Вводные статьи

обратил также внимание на то, что оба названия связаны с приазов­ским ареалом, где локализовался миф об амазонках, женщинах-вои­тельницах. — См.: Этимол. словарь слав, языков. М.: Наука. Вып. 8, 1981, с. 151. Другие гипотезы там же и в кн.: Р.А.Агеева. Страны и народы: происхождение названий. М.: Наука, 1990, с. 33, а также здесь в ст. Русь, Россия...)

Итак, теперь мы имеем достаточно материала, чтобы определить общее понятие «концептуализированной пред­метной области» в языке и культуре. Под нею мы понимаем та­кую сферу культуры, где объединяются в одном общем представлении (культурном концепте) — слова, вещи, мифологемы и ритуалы. (Ко­нечно, в каждом конкретном случае не обязательно должен наличест­вовать весь перечисленный набор этих сущностей.)

В пределах отдельной «концептуализированной области» слово и ритуальный предмет, слово и мифологема, и т. д. могут особым обра­зом семантически совмещаться — выступая заместителем или символи-затором одно другого. Этот процесс концептуализации в сфере культу­ры мы называем «синонимизацией вещей и слов» (так синонимизируются «дерево» и «середина»).

«Концептуализированные области», синонимизация в указанном смысле, становятся одним из важных принципов группировок слов и «вещей» в новых представлениях о культуре, — наряду с группировка­ми по принципам «полей», «рядов», «тематических групп» и т. д. Именно в таких явлениях — принадлежащих одновременно языку и культуре — вскрывается глубокая мотивированность именований — неслучайность именований. Язык принуждает — или, лучше сказать, — не принуждает, а мягко и благотворно направляет людей в именованиях, присоединяя поименованное к самым глубинным пластам культуры.

И — не проглядывает ли за этим нечто большее, чем просто неслу­чайность? Некая целесообразность и цель? Некая телеология?

Эти вопросы мы оставим на будущее. Но вот более актуальный вы­вод из сказанного выше: в культуре не только слова, но и материаль­ные предметы могут нести духовный смысл; между духовной и матери­альной культурой нет резкой непереходимой границы. Далее мы будем рассматривать ряды концептов и ряды «вещей» как параллельные, на одних и тех же основаниях: в культуре нет ни чисто духовных концеп­тов, ни чисто материальных вещей, каждое явление культуры имеет две эти стороны. (См. также Культура.)

Е) Концепты могут «парить» над концептуали­зированными областями, выражаясь как в слове, так и в образе или материальном предмете.

Отмеченное в этом подзаголовке свойство вытекает как следствие из наблюдений, сделанных выше. Естественно, что материально это «па­рение» выражается в том, что концепт находится в некотором контек­сте — или тексте — любой природы. Ими может быть и изобразитель­ный мотив, и сказание или миф (хотя бы словесно он пересказывался в бесчисленных разнообразных вариациях) и т. д.

концепт ''· , m

Это положение, между прочим, налагает новые требования на рабо­ту этимолога: основой этимологии является не сопоставление парадигм и отдельных лексем (слов), а текст: подлинная и истинная этимоло­гия — всегда в тексте.

Отдаленные основы для такого современного понимания концептуа­лизированной области и текста были намечены еще в работах Э.Бен-вениста 1950-х гг. Во французском языке имеются два глагола voler — voler «летать»· и voler «красть»·. «Сосуществование этих двух глаголов не должно, однако, вызывать у лингвиста желания совместить их в маловероятном единстве» (Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, с. 333). Глагол в значении «летать» входит в обширное се­мантическое поле (ряд) — voleter «порхать», s'envoler «улетать», volatile «летучий», volaille «домашняя птица» и т. д., в то время как глагол в значении «красть» дает лишь одно производное — voleur «вор». Уже одно это ограничение заставляет предположить, что voler «красть» восходит к какому-то специальному употреблению первого глагола — «летать». Условием такого употребления явился бы такой контекст, где первый глагол, «летать», мог бы быть употреблен в пере­ходной конструкции. Такой контекст, действительно, обнаруживается в языке — и одновременно в ритуале -*- соколиной охоты: le faucon vole la perdrix букв, «сокол летит куропатку», т. е. «сокол {летит и ловит} куропатку». Таким образом, сказали бы мы теперь, перед нами кон­текст, текст, ритуал, концептуализированная область, где понятия «ле­теть» и «хватать, похищать» совмещаются, синонимизируют-с я, а соответствующая лексема, voler, расщепляется на две — voler «лететь» и voler «похищать, красть».

Покажем теперь на одном примере, чем может быть концептуализи­рованная область в собственном (узком) смысле этого термина, т. е. в непроизводственной сфере и вне эволюционных семиотических рядов. Мы имеем в виду реконструкцию, произведенную H.H.Казанским, тек­ста поэмы древнегреческого поэта Стесихора (ок. 600 г. до н. э.) «Па­дение Трои». Долгое время от этой поэмы было известно только 9 слов. В 1967 г. на сильно поврежденном папирусе были открыты зна­чительные, но разрозненные, фрагменты поэмы. H.H.Казанский (как и некоторые исследователи до него) использовал при реконструкции скульптурное изображение того же сюжета на барельефе так называе­мой Илионской таблицы, где имеется указание, что изображение соот­ветствует поэме Стесихора (см. H.H.Казанский. Проблемы ранней ис­тории древнегреческого языка [языковая реконструкция и проблема языковой нормы]. Автореф. докт. дисс. Л., 1990. С. 19). Реконструк­ция оказалась удачной.

Но что представляет собой сюжет, восстанавливаемый, с одной сто­роны, на основе письменного текста, а, с другой, на основе скульптур­ного изображения? Очевидно, не что иное как последовательность не­которых образов, или представлений, или эпизодов, воплощенных не исключительно в языковой форме, а в двух формах — языковой и изобразительной. Таким образом, сама последовательность представле­ний, эпизодов и т. д. (как бы ни называть эти компоненты последова­тельности) есть устойчивая совокупность некоторых концептов, или