Вводные статьи

этого «чего-то» в настоящем. Вот как он применяет свой метод на деле (История, 1, 5) — речь идет о странном обычае греков обращаться к приплывшим на кораблях с вопросом «Не разбойники ли вы?». «Уже с древнего времени, когда морская торговля стала более оживленной, и эллины, и варвары на побережье и на островах обратились к морскому разбою. Возглавляли такие предприятия не лишенные средств люди, искавшие и собственной выгоды, и пропитания неимущим. Они напада­ли на незащищенные стенами селения и грабили их, добывая этим большую часть средств к жизни, причем такое занятие вовсе не счита­лось тогда постыдным, но напротив, даже славным делом. На это ука­зывают обычаи некоторых материковых жителей (у них еще и поныне ловкость в таком занятии слывет почетной), а также древние поэты, у которых приезжим мореходам всюду задают один и тот же вопрос — не разбойники ли они, так как и те, кого спрашивают, не должны счи­тать позорным это занятие, и у тех, кто спрашивает, оно не вызывает порицания...».

Что касается «древних поэтов», то комментаторы указывают, напри­мер, на два места из «Одиссеи», где упоминается этот обычай. В обоих случаях (3, 71 ел. и 9, 252 ел.) вопрос задается в одной и той же фор­ме (в переводе В.А.Жуковского, который мы здесь приводим к 9, 252, она дана несколько различно):

Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой? Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду, Взад и вперед по морям, как добытчики вольные, мчася, Жизнью играя своей и беды приключая народам?

Но в первом случае этот вопрос задает старец Нестор, а во втором, в той же самой форме (в оригинале) — циклоп Полифем! Это значит, что перед нами уже не простая форма, а устойчивая формула, сама по себе ставшая уже новым обычаем «спрашивания». Таким обра­зом, «правило Фукидида», точно так же, как и «правило Кавелина», распространяется и на реликты, сохранившиеся в языке.

Выше мы уже видели, что «буквальный смысл» может присутство­вать как в тех явлениях культуры, которые заключаются в словах или связаны со словами, так и в тех, которые словесно никак не обозначе­ны. Примером первых служит праздник «8-е марта», где буквальный смысл состоит в том, что отмечается именно день 8-го марта, а не ка­кой-либо другой день года. По концептуальному содержанию, как «международный день борьбы за равноправие женщин» или просто как «женский день», тот же праздник мог бы быть приурочен к любо­му дню. Примером вторых, словесно не обозначенных явлений, служит обычай принимать сватов как совершенно незнакомых людей. Следова­тельно, наше выражение «буквальный смысл» — это научный термин, применяемый и к тем случаям, где вовсе нет никакой «буквы» или зву­ка слова. Этот термин означает то же, что «внутренняя форма» — тер­мин, пришедший от изучения языка, но применимый ко всяким явле­ниям культуры (например, к символике здания храма).

Термин «внутренняя форма» считается изобретением Вильгель­ма фон Гумбольдта (1787-1835), однако у Гумбольдта имеются

КОНЦЕПТ 49

только общие философские рассуждения о форме, в частности о форме языка, которые вряд ли можно на деле применить к исследованию. Общие соображения Гумбольдта пытался конкретизировать Густав Густавович Шпет (1879-1940) (книга «Внутренняя форма сло­ва» М., 1927). Наиболее четкое и «работающее» определение дал Александр Афан. Потебня (1835-1891). Потебня определя­ет внутреннюю форму слова как «способ, каким в существующем слове представлено прежнее слово, от которого произведено данное». Таким образом, определение Потебни относится только к словам и притом к словам производным. Но благодаря такому сужению оно четко и мо­жет послужить исходной точкой для дальнейших обобщений на несло­весные явления.

Итак, в производном слове «внутренняя форма» — это представле­ние о производящем слове: атом-щик «человек (об этом говорит суф­фикс -щик), имеющий отношение к атому»; подснежник — это «пред­мет (об этом говорит суффикс -ник), находящийся под снегом или вы­ступающий из-под снега*; завтрак (за-утр-ак) — это «какое-то дело, следующее сразу за утром* и т. п. Представления, подобные приведен­ным, «самопонятны» из значений слов и суффиксов.

В непроизводных словах или в словах, представляющихся непроиз­водными в настоящее время, все обстоит точно так же, с тем лишь от­личием, что «внутренняя форма» современным говорящим на данном языке уже непонятна, или вообще не видно никакой формы. В таких случаях «внутренняя форма» обнаруживается лишь исследователем в виде этимологии слова. Так, например, англ, breakfast «завтрак» и франц. dejeuner «завтрак» означают буквально «отказ от поста, разгов-ление»: break «ломать» + fast «пост, запрет на принятие пищи»; dé от-рицат. частица-приставка + jeûne «пост, непринятие пищи». Таким об­разом, эти английское и французское слова, означающие первую ут­реннюю еду, завтрак, имеют внутренней формой слово «пост, говение, запрет на принятие пищи» и «отрицание, окончание этого запрета», и связаны с древним ритуальным запретом принимать пищу в ночное время, до рассвета.

Тут снова возникает уже поставленный нами выше важный вопрос: а действительно ли значимы «внутренние формы» или «буквальные смыслы»? Вопрос тем более напрашивается, что, как мы сами же ска­зали, во многих случаях «внутренние формы» современными говоря­щими вовсе не осознаются и восстанавливаются, да и то не всегда, лишь исследователями в виде этимологии. Но, подчеркнем еще раз: от­вет на этот вопрос приходит от метода, — см. ниже.

2 ) «Пассивный», «исторический» слой концепта.

Методический прием, который мы можем назвать теперь «методом Кавелина», получил полное развитие в наше время. Ему следует, на­пример, такой выдающийся исследователь русской сказки, как Вла­димир Яковл. Пропп (1895-1970): «Сказку нужно сравнивать с социальными институтами прошлого и в них искать корни ее... Так, например, мы видим, что в сказке содержатся иные формы брака, чем сейчас. Герой ищет невесту вдалеке, а не у себя. Возможно, что здесь

50 ВВОДНЫЕ СТАТЬИ

отразились явления экзогамии: очевидно, невесту почему-то нельзя брать из своей среды. Поэтому формы брака в сказке должны быть рассмотрены и должен быть найден тот строй, тот этап или фазис об­щественного развития, на котором эти формы действительно имелись» (Истории, корни волшебной сказки, Л.: Изд. Ленингр. У нив., 1986, 22). Такое положение, действительно, обнаруживается этнографами в родовом строе, в явлениях экзогамии, т. е. «брака вовне» — вне своего рода, в другом роде; в запрете брака между мужчинами и женщинами одного рода.

С помощью приемов, подобных «методу Кавелина», к началу 20 в. были довольно четко уяснены ошибки в понимании правовых вопросов устройства русской поземельной общины, «мира» (см. ниже Мир [об­щина]): «Исследуя крестьянское обычное право, т. е. действительно существующий порядок отношений между крестьянами, стараются объ­яснить не этот порядок, а заключающееся в нем правосозерцание крес­тьянства...»; «Поэтому часто исключают из состава права действитель­ные нормы, на основании которых решаются столкновения из-за пра­ва... Т. е. не различают санкции норм обычного права в глазах крес­тьян от действительных причин их образования» (Россия. Энцикло-пед. словарь. Изд. Брокгауз —Ефрон, СПб., 1898, с. 547).

Почти буквально так же это положение формулируется теперь в современной западной этнографии, или этнологии, или культурной ан­тропологии (все это разные названия одной и той же науки, принятые в разных странах). «Мы должны, — пишет французский этнолог Клод Леви-Стросс (род. в 1908), — представлять себе соци­альные структуры прежде всего как объекты, не зависящие от того, как они осознаются людьми (хотя люди и управляют самим их сущест­вованием), причем они так же могут отличаться от представлений о них, как физическая реальность отличается от наших чувственных впе­чатлений от нее и от создаваемых нами по поводу нее гипотез» («Структурная антропология». Пер. с фр. М.: Наука. Гл. ред. вост. литер., 1985, с. 108); «История обобщает данные, относящиеся к соз­нательным проявлениям общественной жизни, а этнология — к ее под­сознательным основам» (там же, с. 25).

Таким образом, далее здесь задачи этнолога, историка и исследова­теля духовной культуры в нашем понимании расходятся в трех разных направлениях. Как именно различаются пути этнолога и историка, — это ясно уже из сказанного выше. Но резюмируем эту разницу приме­нительно к нашей теме — концептам.

а. Этнолог исследует глубинный слой, существующий в совре­менном состоянии культуры в неосознаваемом людьми, латентном виде (ср. выше К. Леви-Стросс). Исследователь духовной культуры в этой части следует за этнологом и использует его метод, с главным приемом последнего — «методом Кавелина». Близко к этому, где-то в этом «стыке» двух наук этнологии и истории (используя совсем другую тер­минологию) помещал задачу «исторической семантики русского языка» крупнейший русист нашего века акад. Виктор Влад. Виногра­дов (1894/95-1969): «Выявить закономерности развития общерусско­го словаря в связи с идейным развитием русского общества» («Рефера-