Лекция III

В прошлой лекции мы остановились на рассмотрении вопроса о роли наследственного фактора в деятельности, в поведении животных и установили те различия, которые существуют между наследственно фиксированными, видовыми реакциями и реакциями приобретенными. Тогда же пришлось обсудить вопрос о возможности перехода приобретенных форм поведения в видовые или наследственно фиксируемые.

Сейчас я считаю нужным осветить еще один вопрос, связанный с этой проблемой, – вопрос о том, можно ли представить себе эти две категории реакций или рефлексов – наследственно фиксированные и индивидуально приобретенные – как две резко очерченные группы, стоящие друг против друга, как две стены, и либо уступающие место друг другу, либо исключающие друг друга, или нужно их представить как составные части сложного поведения животного организма.

В прошлый раз я уже коснулся вопроса о том, что все организмы, с которыми нам приходится иметь дело, могут быть разделены на две категории по признаку зрелости их к моменту рождения. Некоторые представители животного царства родятся уже вполне сформированными, с развившимися всеми теми признаками, функциональными особенностями, которые свойственны взрослому организму, следовательно, они родятся вполне подготовленными к самостоятельному существованию. Это – так называемые зрело рождающиеся формы. Имеется большая категория животных, представители которой родятся еще не вполне сформировавшимися и заканчивают свое развитие, свое дозревание уже в постнатальной жизни, родятся не вполне созревшими.

Спрашивается, какие биологические выгоды представляет тот или иной путь развития? Казалось бы, выгодно, если до вступления в самостоятельную жизнь организм уже претерпевает весь цикл развития, приобретает все те способности и формы деятельности, которые характеризуют взрослую особь. Но, несомненно, большие выгоды представляет тот случай, когда животное родится на свет еще не вполне сформировавшимся и когда воздействия внешней среды начинают влиять на не вполне еще сложившийся организм. Конечно, такой организм нуждается в каком-то специальном охранении, в специальном уходе и помощи со стороны взрослых особей до тех пор, пока не наступит окончательное созревание. Это мы и видим у тех представителей животного царства, которые рождаются не вполне созревшими: у птенцовых птиц – уход взрослой высиживающей птицы в виде согревания птенцов, доставки пищи, кормления и т.д., затем специальных приемов обучения полету. Точно также и у незрело рождающихся млекопитающих мы видим определенные формы ухода со стороны родительских организмов. И крайней степени это достигает у человека, где родится младенец, еще совершенно не приспособленный к самостоятельному существованию. В течение многих лет ребенок находится в зависимости от взрослых, требует серьезного за собой ухода и помощи.

Представляет ли это какие-нибудь выгоды или только неудобства и затруднения? Несомненно, это представляет большие выгоды с точки зрения возможности определенного прогресса, определенного изменения форм поведения, создания большего разнообразия во взаимоотношениях между организмом и окружающей средой, и недаром, конечно, этот путь развития до крайности доведен у человека, который представляет собой наивысшую форму прогресса животных организмов. Тут создается возможность влияния внешней физической и социальной среды на самый процесс формирования, самый процесс развития. Развитие не протекает так, как ему предопределено наследственностью, а уже с раннего периода ставится под воздействие внешней среды, и, следовательно, возможны очень и очень существенные перестройки в процессе этого развития. В результате некоторые стороны развития, которые имели бы место, если бы организм до зрелого возраста оставался в условиях внутриутробной жизни, могут совсем не выявиться, они могут быть с самого начала заторможены под влиянием внешней среды, и, таким образом, известные этапы развития могут стать для нас и недоступными. Из этого не следует, что тут можно ожидать каких-нибудь коренных перестроек такого типа, чтобы просто не развился какой-нибудь орган или просто выпала раз навсегда какая-то функция. Речь идет не об этом, а о том, что уже на сравнительно раннем этапе развития создается возможность выработки приобретенных форм реагирования и поведения и известные условные реакции начинают вырабатываться в первые месяцы жизни младенца. Таким образом, могут возникать уже те взаимоотношения между приобретенными и врожденными формами деятельности, о которых мы говорили в прошлый раз, в результате чего многие формы деятельности, различные рефлекторные акты, наследственно фиксированные, оказываются замаскированными.

Следовательно, с того момента, как у организма развилась способность вырабатывать приобретенные индивидуальные реакции, и с того момента, как он попал под влияние тех или иных факторов, у него уже начинается естественная выработка условных реакций в зависимости от тех неизбежных совпадений раздражителей и различной его деятельности, которые в его жизни имеют место.

Начинается переплетение врожденных деятельностей с деятельностями приобретенными. В конце концов, когда организм достигает полного своего развития, все формы его поведения уже не представляют собой чисто безусловных реакций или чисто условных реакций: те и другие укладываются в определенные комплексы, в которых доминируют или безусловные реакции, мешающие развитию приобретенных реакций, или доминируют приобретенные реакции, подавившие те или иные врожденные реакции, или, наконец, они укладываются в определенные последовательные цепи (что чаще всего и имеет место), в которых одни звенья являются врожденными, а другие – приобретенными, и получается уже какая-то совершенно новая комбинация деятельностей, которая не могла бы иметь места, если бы сначала развились все врожденные реакции, а потом на это начали наслаиваться реакции приобретенные.

Эта возможность раннего взаимодействия находящихся еще в стадии развития врожденных форм деятельностей с возникающими приобретенными деятельностями представляет одну из важнейших сторон, одно из важнейших условий действительно серьезного прогресса, который характеризует высших представителей животного царства и в особенности организм человеческий.

Если обратиться к сравнительной физиологии высшей нервной деятельности, то мы видим в этом отношении довольно большое разнообразие в смысле относительной роли врожденных или приобретенных форм деятельности. Мы видим, что из всего животного царства можно выделить три больших группы.

Мы имеем представителей животного царства, которые имеют весьма высокую, весьма сложную организацию и очень сложные, чрезвычайно утонченные и точные формы поведения, но такие, которые почти целиком являются наследственно фиксированными и подлежат лишь ничтожным изменениям в процессе индивидуальной жизни.

Наивысшими представителями этого рода животных являются насекомые, которые стоят на филетической линии, совсем особой от нашей, и на своей линии развития являются наиболее высоко организованными существами. Всем известны сложные формы поведения у насекомых, в особенности у некоторых из них, сложные формы деятельностей, которые называются инстинктами. С исключительным успехом профессор нашего Ленинградского университета и сотрудник нашего Колтушского института С.И. Малышев изучает очень разнообразные и сложные формы поведения, сложные формы инстинктивной деятельности у целого ряда представителей насекомых. Тут можно заметить чрезвычайно утонченные формы деятельности при построении жилища, при обеспечении потомства условиями, защищающими от вредных воздействий, провизией – будущих развивающихся организмов. Этому предшествует добывание пищи, во многих случаях хищническое, связанное с разыскиванием определенных видов насекомых же или других представителей животного царства, с добыванием растительного корма, с приготовлением специального месива из навоза ли, из травы ли, из листового материала то в форме пережевывания и пропускания через свой пищеварительный тракт, то в форме добывания готового полупереваренного навоза, из которого закладываются шарики в виде резервной пищи, – одним словом, чрезвычайно сложные акты поведения, направленные на то, чтобы обеспечить будущее поколение необходимой пищей, закладывание этих пищевых резервов в заготовленное жилище, замуровывание этого жилища после того, как туда будут снесены яйца, и т.д.

Особенно интересны формы поведения, связанные с хищнической деятельностью насекомых, когда они заготовляют своему потомству живую пищу и консервируют ее. Тут приходится наблюдать приемы нападения на других животных и умерщвление или парализацию их при помощи вонзания жала и иногда напускания того или иного яда в нервные ганглии. Это особенно бьющий в глаза пример, когда одно насекомое нападает на другое насекомое и последовательно вонзает ему свое жало, совершенно точно попадая в отдельные нервные ганглии и напуская туда то или иное ядовитое вещество, умерщвляющее животное или парализующее его, иногда только на несколько минут, до тех пор, пока в тело того же животного из яйцеклада будет снесено яйцо.

Совершенно замечательная вещь заключается в следующем. У многих насекомых весь жизненный цикл совершается один раз. Личинка, выросшая из яйца, снесенного в какое-то заготовленное гнездо, обеспеченное провизией, или снесенного в тело другого существа, мясом которого эта личинка потом будет питаться, развилась в одиночку, без всякого соприкосновения со снесшим яйцо материнским организмом, и тем не менее у нее вырабатываются все дальнейшие формы поведения. Достиг этот родившийся организм определенного возраста, и он проделывает все то, что проделывали его родители и его отдаленные предки. Ни о каком обучении, ни о каком подражании, ни о каком перенимании этих приемов не может быть речи, потому что организм развился в одиночку, в заранее заготовленной пищевой массе. Тем не менее все реакции у него вырабатываются и оказываются совершенными, начиная с того, что он ловит определенный вид жертвы, определенными движениями достигает внедрения жала в нервные ганглии, определенными движениями достигает внедрения яйцеклада в ту или иную часть тела своей жертвы или в гнездо.

Тут надо поражаться тому, с какой точностью повторяются реакции из поколения в поколение и как совершенно они выполняются каждым отдельным представителем. Не может быть речи о каких-нибудь очень сложных взаимодействиях между приобретенными и врожденными формами поведения, потому что, в основном, вся важнейшая деятельность является наследственно передаваемой, является видовой, является каким-то образом фиксированной наследственностью.

Это, конечно, не исключает наличия у насекомых и определенных приобретенных форм поведения. Ведь сплошь и рядом приходится наталкиваться на препятствия, совершать обходные действия, видоизменять частично формы поведения, для того чтобы в данных конкретных условиях осуществить то, что надлежит осуществить, так что известный личный опыт, конечно, имеет место. Но во многих случаях он даже теряет всякий смысл. Если речь идет о том, что животное в течение своей жизни повторяет ту или иную процедуру несколько раз, то, конечно, может быть, что с повторением одних и тех же деятельностей они будут несколько совершенствоваться, видоизменяться, приспосабливаться. Но если в течение своей жизни животное должно эти сложные действия проделать только один раз, то, конечно, ни о какой тренировке, ни о каком совершенствовании не может быть речи, речь может идти только о той или иной пластичности этого инстинкта, которая даст возможность приспособиться и чуть-чуть изменить действия в зависимости от данных конкретных условий.

Все трудности, которые возникают тут для животных, все-таки не мешают сохранению вида только благодаря тому, что количественно потомство оказывается очень многочисленным и поддержание вида достигается выбрасыванием огромного количества яиц, огромного количества личинок, из которых какой-то процент уцелеет и, в конце концов, обеспечит сохранение вида.

Совершенно иное мы видим на противоположном полюсе этих жизненных отношений, на филетической линии, высшим представителем которой является человек. Здесь речь идет о том, чтобы каждый индивидуум, которому придется жить много лет и много раз в течение своей жизни производить действия, сходные по существу, но различные в зависимости от текущих условий, был бы наилучшим образом обеспечен возможностью и способностью личного приспособления. Тут мы видим, что врожденные формы поведения уже с раннего этапа развития ставятся под контроль внешних факторов и, что особенно важно, ставятся под контроль взрослого организма, от которого может быть получена и известная забота и известные примеры для имитации, для подражания, для усвоения тех или иных форм поведения, и с течением времени может быть развито очень большое разнообразие индивидуальных форм деятельности. Последние полностью господствуют над врожденными.

Наиболее яркими представителями этой группы являются млекопитающие и особенно человек.

Третью, до известной степени промежуточную, категорию представляют животные, у которых и та и другая стороны деятельности – и наследственно фиксированные, сложные и очень совершенные формы поведения и свободно развивающиеся приобретенные формы поведения – представлены в равной мере.

В этом отношении наиболее типичными, наиболее интересными представителями являются птицы. У них чрезвычайно развита сезонность в поведении и наблюдаются в течение их жизненного, даже в течение годового цикла переходы от доминирования одних форм поведения к доминированию других.

В зависимости от сезона наблюдается доминирование инстинктивных форм поведения, связанных с гнездостроением, добыванием пищи, выведением потомства, высиживанием яиц, ухаживанием за птенцами и т.д., но этот цикл охватывает определенную часть года. Как только он заканчивается и птицы освобождаются от перечисленных инстинктивных форм поведения, почти всецело врожденных, – начинается свободное существование, с легкой выработкой новых реакций, приобретенных форм поведения.

А так как для всех птиц характерно то, что они свой жизненный цикл повторяют ежегодно, а иногда и несколько раз в году, притом много лет подряд, тут могут иметь место очень существенные изменения самих наследственных форм поведения. Так, само собой понятно, что птица, которая в первый раз совершает гнездостроение не по уроку, не потому, что научилась от кого-нибудь, а в силу врожденных наследственно фиксированных форм поведения, – осуществляет это гнездо-строение, высиживание яиц, ухаживание за птенцами не вполне совершенно и при повторении улучшает свои формы поведения и ту же инстинктивную форму поведения, благодаря целому ряду индивидуальных, основанных на личном опыте усовершенствований, проводит гораздо лучше и аккуратнее, чем в первый раз. Тут уже речь может идти об использовании приобретенных реакций для коррегирования некоторых недочетов врожденного поведения.

Из сказанного приходится делать вывод, что когда мы имеем дело с млекопитающими – животными, стоящими на общей с нами линии развития, когда мы имеем дело с птицами, стоящими на другой линии развития, но ответвившейся сравнительно позже, чем членистоногие, от нашей линии развития, и когда мы имеем дело с насекомыми, которые уже на очень раннем этапе эволюции отошли на другой путь развития, – то не можем полностью отождествлять роль наследственного и приобретенного факторов. Мы не можем полностью проводить аналогию между ними и должны всегда искать конкретный материал для того, чтобы понять значение и относительную роль того или иного пути выполнения деятельностей. И когда мы говорим об инстинктивных формах поведения, об этих очень сложных, длительно проявляющихся, носящих цепной характер формах поведения, в значительной степени продиктованных сезонными условиями среды и связанными с этими сезонами изменениями внутреннего химизма организмов, функциями эндокринных желез и т.д., то мы не можем представлять себе эти инстинктивные формы поведения, хотя они и являются наследственными, как абсолютно неизменные и как абсолютно тождественные. В зависимости от того, на какой линии развития стоит организм, какова степень зависимости одного поколения от другого поколения, в какой период развития организм попадает под влияние факторов внешней среды, мы можем представить себе все большую и большую степень переделки врожденных, унаследованных форм поведения и все большее доминирование приобретенных форм.

Я позволю себе привести несколько интересных фактов, относящихся к этой области, характеризующих возможность таких переделок и использования приобретенных или, наоборот, унаследованных форм поведения в интересах организма.

В Колтушском институте имени И.П. Павлова в течение нескольких лет с большим успехом работал проф. А.Н. Промптов, к сожалению, безвременно скончавшийся. Он был большой знаток птиц, их форм деятельности и систематически их изучал, используя учение Ивана Петровича как физиологическую основу. Ему удалось обнаружить следующее чрезвычайно интересное явление. В зависимости от процесса одомашнения у животных теряются некоторые формы поведения, они исчезают, во всяком случае, становятся незаметными, потому что в условиях домашнего существования, в условиях воздействия со стороны человека, заботящегося об одомашненных животных, некоторые стороны поведения оказываются или излишними, или недостаточно тренируемыми.

В частности, Промптов привел следующий очень важный пример. Около трехсот лет человечество занимается выведением канареек, и канарейки на протяжении около трехсот лет содержатся в домашних условиях, в клетках с горизонтально установленными тремя или четырьмя полированными жердочками. Молодые организмы попадают в эти клетки, и вся их двигательная деятельность, все их поведение заключается в том, что они перескакивают с одной жердочки на другую, поворачиваются спереди назад на 180°, прыгают чуть-чуть вверх, чуть-чуть вниз, в зависимости от того, как хозяин расположил жердочки, и дальше этого у них нет никакой возможности использовать свою двигательную способность. А их дикие родичи живут в лесу, живут так, как все другие птицы, имеют возможность свободного передвижения, причем никто им никаких полированных жердочек не подставляет; они вынуждены скакать по сучьям, по веткам деревьев стойким и нестойким, качающимся и не качающимся, гладким или шероховатым, с колючками или без колючек, и т.д.

Выяснилось, что домашняя канарейка после трехсот лет одомашнения потеряла способность свивать гнездо. Это не значит, что она полностью потеряла эту способность, но она не может создать себе прочную корзинку, которую потом уберет, оснастит изнутри и в которой может снести яйцо. Если с наступлением периода гнездования хозяин подсунет ей в клетку материал, из которого нужно вить гнездо (что обычно и делается), то канарейка пытается вить гнездо, но у нее ничего не выходит. Она, может быть, и совьет какое-то подобие корзинки, но эта корзинка или дырявая, или кривая, или она не может быть надлежащим образом прикреплена к подставке, которую ей дали, и хозяин выходит из положения тем, что сам плетет небольшую корзиночку из ниток или какого-нибудь другого материала и подкладывает в клетку готовую корзиночку, прикрепляет ее, набрасывает пух и всякие другие материалы, а канарейка уже выкладывает изнутри эту готовую корзиночку и доводит таким образом гнездостроение до заключительного этапа и сносит в гнездо яйца. Если же этой помощи нет, а вы просто подсунули ей материал, то она что-то такое плетет, но это что-то или дырявое, или косое, кривое, из чего яйца вываливаются, разбиваются, и таким образом птица оказывается беспомощной, неспособной дать потомство.

А.Н. Промптов совершенно правильно оценил то обстоятельство, что птице со дня ее рождения создали условия, при которых она не может использовать и тренировать свои врожденные способности, в частности, различные двигательные акты, которые нужны для того, чтобы совершать акт гнездостроения. А.Н. Промптов посадил канарейку в клетку, в которой вместо трех или четырех обычных жердочек установил несколько веточек с сучками, различно расположенными, неодинаковой толщины, неодинаковой гибкости, и канарейка имела возможность с первых дней своей жизни тренировать свою двигательную способность. Она должна была сидеть то на горизонтальных, то на косо расположенных веточках, то с более низкой правой лапой, то с более низкой левой лапой, то на устойчивых, то на неустойчивых, гнущихся или негнущихся веточках. И канарейки, выросшие в таких условиях, оказались способными вить гнездо, нисколько не уступающее тем гнездам, которые вьют их дикие сородичи.

Таким образом, оказалось, что ранняя тренировка врожденных двигательных актов, двигательных способностей ведет к их сохранению, укреплению и обеспечивает возможность дальнейших свободных действий.

Не то ли самое приходится наблюдать в нашей человеческой жизни? Я уже упоминал акт плавания. Люди, живущие вблизи различных водоемов, с детства упражняются в плавании и очень легко этому обучаются, а живущие вдали от водоемов не тренируются в плавании и достигают зрелого возраста, не умея плавать. Им приходится учиться плаванию во взрослом состоянии, и это дается чрезвычайно трудно. Это – случай, совершенно аналогичный со способностью канареек вить гнезда. Плавание есть наследственно фиксированный акт локомоции, самая ранняя форма локомоции, которой мы не даем упражнения, заменяем ее другими видами локомоции и таким образом задавливаем ту способность к выполнению двигательного акта, которая нами наследственно получена, она просто оказывается замаскированной другими видами моторной деятельности. Если же мы с детства начнем эту способность упражнять, то не дадим ей замаскироваться и она будет хорошо выражена.

В процессе воспитания детей нам приходится с этим считаться. Все время приходится разъяснять педагогам и родителям это обстоятельство и добиваться того, чтобы определенные формы поведения, которые в будущем в жизни могут быть использованы, не угашались у детей. Для этого нужно детям давать возможность выполнять различные естественные движения – карабканье, ползанье, перелезание через препятствия, кувыркание и т.д., которые в будущей жизни им когда-нибудь пригодятся и которые очень трудно будет развить, если эти способности в детстве окажутся задушенными.

У многих из представителей человечества нам приходится видеть это несовершенное развитие. Люди, живя в домашних условиях, не тренируют естественные способности у себя и своих детей. Чем более сидячую жизнь они ведут, чем более суживают формы своих профессиональных движений, тем более заторможенными оказываются другие формы поведения, врожденные, и они, в конце концов, могут оказаться совершенно скрытыми.

Но врачи знают, что патология иногда заставляет выскочить на свет известные формы деятельности, формы поведения, хотя бы отдельные частные рефлексы, которые мы называем патологическими рефлексами, потому что у большинства нормальных людей они не встречаются. А в том или ином состоянии отравления вдруг выявляются какие-то странные рефлекторные реакции. Если к ним ближе присмотреться, можно почти всегда найти им аналогии у других представителей животного царства и отсюда сделать заключение, что здесь речь идет о выявлении замаскированных форм деятельности, замаскированных рефлекторных актов, которые не наблюдаются у большинства людей только потому, что они никогда не тренируются, и являются перекрытыми, подавлен­ными вновь приобретенными формами поведения.

Умение разобраться в анализе тех форм поведения, тех деятельностей, которые характерны для всего животного царства, в частности для всей той линии позвоночных, к которой мы принадлежим, или только для группы млекопитающих, или для еще более узкой группы, но которые у человека обычно являются мало доступными наблюдению, – составляет одно из прекрасных средств, с одной стороны, для изучения эволюционного процесса развития нервной системы и форм человеческого поведения, с другой стороны, для естественнонаучного объяснения ряда патологических симптомов, которые могут позволить создать естественные и правильные формы борьбы с болезненными явлениями.

Я счел нужным подчеркнуть важность взаимоотношений между врожденными и приобретенными формами поведения и возможность определенного управления со стороны человека его собственным развитием, так же как он управляет развитием животных организмов. Но тут подход должен быть совершенно различный. В то время как в отношении наших одомашниваемых животных мы создаем им какое-то одностороннее развитие, создаем им условия, при которых вырабатывается и развивается какая-то определенная, нужная нам сторона их развития и их деятельности, в отношении человека мы заботимся о том, чтобы создать гармонически развитое существо, способное в нужных условиях проявить свои врожденные потенции, использовать свои врожденные потенции и путем личного опыта, путем приобретенных, условных уже реакций так направить эти врожденные деятельности, чтобы из них была извлечена максимальная польза. При этом мы используем еще ту особенность, что человек эти врожденные деятельности не только может просто использовать, а может их перестроить и выработать из них новые формы поведения, которых не было у его предков. Все эти механизмы требуют, конечно, понимания тех особенностей функционирования нервной системы, которые отличают человеческую нервную деятельность от нервной деятельности остального животного царства.

Один из важных вопросов, который был затронут Иваном Петровичем с первых же лет изучения высшей нервной деятельности, заключался в том, каковы отличия высшей нервной деятельности человека от высшей нервной деятельности остальных животных.

Несмотря на большое сходство, на наличие большого числа связующих моментов, несмотря на возможность использования высшей нервной деятельности животных как объекта изучения, для того чтобы делать известные заключения о высшей нервной деятельности человека, все-таки было совершенно ясно, что между той и другой лежит такая пропасть, которую очень трудно чем-нибудь заполнить, и требовалось найти те физиологические принципы, которые определяют эту разницу.

В связи с этим встает целый ряд частных вопросов, которые должны быть полностью уяснены для того, чтобы, с одной стороны, не ошибаться и не делать необоснованных выводов и необоснованных шагов на основе изучения высшей нервной деятельности животных, с другой стороны, избежать упреков в заскакивании слишком далеко там, где такого заскакивания вовсе и не имеется.

Иван Петрович очень долго искал эти коренные отличия и, в конце концов, нашел, как мне кажется, существенно важный признак, который составляет теперь предмет нашей заботы и является одним из важнейших объектов изучения.

С самого начала изучения условных рефлексов Иван Петрович подчеркивал их важное сигнальное значение. Благодаря выработке условных рефлексов организм приобретает способность реагировать на известные внешние явления не тогда, когда эти явления разыграются уже, а по определенным предшествующим признакам. Иван Петрович подчеркивал биологическую выгоду сигнальной деятельности в том отношении, что иногда организму уже поздно реагировать тогда, когда раздражитель фактически на него подействовал. В случае пищевых реакций, пищеварительной деятельности, конечно, ничего страшного не произойдет, если отделение желудочного сока или слюны, или других пищеварительных соков начнется лишь после того, как пища фактически окажется во рту. Но в случае некоторых оборонительных реакций, например если животное начнет реагировать защитными движениями после того, как противник ударил его по голове, – реакция может и не осуществиться, потому что животное будет убито раньше, чем отреагирует. Является чрезвычайно важным, чтобы определенные оборонительные реакции наступали по предшествующим признакам, а не по тому основному признаку, который должен оглушить животное.

Такое реагирование, предшествующее существенно важным явлениям, на предвестники известных явлений, конечно, имеет огромное биологическое значение. Иван Петрович это и рассматривал как сигнальную деятельность: существуют сигналы тех или иных событий, и на эти сигналы реагирует животное. Следовательно, условно-рефлекторную деятельность нужно рассматривать как реакцию на сигнальные раздражители, как сигнальную деятельность.

В этом отношении в формулировку Ивана Петровича, вполне признавая правильность ее и бесспорно правильную оценку биологического значения, можно внести некоторые терминологические поправки, и я рекомендую это сделать вот на каких основаниях.

Что значит «сигнальная» деятельность? Signum – это знак; сигнальная деятельность – это деятельность, вызываемая знаками. У животных существует сигнальная деятельность и безусловного характера. Вожак храпением, фырканием, стуком от удара копытом или какими-нибудь другими звуками дает сигнал, сам убегает от угрожающей опасности, за ним бросается все стадо, причем иногда звуковой сигнал вызывает только ориентировочную реакцию, а затем стадо бросается только по имитации; видя, что вожак бежит, иногда же само фырканье и храпенье является сигналом к тому, чтобы стадо выполнило какое-нибудь действие, хотя вожак может даже и не двинуться. Молодое животное, находящееся около матери, опять-таки на фырканье или на удар копытом матери или на какое-нибудь другое ее движение реагирует определенным образом. Сплошь и рядом это чисто врожденные реакции, наблюдающиеся у новорожденных животных.

В данном случае речь тоже идет о сигнальной деятельности уже в несколько ином понимании. Тут сигнал подается одним живым существом другому живому существу, а осуществляется реакция по принципу врожденного рефлекса.

Значит, выгоднее слово «сигнал» применять к тем случаям, когда имеется какой-то определенный знак чего-то, – знак опасности, обозначение какого-нибудь предмета. Это имеет место только там, где существует взаимодействие по крайней мере двух живых существ, а сигнальная деятельность, ответ на сигнальный раздражитель, на подавание знака может носить характер и условного и безусловного рефлекса.

Что же касается условно-рефлекторной деятельности, то она может иметь сигнальное значение, иногда же является результатом рокового совпадения признаков или свойств. Если съедание пищи сопровождается хрустом, хруст всегда совпадает со съеданием пищи, то хруст вызывает отделение слюны. Это не сигнальная деятельность, это реакция на сопутствующие или предшествующие раздражители. Это тонкое отличие, но его выгодно иметь в виду. Мне кажется целесообразнее говорить о сигнальной деятельности там, где действительно речь идет о подаче какого-то знака, об обозначении каких-то явлений каким-то знаком, о замене конкретных предметов соответствующим обозначением и т.д.

С этой точки зрения Иван Петрович совершенно правильно и с большой выгодой для дальнейшей исследовательской деятельности ввел понятие о двух сигнальных системах и говорил, что когда осуществляется обычная условно-рефлекторная деятельность, та, которую он изучал путем выработки искусственных условных рефлексов, тут принимает участие общая всем животным организмам первая сигнальная система. Речь идет о том, что какой-то конкретный раздражитель вы связываете во времени с другим конкретным раздражителем, который способен вызывать врожденную реакцию или способен вызывать выработанную ранее реакцию. Значит, тут вы подаете раздражитель, который вызывает ответную приобретенную условную реакцию. Наряду с этим у человека имеется способность тем или иным явлениям внешнего мира, тем или иным предметам, объектам, тем или иным живым существам, их действиям давать определенные обозначения и оперировать этими знаками. Этот процесс требует уже несколько более высокой организации нервной системы, которой нет у животных или которой имеются только какие-то зачатки; у животных, конечно, имеются какие-то зачатки, но еще не позволяющие им так разнообразить круг своих действий и круг взаимодействия с окружающим миром, как это имеет место у человека.

Как частный, но вместе с тем существенно важный пример можно взять обозначение тех или иных предметов и явлений внешнего мира определенными словесными знаками. Оказывается, что мы имеем возможность осуществить определенные реакции, определенные действия даже тогда, когда никаких реальных событий во внешнем мире не происходит, а когда мы только называем словами те события, которые могли бы иметь место.

Тут нужно уловить разницу между первой и второй сигнальной системой. Вы можете выработать у собаки условный рефлекс на слово «еда». Произнесите пять или шесть раз слово «еда» и дайте собаке есть, – слово «еда» будет вызывать у нее условно-рефлекторное отделение слюны. Это будет реакция на слово. Но вы можете вместо слова «еда» сказать «да», или сказать «беда», лишь бы слог «да» фигурировал, и на этот слог «да» собака будет реагировать. Это есть простой услов­ный рефлекс на определенную часть звукового сигнала.

У человека – не то. У человека имеется способность воспринять слово «еда» как знак, обозначение определенного физиологического акта или обозначение определенного комплекса пищевых средств. Мы можем взять слово «еда», можем дальше перейти к тому, что заменим слово «еда» каким-нибудь другим, можем сказать по-немецки «Speise» или применить какое-нибудь английское или французское слово, можно заменять эти слова, которые по своему звуковому характеру ничего общего между собой не имеют, но они получили определенное сигнальное значение того или иного предмета или того или иного рода явлений, мы можем дальше этими знаками оперировать. Вы можете назвать человека определенным именем, потом, говоря об этом имени, вы можете вызвать целый ряд реакций у животного и заставить его выполнить те или другие действия. Это придание определенному явлению характера знака, обозначение какого-то явления другим представляет ту особенность, которая присуща человеку.

Тут, конечно, нужно избежать определенного упрека, который иногда возникает в связи с недостаточной, может быть, четкостью выражений. Когда мы говорим, что человек может оперировать определенными обозначениями, определенными знаками или символами конкретных физических явлений, может возникнуть опасение, что мы говорим о каких-то неконкретных, нереальных явлениях, стоящих вне нашего реального мира. Этого, конечно, нет, потому что если я произношу слово «еда» или произношу имя «Иван Иванович», то произнесение мною слов «Иван Иванович» или «еда» есть тоже физическое явление, нисколько не выходящее из круга материальных явлений.

Но эта физика произношения слова «еда», тот звуковой комплекс, который осуществляется при этом, ничего общего не имеет с физическим предметом – мясом или хлебом, или кашей, или еще чем-нибудь, и ничего общего не имеет с той физикой, которая осуществляется при жевании и проглатывании пищи, и с той физикой и химией, которая совершается при работе пищеварительных желез. Все это – физические события, физические явления, происходящие в реальном, материальном мире, только они используются нами путем придания им определенного смыслового значения для обозначения объектов и явлений совершенно другого физического характера.

Это нужно твердо помнить. Тут не вносится ничего противоречащего материализму, не привлекается ничего из трансцендентного мира, все остается в сфере нашего реального материального мира, но мы создаем какую-то физику, которой придаем роль обозначения тех или иных физических или химических явлений.

Тут знаки могут быть различного рода. Прежде всего, изображение тех предметов, с которыми мы встречаемся в реальном мире.

Человечество еще на ранних этапах своего исторического существования начало делать попытки изображать тем или иным способом, на стенах пещер, на кусках камня, а позже на папирусе, на пергаменте те или иные изображения реальных предметов, животных, стрел и т.п.

Теперь это дело доведено до большого совершенства; художник может изобразить пейзаж, какую-нибудь жанровую сцену, портрет, по которому вы сразу видите, что это – портрет такого-то. М.В. Нестеров написал портрет И.П. Павлова, вы видите – это И.П. Павлов. Но если вы сравните физику нестеровского рисунка с физикой тела И.П. Павлова, то, конечно, ничего общего между ними нет. И тут и там вы получаете определенные световые волны, которые вызывают определенную картину возбуждения в вашей нервной системе, но если вы проведете спектральный анализ света, идущего от картины Нестерова, и спектральный анализ света, который отражался от тела самого Ивана Петровича, обнаружится большая разница.

Важно то, что человек, получив определенное впечатление от того или иного физического явления, имеет возможность потом создать другую физическую картину, которая в его сознании будет давать то же отображение. Это – деятельность, которая свойственна только человеку. Далее человек имеет возможность обозначать те предметы, людей, животных, всякие явления, действия, которые происходят во внешнем мире, различными знаками, а эти словесные знаки он может произносить за счет своего речевого аппарата и воздействовать на слуховой прибор другого человека, но он может это же слово изобразить графически и воздействовать на оптический прибор человека. Он может обозначить словами и написать «до», «ре», «ми», «фа», а может взять пятилинейную нотную сетку и нанести на нее точки или кружки на той или иной линии или между ними, получится нотная сигнализация.

Это есть уже та высшая форма деятельности, которая свойственна только' человеку и требует от него возможности, умения заменить конкретное явление – звук определенной высоты, определенной частоты колебания – каким-то знаком на пяти линейках нотной сетки, обозначить силу этого» звука той или иной добавочной буквой или словом, которое будет там написано, – пиано, форте и т.д., кружками и точками обозначить длительность звука. Благодаря этому в любом месте земного шара может быть воспроизведена определенная музыкальная картина без того, чтобы исполнитель непосредственно общался с автором музыкального произведения. Сейчас играют произведения Бетховена только благодаря тому, что Бетховен мог переложить на музыкальный инструмент и на бумагу ту музыкальную картину, которая возникла в его сознании. То, что играл сам Бетховен, никому из нас не доступно, потому что Бетховена нет, а то, что он перенес на бумагу в виде нотных знаков, сделалось достоянием всего человечества на протяжении десятков лет и столетий.

То, что было нанесено египтянами или ассирийцами на стены пирамид или на каменные плиты, остается достоянием нашим до настоящего времени, и мы сейчас имеем возможность воспроизводить в своем сознании те исторические события, которые происходили несколько тысяч лет тому назад, только на основе тех знаков, которыми люди обозначали реально протекавшие тогда события.

В этом заключается суть второй сигнальной системы, о которой говорил Иван Петрович. Речь идет уже не о том, что одно физическое явление непосредственно связывается с другим физическим явлением, происходящим в непосредственном окружении живого существа и обеспечивающим возможность реагирования чуть-чуть раньше, чем произойдет существенное событие, – это свойственно всем животным организмам, свойственно и человеку, – но человек может дальше использовать одни физические явления для того, чтобы их сделать знаками других физических явлений, он может эти знаки выявлять в различных формах, в форме звукопроизношения и в форме графического изображения – буквенного, нотного и всяких других, – и таким образом устанавливается возможность об­щения между людьми на неограниченно далеких расстояниях и на неограниченно' больших отрезках времени.

Само собой понятно, что это возникновение второй сигнальной системы могло осуществиться только в результате постоянного общения людей друг с другом и на основе определенных взаимодействий между человеческими организмами, оно не могло возникнуть как простое биологическое явление, оно требовало уже определенных сложных взаимоотношений между отдельными индивидуумами, между отдельными группами и коллективами людей и явилось результатом процесса, который разыгрался уже на протяжении исторического периода существования человечества. На протяжении нескольких тысячелетий или десятков тысячелетий развилась эта вторая сигнальная система, параллельно с усовершенствованием деятельностей организма, и она, в свою очередь, обусловила то влияние человека на окружающую природу, без которого он не мог бы достигнуть современного уровня культуры.

Ясно, что в этом процессе развития и возникновения второй сигнальной системы с физиологической точки зрения мы должны усмотреть крайнее усложнение того элемента, зачатки которого имеются уже и в первой сигнальной системе, что Иван Петрович характеризовал как аналитическую и синтетическую деятельность мозга. Уже у собаки при изучении условных рефлексов Иван Петрович с первых же лет изучения предмета натолкнулся на тот факт, что все время параллельно идут два процесса – анализ и синтез. С одной стороны, обнаруживается чрезвычайно тонкая способность животного дифференцировать явления внешнего мира, разбивать их на отдельные участки, отличающиеся друг от друга, но, однако, охватывающие какие-то определенные зоны.

Если вы вырабатываете условный рефлекс на какой-нибудь тон, то сначала получается генерализованная реакция – все таны, все частоты вызывают одну и ту же реакцию, а с течением времени у животного очень легко вырабатывается способность реагировать только на определенный тон или очень близкие к нему, тогда как более высокие, более низкие не дают реакции. Путем умышленного подчеркивания, применения одних раздражителей с подкреплением, а других без подкрепления можно выработать так называемую дифферендировку.

Это – аналитическая деятельность, позволяющая тонко разбивать все явления внешнего мира на части, отличающиеся друг от друга.

Наряду с этим идет и синтетическая деятельность, которая позволяет обобщать некоторые явления и таким образом использовать механизм генерализации для того, чтобы связывать некоторые явления друг с другом и не реагировать на них как на большие дробности.

Серьезную попытку в этом отношении сделал Иван Петрович, когда поручил одному из своих сотрудников, д-ру В.А. Бурмакину, выработать обобщенный рефлекс на все звуки. Оказалось, что это не так просто. Давали собаке различные тоны фисгармонии и при каждом тоне подкармливали. Оказалось, что собака начала дифференцировать тоны фисгармонии от тонов рояля. Когда на рояле давали этот же тон, она не реагировала. Начали подкреплять тоны фисгармонии и тоны рояля, чтобы разница тембров была сглажена. Но оказалось, что собака реагировала на тон определенной силы, которую давал данный рояль; когда его чуть-чуть заглушили, у нее получилась дифференцировка по принципу силы. Потом оказалось, что отдифференцировались все звуки, происходившие внутри комнаты, от звуков, происходивших вне комнаты.

Таким образом, параллельно со стремлением экспериментатора навязать собаке генерализованную реакцию у нее все время происходила дифференцировка по тому, другому, третьему признаку, которая ограничивала круг раздражителей и ограждала животное от реагирования на все, что происходит в окружающем мире.

Тут постоянно шел двойной процесс, процесс анализа, различения по различным признакам, по высоте, тембру, силе тонов, по источнику происхождения, по направлению звука, по внутрикомнатному или внекомнатному признаку. Но тут же нужно усмотреть какой-то процесс и разбивки по определенным признакам и объединения по определенным признакам. Тут неизбежно шли два параллельных процесса – процесс анализа и процесс синтеза, процесс различения и процесс обобщения. Этот процесс обобщения, процесс извлечения каких-то общих признаков из массы частностей заложен уже в этой элементарной высшей нервной деятельности.

Ясно, что в процессе образования и развития второй сигнальной системы мы имеем уже наивысшее проявление этого второго явления – обобщения признаков, выделения определенных групп из массы проанализированных частных деталей и отвлечения от частностей, перехода к абстрактным формам деятельности. Эта способность абстрагирования составляет уже высшую форму деятельности мозга, которая особенно сильно развита у человека.