2. Из воспоминаний о л. Н. Толстом. II. Отрывок из беседы

<…>

– Ваше слово, Лев Николаевич, должно иметь для всех огромное значение, – говорил молодой человек с длинными волосами, сидевший у столи­ка,– Ваше отношение к этой злополуч­ной нации не для всех одинаково ясно, и многие ждут с нетерпением, чтобы вы высказались на этот счет более или менее определенно.

Сидевший у столика старик в тем­ной блузе, опоясанный ремнем, приподнял свою характерную лысую голову с низко нависшими седыми бровями.

– Я не люблю кричать, – сказал он, сильно пришепетывая беззубым ртом, – особенно, когда никто меня не спрашивает. Вот вы спросили – и я отвечаю. Я всегда считал несправедливым и постыдным обычаем отношение к евреям – особенно со стороны христиан. Ведь мы должны и врагов прощать, а что сделали нам евреи? За что их преследовать? За то, что они обо­соблены, что они изощряются в борьбе за существование, что их мало в наших школах? Да ведь это махровая нелепость. Разве евреи в этом виноваты? Нет, что же об этом говорить – ведь тут все ясно. Скажите лучше вот вы, – и старик повернулся весь к собеседнику, а чтобы лучше видеть его лицо, прикрыв глаза рукой, защищая их от свечи, - почему вы сами стали иначе, чем другие, относиться к евреям?

Младший собеседник ответил не сразу, точно что-то соображая.

– Видите ли, Лев Николаевич, в гимназии у меня были друзья – евреи, с ними я учился и в университете. Мы много говорили о их положении. Потом, независимо от этого, я заинте­ресовался историей еврейского народа, много ею занимался, учился даже древне­еврейскому языку...

– Да, да,– заметил старик, видимо оживляясь, – вот это хорошо, когда сама жизнь наталкивает на известные выводы. Пусть тeоpия придет потом на помощь... Вот, и я знал много евреев – и в большинстве, это были прекрасные люди, в лучшем смысле слова... И я учился древнееврейскому языку...

– Да, когда вы занимались Евангелием и Библией?

– В сущности, для этой цели еврейский язык и всякая ученость были совсем не нужны. К Евангелию надо под­ходить не с ученой книжкой, а с открытым сердцем.

– Вы изучали и Библию, Лев Николаевич? – спросил собеседник.

– Да, читаю и до сих пор, – и это огромное наслаждение. Не все там, ко­нечно, одинаково ценно. Вот, например, книга Ионы. Не понимаю я такой морали.

Старик поднялся и легким, совсем молодым шагом прошелся по кабинету.

– Ведь та же наука установила должное понимание этой книги, – отозвался младший. Книга Ионы – лебединая песнь ветхозаветного пророчества. В ней – протест против узкого и жестокого национального обособления... Безымянный автор книги Ионы детским, бесхитростным языком произносит суд над тем, кто не желает проповедовать во спасение Ниневии, думает скрыться от Бога, и плачет, когда засохло pacтениe, под тенью которого он отдыхал... Помните: «Ты плачешь над растением, которого не растил, – как же не пожалеть Мне города, в котором более тридцати тысяч человек, не умеющих отличить правую руку от левой, и великое множество скота?»

– Послушайте, это в самом деле так? – остановился вдруг старик, и глаза его загорелись. – В самом деле? Погодите...

И он быстро, той же молодой поход­кой подошел к книжному шкафу.

– У меня тут «La Biblie» Рейса – вся коллекция,– проговорил он, не обора­чиваясь и отыскивая книгу. – «Les prophetos»... Сейчас.

В кабинете было тихо. Слышно было только, как шелестели страницы, торопливо переворачиваемые рукой, да вдали кто-то звучно и красиво заиграл на рояле.

– Да, – вдруг вздохнул Л. Н., за­хлопывая книгу. – Бог мой, сколько мне предстоит наслаждения – читать все это... И поставив книгу на место, он за­думчиво заходил по комнате. Собеседник молчал...

– Однако, – встрепенулся опять Л. Н. – Что же это мы? Пойдемте к нашим. Кажется, Сергей Иванович приехал, – слышите, играет...

И кабинет опустел, Свеча заколеба­лась и, подрожав, успокоилась. Вдали музыка смолкла, и слышно было, как вдруг задвигали стульями.

Cepгей Иванович, о котором здесь упоминается, это профессор московской консерватории, С.И. Т-ев. Он часто бывал у Толстого и много играл ему. При всей строгости своих теоретических пocтpoений (книга об искусстве, которая создава­лась как раз в эту пору) Л.Н. <…> никогда в реальной жизни не мог убить в себе художника, чуткого в высшей степени к музыкальным откровениям тех композиторов, которым произносил жестокий приговор в суровом уединении своего каби­нета.

Углубившись в огромное старинное неуклюжее кресло, он, не шевелясь, подолгу слушал детально изученные им бетховенские сонаты или полонезы Шо­пена, и когда замолкали последние ак­корды, радостный и смеющийся, он поднимался со своего места и весело произносил:

– Как я развратен! Это мне понят­но, все понятно!

– Так художник брал верх в Толстом над мыслителем – и так он берет верх над ним постоянно – даже помимо его воли – как только он берется за перо.

1. Z.

21. «Новое время», 1902, (октябрь)