когда следовые образы, возникающие в нашем зрительном приборе, исключают возможность восприятия внешних раздражений малой интенсивности. Следовательно, воспринимая в каждый данный момент ту или иную картину из внешнего мира, мы должны помнить, что она является не точным количественным отражением происходящего во внешнем мире, а результатом определенной физиологической переработки, которая, благодаря определенным закономерностям нашей центральной нервной системы, ведет к более углубленной и четкой оценке явлений.

Эти обстоятельства представляют для нас интерес еще в том отношении, что тут обнаруживается определенное взаимодействие различных афферентных систем. В работе Л.Т. Загорулько был показан целый ряд фактов, свидетельствующих о том, что процессы, протекающие в одном органе чувств, в одной афферентной системе, количественно и качественно меняются под влиянием раздражений, действующих на другие органы.

Мы видим таким образом, что при определенной постановке вопроса есть возможность изучать динамику корковой деятельности с большой точностью, пользуясь субъективной оценкой явлений, пользуясь нашей способностью субъективно переживать определенные внешние явления. Изучая закономерности этих явлений, мы имеем возможность сравнивать их с теми закономерностями, которые обнаруживает объективное изучение условно-рефлекторной деятельности. И сейчас ближайшую нашу задачу должно составлять не только простое сопоставление, но и установление точных временных отношений между этими двумя рядами явлений для того, чтобы можно было сказать, какие из них являются точно совпадающими и отражающими две стороны одной и той же деятельности коры головного мозга. Это – одна из больших, важных задач, которые стоят сейчас перед нами и которые составят предмет наших работ.

Из тех фактов, о которых я сейчас говорил и на которых я позволил себе остановить ваше внимание, вытекает еще одно важное обстоятельство. Я подчеркнул явления взаимодействия, которые выражаются, с одной стороны, в форме определенной реципрокности, определенного антагонизма между различными отделами нервной системы, а с другой стороны, в форме взаимного усиления, сенсибилизации, что особенно четко показано в отношении наших органов чувств в работах А.И. Бронштейна. Но тут же я подчеркнул другое очень важное явление, это явление расслоения и явление переключения одной деятельности на другую под влиянием коллизий, вызванных различного рода раздражениями.

Когда мы опять возвращаемся к объективной физиологии центральной нервной системы, мы находим в учении Ивана Петровича факты, которые легко сопоставимы с показаниями нашего субъективного мира. Я говорил о возможности ограничения возбудимости некоторых отделов центральной нервной системы, говорил о том, что наличие какого-то активного участка нервной системы вместе с тем создает условия для подавления деятельности других отделов, и таким образом осуществляется то светлое пятно, о котором говорил Иван Петрович, – вечно движущееся, изменчивое светлое пятно максимальной активности.

В последнее время накапливается целый ряд данных, свидетельствующих о том, что при изучении высшей нервной деятельности собаки можно наблюдать такие же явления. Их можно характеризовать как явления определенной установки, определенной ориентировки нервной системы на ту или иную деятельность.

В этом отношении были описаны факты, не только в наших, лабораториях, но и в лабораториях других учеников Ивана Петровича. Я позволю себе обратить ваше внимание на данные, полученные в свое время Э.А. Асратяном, П.С. Купаловым, П.К. Анохиным. У нас в лаборатории в последнее время накапливаются данные, которые позволяют дать характеристику именно установочной деятельности центральной нервной системы. В этом отношении очень интересные факты были показаны покойным М.П. Штодиным, которому удалось» выработать условный тормоз для целого опытного дня.

Если в ранних работах Ивана Петровича условный тормоз; вырабатывался по отношению к какому-нибудь одному частному раздражителю, благодаря тому, что к условному раздражителю присоединялся другой, до того индифферентный раздражитель и эта комбинация двух раздражителей не сопровождалась подкреплением, то в опытах М.П. Штодина осуществлен был другой прием: был выработан целый стереотип условно-рефлекторной деятельности, целый ряд раздражителей были активными, а один раздражитель был сделан инактивным. По принятому в последние годы способу работы стереотип этот изо дня в день повторялся, определенные раздражители сопровождались подкреплением и только один из раздражителей не сопровождался подкреплением. Стереотип этот, прочно установленный, хорошо действовал. А затем в некоторые дни собака приводилась в экспериментальную камеру, подавался какой-то новый раздражитель, после которого собака оставалась в станке, но не получала уже никаких раздражителей, никаких подкреплений. Через очень короткое время этот раздражитель приобрел свойства условного тормоза на весь день. Если после нескольких повторений такого приема вслед за этим раздражителем вводился обычный стереотип, то последний оказывался недействительным. Таким образом один раздражитель становился условным тормозом на весь этот день и исключал возможность возникновения, обычных, прочно укрепленных эффектов стереотипа раздражителей.

Этот факт был естественным выводом из того, что наблюдалось и раньше. Можно было предсказать, что так будет. В нашей жизни, в нашем поведении такого рода факты имеют очень большое значение. Благодаря таким особенностям нервной системы организм избавляется от необходимости дифференцировать целый ряд отдельных раздражителей, потому что один установочный раздражитель определяет всю картину на ближайший отрезок времени. С этим фактом в жизни приходится постоянно считаться. Скажем, нам объявили, что сегодня того-то не будет, и мы сразу выключаем все наши реакции на определенную категорию раздражений. Это – примитивный случай простой рефлекторной установки на выключение целого ряда деятельностей, которые без этого имели бы место.

Большой ряд фактов, свидетельствующих об установочной роли всей обстановки опыта, разработан был Э.Г. Вацуро, которому удалось выработать два стереотипа в двух различных помещениях: один стереотип – пищевой, другой – оборонительный, и затем испытывать как значение отдельных раздражителей, входящих в состав того или другого стереотипа, так и роль общей обстановки. При этом выяснилось, что, варьируя возбудимость пищевого центра, варьируя некоторые другие условия, можно добиваться того, что доминирующую роль будут играть либо отдельные раздражители, либо обстановочные общие раздражители. В зависимости от того, в какую камеру вы ставите собаку, она будет на пищевой раздражитель реагировать пищевыми рефлексами или оборонительными рефлексами, но можно добиться того, что она будет везде реагировать соответственными рефлексами, независимо от обстановки.

Вот эта игра между отдельными, частными раздражителями и всей совокупностью обстановки, всем тем фоном, на котором протекают отдельные частности, представляет собой, конечно, огромной важности задачу для изучения всего нашего поведения, основанного на реакциях организма на многочисленные частности на фоне общей внешней обстановки.

Мы хорошо знаем, что в нашей жизни постоянно приходится считаться с тем обстоятельством, что одни и те же физические раздражители имеют для нас совершенно различное сигнальное значение в зависимости от того, протекают ли они в той, другой или третьей обстановке.

Позвольте перейти к рассмотрению вопроса о сигнальных раздражителях вообще. Иван Петрович придавал очень большое значение учению об условных рефлексах именно потому, что условные рефлексы он рассматривал как сигнальный эффект, как ответ на сигнальное раздражение. Справедливость требует, чтобы к этому вопросу о сигнальной роли, раздражителей отнеслись с известной критикой, потому что нужно строго различать понятие сигналов от понятия раздражителя, который вызывает тот или иной эффект. Раздражитель, который является предвестником другого раздражителя, – это, конечно, сигнал, но это сигнал, который создан определенным стечением обстоятельств и который вызывает ту или иную деятельность организма в силу того, что данный раздражитель является предвестником другого раздражителя. Это – результат механического совпадения раздражителей во времени.

Иное дело – сигнал, который дается одним существом: другому существу. Тут уже входит новый фактор – взаимоотношения не между организмом и физической средой, а между двумя организмами. И в этом отношении мы имеем, опять-таки, целый ряд все усложняющихся форм сигнализации, которые определенным образом выработались и закрепились в течение эволюционного процесса или вырабатываются в индивидуальной жизни каждого данного организма.

Поэтому мне кажется целесообразным строго разграничивать эти две категории сигналов; с одной стороны – сигналов, являющихся простым механическим выражением предшествовавших или предвосхищающих, предупреждающих раздражителей, а с другой стороны – сигналов, которые являются проявлением определенных взаимоотношений между организмами и которые требуют уже более высоких форм высшей: нервной деятельности.

С этой точки зрения, конечно, большой интерес представляют те формы общения, которые существуют внутри данного вида, между отдельными представителями данного вида, отличающимися друг от друга по полу, по возрасту, по опытности и т.д., и, с другой стороны, взаимоотношения между различными видами животных, более сложные, и, наконец, особенно интересный и важный для нас случай – сигнализация, основанная на взаимоотношениях в людском коллективе.

Вот тут мы наталкиваемся на необходимость систематического изучения средств общения животных друг с другом и средств общения человека с человеком. Конечно, условно-рефлекторные механизмы, механизмы временной связи представляют собой огромный, чрезвычайно важный материал и существенный прием для создания тех или иных сигнализационных отношений, но между отдельными формами сигнализации, конечно, должна существовать и существует огромная разница. Важнейшей задачей ближайшего отрезка времени является точное изучение этих средств общения и создания сигнализационных отношений.

Тут я позволю себе снова вернуться к вопросу, которого касался в прошлых докладах, – к вопросу о второй сигнальной системе человека – и привлечь ваше внимание к некоторым фактам, не исходящим, правда, из нашей школы, но имеющим очень большое значение.

Вы хорошо знаете, что под второй сигнальной системой Иван Петрович подразумевал способность, характерную именно для человека и резко отличающую человека от всего остального животного мира, – это способность реагировать определенными эффектами не на самые явления внешнего мира, не на те или иные физические процессы, или действия отдельных лиц, или на определенные объекты, а на их словесные символы, выраженные или в речевой, устной форме, или в форме печатных и письменных знаков.

Эта проблема символизации представляет собой важнейшую задачу, которая до сих пор нами еще не освоена надлежащим образом, но над разрешением которой мы должны сейчас биться.

Мы имеем уже готовую огромную сигнализационную систему, основанную на использовании символов, выработанных всем многовековым опытом человечества, – в форме речи, звуковой и письменной речи, в форме системы нотных знаков.

И сейчас я должен отметить одно обстоятельство, которое мне случайно стало известно.

Нашлось лицо, работающее в специальной области изучения движений, изучающее человеческий танец и преподающее человеческий танец, лицо, которое попыталось этот человеческий танец передать в форме определенных символов и построило систему символизации, по которой можно весь сложный двигательный акт танца или того или иного физического упражнения выразить в форме определенных знаков, характеризующих каждый отдельный элемент движения. Совершена огромная научная работа по анализу двигательного акта, по разложению двигательного акта на отдельные компоненты и предложены определенные графические знаки, которые соответствуют отдельным элементам движения.

В результате этого вы можете тот или иной балет, скажем, «Щелкунчик» или «Лебединое озеро», изобразить в форме определенных знаков, по которым читатель может прочесть и воспроизвести эти движения, т.е. проделано в отношении двигательных актов то, что когда-то было проделано в музыке путем создания системы нотных знаков.

Огромная работа, которая дает возможность читать балет, читать систему гимнастических упражнений, передавать свои балетные произведения из одного города в другой и дает возможность широкого использования этого балетного произведения без непосредственного показа, – эта работа выполнена и представлена в виде большой книги с атласом этих знаков.

Какой же прием это встречает? Находятся люди, которые говорят, что это не научно – во-первых, что это не нужно, во-вторых, не нужно потому, что у нас, де, существует кинематография, и раз существует кинематография, то не нужно заниматься тем, что автор называл «кинэтографией».

Если перевести это на музыку, то это все равно, что сказать: раз у нас есть звукозапись, есть фонограф, то нотная система не нужна, всю нотную систему нужно выбросить, потому что есть фонограф.

Я совершенно уверен в том, что с течением времени эта символизация приобретет такое же значение, какое приобрела нотная символизация.

Я заговорил об этом, чтобы показать, что использование второй сигнальной системы еще не является исчерпанным, что человечество может представить себе еще целый ряд новых случаев использования второй сигнальной системы в тех формах, в которых это еще не было известно.

Я хотел показать, что изучение второй сигнальной системы важно для нас не только потому, что это дает нам возможность анализировать то, что человечеством уже проделано в прошлом, но дает возможность открыть пути, по которым подобного рода новые символы будут создаваться и таким образом облегчат нам возможность взаимоотношений между отдельными пунктами, между людьми, находящимися в отдаленных пунктах, и дадут нам возможность упрощенной, сокращенной и очень малоемкой передачи наших мыслей, соображений, знаний и всего прочего, что нам приходится делать.

Я не смею слишком утруждать ваше внимание. Я позволю себе только привлечь ваше внимание к сопоставлению этих двух категорий явлений или двух категорий регистрации при изучении деятельности животных организмов и человека. Эти две параллели, которые я привел, являются в высшей степени важными. Нотная система позволяет нам передавать определенные музыкальные произведения, определенные музыкальные идеи, мысли от одного человека к другому и, таким образом, обеспечивает возможность исполнения музыкальных произведений в различных частях земного шара, без личного соприкосновения между композитором и исполнителем. Композитор умер сотни лет тому назад, а исполнитель исполняет сейчас его произведения. Но эта система, конечно, не исключает звукозаписи, которая дает нам возможность очень точно анализировать тот исполнительный результат, который получается от использования нотных знаков. Конечно, исполнительство может быть различного порядка. Оно может носить характер исполнения по нотным знакам, иметь характер имитации, простой имитации, как это было в первобытном человечестве. Не обязательно всякому певцу знать музыку, многие поют, не зная нотных знаков, – услышал мелодию и воспроизводит ее, может быть воспроизводит лучше, чем тот, кому он подражал. Такая имитационная способность существует и у животных, в большой мере существует у певчих птиц. В этой связи встает вопрос о совершенно иной категории приемов исследования, которая создана благодаря звукозаписи, дающей нам возможность физически очень точно проанализировать потом ту картину, которую представляет собой выполнение того или иного музыкального произведения.

То, что описано мною сейчас, представляет два совершенно различных ряда явлений: и та и другая сторона представляют очень важный путь изучения наших музыкальных способностей и нашего музыкального поведения, и они не только друг друга не исключают, но являются взаимно дополняющими и затрагивающими совершенно различные стороны нашей деятельности. Так, например, нотные знаки разбиваются на 12 полутонов музыкальной гаммы; но как протекает каждый из этих тонов, как он осуществляется, насколько он точен, насколько он у двух исполнителей совпадает, – ответ на это может дать только звукозапись и точный физический анализ тех звуковых эффектов, которые созданы.

То же самое касается и танца. Кинематография может обеспечить нам возможность очень уточненного изучения выполнения двигательного акта, она дает возможность и подражания. Ребенок, посмотревший картину в кино, может потом виденные им движения проделать; но это еще не есть метод символизации и метод передачи своих произведений от одного человека к другому. Как и в отношении передачи музыкальных произведений, в отношении наших двигательных актов должно быть проделано совершенно аналогичное изучение. Это даст нам, конечно, очень большое обогащение наших представлений и наших знаний о характере выполняе­мых двигательных эффектов.

Последний вопрос, на котором я позволю себе остановить ваше внимание, – это вопрос об имитационной способности. К нему также я неоднократно обращался в своих выступлениях и считаю, что изучение имитационного процесса должно сейчас составить один из важнейших элементов изучения высшей нервной деятельности человека и животных.

Известно, до какой степени разнообразны формы имитации и как неопределенно вместе с тем само понятие имитационного процесса. Мы¹ сплошь и рядом под понятие имитации подводим явления, которые ничего общего между собой не имеют. Требуется очень тщательное изучение имитационных актов и выявление, где имеется имитация в истинном смысле слова, а где – какие-либо формы ложной имитации, которые нами ошибочно принимаются за имитационный акт.

Я позволю себе напомнить всем вам хорошо известный случай с выработкой условных рефлексов у «актера» и «зрителя». В.Я. Кряжевым впервые была осуществлена определенная форма опыта, когда пищевые условные рефлексы вырабатывались экспериментатором у одной собаки, а оказалось, что у второй собаки, находившейся в той же комнате, также выработались аналогичные условные рефлексы.

Впоследствии такое же явление было прослежено на обезьянах покойным М.П. Штодиным. На первый взгляд казалось, что здесь имела место имитация, но едва ли этот процесс можно считать имитационным актом. Мне кажется, здесь имеет место выработка условного рефлекса на основе натуральных условных рефлексов, уже имевшихся у животного-«зрителя». Действительно, акт еды одной собаки сопровождается целым рядом раздражений, действующих на вторую собаку: чавканье, хрустенье пищи, плескание жидкой пищи, и т.д. Конечно, все это – раздражения, которые связаны с актом еды и у второй собаки, и, следовательно, представляет собой огромный комплекс раздражителей, которые вызывают натуральный пищевой условный рефлекс, и на базе этого натурального пищевого условного рефлекса вырабатываются новые рефлексы на новые раздражения. Но можно представить себе случаи, когда при такой же внешней обстановке опыта осуществляются истинные имитационные акты.

Чрезвычайный интерес представляет выявление этих истинных имитационных явлений у отдельных представителей животных в различных возрастах и при различных их состояниях.

Особенно интересно то, что у многих животных имитационный акт может быть стушеванным, малодоступным нашему наблюдению, но при определенных обстоятельствах он может быть выведен на сцену. Например, наше обычное лабораторное животное – собака – не отличается особой способностью подражания. Совершенно иное получается, если у собаки удалены лобные доли. Покойному моему сотруднику Е.Г. Уринсону, к сожалению, безвременно погибшему, удалось за короткий промежуток времени перед самой войной сделать наблюдения над собакой без лобных долей. Такая собака представляла собой чрезвычайно интересное явление. Она отличалась моторной инактивностью. Если ее оставляли в большом манеже, она пребывала в этом манеже почти неподвижной. Она подолгу могла сидеть или стоять на одном месте, не производя никаких движений, если ее не выводили из этого состояния какими-нибудь раздражителями. Но достаточно было ввести в тот же манеж нормальную собаку, которая, конечно, сейчас же бросалась по всем углам этого манежа, обнюхивала его, бегала из угла в угол, как собака без лобных долей следовала за нею по пятам и повторяла буквально то, что делала первая собака. Если нормальную собаку уводили, собака без лобных долей оставалась сидеть или стоять в том месте, где ее оставили, и никакой моторной активности не проявляла.

Конечно, этим не исчерпывается картина нарушений при повреждении лобных долей. Это даже не является особо важным моментом в системе поведения собаки без лобных долей. Мне хочется только показать, что способность к имитации свойственна, вероятно, подавляющему большинству животных, но в процессе эволюции обстоятельства сложились так, что для некоторых этот имитационный акт сохранил большое значение, а для других, например для собаки, почему-то (я не знаю сейчас, почему) он потерял, очевидно, свое значение, имитационный акт оказался подавленным, затушеванным деятельностью высших отделов центральной нервной системы, именно лобных долей.

Но если вы удаляете лобные доли, вы раскрепощаете целый ряд форм поведения, обычно скрытых, и в том числе и эту имитационную способность.

Вы хорошо знаете, что у человеческих существ в известном раннем возрасте, в первые годы жизни, эта имитационная способность чрезвычайно сильна. Ребенок перенимает жестикуляционные движения, мимику, речь, и мы не могли бы представить себе усвоения речевого акта, если бы не было звуковой и оптической имитации. Мы хорошо знаем, что даже одна оптическая имитация дает известную возможность речи, но не обеспечивает речи полностью, тогда как наличие акустической имитации позволяет довести этот речевой акт до совершенства.

Но имитационные акты не ограничиваются только речевыми процессами. Вы знаете, что ребенок имитирует буквально все, в течение многих лет он все время подражает и другим детям, и взрослым, и животным и таким образом накапливает целый ряд поведенческих актов, которые характеризуют содержание его деятельности. Но с известным возрастом эта имитационная тенденция становится все меньше и меньше, и взрослый человек уже не только не гордится тем, что он имитирует, но, наоборот, старается сохранить свою физиономию и не подражать окружающим.

Но вот тут мы наталкиваемся на новую форму имитации, которая основана на использовании второй сигнальной системы. Это уже не непосредственная имитация поведенческих актов человека, а систематическое изучение деятельности того или иного человека и тенденция брать пример. И мы строго различаем слова «подражать» и «брать пример». Это два совершенно разных понятия. В первом случае – это есть буквальное, более или менее совершенное воспроизведение тех движений, тех актов, тех форм поведения, которые проделал определенный субъект. Во втором случае, это есть изучение и выявление из всего огромного опыта человеческой жизни, иногда из чрезвычайно сложных социальных взаимоотношений определенных форм поведения и тенденция вести себя так, как вело себя в соответственных случаях то или иное замечательное лицо. Для подражания нужен непосредственный контакт, брать же пример можно на основании описаний, рассказов, независимо от длительности интервалов времени и дальности расстояния, отдаляющих людей друг от друга.

И вот мы, ученики Ивана Петровича, зная опыт его работы, зная те огромные результаты, которых он достиг благодаря своему образу жизни и своему образу труда, должны, конечно, стараться использовать не только его учение, но и его личный исследовательский опыт для того, чтобы, помня те формы работы, которые его характеризовали, стараться брать с него пример и стремиться к достижению научной истины с той же силой, с тем же энтузиазмом, с какими стремился он.