Несколько замечаний по вопросу о второй сигнальной системе1

В последние годы своей работы над изучением условных рефлексов И.П. Павлов выдвинул учение о второй сигнальной системе и склонялся к тому, что именно она и является той формой высшей нервной деятельности, той надстройкой над нервной деятельностью, которая характе­ризует человеческий мозг, человеческую высшую нервную деятельность и которая является отличительным признаком человека по сравнению со всем животным миром.

К великому нашему сожалению, И.П. Павлов очень мало успел разработать этот раздел учения о высшей нервной деятельности. Преждевременная смерть оторвала его от нас в те годы, когда он концентрировал свое внимание на вопросе о том, что именно отличает человеческую высшую нервную деятельность от высшей нервной деятельности животного с чисто физиологической точки зрения. Высказанные Павловым мысли не были оформлены им в законченном докладе либо в законченной статье. В значительной мере они высказывались на «средах», являясь достоянием только тех, кто постоянно посещал его «среды», причем остались в форме не выправленных им самим стенограмм.² В связи с этим созда­лось своеобразное и, мне кажется, подчас неправильное понимание второй сигнальной системы, а затем и некоторые неправильные выводы. Я хочу остановиться на этом вопросе не потому, что у меня имеется сейчас какой-нибудь новый фактический материал, который я мог бы предложить вашему вниманию: мое выступление надо рассматривать как попытку внести некоторую ясность в это понятие и тем самым помочь дальнейшей разработке этой важной проблемы.

Как вы знаете, И.П. Павлов подчеркивал, что сигнальная деятельность в целом является чрезвычайно важной стороной в жизни животных и человека, что она дает возможность проявить ту или иную деятельность раньше, чем агенты, органически связанные с деятельностью организма, окажут свое влияние на него. Сигнальная деятельность, выраженная в форме условных рефлексов, является одним из важнейших приемов индивидуального приспособления организма к внешней среде и к новым условиям существования.

В работах И.П. Павлова и его сотрудников мы имеем громадный материал, позволяющий нам анализировать и оценивать те физиологические механизмы, которые лежат в основе условно-рефлекторной сигнальной деятельности и позволяют эту деятельность расчленить на несколько рядов, более или менее сложных и протекающих с различными особенностями. Тут приходится обратить внимание на условно-рефлекторную деятельность, основанную на непосредственной связи раздражителей с безусловными рефлексами, условно-рефлекторную деятельность, основанную на отставленных раздражителях либо на следах раздражения, на условные рефлексы второго, третьего и четвертого порядка, возникающие на базе уже выработанных ранее условных связей.

Возможность вырабатывать условные рефлексы на базе уже ранее выработавшихся условных рефлексов является очень важной для организма потому, что на ней строится та вторая сигнальная система, которая должна составить предмет этой статьи.

И.П. Павлов характеризует вторую сигнальную систему как сигнальную систему, основанную на использовании в качестве раздражителей не реальных объектов или действий, а их символов, их знаков, их показателей, которые заменяют собою реальные конкретные раздражители.

Разве эта сигнальная система основана на чем-то нереальном? Конечно, нет. Она тоже основана на использовании реальных раздражителей, но не являющихся определенными объектами окружающей среды, не являющихся определенными существами, с которыми приходится столкнуться живому организму, а являющихся раздражителями, которые в данное время и данной ситуации представляют собой знаки того или иного конкретного объекта или явления, существа или его действия.

Понятно, что для использования этих сигналов второй сигнальной системы требуется предварительная подготовка организма. Нельзя себе представить, чтобы какой-нибудь знак стал знаком чего-либо связанного с объектом, если бы конкретный предмет не был предварительно связан с ним в нашей нервной системе. О чем идет речь? Мы можем использовать в качестве стимулов для нашей деятельности не конкретный объект, действующий на наш зрительный либо слуховой прибор, либо на кожную поверхность, а словесный знак, который «обозначает» собой данный предмет или действие. Оказывается, что у высших существ, у человека, те физиологические эффекты, которые могут быть вызваны действием определенного пищевого раздражителя, могут быть вызваны и словесным знаком, которым данный предмет обозначается. Но для этого требуется, чтобы этот словесный знак был предварительно связан опять-таки временными связями с данным объектом; одно и то же пищевое средство может быть обозначено различными словесными знаками. Можно сослаться на различные языки – сколько существует различных языков и наречий, столько же слов для обозначения понятия «хлеб», и в зависимости от того, какое слово применяется в данном наречии, этот именно словесный знак сделается сигналом хлеба, и человеческий организм будет иметь возможность проявить те реакции, которые он проявляет при виде либо при запахе хлеба, либо при восприятии картины съедания этого хлеба другим человеком или под влиянием изображения хлеба в виде рисунка. Словесный знак может быть подан в различных формах: можно сказать его, либо написать его буквами, и т.д.

Итак, понятие второй сигнальной системы связано, прежде всего, с элементарными процессами, которые были приняты Павловым во всех трактовках высшей нервной деятельности, а именно, с понятием временных связей, причем это понятие оказывается усложненным: 1) должна быть временная связь между словесным знаком и объектом или действием; 2) должна существовать временная связь между предметом и той или иной деятельностью человеческого организма: работой жевательного аппарата, хватательного аппарата и т.д. Таким образом, словесный знак заменяет собой реальный конкретный объект и будет вызывать те действия, которые вызываются основными свойствами этого предмета.

Итак, разницы между второй и первой сигнальными системами нет в том отношении, что физиологически элементарный нервный процесс для обеих систем является одним и тем же. Мы имеем одновременное вовлечение ряда временных связей, укладывающихся в одну цепь.

Можно заменить словесный знак иным звуковым выражением, либо оптическим изображением, заменить устную речь письменной, жестикуляторной, мимической и т.д. В связи с этим возникает ошибочное представление, с которым часто приходится встречаться. Это – смешение второй сигнальной систем?! с речью. Само собою понятно, что использование словесных речевых знаков становится возможным лишь при условии, если организмы обладают способностью произносить словесный знак либо речевой, либо изображать путем письма, и это вызывает ошибочное представление о том, что вторая сигнальная система тождественна человеческой речи. Ошибка заключается в следующем. Речевой акт представляет собой большую сложность, в которой мы различаем, с одной стороны, способность речепроизношения (сложный комплексный моторный акт, ведущий к произношению членораздельной речи), а с другой стороны, осмысление речи, т.е. использование речевого акта для того, чтобы путем членораздельных звуков обозначить предметы и действия соответствующими названиями.

Сам по себе моторный акт речи – артикуляция – может быть развит у отдельных животных без того, чтобы за этим скрывалось осмысление. Достаточно привести пример попугая, который обладает способностью довольно хорошей членораздельной речи, т.е. обладает способностью воспроизводить имитационным путем человеческие речевые звуки. Является ли это проявлением второй сигнальной системы? Конечно, нет. Здесь есть одно только звукопроизводство. Само по себе проявление речевой артикуляции еще не свидетельствует о смысловом элементе речи. А, с другой стороны, мы можем себе представить ребенка, который не способен правильно имитировать человеческую речь и из этой человеческой раздельной речи в состоянии воспроизводить лишь отдельные фонемы либо слова. Однако он свидетельствует своими движениями и своевременным применением этой примитивной речи, что он применяет эту речь не пассивно, под влиянием условных раздражителей, а как символику и обозначение конкретных предметов либо конкретных действий. Тут уже выступают элементы второй сигнальной системы, когда основанный либо на звуковом, либо на оптическом восприятии символ, вступивший ранее во временную связь с тем или иным конкретным предметом или действием, начинает вызывать свойственные этому объекту или действию влияния на деятельность человека. Если иметь это в виду, то станет ясно, что при разработке вопроса о высшей нервной деятельности человека приходится изучать два совершенно различных вопроса: с одной стороны, изучать моторику речевого акта и способность к выполнению членораздельной речи, или моторику, направленную к выполнению тех или иных имитированных актов для изображения тех или иных предметов, и, с другой стороны, изучение тех временных связей, которые вторично устанавливаются между уже готовыми комплексами условных связей, ранее выработанных в жизни индивидуального человеческого организма. Пока нет этого второго момента, нет и второй сигнальной системы, и все попытки считать изучение членораздельной речи самой по себе за изучение этой второй сигнальной системы должны считаться ошибочными и неудачными.

Из того, что я говорил, не следует, будто я хочу сказать, что можно при изучении второй сигнальной системы отбросить членораздельную либо письменную речь. Я хочу сказать только, что мыслимы случаи, когда вторая сигнальная система будет использовать другие механизмы.

Теперь я перехожу ко второй стороне дела, которая тоже часто ошибочно трактуется при изложении и разработке представлений И.П. Павлова.

И.П. Павлов проводил грань между людьми различного склада. Он характеризовал людей как людей с «художественным» складом и с «мыслительным» складом нервной системы. Он высказывался в том смысле, что люди художественного склада – это те, которые преимущественно используют первую сигнальную систему, действуют и живут в пределах конкретных фактов, а люди мыслительного склада используют преимущественно вторую сигнальную систему, живут и действуют в мире отвлеченных понятий. Из этого представления можно было бы сделать неправильный вывод о том, что художественная натура – это работники искусства и что последние имеют только первую сигнальную систему, а ученые и мыслители могут использовать вторую сигнальную систему. Это был бы неправильный вывод из представлений И.П. Павлова. В действительности Иван Петрович не так примитивно представлял себе дело. Когда он говорил о художественной и мыслительной натуре, он не имел в виду делить людей на представителей искусства и представителей науки потому, что и в искусстве вторая сигнальная система является доминирующей. Мы не можем назвать искусством простую примитивную сигнализацию, постукивание камнями или палочками для созыва своих подчиненных и совершения с ними каких-либо действий. Музыкальные произведения наших больших композиторов невозможно себе представить как простое проявление первой сигнальной системы. Разве мы не знаем, что комбинации звуков, которые предлагает музыкант своим слушателям, раскрывают смысловое содержание, что для этого используется огромный опыт человечества, приводящий к тому, что определенный комплекс звуковых раздражений вызывает определенное эмоциональное состояние у человека? Разве при этом не используются те звуковые раздражители, которые дают человеку определенный характер приятного либо неприятного ощущения? Разве не создается при помощи музыкальной картины обстановка, при которой человек получает определенные переживания? В качестве самого блестящего образца можно привести «Страсти» Баха. Их нельзя слушать без того, чтобы не проникнуться рядом тяжелых переживаний, и человек воспринимает музыкальное произведение именно так, как этого хотелось бы автору. Музыкант, давая свое произведение, выражает в нем известные мысли и чувства. Для того, чтобы сделать это произведение понятным широким массам, выступает специальный докладчик и излагает то, что хотел вложить П.И. Чайковский или другой композитор в свое произведение, а музыкально грамотные люди, оценивая произведение, стараются выяснить, существует ли определенное смысловое содержание в тех музыкальных картинах, которые даются автором, соответствует ли музыкальная картина той идее, которую вложил композитор? Можно привести ряд примеров диссонанса между характером музыки и смысловым содержанием. Например, песенка Жермона из «Травиаты», где отец умоляет Виолетту спасти его сына, отказавшись от него, и поет арию с веселым мотивом. Этот диссонанс для некоторых музыкальных людей часто непереносим. Я вспоминаю, как мне однажды пришлось слышать исполнение «Траурного марша» Шопена в темпе фокстротного танца, – это было непереносимо потому, что это было использование звуковых раздражителей, комбинации звуков, написанных в определенном ритме, имеющих определенное содержание, которое дает отражение в наших эмоциях, для совершенно иных целей. Это было все равно, как если бы мы вздумали серьезное научное произведение читать нараспев на базаре.

Всем вышеизложенным я хочу сказать, что использование второй сигнальной системы имеет одинаковое место и в научном и в художественном творчестве и, следовательно, вторая сигнальная система не характеризует научного творчества по сравнению с художественным, а характеризует более высокий уровень деятельности человека и может принимать различные формы и направления: в сторону искусства и науки, которые представляют собою два разветвления наивысших форм высшей нервной деятельности человека.

Для дальнейшей иллюстрации моей мысли позвольте привести пример опять-таки из музыкального творчества и музыкального исполнения. Музыкальному человеку можно дать ноты, и он будет исполнять данное произведение голосом или на музыкальном инструменте á livre ouvert, читая эти ноты так, как мы читаем книгу, потому что нотные знаки для него то же, что буквенные знаки в нашем письме, и они вызывают у музыкального человека сложные картины, которые мы получаем при чтении книги, и сложные голосовые или другие специальные моторные акты. Музыкально грамотный и музыкально творческий человек, услышав мелодию, может записать ее в виде нотных знаков. На одном из совещаний мы слышали рассказ Д.И. Похитонова о том, как творил П.И. Чайковский, который, гуляя по саду и читая стихотворения А.С. Пушкина, тут же заносил на полях книги нотными знаками ту музыкальную картину, которая у него возникла. Можно ли сказать, что вторая сигнальная система не является характерной для музыкального творчества? Следовательно, разграничение по признаку художественной или мыслительной натуры по Павлову не следует смешивать с разграничением представителей искусства и науки, где речь идет о различных формах проявления второй сигнальной системы.

Последний момент, на котором я хотел бы остановить ваше внимание, это те механизмы, которые лежат в основе использования второй сигнальной системы и которые являются необходимыми для того, чтобы эта вторая сигнальная система приводила к созданию чего-то нового и обеспечивала бы то или иное проявление творческих способностей человека. Мне кажется, что для физиологической трактовки этого явления мы находим все необходимые элементы в учении об условных рефлексах, которое дал И.П. Павлов, – именно в понятиях образования временных связей, иррадиации и концентрации возбуждения и торможения, индукции и выработки внутреннего торможения в различных его формах и проявлениях. Все эти элементы дают достаточное основание для того, чтобы представить себе механизмы, лежащие в основе второй сигнальной системы. Мне кажется, что ничего нового искать не приходится. Мы имеем дело со сложной организацией человеческого мозга, которая гарантирует многоэтажность функций. Я не хочу сказать, что я понимаю эту многоэтажность в буквальном смысле слова, но многослойное строение мозга допускает такое толкование: афферентные волокна, вступая в кору мозга, дают массу ветвлений, которые укладываются в две системы – радиальную и тангенциальную. Идущие с периферии импульсы, вступая в кору мозга, имеют возможность проникать в различные глубины, в различные слои, разливаясь одновременно по поверхности и охватывая различные площади. Ни для радиального, ни для тангенциального распространения возбуждения в коре мозга нет предела, и весь мозг представляет собою единую целостную систему, по которой фактически и осуществляется эта неограниченная иррадиация с охватом почти всей центральной нервной системы. Понятно, что эта иррадиация может происходить на различных уровнях и можно получать различную картину вовлечения тех или иных аппаратов. Но этой широкой иррадиации ставится граница функционального порядка.

За счет афферентных же систем, которые между собою конкурируют и оказываются между собою в антагонизме, создаются условия для направления иррадиирующих волн, для выявления иррадиированного возбуждения в том или ином очаге, для концентрации нашей деятельности на том основании, что различные афферентные импульсы тормозят различные волны возбуждения.

На основании всего сказанного можно себе представить целый ряд переходных форм от простого синэстетического до сложного ассоциационного акта, лежащего в основе нашей психической деятельности. Можно привести примитивный случай: имеются мононевронные связи, которые создают внутрисегментные взаимодействия. Это можно хорошо видеть у человека при некоторых поражениях центральной нервной системы. У животных можно разрушить центральную нервную систему и обнаружить определенную аксон-рефлекторную деятельность за счет мононевронных связей. К этому нужно прибавить внутрисегментную и межсегментную передачу и генерализацию через спинной, продолговатый, средний мозг, межуточный мозг, которая обеспечивает возможность охвата всех отделов центральной нервной системы через симпатическую и парасимпатическую систему. Кора мозга представляет большое число этажей, которые дают возможность широкого рассеивания. Тут может быть простая синэстезия, когда при болевом раздражении одного участка тела наступает боль и в симметричной поверхности. Это самый примитивный случай охвата того или иного отдела центральной нервной системы влиянием иррадиированного возбуждения. Представьте себе тот же процесс на более высоком уровне, и вы получите более сложную картину: встречаются люди, у которых звуковое раздражение сопровождается зрительным ощущением. Таких людей не так много, но не потому, что у большинства нет процесса иррадиации, а потому, что у них либо достаточно развито торможение, которое мешает этому влиянию достичь нужного уровня высоты, либо потому, что человек не умеет уловить и оценить наблюдаемые явления.

Далее надо иметь в виду, что системность, обнаруживаемая в деятельности головного мозга при изучении первой сигнальной системы, не может не отражаться на тех формах деятельности, о которых мы говорим сегодня. В результате повторных совпадений раздражений создаются определенные условные комплексные системы, которые будут проявляться между прочим тем, что на определенных уровнях будут заставлять иррадиирующие волны возбуждения и их концентрацию принимать различные формы: у одного субъекта под влиянием раздражения будут возникать простые синэстезии, а у другого будут возникать комплексные системные деятельности. Этому способствует то обстоятельство, что кроме иррадиации и концентрации возбуждения существует еще процесс индукции, создающий на расстоянии противоположное состояние нервной ткани и уточняющий деятельность центральной нервной системы. Вы видите, что мысли, высказанные И.П. Павловым относительно закономерностей работы первой сигнальной системы, которая является высшим проявлением элементарных физиологических процессов, характеризуют всю нервную деятельность. Вполне понятно, что эти закономерности характеризуют и вторую сигнальную систему.

Все вышеизложенное представляет собой схематизированное упрощение. Не нужно думать, что я проповедую необходимость закончить на этом работу по изучению второй сигнальной системы. Наоборот, тут открывается ряд вопросов: на какие уровни разделяются процессы, на чем основано различие, если элементарные процессы являются общими для деятельности первой и второй сигнальной систем? На второй сигнальной системе мы еще раз убеждаемся в правильности того объективного метода изучения, который был предложен и проведен в жизнь И.П. Павловым. Мы еще раз убеждаемся в том, что необходимо параллельное изучение субъективного и объективного мира; использование субъективного метода оценки при правильной постановке приводит к получению тех же результатов, какие получаются при объективном методе, и это еще раз позволяет утверждать, что наш субъективный мир не представляет собою чего-то оторванного от объективной нервной деятельности или объективно существующей нервной системы, а представляет собою проявление той же деятельности и того субстрата, который объективно изучался и изучается школой И.П. Павлова.