3. Использование символов

Символисты не считали Лохвицкую «своей», хотя внешнему взгляду по­рой казалось, что ее манера ничем не отличается от манеры Брюсова, Бальмон­та, Гиппиус. Символика в ее поэзии, бесспорно, присутствует, но ее понимание символа существенно отличается от того, которое в теории и на практике про­возглашали ее современники.

Само греческое слово symbolon исконно обозначает предмет, разломлен­ный надвое - своего рода талисман, знак вечной дружбы и память о гостепри­имстве. Сложенные через много лет после разделения, эти знаки неоспоримо

В сборники не входило. Опубликовано в журнале «Север» (1892, № 13, с. 490).

свидетельствовали о бывшем некогда единстве. В соответствии со своей этимологией символ, в отличие от аллегории, не может претендовать на то, чтобы быть целым, но лишь указывает на другую, несомненную, реальность, хотя на практике символы и аллегории часто смешиваются. Символизм - прин­цип всякого религиозного искусства, в особенности развившийся в христиан­ском средневековье. Как народный языческий, так и христианский символизм объединяет одна общая черта: он носит объективный характер; «вторая поло­винка» символа известна, это такая же несомненная реальность, как та «пер­вая», которая зрима. Запутаться в символике можно, только не зная обусловив­шего ее культа. Так, например, в православной символике цветов золотой цвет облачений обозначает царственность Бога, властвующего миром, что является неизменным признаком, и отчего этот цвет является самым обычным, повсе­дневным; зеленый цвет - животворящую силу Святого Духа, сообщаемую под­вижникам, - отчего этот цвет используется в дни памяти преподобных; голу­бой - чистоту Пресвятой Девы Богородицы, - и этот цвет употребляется в бо­городичные праздники и т. д. Символ может быть и неоднозначным: так, крас­ный цвет - это символ власти, могущества, царственности (багряница - одежда царей), и в то же время - цвет мученической крови. Разница значений может подчеркиваться оттенками: ярко-красный, светящийся - это цвет «пасхальной радости», высшего воплощения царственной власти и могущества воскресшего Христа; темно-красный - это цвет пролившейся крови. Чем больше человек изучает культ, чем больше проникается религиозным миросозерцанием, тем понятнее ему символика, он сам начинает угадывать символы в явлениях окру­жающей природы.

Именно такого типа символизм мы встречаем в поэзии Лохвицкой: он обусловлен ее собственным религиозно-мистическим взглядом на мир и внима­тельным изучением существующих религиозных систем. Несмотря на свой ин­терес к нехристианской мистике, она, как правило, не выходила за пределы христианства и христианизированного славянского язычества. Несомненно, по­этесса серьезно интересовалась толкованиями сна. Образы, на первый взгляд случайные, на самом деле мотивированны глубоким знанием народной

вимиклиНжНимримобр азныйнряд ряд хотшотвниж wQui«Qua$a Unat asna»s ia»:

Как будто, вдруг, на странный бал

Попала я, казалось мне...

Так мрачно там оркестр играл,

Кружились пары, как во сне.

Жар... холод... лабиринт дверей...

- «Домой!» - молила я, - «скорей!»

Мы сели в сани: я и он,

Знакомый с давних мне времен... (I, 91) Сонник конца XIX в. дает толкование «бала» как болезни. Еще более ин­тересны «сани», - древнерусский символ смерти, упоминаемый, в частности, в поучении Владимира Мономаха.

Характерная черта народного символизма - это то, что он базируется на здоровом, неизвращенном нравственном чувстве. В сознании жителя северных широт, немыслим, к примеру, сологубовский символ солнца как источника зла, притом, что для обитателя пустыни теоретически такое толкование возможно, хотя тоже не безоговорочно.²⁵⁵ Характерно и то, что понимание символа устой­чиво и традиционно: например, христианин не может увидеть в цвете пасхаль­ных облачений символ пытки, если напоминание о цвете крови в них и присут­ствует, то только в смысле преодоления страданий на пути к радости.

²⁵³ Так, например, жестокость культа Молоха, сопровождавшегося человеческими жертвами, кос­венно указывает на то, что солнце понималось как существо довольно агрессивное и кровожадное, - но, вероятно, все же не «злое» в понимании человека нового время.

Символика представителей символизма конца XIX в. была порождена кризисом религиозного сознания. Религиозно-философские искания конца века направлены не на усвоение существующих истин, уже полученных в традици­онных религиях, а на выработку принципиально новой веры, приемлемой для человека с дефицитом религиозного чувства.

Устойчивые системы мировоззрения считаются распавшимися, и в символизме предпринимается попытка выстроить некое целое из обломков, вне какой-то определенной традиции. Символистам также свойственен интерес к символике разных культур, но толкование того или иного символа может быть произвольным, - более того, произвольному толкованию отдается предпочте­ние. Общедоступного ключа к пониманию символики нет, и сама общепонят­ность воспринимается как признак банальности. Нравственное чувство может быть извращенным и нередко именно извращенное чувство предпочтительно. Поэтому понимание символики значительно усложнено и образ мира у каждого автора свой. Только погружаясь в индивидуальный микрокосм поэта, идя его путем познания, читатель может стать сопричастным его образу видения. Путь этот, на первый взгляд заманчивый и плодотворный в смысле индивидуальных достижений, в качестве направления оказался тупиковым. Именно поэтому, притом, что и христианский, и народный языческий символизм существовал на протяжении столетий, символизм как литературное течение изжил себя менее, чем за двадцать лет. Констатируемое акмеистами ощущение, что все вещи «вы­потрошены» и лишены своего первоначального смысла подтверждает ложность избранного символистами пути: непредвзятый взгляд видел в их построениях лишь гору обломков, к каждому из которых так и не «приросла» искомая «вто­рая половинка».

Представляется, что именно традиционность и относительная прозрач­ность символики у Лохвицкой отделяла ее от современников. С другой сторо­ны, в 1910-е гг. символ как таковой вызывал отторжение и потому ее поэзия ос­талась невостребованной.