32 Вводные статьи

видим, неверны: за ним пришел великий Русский модерн, — хуже из­вестный из-за того, что он был прерван и во многом материально унич­тожен революцией 1917 г.).

Через двадцать лет (в 1953 г.) знаменитый физик Макс Борн писал: «Я не хочу сказать, что (кроме как в математике) существует какие-либо неизменные принципы, априорные в строгом смысле этого слова. Но я думаю, что существуют какие-то общие тенденции мысли, изменяющиеся очень медленно и образующие определенные философ­ские периоды с характерными для них идеями во всех областях чело­веческой деятельности, в том числе и в науке. ... Стили мышления — '_: стили не только в искусстве, но и в науке» (Борн М. Состояние идей в физике, в его кн.: Физика в жизни моего поколения. М., 1963, с. 227). Далее автор этих строк обобщил эти представления о стиле на гуманитар­ные науки, связанные с языком (Степанов Ю.С. Семиотика, М., 1971, 45; Он же. В трехмерном пространстве языка. М., 1985, 4). Понятие «на­учных парадигм в смысле Куна» и разделяющих их «революций» — лишь ограниченное применение тех же идей в узкой сфере физики (см. Кун А. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977). (Подробнее о «парадигмах науки» см. Наука; Знание; Причина и Цель; Миры.)

Но если все обстоит так, — т. е. имеются «стили, или парадигмы» в материальной культуре, мышлении и науке определенных эпох, — то возникает естественный вопрос о взаимопроникновении и взаимовлия­нии стилей, или парадигм, всех областей в одну эпоху. Прежде всего, важен, конечно, вопрос о влиянии науки и техники на духовную куль­туру вообще.

Влияние научных понятий на духовные концеп-т ы. Это влияние многократно — но из поверхностных соображе­ний — оспаривалось. Между тем — на более глубоких основаниях — оно утверждалось. Оно безусловно принимается в этой книге.

В 1923 г. во Франции был завершен и вышел первым изданием зна­ менитый «Словарь философии, технический и критический», состав­ ленный Андре Лаландом при участии большого коллектива ав­ торов. С тех пор, до 1968 г. словарь выдержал 10 переизданий, каж­ дый раз в пересмотренном и обновленном виде (в последнем, 10-м изд. он неоднократно цитируется в данной книге — Lalande A. Vocabulaire technique et critique de la philosophie. P., PUF., 1972, 10-e éd). Ha 2-е издание откликнулся рецензией крупнейший лингвист Франции А н - туан Мейе (1866-1936), и, вероятно, здесь и было впервые сфор­ мулировано это, столь важное для нас, положение: «Обиходный сло­ варь пополняется («питается», — пишет Мейе, — «se nourrit») из сло­ варя техники и философской мысли: такие обиходные слова, как при­ чина, материя или существенный, пришли из философии» (Bullet, de la Soc. de ling., t. 28, fasc. 1, 1927, 48-50). У Мейе были глубокие ос­ нования для этого вывода, так как он сам, вместе с А. Эрну, составил лучший до сего времени «Этимологический словарь латинского язы­ ка», имеющий важный подзаголовок: «История слов»; многие материа­ лы этого словаря подтверждают сформулированное положение, кото­ рое мы дальше еще уточним. ·Μβ

КУЛЬТУРА ; 33

Приведем несколько примеров из словаря русской духовной культу­ры. Сравним слово Идеалист по двум словарям русского языка — Да­ля и Ожегова. Даль (2-е изд., 1881, II, 8): «Идеалист, -тка — умство-ватель, кто увлекается несбыточными на деле выдумками; мечтатель, мнитель. Идеализм — философия, основанная не на явлениях веще­ственного мира, а духовного или умственного. Наклонность человека к мечтательности этого рода». Ожегов (9-е изд., 1972): «Идеалист — 1. Последователь идеалистической философии. 2. Тот, кто идеализиру­ет действительность, мечтатель (устар.). 3. Тот, кто в своем поведении, жизни руководствуется идеалистическими (в 3-м знач.) принципами». (Оставим сейчас в стороне то, как трактуется в 1972 г. идеалистичес­кая философия, на которую делается отсылка.) Очевидно следующее: то, что в значении слова Идеалист, было для Даля первым, стало для Ожегова вторым, устаревшим, а на первое место в словаре Ожегова вышло именно философское значение этого слова.

Возьмем другой пример: Машина. В античном мире различались слова (и понятия) «орудий-силачей» и «машины». Под первым пони­мали шесть простых орудий — рычаг, блок, ворот, клин, наклонную плоскость, винт, а под машиной — «систему связанных между собой частей из дерева, обладающую наибольшей мощностью для передвиже­ния тяжестей» (так у римского писателя 1 в. до н. э. Витрувия — «Об архитектуре», кн. X). До начала 18 в. понятие, описанное Витрувием, сохранялось в Европе без изменений, а затем начало быстро обога­щаться новыми признаками, главным из которых оказался признак экономии сил и времени. Ср. «Руководство к механике, изданное для народных училищ Российской империи», СПб., 1806): «Машины суть такие орудия, посредством коих сила гораздо больше произвести мо­жет действие, нежели ка.с она сама по себе производить в состоя­нии», — это понятие техники. Но Даль в своем Словаре (указ, изд.) все еще определяет это слово чуть ли не по Витрувию, и даже входным словом указывет не машина, а махина, т. е. старинную латинскую фор­му: «Махина и Машина (лат.) — снаряд, подсилок; всякое устрой­ство, приспособление, для переноса или увеличения силы, либо для увеличения скорости движения. Механика принимает три основные ма­шины: веревку, рычаг и пологость или склон. По действующей силе, машина именуется ветровою, водяною, паровою, конною, ручною и пр.» и т. д. Очевидно, что в русском языке наших дней общим являет­ся понятие машины не из словаря В.И.Даля, а из технического пособия, предшествующего Далю на полвека. Ср. в словаре С.И.Оже­гова: «Машина — 1. Механизм, совершающий какую-л. полезную ра­боту с преобразованием одного вида энергии в другой. Паровая м. Вя­зальная м. Швейная м. ...» и т. д.

Теперь мы можем уточнить наше положение: значения тех обиходных слов, которые употребляются не только в общем языке, но и в науке, постоянно стремятся к научному понятию как своему пределу, но достигают его каждый раз тогда, когда наука (или техника) уже оставила это понятие и, от­талкиваясь от него, ушла вперед.

2 Степанов Ю. С.

34 ВВОДНЫЕ СТАТЬИ

В) Ряды третьего рода — ментальные изоглос­сы в культуре.

Вернемся теперь к тому, чем мы закончили I раздел этой статьи — к методу художника А. Иванова.

Александр Иванов — художник, автор этих строк — исследователь, но работая каждый в своей области независимо друг от друга и даже в совершенно разные эпохи, они тем не менее, оказывается, имеют нечто общее в своем методе. Но ведь это «общее» — тоже факт культуры. И его нужно культурологически осознать.

Помимо данного, можно привести множество примеров. Георгий Флоровский, историк русского богословия, разделяет христиано-язы-ческое двоеверие на Руси на две культуры — «дневную» и «ночную», но такое же противопоставление мы находим и в поэзии Тютчева (см. Двоеверие). Испанский художник Гойя, работавший в конце 18 — нач. 19 в. (1746-1828) и русский художник Борис Кустодиев (1878—1927), а также и писатель Андрей Белый, современник и друг Кустодиева, одинаково представляют себе «ужас» в виде огромной страшной фигуры человекоподобного существа (у Кустодиева — скеле­та), возвышающейся над горами, домами, обычными людьми... Русский Достоевский и датчанин Кьеркегор одинаково переживают отпадение человека от Бога, «грех», как мучительную тоску, наподо­бие задыхания в тесной темной комнате... (см. Страх, Тоска). И т. д., и т. п.

Все эти сходства и совпадения, не основанные на каком-либо лич­ном знакомстве или знании, составляют между тем «тонкую ткань» культуры. Мы выделяем их под названием ментальные изо­глоссы. (Термин «изоглосса» заимствован из обычной работы линг­вистов, он означает линию на географической карте, соединяющую — поверх административных границ — пункты с одинаковыми явлениями в языке, — одинаковые слова, одинаковые фонетические явления, и т. п. Например, в русском языке две разные изоглоссы —- «невестка» и «сноха» для одного понятия «жена сына»; также две разные — «клу­ня» и «рига», и т. п.)

Г) Идея «масштаба» в истории культуры. Рассмат­ривая «ряды» — прежде всего, разумеется, материальных вещей — мы не можем не заметить, что их сравниваемые звенья имеют разные раз­меры, — в самом прямом физическом смысле. Кресло — предмет су­щественно иной величины, чем особняк или браслет; двоеверие на Ру­си — концептуальное явление иного масштаба, чем образы «дня» и «ночи» у Тютчева. Тем не менее мы сополагаем их в ряд и рассматри­ваем как предметы или одного «стиля» или одной «изоглоссы». В тра­диционной истории искусств это кажется — и справедливо — вполне естественным и не вызывает никаких особых размышлений. Но в исто­рии культуры как в целом такой процесс сравнения приобретает огром­ные, невиданные в традиционном искусствоведении размеры, а вместе с этим требует выхода за пределы частных случаев (подобных только что проиллюстрированным) и само понятие масштаба. Понятие «масш­таба» должно быть обобщено.

КУЛЬТУРА -i 35

Кажется, впервые шаг в этом направлении сделал знаменитый фран­цузский писатель, а в последние годы жизни и искусствовед, А н д p e Мальро (André Malraux, 1901-1976). Он выдвинул новую в исто­рии искусствоведения идею — «воображаемого музея» (le musée imaginaire): в настоящее время, справедливо полагает Мальро, каждый человек, благодаря новой технике репродукции — цветным фотогра­фиям, слайдам, простым и стереоскопическим, видеокассетам и т. п., может иметь перед собой практически все известные вообще в мире произведения искусства; каждый человек может их сопоставлять, срав­нивать, рассматривать одновременно и тем самым иметь свой «вообра­жаемый музей». Однако такой музей, по сравнению с обычным, приоб­ретает некоторые особые качества, которые сразу даже трудно оценить как достоинства или как недостатки. Одно, может быть главное, из та­ких качеств — нивелировка масштабов. В обычном музее мы, без вся­кой специальной концентрации внимания, легко различаем масштабы предметов, и, скажем, каменную печатку размером с наперсток не срав­ниваем с колонной. В «воображаемом музее», наоборот, какая-нибудь статуя Будды, высеченная из цельной скалы, выглядит — поскольку дело идет о фотографии — такой же, как терракотовая статуэтка из Танагры размером 5-30 см. Представим себе, — говорит Мальро, — что изображение на печатке увеличено, как это обычно и делается, и начинает сравниваться с барельефом на колонне; если они похожи, — возникает представление об их стилевом сходстве, — «фиктивный стиль». Это явление, конечно, отрицательное. Но такое же сопоставле­ние в других случаях может привести к подлинным открытиям. Репро­дукции бронзовых или золотых пластин, скажем, «скифского золота» или подобных, будучи расположенными над репродукциями романских барельефов, обнаруживают некоторое пластическое сходство, которое было подавлено несходством их масштабов. Ниже мы воспроизводим одно такое сопоставление А.Мальро (Malraux A. Les voix du silence P.: Gallimard, 1956, 20).

Мысль Мальро должна быть распространена за пределы искусства и обобщена. Мы сделаем это по двум линиям. Во-первых, укажем, что такие явления наблюдаются и в других областях культуры. Да, соб­ственно, это уже и сделано выше, и будет продолжено. Во-вторых, подчеркнем, что в самой культуре один и тот же— струк­турно — процесс в одной среде может протекать и завершаться, а в другой оказаться подавлен­ным в силу несходства и масштабов этих сред, а тем са­мым и в силу несходства масштабов самого процесса (как бы в силу различия в «масштабах экземпляров» одного и того же процесса).

Некоторые наблюдатели связывают крах плановой «социалистичес­кой» экономики в бывшем СССР с проблемой масштаба. Указывают, что еще в 1930-е гг. английский биолог Дж.Холдейн опубликовал примечательную работу «Быть нужного размера». В ней он, исходя из общих принципов физики, оценивал возможные размеры и другие ха­рактеристики животных; в заключение Холдейн писал: «Для биолога проблема социализма во многом выступает как проблема размера. Ярые социалисты желают управлять каждым народом как деловым

36

ВВОДНЫЕ СТАТЬИ

Два барельефа:

а) с пластинки «скифского золота»;

б) из стены романско­ го собора (Франция). (Из кн.: A.Malraux. Les Voix du Silence. Paris: NRF, 1951,

p. 20.)

предприятием. Я не думаю, что Генри Форд встретился бы с большими трудностями при управлении Андоррой или Люксембургом на социа­листической основе. В его платежных ведомостях уже сейчас числится больше людей, чем население этих стран. Если мы найдем несколько Фордов, то можно допустить существование синдиката, который заста­вит приносить доход компании «Бельгия Лимитед» или «Дания Ин-корпорейтед». В самых крупных государствах, очевидно, возможна на­ционализация отдельных отраслей промышленности. Но представить себе полную социализацию Британской империи или Соединенных Штатов я нахожу не более легким, чем кувыркание слонов или прыж­ки гиппопотамов через препятствия». Считают, что подобное рассужде­ние было бы не чуждо Анд. Дм. Сахарову (Смондырев М. «Но косты­лями не стану я вам». — «Коммунист», № 14, 1990, с. 81 [О жизни и идеях А.Д.Сахарова]).

Д) Сужающиеся и расширяющиеся процессы. Идея «масштаба» связана еще и с динамикой процессов, происходящих в сфере культуры. Кроме статичных явлений, целесообразно выделить два типа процессов — расширяющиеся и сужающиеся. Социальная ре-

культура ' ÎS7.·

акция на эти два типа процессов различна.

Первоначально это явление было подмечено на материале языка (см. «Русский язык и советское общество. Социолого-лингвистическое исследования». Колл. авторов под ред. М.В.Панова. Т. 1. Лексика. М., 1968, с. 133). Обследовались слова с ярко выраженной стилисти­ческой окраской; оказалось, что если сфера употребления такого слова сужается, то процесс остается самими говорящими незамеченным, неосознанным и во всяком случае не вызывает никакой социальной ре­акции. Пример — слово писание, официально-книжное, еще в 1930-е гг. употреблялось как синоним письмо {Получил ваше писание) и как на­именование Священного Писания; затем сфера его употребления сужа­ется — только в уничижительном смысле (и, конечно, остается как термин в сочетании Св. Писание) — Ну, где тут ваше писание?; дру­гой пример — господин, госпожа стали употребляться только в обраще­нии к иностранцам, — все эти процессы не вызвали никакой социаль­ной реакции. Напротив, если сфера стилистически отмеченного слова расширяется, то это всеми замечается и вызывает общественную реак­цию, часто резко отрицательную. Так, произошло, например, со сло­вом женщина: когда оно стало употребляться как обращение на людях (Женщина, ваша очередь подходит!), то реакция была и остается резко негативной. В таких случаях обычно говорят о «порче языка» или о «порче нравов», или о порче того и другого одновременно. Еще более ярко в аналогичном случае со словом мужчина (как обращение, до се­редины века оно применялось обычно только в среде проституток — Мужчина, угостите папироской!).

Аналогичные процессы протекают и в материальных рядах. Так, су­жение сферы смокингов до особой узкой среды — дипломатические приемы, дирижер на эстраде и т. п. — не вызывает никакого протеста (никто не защищает «смокинги или фраки, выходящие из употребле­ния»). Между тем симметричный, но противоположно направленный, т. е. расширяющийся, процесс (например, появление женщин «кавказ­ской национальности» в общественных местах в домашних туфлях) вы­зывает общественную реакцию непринятия.

Е) Предыдущее наблюдение подвело нас к новому явлению в облас­ти культуры — группам рейтинга. Этим термином мы обозна­чаем группы концептов, или отдельные концепты, различающиеся ме­рой социального престижа или важности. Явление это еще очень плохо изучено, но оно, несомненно, существенно. Ввиду плохой изученности мы ограничимся только теми его чертами, которые необходимы нам для составления нашего словаря.

Прежде всего, очевидно, что социальный престиж и социальная важность — не одно и то же: быть богатым и здоровым — «престиж­но» в прямом смысле слова; быть бедным и больным — «непрестиж­но»; в социальном смысле престижности у этих двух групп концептов разный рейтинг — у первой более высокий, чем у второй. Но в смысле социальной важности концепты «богатый» и «бедный», «здоровый, здоровье» и «больной, болезнь» — имеют примерно одинаковый рей­тинг, а, может быть, даже вторая группа — более высокий рейтинг,