Глава 10

Идея коэволюции и единство биосферы

В истории человеческой циви-

; Биологическая эволюция; лизации эволюционные пред-

I линейный или нелинейный ставления появились с очень

; тип развития? давних времен. Эволюционные

ид ей во взглядах на мир живого развивались уже философами античности. Достаточно вспомнить оригинальные эволюционные построения в системах Эмпедокла и Анаксагора. Принципы эволюционизма наполнялись конкретным содержанием в учениях Аристотеля, Лейбница, Бонне и других мыс­лителей. Широкие эволюционные построения характерны для кон­цепций Ф. Бэкона, Бюффона, Ламарка, И. Жоффруа Сент-Илера и др.

Однако все ранние эволюционисты лишь фиксировали факт на­личия в природе эволюционных изменений, как изменений посте­пенных, последовательных, разворачивающихся на основе единого субстрата. Представлениями о механизмах эволюционного развития они еще не обладали. О превращении эволюционных представлений а определенную теорию эволюции можно говорить лишь с появлени­ем работ Ч. Дарвина. Он показал естественно-исторические причины эволюции, открыв один из основных принципов развития живого — принцип естественного отбора.

Понимание естественного отбора как ведущего фактора эволю­ции составило целую эпоху в развитии представлений о жизни и учения о развитии в целом, конкретизировав основную задачу тео­рии эволюции — выявление механизмов, посредством которых мож­но объяснить возникновение разнообразия индивидуумов и видов.

Дарвин привлек внимание к реальной изменчивости организмов как к повседневному явлению природы. Эволюция по Дарвину — это превращение изменчивости среди особей в изменчивость системати­ческих групп, т.е. переход индивидуальной изменчивости в популя-дионную и видовую. Популяция понималась как совокупность сво­бодно скрещивающихся особей одного вида, занимающих определен­ный ареал обитания. Для каждой популяции характерны конкретные

197

пространственно-временные взаимоотношения, возможность сво­бодного скрещивания особей в пределах популяции, при котором все возможные комбинации имеют равную вероятность, и наличие ре­альных пространственных границ популяции с соседними популяци­ями того же вида. Таким образом, эволюционные изменения в живой природе рассматривались как линейный тип развития. Это могли быть лишь филетические изменения, протекающие в одной филоге­нетической линии в процессе последовательной смены поколений. Считалось, что изменения, дифференциация популяций могли про­исходить лишь тогда, когда эти популяции были надежно изолирова­ны друг от друга. Ибо только в этом случае мутантные гены, возник­шие в одной из них и ведущие к появлению нового, могли остаться в ее пределах и положить начало наследственным уклонениям. Эволю­ция большого числа одновременно развивающихся форм рассматри­валась на основе принципа кладогенеза — как независимая эволю­ция этих форм в условиях пространственного разобщения популя­ций.

В синтетической теории эволюции, знаменовавшей собой новый этап развития дарвинизма, на основе объединения идей теории эво­люции и теории наследственности эти представления были углубле­ны и расширены. Было показано, что наряду с известными факторами эволюции — наследственной изменчивостью (мутациями, комбина­циями) и действием отбора определенную роль в эволюции играют и стохастические процессы, отражающие вероятностные изменения концентрации генов в малых популяциях. Эти процессы, названные генетико-автоматическими, или «дрейфом генов», отражают случай­ные колебания частот генов, обусловленные ошибками выборки, не­избежными при функционировании генетического механизма. На основе открытия дрейфа генов получила свое разрешение не объяс­ненная Дарвиным загадка генетического эффекта изоляции в эволю­ции, вызывающего дивергенцию популяции по неадаптивным свой­ствам. На основании этого открытия в представления о биологиче­ской эволюции, как жестко однозначном типе линейного развития, был вбит первый клин.

Однако подлинно революционные изменения представлений о биологической эволюции начали происходить позже. В конце 70 — начале 80-х годов нашего века благодаря разработке новых методов в молекулярной биологии и генной инженерии появилась возмож­ность свободного манипулирования генетическим материалом и не опосредованная, а прямая расшифровка <секвенирование) последо­вательностей ДНК, РНК, структуры белков. Был подвергнут сомне­нию и практически опровергнут центральный постулат генетики, согласно которому гены, бесконечно редуплицируясь, поддерживают

198

постоянство генома, лишь изредка нарушаемое случайными измене­ниями — мутациями.

Были открыты многочисленные явления, свидетельствующие о непостоянстве генома. В практическом плане стала рассматриваться проблема немутационной изменчивости генома. Так, был обнаружен горизонтальный обмен генами между неродственными организмами, например, между бактериями и высшими животными. Была показа­на наследственная изменчивость генома, основанная на перемеще­ниях подвижных генетических элементов .

Все эти открытия свидетельствовали о том, что биологическая эволюция ныне уже не может рассматриваться как простой линейный процесс и требует своего рассмотрения как нелинейный тип разви­тия. Эволюцию генов с этих позиций можно уяснить лишь через призму эволюции геноценозов, т.е. сопряженной эволюции всего множества генов в геноме. Наряду с естественным отбором и дрейфом генов, был открыт и постулирован третий фактор эволюционного изменения — молекулярный драйв (от англ. йгЫе — побуждение, стимул). Этот механизм можно назвать молекулярным приводом эволюции, суть действия которого — в изменении семейств последо­вательностей ДНК за счет распространения в них мутаций без явного влияния отбора на этот процесс. В результате наблюдается согласо­ванная эволюция таких последовательностей в популяциях организ­мов. С точки зрения Г. Доувера и соавторов, это достигается не увеличением размножения одних фенотипов за счет других, а путем индукции согласованных фенотипических изменений в популяцию индивидуумов².

Все это свидетельствует о том, что на генно-молекулярном уров­не действуют не только эволюционные механизмы развития, но и механизмы коэволюционные, предполагающие сопряженную эво­люцию и взаимные селективные требования развивающихся объек­тов. С этих позиций, одной из наиболее обещающих концепций,

^: свидетельствующих об универсальности идеи коэволюции, как со­вершенно справедливо констатировал С. Н. Родин³, является концеп­ция молекулярной коэволюции. Согласно этой концепции геном лю­бого организма понимается как иерархически организованный, но достаточно слаженный, интегрированный ансамбль генетических

; информационных единиц разного ранга, и его цельность несомненно является продуктом взаимно адаптивной коэволюции этих единиц.

По этим проблемам уже имеется много литературы. Обзор проблем см.: Р.Б. Хе-• сын. Непостоянство генома. М-, 1985; Эволюция генома, м., 1986.

² Эволюция генома. М., 1986. С. 350.

³ Родин СМ. Идея коэволюции. Новосиб., 1991. С. 82.

199

Поэтому системный подход к изучению геномов, особенно актуаль­ный в эпоху тотального секвенирования, означает, по мнению С.Н. Родина, что теперь большую значимость имеет построение теории не столько просто эволюции, сколько коэволюции макромолекул.

При этом мы должны отдавать себе полный отчет в том, что молекулярно-генетический уровень — это лишь исходный уровень коэволюционных процессов, разворачивающихся на всех уровнях организации живого. «По сути дела, любая экосистема также явля­ется продуктом коэволюции, в которой участвовали соответствую­щие виды, т.е. в конечном счете — продуктом взаимно сопряженной селекции видовых геномов»¹.

Таким образом понятый коэволюционный подход претендует на универсальную роль, дает возможность проследить общие законо­мерности возникновения взаимно адаптивных, оптимально подо­гнанных друг к другу систем. Такая его трактовка требует обсужде­ния философского статуса самой идеи глобального эволюционизма.

Идея глобального эволюционизма

Идея глобального эволюцио­низма, все более обретающая относительно самостоятель­ный статус, открывает новые возможности для развития контактов между философией и конкретными науками. По своей природе эта идея не философского происхождения и содержания, хотя и отражает философские взгляды естествоиспытателей. Вместе с тем, существуя внутри естествознания, идея глобального эволюци­онизма не сводится к совокупности естественно-научных данных. Разработка этой идеи скорее всего представляет собой закономерный и важный этап мировоззренческой рефлексии науки, который вряд ли способен привести к обобщающим концепциям, сравнимым с фи­лософской теорией развития.

При попытке очертить «после деятельности» глобального эволю­ционизма и рассмотреть его средства обобщения возникают далеко не простые вопросы. Без ответа на них мы рискуем проявить излишнюю доверчивость к имеющимся концепциям глобального эволюциониз­ма. Действительно, так ли достоверно, что познание общества и в целом генезис познания непременно предполагают их включение в некий глобальный процесс космологического характера? Ведь такое «включение» совершается на базе фундаментальных принципов

¹ Родин СМ. Идея коэволюции. С. 82.

200

единства мира, развития, противоречия, как движущей силе этого развития и т.д. Что нового может предложить «глобальный эволюци­онизм»? Каков его объект, изучение которого способно дать более точную картину всеобщности развития? Если объектом глобального эволюционизма является эволюция (эволюция вообще), то прежде всего надо заинтересоваться соотношением принципов глобального эволюционизма и биологического эволюционизма. Обе орормы эво­люционизма отражают интегративные тенденции современного на­учного познания, демонстрируют подчас несовпадение способов обоснования интеграции. Как общее, так и различное существенно для понимания статуса глобального эволюционизма.

Биология и глобальный эволюционизм

За более чем столетнюю исто­рию существования дарвиниз­ма раскрылась его специфич­ная роль как научной теории. По отношению к совокупности биологических наук дарвиновское учение окончательно определило свое место в качестве мировоззренческого основания. Конкретное знание движущих сил органической эволюции, ее механизмов по­рождало и порождает различные, порой противоречащие друг другу концепции. Их общность в следовании «триаде Дарвина» (изменчи­вость — наследственность — естественный отбор) есть не что иное, как теоретическое естественно-научное выражение философской убежденности в том, что эволюция представляет собой естественно-исторический процесс, подчиняющийся законам саморазвития. С этих позиций уже никак нельзя свернуть биологию: они стали ей настолько органичны, что порой даже не замечаются. Скорее в сфере культуры в целом, чем в самой биологии, обнаруживаются все новые потенции идеи саморазвития. Биологический эволюционизм стал образцом культуры, нормой современного мышления — не только научного, но и любого культурного, то есть отвечающего основным современным критериям цивилизационности.

Экстраполяция основных дарвиновских понятий на различные области эволюционирующих объектов была и остается основной фор­мой реализации идеи глобального эволюционизма. Универсализация понятий биологического эволюционизма привела к плодотворным результатам в исследовании химической эволюции, предбиологиче-ской эволюции, сыграла существенную роль в становлении идеи раз­вития в геологии. Интересен опыт универсализации понятия отбора в «тектологии» А. Богданова, когда из всеобщего свойства гетероген'

201

ности материальных систем выводится необходимость их взаимодей­ствия по принципам, отработанным в дарвиновской концепции есте­ственного отбора.

Особый случай использования аналогий с дарвиновскими поня­тиями представляется так называемым историческим направлением исследования генезиса знания. Т. Куй назвал свою концепцию «эво­люционным представлением о науке». Весь процесс развития науки, согласно Т. Куну, мог проходить так, как мы сейчас понимаем био­логическую эволюцию. Общезначимость понятий вариации и селек­ции утверждается и С. Тулмином, рассматривающим дарвиновскую модель эволюции в качестве универсальной для любых процессов развития. Используются аналогии с дарвинизмом и в концепции П. Фейерабенда. Все это составляет особый предмет исследования, поэтому мы ограничимся лишь общим замечанием о том, что анало­гии в данном случае носят чрезмерно сильный характер, поскольку фиксируют лишь предельно общее сходство разнокачественных про­цессов. Если остановиться лишь на этом довольно формальном сход­стве (новое в сознании как «мутация», соответствие интеллектуальной среде как «адаптация», выбор направления иссле­дования как «отбор» и т.д.), то такое переименование теоретико-по­знавательных и социологических проблем на биологический лад не только не несет пользы, но и вредит выяснению их реального содер­жания.

В этом плане нельзя не отметить неразработанности целого ряда используемых биологических понятий, их соотнесенности друг с дру­гом. Так, в рамках биологического эволюционизма не раз отмечалась многозначность употребления термина «эволюция». Тем не менее при обсуждении идеи глобального эволюционизма эта многознач­ность игнорируется, а понятие «эволюция» становится тождествен­ным понятию «развитие». Серьезной проблемой для эволюционной биологии является проблема биологического прогресса. Она интерп­ретируется по-разному, но тем не менее необходима для представле­ний о направленности эволюции. Отвлекаясь от содержательной стороны теоретических дискуссий в биологии, сторонники «сильных» аналогий достаточно произвольно акцентируют лишь тс моменты, которые отвечают их строю мыслей. Так со ссылкой на биологию устраняется понятие «прогресса» н развитии научного знании. Упро­щенную трактовку получает и проблема организации. Идея глобаль­ного эволюционизма вес больше опирается на понятии «организация» и «самоорганизация», но при этом н стороне остается богатый опыт биологии по обсуждению связки «организации — эво­люция». Упуекиется из виду крайняя проблематичность достижения какой-либо завершенности в дискуссиях о совмещении испек тон ор­ганизации и эволюции. За этими аспектами — разные стили мы тле-

202

1

ния .разные исследовательские задачи и даже несовпадающие образы биологической реальности. Поэтому так важны реальные контексты словоупотребления и собственно методологическая проработка на-груженности понятий, корректности в их использовании. Иначе, на­пример, трудно разобраться в путанице между понятиями «механизм» и «закон», ставшей уже традиционной. Слияние этих понятий, подмена одного другим широко распространено всовремен-ной эволюционной биологии, на этой почве возникают даже сужде­ния о развитии самих законов (а не только механизмов) эволюционного процесса. Некритичное восприятие подобной ситуа­ции в биологии может привести к необоснованному выдвижению тех или иных «законов» глобального эволюционизма, которые могут , быть только довольно неуклюжими кентаврами из фрагментов фило­софского и естественно-научного знания.

Таким образом, при использовании биологического эволюцио­низма за пределами живого неизбежно встает вопрос о содержатель­ности аналогий, об отражении в них не формально общих черт эволюционного процесса, но подлинно современного уровня позна­ния органической эволюции. Достоверность аналогий вообще падает по мере движения обобщающей мысли от природы к культуре. Точ­нее говорить о такой цепочке объектов, все менее поддающихся изу­чению с помощью аналогий, идущих от биологического эволюционизма: природа, природа — общество, человек, его позна­ние (сфера духа). Если «начало» цепочки демонстрирует плодотвор­ность даже довольно поверхностных аналогий в процессах развития (химическая эволюция, биологическая эволюция, геохимическая, геологическая, может быть в каких-то отношениях космогониче­ская) , то далее все усложняется, требуется конкретизация сравнива­емых областей знания и понятий, используемых в аналогиях.

Это ярко обнаруживается в проблеме коэволюции. Существует различное понимание даже того, что с чем «коэволюирует». По мне­нию социобиологов, пропагандирующих с большой претензией на новизну «теорию генно-культурной коэволюции», объектами коэво­люции являются гены и культура. Иначе ставит вопрос Н.Н. Моисе­ев — в его концепции такими объектами оказываются человек и биосфери. Мы встречаемся с различием и в мировоззренческих ло-сылках, неизбежно определяющих псе содержание такой а»ведомо ннтегративной по своему характеру концепции кик концепции коэ-колюцнн. (I работах социобиилошн задачи синтеза знании м таити на урон но деклараций, поскольку «главной философией* промозгла шеи дарвинизм. При род но биологическое начало человека неизбе ж но выдвигается на первое место, я источником всея аналогий (и инвариантом двух типов эволюции — биологической и культурной) остается биологической эволюционизм. И кои цен ни и же П. П. Мои-

203

сеева различаются механизмы эволюции дарвиновского и недарвя-новскоготипа, обрисовываются задачи естественно-научного и гума­нитарного свойства, дается общая гуманистическая картина движения к ноосфере¹. Ни одна отдельно взятая наука не способна дать понимание проблемы Человека как центральной в коэволюции. «А без такого понимания не стоит даже говорить о какой-то реали­стической, конкретной стратегии взаимодействия природы и обще­ства» .

Концепция коэволюции неизбежно опирается на убежденность]) существовании неких общих законов развития всех мыслимых явле­ний. Это философское содержание концепции коэволюции осознает­ся и выражается по-разному. Когда Н.Н. Моисеев пишет о поиске путей гармоничного развития человека и биосферы, то подчеркива­ет, что область «совпадения их интересов» нельзя увидеть чисто эм­пирически — «чтобы знать, где ее искать, нужно понять те общие законы, по которым развиваются и природа, и человек — ее неотъ­емлемый компонент, закономерный и естественный для определен­ной стадии ее развития. Иными словами, понять, какие законы естественно обусловили возникновение сперва Жизни, а затем Разу­ма. И сформулировать эти законы на уровне не только философском, но и естественно-научном»³.

Последняя фраза цитаты чрезвычайно важна. Она четко опреде­ляет возможную цель глобального эволюционизма, развиваемого ныне именно на естественно-научной основе. Но цель эта включает одновременно и проблему, если ставить вопрос об отношении гло­бального эволюционизма и философии. Проблема уже в том, что не получается центрального места Человека в коэволюции и в глобаль­ном эволюционизме, если всеобщие законы мироздания выразить только на естественно-научном языке.

Философия и глобальный эволюционизм

Идея глобального эволюцио­низма связана прежде всего с мировоззренческим аспектом и выступает в качестве предпо-сылочного суждения в разнооб­разных, в том числе и довольно общих, представлениях об эволюции материальных систем.

¹ Моисеев Н.Н. Коэволюция человека и биосферы (кибернетический аспект). Марксистско-ленинская концепция глобальных проблем современности. М., 1985. С. 258—260.

² Моисеев Н. Стратегия разума, // Знание—сила. 1986, N 3. С 34.

³ Там же. С. 33.

204

В философском плане эта идея вписывается в то соотношение общего, особенного и единичного, которое характеризует взаимо­связь различных подходов к проблеме развития. Если под общим понимать диалектику как теорию развития, а под единичным — кон­кретно-научные эволюционные концепции в области биологии, гео­логии, космологии и т.д., то разработка представлений о глобальном эволюционизме связана с особенным. Эта особенная форма функци­онирования идеи развития имеет специфическое содержание, обра­щенное одновременно и к философскому, и к естественно-научному званию о мире. Не будучи сведенным ни к тому, ни к другому, идея глобального эволюционизма представляет собой как бы промежуточ­ный слой знания, основанный на результатах всех естественных на­ук, использующих принцип историзма в качестве важнейшего сред­ства познания закономерностей существования своего объекта. Ин­теграция естественно-научных данных из сферы биологии, химии, астрономии, геологии, географии, космогонии базируется на убеж­денности ученых в том, что развитие носит глобальный характер, включает в себя весь познанный и непознанный мир природы. В идее глобального эволюционизма выражаются наиболее общие основы естественно-научного мировоззрения и вместе с тем прослеживается связь с мировоззрением философским. Без такого общего, хотя и выраженного на языке конкретных научных данных, образа разви­тия не может обойтись ни один последовательный эволюционист. Поскольку он занят историческим процессом, для него не существует четко фиксированного «начала» этого процесса. Он непременно об­ращается ко всему мирозданию в попытках найти там если не объяс­нение, то по крайней мере полезные аналогии для понимания своего

объекта.

Однако энтузиасты идеи глобального эволюционизма вправе не согласиться с представленным описанием ее статуса, поскольку их привлекают именно беспредельные масштабы, а не «особенная» фор­ма принципа развития. Вопрос же об отношениях с диалектикой как всеобщей теорией развития просто замалчивается. Не раскрывается и понимание всеобщности, универсальности в сопоставлении с тако­выми в философии. Поэтому следует прежде всего обратить внима­ние на те трудности универсализации предлагаемых моделей гло­бального эволюционизма, с которыми он неизбежно сталкивается.

Основная трудность заключается в непростоте совмещения целе­вой установки и средств ее реализации. Фактически цель формули­руется в тональности философского знания, поскольку поиск универ­сальных характеристик систем (каких угодно) направлен на обнару­жение наиболее фундаментальных основ развития. Средства не формируются из багажа естественно-научного знания. Если поста-

205

раться выделить общую черту концепций глобального эволюциониз­ма, то таковой, на наш взгляд, будет общий объект, а именно «систе­ма». Понятие системы, ее наиболее универсальных характеристик, обуславливающих эволюцию, находится в центре внимания. Сис­темный подход, безусловно, получает дополнительное обоснование своей эвристичности при разработке идеи глобального эволюциониз­ма. Однако меняется ли при этом природа системного подхода, ста­новится ли он средством познания не только субстрата и механизмов эволюционного процесса, но и его истории? Иначе говоря, можно ли считать ушедшим в прошлое противоречие между системным и исто­рическим подходом, с их специфическими средствами, когда речь заходит о глобальном эволюционизме?

В естествознании существует, например, такая интерпретация системного подхода, при которой развитие понимается лишь в преде­лах той или иной системы: она когда-то возникает, затем «выходит» на относительно ровное плато стабильного существования, и, нако­нец, исчерпав отведенное ей время, исчезает. Такая точка зрения может быть плодотворной для целого круга исследовательских задач, ориентированных на конкретное знание механизмов эволюции. Бо­лее того, в самой природе системного подхода заложен этот интерес исследователя к точному знанию структуры и функции системы, особенностей ее существования в иерархии других систем. Проблема иерархии системных образований материального мира не может быть безразличной для собственно исторического подхода, но нельзя не видеть опасности подмены картины живого исторического процесса неизбежно статичным образом иерархичиых взаимосвязей эволюци­онирующих систем.

Такая подмена совершается, как правило, бессознательно и, бо­лее того, в благих целях дать научное объяснение процессов разви­тия. Все дело в том, что «научное» подразумевает «естественно-на­учное». Какие бы широкие масштабы ни охватывал глобальный эво­люционизм, по манере мышления он ориентирован на идеал естественно-научного познания. Поэтому выше и прозвучало сомне­ние в надобности «космологических» масштабов для понимания об­щества, хотя формулировка каких-либо запретов для идеи глобаль­ного эволюционизма способна подорвать саму идею, К тому же оче­видно, что при изучении общественной жизни и истории постоянно используется понятие системы, а такой вариант концепции глобаль­ного эволюционизма, который построен, допустим, на неравно­весной термодинамике, порождает полезные аналогии между про­цессами развития в природе и в обществе. В этом состоит одна из функций идеи глобального эволюционизма в отношении всего науч­ного познания.

206

Тем не менее качественная определенность социального бытия и закономерностей его развития отходят как бы в сторону, когда о ней начинают говорить лишь в аспекте открытого характера сложных систем, их неравновесности, значения флуктуации, способности к самоорганизации и т.д. Все это имеет место в обществе и даже в жизнедеятельности человека, но может служить только одним из средств познания, причем познания локальных ситуаций, тех или иных фрагментов социальной реальности, раскрывающих свой по­длинный смысл лишь в общем контексте материалистически понятой философии истории. Обращение к обществу скорее нужно самому глобальному эволюционизму, чем наукам вообще. Для выражения самого коренного, самого важного в качественных определениях об­щества и человека издавна существует целый арсенал специфичных понятий, отражающих особенности социальной реальности как субъ­ект-объектного образования. То же характерно и для философского знания. Препарирование его содержания с помощью понятий «струк­тура», «система», «инвариант», «обратная связь» и т.д. способно при­вести к грубой схеме, если отвлекаться от метафоричного характера этих понятий по отношению к философии. Поэтому так важна, на наш взгляд, та определенность в суждениях о глобальном эволюцио­низме, которая фиксирует несоразмерность его цели и средств.

Возможно, конечно, использовать как бы обходной маневр и рас­сматривать глобальный эволюционизм в качестве наконец-то най­денного, стихийно сложившегося «кванта» союза философии и есте­ствознания. Но все равно при этом не уйти от оценки используемых средств, а следовательно, возможностей и границ применимости идеи глобального эволюционизма. Границы эти пролегают не в сфере он­тологии (одни системы можно включать, другие — нельзя), а в сфере гносеологии, и определяются они сущностью системного подхода. Он исключает какой-либо «ранжир» систем в смысле их «подсудности» своему познавательному арсеналу, но вовсе не любой объект позна­ния и далеко не во всех обстоятельствах нуждается в этой «подсудно­сти». Нелепо говорить о мироздании как системе, для этого есть давнее, хотя и редко употребляемое понятие Универсума. Столь же бесплодно говорить о человеческой жизнедеятельности как системе, о личности как системе, о системном характере важнейших нравст­венных категорий добра и зла, совести, чести и т.д.

Там, где эффективен, где важен и необходим системный под­ход — там возможно его подкрепление такой формой выражения идеи развития, которую представляет глобальный эволюционизм. Он придает мировоззренческое звучание системному подходу, увя­зывая его с убежденностью ученых в универсальности развития ма­териального мира.

207

Думается, что тот особенный взгляд на развитие, который обус­лавливается ведущей ролью системного подхода в глобальном эволю­ционизме, может претендовать именно на более глубокое понимание эволюции материальных систем, но не исторического процесса в целом. Популярность идеи о самоорганизации систем подчас приво­дит к тому, что даже философы, не говоря о специалистах, сливают понятия «самоорганизации» и «саморазвития». Тем самым открыва­ется дорога для необоснованных представлений о якобы происходя­щей замене «абстрактной» философской теории развития несравнен­но более конкретной теорией самоорганизации. Эти ошибочные суж­дения — еще одно свидетельство завышенной оценки возможностей естественно-научного стиля мышления и образа науки, сформиро­вавшегося исторически под его воздействием. Как бы универсально ни выглядели законы самоорганизации (кстати, пока еще недоста­точно обоснованные даже с естественно-научной точки зрения), но они относятся именно к организации, а не к самому историческому процессу как процессу саморазвития. Плодотворность создания все новых моделей развития на основе системного подхода, кибернети­ческого либо синергетического не должна заслонять того факта, что эти специфичные срезы действительности никак не подменяют собой философского знания. Как раз наоборот, идея глобального эволюци­онизма демонстрирует процесс перехода естествоиспытателей к диа­лектическому философскому способу мышления.

Этот переход совершается ныне в обстановке возросшей социаль­ной ответственности ученых, широкого обсуждения глобальных про­блем современности, неподдельного интереса естествоиспытателей к мировоззренческой проблематике. Поэтому не будет преувеличени­ем сказать, что обсуждение идеи глобального эволюционизма свиде­тельствует о дальнейшем развитии форм естественно-научного ма­териализма, о такой эволюции мировоззренческих предпосылок на­учно-исследовательской деятельности, которая прямо ставит вопрос о налаживании более тесных контактов между философией и миро­воззрением естествоиспытателей.

Вместе с тем не следует переоценивать тех или иных концепций глобального эволюционизма. Им следует дать подробный и философ­ски квалифицированный анализ, способный прояснить довольно не­простую ситуацию, когда естествоиспытатели претендуют на созда­ние философских по своему замыслу, всеобщих концепций развития. Подчас чрезмерные претензии естествоиспытателей могут дезориен­тировать широкую научную общественность, превратить в очеред­ную моду отдельные плодотворные задумки, подходы, понятия, дей­ствительно имеющие значение в исследовании сложнейших проблем развития. Рациональный смысл этих поисков выявляется благодаря

208

обращению к философскому знанию, самой своей природой предназ­наченному к разработке всеобщей теории развития в соответствии с современным уровнем науки и мировоззренческими запросами Че­ловека. Исследование современного содержания методологии позна­ния, эволюции научного мировоззрения остается прерогативой фи­лософии. Поэтому идея глобального эволюционизма выступает в ка­честве новой формы предпосылочных суждений, создающих более широкий и более философичный по своему характеру мировоззрен­ческий базис конкретно-научного исследования эволюции матери* альных систем.

Коэволюция в биосфере

Представление о всеобщности развития, закрепленное в кон­цепции глобального эволюцио­низма, получило свое естест­венно-научное воплощение в учении о биосфере, как сложной целостной развивающейся системе. С позиций современной науки биосфера понимается как область существования и функционирования живых организмов, включаю­щая в себя атмосферу, гидросферу, поверхность суши и верхние слои литосферы.

В.И. Вернадский, основоположник учения о биосфере, рассмат­ривал ее как единство трех веществ: живого, биокосного и косного. Живое вещество составляют все ныне живущие организмы планеты. Биокосное вещество — это сочетание живого и неживого, образую­щее то единство, в создании которого участвуют компоненты того и другого, например, почва. Наконец, косное вещество — это любые неорганические, абиогенные составляющие Земли. По Вернадскому, для существования и развития жизни присутствие всех этих трех потоков вещества является необходимым, ибо только их сложное сопряженное взаимодействие и обеспечивает условия для поддержа­ния жизни. Как справедливо отметил В.М. Федоров , учение о био­сфере впервые дает развернутую теоретическую основу натурали­стической форме синтеза, которая исторически предшествует отвле­ченным физической или механической картинам мира. Исходной предпосылкой натуралистического (в данном случае — биосферно­го) мировоззрения стало представление о том, что «явления жизни и явления мертвой природы, взятые с геологической, т.е. планетной точки зрения, являются проявлением единого процесса» (В.И. Вер-

' Федоров В.М- Учение о биосфере и интеграция наук. М., 1986. С. 65—66.

209

надский). Организм может быть отделен от земной коры «только в

нашей абстракции», так как живое есть часть земной коры, неразрыв­но с ней связанная, есть «механизм», непрерывно ее изменяющий.

Однако в то же время ни один единичный организм или какой-либо единичный вид живых организмов не в состоянии существовать и эволюировать изолированно, исполняя все геохимические функ­ции жизни. На это также впервые в мире обратил внимание В.И. Вер­надский. Рассматривая геохимические функции биосферы, он под­черкнул, что для существования жизни морфологический состав жи­вой природы должен был быть сложным. Поэтому первое появление жизни в биосфере могло произойти не в виде появления одного како­го-либо организма, а только в виде их совокупности, отвечающей геохимическим функциям жизни.

Итак, коэволкшионные механизмы развития жизни в биосфере предполагают, во-первых, взаимосвязь неорганического (косного) и органического (живого) вещества, во-вторых, сложное взаимодейст­вие Живых организмов друг с другом. Но этим не исчерпываются все коэволюционные факторы, определяющие развитие жизни в биосфе­ре. Помимо механизмов саморазвития живого, действующих в нераз­рывном единстве с земной корой, эволюция биосферы определяется и воздействием внешних условий, идущих из Космоса. Твари Земли, отмечал В.И. Вернадский, являются созданием сложного космиче­ского процесса, необходимой и закономерной частью стройного кос­мического механизма. Исходя из этого и разгадка жизни не может быть получена только путем изучения живого организма.

Вернадский подчеркивал, что жизнь есть результат сложного взаимодействия, сопряженной эволюции целого ряда космических и земных факторов. «На основании всего эмпирического понимания природы,— писал он,— необходимо допустить, что связь космиче­ского и земного всегда обоюдная и что необходимость космических сил для проявления земной жизни связана с ее тесной связью с кос­мическими явлениями, с ее космичностью»¹. Подобное космо-плане-тарное понимание жизни, представление о тесной зависимости явле­ний, происходящих в биосфере, от космических факторов развива­лось и другим современником Вернадского, выдающимся русским ученым А.Л. Чижевским. «Теперь мы можем сказать,— писал он,— что в науках о природе идея о единстве и связанности всех явлений в мире и чувство мира как неделимого целого никогда не достигали той ясности и глубины, какой они мало-помалу достигают в наши дни» .

^! Вернадский В.И. Живое вещество. М-, 1980. С. 311.

² Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1976. С. 71.

Наличие подобных представлений на уровне эмпирических на­блюдений, фиксация различных факторов такого рода требовали своего теоретического оформления. В работах В.В. Докучаева, В.И. Вернадского, А.Л. Чижевского, В.Н. Сукачева был выдвинут ряд принципиальных идей в этом направлении. Одной из важнейших среди них стала концепция организованности биосферы и эволюции этой организованности. Согласно этой идее, организованность живо­го вещества биосферы имеет тенденцию к непрерывному возраста­нию от простейших форм жизни вплоть до возникновения человека. Поэтому все теоретические проблемы эволюции видов не могут рас­сматриваться вне и независимо от их сложной коэволюции в рамках биосферы. Эволюция видов должна быть связана со строением био­сферы. Ни жизнь, ни эволюция ее форм не могут быть независимы от биосферы, не могут быть ей противопоставлены как независимо от нее существующие природные сущности. И одновременно с этим подобное сложное коэволюционное взаимодействие внутри биосфе­ры дополняется воздействием на процессы, происходящие в биосфе­ре, факторов космических. Проблема прямого и косвенного воздей­ствия космопланетарных факторов на живое вещество и его эволю­цию становится одной из наиболее значимых и фундаментальных в современном естествознании.

Возникает необходимость введения в научный арсенал некото­рых новых определений и категорий, отражающих эти интегральные характеристики коэволюционного развития. В.П. Казначеев, разви­вая идеи В.И. Вернадского и А.Л. Чижевского, предложил особую единицу, отражающую периодические колебания солнечной актив­ности на биосферном уровне, назвав ее солнечно-биосферной едини­цей¹. Она вводится ученым на основе геохимических представлений о миграции элементов в биосфере и связывается с бассейнами стоков крупных рек планеты. По мнению В.П. Казначеева, солнечно-био­сферные единицы дают возможность проведения пространственного и временного анализа единых коэволюционирующих комплексов с учетом особенностей климатических зон, типов рельефов и ланд­шафтов. Солнечно-биосферные единицы, таким образом, выступают как своеобразные «площадки», на которых прослеживается общая картина взаимодействия разнообразных геологических, географиче­ских, климатических, биологических, космических и антропогенных факторов. Причем группа последних факторов с учетом нарастающе­го научно-технического развития человечества имеет тенденцию к постоянному росту,

¹ Казначеев В.П. Учение о биосфере. М., 1985.

210

211

В.А. Красилов, анализируя взаимодействие человека и природы, высказал мысль о том, что человек является регулирующим факто­ром биосферы. В сложных системах, отмечает он, как правило, есть механизм исправления ошибок, механизм репарации повреждений. Так дефектные участки генетического кода вырезаются специальны­ми ферментами — рестриктазами. Биосфера до сих пор не имела подобных механизмов, но по логике развития они должны были рано или поздно появиться. Появление мыслящего существа — человека, с точки зрения В.А. Красилова, означает потенциальную возмож­ность сознательной репарации биосферы. «Однако,— делает сущест­венную оговорку В.А. Красилов,— реализация этой возможности зависит от осознания человеком своей эволюционной миссии»¹. Про­должая эту мысль, можно зметить, что осознание этой эволюционной миссии человеком, с нашей точки зрения, во многом заключено в четком определении им своего места и своих возможностей в коэво-люционном ряду общего развития универсума. Н.Ф. Реймерс пола­гает, что должен существовать какой-то дополнительный эволюционный механизм, какие-то направляющие ограничения в этом развитии универсума. Выделить его и понять можно, как пред­ставляется, только на основе использования идеи коэволюции всех этих сопряженных рядов развития. В своей книге «Начала экологи­ческих знаний» он выделяет общую структуру коэволюционирую-щих элементов². Если учесть, что биосфера построена по иерархическому принципу и к тому же входит в иерархию систем космоса, то совершенно очевидна каскадность процесса эволюции: меняется место нашей галактики во Вселенной,, эволюционирует Солнечная система, изменяется Земля как планета, все уровни и иерархии ее природных систем, включая экологические. Происходит эволюция многих эволюции, каждая из которых обусловливает ряд ограничений. Ритмы Солнца накладывают «вето» на многие вариан­ты развития. Земная гравитация отметает все варианты, не соответ­ствующие ей и т.д. Каждый вышестоящий уровень иерархии ограничивает и поэтому направляет развитие систем более низких уровней иерархии. Однако существует и процесс обратного воздейст­вия. Особенно наглядно это проявилось в условиях нарастания ант­ропогенных воздействий на природу. Эволюция живых систем на Земле идет нынче по тем же природным законам эволюции, но в рамках мощного антропогенного пресса, что существенно изменяет ситуацию и требует специального анализа коэволюции природы, человека и общества в контексте концепции глобальной экологии.

1 Красилов В.А. Охрана природы: принципы, проблемы, приоритеты. М., 1992.

С. 170—171.

2 См.: Реймерс Н.Ф. Начала экологических знаний. М„ 1993. С. 231—232.

212

Вопросы к главе 10

1. Назовите основные вехи трансформации понимания биологической эволюции от линейного к нелинейному типу развития.

2. Свидетельствует ли понимание эволюции как нелинейного процесса о всеобщности и универсальности механизма коэволюции?

3; Каков основной философский статус идеи глобального эволюциониз­ма?

4. Охарактеризуйте как идея глобального эволюционизма проникала и утверждалась в биологии.

5. Каковы главные цели представлений глобального эволюционизма, развиваемых на естественно-научной основе?

6. Как идея глобального эволюционизма связана с мировоззренческим аспектом?

7. Рассмотрите, как взаимосвязаны и взаимно скорректированы идеи системного подхода и глобального эволюционизма в современной науке.

8. Как представление о всеобщности развития воплощается в учении о единстве биосферы?

9. Охарактеризуйте взгляды В,И. Вернадского о биосфере как единстве трех веществ: живого, биокосного и косного.

10. Назовите основные коэволюционные механизмы развития жизни в биосфере.

11. Что такое солнечно-биосферные единицы, как новые категории, отражающие интегральные характеристики коэволюционного развития в биосфере?

12. В чем состоит роль человека, как регулирующего фактора развития

биосферы?