Глава 7

Новые идеалы научности и биология

Науки о жизни всегда соотносились с судьбами челове­чества уже хотя бы потому, что человек — живое существо и его жизнедеятельность не мыслима вне Природы. Тем не менее наш век вносит настолько существенные коррективы в гуманистические ас­пекты этих наук, что можно говорить о серьезных изменениях в их статусе в обществе, в культуре. Экологический кризис, воздействие на генофонд человека таких болезней, как рак, СПИД, сердечно-со­судистые и различные вирусные заболевания, создают реальную опасность ослабления жизнестойкости человечества, реальную опас­ность его вырождения. Для ее предотвращения важны не столько сугубо практические действия, сколько изменение способа мышле­ния, сдвиг в общем мировидении, без чего не будут эффективными и сами практические действия.

Основная цель данной главы — обнаружить этот сдвиг внутри современного биологического познания. Поэтому в центре внимания здесь — именно процесс изменения философских оснований биоло­гии, а не безусловно плодотворное использование биологии в эколо­гических, биосферных, медико-биологических, этнографических, психологических и этических исследованиях.

Поиск новых мировоззренческих установок, которые соединили бы в себе стремление познать жизнь как таковую с интересом к человеческому жизнепроживанию, сопряжен с рядом противоречий. Существуют противоречия с традиционным пониманием биологии как природоведческой науки, с общим пониманием науки и ее кри­териев, с общепризнанными моделями развития науки. Чрезвычайно существенны и противоречия с теми ценностными ориентирами со­временной цивилизации¹, которые постоянно воспроизводят нсга-

¹ О «ценностной матрице» современной техногенной цивилизации см. подробнее: Степин В.С. Философия ненасилия и будущее цивилизации // Коммунист, № 2. 1991. С. 53-64.

125

тивное отношение к попыткам включить проблему человека в любое познавательное отношение, изменить классический взгляд на объект и субъект познания, дополнить понимание деятельности человека по технологическому преобразованию мира более широким аспектом его жизнедеятельности как биосоциального существа.

Все эти трудности поиска нового подхода должны быть выявлены и осмыслены. Поэтому мы начнем с общих вопросов: «Как в целом можно представить себе развитие биологического знания?» и «В чем его особенности?» Не претендуя на широкое обобщение, остановимся лишь на такой общей закономерности этого развития, как взаимодей­ствие традиции и новации.

Биология и понятие научной революции

Тема научных революций как бы сошла со сцены, будучи ши­роко обсужденной¹. Но «эпиде­мические заболевания» то од­ной, то другой темой все еще вспыхивают, сопровождаясь, как правило, при этом «лихорадкой» монологичного мышления. А если и возникают диалоги, то они скорее больше походят на критический разбор способа изложения оппонен­та, нежели на изложение сути дела. В результате остаются незатро­нутыми целые пласты, казалось бы, очевидных проблем. Например, почему обсуждение научных революций, органично включая в себя проблемы смены парадигм, не привело к выяснению закономерно­стей этой смены в биологии? В современной философии биологии усиливается разноголосица мнений о дарвиновской парадигме — от ее апологетики до абсолютного отрицания. При этом в стороне оста­ется вопрос, который мог бы придать характер диалога обсуждению темы научных революций в биологии и тем самым более определенно очертить теоретическое пространство этого обсуждения. Суть этого вопроса в следующем: если, начиная с классической работы Томаса Куна, научные революции обсуждались преимущественно на мате­риале физики, то так ли достоверно, что все это относится к биологии? Вероятно, можно говорить и о других науках, не способных в силу сложности своего объекта и особенностей методов познания прибег­нуть к той степени формализации и математизации знания, которая присуща физике, географии, геологии и т.д.

¹ См. Культурологический и методологический аспекты анализа научных ре­волюций (проблема синтеза) // Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987. С. 368—382.

126

Попробуем сознательно обострить поставленный вопрос и сфор­мулировать его так: «Действительно ли плодотворно понятие «науч­ная революция» применительно к биологии?» Может быть, в биоло­гии господствует не «революционный катастрофам», а «эволюцион­ный градуализм», постепенность, кумулятивность? Может быть, возможен некий компромиссный ответ — революции в биологии происходят реже, чем в физике, а периоды так называемой нормаль­ной науки более длительны во времени?

Какими бы ни были ответы на эти вопросы, нельзя не видеть, что они наталкиваются на понимание особенностей теоретического зна­ния в биологии. Кажется, прошло время, когда эти особенности рас­сматривались просто как проявление инфантилизма, неразвитости биологии по сравнению с физикой. Многие современные методологи науки уже не склонны думать, что математизация биологии, ее ки­бернетизация, перевод на язык теории информации или концепций самоорганизации способны представить биологам исходные теорети­ческие обобщения их науки. Может быть такое суждение слишком оптимистично, поскольку по мере проникновения физики в тайны микромира и Космоса неизбежно возникает соблазн экстраполиро­вать новое знание на биологию и обрести тот «золотой ключик», который наконец-то отомкнет все двери мира живого. Но с той же непреложностью, с которой возникают подобные иллюзии, наступа­ет и разочарование в них. Биология вновь остается «с глазу на глаз» с собственными проблемами, но уже с более сложными, в связи с переходом к изучению экосистем, биосферы, с общим поворотом к «человеческому измерению» всей совокупности наук о жизни.

Особенности теоретического знания в биологии обсуждались не­однократно, но это не сняло проблемы «физика — биология». Про­блема остается роковой даже для тех, кто предан биологии, убежден в ее уникальности как науки и имеет соответствующую подготовку для доказательства невозможности простой экстраполяции сюда ме­тодологических результатов, полученных в рамках физических на­ук. Для физиков и математиков, работающих в области теоретиче­ской биологии, кажущаяся беспроблемность ситуации вызвана их убежденностью во всесилии именно «точного» естествознания.

Для того чтобы пояснить, в чем сущность этой проблемы, вспом­ним общеизвестную вещь — мировое научное сообщество привычно ориентируется на те категории научности, которые разработаны «точными» науками. Биология таковой не является. Вместе с тем, говоря о ее достижениях, мы нередко подчеркиваем, что она как бы все больше приближается к идеалу точных наук, и в качестве дока­зательства перечисляем все то, что нам известно из физики. Где же тогда «специфика биологии»? Возможно ли кумулятивно, без корен-

127

ной ломки самого типа знания осуществить эти общепризнанные научные идеалы?

^ При обсуждении этих вопросов актуально наследие тех отечест­венных биологов, которые открыто формулировали вопрос о неодно­родности, гетерогенности методологических посылок биологии, о ее тяготении как к точным наукам, так и к обобщениям, не свойствен­ным этим наукам. Размышления Л.С. Берга, Э. Бауэра, А.Г. Гурвича, Г.А. Заварзина, А.А. Любищева о сущности живого, его происхожде­нии и развитии были воплощены в такие неординарные теоретиче­ские концепции, которые созвучны современным поискам некого «промежуточного» пространства между «точным» естествознанием и классической биологией.

В этой связи особенно характерны работы СВ. Мейена, плодо­творно развивавшего эту отечественную, необычную для мировой науки, традицию. Он неоднократно говорил о необходимости «не­классической», «нетривиальной» биологии. Обладая редким биоло­гическим чутьем и не менее редким для естествоиспытателя уровнем методологической культуры, СВ. Мейен чрезвычайно критично от­носился к состоянию дел в биологии и реалистично оценивал всю проблемность создания «нетривиальной» биологии. Несколько упро­щая его позицию, можно назвать две довольно контрастных линии в его обсуждении перспектив биологии, отражающих именно проблем­ность ситуации.

С одной стороны, СВ. Мейена никак нельзя заподозрить в не­уважении к физике, в неуважении к тому методологическому проры­ву, который был связан с теоретическими и философскими обобще­ниями атомной физики, квантовой механики, теории относительно­сти. Эвристичные идеи об активности познающего субъекта, прежде всего характеризующие новую методологию и позволяющие гово­рить о «неклассическом» этапе развития научного знания, составля­ли фундамент его теоретической работы. Именно поэтому СВ. Мей­ен подвергал сомнению общепризнанность апелляции только к объ­екту при использовании таких важнейших понятий, как «адаптация», «адаптационный призрак», «селективная ценность признака». Он предпочитал говорить об «адаптационных интерпре­тациях», работающих в рамках определенной концепции, но не об­ладающих универсальной объяснительной силой¹. Даже само выде­ление «признака», по мнению ученого, должно сопровождаться ре­флексией над общим контекстом того или иного теоретического образования. Рефлексивным должно быть мышление биолога и в

• Мейен СВ. Нетривиальная биология // Журнал общей биологии. 1991. Т. 51. №1.

выделении рефренов — таким понятием он обозначил инвариантные характеристики объектов, относящиеся прежде всего к их форме и структуре. Рефрен не существует в «чистом виде» в самой природе, он обнаруживает себя лишь в познавательном процессе, отражая одновременно и свойства объекта и примененные к нему познава­тельные средства субъекта. Такие методологические установки край­не важны в проблемах классификации, систематики, создания тео­рии морфогенеза и, в целом, в переходе биологии от «коллекциони­рования марок», т.е. бесконечного процесса накопления эмпирических данных, к выдвижению широких теоретических идей. Именно в строгой логической проработке таких понятий, как мерон — в таксономии, рефрен — в морфологии, выполняющих функции элемента той или иной теоретической системы, СВ. Мейен видел перспективы превращения «безыдейной науки» в «неклассическую биологию», способную преодолеть такие недостатки современной би­ологии, как описательность и отсутствие предсказательной силы те­оретических схем.

С другой стороны, мировоззренческие основы творчества СВ. Мейена были антиредукционистскими, т.е. ориентированными на постоянное восприятие жизни как целостного и неповторимого события в ряду иных природных процессов. Подробно анализируя различные способы использования принципа редукции в биологии, различные его теоретические контексты¹, ученый создает яркую кар­тину своеобразия теоретического пространства биологии, не оставля­ющую сомнения в том, что внутри научного знания существует такой феномен, который мы кратко (и не совсем точно) называем «специ­фикой биологического познания». Особенность биологии, как науки, заключена уже в самом способе ее существования, в котором выра­жены и позитивные стороны «коллекционирования марок», и прису­щая коллекционированию постепенность и бережность сохранения обретенного. «Сумасшедшие идеи», как правило, не приживаются в

биологии.

Возвращаясь в этой связи к теме научных революций, отметим, что СВ. Мейен совершенно определенно отстаивал кумулятивный характер развития биологии, существование в ней «сквозных» идей, разработка которых представляет непреходящий интерес. Именно СВ. Мейен в статье «Принцип сочувствия» (1972) впервые после долгих лет господствования односторонне-критического шаблона в отношении к такому крупному биологу, как Г. Дриш, и к его насле­дию показал, насколько точно выразил Дриш все основные дилеммы биологии.

¹ Мейен СВ. Принцип сочувствия // Пути в незнаемое. М., 1977.

128

5 - Р. Карпинская и др.

129

Кумулятивный характер развития биологии СВ. Мейен непос­редственно увязывал с настоятельной потребностью диалога, совме­стного научного поиска, при котором всеми членами научного сооб­щества соблюдаются нормы общения и ведения научной дискуссии. Этика ученого, считал СВ. Мейен,— это обычная человеческая эти­ка, но будучи включенной в ткань совместного научного исследова­ния, она способна быть «эвристичным инструментом познания».

Может показаться, что об этике как «эвристичном инструменте познания» сказано слишком сильно. Но, раскрывая свой «принцип сочувствия», Мейен имел в виду, надо полагать, следующее: если в споре с оппонентом важно не только умение встать на его точку зрения, допустить возможность его логики, но и быть со-чувствую-щим, понимающим его устремления и его движущие импульсы, то это и означает, что истинно нравственные отношения в научной среде и есть непосредственная компонента познавательной деятельности. Они существуют не «до», не «после» какого-то достаточно четко фик­сируемого по своему результату «кванта познания», но внутри него тоже, и так же органичны исследовательскому процессу, как и науч­ная дискуссия. Кстати, научный спор рассматривался Мейеном не как путь к истине, а как путь к выяснению проблемы.

Даже отмеченных выше моментов может быть достаточно, чтобы понять, почему Мейен не считал какие-либо революционные преоб­разования знания «движущими локомотивами» истории биологии¹. Сделав чрезвычайно много для реабилитации А.А. Любищева, для творческого осмысления его наследия, для публикации его работ, Мейен продолжил важную тему «Дарвинизм-номогенез» совсем в ином ключе, не предполагающем непременного ожесточения теоре­тических оппонентов друг против друга вплоть до полного взаимоот­рицания². Думается, что миротворческая позиция Мейена несрав­ненно ближе коэволюционному духу, чем ставшие модными как в западной, так и в отечественной литературе сугубо односторонние, негативные оценки содержания и роли дарвинизма.

Действительно, можно считать или не считать появление учения Дарвина «научной революцией», но общепризнана некая периодич­ность в истории биологии, созданная его именем,— додарвиновская биология, дарвинизм, неодарвинизм, не-дарвинизм. Правда, послед­ний возник сразу после выхода в свет «Происхождения видов путем естественною отбора», но современные его варианты подчас не про-

' Мейен СВ. Принципы исторических реконструкций в биологии // Систем­ность и эволюция. М., 1984.

* Мейен С-В. О соотношении номогенетического и тихогенетического аспектов эволюции // Журнал общей биологии. 1974. Т. 35.

130

ясняют даже для самих себя того простого факта, что не будь Дарви­на, их концепции потеряли бы большую часть своих аргументов, оказались бы в содержательном плане довольно скудными. Даже позитивные разработки проблем эволюционного процесса, его дви­жущих сил и механизмов содержат в себе, прежде всего, критический заряд и противопоставление тому, как это интерпретируется в рам­ках дарвинизма. Уже это свидетельствует о значительности проде­ланной Дарвином работы, о его решающей роли в превращении идеи эволюции не только в общенаучную, но и общекультурную идею.

Тем не менее, понимание дарвинизма как научной революции если и возможно, то в каком-то ином смысле, чем это имеет место в отношении развития физического знания. Скорее это — метафорич­ное выражение, подчеркивающее историческую значимость дарви­низма в утверждении материалистического мировоззрения в биоло­гии. Нам никуда не уйти от того, что естествознание действительно подкрепляло и подкрепляет давнее философское убеждение в том, что мир развивается по своим собственным закономерностям, что это развитие есть естественно-исторический процесс.

Это убеждение стало, казалось бы, тривиальным, но опасность превращения научной истины в расхожее суждение в том и состоит, что на уровне обыденного сознания оно столь же легко принимается, как и отбрасывается. Кто бы в нашей стране, имеющей глубокие дарвиновские традиции и серьезное научное оппонирование Дарви­ну, мог представить себе еще лет пять-шесть назад, что эксперимен­тально не подкрепленные суждения о сущности жизни, о природе человека, о его связи с Космосом будут преподноситься средствами массовой информации как сенсации? В мировоззрении значительной части населения реально осуществился такой сдвиг в сторону идеа­лизма, мистики, разного рода оккультных знаний, который просто перечеркнул многие десятилетия господства дарвинизма.

Вновь возникшая в нашем обществе потребность в защите науки, силы Разума актуализирует проблему социальной ответственности ученых. Естествоиспытатели не могут быть вне того мировоззренче­ского хаоса, который уводит людей в область мистических фантазий. Легковерное отношение к последним ведет к подмене напряженной и непременно самостоятельной, творческой работы по освоению до­стояний науки и культуры новыми формами духовного рабства. Гражданский долг ученых, независимо от их специальности, заклю­чается прежде всего в публичном разъяснении существенной разни­цы между мировоззренческим разбродом и демократическим прин­ципом плюрализма мнений и убеждений. Плюрализм предполагает обоснованность любой возможной позиции, некую стройность ее и опору на совокупность аргументов, отвечающих «цивилизованному

5' 131

мышлению», современному уровню культуры. Целостность мировоз­зрения как феномена духовной жизни человека, как стержня его внутреннего мира предопределена в конечном счете единственно­стью жизни и обреченностью человека прожить ее, и только ее. Мож­но и важно представить себе и понять мировоззрение другого челове­ка, даже существенно отличающееся от собственного мировидения, но и в этом случае, если мы всерьез принимаем принцип плюрализма как плодотворный для своей жизни и жизни общества, сохраняют силу критерии определенности и обоснованности.

Итак, обсуждение перспектив развития биологии предполагает выявление путей коэволюции ее мировоззренчески-жизненных ин­тенций и проблем, заключенных в теоретическом знании. Неодно­родность, гетерогенность методологии потому и существует, что по-разному видится прежде всего феномен жизни и причастность чело­века к бытию и познанию этого феномена. Следствием признания разнообразия в мировоззренческом фундаменте биологии может быть сомнение в том, что когда-либо появится единая и всех удовлет­воряющая общая теория жизни. Скорее всего, плюралистичность теоретических концепций это и есть «нормальная биология», коэво-люционирующая во времени без особых революционных катаклиз­мов. Это не исключает возникновения напряженных периодов, когда критическому анализу подвергаются ее основания — как теоретиче­ского, так и филоахрекого плана. В настоящее время такой анализ в существенной мере стимулируется происходящими процессами гу­манизации биологии.

Биологическая реальность в контексте гуманизации биологии

При выявлении методологиче­ских сдвигов в современной би­ологии вряд ли возможно от­влечение от ее довольно тради­ционалистского характера, от вечных биологических дилемм, ведущих идей и принципов позна­ния. Скорее возможно постоянное совмещение традиционного и того нового, что несет в себе контакт биологии с другими областями знания. На эти контакты, на расширение «околонаучного про­странства» ее толкают как внутринаучные ситуации, подобные ситуациям, связанным с созданием физико-химической биологии, молекулярной генетики, так и социальное бытие биологии как науки, непосредственно причастной к жизни людей, их здоровью, их заботе о потомстве, отчетливо выражающееся в развитии эколо­гических исследований.

При теоретическом обобщении многочисленных и разнообраз­ных экологических исследований чрезвычайно важно видеть, что даже в трагических ситуациях, создаваемых цивилизацией, осуще­ствляется та коэволюция живого и косного вещества (В.И. Вернад­ский) , «дикого биоса», без которой немыслимо сохранениебиосферы. Ее последовательное понимание именно как единства природы и цивилизации, как бы подчас уродливо, противоестественно ни вы­глядело это единство, поистине составляет исходную философскую посылку в размышлении не только о судьбах человечества, но и о современном предназначении науки, прежде всего биологии. Идея коэволюции становится центральной в философии биологии.

В последнем утверждении содержится не просто общегумани­стичная интенция, но и серьезная методологическая проблема. Об­щепринятым стало рассмотрение биосферы как того предельно общего контекста всех биологических событий, который постоянно корректирует новые данные биологии и стимулирует единство доста­точно разобщенного биологического знания. Однако далеко не оче­видной и реально «работающей» является мысль о том, что ориентация на биосферный масштаб связана с коренным переосмыс­лением понятия биологической реальности и предмета биологии. Правда, можно не принимать этой установки на переосмысление и по-прежнему видеть прогресс биологии в получении все более точных и конкретных сведений о биологических структурах и механизмах их функционирования. Можно придерживаться некоей компромиссной позиции, настаивая на сохранении природоведческого статуса биоло­гии и вместе с тем допуская возможность привлечения биологии к решению каких угодно проблем, даже относящихся к таким подлин­но человеческим характеристикам, как креативность, способность к воображению, к нравственному поведению и т.д. Один из вариантов подобного компромисса заключен в формулировке идеи коэволюции как проблемы «Человек и биосфера». Однако эта формулировка до­вольно неопределенна, поскольку предполагает либо возможность понимания биосферы без включения в нее человека (цивилизации), либо дважды подразумевает человека, что создает даже формально­логические недоразумения в описании выделенного отношения.

Если мыслить о коэволюции как о едином природно-социальном процессе, то это, безусловно, влечет за собой признание огромной, может быть решающей, роли в биологии проблемы ценностей. Вес суждения о гармонизации отношений человек-природа, необходимо­сти экологизации биологии и о причастности последней к решению глобальных проблем современности и, прежде всего, проблемы чело­века имеют единую точку отсчета — ценность человеческой жизни. К этой главной ценности, конкретизируя ее, добавляются иные, в

132

133

частности, ценность природы как источника и стимула нравственных отношений между людьми, как источника эстетического восприятия мира.

Подобное широкое проникновение аксиологии в биологию не может быть беспроблемным. Приходится признать, что критерии объективности знания, так прочно закрепленные в естествознании, прежде всего благодаря физике, неизбежно ставятся под сомнение перед лицом аксиологической составляющей. Попытаемся показать эту довольно драматическую ситуацию на конкретном примере раз­вития одного из новейших направлений в биологии и обосновать тезис о том, что то переосмысление биологической реальности и предмета биологии, о котором говорилось выше, все же возможно без методологических катаклизмов и научных революций. Речь пойдет о так называемом биологическом структурализме, довольно реши­тельно называющем себя «новой парадигмой в биологии» .

Новая парадигма или потребность в ней?

Один из лидеров биологическо­ го структурализма, известный английский биохимик Брайан Гудвин высказал некоторое со­ мнение в удачности самого тер­ мина «биологический структурализм». То же можно отнести и к понятию «новая парадигма». Оно слишком ответственно и вместе с тем недостаточно точно для обозначения той попытки соединения познавательных и ценностных аспектов научно-исследовательской деятельности, которая предпринимается биологическими структура­ листами. Пожалуй, слово «движение» более удачно в отношении таких событий в науке, когда происходит «брожение умов», рождение «странных» идей, объединяющих группы ученых. Лишь впоследст­ вии эти идеи оцениваются по их состоявшемуся или несостоявшемуся вкладу в новое научное направление. Это «движение» может и не стать научным направлением, однако оно может выполнять роль своеобразного катализатора, отражая назревшие тенденции в пере­ осмыслении оснований науки.

Биологический структурализм скорее всего относится к тому на­учному движению, в котором как раз зарождаются перспективные

1 Первый симпозиум биологов разных стран (Англия, Япония, Франция, США, Канада и др.), глубоко неудовлетворенных современной ситуацией в теоретической биологии, состоялся в 1986 г. в Осаке (Япония). Отсюда возникло обозначение этого неформального научного сообщества — Осака-группа. Второй симпозиум прошел в Москве (1989), третий — вМексике (1991), четвертый — в Вене (1992).

134

направления междисциплинарной кооперации. Это уже не собствен­но биология, не только биология, но такая интерпретация ее начал, которая одновременно аппелирует и к нормам «точного» естествозна­ния и к ведущим принципам гуманитарного знания, гуманистичной философии. Утверждая, что современная биология еще далека от полного освоения концептуальных идей физики, биологические структуралисты вместе с тем надеются именно на биологию в тех изменениях научной картины мира, которые способны придать ей человеческое измерение. Характерно, что мировоззренческие обоб­щения не являются итоговыми, результирующими, но пронизывают всю ткань рассуждений о необходимости создания «новой парадиг­мы», прежде всего как совокупности методологических принципов исследования. Что же это за принципы и каким образом в них можно обнаружить воздействие ценностных установок биологического структурализма?

Ведущим принципом является принцип динамизма структур. Это означает, что живое может быть теоретически освоено благодаря точному знанию биологических структур всех уровней его организа­ции и использованию тех современных представлений о динамизме, которые созданы в рамках неравновесной термодинамики. Посколь­ку биологические структуралисты работают профессионально в са­мых различных областях биологии (молекулярная генетика, эволю­ционная биология, нейрофизиология, биология развития, палеобота­ника и др.), то «структура» обретает, с одной стороны, многокачест­венные характеристики, а с другой — обнаруживает общебиологи­ческую значимость аспектов стабильности, упорядоченности, орга­низованности. К этим достаточно известным подходам к структуре как инварианту системы добавляется особый интерес к форме — ее повторяемости и трансформациям, ее симметрии, ее аналогиям с «косными» системами. Одна из теоретических задач формулируется как задача создания концепции рациональной морфологии, способ­ной охватить все уровни организации живого.

Понятие структуры сопряжено с понятием процесса, которому придается чрезвычайно большое значение. Функциональный подход неодарвинизма критикуется за жесткую привязку биологического процесса к проблеме адаптации, нередко интерпретируемой в телео­логическом духе («организм стремится», «среда требует»). Адапта-ционистское понимание любого биологического процесса, включая эволюционный, не считается достаточно обоснованным, поскольку структура и форма имеют свои собственные закономерности динами­ки, без изучения которых невозможно заранее знать, обладают ли они приспособительным значением. Эти идеи, несомненно, созвучны с идеями наших отечественных биологов А.Н. Северцова,

135

И.И. Шмальгаузена, Л.С. Берга, А.А. Любищева, СВ. Мейена и др., утверждавших наличие особых структурных закономерностей эво­люции и отмечавших большую роль проблем формы. Своеобразие позиции биологических структуралистов — в их обосновании зави­симости «процесса» от происходящих со структурами событий коопе-ративности, когерентности, согласованности. На этом остановимся подробнее.

Понятие кооперации в биологическом структурализме исполне­но глубокого смысла. Прежде всего потому, что оно выражает непри­ятие дарвиновской парадигмы, представления о повсеместности борьбы за существование, без которого трудно обосновать ведущую роль естественного отбора. Пожалуй, чрезмерно акцентируя значе­ние социальной обусловленности самого понятия борьбы за сущест­вование, биологические структуралисты рассматривают его как от­ражение противоречий викторианской эпохи Дарвина и далее — со­временной цивилизации. Получается, что одно из центральных дарвиновских понятий как бы дает эволюционио-биологическое оп­равдание неразумному, антигуманному социальному устройству, принимающему за норму существование соперничества, конкурен­ции, повсеместной вражды. Поэтому биологические структуралисты предлагают начать с осмысления существующих корреляций между технократическими идеалами цивилизации и сохраняющейся меха­нистической картиной мира, в которой нет места человеку. Ставится задача сознательного и целенаправленного изменения бытующего образа биологической реальности, исходя из предпосылок о том, что в органическом мире превалирует не конкуренция, а кооперация.

Пожалуй, невозможно проследить, двигались ли биологические структуралисты от эксперимента к широким обобщениям относи­тельно кооперации или наоборот — от общегуманных посылок о вза­имопомощи, сотрудничестве к поискам кооперативных, когерентных характеристик биологических процессов, включая молекулярно-гс-нетические. Когда, например, Брайан Гудвин излагает свою гипотезу морфогенетического поля как системы взаимодействий молекуляр-но-биологических структур, он, естественно, не апеллирует к уни­версально-гуманистическому понятию кооперации . Но в самом ис­следовательском интересе к определенному кругу эксперименталь­ных задач, в интерпретации полученных результатов, а также в рефлексии над методологией исследования реализуется тот целост­ный человек, мировоззрение которого предполагает универсальность кооперации. Это подобно тому, что происходит с дарвиновски-ориен-

1 См.: Карпинская Р.С., Тищенко П.Д. Новая парадигма в биологии? // Гума­низм, наука, техника. М., 1990.

тированным биологом, когда он при любой исследовательской задаче стремится увидеть приспособительный эффект биологического про­цесса, а его движущие силы связать с противоречием и отбором. Предпосылочные суждения, которым уделяется сейчас заслуженное внимание в методологической литературе, действительно обладают громадной силой и всепроникающим действием.

В этой связи коротко отметим еще один методологический прин­цип биологического структурализма, в равной мере традиционный для биологии и вместе с тем своеобразно понимаемый. Это принцип целостности. Критика методологии редукционизма проводится даже в таких областях биологического знания, которые целиком построе­ны на использовании принципа редукции (молекулярная биология, молекулярная генетика). Различая метод редукции и его абсолюти­зацию в методологии редукционизма, биологические структурали­сты, тем не менее, отождествляют редукционизм и механицизм, редукционизм и фрагментарность современного научного знания, редукционизм и проблему отчуждения человека, редукционизм и монополизм дарвинизма. Иными словами, редукционизм понимает­ся чрезвычайно широко, предстает в виде не только антипода, но даже некого злейшего врага естественной целостной жизни и целост­ной устремленности гуманистической культуры.

Что же касается позитивного понимания проблемы, то целост­ность любой биологической системы оказывается в конечном сче­те включенной в целостность жизни на Земле, в единый живой организм Земли. Образ живого организма выражает ту согласован­ность, когерентность биологических процессов, которая постоянно находится в центре внимания, составляя мировоззренческое кредо биологического структурализма. Известно, что образ живого орга­низма постоянно используется в различных областях культуры, но биологические концепции ограничиваются, как правило, сугубо предметным его пониманием. В биологическом структурализме де­лается попытка воссоединения мировоззренческо-образного и конк­ретно-научного содержания понятия «живой организм». Об этом сви­детельствует убедительная критика неодарвинизма за его увлечен­ность популяционистским подходом, популяционнои генетикой, в результате чего биологический индивид и его жизнедеятельность оказались за пределами интересов теоретиков биологии.

Наиболее обстоятельно понятие «живой организм» как исходное для теоретического и даже гносеологического исследования пред­ставлено в концепции У. Матураны и Ф. Варелы¹. Придавая исклю-

¹ См.: МШигапаII., УагеШ Р. Тпе Тгее оГ кпожЫве. ТЬе Вю!ов1са1 КооВ оГ Ншпап 11пйег$1апсПпе. Волоп, 1988.

136

137

чительно большое значение «познанию познания», авторы выступа­ют как против «репрезентативизма» (своеобразное обозначение по­зиции наивного реализма и созерцательного материализма), так и против солипсизма (идеализма в их терминологии). В познании нель­зя разобраться, если не считать его непосредственно совпадающим с деятельностью живого существа. Казалось бы, повторяется привыч­ный для нас тезис о деятельности, вплоть до постоянного акцентиро­вания ее созидательной по отношению к внешнему миру силы. Одна­ко деятельным существом в данной концепции выступает любое жи­вое существо, биологический индивид. Когнитивность, понятая как преобразующая среду активность, оказывается присущей всему жи­вому. Благодаря языку и культуре человек способен к самопознанию, к раскрытию тайны когнитивности, а также к осознанию этической иагруженности любого своего действия, поскольку оно всегда вписа­но в сосуществование людей. Принятие другой личности кроме себя отвечает всему пройденному эволюцией пути, соответствует самому бытию жизни. Это составляет также биологическое основание соци­ального феномена: «Без любви, без принятия других живущих поми­мо нас самих не существует социального процесса, а значит, не су­ществует человечности»¹. В качестве заключительного аккорда всей концепции прозвучало это обращение к любви как наиболее фунда­ментальной основе жизни, всех ее особенностей, включая социаль­ность и когнитивность. Не удовлетворило авторов постоянное обра­щение к понятиям сосуществования, взаимосвязи, когерентности, кооперации, коэволюции биологических структур и процессов.

Обозначение термином «любовь» глубинного уровня существо­вания жизни наиболее ярко, пожалуй, иллюстрирует присущие био­логическому структурализму в целом симпатии к восточной культу­ре. Однако мотивы восточной философии остаются вне рефлексии, что относится и к метафоричному понятию «любовь». Выступая про­тив метафор неодарвинизма, биологические структуралисты не об­суждают специально проблем использования метафор в научном по­знании и допускают подчас ту же методологическую беспечность, которую осуждают в позиции своих оппонентов. Вряд ли возможно непосредственное восприятие идеалов и норм познания, свойствен­ных традициям восточной культуры, когда речь идет о попытке сое­динения современного естественно-научного подхода к явлениям жизни с гуманистичными мировоззренческими идеями. Вместе с тем именно такая попытка характеризует биологический структурализм и делает его заметным событием в биологии.

¹ 1ЬШ. Р. 244

² Там же. С. 244

Продолжается та линия эволюции биологических идей, о которой мы уже говорили,— стремление познать мир живого с помощью со­временных методов сопровождается не менее серьезной установкой на создание нового мировоззрения, обращенного к проблемам нор­мального и достойного человека жизнепроживания.

Вопросы к главе 7

1. Каково место биологии в научной революции нашего века? Ограни­чивается ли научная революция лишь современной физикой?

2. Каковы особенности «неклассической биологии»?

3. Каково место этики в «неклассической биологии»?

4. В чем существо «принципа сочувствия» С. Мейена?

5. Каковы особенности гуманизации биологии? Каковы ее основные направления?

6. Как бы Вы определили понятие «биос», используемое в биополитике?

7. Каково место идеи «коэволюции» в «неклассической биологии»? Охарактеризуйте его.

8. Что такое биологический структурализм? Каковы его основные черты? Можно ли видеть в нем новую парадигму в биологии? В чем отличие парадигм в биологии от парадигм в физике?

9. Включает ли в себя «неклассическая биология» ценности иных, неевропейских культур? Если да, то какие?

10. Какие изменения происходят в понимании биологической реально­ сти в ходе развития процесса гуманизации биологии?

138