Часть I 11

КОЭВОЛЮЦИЯ КАК НОВАЯ ПАРАДИГМА ЦИВИЛИЗАЦИИ

«Природа в нас начинает не только со­знавать себя, но и управлять собою».

Н.Ф. Федоров

I

Глава 12

Предлагаемая нами исследовательская концепция основана на том, что предпосылочные суждения ученого включают в себя всю совокупность тех представлений о мире, которые содержат как методологические, так и мировоззренческие мотивы. Постоянное взаимо­проникновение логически доказуемого и интуитивно понимаемого, ориентированного на разработку средств познания и на общую картину восприятия мира, аналитически проверенного и принятого по убеждению — вот как можно представить себе содержание предпосылок, которые присутствуют не только в нача­ле любого исследования, но и на всем его протяжении. При этом введение личностного начала в методо­логическую проблематику предполагает прежде всего прояснение «человеческого» содержания мировоззрения, т.е. рассмотрение человека как центральной фигуры мировоззренческого отношения. Через причастность личностных характеристик мышления ученого ко всему процессу отыскания той или иной научной истины реализуется выбор методологических средств познания, совершается их определенная упорядоченность, диктуемая отнюдь не только их собственной логикой, но и фундаментальной мотивацией предпринимаемого исследования в целом.

Коэволюция и познавательные модели

Коэволюция природы и человека, биологических систем и систем культуры осмысляется с помощью исторически конкретных познавательных моделей, или когнитивных образцов. Инвариант­ные характеристики коэволюции природы и культуры — это узло­вые точки во взаимодействии человека с природой и определяются они не природой как таковой, взятой в ее изолированности от чело­века и человеческой культуры, а в контексте всего многообразия человеческой деятельности, уровнем и характером взаимоотноше­ния культуры с природой. Ведь в диалоге человека с природой один из партнеров диалога — природа — говорит молча и в ее гуле еще нужно расшифровать потаенные, скрытые смыслы.

Можно сказать, что сложное взаимодействие двух эволютивных рядов — эволюции природы и эволюции культуры является истоком и тайной тех познавательных моделей, которые порождены внутри человеческой культуры, экстраполируются на природу и становятся «порождающими моделями», т.е. моделями, формирующими во мно­гом взаимодействие человека с природой. Уровни реальности, вычле­няемые с помощью познавательных моделей,— это не уровни приро­ды, существующей вне и независимо от человеческой деятельности и человеческого сознания. Это — уровни взаимодействия человека с природой и культурно-символических систем. Эволюцию сознания невозможно отмежевать от эволюции биологических систем, по­скольку оно, будучи включено в биологическую эволюцию, выпол­няет огромные адаптивные и конструктивные функции.

Идея коэволюции означает, что необходимо сделать полем ис­следования само это взаимодействие, что невозможно абстрагиро­ваться от корреляции двух видов эволюции, невозможно взять ни природу изолированно, вне ее сопряженности с культурой, с эволю­цией сознания и форм его культурно-символической объективации, ни культуру и эволюцию сознания вне их соотнесенности с природ-

245

ними процессами. Каждый из этих рядов эволюции включен в систе­му их взаимодействия и лишь в контексте этого взаимодействия и может быть понят. Познавательные модели — средства постижения этого взаимодействия.

Познавательные модели, их существо и функции

Логико-методологический ана­лиз научного знания предпола­гает осмысление взаимодейст­вия наук на том или ином этапе развития научного знания и вместе с тем выявление тех инвариантных структур, которые обра­зуют основу этого взаимодействия. Конечно, эти инвариантные структуры относительно устойчивы: они инвариантны по отношению к эмпирическому и теоретическому знанию, по отношению к процес­су его роста и изменчивы по отношению к более стабильным струк­турам, которые образуют фундамент развития культуры на том или ином этапе ее развития.

Под углом зрения выявления новых форм инвариантности и мо­жет быть рассмотрено развитие той или иной научной дисциплины. В этом случае развитие научного знания оказывается процессом фор­мирования новых инвариантных структур, позволяющих более глу­боко осмыслить и процесс познания, и его перспективы. Примером этого может служить физика. В своей Нобелевской речи известный физик Е. Вигнер представил физическую теорию как взаимоотноше­ние различных уровней инвариантности: 1) уровень эксперимен­тальных измерений, характеризующий инвариантные количествен­ные величины и состояния; 2) уровень законов природы, характери­зующий инвариантные отношения между явлениями природы и количественными величинами; 3) уровень принципов инвариантно­сти, относящийся к законам природы так же, как законы природы — к явлениям. Развитие физического знания может быть рассмотрено как наращивание уровней инвариантности.

Инвариантные структуры взаимодействия и развития наук на том или ином этапе мы и называем познавательными моделями. Какие же доводы можно выдвинуть в пользу того, чтобы интерпрети­ровать эти инвариантные структуры взаимодействия и развития наук как познавательные модели?

1 Этот подход к истории физики развит В.П. Визгиным в книге: Эрлангенская программа и физика. М., 1975.

246

Особенности познавательных моделей

Прежде всего инвариантные структуры взаимодействия и развития наук выступают в своей конструктивной, методо­логической функции, задавая определенную систему отсчета и определенный вектор взаимодейст­вия и развития наук. Иными словами, инвариантные структуры ока­зываются не просто стабильными образованиями, которые выявля­ются в философско-методологической рефлексии после того, как вза­имодействие завершилось, задним числом, а определенными схема­ми, формирующими взаимодействие между учеными на той или иной стадии развития науки. Эти инвариантные структуры передают как схемы деятельности ученых, в том числе как схемы объяснения, интерпретации и изложения. В понятии модели этот активный, схе­матизирующий характер познавательной деятельности выражен весьма четко. Поэтому иногда о познании говорят как о моделирова­нии, имея в виду именно активную природу познания, конструктив­но-моделирующий характер процесса познания.

Во-вторых, инвариантные структуры взаимодействия и разви­тия наук предстают как воплощение единства абстрактного и кон­кретного в познании, сочетая в себе высший уровень абстрактности и идеализированности с использованием наглядных образов. Именно модель является таким познавательным средством, где широко ис­пользуются абстракции идеализации с определенной (вещественной, знаково-символическойидр.) формой представления — репрезента­ции. Эти знаково-модельные способы репрезентации идеальных объ­ектов и абстракций различного рода позволяют более непосредствен­но передать содержание соответствующих абстракций, заместить их в той или иной степени наглядными образами и схемами, дают воз­можность «работать» уже в этой плоскости, получать новые данные об объекте на основе изучения моделей. Инвариантные структуры взаимодействия и развития наук оказываются абстракциями, кото­рые сочетают в себе абстрактно-идеальный план с наглядными (от­носительно, конечно) средствами.

В-третьих, инвариантные структуры являются, конечно, опреде­ленными упрощениями, схемами, огрубленными образами реально-исторического взаимодействия и развития наук. Однако эти упро­щенные идеализации не есть нечто единичное, индивидуальное, слу­чайное. Они образуют единство единичного и всеобщего, индивидуального и типичного, случайного и необходимого, причем это единство всегда ориентировано на выявление всеобщего, сущест­венного, устойчивого, необходимого. Эта «скрытая» в каждой модели ориентация на всеобщее обнаруживается прежде всего в выборе ис-

247

ходной, фундаментальной аналогии и репрезентируется т специфи­ческих для науки формах наглядности, отнюдь не тождественных чувственной наглядности.

В четвертых, инвариантные структуры можно охарактеризовать как познавательные модели и потому, что они выступают как неко­торые операторы, которые «накладываются» учеными на все много­образие наук, моделируют мир науки, выявляя в нем не отдельные, автономные единицы, а некоторые целостные образования, не разде­ляя его на несвязанные элементы, а наоборот, задавая целостное, системное видение научного знания. Само собой разумеется, это целостное видение системы наук принимает все более уточняющиеся и углубляющиеся формы, все более конкретизируется по мере моде­лирования взаимодействия и развития наук, проработки этой вы­бранной модели. Но важно подчеркнуть, что инвариантная структу­ра, лежащая в основании такой модели формирует определенную концепцию научного знания, его организации, элементов, функций, целей и т.д. Иными словами, эта инвариантная структура предпола­гает осмысление системы научного знания до того, как оно будет расчленено на свои аналитические единицы, будь то научные теории или научные дисциплины. Будучи формой и средством процесса мо­делирования мира науки, инвариантные структуры взаимодействия и развития наук связаны не с тем, что ученый на каждом этапе развития научного знания выделяет поэлементно состав мира науки, а с тем, что он выделяет определенные уровни целостной организа­ции научного знания как такового. Эти познавательные модели вза­имодействия и развития наук являются некоторыми целостными структурами, которые формируют у ученых того или иного этапа в развитии науки целостное представление о научном знании и его организации. Это интегративное представление затем может и дол­жно быть дифференцировано, дополнено анализом научного инвен­таря и элементного состава научного знания, изучением конкретных форм взаимодействия дифференцировавшихся и автономизировав-шихся единиц научного знания, многообразных форм его изменчи­вости, однако, исходным все же должно быть интегративное пред­ставление о научном знании, поскольку именно из него следует то, какие единицы анализа берутся в качестве исходных и наиболее фундаментальных (научная теория, научная дисциплина, научная гипотеза, идея, последовательность теорий, понятие, совокупность теоретических предложений и т.д.). Модель такого рода аналитиче­ских расчленений научного знания (а ведь при каждой такого рода единице наука рассматривается под совершенно иным углом зре­ния) , их взаимодействия и изменения предстает как закон порожде-ни ряда выбранных единиц научного знания.

248

В-пятых, инвариантные структуры, лежащие в основании взаи­модействия наук и образующие как бы «порождающую модель» всего многообразия структурных элементов науки, оказываются познава­тельными моделями и в другом отношении, а именно в отношении задания общепризнанных образцов как «видения» системы наук, так и решения научных проблем. Эти структуры выступают в роли парадигм для научного сообщества, причем не только для дисципли­нарного научного сообщества, которое имел в виду Т. Кун, но и для научного сообщества в целом. Иными словами, парадигматическая функция этих инвариантных структур не ограничивается решением головоломок и признанием монодисциплинарным сообществом в ка­честве нормы. Их функция гораздо шире — они задают способ по­становки проблем и в других областях научного знания, определяют средства анализа и способ вычленения исходных аналитических единиц, причем для научного сообщества в целом, или, по крайней мере, для подавляющего большинства исследовательских групп. Рас­смотренные под этим углом зрения инвариантные структуры взаимо­действия и развития наук во многом совпадают с идеалами науки. Можно сказать, что познавательные модели взаимодействия и разви­тия наук являются конкретной формой реализации научных идеалов того или иного периода в истории культуры, частным приложением идеала науки, доминирующего на определенном этапе развития на­уки, приложением к проблеме взаимодействия и развития наук, по­строения интегративной картины всего многообразия научных тео­рий, дисциплин и т.д. Между ценностями культуры и исследователь­скими программами можно выделить целый пласт идеалов науки, относящихся к различным сегментам «жизни науки» — ее доказа­тельности, объяснительности, изложению и пр. и, в том числе, к тем образцам, котоыре связаны с осмыслением состава научного знания и взаимоотношения выбранных единиц анализа науки. Эти образцы, позволяющие дать оценку единства и многообразия наук, их устой­чивости и изменчивости, и представляют собой познавательные мо­дели взаимодействия и развития наук.

В лингвистике различение между системой и нормой проведено Э. Косериу¹. Оно заключается в том, что система позволяет фикси­ровать функционально возможное, идеальные модели реализации, а норма — исторически реализованные возможности. Если использо­вать эти понятия в теории науки, то идеалы науки задают систему познавательных возможностей, а взаимодействие и эволюция наук — вполне конкретную норму реализации. Иными словами, познава-

' Косериу Э. Синхрония, диахрония и история. // Новое в лингвистике. Вып. 3. М„ 1963. С. 215-239.

249

тельные модели взаимодействия и развития наук выступают как механизм реализации идеалов науки, как нормативные реализации, актуализирующие собой то, что в потенции существует в системе идеалов науки. В свою очередь и идеалы науки могут быть рассмотре­ны как нормативные реализации системы идеалов культуры. Ис­пользование этой оппозиции «система — нормативная реализация» позволяет, по нашему мнению, избежать сужения потенциальных и актуальных возможностей построения моделей взаимодействия и развития наук, показать многообразие трактовок научного знания и взаимоотношения выбранных аналитических единиц науки, указать на то, что, хотя на определенном этапе развития науки реализова­лись в качестве нормы специфические модели взаимодействия и раз­вития наук, которые стали общепризнанными в научном сообществе, в системе идеалов науки существовали и иные возможности, не реа­лизовавшиеся, оставшиеся в «архиве науки» и не получившие при­знания в научном сообществе. Иными словами, эта оппозиция дает возможность показать все богатство возможностей, не сводимых лишь к актуализированным нормативным реализациям.

Функции познавательных моделей

Если попытаться дать опреде­ление познавательных моделей взаимодействия и развития на­ук, то следует сказать: позна­вательные модели представ­ляют собой инвариантные структуры, лежащие в основании взаи­модействия и развития наук на том или ином этапе научного знания, выступающие в качестве конструктивного средства по­знавательной деятельности, сочетающие в себе абстрактность с наглядно-знаковыми формами представления, ориентированные на выявление устойчивого, всеобщего и необходимого, задающие целостное представление обуровнях организации научного знания, способ постановки проблем, аналитические единицы и картину ми­ра для научного сообщества на том или ином этапе истории науки. Из такого рода интерпретации познавательных моделей вытека­ет и более широкое понимание их функций, которое не ограничива­ется выявлением таких функций, как изоморфизм между отражени­ем и оригиналом, репрезентацией и экстраполяцией, а предполагает изучение функций познавательных моделей по отношению к опре­деленным целям и уровням научного знания. Иными словами, фун­кции познавательных моделей взаимодействия и развития наук дол-

250

жны анализироваться лишь по отношению к определенным уровням науки и культуры.

По отношению к познавательной деятельности в той или иной научной области или дисциплине познавательные модели выступают в своей регулятивной и иитегративной функциях, задавая целостное представление о структуре научного знания и месте научной области и дисциплины, в которой работает ученый, во всем корпусе научного знания, определяя регулятивные образцы научной деятельности.

По отношению к научному сообществу познавательные модели выступают в функции парадигмы, формируя образцы и правила по­становки и решения научных проблем, определяя выбор методологи­ческих, теоретических и онтологических расчленений.

По отношению к развивающемуся эмпирическому и теоретиче­скому знанию познавательные модели оказываются инвариантными структурами, которые позволяют стабилизировать растущее много­образие наук, понять их как единое целое и вместе с тем выявить определенные законы порождения этого многообразия.

По отношению к ценностям и идеалам культуры познавательные модели выступают как нормативные реализации потенциальных возможностей, скрытых в системе культуры.

По отношению к научным теориям исходная аналогия, лежащая в ядре познавательной модели взаимодействия наук, выступает в функции экстраполяции и аналогии, логически проясняемых в поня­тиях изоморфизма и гомоморфизма.

Подобная релятивность функций познавательных моделей обус­ловлена, конечно, тем, что инвариантные структуры инвариантны не сами по себе, а лишь относительно определенных форм преобразова­ний и изменений и, наоборот, определенные формы преобразований или изменений динамичны и лабильны не сами по себе, а лишь относительно определенных инвариантных структур. То, что явля­ется инвариантным для определенной формы преобразований, ока­зывается изменчивым по отношению к более широким и обобщенным инвариантным структурам.

Так, инвариантные структуры взаимодействия наук инвариант­ны относительно изменений эмпирического и теоретического знания на определенном его этапе. Но эти же инвариантные структуры ока­зываются гораздо более лабильными относительно более устойчивых структур культуры — здесь уже аксиологическая структура культу­ры (ее ценности и идеалы) оказывается инвариантной по отношению к изменениям познавательных моделей взаимодействия и развития наук.

Еще раз следует подчеркнуть, что время жизни каждого из этих уровней научного знания и культуры весьма специфично и оно может

251

определяться лишь при выборе определенного масштаба оценки: по сравнению со временем жизни культурных ценностей познаватель­ные модели взаимодействия и развития наук более преходящи, но по отношению к научным теориям и даже научным дисциплинам гораз­до более устойчивы. Именно диалектика инвариантных структур и форм преобразований определяет меру «бренности» каждого из ког­нитивных образований, задает масштаб оценки длительности их су­ществования, размерность исторического времени различных когни­тивных феноменов.

Вполне понятно, что использование моделей в научном знании основывается на необходимости упрощения сложности реального процеса взаимодействия и развития наук, огрубления того причуд­ливого сплетения и переплетения существенных и несущественных, случайных и необходимых связей в реальном процессе научного по­знания. Для анализа процесса взаимодействия в «чистом виде», осво­божденном от случайных, второстепенных, несущественных харак­теристик, строится модель, где выбранные в качестве существенных свойства и отношения мысленно доводятся до определенного преде­ла, изучаемый объект идеализируется и репрезентируется этой мыс­ленной моделью. Само собой разумеется, необходимо осознавать идеализированность такого рода моделей и помнить о границах допу­стимой идеализации. В противном случае модель окажется фикцией, не имеющей никакого отношения к реальному объекту и не способ­ной выполнять познавательные функции. Анализируя исторически конкретные формы взаимодействия и развития наук под углом зре­ния познавательных моделей, также необходимо осознавать границы идеализации и фиксировать их в явном виде.

Когнитивное поле взаимодействия и эволюции различных науч­ных дисциплин и теорий мы будем рассматривать здесь под углом зрения тех инвариантных структур, которые были доминантными на том или ином этапе развития науки. Однако это не означает, что прежние инвариантные структуры, господствовавшие на предшест­вовавших ступенях развития науки, исчезли полностью и целиком. Будучи философско-методологическим фундаментом взаимодейст­вия и развития наук на определенном этапе и воплотившись в ряде исследовательских программ и научных теорий, эти инвариантные структуры сохраняются и в современной науке, хотя и в модифици­рованной форме. Короче говоря, происходит не отказ и элиминация прежних познавательных моделей, а осознание границ их эвристи­ческой силы и сдвиг их на периферию научного и методологического сознания. Из доминантных они становятся периферийными, но все же существующими и в современном научном сознании.

252

Такой подход к изучению познавательных моделей предполагает осмысление их развития, ясное осознание того, что и выявляемые нами инвариантные структуры взаимодействия и эволюции инвари­антны (в относительном смысле слова), что и они претерпевают из­менения в своей интерпретации, в интерпретации как своего содер­жания, так и своего места в составе научно-теоретического сознания эпохи.

Изменение познавательных моделей

Движение каждой познава­тельной модели от онтологии к методологии — одно из явных изменений, характерных для тех инвариантных структур, которые лежат в основании взаимодействия и развития науки. Это движение может быть понято как выдвижение на первый план одних функций познавательных моделей и как существенное ограничение других функций. Онтологическая функция познавательных моде­лей, связанная со способом задания предметной области исследова­ния и расчленения объектов изучения, играла доминирующую роль при выдвижении познавательных моделей. После того, как область исследования была вычленена и получила признание со стороны научного сообщества, онтологические притязания познавательных моделей наталкиваются на вполне справедливую критику со стороны представителей других исследовательских групп. Поэтому на первый план выдвигается методологическая функция познавательной мо­дели, связанная с процедурами и методикой анализа вполне опреде­ленных и достаточно узких областей исследования. Более того, имен­но на этом этапе формируется новая идеология научного сообщества, согласно которой именно методология определяет онтологию, имен­но благодаря методологическим процедурам задается сам объект ис­следования, именно конструктивная мощь методологии целиком и полностью определяет способ формирования онтологии, т.е. самих объектов исследования. Взаимоотношение между функциями позна­вательных моделей как бы переворачивается — если раньше онтоло­гия определяла методологию, то теперь методология определяет он­тологию.

Это изменение функций познавательных моделей, которое зиж­дется на гипертрофировании конструктивной мощи человеческого разума, свидетельствует об исчерпании эвристической силы научно-исследовательских программ, внутренних возможностей познава­тельных моделей и возникновении потребности в их новых формах.

253

Дело в том, что абсолютизация конструктивной мощи человеческого разума, вполне справедливая относительно математики и конструи­рования ею своих идеальных объектов, не может быть оправдана относительно своего остального комплекса научных дисциплин, осо­бенно эмпирических наук. Такого рода абсолютизация имеет своим истоком опять-таки онтологический импульс, правда, импульс весь­ма ограниченный, поскольку именно научный разум здесь превраща­ется в единственное бытие, а построенные им идеальные объекты — в единственную онтологию. Методологичность современного научно­го сознания, предполагающая идею суверенности научно-теоретиче­ского разума, своей оборотной стороной имеет самую эмпиристскую онтологию, поскольку, сталкиваясь с многообразием научных дис­циплин и научных теорий, она оставляет целый ряд сегментов науч­ного знания в сфере действия самого вульгарного эмпиризма. Так, неокантианская методология науки, подчеркнув конструктивную мощь теоретического разума и, прежде всего, математического разу­ма, сохранила за целым рядом наук, в частности, за историей и естествознанием, прерогативу изучения отдельных событий и эмпи­рических фактов. Столкнувшись с тем, что конструктивная мощь человеческого разума не беспредельна, неокантианцы в своей теории науки вынуждены были наряду с номотетическими науками (наука­ми, устанавливающими законы явлений) выделить идеографические (описательные) науки. При анализе динамики познавательных мо­делей взаимодействия и развития наук следует учитывать взаимо­превращения онтологии и методологии, весьма существенно затруд­няющие анализ познавательных моделей.

Классическая философия науки (в полном соответствии с идеа­лами классического способа мышления) стремилась выявить катего­риальное и теоретическое единство знания, представить гомогенную, единую структуру теоретического разума в ее обобщенной, логиче­ски очищенной форме. Многообразие форм научно-теоретического знания в классическом философско-методологическом сознании вы­водилось из единства и гомогенности теоретического разума. Это многообразие не было объектом внимания классической философии и рассматривалось лишь под одним углом зрения — углом зрения классификации наук. Этот поиск единого, гомогенного, хотя и струк­турно расчлененного целого характерен и для трансцендентализма Канта и неокантианцев, и для физикализма неопозитивистов, пы­тавшихся редуцировать все теоретическое знание к языку физики, и для феноменологии Э. Гуссерля, выдвинувшего программу вынесе­ния за скобки всего эмпирически и идеологически данного для того, чтобы выявить ноологическую (объективно-идеальную) сущность научных теорий.

Стру ктурал истская интерпретация познавательных моделей

В истории философии можно выделить несколько линий анализа познавательных моде- ^^ лей и их роли в научном зна­ нии. Первая линия — струк­ турализм, который стремится выявить инвариантные структуры на­ учного знания, раскрыть организацию научного знания и его различ­ ные уровни, не избегая при этом вопроса о многообразии форм знания и стремясь объяснить это многообразие с позиций некой единой структуры научного знания. Среди основоположников структура­ лизма в первую очередь необходимо назвать имя И. Канта, который, проанализировав в «Критике чистого разума» структуру и различные уровни теоретического разума, поставил вопрос о необходимости поиска «исторического априори» (т.е. исторического до-опытного знания). Противопоставив эмпирическую историю, которая ограни­ чивается описанием и собранием мнений, существовавших в истории мысли, «философской археологии», Кант связывал с философским подходом к истории научного знания изучение необходимых мысли­ тельных структур и логических связей между ними. Эта программа, правда, осталась им не реализованной, но сама ее постановка заслу­ живает внимания, поскольку она ориентировала историко-научное знание на выявление всеобщих, инвариантных структур теоретиче­ ского знания. Ограниченность кантовского анализа структуры теоре­ тического знания, связанная с его априоризмом и агностицизмом, находит свое выражение и в том, что априорные формы категориаль­ ного синтеза выявляются им лишь на основе анализа форм суждений в соответствии с типом связи между субъектом и предикатом. Иначе говоря, не многообразие форм когнитивного синтеза, данного в науч­ ном знании, было для него предметом философско-методологическо- го анализа, а лишь те формы синтеза, которые реализованы в сужде­ ниях и представлены категориально. Это — весьма существенное ог­ раничение поля для выявления «исторического априори».

Структуралистская линия нашла свое выражение XX в. в кон­цепции М. Фуко, ядро которой составляет понятие «эпистемы». В своей книге «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» Фуко дает интересный анализ исторически изменчивых структур, называ­емых им «историческим априори», или «эпистемами», которые оп­ределяют условия возможности различных теорий и наук в тот или иной период развития культуры. Он вычленяет три эпистемы — ренессансную, классическую и современную. Исследуя своеобразие эпистемы того или иного периода в истории науки, Фуко обращается к громадному историко-научиому материалу, рассматриваемому им под углом зрения единой эпистемы. Взаимоотношение слов и вещей

254

255

он анализирует на материале различных наук — лингвистики, есте­ственной истории, биологической систематики, политэкономии. В книге «Археология знания» М. Фуко стремится прояснить методоло­гические основания и принципы построения нового варианта струк­туралистской философии науки — археологии знания, специально останавливается на основных понятиях своей концепции, прежде всего на понятиях «историческое априори», «архив» и «дискурс». Свою позицию Фуко противопоставляет трансцендентализму Канта, не допуская ни трансцендентального субъекта, ни априорной истин­ности суждений. В противовес трансцендентализму Фуко вводит по­нятие «дискурс», отождествляемое им не с процедурами рациональ­но-логического доказательства, а с целостной структурой речевой деятельности. Эта целостность особо подчеркнута им в понятии «ди­скурсивная фо'рмация», в которую Фуко включает помимо высказы­ваний, понятий и научных стратегий и процесс исследования объек­тов, хотя основной единицей анализа для него все же остается выска­зывание. Это широкое понимание дискурса и дискурсивной формации приводит его и к более широкой трактовке понятия «ар­хив», в которое Фуко включает не только и не столько совокупность формальных априоризмов трансцендентальной философии, сколько своеобразие всей дискурсивной практики того или иного этапа в истории культуры. Правда, в той мере, в какой высказывание оказы­вается для Фуко основным элементом дискурса, в той же мере и архив оказывается, по его словам, всеобщей системой формирования и трансформации высказываний. Поэтому и археология знания опре­деляется как описание дискурса, т.е. «специфической практики в элементе архива». Иными словами, археология знания, в конце кон­цов, ограничивается описанием знаковых ансамблей, знаково-сим-волической деятельности, в которую включаются и способы фор­мирования объектов в научном знании. Различие между трансцен­дентализмом Канта и структурализмом Фуко коренится в трактовке когнитивного синтеза, и его можно уяснить, если обратиться к раз­личению Ф. Соссюром языка как нормы и речи как акта. Кант под­черкивал нормативность категориального синтеза, «отлагаемого» в различных суждениях, Фуко же делает акцент на синтезировании как акте. Но все же дискурс мыслится как речевая деятельность, а архив как горизонт тех значений, которые существуют в этой дея­тельности и определяют возможные в будущем формы дискурса. Фи­лософская археология, стремившаяся выявить историческое априори культуры, в конечном итоге редуцируется к исследованию лишь се­миотических структур, основным элементом которых опять-таки ос­тается высказывание, понятое, правда, не как логически очищенный

и рационализированный результат познавательной деятельности, не как семиотическая репрезентация итогов познавательной деятельно­сти, а как семиотический акт. Многообразные семиотико-когнитив-ные акты, объективирующиеся в символических системах — от фольклора до мировоззрения, от общественного мнения до науки, обладают единой структурой на том или ином этапе развития чело­веческой культуры, оказываются элементами одной и той же «дис­курсивной формации» — такова позиция Фуко.

Гораздо шире позиция другого структуралиста — К. Леви-Стросса, не ограничивающегося описанием семиотически-культур­ных кодов архаических культур, а пытающегося осмыслить эти коды в их эволюционном значении и единстве с природными процессами. Леви-Стросс не приемлет ограничения диалектики лишь диалекти­кой истории, что характерно для «Критики диалектического разума» Ж.П. Сартра, и подчеркивает: «В противовес той философии, кото­рая ограничивает роль диалектики в человеческой истории и вовсе не оставляет ей места в природе, структурализм охотно допускает, что идеи, которые он формулирует в терминах психологии, могут быть только робкими приближениями к органическим и даже физическим истинам... Бинарные различия существуют не только в человеческом языке,— они обнаруживаются также и в способе общения между некоторыми животными... И что может быть лучшей иллюстрацией природных взаимосвязей, как не удивительно геометричная эволю­ция цветковых форм, начиная с триасовых отложений до третичного периода, когда свершался переход от аморфных структур к двумер­ной радиальной симметрии, затем к четырем или пяти общим при­знакам, расположенным в том же плане, потом к трехмерным струк­турам и, наконец, к двусторонней симметрии. Причем все эти изме­нения включают в себя одновременно и эволюцию насекомых — опылителей, непременно связанных с ботанической эволюцией и вступающих с нею в отношения, которые, не колеблясь, можно было бы назвать диалектическими, если бы они стояли на «мыслительном уровне»¹. По сути дела, Леви-Стросс, ссылаясь на коэволюцию цвет­ковых растений и насекомых², указывает на коэволюцию природных и культурных систем в первобытных обществах. В противовес Ж.П. Сартру, который ограничил действие диалектики лишь истори­ческим процессом, К. Леви-Стросс стремится восстановить права

¹ Леви-Стросс К. Миф, ритуал и генетика. // Природа, 1978. № 1. — С. 102—103.

² Он ссылается на работу Г.Беккера: Н.Вескег. Р1о\тег$. 1л$ес(5 апс- ЕуоШНоп. // №1ига1 Н15Югу. 1965, уок. 74, № 2.

256

9 - Р. Карпинская и яр

257

диалектики если не самой природы, то отношений человека с приро­дой. Необходимо учесть взаимосопряженность культуры и приро­ды — такова суть позиции Леви-Стросса. Поэтому для него элементы культуры (огонь, орудия труда, агрикультура и т.д.) связаны как с ритуалами и с элементами магии, так и с природными объектами. Е.М. Мелетинский в комментариях отмечает, что те же самые куль­турные герои, которые добывают огонь и вырывают у богов тайну выращивания злаков, устанавливают небесные светила, времена го­да, день и ночь, определяют рельеф, изготавливают в кузнице небес­ные светила и т.д. *. Иными словами, деятельность культурных героев имеет, согласно мифологии, проанализированной К. Леви-Строссом, не только культурно-релевантный, но и космологически-природный смысл. Движение от природы к культуре дополняется в структура­лизме Леви-Стросса движением от культуры к природе, выявлением их единства и сложного взаимодействия.

В структуралистском анализе мифов центральное место занима­ет изучение их трансформаций (вещи и слова, причины и следствия, средства и цели и т.д.). Причем метафора оказывается важнейшим средством всех трансформаций такого рода. Согласно Леви-Строссу, чувственно-конкретная логика архаического мышления целиком ос­нована на метафоре, а все поэтические тропы вытекают из нее. Уко­ренение мифологического мышления в метафоре, изучение меха­низмов этой метафорической логики, стремление увязать куль­турные и природные процессы — вот достижения структура­листской концепции Леви-Стросса.

Онтологизм в интерпретации познавательных моделей

Вторая линия анализа позна­вательных моделей и их роли в научном знании — онтоло­гизм, представленный в своих различных вариантах — от натуралистического реализма до объективного идеализма. Он об­ращает внимание на различные уровни реальности. Так, Гегель в «Науке логики» выявил три типа онтологических (объективных) си­стем — механизм, химизм и телеологизм, т.е. механические, хими­ческие и телеологические системы, которые оказываются объектом исследования научного знания. Философия имеет дело, по Гегелю, с саморазвитием духа, с его объективацией и самопознанием. Логиче­ский анализ этих форм объективных систем с самого начала предпо-

лагал осмысление фундаментальных принципов естествознания, ин­вариантных структур научно-теоретического знания, однако у Геге­ля он был подменен конструированием натурфилософии. Это приве­ло Гегеля и его последователей к догматизации инвариантных струк­тур естествознания начала XIX в., к превращению их в надысториче-ские формы развертывания объективного духа, к «некритическому позитивизму» в отношении к исторически определенному научно-те­оретическому знанию, его основаниям и регулятивам, а тем самым к непониманию моделирующего характера этих познавательных структур. Догматизировав познавательные модели научного знания определенной эпохи, Гегель превратил их в устойчивые структуры развертывания природы как таковой, воплощения духа в природе. Этот же ошибочный ход лежит в основе и всех вариантов натурали­стического реализма, которые, не постигая деятельностную природу познавательных моделей, превращают выявленные в естествознании инвариантные структуры в уровни природы как таковой, взятой без­относительно к процессу познания и овладения ею человеком.

Метафора и познавательная модель

Третья линия в анализе позна­вательных моделей — развер­нувшееся в гносеологии по­следних десятилетий исследо­вание роли метафор в научном знании. Надо сказать, что впервые обратил внимание на практиче­скую роль метафор И. Кант, который провел различие между схема­ми и символами, между схематизмом рассудка и символизмом разу­ма. Для первого характерно непосредственное изображение понятия, для второго — косвенное подведение понятия под созерцание, бази­рующееся на аналогии. Метафора, или символизм разума, согласно Канту, является особенностью не теоретического разума, поскольку она не позволяет определить предмет сам по себе, а лишь практиче­ского разума, поскольку исходит из того, чем должна стать идея предмета для нас и для целесообразного применения ее. Резко сужая роль аналогии и метафор в познании, Кант признавался, что этот вопрос до сих пор «еще мало разработан, хотя и заслуживает более глубокого исследования»¹.

Просветители—рационалисты, отвергая многозначность естест­венного языка и отстаивая однозначность научной терминологии, видели в метафорах источник заблуждения. Так, Т. Гоббс писал:

¹ Леви-Стросс К Структурная антропология. М.. 1983. С. 509.

1 См.: Кант И. Критика чистого разума. Соч.. т. 3. М., 1965. С. 374—375.

258

259

«С^ет человеческого ума — это вразумительные слова, предвари­тельно очищенные от всякой двусмысленности точными дефиниция­ми. Рассуждение есть шаг, рост знания — путь, а благоденствие че­ловеческого рода — цель. Метафоры же и двусмысленные слова, на­против, суть что-то вроде 1§пе$ /а1ш (блуждающих огней), рассуждать при их помощи — значит бродить среди бесчисленных нелепостей, результат же, к которому они приводят, есть разногласие и возмущение или презрение»¹. Д. Локк также осудил образное упот­ребление языка, которое «имеет в виду лишь внушать ложные идеи, возбуждать страсти и тем самым вводить в заблуждение рассудок и, следовательно, на деле есть чистый обман... И напрасно жаловаться на искусство обмана, если люди находят удовольствие в том, чтобы быть обманутыми»².

Эта линия рационалистической критики метафоры и многознач­ности естественного языка нашла свое продолжение в аналитике языка, развитой в эпоху Французской революции. В XX в. она стала ядром программы логического анализа языка и логического позити­визма. Наряду с ней, в Просвещении существовала и другая линия, представленная Вико и Гердером, для которых поэтический язык с его метафорами, образами, многозначностью смысла был историче­ски первичен и имел более фундаментальное значение для культуры, чем «высушенная» однозначная терминология науки.

Эта линия, делавшая акцент на метафоричности языка, а значит, и познания, с наибольшей силой представлена в эстетике и филосо­фии романтизма. Одни из представителей романтизма (например Новалис, Л. Тик) обращались к мифу, к магии как к неустранимому средоточию всей культуры, другие (например Шелли, Кольридж) видели в метафоричности поэтического языка исток новых культур­ных смыслов и ценностей. Так, Шелли писал: «...язык в самой своей жизненной основе метафоричен. Это значит, что он делает явными до сих пор не обнаруживавшиеся связи вещей и закрепляет их вос­приятие, пока с течением времени слова, которые отражают эти связи, не становятся знаками групп или классов идей вместо того, чтобы воспроизводить их целостности; и затем, если не появляются новые поэты, способные воссоздать распавшиеся ассоциации, язык перестает служить высоким целям человеческого общения»³. Эта линия, закладывающая в основание своей культуры метафоричность языка, нашла свое продолжение в философии Ф. Ницше, который вообще эстетизирует отношение субъекта и объекта, видит в истинах

¹ ГоббсТ. Левиафан. М., 1936. С. 62.

² Локк Д. Соч., т. 1. М., 1985. С. 567.

³ Теория метафоры. М., 1990. С- 45.

260

лишь «движущуюся толпу метафор, метонимий, антропоморфиз­мов»,— короче, сумму человеческих отношений, лишь иллюзии, о которых «позабыли, что они таковы, метафоры, которые уже истре­пались и стали чувственно бессильными»¹. Роль метафоры подчерк­нута в философии жизни X. Ортега-и-Гассета, для которого «универ­сальное отношение между субъектом и объектом — отношение осоз-навания — можно постигнуть, только уподобив его какому-нибудь другому отношению между объектами. В результате такого уподоб­ления мы получим метафору... Получается, что все огромное здание Вселенной, преисполненной жизни, покоится на крохотном и воз­душном тельце метафоры»². Для Ортеги метафора чудотворна. Если все остальные способности удерживают человека внутри реальности, то способность создавать метафоры, по словам Ортеги, «облегчает нам выход из этого круга и воздвигает между областями реального воображаемые рифы, цветущие призрачные острова» . В интерпре­тации Ортеги метафора свидетельствует о стремлении человека из­бежать реальности, спрятать предмет, маскируя его другой вещью. Поэтому Ортега связывает возникновение метафор с табу, которые налагали запреты в первобытном обществе на употребление опреде­ленных имен, и видит в метафоре одно из важнейших эстетических средств дегуманизации искусства, изменения естественного иерар­хического порядка, создания новой воображаемой реальности и ухо­да человека в нее.

В философии символических форм Э. Кассирера, который разли­чал мифо-поэтическое и дискурсивно- логическое мышление, мифо-поэтическое, или метафорическое, мышление — исторически пер­вичная форма символизации, альтернативная дискурсивному мыш­лению.

В XX веке идея фундаментальной роли метафор в познаватель­ном процессе стала почти общепризнанной. Она признается и лите­ратурными критиками, и гносеологами, и философами ех рго/еззо. Так, А. Ричарде — один из основателей новой «литературной крити­ки» — подчеркивал: «Метафорична сама мысль, она развивается че­рез сравнение, и отсюда возникают метафоры в языке»⁴. В поздних работах М. Хайдеггера естественный язык рассматривается как спо­соб формирования онтологии, как горизонт герменевтической онто-

¹ Ницше Ф. Об истине и лжи во вненравственном смысле.— Поли. собр. соч., т. 1.М..1912.С. 398.

² Ортега-и-Гассеш X. Две великие метафоры. // Теория метафоры. М., 1990. С. 77.

³ Ортега-и-ГассетX. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 243.

⁴ Теория метафоры. С. 47.

261

логин, а поэзия — как язык, порождающий новые смыслы и новые подходы к бытию.

В лингвистике, в гносеологии и в эстетике метафору начинают трактовать как ту духовную глубину языка, в которую воображением помещаются объекты внешнего мира и которая задает способы рас­членения мира, горизонт его постижения. Сама метафора дифферен­цируется (энифорическая и диафорическая метафоры — по Ф. Уил-райту¹, базисные и вторичные метафоры — по С. Пепперу²) и отли­чается от символа. Метафора — объект пристального внимания ученых. Строятся различные теории метафоры (грамматические, лингвистические, психологические, социально-психологические и др.), в которых предметом анализа становятся ее различные аспекты (семантический, прагматический, когнитивный, культурный).

Понятийное мышление все более и более нагружается метафора­ми. Так, согласно С. Пепперу, базисная метафора может охватить большую область человеческого опыта и развернуться в систему ка­тегорий, охватывающих собой весь мир. В философско-гносеологи-ческой литературе метафора уже оказывается оселком всякого зна­ния. «Использовать в своей познавательной деятельности базисные метафоры — это настолько естественный и характерный для челове­ка метод, что отрицать его было бы почти то же самое, что отрицать возможность получения нового знания»,— пишет Э. Мак Кормак³. «Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по самой своей сути.., ...наше мышление, повседневный опыт и поведение в значительной степени обусловли­ваются метафорой»,— подчеркивают американские философы

¹ Там же. С. 83—98.

2 С. Пеппер так характеризовал базисные метафоры: «Человек, желающий постичь мир, ищет ключ к его пониманию. Он выбирает какую-то область фактов, доступных пониманию на уровне здравого смысла, и смотрит, не сможет ли он понимать другие области в терминах данной. Эта исходная область становится, таким образом, его базисной аналогией, или коренной метафорой. Он прилагает все усилия, чтобы описать наилучшим образом характерные свойства данной области или, если угодно, выявить ее структуру. Из списка структурных характеристик формируются основные понятия, объяснения и описания. Мы называем их множеством категорий. Эти категории становятся исходным пунктом для изучения всех других областей фактов, исследовавшихся или не исследовавшихся ранее. Предпринимается попытка интерпретировать все факты в терминах этих категорий. В результате может потребоваться уточнение и приспособление категорий к фактам, так что первоначально множество категорий постоянно изменяется и развивается» (Реррег 5.С. \Уог1с1 Нуро1пе$15. Вегке1еу. 1970. Р. 91).

³ Теория метафоры. С. 384.

Д. Лакофф и М. Джонсон¹. Ныне предпринимаются попытки понять и научный язык как метафорический, истолковать систему научных понятий как систему, разворачивающую исходную базисную мета­фору² (этот подход, редуцирующий все научное знание к базисной метафоре, к тропам, выражен С. Пеппером). И в том случае, если не проводится какого-либо различия между метафорой и познаватель­ной (когнитивной) моделью, между метафоричностью естественного языка и строящейся на ее базе системой научных понятий и научного языка, язык науки целиком поглощается метафорами «здравого смысла», «обыденного языка» (а это в настоящее время почти повсе­местная тенденция). Поэтому столь важно провести различие между метафорой и познавательной моделью, показать, как на основе фун­даментальной, базисной метафоры формируется язык той или иной научной дисциплины, ее категориальный и методологический аппа­рат, а не просто сводить весь дисциплинарный язык и систему поня­тий той или иной научной дисциплины к тем фундаментальным допущениям, которые выражены в базисных метафорах.

В исследованиях роли метафор в научном знании, осуществлен­ных в последние десятилетия, основная предпосылка — отождеств­ление метафоры с моделью. Так, по словам П. Рикера — француз­ского феноменолога, «метафору можно считать моделью изменения нашего способа смотреть на вещи, способа восприятия мира»³. Прав­да, Рикер связывает с метафорой представление объектов одной ка­тегории в терминах другой категории, т.е. с намеренной категориаль­ной ошибкой. Ее функция «заключается в размывании логических — или так или иначе установленных — границ, благодаря которому обнаруживаются новые сходства, невидимые в рамках прежней клас­сификации. Другими словами, сила метафоры — в способности ло­мать существующую категоризацию, чтобы затем на развалинах ста­рых логических границ строить новые»⁴. Метафора выполняет под­готовительную функцию. Это, по словам Рикера, подготовительный этап новой концептуализации, которая, однако, не мыслима без кон­цептуального развертывания базисной метафоры, без построения системы научных понятий на ее базе — намеренной категориальной ошибки, намеренного соединения непохожего, уподобления непо­добного. Если не провести различия между метафорой и познаватель­ной моделью, научное знание, воздвигаемое на базисной метафоре,

¹ Там же. С. 387.

² Гусев С.С. Наука и метафора. Л., 1984.

³ Теория метафоры. С. 425.

⁴ Там же. С. 442.

262

263

с самого начала окажется ошибочным, сознательно вводящим в за­блуждение. Между тем, такого рода системы научных понятий стро­ились и строятся не одно столетие, корректируются, дополняются, достраиваются. Нередко метафора отождествляется с каким-то ви­дом моделей. Так, украинский философ К.К. Жоль, анализируя вза­имоотношения символа, метафоры и модели, выделяет специфиче­ский класс метафор — моделей, учитывающих план выражения. Отождествление метафоры и модели характерно и для зарубежных философов — М. Хессе, Г. Блюменберга и др. Так, немецкий историк науки и философ Г. Блюменберг считает, что необходимо создать «метафорологию» — науку о метафоре, характеризуя ее как модель в прагматической функции. Иными словами, по мнению Г. Блюмен­берга, в основе метафоры всегда лежит определенная модель, взятая с одной лишь ее стороны, со стороны ее отношения к интерпретатору, в ее прагматической функции.

В основе познавательной мо- Взаимоотношение о_ели лежит определенная, ба-

метафоры и зисная метафора. Познава-

познавательной модели тельная модель предполагает

не просто объединение абст­ракции с образными структурами, но и использование этого абстрак­тно-образного единства в познании другого объекта, принципиально отличающегося и по своей природе, и по своему генезису, и по своему способу существования. Так, механические познавательные модели широко использовались в социальных науках, начиная с XVII века. Ядром такой модели была метафора машины, согласно которой госу­дарство, например, есть машина. Конечно, высказывание «государ­ство есть машина» представляет собой метафору, где один объект уподобляется другому, мыслится по аналогии с другим. Однакоотож-дествить метафору с познавательной моделью нельзя. Это — разные когнитивные образования, разные и по своему содержанию, и по своей функции. Их объединяет использование аналогии, уподобле­ние одного значения другому значению, перенос значения с одного объекта на другой.

Различие между метафорой и познавательной моделью заклю­чается прежде всего в том, что они относятся к разным уровням познания. Если метафора характеризует особенности индивидуаль­ного знания, авторского видения мира, то познавательная модель выявляет фундаментальные характеристики объективно-идеального мира знания, те инвариантные структуры, которые отличают мир

264

объективных смыслов. Кроме того, метафора всегда есть характери­стика стиля, стилевых особенностей языка того или иного писателя, поэта, мыслителя. Познавательная же модель предполагает прежде всего абстрагирование от индивидуальных особенностей познавания и выступает как инвариантная структура, лежащая в основании вза­имодействия наук и их изменений.

Принципиальное отличие метафоры от познавательной модели состоит в том, что метафора характеризует особенности индивиду­ального познания и, более того, стилевые особенности языкового выражения мысли автора, а познавательная модель — объективно-идеальные структуры знания. Изучение метафор всегда связано с обращением к творчеству того или иного писателя или ученого, с выявлением специфики используемых им уподоблений и аналогий. Познавательная же модель всегда оказывается более устойчивой, чем метафоры, используемые авторским сознанием в своем творче­стве. За метафорами ряда ученых, сколь бы различными не казались они на первый взгляд, необходимо увидеть глубинные, познаватель­ные структуры — познавательные модели. Иными словами, позна­вательные модели являются инвариантными принципами, лежа­щими в основе совокупности метафор и объединяющими их. Мета­форы являются способом выражения, фиксации и репрезентации гораздо более фундаментальных и глубинных инвариантных струк­тур — познавательных моделей.

Кроме того, различие метафоры и познавательной модели заклю­чается и в том, что изучение метафоры всегда ограничивается язы­ком, анализом стилистических особенностей художественного и на­учного творчества (конечно, за этими стилевыми фигурами предпо­лагается специфическая образная ментальность, отличающая одного писателя от другого, одного ученого от другого). Познавательная же модель выражается не только в языке, не только в дискурсе, речевой практике, но и в целой системе культурных символических объекти­вации — в технике, в научных приборах, в языке науки, в ее исход­ных и фундаментальных философско-методологических принципах и процедурах. Отождествление форм объективации знания с объек­тивацией в актах речи приводит к отождествлению метафоры с мо­делью. Иными словами, анализ познавательных моделей предпола­гает обращение к более широкой сфере культурной объективации знания, в то время как изучение метафор всегда ограничивается анализом текстов, стилевых фигур языка автора.

Поэтому исследование познавательных моделей должно основы­ваться на историко-научном и историко-философском анализе тех метафор, к которым прибегают в своем творчестве те или иные мыс-

265