Вопрос 31. Публицистические произведения XV - XVII вв. : Домострой, сочинения и. Пересветова, переписка а. Курбского, труды г. Котошихина и ю. Крижанича, сатирические повести XVII в..

3. Домострой (Найденова Л.П. «Мир русского человека 16-17 веков по Домострою и памятникам права, М. 2003 год).

Домострой это памятник русской литературы 16 века, который является сборником правил, советов, наставлений по всем направлениям жизни человека и семьи, включая общественные, семейные, хозяйственные и духовные вопросы. Слово домострой восходит к греческому слову экономика.

Источники Домостроя:

Его текст формировался постепенно. В частности он основывается на известных духовных сборниках: Златоуст, Золотая цепь, Пчела, Измарагд. Также используются обиходники, епитимийнки, западноевропейский Домострой и различные поучения.

Редакции Домостроя:

Этот памятник известен в трех основных редакциях. Впервые он был издан Дмитрием Голохвастовым в 1849 году. Первая редакция Домостроя появилась в Великом Новгороде в конце 15 – начале 16 века. Вторая версия сложилась в эпоху Ивана Грозного в середине 16 века. Возможным автором этого произведения считается Сильвестр – духовник Ивана Грозного. В частности Сильвестр известен как автор жития Святой княгини Ольги и поучением сыну. Третья редакция Домостроя была составлена иеромонахом Московского Чудова монастыря Карионом Истоминым в 17 веке.

Структура Домостроя:

Первая часть «О духовном строении»: како веровати и како царя чтите. Вторая часть «О мирском строении». Третья часть «О домовном строении» - о ведении хозяйства. Так же к основному тексту во второй редакции добавлено послание Сильвестра сыну Анфиму. Домострой имеет традиционную для средневековья трехчастную структуру, которая воспроизводит «устроение человека» (дух, душа и тело). В этом произведении можно увидеть и иную трехчастную композицию – небо, государство, дом. Вера и духовная жизнь человека: вера по Домострою должна пронизывать всю жизнь человека. Каждое дело должно начинаться и заканчиваться молитвой. Большое значение придавалось службе, постам, духовному наставнику. Человек должен служить Богу не только постом и молитвой, но и другим своим делом. Царь: устройство божественное проецируется на государство и семью. Поэтому царя, как и Бога, необходимо почитать, ему служить верой и правдой, повиноваться и молиться о его здравии. Домострой был адресован самым широким слоям населения, кто имел свой дом и хозяйство. В 17 веке он имел основное хождение в среде дворянства, духовенства и городских слоев. Хозяин имеет в своем распоряжении штат слуг. Он должен быть милостив к слугам, должен обучать всяким рукоделиям, в тоже время слуги должны быть довольны тем, что им дается. Семейные отношения: Домострой требовал от женщины чистоты, послушания, умения угодить мужу, хорошо устроить дом, вести домашний порядок, следить за слугами, знать всякое рукоделие. Также она играла роль заступницы за детей и слуг перед хозяином и отвечала за благотворительность. Домострой предостерегает против опасных сношений с внешним миром, а также говорит об умеренности и осторожности во всем. Воспитание детей: Сильвестр, обращаясь к родителям, ставил на первое место нравственное воспитание детей. На второе место он выносил задачу обучения детей ведению домашнего хозяйства. И лишь на третьем месте стояло обучение грамоте и книжным наукам. Воспитание было основано на строгом отношении к детям и телесных наказаниях. Ведение хозяйства: Домострой продолжает основные положения трудовой этики. Труд является деятельностью во славу Божию и путем, к спасению души. При этом богатство является не самоцелью, а средством спасения через содержание своей семьи, слуг, помощь своим людям. Также Домострой предлагал правила торговой этики. Также он развивал труд мужской и труд женский. Женщине принадлежало внутреннее пространство – дом, мужчине внешнее пространство – поле (служба, торговля, работа на земле). Женщина должна была знать все виды домашней работы. Домострой учил бережливости. Домострой был дополнен памятниками народной культуры: свадебный чин, надзиратель (энциклопедия с/х), лечебник и праздник.

Домострой являлся энциклопедией семейной жизни, домашним обычаем хозяйствования. Его традиции дожили до 19 века. Они сохранялись в среде духовенства, купечества, среди старообрядцев, в среде богатых крестьян. В настоящее время Домострой является ценным источником, который дает информацию о менталитете, об укладе жизни в 16-17 веках.

Пересветов Иван Семенович (XVI в.), писатель, публицист, «королевский дворянин» Великого княжества Литовского. Служил литовским и молдавским государям; ок. 1539 выехал в Россию. В 1549 передал царю Ивану IV свои сочинения. В списках сохранились произведения Пересветова «Сказание о книгах», «Сказание о Магмет-салтане», «Сказание о царе Константине», «Первое и второе предсказания философов и докторов», Малая и Большая челобитные и его переделка «Повести о взятии Царьграда турками» Нестора-Искандера. В них он развивал свою концепцию государственной власти: основа державы – «правда» (справедливость), а «коли правды нет, то и всего нет». Пересветов призывал царя опираться на «воинников», награждая их по заслугам, а не по знатности рода; перевести все должностные лица с «кормлений» на государево содержание, строго наблюдая за честным исполнением ими своих обязанностей и жестоко карая за «воровство»; отказаться от закабаления и всяких форм полного порабощения (подневольные люди суть плохие воины). Видя истинный долг христианского государя в борьбе в «неверными», писатель призывал Ивана IV к покорению Казани.

Выступал за сильную самодержавную власть, создание постоянного войска. Защищал интересы неродовитого дворянства.

Сочинения Пересветова направлены против вельмож, которых он обвиняет во всех недостатках, царящих на Руси. Вельможи, утверждает он, не служат государю, сами не трудятся и порабощают население. Рабство является большим злом в государстве, т.к. оно влечет за собой «… всему царству оскужение великое…». Вельможи, однако, не думают об этих последствиях, они заинтересованы только в личном обогащении, в увеличении роскоши.

Пересветов считал необходимым навести порядок в финансовых делах государства. Он требует централизации доходов, чтобы «… со всего царства своего доходы себе в казну имати…» и предлагает ряд мер для обеспечения их роста. В частности, освободить людей, «которыя у велмож царевых в неволе были», ликвидировать наместничество, кормление, упорядочить налоговую систему путем отделения функций судей от функций сборщиков налогов и провести ряд др. реформ.

Пересветов, стремясь обеспечить прирост доходов в казну, рассматривал это не как самоцель, а как необходимое условие перевода всех воинов и чиновников на жалованье. При этом он подчеркивал, что получаемое жалованье должно обеспечивать известный материальный уровень жизни лицам, состоящим на государственной службе.

Пересветов был сторонником регулирования потребительских цен. Он выступал за то, чтобы «царь установил цену товара» и требовал жестокой кары за отступление от нее.

Пересветов отстаивал натуральное хозяйство, он выражал интересы служилых землевладельцев, которых противопоставлял вельможам. Пересветов предлагал установить такой порядок, при котором нельзя было бы «… прикабаливати, ни прихолопити, а служити …добровольно». С уничтожением кабального и полного холопства, а также с централизацией финансов Пересветов связывал создание сильного войска. С этой же целью он предлагал уничтожить местничество в армии и требовал, чтобы служебное положение «воинников» определялось не знатностью рода и богатством, а личными достоинствами.

Переписка князя Андрея Михайловича Курбского с царем Иваном Грозным принадлежит к числу самых известных памятников древнерусской литературы. История этой переписки вкратце такова. В апреле 1564 г. царский воевода князь A. М. Курбский бежал под покровом ночи в сопровождении верных ему слуг из новоприсоединенного к Русскому государству ливонского города Юрьева в соседний ливонский город Вольмар, принадлежавший в это время польскому королю Сигизмунду II Августу. Поводом для поспешного бегства послужили полученные Курбским сведения о готовящейся над ним царской расправе. А. М. Курбский — потомок владетельных ярославских князей, был не только видным военачальником Ивана Грозного; сражавшийся под Казанью и в Ливонии, он был также одним из влиятельных государственных деятелей этого времени и был близок к кругу самых близких к царю лиц, которых он впоследствии назвал «Избранной радой». В начале 60-х гг. XVI в. после падения «Избранной рады» многие из близких сподвижников царя были подвергнуты опалам и репрессиям. В этих условиях ожидал жестокого наказания и Курбский, и тревоги его не были лишены некоторых оснований. Уже само назначение Курбского воеводой (наместником) в «дальноконный» Юрьев после победоносного похода русской армии на Полоцк 1562—1563 гг., в котором он командовал сторожевым полком, могло рассматриваться как предвестие грядущей расправы над ним. Курбский стал вести тайные переговоры с литовцами с целью своего возможного перехода на службу к польскому королю. Бежав в Вольмар, Курбский обратился к Ивану IV с обличительным посланием, в котором обвинил русского царя в неслыханных гонениях, муках и казнях бояр и воевод, покоривших ему «прегордые царства» и завоевавших «претвердые грады». Иван Грозный, получив обличительное письмо от изменившего ему боярина, не мог удержаться от резкого пространного ответа «государеву изменнику». Так было положено начало знаменитой полемической переписке. Послания обоих политических противников были написаны с конкретными публицистическими целями. Всего известно два послания Ивана Грозного и три послания Курбского царю.

Переписка Ивана Грозного с Курбским не дошла до нас ни в автографах, ни в современных ей списках. Обстоятельство это (довольно обычное, когда речь идет о древнерусских памятниках) легко объяснимо: послания Курбского были сугубо недозволенной литературой — только первое из них, написанное в обстановке острой общественной борьбы накануне опричнины, смогло (как и послания Курбского другим адресатам, также направленные против царя) дойти до русских читателей; остальные два его послания Ивану IV едва ли могли быть известны на Московской Руси до XVII в. Первое послание Ивана Грозного, предназначенное для противодействия посланию Курбского 1564 г., имело лишь кратковременное распространение; вскоре оно совершенно устарело. Еще более коротким было существование Второго послания царя Курбскому 1577 г.: написанное в разгар военных успехов в Ливонии — как наиболее бесспорное доказательство благоволения «Божией судьбы» Ивану IV — оно обращалось в страшное оружие против царя, стоило только «Божией судьбе» повернуться в иную сторону и военным успехам смениться неудачами. Послания Курбского и Ивана IV, не долго служившие памятниками живой политической пропаганды, тем не менее были известны современникам и нашли отражение в подлинных документах XVI в.[1] Послания антагонистов сохранились до нашего времени в рукописной традиции в нескольких редакциях. Впервые эти памятники были опубликованы Н. Г. Устряловым[2], а вслед за ним Г. 3. Кунцевичем[3]. В 1951 г. были найдены, изучены и опубликованы древнейшие версии первых посланий Ивана Грозного и Курбского, дошедшие в списках 20-х гг. XVII в.[4] Наиболее полное издание и текстологическое исследование посланий Курбского и Грозного были предприняты в недавнее время.[5] Однако из поля зрения новейших исследователей и издателей Переписки выпал, к сожалению, самый ранний список Первого послания Курбского Ивану Грозному, который сохранился в составе сборника РНБконца XVI—начала XVII в., принадлежавшего ранее странствующему соловецкому иноку-клирошанину Ионе. Этот список послания был разыскан в 1986 г. и опубликован в 1987 г. московским историком и археографом Б. Н. Морозовым[6].

КОТОШИХИН. При довольно исключительных обстоятельствах предпринят был при том же царе другой русский опыт изображения московских порядков в их недостатках. Григорий Котошихин служил подьячим Посольского приказа, или младшим секретарем в министерстве иностранных дел, исполнял неважные дипломатические поручения, потерпел напраслины, в 1660 г. за ошибку в титуле государя был бит батогами. Во вторую польскую войну, прикомандированный к армии кн. Юрия Долгорукого, он не согласился исполнить незаконные требования главнокомандующего и, убегая от его мести, в 1664 г. бежал в Польшу, побывал в Германии и потом попал в Стокгольм. Несходство заграничных порядков с отечественными, поразившее его во время странствований, внушило ему мысль описать состояние Московского государства. Шведский канцлер граф Магнус де ла Гарди оценил ум и опытность Селицкого, как назвал себя Котошихин за границей, и поощрял его в начатом труде, который и был так хорошо исполнен, что стал одним из важнейших русско-исторических памятников XVII в. Но Котошихин дурно кончил. В Стокгольме он прожил около полутора года, перешел в протестантство, слишком подружился с женою хозяина, у которого жил на квартире, чем возбудил подозрение мужа, и в ссоре убил его, за что сложил голову на плахе. Шведский переводчик его сочинения называет автора человеком ума несравненного. Это сочинение в прошлом столетии было найдено в Упсале одним русским профессором и издано в 1841 г. В 13 главах, на которые оно разделено, описываются быт московского царского двора, состав придворного класса, порядок дипломатических сношений Московского государства с иноземными, устройство центрального управления, войско, городское торговое и сельское население и, наконец, домашний быт высшего московского общества. Котошихин мало рассуждает, больше описывает отечественные порядки простым, ясным и точным приказным языком. Однако у него всюду сквозит пренебрежительный взгляд на покинутое отечество, и такое отношение к нему служит темным фоном, на котором Котошихин рисует, по-видимому, беспристрастную картину русской жизни. Впрочем, у него иногда прорываются и прямые суждения, все неблагосклонные, обличающие много крупных недостатков в быту и нравах московских людей. Котошихин осуждает в них "небогобоязненную натуру", спесь, наклонность к обману, больше всего невежество. Русские люди, пишет он, "породою своею спесивы и необычайны (непривычны) ко всякому делу, понеже в государстве своем научения никакого доброго не имеют и не приемлют кроме спесивства и бесстыдства и ненависти и неправды для науки и обычая (обхождения с людьми) в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую, начали б свою веру отменять (бросать) и приставать к иным и о возвращении к домом своим и к сродичам никакого бы попечения не имели и не мыслили". Котошихин рисует карикатурную картинку заседаний Боярской думы, где бояре, "брады своя уставя", на вопросы царя ничего не отвечают, ни в чем доброго совета дать ему не могут, "потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные" Котошихин мрачно изображает и семейный быт русских. Кто держится мнения, будто древняя Русь при всех своих политических и гражданских недочетах сумела с помощью церковных правил и домостроев выработать крепкую юридически и нравственно семью, для того камнем преткновения ложится последняя глава сочинения Котошихина "О житии бояр и думных и ближних и иных чинов людей". Бесстрастно изображены здесь произвол родителей над детьми, цинизм брачного сватовства и сговора, непристойность свадебного обряда, грубые обманы со стороны родителей неудачной дочери с целью как-нибудь сбыть с рук плохой товар, тяжбы, возникавшие из этого, битье и насильственное пострижение нелюбимых жен, отравы жен мужьями и мужей женами, бездушное формальное вмешательство церковных властей в семейные дрязги. Мрачная картина семейного быта испугала самого автора, и он заканчивает свое простое и бесстрастное изображение возбужденным восклицанием: "Благоразумный читатель! не удивляйся сему: истинная есть тому правда, что во всем свете нигде такого на девки обманства нет, яко в Московском государстве; а такого у них обычая не повелось, как в иных государствах, смотрити и уговариватися временем с невестою самому"

 ЮРИЙ КРИЖАНИЧ. Суждение русского человека, покинувшего свое отечество, любопытно сопоставить со впечатлениями пришлого наблюдателя, приехавшего в Россию с надеждой найти в ней второе отечество. Хорват, католик и патер Юрий Крижанич был человек с довольно разносторонним образованием, немного философ и богослов, немного политико-эконом, большой филолог и больше всего патриот, точнее, горячий панславист, потому что истинным отечеством для него было не какое-либо исторически известное государство, а объединенное славянство, т. е. чистая политическая мечта, носившаяся где-то вне истории. Родившись подданным турецкого султана, он бедным сиротой вывезен был в Италию, получил духовно-семинарское образование в Загребе, Вене и Болонье и, наконец, поступил в римскую коллегию св. Афанасия, в которой римская Конгрегация для распространения веры (de propaganda fide) вырабатывала специальных мастеров-миссионеров для схизматиков православного Востока. Крижанич предназначался, как славянин, для Московии. Его и самого тянуло в эту далекую страну; он собирает о ней сведения, представляет Конгрегации замысловатые планы ее обращения. Но у него была своя затаенная мысль: миссионерский энтузиазм служил бедному студенту-славянину лишь средством заручиться материальной поддержкой со стороны Конгрегации. Он и считал москвитян не еретиками или схизматиками от суемудрия, а просто христианами, заблуждающимися по невежеству, по простоте душевной. Рано стал он думать и глубоко скорбеть о бедственном положении разбитого и порабощенного славянства, и надобно отдать честь политической сообразительности Крижанича: он угадывал верный путь к объединению славян. Чтобы людям сойтись друг с другом, им надобно прежде всего понимать друг друга, а в этом мешает славянам их разноязычие. И вот Крижанич еще в латинской школе старается не забыть родного языка славянского, старательно изучает его, чтобы достигнуть в нем красноречия, суетится и хлопочет очистить его от примесей, от местной порчи, так переработать его, чтобы он был понятен всем славянам, для того задумывает и пишет грамматики, словари, филологические трактаты. И другая, только более смелая догадка принадлежит ему: объединение всеразбитого славянства надобно было повести из какого-либо политического центра, а такого центра тогда еще не было налицо, он не успел еще обозначиться, стать историческим фактом, не был даже политическим чаянием для одних и пугалом для других, как стал позднее. И эту загадку чутко разгадал Крижанич. Он, хорват и католик, искал этого будущего славянского центра не в Вене, не в Праге, даже не в Варшаве, а в православной по вере и в татарской по мнению Европы Москве. Над этим можно было смеяться в XVII в., можно, пожалуй, улыбаться и теперь; но между тогдашним и нашим временем были моменты, когда этого трудно было не ценить. Как будущий центр славянства, Крижанич и называет Россию своим вторым отечеством, хотя у него не было и первого, а была только турецкая родина. Как он угадывал этот центр, чутьем ли возбужденного патриота-энтузиаста или размышлением политика, сказать трудно. Как бы то ни было, он не усидел в Риме, где Конгрегация засадила его за полемику с греческой схизмой, и в 1659 г. самовольно уехал в Москву. Здесь римско-апостолическая затея, разумеется, была покинута; пришлось смолчать и о своем патерстве, с которым бы его и не пустили в Москву, и он был принят просто как "выходец-сербенин Юрий Иванович" наряду с другими иноземцами, приезжавшими на государеву службу. Чтобы создать себе прочное служебное положение в Москве, он предлагал царю разнообразные услуги: вызывался быть московским и всеславянским публицистом, царским библиотекарем, написать правдивую историю Московского царства и всего народа славянского в звании царского "историка-летописца"; но его оставили с жалованьем до 1 1/2, а потом до 3 рублей в день на наши деньги при его любимой работе над славянской грамматикой и лексиконом: он ведь и ехал в Москву с мыслью повести там дело лингвистического и литературного объединения славянства. Он сам признавался, что ему со своей мыслью о всеславянском языке, кроме Москвы, и некуда было деваться, потому что с детства он все свое сердце отдал на одно дело, на исправление "нашего искаженного, точнее, погибшего языка, на украшение своего и всенародного ума". В одном сочинении он пишет: "Меня называют скитальцем, бродягой; это неправда: я пришел к царю моего племени, пришел к своему народу, в свое отечество, в страну, где единственно мои труды могут иметь употребление и принести пользу, где могут иметь цену и сбыт мои товары - разумею словари, грамматики, переводы". Но через год с небольшим неизвестно за что его сослали в Тобольск, где он пробыл 15 лет. Ссылка, впрочем, только помогла его учено-литературной производительности: вместе с достаточным содержанием ему предоставлен был в Тобольске полный досуг, которым он даже сам тяготился, жалуясь, что ему никакой работы не дают, а кормят хорошо, словно скотину на убой. В Сибири он много писал, там написал и свою славянскую грамматику, о которой так много хлопотал, над которой он, по его словам, думал и работал 22 года. Царь Федор воротил Юрия в Москву, где он выпросился "в свою землю", уже не скрывая своего вероисповедания и сана каноника, "попа стриженого", как объяснили это слово в Москве, и в 1677 г. покинул свое названное отечество.