Глава 9

Коэволюция и механизм эволюции: взаимосвязь устойчивости и изменчивости

Уже в античной философии Альтернативные сложились две линии в трак-

интерпретации товке изменчивости и устойчи-

механизма развития вости — линия Парменида и

линия Гераклита. Первая из них подчеркивала устойчивость бытия, вторая — его изменчивость, текучесть. Платон, противопоставив вечные, неизменные идеи теку­чему, становящемуся бытию, резко размежевал область философско-теоретического и обыденного знания. Связь между миром инвариан­тных идей и текучим физическим бытием, миром природы, между теоретическим знанием и обыденным сознанием обеспечивалась у него миром чисел, которые представали как образцы формирования вещей. Устойчивость Платон связывал с миром чистых, геометриче­ских форм. Толкование Аристотелем связи устойчивости и изменчи­вости основывалось на его учении о субстанции и форме как устой­чивых характеристиках физического бытия, которые позволяли за текучим, изменчивым миром природных феноменов выявлять инва­риантные структуры. Вместе с тем, в его учении о форме форм, об энтелехии, о демиурге как неподвижном перводвигателе можно уви­деть абсолютизацию устойчивости. Неподвижный демиург, будучи устойчивым бытием, интерпретировался им как абсолютно неизмен­ное бытие, полностью исключавшее всякое становление. В филосо­фии Аристотеля противопоставление устойчивости и изменчивости сменилось поиском их взаимосвязи.

В средневековой философии наряду с резким размежеванием устойчивости и изменчивости появлялись различные варианты их соединения. Правда, ведущая линия — линия противопоставления, поскольку тварный мир характеризуется конечностью и преходящ-ностью, а Творец — вечным, неизменным бытием. Уже в ранней средневековой философии (например, у Паламы) были развиты ксн-

цепции, которые отмечали взаимодействие между божественной и человеческой природой, вводили энергетическое начало в качестве наиболее фундаментального.

В философии нового времени проблема устойчивости и изменчи­вости была поставлена прежде всего в ходе анализа законов движе­ния — фундаментальных, инвариантных структур самой природы. Кроме того, эта проблема была проанализирована с точки зрения выявления в самойлрироде устойчивых основополагающих структур — субстанции, проявляющейся в акциденциях, в различного рода превращениях свойств природных тел.

Развитие динамики Галилеем и затем Ньютоном привело к фор­мулированию принципа инерции, принципиально отличавшегося от идеи импетуса, выдвинутой еще в средневековой философии приро­ды, и к сведению многообразных форм изменений к механическому движению, к перемещению в пространстве. Субстанция как способ объяснения химических процессов предполагала развитие учений о материальных носителях этих превращений, в частности, учения о флогистоне, теплороде и пр.

Новоевропейская философия, ориентируясь на науку, точнее го­воря, на экспериментальное естествознание, связала устойчивость природы с ее законами и, прежде всего, с законами классической механики. Так, по словам Р. Декарта, «первый закон природы: вся­кая вещь пребывает в том состоянии, в каком она находится, пока ничто ее не изменит» . Протяженность Декарт рассматривал как решающую характеристику субстанции. Для Б. Спинозы также ха­рактерно подчеркивание устойчивости как материальных, так и ду­ховных явлений. В «Этике» он писал: «Всякая вещь, насколько от нее зависит, стремится пребывать в своем существовании (бытии)» . Рас­пространяя принцип инерции, выдвинутый механикой, на все явле­ния, он полагал, что душа также стремится пребывать в своем суще­ствовании в течение неопределенного времени, правда, в отличие от неодушевленных тел душа осознает это стремление.

В философии Канта, которая по сути дела является гносеолого-методологическим анализом структуры новоевропейского научного знания, наука связывалась с раскрытием устойчивости компонентов знания. В «Метафизических началах естествознания», где он анали­зировал особенности механики и механического движения, таким устойчивым компонентом знания оказался покой, т.е. постоянное пребывание в одном и том же месте, а для других разделов естество­знания — субстанция, фиксирующая постоянство явлений. Мир яв-

¹ Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 486.

² Спиноза Б. Избранные произведения. Т. 1.М., 1957. С. 460—461.

168

169

лений предстал у Канта текучим, становящимся изменчивым. Устой­чивость структуры знания достигалась благодаря активности апри­орных форм созерцания, категорий рассудка и трансцендентальных идей разума. Согласно Канту, любое изменение предполагало тож­дество субъекта познания, его устойчивость. В восприятии, в эмпи­рическом опыте воспринималась последовательность сменяющихся явлений, их текучесть. Смена или последовательность явлений, дан­ные в эмпирическом опыте, и представляли собой, по Канту, измене­ние. Для восприятия и анализа смены и изменчивости явлений необ­ходимы, помимо тождественности познающего субъекта, схематизм времени, обеспечивающий организацию восприятия изменений по закону связи причины и действия. Время, синтез в различных моду­сах времени, связь между причиной и действием обеспечивали воз­можность познания изменений. Кант подчеркивал взаимосвязь меж­ду изменчивостью и уступчивостью, делая акцент на устойчивости. Устойчивость определялась у него субстанциальностью: «...то посто­янное, лишь в отношении с которым можно определить все времен­ные отношения явлений, есть субстанция в явлении, т.е. реальное содержание явления, всегда остающееся одним и тем же, как субстрат всякой смены»¹. Вместе с тем изменчивость предполагала инвариан­тность познающего субъекта: «...понятие изменения предполагает один и тот же субъект как существующий с двумя противоположными определениями, т.е. как постоянный»². Тем самым Кант впервые стал рассматривать категории устойчивости и изменчивости как ха­рактеристики познания, синтетической деятельности созерцания и рассудка, как посредствующее звено между опытом и рассудком. Причем громадную .эвристическую роль в этом процессе играл схе­матизм времени, обеспечивающий связь между изменчивостью яв­лений и устойчивостью их категориального синтеза.

Проводя различие между содержанием и формой знания, Кант видел в изменчивости и устойчивости способ организации формы знания, а не его содержания. Истоком устойчивости познания, со­гласно Канту, являлось трансцендентальное единство апперцепции. Без этого тождества сознание лишь изменчиво и не может ни на чем остановиться: «...в этом потоке внутренних явлений не может быть никакого устойчивого или сохраняющегося Я», «для нас невозможны никакие знания, никакая связь и единство без того единства созна­ния, которое предшествует всем данным созерцаний и лишь в отно-

¹ Кант. И. Критика чистого разума. Соч. Т. 3. М., 1964. С. 253.

2 Там же. С. 258.

шении к которым возможно всякое представление о предметах»'. Анализируя основания возможности опыта, Кант фиксировал, как известно, три формы синтеза: схватывание представлений в созерца­нии, воспроизведение их в воображении, узнавание их в понятии.

Если Кант объяснял устойчивость и изменчивость разрывом его содержания и формы, то Фихте отстаивал позицию порождения по­знавательной деятельностью субъекта и содержания, и формы зна­ния. Продуктивная способность воображения творит в своей деятель­ности и объект, и субъект знания. Благодаря деятельности воображе­ния текучая, подвижная, изменчивая деятельность фиксируется в рефлексии, останавливается и превращается в понятия рассудка. С помощью рефлексии текучая, изменчивая деятельность воображе­ния ограничивается и делается устойчивой. Устойчивость Фихте свя­зывал с деятельностью рассудка .прежде всего с рефлексией, останав­ливающей смену образов воображения: «...эта способность, в которой изменчивое приобретает устойчивость, в которой оно как бы понима­ется и останавливается, ...поэтому носит название рассудка. Рассу­док есть рассудок лишь постольку, поскольку в нем что-то закрепля­ется; и все, что закрепляется, закрепляется в рассудке» . Фихте обос­новывал эту мысль этимологией немецкого слова уег81епеп — поймать, схватить, уловить нечто ускользающее, изменчивое, теку­чее. Рассудок, согласно Фихте,— способность удерживающая, оста­навливающая, обеспечивающая устойчивость познания, в то время как воображение — способность изменчивая, подвижная, динамич­ная.

Отождествляя знание и самосознание, Фихте усматривал в ре­флексии сознания те инвариантные характеристики, которые пре­вращают поток воображения в знание. Рефлексия рассудка, обеспе­чивающая устойчивость сознания, начинается с выявления тождест­ва Я, с введением принципа Я=Я. Затем сознание, утвердившееся в своем рефлексивном тождестве, в идентичности своего личностного и одновременно абсолютного сознания, полагает объективный мир, не=Я. Категории устойчивости и изменчивости предстают в таком случае как характеристики не только конструктивно-творческого субъекта, но и творимой им объективной действительности.

Новый этап в интерпретации устойчивости и изменчивости как механизма развития знания связан с философией Гегеля, который сделал своим предметом исследование саморазвивающегося знания, прежде всего философского знания. Устойчивость развивающегося знания оказалась у него вторичной, производной проблемой, зани-

¹ Кант. И. Критика чистого разума. С. 705—706.

² Фихте И.Г. Назначение человека. Спб., 1906. С. 122.

170

17!

мающей подчиненное место в изучении форм и механизмов самораз­вития философско-научного знания. Иными словами, Гегель изме­нил саму постановку вопроса: прежде всего необходимо понять фор­мы и механизм саморазвития знания, моментом чего является устой­чивость знания.

Анализируя многообразные формы изменения, Гегель отнюдь не отождествлял изменение лишь с одной формой — с изменением со­стояния, что было характерно для философии нового времени, а не ограничивался объяснением изменений знания лишь деятельностью воображения, что было присуще и Канту, и Фихте. На каждой ступе­ни развития логических категорий он фиксировал специфические формы устойчивости и изменчивости. На первом этапе — в учении о бытии устойчивость качественного и количественного бытия задана мерой. Устойчивость бытия выявляется в учении о сущности, а устой­чивость сущности — в понятии Общее движение от бытия к сущно­сти и от него — к понятию подчиняв гея у него методу восхождения от абстрактного определения устойчивости к более конкретному, где на каждом этапе возникает более конкретно развитая целостность, существуют специфические механизмы саморазвития понятий и ме­ханизмы, обеспечивающие устойчивость их движения. Вместе с тем, на каждом этапе развития логических категорий он фиксировал и специфические формы изменчивости понятий. Так, анализируя ста­новление как форму изменчивости качества, он выделял такие его особенности как полное различие исходных начал становления — бытия и ничто, их автономизацию, растворение в чем-то третьем. Изменчивость на ступени наличного бытия уже не связана с исчез­новением ее моментов, а с возникновением иного. Эта изменчивость выражается в изменчивости количественных свойств веши, во взаи­мопереходах количественных и качественных свойств вещи, во вза­имопереходах количественных и качественных изменений и в конце концов — в мере, в истинном изменении. Устойчивость узловых ли­ний меры выражается в понятии субстрата, затем в понятиях материи и формы и в переходе к основанию. Закон выступает у Гегеля как форма устойчивости, как то инвариантное во всей совокупности от­ношений, что придает им определенность и что сохраняется в смене явлений. Причем мир законов, будучи совокупностью устойчивых сущностных отношений, сам развертывается от непосредственно до опосредованно данных форм, от устойчивости каждой из самостоя­тельных сторон отношения (их бытие-для-себя) до устойчивости це-локупных отношений как подлинной действительности. Эта устой­чивость и есть устойчивость субстанции.

Высшей формой изменения является саморазвитие Понятия, а высшей формой устойчивости — устойчивость Понятия — универ-

172

сально всеобщего и одновременно творческого начала. Диалектика устойчивости и изменчивости связывалась Гегелем с осмыслением развития философской мысли, причем развитие трактовалось им как процесс творческого полагания духом объективного мира культуры и возвращения духа к самому себе. Развитие отождествлялось им с движением от абстрактного к конкретному: «Идея, как конкретная в себе и развивающаяся, есть, таким образом, органическая система, целостность, содержащая в себе множество ступеней и моментов. Философия, взятая сама по себе, есть познание этого развития, а в качестве мышления посредством понятий она сама представляет со­бою это мыслящее развитие; чем дальше продвинулось это развитие, тем совершеннее эта философская система»¹. Восхождение к органи­чески целостному бытию духа, к некому абсолютному, конечному пункту предопределяет все движение и каждую его ступень, придает телеологический смысл и развитию, и его моментам — устойчивости и изменчивости. Развитие трактовалось Гегелем не просто как само­развитие Духа, а как метаморфоз Духа — метаморфоз идеального типа, предсуществующего в природе и осознающегося в человеческой истории.

Итак, Гегель впервые в истории мысли обратился к философско-гносеологическому анализу развития, отождествляемого им с само­развитием Духа. Позиция Гегеля далека от принципов современного эволюционизма. Во-первых, он отстаивал принципы теории мета­морфозов, отдавая предпочтение концепции Гете, а не биологов-эво­люционистов того времени, например, Ламарка. Согласно теории метаморфозов во всех превращенных формах сохраняется устойчи­вым изначальный тип, инвариантная структура. Во-вторых, для Ге­геля принцип развития, даже понятый по-гетевски, в духе учения о метаморфозах, не приложим к природе. Природа, по Гегелю, не развивается во времени. Она — лишь воплощение духа в простран­стве. Лишь человеческая история, лишь исторический процесс — воплощение духа во времени, с его необратимостью, асимметрично­стью, неповторимостью событий. Поэтому ни для Гегеля, ни для гегельянцев немыслимы ни идея эволюции, ни тем более идея коэво­люции. О развитии, точнее о саморазвитии, можно говорить лишь относительно Духа, отчуждающегося в природу. Это отчуждение связано с полаганием Духа в рядрположенных, сосуществующих в пространстве различных природных вещей. И эта мнимая форма существования Духа преодолевается в ходе снятия этого отчуждения Духа и его возвращения к самому себе. Обратив внимание на цикл ич-

¹ Гегель. Соч. Т. XX. М., 1932. С. 26.

173

ный характер развития Духа, Гегель впервые в истории философской мысли сделал предметом исследования многообразные формы изме­нений и соответствующие формы устойчивости. Во взаимодействии изменчивости и устойчивости он увидел механизм саморазвития по­нятия. Вместе с тем он проанализировал и многообразные формы процессов, разворачивающихся, в частности, в механических, хими­ческих и телеологических системах. Исходная идеализация, на кото­рой строилась вся классическая наука и философия, а именно поня­тие «естественное тело» было замещено в гегелевской философии иным предельным понятием — понятием процесса. Это был сущест­венный поворот в философии науки. И он был начат в философии Гегеля. Свое продолжение он нашел в различных философских кон­цепциях, в частности, в марксистской философии, в философии А. Бергсона, А.Н. Уайтхеда и др. В философских концепциях XX века был преодолен основной изъян гегельянства — превращение приро­ды в простой слепок саморазвития Духа, был осознан творческий характер эволюции, то, что в ходе эволюции природы рождаются новые формы, разновидности и виды живого, подчеркнута близость эволюции природы и эволюции культурной, в которой также рожда­ются принципиально новые формы, инновации, продукты культуры, осмыслены многообразные формы процессов, существующих и в при­роде, и в культуре. Так, А.Н. Уайтхед, развивая вариант конструк­тивной метафизики, в качестве фундаментальных ее понятий выдви­гал понятия «процесс», «становление», «креативность». Для него не­сомненно, что природа творчески активна и что каждое активно действующее существование должно быть описано как процесс. Фи­лософия XX века и должна была найти категориальные средства для описания природы как совокупности многообразных процессов. Уайтхед прежде всего вычленяет два вида процессов — 1) сращение, или процесс конструирования отдельно существующего, и 2) пере­ход, при котором каждое отдельно существующее оказывается изна­чальным элементом конструирования других отдельных существую­щих, что выявляется при повторении этого процесса. Наряду с этим он вычленяет макроскопические и микроскопические процессы, под­черкивая, что микропроцессы выражают собой макропроцессы. Цен­тральным понятием и для науки, и для философии XX века Уайтхед считает понятие процесса .

Наука и модель равновесия

В механике и космологии вплоть до середины XX в. про­блема устойчивости и измен­чивости ставилась как пробле­ма устойчивости механических и планетарных систем, как способ выявления во всем многообразии движений небесных тел инвариантных характеристик — законов — и объяснения тем самым устойчивости планетной системы. Именно такова постановка вопроса в классических космогологических теори­ях. Закон всемирного тяготения объяснял механизм устойчивости планетной системы, существование постоянных орбит и возможность предсказания движения небесных светил. Так, Лаплас, размышляя о системе мира, подчеркнул, что «элементы планетной системы упоря­дочены таким образом, чтобы обладать наибольшей устойчивостью, если посторонние причины ее не нарушают... Средние движения вращения и обращения этих тел неизменны, и их средние расстояния от фокусов их главных движущих сил постоянны... Устойчивость этих систем обуславливается главным образом притяжением боль­ших тел, расположенных в центре планетной системы и систем спут­ников, взаимное действие которых, как и притяжение посторонних тел, непрерывно стремится ее нарушить» . Общий вывод Лапласа заключается в том, что следует «искать в первичных законах приро­ды причину явлений, в наибольшей степени отмеченных мировой упорядоченностью»². Законы механики, в частности, закон всемир­ного тяготения, обеспечивают устойчивость планетной системы, рав­новесие за счет центробежной и центростремительной сил.

Анализ устойчивости механических движений связан с форму­лировкой идеи равновесия. В общей математической форме исследо­вание устойчивости механических систем было проведено А.М. Ляпуновым, который подчеркнул, что равновесие является ус­тойчивым, если для любой заданной области допустимых отклонений от состояния равновесия, траектория любого движения никогда не достигнет области допустимых отклонений³. Исследование устойчи­вости механических систем предполагает введение понятия и моде­лей равновесия, анализ того, будет ли система под действием определенных возмущений отклоняться от состояния равновесия или возвращаться к нему через определенный интервал времени.

В физике анализ устойчивости и изменчивости физических сис­тем привел к формулировке законов сохранения, фиксирующих ус­тойчивость, несотворимость материи (вещества) и движения. Законы

¹ Уайтхед А. Избранные работы по философии. М., 1990- С. 296-

174

¹ Лаплас П.С. Изложение системы мира. Л., 1982. С. 311—312.

² Там же. С. 312.

^а Ляпунов А.М. Общая задача устойчивости движения. М., 1950.

175

сохранения и превращения энергии, сохранения момента импульса, четности, заряда и др. выявили во всех физических процессах и преобразованиях сохраняющиеся во времени инвариантные структу­ры. Развитие физики шло в направлении расширения форм законов сохранения, раскрытия их новых видов и тем самым обогащения наших знаний об устойчивости и изменчивости природных систем.

В химии анализ устойчивости и изменчивости химических сис­тем связан с фиксацией постоянства химических элементов, химиче­ского состава вещества, с выявлением законов химического равновесия. В 1884 году французский химик Ле Шателье сформули­ровал общий принцип смещения химического равновесия, согласно которому при внешнем воздействии на равновесную систему хими­ческое равновесие смещается в сторону, противоположную этому воздействию.

Этот принцип стал ядром тектологии А.А. Богданова, которая основывается на понятии подвижного равновесия систем. По его мне­нию, любой комплекс находится во взаимодействии со средой, и это взаимодействие есть обмен между комплексом и окружающей его средой, обмен энергией и веществом. Иными словами, здесь не идет речь о процессах саморазвития и подчеркивается взаимосвязь комп­лекса и окружающей среды, их взаимообмен энергией и веществом. Согласно принципу Ле Шателье, любая система не безразлична к форме воздействия и внутри системы возникают процессы, направ­ленные на преодоление внешнего воздействия и восстановление рав­новесия. С помощью различного рода регуляторов система вновь обретает равновесие. Выявляя различные типы систем, Богданов формулирует общий закон устойчивости систем как централистиче­ских, объединенных вокруг центрального ядра, так и «скелетных», сохраняющих целостность благодаря организации элементов вокруг некоторой рамы. Этот закон он формулирует следующим образом: «Устойчивость целого зависит от наименьших относительных сопро­тивлений всех его частей во всякий момент»¹. Поэтому Богданов говорил о подвижном равновесии, о тенденции равновесия, которая складывается из бесчисленных нарушений равновесия. Эти идеи Бог­данов положил в основу теории организации не только механиче­ских, но и биологических и социальных систем. Конечно, он понимал, что описание устойчивости с помощью понятия равнове­сия, а изменчивости — с помощью нарушения равновесия, требует своей коррекции при переходе к биологическим и, тем более, соци­альным системам. Однако общиетектологические принципы органи­зации систем сохраняются во всех этих принципиально различных

¹ Богданов А.А. Очерки всеобщей организационной науки. Саратов, 1921. С. 84.

системах. К сожалению, эти принципиально новые идеи Богданова не были признаны в 20-е годы в нашей стране и лишь развитие кибернетики, теория информации и теории систем показало их ог­ромную эвристичность и перспективность.

Существенной трудностью и для тектологии А.А. Богданова, и для тех вариантов теории систем, которые используют модель равно­весия в качестве исходной, является эволюция живой природы, объ­яснение процессов эволюции и природы, и духа.

В развитии биологии уже в XIX Эволюционизм в науке _{веке протошда} кардинальная

и поворот к анализу революция, связанная с тео-

изменчивости рией эволюции Дарвина и при-

ведшая к утверждению эволю­ционистского способа мышления во всем естествознании — ив кос­мологии, и в физиологии, и в психологии, и в культурологии. Если до Дарвина биология делала акцент на устойчивости биологических организмов и смогла выявить определенные структурные закономер­ности, например, связи органов и целостности живых организмов (Кювье, Гете, Э. Жоффруа Сент-Илер и др.), то теория эволюции принципиально изменила саму постановку вопросов в теоретической биологии, поставив во главу угла проблему изменчивости организ­мов, анализ механизмов видообразования. Исходным пунктом тео­рии эволюции стала проблема изменчивости, а вопрос об устойчиво­сти изменений биологических форм стал рассматриваться как меха­низм отбора изменений, их стабилизации. Причем отметим, что при всем многообразии теорий эволюции (их насчитывают от 20 до 200), при наличии многообразных и весьма отличающихся друг от друга понятий и принципов (стабилизирующего отбора, направленной эво­люции и т.д.) решающий, фундаментальный принцип эволюционно­го способа мысли сохраняется.

Дарвин проанализировал явления индивидуальной изменчиво­сти организмов, подчеркивая, что источником изменений является влияние измененных условий существования. Среди типов измене­ний он различал определенную изменчивость, при которой все по­томство особей, подвергавшихся определенным воздействиям среды, изменяется одинаковым образом, и неопределенную или индивиду­альную изменчивость. Неопределенная изменчивость, или вариа­ции, согласно Дарвину, сыграла большую роль в образовании домашних животных и выражена в бесконечно многообразных незна­чительных особенностях, которые отличают одних особей одного ви­да от других того же вида и которые невозможно объяснить

176

177

наследованием их от одного из родителей или более отдаленных предков. Этот тип изменчивости является результатом неопределен­ных воздействий условий существования на индивидуальный орга­низм. Изменения могут быть полезны, вредны, но чаще всего безразличны для организма. Индивидуальная изменчивость сглажи­вает границы между разновидностями и видами, а накопление инди­видуальных различий оказывается той основой, на которой возникают различия между разновидностями и видами.

Механизмом, обеспечивающим накопление индивидуальных различий, является естественный отбор, обусловленный борьбой за существование. Благодаря этой борьбе незначительные, неопреде­ленные различия способствуют сохранению особей и наследуются их потомством.

Итак, теория Дарвина зиждется на определенных предпосылках и принципах, ряд из которых не принят в современных теориях эволюции: 1) принцип, согласно которому вид стремится к беспре­дельному размножению (геометрическая прогрессия размножения); 2) принцип изменчивости, согласно которому индивидуальные раз­личия и отклонения, обеспечивающие приспособляемость особей к изменчивым условиям среды, возникают постоянно; 3) наследствен­ность полезных индивидуальных изменений; 4) отбор наиболее при­способленных особей. Хотя Дарвин абсолютизировал постепенность изменений, подчеркивая, что природа не делает скачков, по замыслу эволюционной биологии возникновение новых видов объясняется ка­чественным скачком — разрывом постепенности, расхождением признаков и превращением разновидностей в виды. Проблема устой­чивости и изменчивости органических форм в теории эволюции Дар-вина приобрела форму наследственности и изменчивости, устойчивой наследственности изменчивых форм. В наши дни целый ряд слабых пунктов эволюционной теории Дарвина и прежде всего присущая ей идея селектогенеза подвергнуты критике, а сложные связи между генетикой и теорией эволюции выявляются.

Эволюционная теория познания и эволюционная философия науки

В 60—70-е годы нашего века произошел весьма существен­ный поворот в философском ос­мыслении познания — возни­кает эволюционная теория по­знания и формируются различ­ные варианты эволюционного подхода к росту научного знания. Эволюционная теория познания, представленная прежде всего в работах К. Лоренца, известного это-

178

лога, лауреата Нобелевской премии, английского психолога Д.Т. Кэмп-белла, австрийского зоолога Р. Ридля, философа Г. Фоллмера, стре­мится осмыслить формы познания в свете достижений биологии XX века — этологии, синтетической теории эволюции, генетики. Исход­ным для них является соответствие субъективных познавательных структур объективным структурам реальности. Это соответствие, на­зываемое Фоллмером «уподоблением», является результатом эволю­ционного приспособления к реальному миру. Представители эволю­ционной теории познания обращают внимание на те процессы, мимо которых прошла вся прежняя теория познания, а именно на эквива­лентность органических процессов приспособления и различных форм приобретения знания. Фоллмер, объясняя механизм этого упо­добления, отмечает три важных основания для принятия этой идеи: «Во-первых, объективные и субъективные структуры подогнаны друг к другу (как инструмент подгоняется под деталь), и тем самым они совместно делают возможным познание. Без такой подгонки позна­ния вообще не существует. Во-вторых, эта подгонка полезна в той мере и настолько, насколько полезно познание. В дарвинистских терминах она повышает жизнеспособность организма. В-третьих, в некоторых случаях субъективные структуры подогнаны к объектив­ным вплоть до того, что они с ним совпадают. В таких случаях суще­ствует известное структурное равенство, складывается частичная изоморфность»¹. Эволюционная теория познания возникла как ре­зультат обратного воздействия теории эволюции на теоретико-позна­вательные исследования, как решение «базисных эпистемологических вопросов строго в рамках теории их эволюции» . Основанием для теории познания была выбрана дарвинистская теория эволюции, по­следовательное проведение всех ее принципов в теории познания. Так, Г. Фоллмер подчеркивает, что эволюционная теория познания является панселекционистской теорией эволюции, проводя мысль о том, что все когнитивные структуры являются продуктом отбора и именно поэтому адаптивными³. Для всех представителей эволю­ционной теории познания характерно утверждение, что сознание является функцией мозга и одновременно результатом эволюции, поэтому основная задача эволюционной гносеологии — просле-

¹ УоИтегС. №а5коппегш1ГЖ155еп?Вс1. Г. 01е№1игс1егЕгкепп1Ш5.51иИ|>ап, 1985. 5. 46—47. Ва. 2: 01е ЕгкепШпк с1ег №1иг. Зшидоп, 1986.

² ШеШ К. В1о1о8у оГ Кпо\у1ес18е. ТЬе еуо1и1тпагу Ва515 оГ Кеа$оп. Кеда Уогк, Тогопю, 1984, р. 4.

³ УоШпег С. Ор. с». Вд. 1. 5. 278.

179

дить филогенетическую эволюцию познания «от амебы до Эйнштей­на», как говорил К. Поппер, показать адаптивную функцию позна­ния, которая «означает выживание и власть» , рассмотреть, как ска­зал К. Лоренц, саму жизнь как процесс приобретения знания². «То, чего не может сделать эпистемология сама по себе, может биология. Она способна снабдить наблюдателя средствами, исследующими объ­екты извне. Она изучает постепенное развитие фазовых состояний, формирование механизмов обучения, складывающихся внутри этих состояний, а само обучение рассматривает как результат информа­ции, приобретаемой биомолекулами и биоструктурами в той же ме­ре, как и способы поведения. Все это является предпосылкой эмерд-жеитного возникновения нашего сознательного разума; тем не менее он предстает перед нами как независимый внешний объект и поэтому может быть исследован в сравнении и объективно»³.

Не рассматривая подробно программу эволюционистской эпи­стемологии, отметим лишь, что в ней отнюдь не утверждается, что все познание генетически детерминировано (поэтому безоснователь­ны упреки в ее адрес в биологизме). Основной принцип эволюцион­ной теории познания заключается в выявлении взаимосвязи эволю­ции организмов и эволюции знания, в раскрытии адаптивной роли знания на всех ступенях жизни, в фиксации корреляции между био­логической и когнитивной эволюцией, между биологической и куль­турной эволюцией. Ряд критиков эволюционной эпистемологии об­ратил внимание на то, что в ней не проводится различие между отношением биологических организмов к среде и отношением чело­века к окружающей среде, поскольку все когнитивные формы связы­ваются лишь с эволюционной адаптацией живых существ к среде. Так, П. Лоу отметил, что человек способен не только адаптироваться к среде, но и активно изменять ее: «Именно это является решающим селекционным преимуществом человека, способного преобразовы­вать свою среду радикальным образом. Наука и техника являются сферами, в которых происходит приспособление среды к «потребно­стям» человека. Таким образом, в эволюционной эпистемологии от­сутствует указание на конструктивный момент человеческого ду­ха»⁴. Другие критики эволюционной эпистемологии обратили вни­мание на то, что в ней не дается объяснение эволюции научного знания, его механизмам и принципиального отличия от эволюции

¹ Уо11тег О. Ор. сИ. Вй. II. 5. 164.

² 1мгепгК. АЬЬаи йез МешсЫкЬсп. Мипспеп, 1983.

³ К<е<11Я. Ор. сИ. р. 2—3.

⁴ 1ок Р. Тга8*еИе ипс! Сгепгеп йсг суо1и110пагеп Егкепшшяпсопе т рпПозорЫхспег АЬзкЫ. МипсЬеп. 1983. 5. 340.

сознания. Третьи критики предлагают заменить дарвинистскую тео­рию эволюции, служащую ее теоретическим основанием, иными ва­риантами учения об эволюции, в частности, использовать достиже­ния теории игр, способы анализа статистических каузальностей, включить процессы оптимизации интеллекта, кооперации и самоор­ганизации в эволюционном процессе (В. Лейнфеллнер). Программа, выдвинутая эволюционной эпистемологией, находится в стадии ста­новления, непрерывной модификации, хотя ее важнейшие принци­пы достаточно четко обозначены.

Рост знания, изменение и развитие научных теорий стали пред­метом постоянного внимания постпозитивистской философии науки. Этот поворот, связанный с именами К. Поппера, Д. Агасси, С. Тул-мина, потребовал кардинального изменения исходных принципов и методов теории познания, обращения к тому концептуальному и методологическому аппарату, который существует в теориях биоло­гической эволюции. Так, К. Поппер, проводя аналогии между биоло­гической эволюцией и эволюцией научного знания, считает, что научные теории — это изменчивые конструкции, подвергаемые в ходе научных споров критике и опровержению. Научное знание, существующее в форме догадок, разворачивается в ходе споров, при­чем эксперимент и наблюдение предлагают новые аргументы для критики и опровержения. Аналогия «между ростом знания и биоло­гическим ростом», между эволюцией растений и животных и эволю­цией знания проводится Поппером весьма последовательно. «Проб­ные решения, которые животные и растения включают в свою анато­мию и свое поведение, являются биологическими аналогиями теории и наоборот: теория соответствует эндосоматическим органам и их способу функционирования... Так же как и теории, органы и их функции являются временными приспособлениями к миру, в кото­ром мы живем» . Поппер усматривает в понятиях синтетической теории эволюции те средства, которые можно использовать при объ­яснении механизма роста научных теорий: «...я опираюсь на неодар­винистскую теорию эволюции, но в новой формулировке, в которой «мутации» интерпретируются как метод более или менее случайных проб и ошибок, а «естественный отбор» — как один из способов уп­равления ими с помощью устранения ошибок»². Вместе с неодарви­низмом Поппер разделяет убеждение о том, что существует многооб­разие вариаций — «мутаций», или пробных решений, лишь один путь устранения ошибок — вымирание организмов, а сознание обла­дает прежде всего приспособительной функцией.

¹ Поппер К Логика и рост научного знания. М., 1983. С- 486.

2 Там же. С. 538—539.

180

181

Д. Агасси в статье, название которой само по себе показатель­но — «Наука в движении», исходит из того, что задача современной философии науки состоит в том, чтобы показать изменчивость науки, создать теорию изменяющегося научного знания, которая нашла бы механизмы и изменения, и способов сохранения преемственности в развитии научного знания. При объяснении механизмов стабилиза­ции научного знания он особо выделяет человеческую инертность, веру в позитивные, подтверждающие свидетельства, устойчивые ме­тафизические допущения, стабилизирующие движение научного знания. Эти метафизические допущения в современной философии называются по-разному: «абсолютные предпосылки» (Р.Д. Коллинг-вуд), «идеалы естественного порядка» (С. Тулмин), «парадигмы» (Т. Кун), однако несомненно то, что они гораздо более устойчивы, чем научные теории, и выполняют в составе научного знания стаби­лизирующую и селективную функции.

С. Тулмин развертывает целую исследовательскую программу анализа концептуальных изменений, используя не только биологи­ческие понятия и аналогии, говоря о «концептуальных популяциях», «интеллектуальной экологии», «локусах», «нишах» в науке, но и демонстрируя эвристическую силу идеи коэволюции, примененной в философии науки, в осмыслении процесса эволюции научного зна­ния в его сопряженности с эволюцией самой природы .

Устойчивость и изменчивость развивающегося знания

В XX веке — веке неклассиче­ской науки в центре внимания и философов, и ученых все бо­лее и более оказываются про­блемы динамики научного зна­ния, трансформации его принципов, понятий, методов, становления и развития научных теорий. В философии науки и теории познания все большее место в последние десятилетия занимают: построение моделей динамики научного знания, выявление механизмов, обеспе­чивающих рост научного знания.

Тот факт, что научное знание претерпевает изменения, непре­рывно развивается, расширяется, испытывают взлеты и падения многие научные идеи, гипотезы и теории, давно уже стал предметом внимания ученых. Уже в XVIII в. в философии науки просветителей была выдвинута идея прогресса науки, согласно которой развитие науки представляет собой непрерывное совершенствование научного

¹ Тулмин С. Человеческое понимание. М., 1984.

знания и по методам, и по точности, и по ясности принципов, посте­пенное накопление истинного знания. Эта кумулятивистская кон­цепция развития научного знания отнюдь не умерла в XX в., а ее представителями были П. Дюэм, Д. Сартон и др.¹ В противовес ку-мулятивизму в философии науки были выдвинуты различные вари­анты антикумулятивистских концепций, подчеркнувших прерыв­ность, скачки в развитии науки. Однако наиболее популярными в философии науки классического периода были концепции, ориенти­ровавшиеся на осмысление предельных, инвариантных структур на­учного знания — оснований, принципов, фундаментальных начал знания. Можно сказать, что классическая философия науки, зани­мавшаяся выявлением предельных оснований научного знания, раз­вивалась в русле фундаментализма, т.е. ориентации на относительно устойчивые, достоверные начала и критерии научности знания.

Идея эволюции, утвердившаяся вначале в биологии, а затем и в других науках, оказала огромное воздействие и на философию науки. В конце XX века она все более и более утверждается в теории позна­ния и теории науки. Можно говорить об экстраполяции идей эволю­ции из органической природы в философско-методологический ана­лиз динамики научного знания.

Эволюционистский способ мышления, утверждающийся в фило­софии науки наших дней, исходит из того, что в центре философии — изучение изменчивости научного знания. Причем, изменчивость на­учного знания не может быть сведена лишь к смене различных состо­яний. Конечно, в развитии науки можно вычленить по крайней мере два принципиально различных состояния — классическую и неклас­сическую науку. Некоторые философы полагают, что в настоящее время наука вступила в фазу постнеклассической науки (В.С. Сте-пин). Этапы в развитии науки отличаются своими категориальными и методологическими структурами, способами объяснений, составом проблем, характером философско-методологических ориентации и установок. Классическая наука связана с эмпирическими методами исследования, акцентировалась на устойчивости «естественных тел» и их отношений. Неклассическая наука связана с рефлексивностью, теоретической нагруженностыо опыта, существованием в науке раз­витой теоретической и методологической инфраструктуры, постоян­ным совершенствованием многообразия концептуального и методо-

«Наука в своем прогрессивном движении,— писалП. Дюэм,— не знает внезап­ных потрясений; она изменяется, но изменяется постепенно; она движется вперед, но лишь шагза шагом--, две черты неотъемлемы от науки — непрерывность и сложность» (Ои/гетР. 1ла опв'пез йе 1а ЯаНяие. Рапе, 1906,1. 2. р. 279).

182

183

логического аппарата, принципиально иной ролью субъекта позна­ния. Однако трактовка изменчивости научного знания липь? 5 рамках смены состояний или способов мысли явно недостаточна и на первый план все более и более выдвигается понимание науки как непрерыв­ного инновационного процесса. Тем самым изменчивость понимается как, во-первых, способность научного знания образовывать новые формы — гипотезы, теории, исследовательские программы, качест­венно отличающиеся от предшествующих познавательных форм, от генетически или исторически предшествовавших характеристик, и, во-вторых, как непрерывный процесс инноваций. Поворот к анализу изменчивости научного знания, присущий современной филосо­фии науки, означает, что изменчивость понимается как процесс возникновения и развертывания новых форм, которые формиру­ются не просто в результате отклонения от познавательной систе­мы, признанной научным сообществом парадигмой, а прежде всего благодаря появлению, конструированию, созиданию новых позна­вательных систем, принципиально отличающихся от прежних по­знавательных систем. Этот непрерывный поток инноваций, прони­зывающий науку, ведет к дифференциации знания, к образованию многообразия познавательных систем.

Особо подчеркнем, чтов современной философии науки осознан а соотносительность устойчивости и изменчивости. Предметом внимания становятся определенные типы изменчивости научного знания и соответствующие им формы устойчивости. Иными словами, познавательные системы оказываются инвариантными не сами по себе, а только по отношению к определенным совокупностям изменений. Относительно другой совокупности изменений знание уже не может рассматриваться как инвариантное. И наоборот, любое изменение научного знания оказывается не изменением са­мим по себе, а только относительно определенных инвариантных характеристик. Относительно другой совокупности инвариант­ных характеристик изменение знания может и не быть изменени­ем. Эта соотнесенность устойчивости и изменчивости была впервые осознана Ф. Клейном в его трактовке инвариантов геометрических преобразований. Фундаментальность этой идеи Ф. Клейна все более и более осознается учеными и философами науки.

Различие между классической и неклассической наукой можно рассмотреть и под углом зрения тех моделей, которые являются до­минирующими на том или ином этапе развития науки. В классиче­ской науке и классической философии науки доминирующими были модели устойчивости научного знания. Причем стабильность, ус­тойчивость научного знания связывалась или с инвариантностью

184

определенных структурных уровней научного знания, обладаю­щих непосредственной очевидностью, ясностью, достоверностью, или с устойчивостью определенных компонентов научного зна­ния, которые воспроизводятся в ходе развития науки и обеспечи­вают ее преемственность во всех изменениях научного знания. Итак, первый тип моделей устойчивости научного знания связан с фиксацией устойчивости оснований научного знания, т.е. с фиксацией определенного уровня знания, не требующего обосно­вания и рассматриваемого в качестве базисного, фундаментально­го уровня. Этот тип моделей в свою очередь различается в соответ­ствии с тем, какой уровень научного знания кладется в основание науки. Так, для классической науки XVII в. было характерно пред­ставление о том, что эмпирические данные устойчивы, а теорети­ческие построения изменчивы. Рост эмпирического базиса рассмат­ривался как решающая характеристика кумулятивной изменчивости научного знания, как его устойчивая характеристика. Этот тип моделей развития науки характерен для всей классической науки — от Ньютона до Вернадского, отражает специфическую форму разви­тия классической науки, где большая часть полученных эксперимен­тально-эмпирических данных носит характер прочных истин, со­храняется относительно неизменными, а возникающие новые дан­ные считаются приращением и умножением ранее полученного экспериментально-эмпирического базиса, теоретические же по­строения рассматриваются как сугубо эфемерные. Уже в классиче­ской философии науки была зафиксирована трудность такого под­хода к обоснованию научного знания —регресс в бесконечность фундаментальных оснований.

Иная разновидность модели устойчивости оснований научно­го знания строится в том случае, когда полагают, что теоретические построения устойчивы, а экспериментально-эмпирические дан­ные, нагруженные теоретическим знанием уже в самом своем гене­зисе, весьма изменчивы. Этот тип связи между устойчивостью теоре­тических принципов и изменчивостью экспериментальных данных характерен для неклассической науки, в частности для квантовой механики. Так, Ф. Дайсон отмечает, что в современной физике на-блюцаются разные темпы развития экспериментальных результа­тов и большая инертность теоретических построений. Конечно, эта особенность определяется особенностями развития теоретическо­го знания в квантовой физике. Надо сказать, что в современной философии науки эта линия в интерпретации устойчивости и измен­чивости научного знания становится доминирующей и ведется поиск различных инвариантных структур внутри теоретического зна-

185

ния. Эти инвариантные структуры по-разному определяются — то ли как совокупность идеальных объектов теории, инвариантных для целого ряда теорий, то ли как устойчивость онтологических схем, используемых при физической интерпретации уравнений ма­тематической физики, данных измерения и т.д.

Абсолютизация инвариантных структур теоретического знания присуща структурализму, который во всех своих разновидностях проводит различение между вариативными, изменчивыми, лабиль­ными характеристиками и инвариантными структурами. Сами по себе эти инвариантные структуры могут быть различными и обозна­чаются по-разному («идея» — у Д. Лавджоя, «тема» — у Д. Холтона, «парадигма» — у Т. Куна, «эпистема» — у М. Фуко), однако суще­ство структурализма заключается в том, что один из структурных уровней развития науки считается инвариантным, а другой — вари­ативным и изменчивым.

В современной философии науки осуществляется многообразный поиск взаимодействия инвариантных и вариативных структур зна­ния. Один из наиболее интересных вариантов предложен И. Лакато-сом, который провел различие между устойчивым ядром теории и изменчивым поясом гипотез ай Нос. Эта модель развития науки опи­сывает развертывание последовательности теорий в рамках единой исследовательской программы. В состав «жесткого» ядра теории включаются законы теории, теоретические и методологические принципы, философские — онтологические и методологические до­пущения. Тем самым Лакатос обратил внимание на изменчивость как теоретических построений, так и экспериментально-эмпириче­ского уровня научного знания и одновременно фиксировал стабиль­ность «ядра» теоретической программы. Модель, предложенная Ла-катосом, основана на конкретной проработке механизмов роста на­учного знания, взаимодействия инвариантных и вариативных характеристик последовательности научных теорий.

В динамике познавательных систем, конечно, следует различать изменения, направленные в определенную сторону и ведущие к не­обратимым изменениям в познавательных системах, от изменений, не влекущих за собой направленной перестройки организации по­знавательных систем. Первый вид изменений можно назвать на­правленным изменением научного знания, второй — спонтанным изменением.

Конечно, следует иметь в виду, что познавательные системы не могут изменяться синхронно и адекватно во всех своих звеньях и компонентах. Одни их компоненты более устойчивы и способны дол­гое время сохранять ряд своих особенностей без существенных изме-

186

нений. Другие — более лабильны и динамичны. Поэтому можно на­блюдать, с одной стороны, запаздывание одних изменений и пара­метров познавательных систем, а с другой — масштабные несоответ­ствия во взаимной перестройке систем и их составляющих в разные периоды развития науки, различного рода рассогласования между темпом и характером изменений других составляющих. Отсутст­вие в познавательных системах гармонии в связях и взаимодейст­виях отдельных компонентов, и, наоборот, наличие несогласован­ности между ними во времени и масштабе действий служат посто­янным источником напряжения между научными теориями и одновременно источником спонтанного саморазвития познава­тельных систем.

Прогрессивное развитие познавательных систем, осуществляю­щееся в постоянной конкуренции и альтернативности научных тео­рий и гипотез, предполагает существование и совершенствование ряда общих показателей — увеличения числа компонентов, их диф­ференциации, разной функциональной специализации этих компо­нентов, их интеграции, т.е. согласования и объединения функций в одной организации. Степень дифференциации элементов познава­тельных систем является одним из наиболее важных показателей высоты их организации. Однако более высоким и емким показателем высоты их организации является степень интеграции элементов по­знавательных систем, согласование и объединение их функций в процессе познания. Иерархичность и полифункциональность раз­личных уровней научного знания ~ основные характеристики сложности организации познавательных систем, причем между сложностью и степенью организации нет однозначного соответствия, а полифункциональность познавательных систем достигается благо­даря расширению функций, т.е. приобретению новых функций без утраты прежних.

Современная философия науки в качестве важнейшей характе­ристики развития научного знания выдвигает рост динамической устойчивости познавательных систем и спонтанной изменчиво­сти научного знания, коренящейся в его самоорганизации, необра­тимости и направленности. Поворот к анализу изменчивости, про­изошедший при переходе от классической к неклассической науке, повлек за собой поиск новых форм взаимодействия устойчивости и изменчивости развивающегося научного знания, осознание многооб­разия уровней научного знания, форм их эволюции и сложности во взаимоотношениях между ними — наличием разного рода несоот­ветствий, рассогласований, даже дисгармонии.

187

Утверждение эволюционного

Коэволюция — способа мышления, превраще-

предустановленная _{ние теории эволюций в пара}_

гармония или полифония? _{дигау не только биологических}

наук, но и всего научного зна­ния привело к тому, что были выявлены два типа эволюционных процессов — эволюции реальных систем (молекулярных, организ-

мических, популяционных, биосферы в целом), с одной стороны, и эволюции культуры, в том числе знания и науки, с другой. Возникла проблема взаимоотношения этих двух рядов эволюции, которая, к сожалению, почти не обсуждалась в отечественной философии, хотя и была поставлена уже В.И. Вернадским в его учении о биосфере и ноосфере. Не прошли мимо этой проблемы и представители эволю­ционной эпистемологии. Так, Г. Фоллмер, подчеркивая, что куль­турная эволюция не является продолжением биологической эволю­ции, обращает внимание на специфичность законов и механизмов биологической и культурной эволюции. По его словам, «культурная эволюция не начинается там, где кончается биологическая эволю­ция. Наоборот, культурная эволюция оказывает влияние на биоло­гическую эволюцию, причем решающим оказываются критерии от­бора иные, чем просто выживание»¹. Эволюция культуры основыва­ется на возможностях и результатах биологической эволюции. Био­логическая эволюция базируется на принципе случайных вариаций и отбора мутаций, полезных для выживания особи. Эволюция куль­туры, прежде всего знания, основывается на выдвижении догадок — идей, гипотез, теорий и их опровержении, апробации, корректировки в ходе приспособления к условиям окружающей среды и споров меж­ду учеными. Самый простой ход — развести эти два эволюционных ряда, провести принципиальное различие между биологической и культурной эволюцией. Этот подход и был характерен для марксист­ской философии, которая по сути дела являлась вариантом социоло­гизма. Для любых вариантов социологизма —- от К. Маркса до Э. Дюркгейма — роль природных систем вообще вторична, несуще­ственна. Делая акцент на социальной детерминации развития и культуры, и знания, и поведения, и науки, социологизм вообще упу­скал из виду значимость природных систем и их эволюции для фун­кционирования и развития культуры. Преодоление социологизма, казалось бы, позволит преодолеть разрыв между двумя эволютивны-ми рядами и осмыслить сложное взаимодействие эволюции природ­ных систем и эволюции культуры. Однако в отечественной филосо-

¹ Уо11тег О. У/ю коппеп *1г *1»еп? Вй. !: «0!е №1иг бес ЕгкепШП18». ЗШПяаЛ, 1985.5.55,74. 101 и др.

фии утвердилась скорее позиция «предустановленной гармонии» между этими двумя эволютивными рядами. Эта линия в интерпрета­ции взаимоотношений между двумя радами эволюции была губи­тельной и для биологии, и для культурологии, в том числе и для философии науки. Для биологии подобная интерпретация оказалась губительной уже потому, что не позволяла осмыслить социокультур­ные факторы биологической эволюции, вынуждала пройти мимо и негативно критически оценивать достижения социобиологии, соци­альной: экологии и вообще достижения современной биологии, обра­тившейся к исследованию генно-культурной коэволюции, генетиче­ских факторов человеческого поведения, форм общения и познава­тельных процессов. Для гуманитарных наук позиция «предустанов­ленной гармонии» между человеком и природой была губительной уже потому, что резко размежевывала естественные и социальные науки, не позволяла осмыслить биологические истоки культурной эволюции, выявить сопряженность естественных и социальных про­цессов. Позиция «предустановленной гармонии» между двумя эво­люционными рядами основывалась на определенных мифологемах — схемах мифологического сознания, которые можно определить как схему грехопадения. Ведь эта позиция принимала некоторое изначальное состояние экологической гармонии между человеком и природой, которое было разрушено в эпоху промышленной цивили­зации и будет восстановлено в будущей коммунистической цивили­зации. Кроме того, решение проблем экологического кризиса связы­валось с преодолением отчуждения и восстановлением универсаль­ной гармонии в отношениях человека и природы. Социальный уто­пизм, являвшийся следствием этой мифогемы, не позволял осмыс­лить реальные взаимоотношения человека с природой, между эволю­цией природы и культуры, навязывал и биологии, и экологии, и культурологии крайне бедные, пустые схемы объяснения.

Итак, перед нами два эволюционных потока и следует найти концептуальные и методологические средства для описания их взаи­модействия. Отношение между двумя рядами эволюции — эволю­цией природных систем и эволюцией культуры нельзя мыслить как отношение между содержанием и формой, поскольку в таком случае эти два эволютивных ряда неравноценны, один, по сути дела, заме­щает собой другой ряд. Такой подход был принят в XIX в. в филосо­фии природы, развитой романтиками, в философии трансценден­тального идеализма Шеллинга, в философии абсолютного духа Геге­ля. Для всех них природа — лишь воплощение духа, а ее ступени — это ступени саморазвития духа, объективации культуры. По сущест­ву, природа мыслилась здесь как книга, объективирующая в себе культурные смыслы, не обладающая автономным существованием,

188

189

не зависимым от культуры или объективного духа, и предназначение ее — в символизации и объективации ценностей и смыслов культу­ры, души, духа. Этот подход, превращающий развитие природы в некую оболочку саморазвития духа, основывается на специфической познавательной модели — модели книги (об этом см. подробнее в следующей главе).

Взаимоотношения между этими двумя рядами эволюции нельзя мыслить себе сугубо линейно. Эти взаимоотношения весьма сложны и влючают в себя соответствие и несоответствие, гармонию и дисгар­монию, взаимодополнительность и конкуренцию, взаимопроникно­вение и кооперацию, взаимообогащение и обособление друг от друга, интерференцию и взаимоусиление, когда эти два ряда оказываются в резонансе, синхронизацию этих эволютивных рядов и изоляцию. Иными словами, процессы взаимодействия между двумя рядами эво­люции отнюдь не гармоничны изначально, а скорее полифоничны, включая в себя всю сложную гамму красок, тонов и оттенков.

Подход, выраженный в понятии коэволюция, подчеркивает и выявляет многоплановость самостоятельных и неслиянных про­цессов, сопрягающихся в полифонии, синергетику их взаимодейст­вия, многоплановость эволюционных процессов, их непредрешае-мость, открытость, незавершенность, сосуществование и взаи­мосопряжение разнообразных эволютивных процессов, сохраняющих свою самостоятельность и вместе с тем сочетаю­щихся в единство высшего порядка, нем гомофония, чем монологи­ческое отношение человека с природой. Непонимание полифонич-ности коэволюции, выравнивание разноречья и многоголосья в одно-голосье и монолог, вытягивание полифонии в один ряд, противопоставление одного эволютивного ряда другому влекут за собой подмену полифонического взаимодействия позицией домини­рования одного ряда эволюции над другим. Эта позиция представле­на и в позиции биологизма, с одной стороны, и в позиции социологиз­ма, с другой.

Идея коэволюции, подчеркивая принципиальные различия меж­ду двумя рядами эволюции, поскольку один ряд относится к реаль­ным, природным системам и процессам, а другой — к отношениям между личностями, к межличностному взаимодействию, к отно­шениям субъекта и объекта, к развертыванию произведений куль­туры и актов культурного творчества, позволяет по-новому по­дойти к раскрытию сложного взаимодействия человека с природой. Правда, следует отметить, что особенности коэволюционной по­лифонии в отношениях человека с природой и во взаимодействии двух рядов эволюции пока не осмыслены до конца ни в зарубежной, ни в отечественной литературе по биологии и философии биологии.

190

Идея коэволюции еще не осмыслена в своей универсальности и фун­даментальной значимости. Она пока не стала новой познавательной моделью, которая позволила бы раскрыть взаимодействие двух рядов эволюции во всей их полноте и выявила бы всю полнозначность эволюции.

То обстоятельство, что идея коэволюции еще не стала доминиру-, ющей в естествознании и вообще в науке XX в., объясняется, очевид­но, и тем, что каждый из рядов эволюции включает в себя ряд уров­ней, взаимоотношения между которыми весьма сложны, нелинейны, неоднозначны и во многом еще не стали предметом научных иссле­дований. Так, биологическая эволюция включает в себя такие уров­ни, как молекулярный, организмический, популяционный, биосфе­ры в целом, причем эволюционные процессы на каждом из них в есьма специфичны и далеко не раскрыты во всей своей полноте. Культур­ная эволюция развертывается на различных уровнях и в разных формах существования культуры — от техники до самых утончен­ных религиозных культов и теологических построений. Определить взаимоотношения между ними, раскрыть всю гамму их взаимосвя­зей — дело весьма трудное и тем более трудное, что взаимодействие между ними осуществляется внутри некоторой культурной целост­ности, где одни уровни оказываются доминирующими, а другие — периферийными, производными. Каждый из этих уровней отличает­ся от другого и по характеру изменчивости, и по темпам, и по ритму изменений, и по факторам, определяющим его устойчивость. Каж­дый из этих уровней функционирования и развития системы культу­ры может включать компоненты более устойчивые и инвариантные относительно изменений другого уровня. Впервые на эти особенности культурной эволюции обратил внимание Ю. Тынянов в статье «О литературной эволюции». Проведя различие между двумя видами исследования — генезисом литературных явлений и эволюцией ли­тературного ряда, литературной изменчивостью, он ввел понятие эволюционирующей синхронистической системы. Отметив противо­речивость понятия «непрерывно эволюционирующая синхронисти­ческая система* и то, что система не есть равноправное взаимодейст­вие всех элементов, а предполагает выдвинутость группы элементов («доминанту») и деформацию остальных, Тынянов писал: «Система литературного ряда есть прежде всего система функций литератур­ного ряда, в непрерывной соотнесенности с другими рядами. Ряды меняются по составу, нодифференциальность человеческих деятель-иостей остается. Эволюция литературы, как и других рядов, не сов­падает ни по темпу, ни по характеру... с рядами, с которыми она соотнесена. Эволюция конструктивной функции совершается быст­ро. Эволюция литературной функции — от эпохи к эпохе, эволюция

191

литературной функции всего литературного ряда по отношению к соседним рядам — столетиями»¹. В начале 1928 г. Тынянов писал В. Шкловскому: «Ни у одного поколения не было такого интереса к превращениям и изменчивости — эволюции»². Идеи эволюции ли­тературного ряда, ее взаимоотношения с эволюцией внелитератур-ного ряда, выдвинутые Тыняновым в конце 20-х годов не нашли своего конкретного применения в его литературном творчестве и оказались программой, не получившей своей разработки. Эти же установки были ядром программы, выдвинутой Б.Д. Поливановым, разрабатывавшим учение о фонетической эволюции, о фонетиче­ских конвергенцияхи дивергенциях и подготовившим книгу «Теория эвмлюции языка», которая погибла при его аресте. Эти два примера показывают, насколько нелегким делом является исследование эво-лкции культурных рядов — литературных, языковых, а тем более эвюлюции знания вообще и научного, в частности.

Подход к взаимоотношениям человека и природы сточки зрения коэволюции этих двух эволютивных рядов позволяет выявить раз­личного рода напряжения, существующие или возникающие между этими рядами или их элементами, между эволюцией природных систем и эволюцией культуры, дает возможность осмыслить причи­на дисгармоний между ними, способных привести к различным по интенсивности кризисам и даже к глобальной катастрофе, если один эволюционный ряд разрушается во имя утверждения другого эволю­ционного ряда. Разноречье, существующее между этими двумя ряда­ми эволюции, может привести к напряженности в их взаимоотноше­ниях и к уничтожению одного из них, если не принимается во внима­ние своеобразие и специфичность природных систем и их эволюции. Коэволюция — не простое сочетание двух рядов эволюции, а слож­ное сопряжение сложных цепей творческой эволюции природы и культуры. Границы между двумя эволютивными рядами относитель­ны, условны и изменчивы, включают в себя и гармонию, и дисгармо­нию, и вызов, и ответ, и согласие, и несогласие, полимелодичность и мкоготемность, дивергенцию и конвергенцию, дифференциацию и интеграцию, синхронизацию и диахронизацию, резонанси обособле­ние, конвергенции и дивергенции. Идея коэволюции по крайней мере дну х эволютивных рядов — эволюции природных систем и эволюции культуры (каждый из них содержит множество эволютивных компо-нетов и процессов) — становится основанием новой философии при­роды и философии культуры, задает новые ориентиры и систему отсчета в исследованиях взаимоотношений человека с природой —

¹ Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 277.

2 там же. С. 525.

ориентацию на постижение всей сложности взаимодействующих процессов и эволютивных рядов, сопряженности различных эволю­тивных рядов, эволюции природы и эволюции культуры.

Слова К. Лоренца — выдающегося этолога и мыслителя XX в. о том, что появление и быстрое распространение эволюционной теории познания есть важнейший духовный итог развития культуры в по­следние десятилетия, вполне справедливы. Идея эволюции, ставшая основанием эволюционного подхода к познанию и научному знанию, послужила источником эвристических мощных исследовательских программ и в гносеологии, и в философии науки конца XX века. Можно предположить, что идея коэволюции, возникшая в конце XX века, станет мощным источником новых исследовательских про­грамм в философии XXI века — новой философии природы, новой культурологии, новой философии науки.

Смена моделей знания:

Ныне всем очевидна гетероген­ность научного знания — на­личие в нем различных компо­нент, систем различного уров­ня, различных языков и мето­дов, исследовательских программ с разными стратегиями и традици­ями. Стремление гомогенизировать это многообразие, сделать его однородным составляло методологическую установку классической науки и философии. Системность рассматривалась здесь как харак­теристика дисциплинарного и теоретического знания. При этом не проводилось различия между познавательными системами, изло­женными в учебниках,— дисциплинарное знание, и познавательны­ми системами, действующими на переднем крае научных исканий и выступающими в качестве рамок соотнесения познавательной дея­тельности. Это различение стало проводиться после кризиса наукоу-чения, т.е. в середине XIX в., когда научное исследование стало профессией и отделилось от профессии преподавателя университета. Это позволило выявить особенности систем дисциплинарного и тео­ретического знания по их устойчивости и характеру изменчивости.

Стабильность дисциплинарных и теоретических познаватель­ных систем — решающая методологическая ориентация классиче­ской теории познания и теории науки. Эта ориентация находит свое выражение в следующем: 1) поиске инвариантных структур — от закона до принципов сохранения и симметрии; 2) разделении ста­бильных фундаментальных оснований теории и выводимых из них предложений теории, которое принимает в идеологии фундамента-

192

1 - Р. Карпинская и др. 193

лизма форму гносеологической дихотомии двух структур знания;

4) кумулятивизме; 5) отождествлении норм и системы. Модели ста­бильности познавательных систем, предложенные в классической философии науки,— это модель устойчивого равновесия, модель ус­тойчивых оснований, модель инвариантных структур и компонентов. Помимо сознательной ориентации на выявление инвариантной структуры научного знания, существовали скрытые варианты ориен­тации на стабильность познавательных систем. Таковыми можно считать восхождение от абстрактного к конкретному, положенное Гегелем в основание исследования развития философии, принцип перманентности числовых систем, выдвинутый Ганкелем, поскольку здесь сохраняется стремление построить стабильную обобщенную теорию, которая оказывается венцом развития, и вывести из нее реализованные в истории познавательные системы.

70-е годы XX века знаменуются поворотом к анализу изменчиво­сти научного знания и отказом от идеи стабильности познавательных систем в постпозитивистской философии науки. В этой связи особо следует отметить новые идеи, выдвинутые для анализа динамики научного знания: 1) идею корроборированности теории и фаллиби-лизма К. Поппера; 2) понятие «концептуальной популяции» С. Тул-мина; 3) идею несоизмеримости теории и теоретической нагружен-ности эмпирического опыта, развиваемую П. Фейерабендом; 4) про­грамму эволюционной эпистемологии (К. Лоренц, Г. Фоллмер и др.). Стабильность когнитивных инноваций все более связывается со ста­билизирующей селекцией и объясняется социально-психологически (традициями и парадигмами научного сообщества) и социологически (приверженность научного сообщества определенной парадигме, идеалам естественного порядка и др.). Среди важнейших недостатков эволюционной эпистемологии отмстим, что в ней не учитывается своеобразие научного знания, которое рассматривается лишь как одна из форм адаптации человека к окружающей среде. Заслугой эволюционной эпистемологии является попытка постичь взаимоот­ношение двух рядов эволюции — эволюция природы и эволюции знания, понять сопряжение между ними. В связи с этим представи­тели эволюционной эпистемологии обращаются к достижениям со-циобиологии, генетики, социальной экологии. Анализируя эволюци­онное приспособление нашего познавательного аппарата, эволюци­онная эпистемология отмечает корреляцию эволюционных процессов, происходящих в природе, и эволюционными процессами, характерными для культуры, делает предметом изучения, в частно­сти, генно-культурную эволюцию, взаимодействие эволюции приро­ды и эволюции познания.

194

Конечно, и в философии науки XX в. сохраняется ориентация на выявление стабильности познавательных систем и продолжается по­иск инвариантных структур в развитии знания («идея» у А.О. Лавд-жоя, «тема» у Д. Холтона, «парадигма» у Т. Куна), достигается объ­единение гносеологических принципов стабильности и изменчивости познавательных систем в методологии исследовательских программ И. Лакатоса (в этом суть различения относительно устойчивого ядра и пояса изменчивых гипотез а<1 Нос). Однако, в целом эволюциони­стские модели в философии науки замкнуты в рамках научного зна­ния и не обращаются к постижению взаимодействия двух рядов эво­люции — эволюции природы и эволюции знания. Правда, в эволю­ционной эпистемологии в последние годы сделаны шаги к осмыслению этого взаимодействия.

Наряду с этой линией в философии науки в 80—90 годы XX в. существует и контрсистемное движение, которое, будучи одновре­менно и контрнаучным, выступает с критикой идеи гомогенной сис­тематизации научного знания и выдвигает новые регулятивы перед наукой. Так, вместо системной организации теоретического знания на первый план выдвигается проблемная организация научного зна­ния, которая рассматривается как совокупность изменяющихся про­блем и способов их решения, не допускается даже мысли о возмож­ности вычленения каких-либо инвариантных структур внутри науч­ного знания. Нередко наука трактуется как смена альтернативных и конкурирующих традиций, исток которых — вне науки, в контексте всей культуры. На передний план современной философии науки все более и более выдвигается задача построить новые модели развития научного знания, которые основывались бы на фиксации как устой­чивости, так и изменчивости научного знания, на различении систем и идеальных норм реализации.

Вопросы к главе 9

1. Каковы альтернативные линии в интерпретации механизма разви­тия?

2. Можно ли утверждать, что классическая наука основывалась на модели равновесия, построенной в механике?

3. В чем особенности трактовки устойчивости и изменчивости в физике? В чем особенности трактовки механизма развития в биологии?

4. Какие изменения в понимании устойчивости и изменчивости связаны с эволюционизмом?

5. С чем, по Вашему мнению, сопряжено проникновение идей эволю­ционизма в теорию познания и философию науки?

₇. 195

6. Охарактеризуйте основные принципы эволюционной теории позна­ния.

7. Каковы особенности эволюционных моделей в философии науки XX в.?

8. В чем альтернативность кумулятивистских и антикумулятивистских концепций в философии науки?

9. В чем заключается соотносительность устойчивости и изменчивости

развивающегося знания?

10. Какие уровни знания Вы моглн бы назвать устойчивыми по

сравнению с другими?

П. В чем состоит абсолютизация устойчивых компонентов научного знания в современной философии?

12. Каково значение идеи «коэволюции» в современной теории позна­ния? Существуют ли философские концепции, непосредственно обращаю­щиеся к этой идее?