Вопросы

1. Как вы думаете, почему Кассирер называет человека своеобразной и символической системой?

2. Как понимает Кассирер рациональность?

4. Архетип — символ — культура

Юнг К. Г. К пониманию психологии архетипа младенца // Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. — М: Политиздат, 1991. — С. 119-124.

В новейшее время опять-таки именно медицинская психология без всяких философских предпосылок приблизилась к проблеме бессознательного. Это произошло, в частности, применительно к психологии сновидения, которая составляет настоящую terra intermedia между нормальной и патологической психологией. В сновидении, так же как и в продуктах психоза, возникают бесчисленные соответствия, параллели которым можно подыскать исключительно среди мифологических комбинаций идей (или иногда в особого рода поэтических произведениях, которые нередко отмечены не всегда осознанными заимствованиями из мифов). Если бы при основательных изысканиях на современном уровне выяснилось, что в большинстве подобных случаев дело идет попросту о забытых знаниях, тогда врач никак не стал бы брать на себя труд дальнейших исследований относительно индивидуальных и коллективных параллелей. Однако не деле и в действительности типические мифологемы выявляются как раз у индивидов, в случае которых подобные знания исключены и даже опосредованное влияние с какой-либо вероятностью известных религиозных представлений или оборотов обиходного языка было невозможным. Такие факты вынуждают нас предположить, что дело идет об «автохронном» возвращении вне всякой традиции, а следовательно, что существуют «мифообразующие» структурные элементы бессознательной психеи.

В случае этих продуктов дело никогда не идет об оформленных мифах (за очень редкими исключениями), но скорее о составных частях мифов, которые по причине своей типической природы могут быть обозначены как «мотивы», «первообразы», «типы», или (как я их назвал) как «архетипы». Архетип младенца — отличный пример. В настоящее время можно, пожалуй, выставить положение, что архетипы выявляются, с одной стороны, в мифах и сказках, с другой — в сновидениях и в бредовых фантазиях при психозах. Правда, medium, которое их объемлет, в первом случае оказывается упорядоченной и по большей части непосредственно ясной смысловой связью, а в последнем, напротив, — по большей части невразумительной, иррациональной последовательностью образов, которую приходится характеризовать как безумную, но которая, впрочем, не лишена потаенного смыслового сцепления. У индивида архетипы предстают как непроизвольные выявления бессознательных процессов, о существовании и смысле которых возможно умозаключать лишь косвенным образом; в мифе, напротив, дело идет о традиционных образованиях по большей части неизмеримой древности. Они уходят своими корнями в примитивный первозданный мир с духовными предпосылками и обусловленностями, которые мы можем наблюдать еще и сегодня у оставшихся примитивных народов. Мифы на этой ступени представляют собой, как правило, племенное учение, которое передается из уст в уста от поколения к поколению. Между тем примитивное духовное состояние отличается от цивилизованного прежде всего тем, что сознание in puncto протяженности и интенсивности развито гораздо меньше. Такие функции, как мышление, воля и т. п., еще не дифференцированы, но пребывают в досознательном состоянии, что, в частности, при мышлении проявляется в том, что человек не мыслит сознательно, но мысли приходят к нему. Примитивный человек не может утверждать, что он думает, но «в нем думается». Спонтанность мыслительного акта казуально зависит не от его сознания, но от его бессознательного. Проявления бессознательного с его архетипами отовсюду прорываются в его сознание, и мифический мир предков, например адийра или бугари австралийцев, оказывается сферой существования, равной материальной природе, если не превосходящей ее. Из его бессознательного говорит не мир, каким мы его знаем, но неведомый мир психеи, о котором мы знаем, что он лишь отчасти отражает наш эмпирический мир и что он наряду с этим и сам со своей стороны формирует как раз этот последний в соответствии с психическими предпосылками. Архетип едва ли рождается из физических фактов, скорее он отражает то, как душа переживает физические факты, причем она (душа) подчас доходит до такого самоуправства, что отрицает очевидную действительность и выставляет издевающиеся над этой действительностью утверждения.

Примитивный склад духа не измышляет мифы, но их переживает. Мифы изначально суть выявления досознательной души, непроизвольные высказывания о бессознательных душевных событиях; они менее всего представляют собой аллегории физических процессов. Такие аллегории были бы праздной игрой ненаучного интеллекта. Мифы же имеют жизненное значение. Они не только представляют, но и осуществляют душевную жизнь примитивного племени, которая, потеряв завещанное предками мифическое достояние, немедленно распадается и гибнет, как человек, который потерял бы свою душу. Мифология племени — это его живая религия; религия же есть жизненное отношение к душевным процессам, которые не зависят от сознания, но протекают вдали от него, во мраке душевных потаенностей. Правда, многие среди этих бессознательных процессов рождаются из косвенных импульсов сознания, но никогда — по сознательному произволу. Остальные, по-видимому, возникают спонтанно, т. е. без видимых причин в сознании.

Современная психология трактует продукты бессознательного творчества фантазии как самоизображение процессов в бессознательном или как высказывания бессознательной психеи о себе самой. Различаются две категории таких продуктов. Во-первых, фантазии (включая сновидения) имперсонального характера, которые очевидным образом восходят к личным переживаниям, забытым или вытесненным из сознания, и соответственно могут без остатка быть объяснены из индивидуальной истории болезни. Во-вторых, фантазии (включая сновидения) имперсонального характера, которые не восходят к переживаниям индивидуальной предыстории и соответственно не поддаются объяснению из лично благоприобретенного. Эти построения фантазии вне всякого сомнения имеют свои ближайшие аналоги в мифологических типах. Поэтому приходится предположить, что они отвечают известным коллективным (и внеличным) структурным элементам человеческой души вообще и передаются по наследству, подобно морфологическим элементам человеческого тела. Хотя традиции и распространение мифологических мотивов посредством миграции сохраняют свои права, однако же имеются, как уже говорилось выше, чрезвычайно многочисленные случаи, которые не могут быть объяснены подобным происхождением, но требуют принятия возможности некого «автохронного» выявления. Эти случаи столь часты, что невозможно уклониться от того, чтобы допустить существование коллективного нижнего слоя душевной жизни. Я обозначил это бессознательное как коллективное бессознательное.

Продукты этой второй категории до такой степени походят на мифы и сказки, что необходимо признать их родство с последними. Потому вполне можно представить себе, что оба вида типов — и мифологические, и индивидуальные, — возникают при одних и тех же предпосылках. Как уже упоминалось, фантастические продукты второй категории (как, вообще говоря, и первой) возникают в таком состоянии, когда интенсивность сознания понижена (при сновидениях, в бреду, при снах наяву, видениях и т. п.). В подобных состояниях сосредоточенное сознание и исходящее от него сдерживание всего, что содержится в бессознательном, устранены, и из последнего доселе бессознательный материал устремляется, как через распахнутые двери, в пространство сознания. Такой род возникновения есть для этих продуктов всеобщее правило.

Пониженная интенсивность сознания и отсутствие сосредоточенности и внимательности, «abaissement du niveau mental» (П. Жане) довольно точно соответствуют примитивному состоянию сознания, в котором приходится усматривать истоки мифотворчества. Поэтому весьма вероятно, что и мифологические архетипы вышли на свет божий точно таким же образом, каким и ныне осуществляются индивидуальные выявления архетипических структур.

Методическое правило, которым руководствуется психология при исследовании продуктов бессознательного, гласит: феномены архетипической природы выявляют процессы, происходящие в коллективном бессознательном. Потому они соотносятся не с чем-либо сознательным или вошедшим в сознание, но с бессознательным в самой своей сущности. Отсюда следует, что в конечном счете вообще невозможно выяснить то, с чем они соотносятся. Каждое толкование остается по необходимости при «как если бы». Окончательное, глубинное значение можно охарактеризовать лишь описательно. И все же уже чисто описательная характеристика означает существенное продвижение в познании структуры психеи, которая существовала еще тогда, когда не было единства личности (последнее и у современных дикарей — весьма хрупкое достояние) и вообще не было сознания. Это досознательное состояние можно наблюдать и в раннем детстве, и как раз сновидения этого периода нередко выводят на свет божий особенно примечательные архетипические мотивы.

Если мы будем исходить из вышеозначенного правила, то сам собой исчезает вопрос, соотносится ли миф с солнцем или луной, с отцом или матерью, с сексуальностью, с огнем или с водой, но речь будет идти только об описании и приближенной характеристике бессознательного глубинного значения. Смысл этого ядра не был и никогда не будет осознан. Он подлежал и подлежит впредь лишь толкованиям, причем каждое толкование, которое до некоторой степени подходило к сокровенному смыслу (или — с точки зрения научного интеллекта — к бессмыслице, что в конце концов значения не имеет), неизменно выставляло притязания не только на абсолютную истинность и значимость, но одновременно также на благоговение и религиозное почитание. Архетипы были и остаются душевными жизненными силами, которые требуют, чтобы их принимали всерьез, и которые самыми необычными способами обеспечивают уважение к себе. Они всегда были источниками защиты и спасения, и непочтительное обращение с ними вызывает хорошо известные по психологии дикарей «perlis of the soul». Дело в том, что они к тому же умеют безошибочно вызывать неврозы или даже психозы, причем ведут себя в точности так, как подвергшиеся небрежному или дурному обращению телесные органы или функциональные системы органов.

Что бы не содержалось в архетипическом феномене, при ближайшем рассмотрении это содержание оказывается словесным уподоблением. Говорит ли архетип о солнце и отождествляет с ним льва, царя, охраняемое драконом сокровище или жизненную силу человека, его «силу здоровья», в действительности дело идет ни о том, ни о другом, но о неизвестном третьем, которое с большим или меньшим успехом может быть выражено через все эти уподобления, но остается — что интеллект всегда будет воспринимать как оскорбление себе — не поддающимся познанию и формулированию. На этом основании научный интеллект все снова и снова впадает в просветительскую прыть и уповает раз и навсегда разделаться со всей этой нечистью. Именуются ли эти попытки эвгемеризмом, или христианской апологетикой, или просветительством в узком смысле слова, или позитивизмом, всякий раз за этим скрывается неожиданное переодевание мифа, которое по исконному священному образцу объявляет себя на сей раз окончательным познанием. В действительности от архетипических предпосылок невозможно избавиться законным путем, если вы не желаете накликать невроз, в такой же мере как вы не можете отделаться от вашего тела и его органов, не совершая самоубийства. Поскольку же нет возможности объявить архетипы несуществующими или еще как-либо обезвредить их, постольку каждая заново завоеванная ступень культурного усложнения сознания оказывается перед задачей: отыскать новое и отвечающее своему уровню истолкование архетипов, чтобы связать все еще присутствующую в нас жизнь прошедшего с современной жизнью, которая угрожает оторваться от первой. Если этого не происходит, то возникает беспочвенное, больше не соотнесенное с прошлым сознание, которое беспомощно поддается любым внушениям, т. е. практически подвержено психическими эпидемиям. Вместе с утраченным прошедшим, которое стало «невзрачным», обесцененным и уже не может вернуть себе ценность, оказывается утраченным и спаситель, ибо спаситель либо тождествен со стихией невзрачного, либо появляется из нее. Он рождается вновь и вновь в «метаморфозах божественных ликов» (Циглер) как бы предтеча или первенец нового поколения человеческого и появляется неожиданно на неправдоподобном месте (рождение из камня или из дерева, из бронзы, из воды и т. п.) и в двусмысленном облике (мальчик-с-пальчик, карлик-младенец, зверь и т. п.).

Этот архетип «младенца-бога» очень распространен и находится в теснейшем переплетении с другими мифологическими аспектами мотива младенца. Едва ли нужно напоминать о все еще живом мотиве «младенца Иисуса», который в легенде о св. Христофоре обнаруживает, в частности, типичный аспект «меньше малого и больше великого». В фольклоре мотив ребенка предстает в обликах карлика и эльфа как проявлений сокровенных сил природы. К этой сфере относится позднеантичная фигура anthroparion, металлического человечка, который вплоть до позднего средневековья, с одной стороны, одухотворял рудные шахты, с другой же стороны, персонифицировал алхимические металлы, и прежде всего возродившийся в совершенном образе меркурий (как Hermaphroditas, как filius sapientiae или как infans noster). Благодаря религиозному истолкованию «младенца» до нас дошли от средних веков некоторые свидетельства, которые указывают, что «младенец» был не только унаследованной по традиции фигурой, но и спонтанно переживаемым видением (в качестве так называемого «прорыва из бессознательного»). Я упомяну видение «нагого мальчика» у Мейстера Экхарта и сон брата Евстахия. Интересные сообщения о подобных спонтанных переживаниях встречаются и в английских рассказах о привидениях, где идет речь о видении некого «Radiant Boy», которого якобы видели на месте, где находятся руины римских времен. Его образ расценивается как недоброе предзнаменование. Пожалуй, можно подумать, что дело идет о фигуре «puer aeternus», которая в результате «метаморфозы ликов» стала зловещей, разделив, стало быть, судьбу античных и древнегерманских богов, которые все превратились в нечистых духов. Мистический характер переживания находит свое подтверждение и во второй части гетевского «Фауста», где Фауст сам пресуществляется в мальчика и вступает в «хор блаженных мальчиков» в качестве «куколки» доктора Мариануса.

В странной истории Бруно Гетца «Царство без пространства» выступает некоторое подобие «puer aeturnus», именуемое Фо (= Будда), с целыми хорами «проклятых» мальчиков со зловещим значением. (Современный материал лучше не подвергать истолкованию.) Я только упоминаю этот случай, чтобы указать на повсеместную жизненность этого архетипа.