По поводу и без повода

Плиний Старший, древнеримский историк, настаивал на любопытной версии того, как был открыт пергамент. Царь Египта Птолемей соперничал в собрании книг с царем Пергама Эвменом. Желая лишить своего “конкурента” писчего материала, Птолемей запретил вывоз папируса из Египта. Тогда пергамский правитель, недолго думая, нашел достойную замену папирусу – телячью кожу.

==================================================

Кроме долговечности и удобной формы, у пергаментных книг-кодексов было еще одно преимущество: исписывать пергамент можно было с обеих сторон, не опасаясь, что чернила проникнут на другую сторону. К сожалению, античная традиция не сохранила описания процесса изготовления пергамента, и нам остается только предположить, что процесс этот мало отличался от того, как делали пергамент в Средние века. Шкуры животных, обычно овечьи или телячьи, в течение нескольких дней обрабатывались гашеной известью, затем их натягивали на рамы и специальным скребком удаляли остатки шерсти с одной стороны, и мяса с другой. Полученную кожу выдерживали в известковой воде, чтобы отбелить ее и уничтожить остатки жира. После этого шкуры вновь натягивали на раму и высушивали. Для придания белизны и мягкости в нее втирали мел.

Сам кодекс - именно так принято называть книгу из листов пергамента - изготовлялся так. Лист пергамента сгибался пополам. По-гречески такой лист назывался “диплома”; различные акты, постановления, договоры, официальные документы имели подобную форму. Кроме того, документ, удостоверяющий от имени государства привилегированное положение какого-либо лица, тоже назывался дипломом. Особенно часто такой документ вручался послам, которых спустя много времени стали звать дипломатами.

Затем согнутые пополам листы сворачивали еще вдвое и получали удобные компактные “тетрады” (tettares по-гречески значит четыре). Несколько “тетрад” связывали между собой и получали отдельный том, или кодекс.

И на папирусе, и на пергаменте писали обычно тростниковым пером. Для писания на папирусе использовали особую тушь в виде порошка, которую нужно было всякий раз разводить в воде, а на пергаменте писали жидкостью, добываемой из чернильных орешков. Сначала греки, как и финикийцы, у которых они заимствовали алфавит, писали справа налево, затем бустрофедоном, и лишь потом перешли к письму слева направо. Два первых типа письма, мы, конечно, ни в каком папирусе не увидим; так писали гораздо раньше; впрочем, ни в одном папирусе мы также не увидим ни пробелов между словами, ни диакритических знаков - все это придумали гораздо позже средневековые монахи.

=====================================================

Учителю и ученику

Бустрофедон (от греч. “веду быка”) — способ письма, при котором первая строка пишется слева направо, вторая справа налево и т.д. (подобно тому, как пахарь ведет быка по полю, разворачивая его на новую борозду).

=====================================================

Как появлялся первый зкземпляр книги? Оригинал произведения готовился либо самим автором, либо под его руководством группой людей, которые исполняли обязанности писцов. С оригинала делалось определенное количество заранее заказанных копий, и писцы сверяли копии с оригиналом. Выверенные экземпляры поступали в продажу к библиополу, книготорговцу на книжный рынок, или на агору. Кроме того, любой человек мог сам сделать для себя копию понравившейся ему книги. Со временем число таких “пиратских” изданий росло: на протяжении всей античности книги могли “издаваться” всеми желающими, рассчитывавшими на приличный доход. Так что ни о каком авторском праве в Древней Греции говорить не приходится, мало того - каждая новая копия увеличивала число ошибок по сравнению с оригиналом. Поэтому довольно рано стали невероятно высоко цениться рукописи, которые можно было бы считать эталоном.

Как только распространилось книгописание, у греков появилась возможность не только покупать книги, но и пользоваться ими в библиотеках. Уже в VI в. до н.э. при дворах греческих тиранов имелись собрания книг, а со времен Александра Македонского собственные библиотеки начинают создавать правители различных Эллинистских государств. Самой известной в античности была библиотека в Александрии, организованная Птолемеями при Мусейоне - “святилище Муз”, в которой эта династия египетских царей решила собрать все когда-либо вышедшие греческие книги. Уже при жизни основателя библиотеки Птолемея I в ней насчитывалось более 200000 свитков.

Античные библиотеки были читальнями, никакого абонемента не существовало и книг на дом не выдавали; приходящих читателей обслуживали хорошо обученные рабы. Впрочем, нам сейчас довольно трудно судить о том, как были организованы библиотеки в древности - кто отвечал за формирование фондов, как удавалось каталогизировать огромную массу свитков, если даже установить авторство многих из них было весьма проблематично. И конечно, немало хлопот и трудов доставляли различные искажения и пропуски в текстах, неизбежные при столь частом переписывании свитков. Ученые в Александрии и Пергаме, где находилась другая крупнейшая библиотека, соперничавшая с александрийской, вели огромную научно-систематизаторскую работу, и их труд положил начало не только новому жанру литературного комментария, но и новой науке - филологии.

Музыка

Рождение древнегреческой музыки скрыто от нас такой непроницаемой завесой, что вряд ли удастся когда-нибудь разглядеть, что же было в начале. Только мифы, долгое время считавшиеся слишком ненадежным источником, могут хоть как-то развеять туман веков, подтверждая, что музыка у греков была. Причем, действительно, в самом начале греческой цивилизации: один из мифов рассказывает, что Кронос, воцарившись на троне богов и надеясь избежать печальной участи своего отца Урана, павшего от его же руки, проглатывал всех своих детей. Лишь вместо последнего, Зевса, ему подсунули камень, а самого младенца укрыли на Крите. Воспитание будущего “отца богов и людей” было поручено критским жрецам-куретам. Зевс-младенец мало чем отличался от других детей, он тоже часто кричал и плакал, а чтобы эти звуки не услышал Кронос, куреты всякий раз принимались исполнять воинскую пляску, гремя щитами и оружием.

[Илл. – Игрок на двойной флейте. Мраморная статуэтка. ХХ в. до н.э. Стр. 355]

Так, согласно мифам, начиналась музыкальная культура Древней Греции, и куреты были не единственными ее носителями. В морской пучине прислужники Посейдона - тритоны трубили в просверленные раковины; в горах жила “звучная”, как ее называет Овидий, нимфа Эхо, истосковавшаяся от любви к жестокому Нарциссу так, что от нее остался только голос; там же в горах пас своих коз Дафнис, сочинивший первую пастушескую песню; где-то на островах заманивали к себе моряков “сладкозвучные” сирены, составлявшие настоящее трио: одна из них играла на кифаре, другая - на авлосе, а третья пела; а на Геликоне жили девять Муз, предводителем которых был Аполлон-Мусагет (от греческого ago - вести) - покровитель музыки, поэзии и всех вообще мусических искусств.

Аполлону, как любому другому богу, нужен был храм, и он, обратившись в дельфина, привел попавших в бурю критских моряков на остров Делос. В благодарность за спасение они возвели Аполлону храм на острове, из моряков стали жрецами и сочинили специальный гимн в честь своего бога. Название гимну дал один из культовых эпитетов Аполлона - “пеан”, что значит “избавитель”, “исцелитель”. Пение пеанов сопровождалось игрой только на струнных инструментах - кифаре, форминксе или лире. Звуки из струнных инструментов греки извлекали с помощью специальной палочки - плектра (от глагола plettein - бить, ударять). Кстати, Аполлон, часто изображаемый с лирой, не был создателем этого инструмента, он “позаимствовал” его у Гермеса.

[Илл. – Аполлон. Голова статуи из храма Зевса в Олимпии. Стр. 471]

Греческие мифы гласят, что Гермес, найдя однажды черепаху, очистил ее панцирь, вставил в него столбики из стеблей тростника и натянул на столбики кишки зарезанных им коров. Так Гермес сделал первую лиру, чем навлек на себя праведный гнев Аполлона, ибо коровы, кишки которых он использовал для своего изобретения, были из Аполлонова стада, похищенного хитроумным Гермесом. Конфликт, однако, разрешился мирным путем: Аполлон обменял свое стадо на лиру. Что касается двух других инструментов Аполлона - фоминкса и кифары - ученые до сих пор спорят, были ли это различные инструменты, или один, известный под двумя различными названиями.

[Илл. – Лира и кифара. Стр. 121 верхн. и средн.]

Благородной и возвышенной музыке, прославлявшей Аполлона, противостояла другая, буйная и неистовая, сопровождавшаяся громкими звуками авлосов, тимпанов и кимвал. Ее исполняли во время поклонения другому обитателю Олимпа - Дионису, веселому и радостному богу умирающей и возрождающейся природы. Гимн в честь Диониса называется дифирамбом. Музыкальное сопровождение в праздничных шествиях обеспечивала свита Диониса - сатиры, силены, а также менады (от греческого mainоmai - “бесноваться”) и вакханки (от греческого bakcheuo - “ликовать, безумствовать”) - девушки, вверившие себя заботам неуемного бога.

[Илл. – Вазописец Брига. Фрагмент росписи килика «Дионис с менадами и сатирами». V в. до н.э. Стр. 439]

Считается, что, как и сам Дионис, главный духовой инструмент его оркестра - авлос - попал в Грецию из Фригии. Основная часть авлоса представляла собой трубку (“aulos” в переводе и означает “трубка”) с небольшим расширением на конце, вроде раструба, и мундштуком в верхней части. Делалась эта трубка из самых различных материалов - тростника, лотоса, рогов и костей некоторых животных (чаще всего из оленьих и ослиных). Длина ее тоже была неодинаковой: низкозвучащие авлосы гораздо длиннее тех, что издавали высокие звуки.

Как-то Афине захотелось поиграть на таком инструменте, но увидев в воде свое отражение с раздутыми щеками, прекрасная богиня с ненавистью отбросила авлос. Зато исполнители на авлосах - авлеты - очевидно, мало заботились о том, что инструмент уродует их лицо, и для большего удобства обматывали нижнюю часть лица форбеей - специальной кожаной лентой, крепившейся на затылке. Форбея стягивала чрезмерно раздувавшиеся щеки, из-за чего воздух при вдувании в инструмент проходил с большей силой.

В упомянутой выше свите Диониса, помимо сатиров и силенов, был еще один “козлоногий бог” - Пан, с именем которого связана легенда о другом духовом инструменте, на этот раз чисто греческом, - о сиринге. Пан влюбился в нимфу Сирингу, дочь речного бога Ладона. Нимфа, разумеется, избегала довольно неприятного внешне бога, покрытого шерстью, с копытами на ногах и рогами на голове. Когда Пан в очередной раз решил объясниться с Сирингой, буквально преследуя ее по пятам, несчастная нимфа взмолилась богам о помощи и защите. Боги превратили Сирингу в тростник. Держа его в объятьях вместо нимфы, Пан глубоко и горько вздохнул, и тростник в ответ ему издал жалобный звук. Тогда опечаленный бог сорвал один стебель тростника, поднес его к губам и заиграл; звук, издаваемый тростником, напоминал ему голос его возлюбленной. Так и стали называть этот новый инструмент сирингой, или “свирелью Пана”.

Количество просверленных отверстий, с помощью которых исполнитель регулировал высоту звука, у различных видов сиринги был неодинаковым. Иногда несколько сиринг склеивали воском, и получались многотрубчатые сиринги, или “поликаламосы”. Самой популярной разновидностью поликаламоса считался инструмент из семи сиринг различной длины. Если сиринги были одинакового размера, тогда для того, чтобы возникали звуки разной высоты, их заполняли воском, делая таким образом короче или длиннее столб воздуха в трубке.

В “музыкальной” мифологии есть целый ряд мифов, действующими лицами которых являются не боги, а прославленные поэты и музыканты. Здесь легенда и реальность сплелись в такой “гордиев узел”, что его уже, наверное, никто не сможет не то что развязать, но даже разрубить по примеру Александра Македонского.

Пожалуй, самым знаменитым мифическим музыкантом Древней Греции был Орфей, на роль матери которого в греческой мифологии претендуют сразу две музы - Каллиопа и Полигимния. Трагическая любовь Орфея к нимфе Эвридике вдохновила многих поэтов, музыкантов и художников нового времени. Нимфа умерла от укуса змеи, и Орфей спустился за ней в подземное царство. Впервые звуки лиры разлились по вечно безмолвному царству Аида и Персефоны, где даже реки - Стикс и Ахеронт - бесшумно несли свои воды забвения. Музыка Орфея, на земле приводившая в движение камни и деревья, не могла не тронуть владык царства мертвых. Они отпустили Эвридику, поставив одно условие: Орфей не должен был оглядываться на идущую следом возлюбленную до тех пор, пока они не поднимутся на землю. Но Эвридика, как и все переплывшие воды Стикса, стала тенью, ее шаги были не слышны за спиной Орфея. В страхе и отчаянии он оглянулся и в этот миг потерял Эвридику во второй раз, теперь уже навсегда.

Вернувшись на землю, он искал забвения в музыке, прославляя, как и раньше Аполлона, от которого он некогда получил лиру. Когда его родную Фракию почтил визитом Дионис, Орфей отказался менять аполлоновский лад своей лиры на дионисийский, за что и был растерзан неистовствовашими менадами.

[Илл. – Обучение музыке. С аттической вазы. Стр. 121 нижн.]

Мифы рассказывают и о Лине, создателе френов (жалобных, скорбных плачей по умершим), и о Гиагнисе, первом из смертных, освоившем игру на авлосе, и о прославленных аэдах Мусее, Демодоке и Фемии. Затем эстафету перенимают древнегреческие лирики, имена которых тоже овеяны легендой. Само обилие мифов о музыкантах и музыкальных инструментах говорит о том, какую роль играла музыка в жизни древних греков. Правда, название “музыка” в данном случае не совсем точное и полное.

Дело в том, что мусическое искусство в Древней Греции не разделялось на отдельные виды и роды: поэзия не была только искусством слова, так же как музыка - только совокупностью гармонично организованных звуков, а танец - пластичных движений тела. Все эти виды искусства, слитые воедино, существовали вместе. В научной литературе утвердился специальный термин для этого явления - триединая хорея. Считается, что возникла триединая хорея из молитвы: чтобы склонить божество к своей молитве, чтобы угодить ему, надлежало не только найти нужные слова, но и сопроводить их песней и пляской, так как по весьма распространенному среди древних греков убеждению, боги любили песни и танцы.

[Илл. – Танцовщицы с тимпаном и кимвалами. Прорисовка с греческой вазы. Стр. 120]

Бытовало и другое объяснение тому, что молитвы и жертвоприношения богам сопровождались пением и игрой на музыкальных инструментах. По сообщению Плутарха, такой обычай завели еще во времена человеческих жертвоприношений, когда музыка звучала, “чтобы заглушить вопли и рыдания”. Если вдруг близкие или родные человека, приносимого в жертву, начинали рыдать, за дело брались музыканты, да так, чтобы за звучанием авлосов и грохотом тимпанов не слышно было ни единого стона.

Когда человеческое жертвоприношение кануло в Лету, музыканты по-прежнему заглушали крики - теперь уже убиваемых животных. Кроме того, они создавали особое эмоциональное настроение у участников ритуала. Ритуал этот начинался с торжественного шествия, во время которого под аккомпанемент кифары или авлоса исполнялась просодия, сопровождавшаяся ритмическими движениями участников шествия. У алтаря, куда направлялась процессия, исполнялась гипорхема (буквально - “сопровождаемая пляской”): все участники либо пели и танцевали одновременно, либо делились на две группы: одни пели, другие танцевали.

После этого все застывали в благоговейном молчании, а жрец под звуки авлоса или лиры возносил просьбы к божеству принять жертву. Затем жертву закалывали и женщины запевали “ололигмос” (от греческого ololyge - крик, вопль), очевидно, узаконенный в обряде с тех самых пор, когда в жертву приносили не животное, а человека.

Как известно, греки обращались к богам по любому поводу: начало сева и сбор урожая, рождение и смерть, победа в битве и поражение, строительство жилья и отправление в дальнюю дорогу. Таким образом, сама жизнь побуждала греков к творчеству, заставляла их художественно переосмыслить и обработать любую житейскую ситуацию. Так появляются всевозможные “песни мельников” - himaios (у дорийцев словом himalis обозначалось соотношение перемолотого зерна и взятой для этого пшеницы), “песни гребцов” - “ейресии” (буквально переводится “гребля”), песни женщин-веяльщиц зерна, песни банщиков, свинопасов, земледельцев, песни пастухов (bukolismos), положивших начало буколической поэзии. Были у греков колыбельные и любовные песни, среди последних наиболее интересна песня, которую исполняли “перед закрытой дверью” (paraklysityrion) любимой; она тоже впоследствии стала излюбленным жанром как греческой, так и римской литературы.

Существовали специальные свадебные песни, гимны в честь бога брака Гименея: по пути из дома невесты в дом жениха их распевала вся процессия, постоянно повторяя рефрен “О, Гимен, о, Гименей!” Когда после пиршества у жениха молодых провожали в спальню, исполнялись “эпиталамы” (от thalamos - брачный покой, спальня) - своеобразная колыбельная молодоженам, полная намеков и двусмыслиц.

Среди плачей самым распространенным жанром были френы. Прекрасный образец одного из таких френов - плач над Гектором в последней песне “Илиады”. Для оплакивания покойного нанимали профессиональных плакальщиц. Непревзойденными мастерицами в этом деле были карийские женщины, их искусство обозначалось специальным термином “карийское пение”.

В древности неотъемлемой частью жизни любого народа была война. У греков даже здесь все - от смены караула до празднования победы - делалось под музыку. Песни, исполнявшиеся при выступлении в поход, назывались эмбатериями. Мелодию в них играл авлос, слова же речитировались в ритме марша. Музыка должна была вдохновить воинов, поддержать их боевой настрой, вселить мужество и презрение к смерти. Правда, по остроумному замечанию римского автора Авла Гелия, такое понимание предназначения музыки на войне справедливо по отношению ко всем эллинам, кроме спартанцев. Этих звуки авлоса должны были, наоборот, расслабить и смягчить, уменьшить эмоциональное напряжение, так как воодушевлять прирожденных воинов на битву совершенно излишне.

Сигналом к началу наступления в греческой армии служил пеан, его же распевали, когда отмечалась победа. Но в ходе самого сражения все сигналы подавались сальпинксом, обладавшим очень сильным и резким звуком, так что его можно было расслышать даже сквозь лязг оружия, стоны раненых, топот и ржание коней. Обычно сальпинкс делался из меди, реже из рогов животных. Считалось, что изобрели этот инструмент этруски.

Музыка в греческом войске звучала не только во время битвы и на марше. Армию воинов неизменно сопровождала не менее многочисленная армия людей самых разных профессий - от кузнецов до музыкантов, которые на любом привале с готовностью развлекали слушателей. По сообщению Плутарха, только спартанцы, выступая в поход, “не вели за собой актеров, фокусников, танцовщиц и кифаристок”.

В новое время люди уже отчаялись услышать живую античную музыку, когда в 1883 году была обнаружена погребальная стела с так называемой эпитафией Сейкила, где вместе с текстом были выгравированы нотные знаки древнегреческой буквенной нотации. Для записи музыкальных произведений греки пользовались буквами, надписывавшимися над слогами поэтического текста. Перевести их в современную нотацию удалось очень быстро, и когда древнегреческая музыка была наконец исполнена, она превзошла все ожидания. Как говорит Е.В.Герцман, известный исследователь древнегреческой музыкальной культуры, впечатление от услышанного даже нельзя назвать разочарованием. Это был “культурно-исторический шок”. Немецкому ученому Оскару Фляйшеру восстановленное музыкальное произведение показалось “музыкой”, которая возникла в результате того, что над системой линеек кто-то разбросал горсть нот, совершенно не задумываясь, куда они попадут.

Е.В.Герцман объясняет подобное впечатление и тем, что современные люди воспитаны в определенной музыкальной среде, к которой привыкли уже “генетически”, и тем, что от авторов античных произведений нас разделяет около двадцати веков, и тем, что в наши руки попали совсем небольшие фрагменты; но главная причина, по его мнению, в другом. Греческие нотные системы восходят к древнейшим системам нотации, крайне ограниченным в своих возможностях. Записывалось лишь то, что к тому времени научились записывать. Кроме того, композитор, который был также и исполнителем, “фиксировал для себя лишь самые основные вехи звучащей музыки”, чтобы в нужный момент без труда восстановить все в своей памяти.

Нам остается лишь смириться с тем, что мы никогда не узнаем, в чем была магическая, завораживающая сила Орфеевой лиры, послушать которую сбегались не только звери и люди, но даже деревья и камни.

Театр в Греции

Театр был, пожалуй, величайшим даром из всех, что Древняя Греция оставила новой Европе. С самого своего рождения это совершенно оригинальное творение греческого гения считалось не развлечением, а священнодействием. Театральное представление было одним из способов почитания бога Диониса в Афинах - на родине драматического искусства. Само слово “драма” указывет на ее религиозное происхождение. На мистических празднествах жрецы представляли верующим разные мифы, касавшиеся чествовавшегося божества. Это мистическое действо и называлось dromena. А самым замечательным моментом праздника в честь Диониса были дифирамбы - религиозные хоры, победитель которых получал в награду козла (по-гречески tragos). Это вид состязания так и стали называть “песнь козла”, или tragoedia.

Театральные представления в Афинах - прямые наследники дифирамбов - поначалу были только хоровыми. Перед алтарем то в одну, то в другую сторону ходил небольшой хор из 15 человек. Они начинали с воззвания к богу, потом запевали какой-нибудь поучительный миф, и в завершение - молитву о милости. Довольно скоро рядом с хором появился еще один человек, который, надевая различные маски, стал говорить от лица персонажей мифа. Причем, в те времена авторы пьес были, как правило, и главными их исполнителями. И даже в золотой век греческого театра при постановке любой пьесы обходились всего тремя актерами. Нам, привыкшим к большим театральным труппам, довольно трудно себе это представить, как и то, что и женские, и мужские роли в греческом театре исполнялись мужчинами.

Ограниченность числа актеров легко объясняется тем, что драматические представления в первую очередь были состязаниями поэтов. Состязаниями, которые проводились от лица государства и под его надзором. Государство и должно было создать соревнующимся авторам совершенно одинаковые, равные для всех условия.

Драматические произведения в Греции были самыми разнообразными по способу исполнения. В них входили пение, декламация, музыка, танцы. Поэтому от актера требовалось и высокое мастерство мелодраматического исполнения, и четкая дикция, и выразительность жестов, сильный и гибкий голос, хорошая танцевальная техника. Трагический костюм весьма стеснял свободу актеров; их движения поневоле становились плавными и торжественными. Зато высокие котурны с подошвой из кожи или пробки мешали твердой и уверенной походке, приличествующей персонажам трагедии, и актеры охотно пользовались длинными палками и скипетрами. Однако и они не застраховывали от падений. Поэтому бурные сцены, вроде убийств и самоубийств, показать было фактически невозможно, и о них в трагедиях рассказывают вестники.

[Илл. – Древнегреческий актер-трагик. Античная статуэтка. Стр. 29]

Гораздо живее была игра актеров в комедии, требовавшая тем не менее отточенности и выверенности жестов, во многом заменявших мимику, которая совершенно отсутствовала у греческих актеров: они играли только в масках с лицами больше головы. Маски делались из холста; с помощью гипса им придавалась различная форма, при этом оставлялись прорези для глаз и рта. Затем маски раскрашивали и сверху крепили парик.

Еще больше, чем о внешнем виде, заботились актеры о развитии и укреплении памяти, потому что суфлеров в греческом в театре не было.

С появлением актера в театре появилось и место, где он мог сменить одежду и маску. “Гримерной” служила деревянная палатка, установленная рядом с “орхестрой” (отсюда слово “оркестр”) - площадкой перед алтарем, по которой двигался хор. Палатку назвали “скеной” (по-гречески - skene). Таким образом, выходило, что в афинском театре актеры играли не на “сцене”, а “перед сценой” - в проскении.

Собственно театром (theatron) назывались только места для зрителей, места, с которых можно было смотреть (theasthai) на представление. При постройке театра греки всегда выбирали местность, которая представляла бы наименьшие затруднения для устройства зрительских мест. Поэтому ряды сидений, постепенно поднимавшиеся полукруглыми дугами над дугой орхестры, располагали на покатом склоне горы. Отсутствие естественной покатости восполняли искусственной насыпью; если выбранное для театра место представляло собой скалу, то места для сидения вырубались прямо в ней. Отдельные места ничем не отделялись одно от другого. Для почетных лиц предназначались особые кресла со спинками, обычно в первых рядах. Здесь имели право сидеть только люди, удостоенные проэдрии (места в первом ряду) за какие-либо заслуги, к примеру, победители Олимпийских игр или люди, имевшие постоянную проэдрию - магистраты, жрецы и жрицы.

Остальная публика (а на представления в Афинах допускались и граждане, и метеки, и женщины, и, может быть, даже рабы) располагалась не “согласно купленным билетам”, а по имущественным классам или, что вероятнее, по филам.

В Афинах была установлена единая для всех плата за вход - 2 обола в день. В то же время государство выплачивало зрителям их дневной заработок, лишь бы они могли спокойно провести время в театре. Купив билет в кассе, зрители получали жетончик, где было вырезано название филы, и устраивались в том клине сидений, который предназначался для их филы.

Представления начинались с раннего утра и продолжались до вечера. Поэтому зрители время от времени подкреплялись вином и запасами, взятыми из дому или купленными здесь же у разносчиков. Чтобы удобнее было сидеть, приносили с собой подушечки; от солнца защищали шляпы, от дождя - ближайшие портики и храмы. Живость южного темперамента делала греческую публику очень восприимчивой ко всему, что происходило на сцене. Одобрение актерам выражалось рукоплесканиями и криками; неудовлетворение игрой исполнителя греки выказывали громким свистом и стучанием ногами о скамьи. Для поддержания порядка и тишины в театре присутствовали особые служители, подчинявшиеся архонту, который руководил представлением.

Зрители в Афинах не знали ни проблем “лишнего билетика”, ни премьер, ни афиш, прочитав которые можно было выбрать театр и пьесу. Театральные представления давались лишь два раза в год - на Больших и Малых Дионисиях. Шли они четыре дня подряд с утра до вечера. За это время публике предлагалось посмотреть 15 пьес, причем зрители не знали заранее даже их названий: все пьесы ставились впервые и больше уже никогда не повторялись.

[Илл. – Древнегреческие театральные маски. Стр. 29]

На каждом празднике ставились пьесы нескольких авторов, и после просмотра специально избранные судьи присуждали награды лучшему автору, лучшему хору и лучшему исполнителю. Каждый трагик должен был представить 3 трагедии и 1 сатировскую драму (особый вид драмы веселого шутливого содержания, лишенный всякой злой насмешки). Комедиографы ставили по одной пьесе.

Поэт, желавший представить на сцене написанные им произведения, предварительно обращался к архонту, заведовавшему праздником, с просьбой предоставить ему хор. Получив хор и руководителя хора - хорега - поэт начинал разучивание пьесы с актерами и хором. Он сам выбирал костюмы, маски и декорации. Значительную часть расходов по подготовке пьесы брали на себя хореги, остальное приходилось на долю театральных откупщиков и государственной казны. Хорег содержал участников хора во время разучивания пьесы и выплачивал им жалование. Кроме того, он должен был найти помещение для репетиций - в своем доме или в специально нанятой квартире. Костюм и маски для участников хора также покупал хорег, а сам он должен был явиться на представление в роскошном платье и с венком на голове.

Когда все было готово, накануне Дионисий устраивалось “предварительное состязание”; вряд ли это было что-то вроде генеральной репетиции, так как за один день “прогнать” все подготовленные пьесы было невозможно. Скорее всего, публике официально представляли участников состязания.

В самый назначенный день все начиналось с очищения зрителей. Специальный жрец приносил в жертву маленьких поросят (их называли katharsia), а собравшийся народ окропляли их кровью. Затем происходила жеребьевка судей, и после этого глашатай торжественно вызывал поэтов.

О технической оснащенности греческого театра трудно сказать что-то определенное. В трагедии, как известно, почти всегда соблюдалось единство места, поэтому не было необходимости в быстрой смене декораций. Когда ход пьесы все же требовал переменить изображенную на сцене местность, для этого использовали периакты - вращающиеся вокруг своей оси трехсторонние призмы. На каждую сторону призмы навешивались картины на тканях или досках с изображением какой-либо местности. Для декораций также использовалась передняя стенка “сцены”.

Для того, чтобы показать, что актер находится внутри дома или другого помещения, он появлялся на сцене на деревянной платформе, которая на колесах выкатывалась через дверь проскения. Чтобы изобразить появление действующего лица из-под земли или его исчезновение в недрах земли, пользовались “хароновыми лестницами”, об устройстве которых ничего не сообщается. Существовала в греческом театре и специальная машина для полетов, та самая, из которой появлялся внезапно бог, своим вмешательством разрешавший все противоречия. Поэтому внезапная, не вытекавшая из действия трагедии развязка, совершаемая таким божеством, стала называться “бог из машины”.

[Илл. – Театр в Приене. Реконструкция. Стр. 542 верхн.]

Впрочем, как считают многие ученые, живая фантазия греков и не нуждалась в особой сценической иллюзии. Достаточно было лишь легких намеков, чтобы зрители ясно представляли себе все внешние условия.

Общегреческие Игры

При всей нашей любви к спорту, при всем интересе к Олимпийским играм, мировым чемпионатам и другим состязаниям, мы с трудом можем представить себе, чем были спортивные соревнования для древних греков. Дух соперничества, стремление к славе и превосходству, во многом определявшие то, что называется национальным характером, во всей своей полноте проявились в отношении греков к атлетическим состязаниям. Победитель на каких-нибудь спортивных играх, особенно Олимпийских, был не просто лучшим в каком-то виде спорта, он был лучшим вообще, любимцем богов, и спортивная победа являлась одним из проявлений милости божьей.

[Илл. – Прыгун. Деталь росписи килика. VI в. до н.э. Стр. 466 верхн.]

Доставалась эта победа упорным каждодневным трудом. Тренировки отнимали у атлетов много времени, спорт был для них главным делом жизни. Уже за год до очередных состязаний они начинали усиленную подготовку, и съезжались на игры за месяц до их открытия.

Самыми важными считались Олимпийские игры. Об этом говорит уже один тот факт, что с определенного периода греки вели счет годам по Олимпиадам. Это летоисчисление начинается с 776 г. до н.э., когда в небольшом местечке Олимпия, в Элиде, что на Пелопоннесском полуострове, впервые были проведены Олимпийские игры.

Существуют три различных версии об учредителях этих соревнований. Согласно самой популярной из них, начало Олимпийским играм положил Геракл, одержав победу над Элидским царем Авгием, печально знаменитым своими конюшнями. По другой версии, аргонавты, благополучно вернувшись из похода с золотым руном, нашли лучшее в Элладе место для проведения боевых состязаний и народных торжеств. Они порешили встречаться здесь каждые четыре года и посвятили это место величайшему из богов - Зевсу Олимпийскому. И наконец, если верить третьей версии, Пелопс, мифоллогический герой, давший имя всему полуострову, учредил Олимпийские игры после того, как победил в беге на колеснице царя Элиды Эномая.

Пелопс — в греч. мифологии сын Тантала, убитый отцом для угощения богов и воскрешенный ими. Легендарный правитель Пелопоннеса.

Как бы там ни было, начиная с 776 г. до н.э., каждые четыре года за несколько недель до начала игр из Элиды отправлялось три вестника с оливковыми венками и посохом, чтобы оповестить жителей Эллады о времени проведения Олимпиады, так как в каждом городе был свой календарь и в разных греческих городах месяцы не только назывались по-разному, но и начинались не одновременно. С момента отправления вестников во всей Греции начиналось священное перемирие, длившееся три месяца.

Греки не отменяли Олимпийские игры даже в самые трудные моменты своей истории, в том числе и в 480 г. до н.э., когда в Грецию вторглось персидское войско, возглавляемое Ксерксом.

[Илл. – Олимпийские игры. Рисунок на вазе. Стр. 468]

Обычно первый день Олимпийских игр был посвящен торжественным жертвоприношениям и другим подготовительным церемониям; в этот же день атлеты давали клятву Зевсу - не употреблять неправильных и нечестных приемов для победы.

В последующие дни состязания проводились с раннего утра и до позднего вечера на стадионе и ипподроме. Никаких специальных трибун для болельщиков не было - съехавшиеся сюда со всей Эллады люди устраивались прямо на земле и с невероятным волнением следили за ходом соревнований. О страстной любви греческих болельщиков к Олимпийским играм говорят хотя бы следующие курьезные факты из биографии двух прославленных любомудров. Согласно легенде, Фалес Милетский во время состязания умер “от жары, жажды и дряхлости”, а Хилон, еще один из семи греческих мудрецов, не выдержал зрелища победы сына, “оказавшееся настолько сильным для старика, и тут же умер”.

В V в. до н.э. программа Олимпийских игр включала в себя: бега колесниц, скачки, пятиборье, двойной и шестерной бег мужчин, кулачный бой, панкратий, бег в вооружении.

Одним из самых древних видов спортивных состязаний был бег на колеснице, в которую запряжена четверка лошадей (такие колесницы назывались квадригами). Победителем в этом виде состязаний считался не возница, а владелец колесницы, спокойно наблюдавший за этими весьма опасными соревнованиями вместе с другими зрителями. Бега на квадригах были действительно опасным видом спорта: сохранились сведения, что в 462 г. до н.э. из сорока участников уцелел лишь один. Позднее стали устраиваться бега на двухупряжных колесницах, на мулах, жеребятах, а также скачки. На последнем перегоне в скачках нужно было соскочить с лошади и бежать рядом, держась за поводья. Здесь победителем считалась лошадь, в ее честь слагали эпиникий - оду победителю, и ставили памятник.

Классическое греческое пятиборье состояло из бега, прыжков, метания диска, копья и борьбы. Длина дистанции в беге составляла один стадий, примерно 183 метра. Участники по жребию делились на группы из четырех человек. В финал выходили пятеро. Особая трудность состояла в том, что бежали по глубокому песку. Прыгали греческие спортсмены, во всяком случае на состязаниях, только в длину. Диски, предназначенные для метания, были бронзовыми или железными, тщательно отполированными. Поначалу, вероятно, метали просто гладкие камни. Копье же представляло собой шест в человеческий рост и толщиной в палец. Метали копье и на расстояние, и с попаданием в цель. Борьбу греки очень любили, считая ее и спортом, и искусством, и даже целой наукой.

Двойной бег заключался в том, что нужно было добежать до поворота на стадионе и обратно. В шестерном - дистанция увеличивалась в шесть раз.

[Илл. – Бег. Эстафета с факелом. Рисунки на вазе. IV в. до н.э. Стр. 453]

Пожалуй, самыми опасными олимпийскими видами спорта были панкратий и кулачный бой. Панкратий - это одновременно и борьба, и рукопашный бой. Нужно было “придушить” противника, при этом разрешалось выворачивать руки, ломать пальцы, но запрещалось кусать противника и бить по глазам. Также запрещено было бить упавшего противника. В кулачном бою голову защищали бронзовыми шапками или колпаками. На руки наматывали кожаные ремни для усиления удара, позже на ремнях стали появляться свинцовые пластинки. Длился кулачный бой до тех пор, пока один из атлетов не поднимал вверх руку, сдаваясь. Больше всех других почитались атлеты, одержавшие победу и в кулачном бою, и в панкратии. Однако случалось это чрезвычайно редко, судя по тому, что ко II в. до н.э., то есть почти за шесть веков существования Олимпийских игр, насчитывалось не более девяти таких победителей.

[Илл. – Голова кулачного бойца. Круг скульптора Лисиппа. IV в. до н.э. Бронза. Стр. 467]

Бег в вооружении предусматривал бег на дистанцию, равную двум стадиям в полном вооружении гоплита со щитом, шлемом, копьем и в наколенниках.

В последний день соревнований победителям вручались венки из священной маслины. С “маслины прекрасных венков”, росшей перед западным фасадом храма Зевса в Олимпии, элидский мальчик золотым ножом срезал ветви. Из этих ветвей плели венки и раскладывали их на столе из золота и слоновой кости, который выставлялся перед храмом Зевса. Победители один за другим подходили к главному судье, и он торжественно возлагал им на голову венок. Глашатай объявлял имя победителя и его родной город. После вручения призов - обычно это были треножники - начиналась торжественная процессия в честь победителей в сопровождении жрецов и представителей должностных лиц Элиды. Завершалось шествие торжественным жертвоприношением в честь победителей у шести алтарей, посвященных двенадцати олимпийским богам. Затем олимпионики - так называли победителей на Олимпийских играх - отправлялись на заседание высших должностных лиц Элиды, где устраивался пир в их честь, а в гимнасии Олимпии выставлялись списки победителей, увековеченные на мраморных плитах.

[Илл. – Бегуны на длинные дистанции. Изображение на панафинейской амфоре. VI в. до н.э. Стр. 465]

Возвращение олимпиоников в родной город можно сравнить разве что с самыми великими триумфами, которые много позже, в эпоху расцвета Рима, устраивались римскими императорами. Облаченный в пурпурные одежды, в сопровождении целой свиты земляков, победитель въезжал на квадриге в город. Его встречали с необыкновенной торжественностью. В некоторых городах срывали часть городской стены, чтобы торжественно пропустить процессию победителя в город через брешь. Победитель получал право воздвигнуть монумент в честь своей победы. Согласно античным историкам, первыми греческими статуями с чертами портретного сходства были именно изображения олимпиоников. Лучшие поэты слагали в честь победителя оду - эпиникий, которую пел хор юношей и девушек во время торжественных жертвоприношений Зевсу.

Победа на Олимпийских играх считалась успехом всего города - родины победителя. Греческие города ради поднятия своего престижа иногда даже подкупали победителя, чтобы он объявил себя гражданином не родного города, а подкупившего его.

Олимпионики пользовались многими преимуществами и привилегиями. Среди прочего, у них было преимущественное право на занятие почетной должности, а также особая честь - проедрия, право сидеть в первом ряду во время различных соревнований.

[Илл. – Вазописец Евфроний. Атлет. Деталь росписи килика. VI в. до н.э. Стр. 155]

Слава, связанная с победой на Олимпийских играх считалась самым большим земным счастьем, на какое только мог надеяться человек. Согласно греческому преданию, олимпийскому победителю Диагору, бывшему среди зрителей в Олимпии, когда одержали победу его сыновья и внуки, один спартанец сказал: “Умри, ибо на Олимп ты не взойдешь!”, имея в виду, что Диагор “достиг предела возможного”.

Восхищение достижениями атлетов доходило до того, что им иногда приписывали сверхъестественные возможности и чудодейственную силу, например, способность исцелять больных. Многие греческие писатели рассказывают, что один из самых знаменитых атлетов Эллады, Феаген с острова Фасоса, по окончании своей спортивной карьеры занимался у себя на родине государственными делами. Когда он умер, кто-то из его политических врагов побил бичом его статую, воздвигнутую в честь победы на Олимпийских играх. Статуя упала и раздавила обидчика. Статую осудили и выбросили в море. Через некоторое время на острове начался страшный неурожай. Тогда Дельфийский оракул, велел, дабы бедствие прекратилось, водворить статую на прежнее место и для надежности приковать ее цепями.

Многие атлеты были признаны даже равными богам, а некоторые и почитались как боги.

[Илл. – Вазописец Дурис. Юноша-гимнаст. Роспись килика. V в. до н.э. Стр. 155.]

Кроме Олимпийских, было еще несколько общегреческих игр. Пифийские, устраивавшиеся недалеко от Дельф у подножья Парнаса, поначалу включали только мусические агоны - состязания кифаредов. В 590 г. до н.э. к ним присоединились певцы, флейтисты и, наконец, атлеты и наездники. Учредителем игр считался Аполлон, одержавший в этом месте победу над Пифоном. Главной наградой на Пифийских играх был лавровый венок из священного лавра, росшего в Темпейской долине. Так же как священную маслину в Олимпии, лавр в Дельфах срезал золотым ножом мальчик из благополучной семьи, у которого были живы оба родителя.

Пифон — в греческой мифологии дракон, порожденный богиней Геей и охранявший ее святилище в Дельфах.

На Коринфском перешейке устраивались раз в два года Истмийские игры. Они были посвящены Посейдону, и в его честь проводились конные ристания. Началом Истмийских игр считался 583 г. до н.э. Голову победителя на Истмийских играх венчал венок из сосновых ветвей и свежего сельдерея.

Также раз в два года проводились Немейские игры, причем в первый год Олимпиады Немейские игры устраивали зимой, а в третий - летом. В первый раз Немейские игры были проведены в 573 г. до н.э., а учредил их, согласно легенде, Геракл в честь победы над Немейским львом. Состязания здесь поначалу включали в себя бег, борьбу и скачки. В более позднее время к атлетам присоединились музыканты. Венок победителя в Немейских играх был из сухого сельдерея.

Время

Отношения древних греков со временем современному человеку могут показаться сложными и запутанными. В первую очередь, строго говоря, у них не было представления о текучести времени, о его линейной протяженности. Современному человеку кажется вполне обычным понятие о прошлом как о том, что осталось у него за спиной; будущее - это то, что впереди, а настоящее - краткий миг между тем, что было, и тем, что будет. Однако отнюдь не всегда такое представление о времени было столь очевидным и как бы само собой разумеющимся.

Древние греки вообще не мыслили себе время в виде какой-то прямой. Считается, что в сознании европейского человека такое «линейное время» возникло только после рождения Христа, когда появилась некая точка отсчета. Древними время воспринималось как раз как отсутствие времени, которое именно этим своим отсутствием, неявленностью, пребыванием вне изменения, движения, развития и характеризовало особое, «неподвижное и ценностное состояние действительности». Схематически они, очевидно, видели время как круг, какую-нибудь замкнутую окружность вообще или как раскручивающуюся спираль.

Кроме того, древним грекам было чуждо представление о прогрессе. Красноречивое подтверждение тому - известный миф о золотом веке и четырех поколениях, каждое из которых было значительно хуже предыдущего.

Одним словом, время в целом мыслилось как неподвижное или обратимое, и несмотря на то, что жизненный опыт любого человека наглядно демонстрировал текучесть времени, до конца античности сохранялось некое противостояние идеального, неподвижного времени и реально развивающегося.

И с этим «реально развивающимся» временем, надо сказать, греки обращались весьма фривольно. Во-первых, никогда не существовало общеэллинского календаря. Мало того, в каждом полисе был не только свой собственный календарь, но и свой способ согласования лунного и солнечного года, своя точка отсчета времени и свои особые названия месяцев, в честь какого-то местного божества или праздничного обряда.

В Афинах год делился на 12 месяцев по 30 дней в каждом, то есть всего в году было 360 дней. Недостающие пять дней восполняли за счет тринадцатого месяца, вставлявшегося через три года на четвертый.

Летоисчисление в Афинах велось по имени одного из десяти архонтов, избиравшихся на один год; эта должность так и называлась - архонт-эпоним. В Спарте года считали по эфорам-эпонимам. Так что события, произошедшие в тот или иной год, обозначались так: «когда архонтом (эфором) был такой-то» или «в архонтство такого-то». Начиналась эта греческая эра с Троянской войны, которая, как тогда считали, произошла между 2270 и 1183 гг. до н.э. (в современной науке годом начала Троянской войны считается 1183 или 1184 г. до н.э.).

С III в. до н.э. вводится летоисчисление по Олимпиадам. Теперь дата любого события определяется по его месту в четырехлетнем цикле Олимпийских игр; этот период и называется Олимпиадой. За исходную точку был принят 776г. до н.э. - год проведения первых Олимпийских игр. Таким образом первая Олимпиада - это время с 776 по 773 год, вторая Олимпиада началась в 772 году, третья - в 768 и т.д. Отныне года считаются как второй год третьей Олимпиады, или третий год второй Олимпиады, то есть, соответственно, 767 и 770 годы до н.э.

Надо сказать, что счет по Олимпиадам придумали греческие историки, чтобы удержать нить развивающихся в определенное время событий. Сами греки не считали года по Олимпиадам, они вообще не считали года следующие один за другим, как точки, обозначенные на длинной прямой. Годы в представлении греков были рассыпаны причудливой мозаикой, подобно звездам, совершающим свой круг одинаково и неизменно. Никакого прогресса не было, была вечная, устойчивая и неизменная жизнь.

В большинстве греческих полисов, в том числе и в Афинах, год начинался летом, примерно в середине июля, если считать по современному календарю. Вообще первоначально греки знали только два времени года: зиму и лето. Позднее в календарях появилась весна, причем в разных областях Греции она начиналась в разное время, в отличие от осени - еще более позднего и, быть может, поэтому для всех одновременно наступавшего времени года. Во всей Элладе приход осени знаменовался завершением сбора урожая и появлением на небе созведия Арктур.

В каждом месяце выделяли три декады. Значительно позже, в эпоху христианства под культурным влиянием Иудеи греки стали делить месяц на семидневки: после каждых шести рабочих дней устраивали выходной. В 312 г. н.э. император Константин Великий закрепил это новшество специальным эдиктом. Обычай называть дни недели порядковыми числительными заимствован также у иудеев.

Днем считалась часть суток от восхода до заката солнца. Граница между днем и ночью то и дело смещалась: в разные эпохи заря была то началом дня, то концом ночи. Весь день делился на пять основных частей: «рано», время до полудня, или «когда агора полна народу», полдень, пополуденное время и вечер.

Час дня определяли по солнечным часам - гномону, устройство которых было заимствовано у халдеев. Первые солнечные часы установил в Спарте во второй половине VI в. до н.э. философ Анаксимен. Со временем изготовление и установка солнечных часов развились в целую науку - гномику.

Выглядели тогдашние солнечные часы так же, как современные: тень от вертикальной стрелки - гномона - проходила через двенадцать делений, обозначенных на каменной плите. При всем удобстве солнечных часов у них был один существенный недостаток. Дело в том, что продолжительность светового дня в зависимости от времени года значительно менялась, поэтому точно установить, «который теперь час», было весьма затруднительно.

Более совершенным часовым механизмом была клепсидра - устройство, представляющее собой сосуд в форме усеченного конуса; название этого устройства на русский язык можно перевести как «водокрад». В клепсидру наливалась вода, которая тонкой струйкой вытекала через отверстие у дна сосуда так, точно ее оттуда крали. Уровень воды понижался, деления на боковой поверхности сосуда позволяли судить, насколько опустилась вода и, следовательно, который теперь час.

=================================================

По поводу и без повода

Образности мышления и языка древних греков современные языки обязаны очень многим, причем мы зачастую даже не отдаем себе отчета в том, что произносимые нами фразы и метафоры некогда имели буквальный смысл, а не переносный, каким пользуемся мы. Именно в Древней Греции появилось, например, такое знакомое нам выражение “сколько воды утекло”, под которым, как видно, подразумевается отнюдь не широкая река времени, уносяшая куда-то в море прошлого миллионы кубометров воды, а всего лишь механизм водяных часов.

=================================================

И гномоны, и клепсидры были в Древней Греции общественными сооружениями, о чем свидетельствует сохранившаяся до нашего времени «башня ветров» в Афинах. Это не совсем обычное для древнегреческой архитектуры сооружение представляет собой восьмигранник высотой 13 метров. Восемь стен башни украшают аллегорические изображения ветров, а наверху помещен флюгер в виде Тритона.

Медицина в Греции

Изобретение врачебного искусства греки приписывали богам: Аполлону и Асклепию. В некоторых святилищах Аполлона в Греции лечили больных, прибегая к помощи музыки. Асклепий считался сыном Аполлона. И сам он, и вся его семья помогала страждущим, облегчала их телесные муки. Женой Асклепия была Эпионе - “болеутолительница”, дочерьми - Гигиея, богиня здоровья, и Панацея - “всецелительница”. Сыновьями Асклепия были Махаон и Подалирий - легендарные лекари, трудившиеся в стане ахейцев во время осады Трои.

Асклепий — греческий бог врачевания.

Аполлон, согласно мифам, не только сам раскрыл сыну тайны врачевания, но и отдал его в обучение к мудрому кентавру Хирону, знавшему, как лечить людей травами и другими зельями. Асклепий, получив такое “образование”, смог лечить и воскрешать людей. Последний дар Асклепия и стал причиной его смерти. Боясь, что врачебное искусство Аполлонова сына изменит весь порядок жизни на земле, Зевс забрал Асклепия на небо, обратив в созвездие Змееносца. Змея как символ постоянно возрождающейся жизненной силы почиталась в Греции священным животным врачевателей.

Сыновья Асклепия, Махаон и Падамерий, демонстрируют в “Илиаде” Гомера блестящие знания анатомии, оказывая раненым воинам первую медицинскую помощь, останавливая кровь и делая перевязки. В гомеровскую эпоху еще не было ни медицинских школ, ни систематических знаний о строении человека и его болезнях. Всеми своими знаниями “врачи” того времени обязаны случаю и многовековому опыту народной медицины.

Начиная с VI в. до н.э. по всей Греции появляются святилища-больницы, посвященные Асклепию, так называемые асклепионы, в которых жрецы-лекари поддерживали культ великого бога-целителя. Самый знаменитый асклепион находился в Эпидавре. Каждые пять лет там устраивались религиозные празднества в честь Асклепия. В асклепионах применяли метод лечения, называвшийся “энкоймесис” - жрецы укладывали больного спать, считали, что во время сна придет выздоровление. Иногда исцеление не наступало, но зато больные видели вещие сны; пересказав их жрецам, “знавшим волю Асклепия и исполнявшим ее”, больные получали соответствующие медицинские рекомендации.

Интересный и необычайно ценный документ - посвятительные таблички, оставленные древними греками в асклепионах. На табличках они выражали свою благодарность богу-врачевателю за исцеление и рассказывали, как оно произошло. Некто Никанор, например, сильно хромал и едва мог ходить. Пока он сидел в храме Асклепия и еще не успел заснуть, к нему подбежал какой-то мальчик и вырвал из рук костыль. Бедняге ничего не оставалось, как пуститься вдогонку за озорником. А другой пациент, Агестрат, жаловался на головную боль и бессонницу. Но в храме Асклепия он уснул и увидел во сне, что бог избавляет его от головной боли и делает его кулачным бойцом. Проснувшись, Агестрат почувствовал себя абсолютно здоровым, а позднее, во время Немейских игр, стал даже победителем в панкратии - кулачном бою.

Расцвет врачебной деятельности жрецов в асклепионах пришелся на V в. до н.э. А на рубеже V-VI вв. до н.э. во всей Греции стало известно святилище Асклепия на острове Кос, где возникла знаменитая медицинская школа Гиппократа.

Гиппократ (ок. 460 — ок. 370 гг. до н.э.) — греческий врач, по легенде — потомок Асклепия.

Врачи на острове Кос лечили, опираясь на определенные этические нормы, известные и сегодня как “клятва Гиппократа”. Врач обязан был хранить профессиональную тайну и не употреблять своего искусства никому во вред. “Если буду я верен этой клятве, - произносил врач, - то да пошлют мне боги счастье в жизни и славу в искусстве на вечные времена, если же нарушу ее, то да свершится все обратное этому!”

Кроме “клятвы Гиппократа”, до наших дней сохранилось множество сочинений по медицине, собранных в так называемом “Гиппократовом корпусе”. В число этих текстов входят труды и самого “отца медицины”, и других врачей. Из “Корпуса Гиппократа” ученым позднейших веков стал известен метод великого врача, состоявший в том, чтобы ставить диагноз и лечить больного исходя из совокупности всех условий его жизни и основываясь на продолжительном наблюдении за течением болезни.

[Илл. – Предполагаемый портрет Гиппократа. Стр. 251]

Вскрывать трупы греки полагали нечестивым занятием, поэтому о строении человека судили по вскрытым животным, по изувеченным на войне телам и по наблюдениям за здоровыми людьми. Объяснения увиденному находили в теории соков, сходной с теорией о четырех стихиях Эмпедокла. Человек, как и весь окружающий его мир, устроен из различных элементов. Роль воздуха в теле выполняет кровь, так как она горячая и влажная. Огонь - это желтоватая желчь, горячая и сухая. Земля - черная желчь, холодная и сухая. Вода - это слизь, холодная и влажная. Все жидкости в теле смешаны из этих соков. Когда они находятся в равновесии, человек здоров. Как только равновесие нарушается - человек заболевает. Например, от избытка слизи бывает водянка, воспаление легких, понос, головокружение, а от ее недостатка - эпилепсия и столбняк.

Чтобы человек выздоровел, нужно, чтобы избыток сока выделился из организма. Это критический момент болезни. После него наступает выздоровление, смерть или повторный цикл, как бывает при малярии, которой часто болели греки. Задача врача состояла в том, чтобы рассчитать критический момент и помочь организму избавиться от избыточных соков - кровопусканием, рвотным, слабительным или промыванием. Главная забота врача - не диагноз, а прогноз. Не так важно знать болезнь, главное - знать ее течение.

Учение о соках преподавали европейским врачам до самого XIX в., несмотря на то, что у Гиппократа очень скоро появился достойный соперник, Аристотель. Залогом равновесия соков у Гиппократа было “тепло”. У Аристотеля им стало “дыхание”, или “дух”, по-гречески “пневма”. В этой пневме жила душа. Для того, чтобы найти ей место в теле человека, врачи и стали вскрывать трупы, правда, опять же не в материковой Греции, а в эллинистическом Египте, в Александрии. Последователи Гиппократа считали вместилищем пневмы мозг, а последователи Аристотеля - сердце. Кроме того, следовало объяснить, по каким каналам пневма и другие соки распространяются по всему телу. Если допустить, что по венам течет кровь, а нервы - для пневмы, то для чего тогда артерии: у живого человека из них течет кровь, а у мертвого они спаявшиеся и пустые.

Методы лечения постоянно обновлялись. Геродик из Селибрии первым стал применять массажную терапию, определил некоторые законы диетики и ввел лечебную гимнастику. Диокл из Кариста настаивал на том, что “чистота - залог здоровья”, а кроме того, важны диета и умение правильно чередовать работу и отдых. Эрасистрат из Кеоса заложил основы теории кровообращения, исследовал систему кровеносных сосудов, ввел различение нервов, управляющих чувствами, и нервов, управляющих движениями (сухожилия). Герофил из Калхедона оставил после себя трактаты “Об анатомии”, “О глазах” и руководство для акушеров.

Искусство врачевания росло, но рядом с ним сохранялась и народная медицина, траволечение, знахарство и даже традиционная вера, в то, что вода некоторых священных источников обладает целительной силой. Священные источники были также местом гаданий, связанных с различными заболеваниями. К примеру, в Патрах, у святилища Деметры, было распространено такое гадание: на тонкой веревке подвешивали зеркальце и опускали его в источник так, чтобы край зеркальца лишь слегка касался поверхности воды. Тем временем больные разжигали курильницы с благовониями, возносили молитвы богине Деметре, после чего, взглянув в зеркальце, должны были найти в нем ответ: выздоровеют они или нет.

Началом таких культовых очищений в священных источниках, очевидно, был обычай паломников, явившихся из далеких краев, омывать свое тело от грязи и пыли, прежде чем войти в святилище. Со временем гигиеническая процедура стала восприниматься как символический обряд очищения. В Риме из обряда омовения произошел обычай окропления себя “святой” водой, сохранившийся, как известно, и в христианском ритуале.

География

Временем рождения научной географии считается конец IV-III вв. до н.э. До этого времени география была исключительно описательной, всю информацию географы черпали из личных наблюдений, основанием для их научных построений служили рассазы моряков и торговцев, местные мифы и легенды.

С указанного же момента география превращается в точную науку, широко использующую методы математики и достижения астрономии. Теперь уже никто не представлял землю, так, как Гомер, Гесиод или Геродот - в виде плоского диска, по которому достаточно произвольно были разбросаны участки суши, омываемые круговой рекой - Океаном.

Предполагают, что идея шарообразности земли возникла еще у пифагорейцев, но лишь у Аристотеля появляются не только точные представления о форме земли, но и их обоснования. Во-первых, Аристотель указывает на то, что во время лунных затмений освещенная сторона луны отделяется от затемненной не прямой линией, а дугообразной. Во-вторых, в пользу шарообразности Земли говорит тот факт, что “некоторые звезды, видимые в Египте и в районе Кипра, не видны в северных странах, а звезды, которые в северных странах видны постоянно, в указанных областях заходят”. Исходя из этого, Аристотель считает нелепым изображать обитаемую землю (ойкумену; от греческого oikos - дом, жилище) в виде круглого диска. Ойкумена, согласно Аристотелю, это не диск, не овал, не цилиндр, а замкнутая лента, на которой суша чередуется с морями. Если задаться целью пройти ее с запада на восток, то можно прийти в ту же точку, откуда был начат путь, только с другой стороны (при условии, что морские пространства не станут непреодолимым препятствием).

[Илл. – Географическая карта, составленная Гекатеем Милетским. VI в. до н.э. Стр. 239]

Десятилетний поход Александра Македонского (333-323 гг. до н.э.) не только изменил весь ход истории на Востоке - он стал грандиозной географической экспедицией, расширившей и во многом изменившей представления греков об ойкумене. Географам эллинистической эпохи предстояло освоить ее и нанести на карты.

В первую очередь их интерес вызывала Индия, куда к индийскому царю Чандрагупте был направлен умный и образованный грек Мегасфен. По возвращении он написал подробную обстоятельную книгу об исследованной им северной части Индии. Книга до нас не дошла, но о ее достоинствах можно судить по многочисленным ссылкам позднейших географов.

Другим источником новой информации стали для греков области Африки, граничившие с царством Птолемеев, которые еще Аристотель считал необитаемыми. Гораздо хуже обстояло дело с западной частью тогдашней ойкумены. Греческие мореплаватели никогда не выходили в открытое море за Геракловы Столпы (Гибралтар). Лишь один отважный путешественник, Пифей из Массилии, отправился в те места.

Пифей прошел Геракловы Столпы и вдоль берегов Иберии поплыл на север, достигнув Британии, где предпринял несколько экспедиций внутрь страны. Ему удалось установить, что Британия - островная страна, имеющая форму треугольника, стороны которого относятся друг к другу как 3:6:8. Пифей сообщает некоторые сведения об Ирландии - греки называли ее Иерне - а также совершенно фантастические факты о последнем крае земли, Туле, где, собственно, нет “ни земли, ни моря, ни воздуха, а есть некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое”.

Тот же самый Пифей первым из греческих географов описал приливы и отливы и заметил их связь с положением луны.

Следующий шаг в истории античной географии связан с именем Эратосфена, знаменитого александрийского математика и географа, попытавшегося строго научным способом определить размеры земного шара путем измерения небольшого отрезка земного меридиана и параллельного ему небесного круга. Несмотря на многочисленные погрешности в измерениях, длина окружности земли у Эратосфена всего на 310 км отличалась от истины. Только в XVII веке ученые измерили эту величину точнее.

Эратосфен (ок. 282 — 202 гг. до н.э.) — древнегреческий ученый, автор сочинений по филологии, математике, географии, истории, астрономии.

Эратосфену принадлежит и подробное описание карты мира в том виде, в каком ее позволяли составить сведения, накопленные к его времени. В этом описании впервые встречается попытка распределить отдельные части мира относительно параллелей и меридианов. Для этого Эратосфен сначала провел “основную” широту от Священного мыса (совр. мыс Сан Висенте в Португалии), расположенного несколько западнее Геракловых Столпов, до восточного побережья Индии. Эта широта делила весь обитаемый мир на юг и север; параллельно ей Эратосфен провел еще несколько широт, самая северная из которых проходила через устье Борисфена (совр. Днепр), а на самой южной лежали Коричная страна (нынешнее Сомали), Эритрейское море и остров Тапробана (к югу от Индии).

[Илл. – Карта мира, отразившая географические представления Эратосфена. Стр. 751]

Основным инструментом, использовавшимся греками для определения широты, был гномон. Магнитного полюса греки не знали, и поэтому с определением долготы дело обстояло гораздо сложнее. Собственно, Эратосфену был известен только один меридиан, определявшийся Нилом, так как нижнее течение этой реки примерно совпадало с направлением юг-север.

К сожалению, трехтомный труд Эратосфена “География” до нас не дошел. Всеми знаниями об этом ученом и о его трудах мы обязаны Страбону, другому величайшему географу поздней античности, добросовестно ссылавшемуся на всех своих предшественников. Географическая “энциклопедия” Страбона состоит из семнадцати книг. Первые две посвящены историческому очерку о географической науке. Начиная с третьей книги, Страбон переходит к детальному описанию всех известных стран Европы, Азии и Африки.

Страбон (64/63 г. до н.э. — ок. 20 г. н.э.) — древнегреечский географ и историк.

Ученые нового времени отказывают Страбону в строгой научности его “Географии”, считая ее скорее научно-популярной книгой, предназначенной для широкого круга читателей. Да и сам Страбон признавал, что цель его труда - создать книгу, “одинаково полезную и государственному деятелю, и широкой публике”.

Новый шаг в области научной географии сделал Птолемей, живший во II в. н.э. Составляя карту земли, он впервые ввел в употребелние градусную сеть параллелей и меридианов, приняв за нулевой меридиан тот, что проходил через “острова блаженных” (Азорские или Канарские острова). Птолемей считал, что самым правильным было бы нанести карту на сферическую поверхность, иначе говоря, на глобус, потому что так сходство карты с формой земли получалось бы само собой. Учебник географии Птолемея служил пособием для всех путешественников на протяжении 14 веков, вплоть до XVI столетия.

Астрономия и астрология

Начало астрономической науки в Греции не предвещало ей тех великих открытий, которые она совершила в эпоху эллинизма. Родоначальники всей греческой и европейской науки, милетцы, а вслед за ними и другие натурфилософы, разрабатывали невероятно смелые модели космоса, очень мало полагаясь на данные астрономии. Даже такие ученые, как Анаксагор и Эмпедокл, далеко обогнавшие свое время, имели весьма туманные представления о количестве планет и их движении. А знаменитое астрономическое достижение Фалеса - предсказание солнечного затмения, буквально ошеломившее его соотечественников, основывалось вовсе не на наблюдениях за движением светил. Фалес просто знал вычисленную халдеями формулу, по которой можно было рассчитать наступление затмения с точностью до нескольких дней, и, узнав о большом солнечном затмении в Египте, “предсказал” затмение 585 г. до н.э.

Эти и другие факты натолкнули многих ученых на мысль о том, что вся греческая астрономия заимствована у вавилонян, с незапамятных времен слывших великими знатоками в науке о звездах. Эллины действительно многому научились у восточных мудрецов, но очень скоро превзошли своих учителей, преследовавших исключительно практические цели. Греки, движимые любовью к чистому познанию, были теоретиками, способными опоэтизировать самые скучные математические формулы. Неудивительно, что, когда Анаксагора спросили, почему лучше родиться, чем не родиться, клазоменский мудрец ответил: “Чтобы наблюдать звезды”.

Дерзкие спекулятивные предположения натурфилософов дали толчок развитию астрономии в Греции, и к концу V в. до н.э. греческие астрономы уже имели представление о нерегулярном движении светил по небесному своду. Эвктемон Афинский сделал замечательное открытие о неравенстве времен года, его соотечественник Метон составил лунно-солнечный календарь, что свидетельствует о хорошем знании длительности солнечного года и лунного месяца. Эйнопид Хиосский измерил наклон эклиптики, вдоль которой движуться солнце, луна и планеты.

В середине IV в. до н.э. получает распространение теория гомоцентрических тел Эвдокса, великого греческого математика и основоположника планетной наблюдательной астрономии в Греции. Эвдоксова модель позволила описать движение луны, солнца и пяти планет с помощью нескольких сфер, обладающих одним центром, который совпадает с центром земного шара. Современник Эвдокса Гераклид впервые объяснил видимое суточное вращение небесного свода вращением земли вокруг своей оси.

Однако подлинный расцвет греческой астрономии связывают с именем Аристарха Самосского, создателя первой в истории человечества гелиоцентирческой системы мира. Впрочем, его теория не пользовалась популярностью в античности. Греки не хотели расставаться с представлением о Земле как об “очаге мира”, представлением, поддержанным авторитетом Платона и Аристотеля, которые полагали, что центр Земли совпадает с центром мира.

Последним крупным достижением и одновременно высшей точкой развития античной астрономии стал труд Клавдия Птолемея “Великая математическая система астрономии”, больше известный под арабизированным названием “Альмагест”.

Клавдий Птолемей (после 83 г. н.э. — после 161 г. н.э.) — выдающийся античный астроном, математик, географ.

Усыпанное звездами южное небо пробуждало не только научный интерес, но и фантазию греков. Они верили, что вечное небо не безучастно к судьбам людей. Видя высоко среди звезд одну, самую яркую, которая все кружится на одном месте и никогда не сходит с небосклона, они вспоминали миф о нимфе, уступившей домогательствам Зевса и обращенной за это в медведицу. Сын нимфы вырос славным охотником. Как-то встретившись в лесу со своей матерью-медведицей, он чуть было не убил ее. Боги не допустили этого злодеяния и вознесли обоих на небо: нимфа стала Медведицей, а ее сын Арктур – ее вечным стражем (Arctophylax - от греческого arctos – «медведь» и phylax – «сторож»). Гера, не смирившаяся со “звездной” участью своей соперницы, попросила Океан не позволять той окунаться в его воды.

[Илл. – Созвездие Кассиопеи. Созвездия Большой и Малой Медведиц. Стр. 116]

В греческой мифологии немало примеров подобных метаморфоз, или катастеризмов (kata - вверх, aster - звезда). Греки “населяли” небо не только людьми и животными, но даже предметами, и звездный каталог пополнялся то лирой Ариона, то локонами Береники, то кораблем аргонавтов.

Накопленные веками знания об извечно правильном движении звезд вокруг земли, не позволяли придворным звездочетам в Вавилонии допустить даже мысли о божественности небесных светил. Они ограничивались составлениями гороскопов и метеорологических прогнозов, не вдаваясь в подробности влияния неземных сил на судьбы людей. Греки, позаимствовавшие вавилонскую семипланетную систему и зодиак (круг, по которому движутся все планеты), обессмертили нехитрую халдейскую астрологию.

Если верить грекам, всю астрологию они заимствовали у халдеев. На самом деле, ссылки на халдейскую мудрость служили им лишь для того, чтобы авторитетом глубокой древности подтверждать свои достаточно произвольные “научные” выкладки.

Халдейский зодиакальный круг делится на две части, одна из которых находится высоко над горизонтом, другая - несколько ниже. Когда солнце проходит по верхней части круга, стоит жаркая и сухая погода; когда путь светила пролегает по нижней, наступают холода: вавилоняне считали, что солнце в это время погружается в волны небесных вод. Так возникли восемь знаков зодиака: четыре водных - Скорпион, Рыба, Водолей, Козерог, и четыре знака земли - Телец, Близнецы, Лев и Дева. Значительно позже (около XII в. до н.э.) появились Рак, Овен, Стрелец и Весы, нарушившие стройное распределение знаков между стихиями воды и земли.

В халдейской астрологической схеме с зодиакальным кругом и семью планетами не хватало твердой системы, которая бы устанавливала влияние планет на человека. Греческим астрологам пришлось изобрести “качества” планет, которые они раздали светилам достаточно произвольно. Солнце и Юпитер, по их мнению, оказывали положительное воздействие на человека, Марс и Сатурн - отрицательное, Венера и Луна - положительное, но в недостаточной степени. Меркурий оставался к человеку равнодушным.

[Илл. – Знаки зодиака. Стр. 338]

Кроме того, греческие астрологи пополнили вавилонскую астрологическую систему теорией жилищ, теорией экзальтаций и аспектов.

Теория жилищ основывалась на предположении, что каждая планета в одном или в двух из знаков зодиака находится у себя дома, где “родные стены” дают ей силу и радость. При этом греческие астрологи пренебрегли даже тем, что само слово “планета” (planetes от planasthai - блуждать) означает “блуждающая”. На возражения насмешников они отвечали, что, мол, не вечно же планеты блуждали, когда-то ведь должно было начаться это всемирное движение. Так вот, откуда каждая планета начала свое движение, там у нее и дом.

Первым обрел свой дом Лев. Сила и ярость этого зверя как нельзя лучше соответствовали испепеляющей силе Солнца. Значит, можно предположить, что до начала движения Лев находился в Солнце. В Луне, втором после Солнца великом светиле, должен был пребывать один из знаков, соседних Льву, то есть Рак или Дева. Судьбу Рака решила красивая идея симметрии: если Рак поместить в Луне, то год распределится между двумя светилами строго пополам: Солнцу достанутся месяцы с июля по декабрь, а Луне - с января по июнь. В соответствии с этой логикой каждому знаку зодиака досталось по планете, а то и по две.

Теория экзальтаций, или депрессий, объясняла положение, в которых у планет меньше всего силы. Она не играла большой роли при составлении гороскопов.

Теория аспектов, пожалуй, самая важная в греческой астрологии, основывалась на том, что планеты действуют не только на Землю и ее обитателей, но и друг на друга. При создании этой теории греческие астрологи рассуждали, видимо, следующим образом: число 12 - кратно числам 2, 3, 4 и 6, следовательно, в двенадцатизнаковый зодиакальный круг можно вписать шестиугольник, квадрат, треугольник, а также разделить его на две части. Планеты, оказывавшиеся в углах этих фигур, могли влиять друг на друга.

Так, Лев, находящийся напротив Водолея, состоит с ним в диаметральном аспекте. Углы треугольника соединяют Льва, Овна и Стрельца. Следовательно, с этими знаками Лев находится в тригональном аспекте. Вписанный в зодиакальный круг квадрат соединит Льва, Тельца, Водолея и Скорпиона и т.д. Семь созвездий, с которыми Лев состоит в определенных аспектах, влияют на него одинаково сильно и благоприятно, остальные знаки ко Льву безразличны.

Усвоив все эти премудрости, можно было переходить к составлению гороскопов. Схема гороскопа представляла собой что-то вроде барабана с тремя кругами: один круг - двенадцать знаков зодиака, обод этого круга - двенадцатидомный круг человеческой жизни (совершенно произвольная выдумка астрологов) и последний - круг с семью планетами. Когда круги остановятся, Марс окажется во Льве против “прибыли”, Венера в Рыбах против “странствий” и т.д. Составляли гороскопы либо по теории генитур, либо по теории инициатив.

Генитурами можно было заниматься безо всякого опасения, так как здесь все было предрешено заранее: судьбу человека уже решило то, под каким знаком, в каком доме и т.д. он родился.

Теория инициатив предполагала возможность выбора для человека: прежде чем начать какое-либо дело, нужно спросить совета у знающего человека (читай - астролога), и если звезды не препятствуют, можно смело приниматься за любое начинание. Инициативы, таким образом, таили опасность для астролога. Здесь нужно было действовать очень осторожно (скажешь человеку, что его ограбят на улице, а он не выйдет в этот день из дома и только посмеется над тобой...)

Система мер и весов

Греческая система мер выглядела так:

Стадий = 100 охватов = 185 м

Охват = 4 локтя = 6 ступней = 1 м 85 см

Локоть =2 пяди = 46 см 2 мм

Ступня = 4 ладони = 30 см 8 мм

Пядь = 12 пальцев = 23 см 1 мм

Ладонь = 4 пальца = 7 см 7 мм

Палец = 1 см 9 мм

Давно подмечены и удобство, и неудобство этой системы. Удобство ее в том, что все единицы измерения почти точно соответствуют размерам человеческого тела. А неудобство - в том, что довольно сложно произвести пересчет из одной единицы в другую. Не так-то просто было с ходу подсчитать, сколько пядей в охвате.

Тому, что греческий стадий имеет именно длину 185 м, есть два объяснения. Одни исследователи считают, что это расстояние, которое пахарь проходит за плугом от передышки до передышки. Такое объяснение подтверждает и значение слова “стадий”, которое можно перевести как “стоянка”. Другие считают, что стадий - это то расстояние, которое может пробежать бегун, развив самую высокую скорость.

Греческая мера весов также строилась на практичных и наглядных соображениях:

Медимн (бочка для зерна) = 48 дневных пайков = 52,2 л

Дневной паек (зерновой) = 4 кружки = 1,1 л

Амфора = 12 кувшинов = 39,3 л

Кувшин = 12 кружек = 3,3 л

Киаф (черпак) = 0,045 л

Древнегреческая литература

Самыми древними из литературных памятников Древней Греции являются две большие поэмы “Илиада” и “Одиссея”, автором которых уже в древности считался Гомер. Для нас эти поэмы - начало древнегреческой литературы. Однако нет никакого сомнения в том, что поэмы Гомера - не начало, а наоборот, итог творческой работы целого ряда поколений. Этот давно известный факт нашел выражение в популярной филологической формуле “Fuerunt ante Homerum poetae” - “Были и до Гомера поэты”. Памятники тех далеких времен, когда “были” догомеровские поэты, до нас не дошли, но следы их обнаруживаются повсюду: и в литературе более позднего периода, и в самих поэмах Гомера. Кроме того, вряд ли есть основания полагать, что начало древнегреческой литературы чем-то отличалось от начала литературы любого другого народа. Именно поэтому современные исследователи с такой уверенностью говорят, что греческая литература началась с фольклора.

Основой народного творчества в Древней Греции были мифы о богах и героях. Вся архаическая и классическая литература черпали из этого неистощимого источника сюжеты и темы, но уже в V в. до н.э. мифология начинает изживать саму себя, а в эллинистическую эпоху у александрийских поэтов (и тем более у их последователей в Риме) мифология стала уже лишь богатым “арсеналом”, который они использовали весьма рационалистически.

Если та же “Илиада” действительно выросла из мифов, то чуть ли не вся “Одиссея” сплетена из сказочных мотивов. Сказка была еще одним жанром безыскусного народного творчества греков, в котором изображались все блага мира, и в котором воплотилась народная мечта о “молочных реках” и “кисельных берегах”.

[Илл. – Приам и Гекуба. Фрагменты росписи амфоры. Стр. 255]

Заслуживают внимания и два других источника древнегреческоой литературы: бытовая песня и басня. Народная песня возникла во время работы; она облегчала, скрашивала и даже организовывала труд. Позже из трудовой песни выделились обрядовая и религиозная. К ним можно причислить “френы” - похоронные песни или плачи, в обилии встречающиеся в “Илиаде”, а также свадебные песни, или гименеи, из которых родился потом особый жанр лирики - эпиталамий.

Происхождение басни связывают с магическими представленими первобытных охотников об окружающем их царстве природы. Основным жанровым признаком басни с с самого ее рождения было некое нравственное поучение или наставление, выраженное в сказочной, иносказательной форме, хотя древнейшая басня, конечно, сильно отличалась от дошедших до нас басен Эзопа.

Все вышеописанные формы литературы, несомненно, существовали в Греции задолго до возникновения эпоса в том его виде, в каком он известен нам по “Илиаде” и “Одиссее”. Но и сам эпос не родился вдруг, когда в один прекрасный день гениальный слепой поэт поставил точку в конце каждого из двух больших памятников греческого эпоса.

Считается, что эпос начал складываться в эпоху Великой греческой колонизации. Новые поселения, основанные на малоазийском побережье, - Смирна, Эфес, Милет - взбудоражили “генетическую” память греков, услужливо подсказывавшую, что совсем недалеко от этих мест бились под стенами Трои их далекие предки. А выведение колоний на юг Италии и в Сицилию заставило “вспомнить”, как скитался в этих краях Одиссей по дороге на родную Итаку. Знатные люди в новых городах часто сходились на пиры; их любимым развлечением была песня, и они все чаще стали требовать, чтобы им пели про Троянскую войну и странствия Одиссея.

[Илл. – Булевтерий в Милете. Реконструкция. Стр. 196]

Пели эти песни сказители - аэды и рапсоды, великие мастера своего дела. Искусство сказителей передавалось от поколения к поколению, причем современным ученым, сравнивающим развитие эпоса у разных европейских народов, удалось установить три ступени его становления. Вначале в народе бытует импровизированное исполнение, в котором нет определенных норм и строгих правил, а каждый новый певец исполняет песню по-своему. Затем возникает определенная табулатура, то есть появляется некий набор повторяющихся отдельных песен в более-менее устоявшемся виде. И наконец, песня сосредоточивается вокруг одной фабулы, одного сюжета.

[Илл. – Статуэтка рапсода. VIII в. до н.э. Стр. 556]

Закреплению в памяти потомства устного эпоса способствовало живое отношение слушателей к содержанию. В зависимости от настроения публики певец всегда мог сжать или, наоборот, растянуть свой рассказ - добавить подробностей и деталей, например, о том, как герой, готовясь к бою, надевает поножи, шлем, доспехи, берет меч, щит, копье. Тут же вспоминается какая-нибудь история о том, как эти щит или копье достались герою, или о том, какой мастер изготовил щит, и что на нем изображено.

Поколения аэдов выработали не только форму, но и специальный размер для своих поэм - гекзаметр, и богатый поэтический язык, и набор готовых выражений для описания часто повторяющихся действий, так чтобы они всегда были “под рукой”.

Песни первых аэдов были, вероятно, похожи на древнерусские былины. Позже от сочинения небольших былин перешли к сочинению длинных связных эпопей. И здесь все тоже зависело от мастерства исполнителя. Можно было механически нанизывать одни эпизод на другой, одну былину на другую, сводя конец одной с началом другой. Но был и другой, более трудный способ: выбрать какой-нибудь один эпизод и, дополняя его всевозможными подробностями, вместить в этот один эпизод все, что могло заинтересовать слушателей, из десятилетних событий Троянской войны или странствий Одиссея. Для такой песни нужен был не просто хороший, но исключительно талантливый и одаренный аэд. Таким аэдом и был Гомер, о котором мы не знаем ничего, кроме имени и весьма сомнительной информации о его слепоте.

[Илл. – Гомер. С античного бюста. Стр. 253]

Дошедшие до нас древние жизнеописания Гомера полны самых фантастических подробностей; в них, к примеру, называются семь разных городов, в которых родился поэт. В Древней Греции было популярно двустишие:

“Семь городов соревнуют за мудрого корень Гомера:

Смирна, Хиос, Колофон, Саламин, Пилос, Аргос, Афины”.

Не сходится в этих жизнеописаниях и список произведений, автором которых считался Гомер, и время его жизни, и время создания поэм. Единственное, в чем древние историки были уверены до конца, так это в том, что Гомер, безусловно, существовал. И только у ученых нового времени, подверженных влиянию гиперкритицизма, возникли подозрения по поводу того, жил ли когда-нибудь такой поэт, и действительно ли “Илиада” и “Одиссея” - его произведения, и не являются ли они продуктом некоего коллективного труда, и не сложили ли отдельные былины в одну поэму в гораздо более позднее время. “Шекспировский”, точнее, “гомеровский вопрос” имеет очень давнюю традицию еще со времен античности. Сложились целые школы, отстаивавшие ту или иную теорию возникновения гомеровских поэм. Наконец победила та точка зрения, что у “Илиады” и “Одиссеи” был только один автор, и что он был гениальным аэдом, мастерство и талант которого выделяли его из других многочисленных сказителей. Он, как колдун, зачаровывал публику, на долгие часы приковывая ее внимание своим искусством.

Итак, Гомер из двух описанных выше путей перехода от былин к эпосу “выбрал” более трудный. Для каждой поэмы он взял только по одному эпизоду из десятилетней войны и десятилетних же странствий. Для “Илиады” таким центральным эпизодом стал гнев Ахилла, а для “Одиссеи” - два последних “этапа” в возвращении героя - от острова Калипсо до острова феаков, где он на пиру рассказывает о своих прежних скитаниях, и от острова феаков до родной Итаки. Обо всех остальных эпизодах рассказывается либо в попутных замечаниях, либо в речах действующих лиц. И за всем этим развивается длинной лентой подробнейшая картина не только военной, но и мирной жизни. Причем, мирной жизни отнюдь не былинных героев далекого прошлого, а современников Гомера.

В самых мелких подробностях и деталях - то в пространном описании, то в беглом упоминании по ходу рассказа, то в развернутом сравнении - изображается народное собрание, суд, дом, сражение, оружие, утварь, детские игры, состязания атлетов, труд пахаря и кузнеца. И если современному читателю все это может показаться лишь длиннотами, запутывающими и уводящими от основной линии развития событий, то слушатели Гомера именно в этом находили особое удовольствие и наслаждение. Они прекрасно чувствовали и понимали, что между ними и героями Гомера - пропасть, и старались сохранить в памяти и как можно дольше любоваться каждой подробностью давнего времени, когда что ни поступок - то подвиг, что ни человек - то герой, доблестный и благородный.

[Илл. – Щит древнегреческого воина. Стр. 697]

Вопрос о том, когда и как были записаны поэмы Гомера, начиная с XIX века занимал умы многих ученых, пока они не остановились на одном прямом свидетельстве - эпиграмме на статуе афинского тирана Писистрата:

“Трижды меня, тираном бывшего трижды афинским,

Изгнал народ, и вновь трижды на трон свой вернул

Писистрата, в советах великого, кто и Гомера

Прежде петого врозь, вновь воедино связал”.

На основании этой эпиграммы и пришли к выводу, что в эпоху правления Писистрата под его руководством была создана комиссия, восстановившая и записавшая “Илиаду” и “Одиссею” в том виде, в каком ее исполнял автор.

В Россию интерес к поэзии Гомера был перенесен вместе с византийской культурой. Во многих сочинениях, уже в XIII веке переводившихся и переделывавшихся на русский язык, нередко упоминались или даже пересказывались произведения Гомера. В XVIII веке в эпоху русского классицизма началось знакомство с Гомером в русском переводе. Правда, началось оно не с “Илиады” или “Одиссеи”, а с пародийной поэмы, по ошибке приписанной великому сказителю - “Войны мышей и лягушек”. Появился этот перевод под заголовком: “Омиров (т.е. Гомеров) бой жаб и мышей, изданный Илиею Копиевичем в Амстердаме у Ивана Тессинга на русском и латинском языке”. Наконец, в 1787 г. была предпринята попытка первого стихотворного перевода “Илиады” - шесть песен, переведенных александрийским стихом. Автором перевода был Ермил Костров. Несмотря на все неточности, этот перевод пользовался большим успехом, а В.В.Капнист приветствовал его появление такими стихами:

“Седмь знатных городов Европы и Асии

стязались кто у них Омера в свет родил?

Костров их спор решил:

Он здесь в стихах своих России

Отца стихов установил”.

К труду Кострова обращался Н.И.Гнедич, для которого перевод “Илиады” стал главным делом всей жизни: он переводил поэму 20 лет - с 1809 по 1829 г. Перевод Гнедича был не только важным литературным явлением, приобщившим русскоязычных читателей к одному из величайших произведений мировой литературы, но и результатом серьезных научных изысканий, проводившихся Гнедичем для лучшего понимания текста. Благодарность русских читателей Гнедичу прекрасно выразил Пушкин в стихотворении “С Гомером долго ты беседовал один”, и в знаменитом двустишье:

“Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,

Старца великого тень чую смущенной душой”.

=================================================

По поводу и без повода

Значение труда Гнедича для русской литературы бесспорно, и восхищение Пушкина было полностью оправдано. Но справделивости ради надо отметить, что перу того же Пушкина принадлежит и крайне злая эпиграмма, также посвященная Гнедичу и его “Илиаде”:

“Крив был Гнедич поэт, переводчик слепого Гомера.

Боком одним с образцом схож и его перевод”.

=================================================

Пример Гнедича вдохновил В.И.Жуковского, и в 1849 г. появился перевод “Одиссеи”, над которым Жуковский, не знавший греческого языка, в течение пяти лет работал по подстрочникам.

Но вернемся в Грецию, где на рубеже VIII - VII веков до н.э. творил первый из древнегреческих поэтов, чья личность не подлежит сомнению - Гесиод. Причем, личность его отчетливо выступает из самого произведения - дошедшего до нас дидактического эпоса “Труды и дни”. Надо сразу заметить, что дидактический эпос сильно отличается от героического. Основу последнего составляют мифы о героях: здесь нет и следа черт характера, мыслей или идеалов автора. Индивидуальность поэта скована вековой традицией, которой подчинялся всякий новый деятель в этой области художественного творчества.

Гесиод (VII в. до н.э.) – древнегреческий поэт, автор эпических поэм.

Совсем не то в дидактическом эпосе, судить о котором мы можем по поэме Гесиода. Индивидуальность автора проявляется уже в том, что повод к написанию “Трудов и дней” был сугубо личный - тяжба Гесиода с братом Персом. Но дело не только в этом; в произведении Гесиода впервые встречается личная заинтересованность автора в теме, потому что пишет он о том, чем заполнена его собственная жизнь: вся поэма отражает бытовые привычки и нравственный уклад жизни автора. И если о родине Гомера нам так ничего и неизвестно, несмотря на все “споры семи городов”, то о родине Гесиода все ясно безо всяких споров. Он сам рассказывает о себе все: и что родом он из беотийской деревушки Аскры, и что отец его был крестьянином, и что брат отобрал у Гесиода законно принадлежавшую тому землю. Дабы поучать брата, а вместе с братом - всех крестьян, и написал Гесиод свою наставительную поэму : когда пахать землю, когда сеять, как вести хозяйство, чтобы оно приносило доход, как жить, чтобы пользоваться почетом и уважением.

Рассказывали, что Гесиод хотел научить справедливости народ Греции. С этой целью он всю страну, состарился, одряхлел, а задуманного так и не исполнил. Боги сжалились над поэтом и подарили ему вторую молодость. Она-то и погубила Гесиода: в одном из городов, где он проповедовал, в него влюбилась девушка из самого знатного рода. Братьям ее жених не понравился. Они убили Гесиода, тело бросили в море, а море выбросило его к берегам родной Беотии. Об этой истории свидетельствует надпись на могиле Гесиода, сочиненная другим великим беотийцем - Пиндаром:

“Дважды ты юношей был и дважды поведал кончину, -

Будь же для нас, Гесиод, мудрости вечный пример!”

Лирика

Гесиод был последним “большим” - эпическим - поэтом Греции. После него главное место в литературе заняла лирика и лирические поэты. Название “лирический” вовсе не обязывало этих поэтов исполнять свои произведения под аккомпанемент лиры. Просто лирическим называли в Греции любого поэта, писавшего не гекзаметром, - этот стихотворный размер присвоил себе исключительно эпический жанр. Лирики писали свои произведения любым другим размером - ямбом, хореем, трохеем, а их исполнение могло сопровождаться игрой на флейте и на других музыкальных инструментах.

Так же, как эпос, лирика зародилась в Греции очень давно и уходит своими корнями в народное творчество - ту самую трудовую песенку, о которой шла речь в начале этой главы. Первым лирическим поэтом греки считали Орфея. Своей игрой на лире он сдвигал с места деревья и скалы. Когда Орфей отказался принимать участие в веселье спутников Диониса, вакханки растерзали его и бросили в море лиру и голову Орфея. Волны вынесли их на Лесбос - остров, ставший колыбелью греческой поэзии и музыки. Здесь родились Арион и Терпандр, Алкей и Сапфо.

Всех греческих лириков в зависимости от метра, которым они писали свои произведения, принято делить на элегиков, ямбографов, сочинителей мелоса и торжественной лирики. Последняя особенно выделялась среди прочих жанров: если элегические и ямбические стихотворения выражали личные чувства и мысли поэта, и исполнять их мог один человек, то в торжественной лирике воспевались явления жизни, затрагивавшие многих людей. Для их исполнения требовался целый хор.

Арион (VI в. до н.э.) — древнегреческий полулегендарный поэт и певец.

Алкей (VI в. до н.э. — поэт-лирик. В его творчестве сильна социальная тематика и восхваление аристократии.

Сапфо (Сафо, сер. VI в. до н.э.) — первая известная древнегреческая поэтесса.

Одним из таких торжественных жанров был дифирамб — гимн богу Дионису. Творцом дифирамба греки считали Ариона. Большую часть своей жизни он провел вдали от родного Лесбоса, странствуя по разным областям греческого мира. Какое-то время он жил при дворе коринфского тирана Периандра. Из Коринфа Арион отправился в другие города, заработал много денег и решил вернуться к Периандру. Матросы, с которыми он плыл, узнали о богатстве Ариона и договорились его убить, а деньги разделить между собой. Арион попросил позволить ему исполнить свою последнюю песню. Он надел свой лучший наряд, взял в руки лиру, встал на носу корабля и, пропев песню, бросился в море. Но не утонул - его дельфин подхватил и вынес на греческий берег.

В древних сборниках стихотворений Ариона было около 2000 стихов, но ни один из них до нас не дошел. Может быть, это самый яркий пример того, что время не всегда сохраняет лучшее. Арион, несомненно, был великим поэтом. Его долго помнил античный мир, а спустя двадцать пять веков после его смерти Пушкин написал о нем аллегорическое стихотворение о верности своим идеалам:

“Я гимны прежние пою

И ризу влажную мою

Сушу на солнце под скалою”.

Другим известным сочинителем торжественной мелики был Симонид с острова Кеос. Его можно назвать универсальным греческим поэтом, так как в его произведениях встречаются почти все виды греческой лирики. Симонид писал дифирамбы, френы, эпиграммы, элегии. Особенно славились в древности эпиникии Симонида — песни в честь победителя на олимпийских играх. Строились эти песни по определенной схеме: в начале и в конце шла хвала победителю, его городу и роду, а центральную часть произведения занимал какой-нибудь миф. Рассказывали, что однажды заказчик остался недоволен эпиникием Симонида, решив, что миф занимает в нем слишком много места. А миф поэт вставил о Касторе и Полидевке - братьях-борцах. На пиру, после того, как хор пропел песню Симонида, заказчик заплатил поэту лишь треть обещанной суммы и сказал, что “остальное должны заплатить ему Кастор и Полидевк”. Пир был в самом разгаре, когда раб вызвал Симонида, сказав, что его хотят видеть двое, неизвестно откуда взявшиеся юноши. Симонид вышел, но никого не увидел, а в это время пиршественный чертог за его спиной рухнул. Это была плата Кастора и Полидевка.

Симонид (556 — 468 гг. до н.э.) — древнегреческий поэт. От его произведений сохранилось очень мало.

Эпиникиями прославился и другой великий поэт Греции Пиндар, тот, что сочинил эпитафию Гесиоду. Легенда рассказывает, что когда Пиндар родился, к его колыбели слетелись пчелы и наполнили его уста медом — речь его была сладкой, как мед, а его стихи пели сами боги (во всяком случае, один путник, заблудившийся в горах, застал за этим занятием Пана).

Пиндар (522/518 — после 446 гг. до н.э.) — знаменитый поэт-лирик, выходец из афинской аристократии.

Но мелос в Греции был не только торжественным, составленным для хорового исполнения. На острове Лесбос мелическая поэзия, даже та, что полна гражданских мотивов, развивалась как очень личностная, в ней личная радость и личное сострадание проявлялись гораздо ярче, чем где-то еще в Греции. Конечно, и на Лесбосе были песни, распевавшиеся целым хором, но все же блеск этой поэзии проявился в песнях, предназначенных для одного голоса. Пожалуй, самыми знаменитыми “солистами” до сих пор остаются Алкей и Сапфо, “десятая муза”, как называли эту поэтессу греки. И если Алкей больше известен как певец политической борьбы (один из самых популярных его сборников назывался “Песни борьбы”), как автор сравнения, вошедшего в обиходный словарь любого гражданского поэта, - сравнения государства, раздираемого междоусобными войнами, с кораблем в бушующем море, - то Сапфо воспевала любовь: то в бурных порывах страсти, то в нежном томлении, то в пылкой ревности. О “десятой музе” рассказывали много небылиц, и романтических, и не совсем пристойных. Об их неправдоподобии можно судить хотя бы по тому факту, что один комический поэт представлял Сапфо любовницей поэта Архихола, жившего, по крайней мере, лет за сто до поэтессы.

[Илл. – Алкей и Сапфо. Рисунок на греческой вазе. V в. до н.э. Стр. 411]

Из поэтов-элегиков, пожалуй, стоит вспомнить Тиртея, единственного после Терпанда греческого поэта-уроженца Спарты. Тиртей участвовал во II Мессенской войне и писал элегии, пробуждавшие в воинах мужество и решимость смело идти в бой на защиту отечества. В творчестве Тиртея есть одна странность. Его элегии написаны не на лаконском наречии, чего следовало бы ожидать от уроженца Спарты, а на ионийском - на наречии афинян, которые для объяснения этого факта выдумали следующую историю. Когда в Спарте началась новая война с мессенцами, спартанцы поняли, что сами они не смогут победить врагов, и обратились за советом к Дельфийскому оракулу. Оракул посоветовал им обратиться к афинянам, просить у них вождя. Афиняне отправили в Спарту не прославленного полководца, а хромого школьного учителя Тиртея. И Тиртей своими песнями так воодушевлял спартанцев, что они наголову разбили врагов.

Военная жизнь и борьба увлекали многих греческих поэтов. Совсем другой жизненный путь - роскошную веселую жизнь при дворе тиранов - выбрал для себя Анакреонт, прославленный поэт любви и вина. По иронии судьбы подлинные произведения Анакреонта сохранились лишь в незначительных отрывках, а “анакреонтическая лирика”, на протяжение многих веков вдохновлявшая поэтов во всем мире - не что иное, как подражания Анакреонту. К псевдо-анакреонтике относятся и три знаменитых стихотворения, которые имел в виду Пушкин, изображая сцены на надгробном барельефе поэта в своем “Гробе Анакреона”.

В древности известность Анакреонта и любовь к его поэзии были очень велики. Веселым стариком, добрым утешителем, у которого на семь бед один ответ - вино и любовь - таким запомнился он современникам и потомкам. И едва ли найдется другой лирический поэт Древней Греции, который был бы так известен и имел бы такое влияние на западноевропейскую и русскую литературу, как этот мудрец, резвившейся “тем веселей, чем ближе видел гроб”.

Трагедия

Но даже Анакреонт со всеми его реминисценциями в литературе нового времени не может сравниться по своей популярности с авторами древнегреческой трагедии. Уже в античности Эсхила называли “отцом трагедии”, потому что до него трагедия, едва выйдя из своей лирической основы, еще почти не содержала драматических элементов. Именно Эсхил ввел в трагедию второго актера, что давало возможность драматизировать действие. Кроме того, Эсхил уменьшил хоровые партии, подготовив этим главную роль диалогу, хотя в его величавых трагедиях песни хора, из которых, собственно, и образовалась трагедия, занимают еще очень значительное и существенное место.

Эсхил (525 — 456 гг. до н.э.) — старший из трех величайших драматургов-трагиков эпохи греческой классики.

Партии хора делились на вступительную часть - парод, заключительную песнь - гипорхема и лирический диалог - коммос. Исполнялись хоровые партии, как правило, под аккомпанемент флейты. Декламации актера - монодии - сопровождались игрой на кифаре или на флейте.

Кстати, партии хора стали для литературоведов позднейшего времени своеобразной меткой на хронологической шкале в истории трагедии. Роль хора в трагедии позволяет хотя бы относительно датировать то или иное драматическое произведение: если партии хора очень велики, занимают больше половины всей трагедии, значит, это раннее произведение. Такое наблюдение позволило разрешить немало спорных вопросов не только о датировке, но и об авторстве многих трагедий.

Известно, что Эсхил оставил после себя то ли 72, то ли 90 пьес, из которых сохранилось семь трагедий. Среди них выделяют четыре ранних, где действие развивается мало и, как правило, к самому концу трагедии. Первая часть вообще лишена динамизма и служит подготовкой для действия, разыгрывающегося потом с крайней быстротой во второй части. Монолог явно преобладает над диалогом. Главные персонажи - вестники, рассказывающие о событиях, произошедших за сценой.

В трех поздних трагедиях - в трилогии “Орестея” - Эсхил воспользовался нововведением своего младшего современника Софокла: на сцене появились три актера. Именно в этих трех трагедиях - “Агамемнон”, “Хоэфоры”, “Эвмениды” - во всем блеске проявился могучий дар Эсхилла, благодаря которому его трагедии получили исключительное право на повторные постановки, а великий насмешник Аристофан поставил Эсхила на первое место среди знаменитых греческих трагиков.

Аристофан (ок. 445 — ок. 386 гг. до н.э.) — выдающийся древнегреческий комедиограф.

Однако не все были согласны с мнением Аристофана. Тяжеловесность языка Эсхила, его монументальность и строгость очень скоро стали для афинян менее интересны, чем ясная гармоничность Софокла и смелые эксперименты Еврипида. Время младших греческих трагиков выпало на период пятидесятилетнего затишья между двумя войнами - закончившейся в 479 г. до н.э. греко-персидской и начавшейся в 431 г. до н.э. Пелопоннесской. Впрочем, затишьем это время вряд ли можно назвать - скорее, это время бурного расцвета всего Афинского государства, и прежде всего искусства.

Еврипид (485/480 — 406 гг. до н.э.) — младший из трех афинских трагиков классической эпохи. Значительно реформировал драму.

Говорили, что первая победа юного Софокла на Великих Дионисиях вызвала такое раздражение Эсхила, что он покинул Афины и уехал в Сицилию. Всего же, по сообщениям античных авторов, Софокл одержал 24 победы и никогда не получал на состязаниях награды ниже второй. В истории мировой литературы имя Софокла ассоциируется в первую очередь с образом Эдипа, образом, имевшим давнюю и сложную традицию в греческой мифологии. В основе почти всех произведений Софокла - и в “Эдипе-царе”, и в “Эдипе в Колоне”, и в “Антигоне”, и в “Трахинянках” - лежат весьма запутанные предания, из которых великий драматург умел выбрать одну часть, простейшую, но такую, что она позволяла ему мудро разрешить сплетение сложных событий, раскрыть все разнообразие характеров и осветить самые потаенные стороны души человека.

Уже давно замечено, что Софокл обрабатывал по большей части предания, хорошо знакомые зрителям. Смотреть его трагедии греки шли не ради новизны содержания, а чтобы проследить, как на сцене воплощены близкие им образы, как развиваются известные им в общем события. Софокл строен, глубок и гармоничен, как все в искусстве Греции периода классики. Его ясность и простота проистекают не от сглаженности, а от тонкого чувства меры и знания человеческой природы.

Совсем другим был современник Софокла Еврипид, нервный, взвинченный и парадоксальный. Софокл изображал людей, уверенных в нравственных основах своей жизни, поскольку они унаследовали их от отцов и дедов. В произведениях же Еврипида взгляды предков перестали удовлетворять их потомков, мучительно искавших новых ответов на вопросы, казавшиеся их отцам решенными.

В трагедиях Еврипида еще больше нарастает диалогическая часть трагедий, за счет чего значительно сокращается роль хора. В принципе, уже трагедии Софокла можно было читать, пропуская партии хора без всякого ущерба для общего понимания сюжета произведения; у Эсхила это было просто невозможно, для Еврипида это стало правилом. Последний великий трагик Греции очень смело обращается с мифом, который становится лишь основой для высказываний современников поэта. Везде, где только представлялась возможность, Еврипид сближал трагедию с современной ему жизнью. Такое обилие в драме реалистических приемов встретится позднее только у Шекспира, который дал этому “еврипидовскому” стилю еще большее развитие в собственном творчестве.

Комедия

Пожалуй, главное отличие греческой классической комедии от трагедии состоит в том, что, если основой последней неизменно был какой-нибудь миф, то комедия целиком строилась на вымысле, на выдумке - чем необычнее, тем лучше. Выдумки у афинских комедиографов, в особенности у самого талантливого из них, Аристофана, были очень дерзкими, а порой и просто фантастическими. Вот афинский крестьянин летит на навозном жуке на небо, чтобы привезти богиню мира на землю и этим окончить войну, а вот где-то между небом и землей появляется государство птиц.

Нелепица начинается уже с самого названия жанра - “комедия”. Некоторые древние авторы считали, что комические актеры (komoda) получили свое название не от глагола komadro (“кутить”), а от блуждания по деревням (koma), потому что их с позором выгоняли из города. Не менее занятно более научное толкование этого слова, вторая часть которого (odia) значит “песня”, а первая (komos) - “толпа навеселе”, толпа, расхаживающая по селам в праздник деревенского бога Диониса.

Самой существенной частью древней комедии является “агон” - словесный бой главных действующих лиц пьесы. Спор завязывается, как правило, вокруг какой-нибудь злободневной темы, политической или общественной. Поэтому многие детали, выхваченные комедией из жизни, ее каламбуры и политические намеки оказываются для нас просто загадкой.

Великим мастером политической сатиры был уже упомянутый выше Аристофан, о чем свидетельствует самая сильная его политическая пьеса “Всадники”. Однако доставалось от Аристофана не только политикам, но и философам (“Облака”), и поэтам-трагикам (“Лягушки”), и мужчинам-воинам в одной из популярнейших его комедий “Лисистрата”, что в дословном переводе с греческого означает “уничтожающая походы”.

Определить стиль аттической комедии довольно трудно - настолько различен он в различных ее частях,когда автор переходит от балаганных буффонад до тонких пародий. Но к началу IV в. до н.э. древняя, как ее принято называть, аттическая комедия существенно меняется. Постепенно в ней исчезают индивидуальные политические фигуры, она перестает быть обличительной. Перерождается сам жанр - комедия обращается к изображению человека в его частной жизни: из социальной и политической комедия становится бытовой. В конце концов, к началу III в. до н.э. аттическая комедия, а вместе с ней и вся аттическая драма “выродились”, как сказал Ницше, в новую аттическую комедию.

Это была комедия, стремившаяся передать на сцене всю правду жизни, совершенно отказавшаяся от фантастических сюжетов древней комедии (этим она, собственно и навлекла на себя гнев немецкого философа - великого защитника дионисийства). Новая аттическая комедия сознательно избегает мифов, она неизменно ищет сюжетов исключительно бытовых, ей вовсе не нужен хор, все действие новой комедии строится на игре актера. При этом новый жанр настаивает на своем родстве с аристофановской комедией. Аристофан является для Менандра, наиболее интересного представителя новоаттической комедии, таким же образцом, каким для самого Аристофана был Еврипид. Именно Еврипиду больше всего достается от Ницше в его классическом эссе “Рождение трагедии из духа музыки”, в котором последний греческий трагик именуется последней “агонией” греческой трагедии. Уже зрители Еврипида должны были, по мнению Ницше, понимать, что греческая трагедия умерла, и понимание этого должно было вызвать в них страх и боль - те же чувства, что охватили греческих моряков, услышавших с далекого острова: “Великий Пан умер!”

Менандр (342/341 — 293/290 гг. до н.э.) — греческий драматург-комедиограф, чье творчество позднее многократно перерабатывалось римскими драматургами.

История

Вместе с трагедией в Греции умерла и большая эпическая поэзия. Вся последующая история греческой литературы, за исключением разве что творчества александрийских поэтов - это история прозаических жанров. Первым и древнейшим из них, безусловно, является история, начавшаяся для эллинов еще с народных песен, составленных в гомеровское и догомеровское время. О том, что Гомер долгое время был в Греции непререкаемым историческим авторитетом, говорит хотя бы тот факт, что в сравнительно поздние времена государства, вступавшие в конфликт между собой, находили возможным ссылаться на гомеровские поэмы, как на общепризнанные документы.

В историзме, пусть и мифологическом, нельзя отказать и Гесиоду. В его “Теогонии” история начинается с хаоса и неподвижности. По Гесиоду, в истории мироздания были четыре судьбоносные вехи, после которых коренным образом все менялось: Хаос, Уран, Кронос и Зевс.

Историю человечества Гесиод излагает в другой своей поэме - “Труды и дни”, интерпретируя известный миф о пяти поколениях. Первое поколение людей жило в “золотой” век Кроноса; подобные богам, они не знали ни болезней, ни горя. Второму, “серебряному” поколению, жилось несколько хуже; поколение “медного” века вело непрерывные жестокие войны. Время героев, когда на земле появились полу-люди, полу-боги, после смерти переселявшиеся на “острова блаженных”, было короткой передышкой перед поколением “железных людей” - современников Гесиода. Боги уготовили им тяжелую участь - “ни ночью, ни днем не будут знать они забвения от труда и от горя”.

Мифологическая историография начинает меняться во времена Великой греческой колонизации, когда новые незнакомые места пробуждали в греках интерес и к местному населению, и к собственному прошлому. Историк перестает быть только “знатоком прошлого”, он становится очевидцем и свидетелем разворачивающихся на его глазах событий, его интерес привлекают не мифология и древности, а жизнь людей, их обычаи и нравы.

Вообще, греческое слово historia первоначально имело отвлеченное значение “исследование” (от глагола historein) чего-либо на основании собственного наблюдения и опыта. Оно употреблялось в значении географического исследования, исследования в естественных науках, только позже получив конкретное значение “рассказ”, “история”. Первых авторов исторических сочинений называли “логографами”, то есть просто “прозаиками” - в противоположность тем, кто писал стихами (поэтам). И действительно, сочинения логографов отличались от произведений поэтов только способом изложения, истории в них было так же мало, как и в древних поэтических сказаниях.

Собственно историческая проза начинается в Греции с Геродота и его труда, который в современных печатных изданиях носит разные заглавия: “История Геродота”, “Музы Геродота”, просто “Геродот”. Дело в том, что в рукописях, содержащих сочинение Геродота, вообще нет заглавия всего произведения; озаглавлены лишь отдельные книги, а различные названия ко всему сочинению давали издатели Геродота в новое время. В рукописях труд Геродота разделен на девять книг, из которых каждая носит название одной из Муз, но и это деление на книги и предпосланные им названия ведут начало не от самого Геродота.

Главными источниками исторических и географических сведений об ойкумене, сообщенных Геродотом, были, во-первых, его личные наблюдения во время путешествий, во-вторых, устные сообщения разных людей - жрецов, переводчиков, проводников, участников и очевидцев событий, их друзей и родственников - и, наконец, письменные памятники. К последним относятся литературные произведения (и прозаические, и поэтические), изречения оракулов, официальные документы, надписи.

[Илл. – Геродот. Стр. 245]

В основу “Истории” Геродота положена идея о давней вражде между эллинами и восточными народами, между Европой и Азией, идея о том, что “Запад есть Запад, а Восток есть Восток”. Вражда между Европой и Азией началась с похищения Ио из Эллады, ответом эллинов стало похищение Европы и Медеи из Азии. Потом, вновь из Эллады, троянцем Парисом была похищена Елена, после чего единичные похищения прекратились и начались войны, первая из которых закончилась разрушением Трои. Главная нить повествования, идущего от войны к войне, прерывается различными мифологическими, географическими и историческими экскурсиями и отступлениями. Среди них - знаменитый рассказ Геродота о Скифии в IV книге - главный источник по истории племен, в IV-V вв. до н.э. населявших южнорусские степи. Его описание Скифии столь подробно и обстоятельно, что ни у историков, ни у археологов не вызывает сомнения тот факт, что Геродот сам побывал в Скифии.

Цицерон, назвавший Геродота “отцом истории”, конечно же, знал о его предшественниках-логографах и, очевидно, делал акцент не столько на “родоначальнике”, сколько на том, что история Геродота существенно отличается от “исследований” логографов. Во-первых, сюжет Геродота охватывает почти весь известный в то время эллинам мир. Его “История” универсальна; в этом отношении даже Фукидид преследует гораздо более скромные цели, излагая события одной только Эллады, и только одного периода - Пелопоннесской войны.

О жизни Фукидида, как и о жизни большинства греческих авторов, мы не знаем почти ничего. Единственно достоверные, хотя и очень скудные сведения сообщает он сам, благодаря чему известно, что отца Фукидида звали Олором, что Фукидид пережил всю Пелопоннесскую войну, и что, с самого начала осознав важность события, современником которого он стал, Фукидид начал собирать материалы для описания хода войны.

[Илл. – Фукидид. Мраморный бюст. Стр. 685 нижн.]

Еще известно, что на втором году войны Фукидид пострадал от эпидемии чумы, разразившейся в Афинах, а на восьмом году войны он был стратегом и возглавлял эскадру в семь кораблей около острова Фасоса. Это событие сыграло роковую роль в жизни Фукидида - из-за неудачи, постигшей его эскадру, он вынужден был двадцать лет прожить в изгнании.

Помимо правдивости и критичности по отношению к излагаемым событиям - главные требования к любому историческому труду - уже древние авторы прославляли “беспристрастие” Фукидида, а также совершенно новый взгляд на причины тех или иных исторических событий. У Геродота вместе с человеческими факторами постоянно действуют сверхчеловеческие силы - слепой рок, воля божества. Исторический закон Геродота - это “закон Немесиды”: всякая вина несет за собой наказание. У Фукидида ни одна военная неудача, ни одна победа не объясняется сверхъестественным вмешательством, у него не бывает чудес, для него все в мире совершается по незыблемым законам природы.

Однако историческое сочинение для греков - это еще и произведение литературы, и древние критики ценили Фукидида главным образом как писателя. По словам одного из них, “афиняне изгнали Фукидида как полководца, призвали его обратно как историка, удивляясь красноречию того, чью доблесть ранее осудили”. Главной особенностью стиля Фукидида, также подмеченной еще в древности, является его сжатость, неизменное стремление автора в немногих словах выразить как можно больше мыслей. Вместе с тем многие сцены, изображенные Фукидидом, полны драматизма и подлинно эпической выразительности. Не случайно одну из таких сцен - описание чумы в Афинах - римский поэт Лукреций воспроизвел в своей поэме “О природе вещей”.

Ораторское искусство

Не совсем обычным приемом для строгого исторического повествования могут показаться также речи персонажей, то прямые, то косвенные, довольно часто прерывающие ход событий. У Фукидида они не только усиливали эффект рассказа и делали читателя “зрителем” событий; речи в его “Истории” - дань давней традиции в греческой литературе, тянущейся еще с красноречивых споров гомеровских героев, которые любили и, что самое главное, умели поговорить. Искусство говорить ценилось в Греции почти так же высоко, как искусство сражаться: дар речи и умение пользоваться этим даром издревле вызывали у греков восхищение и даже преклонение. Впрочем, правильнее было бы сказать не “у греков”, а “у афинян”, ибо нигде, ни в одном из греческих городов-государств ораторское искусство не достигло такого высокого развития, как в Афинах. Здесь одно выступление человека, в суде ли, в народном ли собрании, могло не только влиять на умы и настроения огромной толпы - оно могло полностью изменить политику государства, на многие годы решить его судьбу. Поэтому афиняне со всей серьезностью относились к ораторскому искусству.

В народном собрании и в совете, где надо было убедить присутствующих в правоте сказанного, выступавшие обычно произносили длинные речи. Здесь развивалось “совещательное” красноречие. Для выступления в суде, кроме искусства говорить долго, требовалось еще умение вести споры, ловко ставить вопросы и удачно отвечать на вопросы противника. В суде развивался совсем другой тип красноречия - “судебное”.

Демократическое устройство Афин от каждого политического деятеля требовало большого ораторского искусства. Для выступления в народном собрании необходимы были выучка и хорошая подготовка. В связи с этим и появились профессионалы-ораторы и учителя красноречия - софисты и риторы. Все возраставший интерес к искусству речи привел к тому, что учителя красноречия далеко не бедствовали в Афинах, и кроме того, пользовались значительным весом и влиянием в обществе. Они же придумали еще один жанр ораторского искусства - так называемое “эпидейктическое”, т.е. торжественное красноречие, имевшее целью только усладить или позабавить слушателя.

Понятно, что расцвет ораторского искусства в Афинах был бы невозможен без достойного слушателя. И афиняне во второй половине V - IV вв. до н.э. были достойны своих лучших ораторов. На них, знакомых благодаря театру с лучшими образцами поэтической риторики, а через народное собрание - с лучшими образцами законодательной и судебной риторики, могла теперь воздействовать лишь особенно выдающаяся речь. Нигде больше такую речь не оценили бы так, как ее ценили в Афинах.

Греки очень любили составлять всевозможные списки: эпических поэтов у них было два, трагиков - три, мудрецов - семь, а из большого числа аттических ораторов, широко известных в свое время, позднейшие греческие ученые признали наилучшими лишь десять. Только речи этой “декады” и сохранились до нашего времени. В так называемый “Канон десяти аттических ораторов” входят: Антифонт, Андокид, Лисий, Исократ, Исей, Ликург, Демосфен, Эсхин, Гиперид, Динарх.

Старейшим оратором из вошедших в “Канон” был Антифонт, помимо практического красноречия занимавшийся также теоретическими вопросами ораторского искусства. Результатом его изысканий стал “Учебник общих мест” и сборник образцовых речей, предлагавшихся воображаемым ученикам Антифонта.

Под именем Андокида до нас дошли четыре речи, представляющие больший интерес для политической истории Афин, чем для истории афинского красноречия.

Следующий в списке - Лисий - принадлежит к числу самых выдающихся ораторов древней Греции, а его язык признан лучшим образцом аттического языка того времени. Главное достоинство речей Лисия, не проявлявшееся с такой силой ни у одного оратора ни до, ни после него, - этопея (обрисовка характера). Лисий считал, что каждая речь, написанная им для другого лица, должна не только содержать полное и точное изложение фактов, но и по характеру, форме, выбору слов речь должна строго соответствовать клиенту. Лисий оказал очень сильное влияние на последующих ораторов, ему подражали Исей, Гиперид и Динарх.

Не менее важное место в создании аттического литературного языка принадлежит Исократу. Им же были выработаны довольно строгие законы ритмического построения речи. В целом Исократ гораздо больше внимания уделял эпидейктическому красноречию и разработке приемов ораторского искусства, на судебное и совещательное красноречие он не оказал практически никакого влияния.

Ораторская деятельность Демосфена, пожалуй, самого знаменитого из всей “декады”, тесно связана с политической жизнью Афин, а неувядающую славу его составили речи против Филиппа Македонского, на которого он обрушился со всей силой своего могучего таланта, возглавив антимакедонскую группировку в Афинах. Речи Демосфена были суровы. “Афиняне будут иметь во мне советника, даже если не захотят, но не будут иметь льстеца, даже если захотят”, так говорил Демосфен, очень скоро приучивший афинян к своей манере ведения речей. Он одержал верх над своим главным противником - Эсхином, прекрасным оратором и сторонником Филиппа Македонского. Демосфен сумел убедить афинян, что даже если при Филиппе настанет мирная и спокойная жизнь, то эта жизнь будет куплена слишком дорогой ценой - ценой независимости и свободы Греции. Ни Демосфен, ни пошедшие за ним афиняне не могли заплатить такую цену.

[Илл. – Демосфен. Стр. 282]

Но в битве при Херонее победу одержал Филипп, а спустя еще несколько лет, при Александре, последнее сражение афинян с македонянами кончилась для афинян полным разгромом. Антимакедонски настроенное население Греции хватали и казнили. Демосфен скрывался в храме, когда к нему пришли солдаты Александра Македонского. Оратор попросил только дать ему время, чтобы написать завещание, и после этого обещал выйти. С задумчивым видом Демосфен поднес к губам грифель, в головке которого он держал смертельный яд. Через несколько минут солдаты нашли его мертвым. Спустя сорок два года после его смерти афиняне воздвигли бронзовую статую Демосфена с такой надписью:

“Если бы мощь, Демосфен, ты имел такую, как разум,

Власть бы в Элладе не смог взять македонский Арей”.

Философия

Подобно тому, как вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», вся европейская наука и философия началась в Милете, одной из самых известных греческихколоний в Малой Азии. Не секрет, что греки многому научились у египтян и вавилонян, но, в отличие от своих учителей, греки, во-первых, не были скованы жреческим сословием и их дерзкие научные теории никогда не застывали в безжизненных догмах. Во-вторых, пытливый ум эллинов обратился не к разрешению частных задач геометрии, астрономии, физики, но, опираясь на «подготовительную»работу египтян и вавилонян, отважился на смелые спекуляции, положив начало истинно дедуктивной науке, покоящейся на общих принципах.

Родоначальником греческой философии, натурфилософии, считается Фалес Милетский. Предание рисует его то философом, всецело погруженным в свои исследования, который, заглядевшись на звездное небо, упал в колодец, то предприимчивым торговцем, умело воспользовавшимся своими метеорологическими познаниями и скупившим все масличные прессы, предвидя небывалый урожай маслин. Когда урожай настал и всем в округе понадобились маслодавильни, Фалес нажил на этом много денег, доказав, что «разбогатеть философу легко, но неинтересно». Фалес был и купцом, и политиком, и инженером, и астрономом, и математиком. Свои знания он накопил в долгих путешествиях по свету. Он научил египтян, как измерить высоту их чудесных пирамид, прийдя к простому заключению, что в тот час, когда тень человека равняется его реальному росту, и тень пирамиды должна быть не длиннее и не короче ее подлинной высоты.

Фалес Милетский (624 — 546 гг. до н.э.) — древнегреческий математик, астроном, философ, один из “семи мудрецов”.

От вавилонян Фалес узнал закон периодического возврата солнечных затмений, и к изумлению своих соотечественников 23 мая 585 г. до н.э. предсказал полное солнечное затмение. Милетским мореходам, которые тогда проникали на своих судах дальше, чем кто-либо из греков, он указал на Малую Медведицу, созвездие, точнее других определяющее север.

Греки причисляли Фалеса из Милета к семи греческим мудрецам - семи политикам и законодателям, пользовавшихся авторитетом во всем греческом мире. Вот как о них говорил неизвестный поэт:

“Семь мудрецов называю ,их родину, имя, ученье.

«Мера важнее всего!» - Клеобул говаривал Линдский;

В Спарте - «Познай себя самого!» -проповедовал Хилон;

«Сдерживай гнев», - увещал Периандр, уроженец Коринфа;

«Лишку ни в чем», - поговорка была митиленца Питтака;

«Жизни конец наблюдай», - повторялось Солоном Афинским;

«Худших везде большинство»,-говорилось Биантом Приентским;

«Ни за кого не ручайся», - Фалеса Милетского слово”.

Учителю и ученику

Предание гласит, что рыбаки с острова Кос однажды вытащили из моря золотой треножник и отнесли его Фалесу, так как оракул велел отдать его самому мудрому человеку в Греции. Фалес сказал: «Я не самый мудрый» - и отослал треножник Бианту в Приену. Биант переслал его Питтаку, Питтак - Клеобулу, Клеобул - Периандру, Периандр - Хилону, Хилон - Солону, а Солон - обратно Фалесу. Тогда Фалес отослал треножник в Дельфы с надписью: «Аполлону посвящает этот треножник Фалес, дважды признанный мудрейшим среди эллинов».

Помимо житейской мудрости, прославившей семь греческих мудрецов, Фалес отличался подлинно научным складом ума, что заставляло его задумываться не только над вопросами, занимавшими семь мудрецов, вроде «что полезнее или вреднее всего?» или «какой дом лучший?», или «какой город лучший?». Фалеса интересовали натурфилософские проблемы возникновения всего живого: в действительности ли существует такое множество различных веществ, или все многообразие чувственного мира лишь кажущееся. Нельзя ли свести это бесконечное множество если не к единству, то хотя бы к небольшому, очень небольшому числу веществ? Не возник ли мир из таких немногих веществ, а не из хаоса и темного ничто, как учит мифология? Можно ли установить некий общий закон смены и превращений форм, благодаря которому возникает чувственное многообразие веществ?

Мысль первого философа переходила от безграничного количества к ограниченной множественности, а от нее к единству, пока Фалес не пришел к заключению о том, что «в начале была вода», и из нее возникли уже остальные вещества, или элементы. Мало того, все вещества, возникнув из праматери-воды, вновь в эту первостихию и возвращаются. Путь, намеченный Фалесом, не мог, в конце концов, не привести к той мысли, что лишь основная форма вещества реальна и истинна, а все остальное только призрачные обманы чувств.

Как только зародилось сомнение, что дерево или железо не что иное, как вода или воздух, то это пробужденное устремление к упрощению не могло уже остановиться, подобно однажды пущенному колесу, которое катится, пока однажды не наткнется на препятствие. Вслед за Фалесом свое учение о первостихии предложил Анаксимандр, заменив фалесову воду другим первовеществом, наполняющим все пространство.

[Илл. – Анаксимандр. Античная мозаика. Стр. 91]

Анаксимандр (ок. 611 — 546 гг. до н.э.) — древнегреческий натурфилософ.

Эта бесконечная первостихия не была ни одной из известных нам стихий, так как все они, непрерывно переходящие одна в другую, казались Анаксимандру равноправными в том смысле, что ни одна из них не могла претендовать на имя создателя всех остальных. Его первостихия — апейрон, «бесконечная неопределенность» — только одна была неуничтожимой и невозникшей, у нее не было начала, значит, не было и конца, а все, что возникает (мог бы воскликнуть Анаксимандр вместе с Мефистофелем), достойно гибели.

Третий из великих милетцев, Анаксимен, возвратился к пути, на котором стоял Фалес, но предложил считать первоэлементом не воду, а воздух. Подобно своим предшественникам, Анаксимен наделил свою первичную материю беспредельностью, непрестанным движением. Из нее возникли все остальные формы материи. Он первым - и в этом его вечная слава - объяснил истинную причину возникновения и изменения форм вещества: сгущение и разряжение, то есть различное расположение частиц вещества - вот что сообщает всем элементам их различия.

Анаксимен (ок. 585 — 525 гг.до н.э.) — древнегреечский философ, представитель натурфилософской школы.

Примерно в это же время в соседнем Милету Эфесе великий Гераклит, признавая, что все произошло из единого целого, выдвинул еще одну стихию, претендующую называться первопричиной всего. «Все на свете создалось из огня», — утверждал этот мудрец, потому что из всех стихий огонь самый изменчивый и самый быстродвижущийся. А что может быть лучшей основой для вечноизменяющегося мира, в котором ничто не вечно, кроме самих изменений? Все течет, все изменяется. Дважды нельзя войти в одну реку, потому что та вода, в которую мы ступили, уже давно утекла. Ни о чем нельзя сказать, что оно «есть», а только что оно «становится» чем-то.

[Илл. – Гераклит. Стр. 241]

Гераклит (Гераклит Темный, ок. 554 — 483 гг. до н.э.) — древнегреческий философ, один из самых загадочных философов эпохи. От его работ сохранилось крайне мало отрывков.

Если у Анаксимена залогом непрерывных изменений было свойство воздуха разрежаться и сгущаться, то Гераклит считал причиной вечного движения и изменения в природе борьбу противоположностей. «Война - отец всего и царь всего». Гераклита трудно понять не только нам, знающим только разрозненные части его учения. Не понимали его и греки, прозвавшие Гераклита Темным. Впрочем, он и не стремился быть понятым, досадуя на жизнь среди переменчивых людей с их переменчивыми законами и нежеланием добраться до сути, до ритма, закона совершающихся перемен.

Когда сограждане попросили его написать законы для родного города, Гераклит ответил: «Никакими законами вас не удержишь». Он отказался от наследственной власти, передав ее брату, сел под стеной храма Артемиды и играл с мальчишками в кости, считая, что это занятие ничем не отличается от политики.

Итак, на востоке греческого мира натурфилософы, или физики, как позднее назовет их Аристотель за пристрастие первых философов к изучению явлений природы (physis - природа), предложили три элемента, из которых все возникло и в которые все вернется: вода, воздух и огонь. А на другом конце греческого мира, в Южной Италии, в Кротоне, совсем иначе наставлял своих учеников Пифагор. «Все на свете создалось из числа», - говорил он, обращая при этом внимание не на качество вещества, а на его пространственные формы. Согласно Пифагору, разница между веществами не в том, из чего они состоят, а в их внутреннем строении. Но ведь внутреннее строение есть не что иное, как размеры и соотношения частей, которые определяются числом и только числом. Следовательно, число - начало всего, числом можно выразить сущность любого предмета.

Ароистотель (384 — 322 гг. до н.э.) — выдающийся древнегреческий философ и ученый.

Пифагор (ок. 540 — 500 г. до н.э.) — древнегреческий философ и математик, основатель религиозно-философского учения пифагорейцев.

Навело Пифагора на мысль «первостихийности» числа его великое открытие, установившее зависимость высоты тона от длины колеблющейся струны. Пифагор проводил опыты на своем монохорде, состоявшем из одной струны, натянутой на деку, которую благодаря передвижному бруску можно было делить на различные части и таким образом получать от одной и той же струны и высокие, и низкие звуки. Расстояния звуков - кварта, квинта, октава и т.д. - отныне были сопряжены с точными числовыми отношениями. Измерив вещественную причину звука и подчинив строгому закону то, что казалось неуловимым и непостижимым, Пифагор решил, что все на свете можно измерить и определить числом.

До нас не дошло ни одной строчки, написанной Пифагором, да и вообще считается, что он, как позднее Сократ, ничего не записывал, а влиял на окружающих силой слова и примером. У Пифагора было много учеников. Учились они по пятнадцать лет: первые пять лет ученики молчали и сосредоточенно слушали; их так и называли - «слушатели». Следующие пять лет они могли слушать речи Учителя, но не видеть его, и только последние пять лет ученики могли беседовать с Пифагором лицом к лицу.

Пифагор давал своим ученикам довольно странные наставления о том, как надо жить, нарочно говоря настолько иносказательно, что многие из его «наставлений» так и остались загадками. Например: «Не наступай на обрезки волос и ногтей», «Обувай первой правую ногу, а мой - левую», «Не оставляй след горшка на золе». Однако некоторые разгадки сохранились. К примеру, «По торной дороге не ходи» означало: не следуй мнениям толпы. «Что упало, не поднимай» - перед смертью не цепляйся за жизнь. «Не разгребай огонь ножом» - не раздражай вспыльчивого человека.

[Илл. – Пифагор. Стр. 519]

Нет объяснения и самому знаменитому наказу Пифагора ученикам - не есть бобов. Точнее, объяснений много, но одни из них неубедительны, другие вряд ли кто-нибудь станет проверять. И вряд ли сами пифагорейцы, не евшие бобов якобы из-за того, что те более других подобны по своей природе человеческому организму, когда-нибудь «брали цветок боба, уже потемневший, клали его в глиняный сосуд, на девяносто дней закапывали в землю», а потом открыв, обнаруживали там «вместо боба человеческую голову».

Из-за бобов Пифагор и погиб. Народ в Кротоне не любил Пифагора и его учеников. Люди не хотели терпеть в своем городе «секту» пифагорейцев и подняли против них мятеж. Пифагор, спасаясь от преследования, остановился перед полем, засеянным бобами, решив, что лучше погибнуть, чем топтать бобы. Здесь его и убили. Но, как утверждал сам Пифагор, душа его после смерти должна была переселиться в новое тело и начать новую жизнь - так же, как она жила, прежде чем переселиться в Пифагора, в Этолиде, сыне Гермеса, потом в троянце Евфробе, которого ранил Менелай, потом в милетце Гермотиме, и, наконец, в Пирре, рыбаке с острова Делос.

Если вопрос о бессмертии души Пифагора достаточно спорный, то бессмертие его учений и его открытий никто не станет отрицать. Пифагорейство еще долго влияло на умы адептов кротонского мудреца, в числе которых оказался и самый, быть может, парадоксальный философ Древней Греции — Парменид, выходец из южноиталийской Элеи, находившийся недалеко от пифагорейских мест.

Парменид (ок. 540 — 480 гг. до н.э.) — древнегреческий философ-пифагореец.

Мудрый элеец нашел достойный выход из противоречий, порожденных натурфилософами. В добавление к окружающему нас миру, в котором все течет и изменяется, в котором все хаотично и беспорядочно, в котором все должно родиться и умереть, Парменид придумал другой мир, мир мысли, где все неизменно и вечно. И именно этот последний, «придуманный» мир и был для Парменида и его учеников настоящим, а мир человеческих ощущений, весь окружающий мир — фикция.

Мир мысли, или мировое существо Парменида не подвержено разнообразным видоизменениям, как первоэлементы Фалеса, Анаксимена, Гераклита, - и вчера, и сегодня оно является не только тем, чем было от века, но и тем, как было и будет в вечности. Мировое существо Парменида не только неизменно и вечно, оно едино. Ему не нужна упорядоченность, в нем нет частей, оно однородно во времени и пространстве. Оно не меняется, его не становится ни больше, ни меньше, к нему нельзя ничего ни прибавить, ни отнять.

Поскольку в идеальном мире царит Единство, неизменное и вечное, то в мире человеческих ощущений ему противостоит все, что бесконечно движется и меняется. Вот на движение и вечность и обрушили все силу своих убеждений ученики Парменида, в том числе - самый известный из них, Зенон. Вслед за своим учителем он повторял, что бесконечности, самого беспорядочного, что есть в мире людей, не существует. Если допустить, что бесконечность существует, получаются всякие нелепости. Зенон превратил такой ход мыслей в метод: он доводил до абсурда положения противников Парменида.

[Илл. – Зенон Элейский. Стр. 314]

Зенон (ок. 490 — ок. 430 гг. до н.э.) — греческий философ и логик.

К примеру, говорил Зенон, если бесконечность существует, то Ахилл никогда не сможет догнать черепаху, при том условии, что она находится шагов на сто впереди него. Пока Ахилл пробежит эти сто шагов, черепаха уползет вперед еще на один шаг. Ахилл легко пробежит и этот шаг, но черепаха за это время уйдет еще на сотую часть шага. Ахилл одолеет и сотую часть шага, черепаха продвинется на сотую сотой. Разрыв между ними не исчезнет никогда, хотя будет все микроскопичнее. «Нелепость», - говорил Зенон, а все из-за того, что отрезки пути Ахилла и черепахи делились до бесконечности. А если нет бесконечного деления, то и вообще никакого деления нет, а есть только неделимое Единство.

=================================================

Учителю и ученику

Среди знаменитых апорий Зенона – прежде всего «Ахиллес и черепаха». Суть этой логической задачи в следующем: Ахиллес, бегущий в десяить раз быстрее черепахи, никогда не догонит ее, если оба будут двигаться с неизменной скоростью – расстояние между Ахиллоом и черепахой будет постоянно сокращаться, доходя до ничтожно малых величин, но никогда не будет равно нулю. Ахиллес пробегает метр – черепаха за это время проползает десять сантиметров. Ахиллес пробежит эти десять сантиметров – но черепаха успеет уползти на сантиметр, и так далее. Вариант «Ахиллеса и черепахи» – апория про лягушку, которая никогда не допрыгает до конца дорожки, если каждый ее прыжок будет вдвое короче предыдущего.

=================================================

Нетрудно заметить, что учение Парменида противостоит в первую очередь учению Гераклита, сокрушавшегося о бесконечной изменчивости мира. Примирить их вызвался сицилиец Эмпедокл. В мире смешаны четыре стихии: земля, воздух, вода и огонь, - учил Эмпедокл. Властвуют над этими стихиями две силы - Любовь и Вражда. Они сменяют друг друга, и когда наступает пора Любви, четыре стихии сливаются в Парменидово Единство. Когда приходит время вражды, начинается гераклитовская война четырех стихий. А потом все повторяется. Эмпедокл сравнивал такое мироустройство с состоянием гражданского мира и гражданской войны в государстве. Ему вторил его современник Алкмеон, построивший на теории четырех стихий учение о строении человеческого тела. Если между стихиями, или «соками» в организме человека «равнозаконие», - человек здоров, когда равновесие стихий нарушается, человек заболевает.

Эмпедокл (ок. 495 — 435 гг. до н.э.) — древнегреческий философ и политический деятель.

Алкмеон (конец VI в. до н.э.)— древнегреческий натурфилософ и врач.

От соотношения и смешения четырех соков зависит и характер, или темперамент (от лат. temperamentum - правильное соотношение, соразмерность частей) человека. В человеке четыре жизненных сока: кровь, слизь, желтая и черная желчь. Основных темперамента тоже четыре: бодрый - сангвинник (то есть «кровник»), вялый - флегматик (то есть «слизевик»), вспыльчивый - холерик, он же «желчевик», и мрачный - меланхолик, или «черножелчевик».

Четырьмя соками Алкмеона пользуется современная психология, четыре стихии Эмпедокла не что иное, как наши четыре состояния вещества: твердое, жидкое, газообразное и плазма, а современная химия оперирует атомами, открытием еще одного величайшего греческого философа Демокрита.

Демокрит (460 — 371 гг. до н.э.) — выдающийся древнегреческий философ, автор первой теории атома.

Демокрит заменил отсутствие бесконечного деления Парменида наличием конечного деления, деления до таких частиц, которые разделить уже невозможно. Частицы свои Демокрит и назвал «неделимые», или по-гречески - «атомы». Человек их не может видеть, но они носятся в мире, как пылинки; постепенно крупные присоединяются к крупным, мелкие к мелким, круглые к круглым. Так образуются четыре стихии, а из них отдельные вещи.

[Илл. – Демокрит. Стр. 281]

После Демокрита материальный мир перестал быть непрерывным. Он состоял отныне из мельчайших частиц - вещества, отделенных друг от друга пустыми промежутками. От условий расположения и от характера движения мельчайших частиц тела зависят его физические свойства. Теперь уже не нужно бесчисленных качественных различий предметов внешнего мира. Для объяснения всего немыслимого многообразия достаточно лишь отличия основных элементов по величине и форме.

Афинские философы

После греко-персидских войн в греческой философии все коренным образом изменилось. Людей все более занимал вопрос не о том, как устроен мир, а о том, почему он так устроен. Место физики, науки о природе, стала занимать этика - наука о человеке.

В то самое время в Афинах и появляется забавный человек с лысым черепом, толстыми губами, курносый и крутолобый - знаменитый философ и чудак Сократ, считавший, что истинный “любомудр” должен рассуждать не о мироздании, а о человеческих поступках. Настоящий философ должен разобраться в том, что хорошо и что плохо, и не только мудро судить об этом, но и стремиться “делать хорошо и не делать плохо”. Недаром любимым изречением Сократа была надпись на дельфийском храме “Познай самого себя”.

Сократ (470 — 399 гг. до н.э.) — знаменитый афинский мудрец. Философия Сократа знаменовала новый этап развития классической философии.

Жил Сократ бедно, ел что придется, бродил по рынку, радуясь, что “есть столько вещей, без которых можно обойтись”, слушал свой “внутренний голос”, и других наставлял прислушиваться к демонию - божеству, живущему в каждом человеке. Сократ считал, что никто не делает ошибок добровольно. Всякий моральный проступок основан на незнании или на ошибке разума, интеллекта. Если человек знает, что такое справедливость, он и жить будет по справедливости. Признавать что-либо правильным и не следовать этому знанию и, наоборот, считать что-то неправильным и все-таки поступать именно так, согласно Сократу просто невозможно.

[Илл. – Бюст Сократа. Мрамор. Стр. 602]

Все поведение, учил афинский мудрец, определяется интеллектом. Говоря словами Аристотеля, для Сократа неразумной части души не существовало вовсе. Неясность мышления и спутанность понятий - только они являются причиной разлада между заповедями и поступками. Сократ знал, что все люди без исключения хотят хорошего. В этом они схожи друг с другом; различие между людьми состоит лишь в возможностях осуществить эту цель. И тут средства будут разными, в зависимости от степени интеллектуального развития.

Моральная ошибка, таким образом, всегда результат заблуждения, но ни в коем случае не злой воли. Для Сократа совершенно несомненна тесная связь между моральным совершенством и счастьем, с одной стороны, и моральным несовершенством и несчастьем с другой.

Сократ никогда ничего не записывал. Он только размышлял и вел беседы со своими друзьями или учениками. Во всех речах Сократа устанавливаются общие понятия, но начинал он неизменно с частного, простого и тривиального, осторожно и осмотрительно переходя к общему. Для Сократа не существовало ни одного положения настолько понятного само по себе и настолько общезначимого, чтобы не стоило испытать его на прочность, подвергнув скрупулезнейшему анализу.

[Илл. – Сократ и Аспасия. Стр. 602]

Сократу было семьдесят лет, когда тучи, давно сгущавшиеся над его головой, разразились грозой. Седой невозмутимый мудрец, сеявший своими речами смуту в душах молодых людей, давно вызывал глубокую неприязнь и завистливое недоверие афинян. В 339 г. до н.э. Сократ предстал перед судом по обвинению в том, что он портит нравы юношества и вместо общепризнанных богов поклоняется каким-то своим, новым богам. Афинский народный суд вынес Сократу смертный приговор, но привели его в исполнение не сразу: был праздничный месяц, и все казни откладывались. Друзья предлагали Сократу бежать из тюрьмы, он отказался, сказав, что все равно нет на свете такого места, где не умирают.

В Афинах казнили ядом. Сократ выпил до дна поданную ему чашу, а когда друзья заплакали, он сказал им: “Тише, тише: умирать надо по-хорошему!”

Ученики нашли в философии Сократа каждый что-то свое и наглядно показали, насколько разное действие оказывала личность Сократа и его учение на близких ему людей. Последователи Сократа, или сократики, разделили систематическую и единую философию учителя на три разных направления. Гедоники, или представители киренской школы, черпали из его бесед идею о стремлении к счастью. Мегарики, преувеличивая высокую оценку познавательной потребности, которая у Сократа выражалась в тождестве добродетели и знания, превратили его философию в чистую диалектику. И, наконец, киники (“собачьи” философы, как называли их греки) приняли сократовское понятие добродетели в слишком строгом виде, не смягчая его жизнерадостным настроением великого учителя.

Пожалуй, наиболее известным представителем киников был Диоген, тот самый, что жил в бочке и среди бела дня ходил по улицам с зажженным фонарем в поисках человека. Диоген странствовал по всей Греции в плаще, надетом на голое тело, с сумой и толстой палкой. Ел на площади, на виду у всех, решив, что “если можно голодать на площади, то почему нельзя и есть на площади”. Кормился Диоген, наследник знатного рода, подаянием.

Диоген (ок. 412 — 323 гг. до н.э.) — известнейший философ кинической школы.

Однако наибольшее влияние Сократ оказал на жизнь и мировоззрение величайшего из сократиков, Платона, происходившего из знатнейшего афинского рода. Так же как Сократ, Платон источником всякого знания считал самопознание. Но единственно достойным объектом изучения Платону виделось только понятие. Чувственный мир есть призрачный мир - об этом знали еще элеаты и Гераклит, и лишь понятие, добытое мышлением, обладает постоянством, которое избавляет этот мир от изменчивости и призрачности.

Платон (427 — 347 гг. до н.э.) — выдающийся древнегреческий философ-идеалист.

Значит, утверждал Платон, стоит только от чувственного восприятия подняться до скрывающегося за ним понятия, чтобы нашему взору открылся истинный, постоянный, вечный и неизменный мир. Нужно просто представлять, что для любого из окружающих нас предметов где-то есть некий идеал, по образцу которого, с огрехами и помарками, сотворен весь мир, предстающий нашему взору.

[Илл. – Платон. С античного мраморного бюста. Стр. 523]

Для людей этот “заоблачный”, сверхчувственный мир является лишь тенью, отражением, которое они видят в реальном мире. Платон в одном из своих сочинений иллюстрировал эту мысль следующим примером. Человек, словно скованный цепями, сидит в глубокой пещере лицом к стене, на которую падает луч, проникающий из внешнего мира. Когда в свет этого луча попадает любой предмет, человек в пещере видит лишь его тень на стене. И если этого пещерного человека вывести на белый свет, он не поверит, что это тот самый мир, слабое отражение которого он видел на стене.

Но откуда человек может знать о существовании этого сверхчувственного, единственно подлинного мира? Об этом позаботилась его душа, прежде обитавшая в этом самом мире идей, а потом, вселившись в человека, забывшая о многом. Но если немного поднапрячься, можно “вспомнить” о том мире, тем более, что любой предмет окружающего мира напомнит чуткой душе о существовании истинной сущности этого предмета, о его идеальном образе. Со времен Платона введенный им термин “эйдос” (по-гречески “образ, вид”) стал общефилософским понятием.

При рождении родители дали Платону имя Аристокл. В юности его прозвали Платоном за ширину плеч (platys по-гречески значит “широкий”), а потом — за широту ума. Недалеко от Афин, в священной роще Академ Платон основал свою школу, Академию, на дверях которой повесил надпись “Не знающий геометрии да не войдет!” Лучшим учеником платоновской Академии был Аристотель. Говорят, что как-то раз Платон читал лекцию о бессмертии души. Лекция была очень трудной. Когда Платон закончил, из всего множества учеников перед ним остался сидеть один Аристотель.

Но Аристотель был не только лучшим, но и самым “непослушным” учеником. Чем больше слушал он своего учителя, тем меньше соглашался с ним. Аристотель был таким же платоником, каким сократиком был сам Платон - самым выдающимся и самым независимым из учеников. И если по Платону нужно знать эйдос стола, чтобы оценить, насколько несовершенен всякий отдельно взятый стол, то по Аристотелю, нужно увидеть много сотен столов, чтобы понять, что их объединяет, и представить для себя некую идею стола, которая будет гораздо более общей, чем любой отдельно взятый стол. Точно так же, как, согласно Платону, не существует материи без формирующей ее идеи, согласно Аристотелю, не может существовать идеи (которую, впрочем, Аристотель заменил более общим термином “форма”) без принадлежащей этой идее материи. Только вместе они образуют истинное бытие вещи, но не всеобщее, а единичное - предмет, состоящий из материи и формы. Их отношение друг к другу Аристотель сравнивает с отношением мрамора к форме статуи, которую скульптор из этого мрамора сделает. То есть материя - это некий всеобщий субстрат, из которого может возникнуть все возможное, но который сам по себе не может быть предметом нашего познания. А форма, наоборот, реализуется в вещном (реальном) мире различными способами.

[Илл. – Аристотель. Стр. 122 верхн.]

Аристотель в своей философии пытается удовлетворить требованиям опыта и реальным жизненным отношениям, следовательно, его реалистическая система противопоставляется платоновскому идеализму. Так же как различаются школы обоих философов: платоновская Академия и перипатическая школа последователей Аристотеля. Их назвали “прогуливающимися” философами - “перипатетиками”, из-за того, что Аристотель не сидел со своими учениками в аудитории, а, излагая им свое учение, прохаживался по Ликею, еще одной роще в окрестностях Афин.

=================================================

Учителю и ученику

Во времена Аристотеля Ликеем назывался пригород Афин, где располагалась священная роща ии храм Аполлона. После того, как в гимнасии близ храма открыл свою школу Аристотель, гимнасий также стали называть Ликеем. Латинская форма этого названия — “Лицей” с течением времени стала обозначать некоторые учебные заведения с обширной программой культурной подготовки.

=================================================

Греческая философия, зародившаяся на периферии греческого мира - в малоазийском Милете и южноиталийских колониях, во времена Сократа, Платона и Аристотеля сосредоточилась в Афинах, а после них вновь распространяется по всему тогдашнему культурному миру. В Афинах, на площади, в портике, расписанном сценами из “Марафонской битвы”, в так называемой “Расписной Стое” (“стоя” по-гречески значит “портик”) Зенон с Кипра проповедует философию “жизни, сообразной природе”. И состоит такая жизнь не в пользовании благами и наслаждениями, не в потворстве своим желаниям, а в отсутствии потребностей и господстве разума и рассудительности. Только эти последние могут дать свободу от внешней необходимости и от изменчивости судьбы, только разум и рассудительность образуют истинное счастье человека. “Желающего идти судьба ведет, не желающего - влачит”, поэтому, что бы ни случилось в твоей жизни, главное - отнестись к этому разумно (собственно, единственное, что человек может в этой жизни).

В это же время множество учеников собирает в своем афинском саду Эпикур, больной человек с худым изможденным лицом, которого всю жизнь преследовали тяжелейшие боли от камней в почках. Так же, как сократики и гедонисты, Эпикур проповедовал стремление к счастью и наслаждению. Но он внес в философию гедонистов существенное дополнение: истинное наслаждение - это отсутствие боли. Боли как физической, так и моральной; а чтобы тебя не смогли больно ранить, “живи незаметно!” Главное, чем должен дорожить человек, - покой, и если апатичные стоики находили покой в презрительном отношении ко всем внешним ценностям, то для выдержанных эпикурейцев покой состоял в умеренном и потому продолжительном пользовании этими ценностями.

[Илл. – Эпикур. Стр. 750]

Эпикур (342/341 — 271/270 гг. до н.э.) — древнегреческий натурфилософ и этик.

И для стоиков, и для эпикурейцев главными вопросами философии были вопросы этики, но в это же время развивается и другое направление, занимающееся, в отличие от первых двух, исключительно вопросами познания. Направление это учит отречению от знания вообще, полагая и чувственный опыт, и мышление в понятиях ложными источниками знания. Именно поэтому их назвали скептиками (“скепсис” по-гречески значит “сомнение”). Скептики оспаривали достоверность знания, чтобы поставить вне сомнения веру. Это значит, что и у “скептицизма” есть своя этика, приносящая разум в жертву вере.

Греческая религия

Говорят, царь Гиерон Сиракузский однажды спросил поэта Симонида: «Каковы боги на самом деле?». Симонид попросил на размышление день, потом еще два, потом еще четыре. Удивленному замешательством поэта Гиерону Симонид сказал: «Чем больше я думаю, тем труднее мне ответить». Греки действительно не знали, каковы их боги на самом деле, и нисколько этим не смущались. У них не было ни основателей религии, ни могущественного духовенства, ни канонических книг, да и самого понятия «канона» не было и не могло быть у эллинов, ревностно оберегавших свою свободу во всем.

Отцы христианской церкви совершенно справедливо называли эллинизм «отцом всех ересей». Слово ересь (heiresis) означает «выбор», а право выбора греки считали главным признаком умственной и духовной свободы. Можно было верить, что божество - это нематериальное, чисто духовное существо. Можно было верить, что божество соткано из некоей нетленной материи, что ему нужно питаться нектаром и амбросией. Можно было верить, что Гера ревнива и сварлива, а Афродита кокетлива. Греческие жрецы никогда не следили за тем, правильно ли люди думают о богах, но лишь за тем, правильно ли люди этим богам поклоняются.

[Илл. – Статуя Геры. Самос. VI в. до н.э. Стр.575]

В Греции не существовало самостоятельного жреческого сословия. Жрецы были государственными служащими, которых избирали на всенародном собрании и которые обязаны были заботиться о том, чтобы государство не обидело своих богов и боги бы от него не отвернулись. Для этого каждый гражданин должен был соблюдать обряды, участвовать в жертвоприношениях, справлять культы, но при этом никого не интересовало, верит ли этот гражданин в бога, которому приносит жертвы, или не верит, и если не верит в этого бога, то во что тогда он верит.

Вообще, как утверждает знаменитый исследователь древнегреческой религии Ф.Ф.Зелинский, у греков была не одна, а три религии, обязательность которых для граждан Эллады была неодинакова. Первой была религия поэтическая, или мифология, которая утверждала, но вовсе не обязывала никого верить в то, что Зевс был неуемным волокитой, то и дело сбегавшим от своей небесной супруги к земным женщинам то в виде лебедя, то в виде дождя, то в виде быка. Вторая религия - философская, и она тоже не едина: у Эпикура был свой бог, у стоиков свой, у Академии свой; она также никого не принуждала верить в то, что Зевс - это мировой закон, не имеющий ни вида, ни облика.

Наконец, третья - единственная обязательная для гражданина как такового - гражданская религия. Но и она обязывала только к участию в культах. Никаких догматов не существовало и здесь. Каждый, пользуясь своим правом выбора, или ересью, волен был верить в то, во что он склонен верить, или не верить ни во что. А всякого, кто стал бы проповедовать вечные мучения «иноверцам» на том свете, греки бы просто громко осмеяли.

[Илл. – Посейдон. Бронзовая статуя. V в. до н.э. Стр. 138 нижн.]

Особого внимания заслуживает первая из перечисленных религий - мифология, так как именно она стала основой религиозных представлений греков. Согласно этим представлениям, изложенным Гесиодом в “Теогонии”, жизнь начиналась с чего-то неопределенного, смутного, непонятного и потому страшного. В мире царил Хаос (chasco - зевать, широко раскрывать пасть). Из его бездонной разверстой пасти появились бесформенные Никта, Эреб и Эрос. Только после этого возникла Гея-Земля и родила над собой небесный свод — Урана. От Земли и Неба родились шесть сыновей и шесть дочерей – титаниды и титаны, младшим из которых был Кронос. Потом Земля и Небо породили киклопов (“круглоглазых” — kyklos значит “круг”, “ops” — “глаз”) и гекатонхейров — сторуких чудовищ о пятидесяти головах.

Хаос — бесформенное изначальное состояние мира.

Никта — ночь.

Эреб — подземная тьма.

Эрос — первобытная сила, способствовавшая упорядочению изначального мира.

Гея — изначальное божество земли

Уран — божество неба, предок греческих богов.

Уран возненавидел свое потомство и стал низвергать безобразных чудовищ обратно в Землю. Отяжелевшая от непосильной ноши Земля пожаловалась детям. Тогда младший из них, Кронос, убил Урана. Из его крови, пролитой в море и смешавшейся с пеной, появились на свет гиганты и “пенорожденная” Афродита.

На земле наступило царство Кроноса. Кронос женился на свой сестре Рее, но жизнь его омрачало предсказание о том, что он погибнет от руки одного из своих сыновей. Чтобы избегнуть этой участи, Кронос пожирал всех своих детей, а когда родился последний из них, Зевс, Рея подсунула мужу вместо младенца камень, укрыв самого Зевса на Крите. Зевс вырос и, наученный своей бабкой Геей, приготовил для Кроноса зелье, выпив которое, титан исторгнул сначала камень, а потом и всех детей: Гестию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона.

Рея — жена Кроноса, мать олимпийских богов.

Гестия — греческая богиня огня и домашнего очага.

Деметра — богиня земледелия и плодородия.

Аид — повелитель подземного мира.

Молодые боги поселились на Олимпе - самой высокой горе, вершины которой сходятся с небом. Зевс, решивший укрепить свое могущество силой разума, женился на Метиде (metis в переводе с греческого означает “мысль”). Однако для обладания всей мудростью Зевсу оказалось мало женитьбы. Тогда он отправил Метиду в свое чрево, а в положенный срок из священной головы многомудрого Зевса родилась Афина.

[Илл. – Афина из Пирея. Бронза. Сер. IV в. до н.э. Стр. 516]

Метида — богиня мудрости, дочь Океана и Тефиды.

Афина — богиня мудрости и разума, покровительница Афин.

Во второй раз Зевс женился на Фемиде. У них родились Оры — богини времен года, и три Мойры — богини судьбы.

Фемида — богиня правосудия.

Третьей женой Зевса стала Гера. Грозная хранительница брака и моногамной семьи, она строго следила за верностью мужчин и, в первую очередь, своего мужа. Весь гнев Гера обрушивала на незаконных жен Зевса. Она жестоко покарала Ио, дочь реки Инах. Обратив ее в корову и приставив к ней верного стража - тысячеглазого Аргуса, Гера наслала на Ио безумие - овода (греческие слова “овод” и “безумие” - одного корня). Гонимая безумием, Ио добралась до Египта. Здесь у нее родился сын Эпаф, одним из потомков которого был Геракл.

Другой жертвой Геры стала Семела, дочь фиванского царя Кадма. По совету Геры, принявшей образ старой няньки, Семела стала просить Зевса, чтобы он предстал перед ней во всей своей красоте и могуществе. Зевс, уступив ее просьбам, начал метать громы и молнии. Семела погибла в пламени, а Зевс успел только выхватить из огня родившегося до срока Диониса. Зевс зашил его в собственное бедро, и через некоторое время Дионис был рожден во второй раз, теперь уже отцом.

Молодым богам, воцарившимся на Олимпе, предстояли две большие битвы с безобразными порождениями Земли и Урана - титанами и гигантами. По их окончании Зевс, Посейдон и Аид разделили между собой власть. Зевс стал верховным владыкой, ему принадлежало небо, Посейдону досталось море, а Аиду - подземное царство. Теперь, когда власти олимпийцев ничего не угрожало, они, как и подобает богам, повели роскошную, великолепную жизнь, не лишенную, однако, вполне земных страстей.

Олимпийцы — младшее поколение греческих богов, главным из которых был Зевс.

Все боги мечтали о любви пеннорожденной Афродиты, а она выбрала хромого Гефеста. Бог кузнечного и ремесленного дела с рассвета трудился в своей кузнице, а Афродита, пользуясь отсутствием мужа, тайно встречалась со златокудрым Аресом. Всевидящий Гелиос рассказал Гефесту о предательстве его жены и родного брата. Тогда Гефест выковал сеть, опутал ею ножки кровати и тонкой, невидимой паутиной спустил сверху. Арес и Афродита запутались в сетях. Гефест позвал всех посмотреть на это зрелище, и только богини из стыдливости остались дома.

Арес — бог войны.

Гелиос — бог Солнца.

Кроме великих богов-олимпийцев, греки поклонялись героям. Героями в греческой мифологии были дети богов и смертных женщин, выполнявшие волю Олимпийцев на земле. Неувядающая слава и бессмертие подвига компенсировали героям их единственный, по сравнению с богами, недостаток: герои были смертны. О героях рассказывались примерно такие же истории, как в наши дни о призраках. К примеру, в Афинах боялись по ночам встретить героя Ореста, который мог поколотить запоздалого прохожего и порвать одежду.

Культ героя был связан с его могилой, а могущество - с его останками. Поэтому люди иногда извлекали кости героев и переносили их в другое место. Считалось, что во время войны герои были надежными защитниками той местности, где покоились их останки. Героев было огромное количество, кроме силы воителей и защитников, им приписывались магические силы целителей.

[Илл. – Геракл. С античной статуи. Стр. 112]

Иногда разгневанные боги насылали проклятья на отдельных героев и их потомство. Мрачная история рода Атридов, давшая богатый материал греческим трагикам, началась с Тантала, который пировал с небожителями и украл пищу богов – нектар и амбросию. После этого Тантал пригласил богов к себе, а в качестве угощения предложил им своего сына Пелопса. Кроме Деметры, никто из богов не притронулся к пище. Пелопса воскресили, лопатку, съеденную Деметрой, заменили слоновой костью. Тантал был низвергнут в Аид, где он вечно испытывает голод и неутолимую жажду. Над его головой висят ветви деревьев с плодами, поднимающиеся, лишь только он протянет руку. Под ногами бежит ручей, уходящий в землю, едва Тантал нагнется к нему.

Прогневать богов могло и просто непочтительное отношение к ним. Греки, дабы боги от них не отвернулись, должны были строго соблюдать установленные обряды и культы, возносить молитвы и совершать жертвоприношения.

Греки произносили молитву громко, вслух, стоя. Если обращались к небожителям, протягивали вверх руки, если к богам подземного царства - ударяли рукой о землю. Греческая молитва состояла из трех частей - призыва, “санкции” и просьбы. В призыве молящийся нагромождал всевозможные эпитеты и титулы божества, не желая упустить ни одной из сторон его деятельности и полагая, что богу приятно слышать о своих силе и всемогуществе.

В “санкции” молящийся ссылался на свои заслуги перед богом, на божий долг, на любовь бога к молящемуся, пытаясь этим склонить его к молитве.

И, наконец, в последней части молитвы просить, конечно, можно было о чем угодно, в том числе и о каре, о возмездии. Но бог для эллина был благом и исходить от него могло лишь благо, значит, только о благе и следовало его просить. Может, потому, что греки не стеснялись своих просьб к божеству, они и произносили всю молитву громко.

[Илл. – Артемида. Статуя из храма в Эфесе. Стр. 583]

Другим средством богослужения у древних греков были жертвоприношения. Обычно они совершались не для того, чтобы задобрить божество, поэтому не имели материальной ценности. Бог считался сотрапезником людей, и в огонь – в дар богу – бросались лишь малоценные части животного. Все остальное предназначалось участникам жертвоприношения, которое зачастую становилось для бедноты единственным случаем полакомиться мясом.

Помимо обычных молебственных жертвоприношений, существовали также жертвоприношения искупительные. В качестве искупительной жертвы выбирали “животное отпущения”, делали его носителем греха всего народа и посвящали разгневанным богам. При этом животное либо сжигалось полностью, либо выбрасывалось в море, либо зарывалось в землю.

[Илл. – Фрагмент скульптурного декора храма в Делосе. Стр. 274]

Этот старинный символический обряд вылился в искупительное человеческое жертвоприношение, оправдываемое мыслью, что лучше “одному человеку умереть за людей, нежели погибнуть всему народу”. Впрочем, в Греции этот страшный обычай никогда не находил одобрения. У Гомера Артемида не принимает от Агамемнона в жертву его дочь Ифигению, и сама в решающий момент заменяет ее ланью. Так и греки заменяли человека где куклой, где – жертвенным животным, наряженным как человек.

Алтари, на которых совершались жертвоприношения, стояли перед храмами, а иногда и отдельно от них - на площади или перекрестке. Алтарь, считавшийся столом бога, представлял собой большую каменную глыбу, на которой разводили священный огонь. Рядом с алтарем стоял сосуд с водой, куда опускали головню из костра: в этой воде присутствующие омывали руки, очищаясь перед жертвоприношением.

К алтарю во время жертвоприношения подводили животное, обрызгивали его водой, осыпали жареным ячменем и солью. Потом оглушали ударом дубины по голове и быстро закалывали. Жертву, посвященную подземным богам, зарывали в землю. Когда совершалось очистительное жертвоприношение, жрец зажигал огонь на алтаре, закалывал молочного поросенка, обрызгивал его кровью руки искупляемого, а потом омывал их священной водой и вытирал: кровь смыта кровью, и человек теперь свободен от совершенного им преступления. Очистительного поросенка не сжигали, чтобы не осквернять священного огня. Его закапывали в землю в отдаленном месте и возвращались оттуда, не оглядываясь.

Нередко жертва предназначалась для гадания. Зарезав животное, гадатель смотрел, как его мясо будет гореть на алтаре. Особое внимание обращали на хвост: если хвост скручивался, это предвещало трудности, если конец его поднимался вверх – удачу, опускался вниз – неудачу.

Существовали в Греции и другие гадания – по полету птиц, по их крику, по грому и молнии, по плеску воды и дыму ладана. В Додонском лесу, где находилось знаменитое на всю страну святилище Зевса, гадали по шелесту листьев огромного зевсова дуба. В ахейском городе Фарах на рыночной площади стояла статуя Гермеса, перед статуей - курильница и копилка. Гадающий подходил к статуе, воскурял ладан, в копилку бросал монетку. Сказав статуе на ухо свой вопрос, гадающий отворачивался, затыкал уши и шел прочь. Дойдя до конца рынка, он открывал уши и первое, что слышал, считал ответом на свой вопрос.

[Илл. – Статуя Зевса Олимпийского. Реконструкция. Стр. 585]

В Греции было много оракулов, но вряд ли какой-нибудь мог сравниться со славой и авторитетом Дельфийского. Считалось, что храм Аполлона в Дельфах был построен на том самом месте, где некогда Аполлон убил дракона Пифона, сына Земли. В земле образовалась расселина, из которой шли дурманящие пары. Подышав ими, человек становился как безумный. Сюда и посадили прорицательницу, пифию, которая надышавшись опьяняющим паром, отвечала несвязными криками на вопросы. Жрецы перекладывали ее слова в благозвучные стихи и передавали спрашивающим.

[Илл. – Храм Аполлона в Дельфах. Реконструкция. Стр. 88 ]

Чаще всего ответы пифии были туманны и загадочны, и вопрошающие должны были сами домысливать и объяснять себе предсказания провидицы. Иногда авторитету Дельфийского оракула угрожала серьезная опасность, но обычно в Дельфах с блеском выходили даже из таких затруднительных положений, как печально известное пророчество Крезу.

Царь Крез был правителем Лидии и самым богатым человеком на свете. Он решил воевать с Персией, но прежде хотел спросить совета у оракула. В нерешительности, кому из знаменитых оракулов мира можно было довериться, Крез направил людей в разные части света. Всем посланцам было велено отсчитать сотый день от своего отправления и спросить в этот день у оракулов: “Что сейчас делает Крез, царь Лидии?” Неизвестно, что ответили на этот вопрос другие оракулы, но пифия произнесла следующее:

“В море я капли сочту и на бреге исчислю песчинки,

Знаю, что мыслит немой, и слышу, что молвит безгласный;

Чую вкус черепахи, что варится вместе с ягненком,-

Медь вверху, и медь внизу, а они посредине”.

Посланцы не поняли ни слова, однако, старательно записав, передали предсказание Крезу. Креза оно привело в восторг. Из всех ответов этот один оказался правильным: в назначенный день Крез варил в медном котле мясо черепахи вместе с мясом ягненка, считая, что такого не угадает ни один оракул. Полностью доверившись Дельфийскому оракулу, лидийский царь послал в Дельфы несметные дары и передал свой вопрос: переходить ли ему через реку Галис, чтобы начать войну с Персией. Оракул ответил:

“Крез, перейдя через Галис, великое царство разрушит”.

Вдохновленный пророчеством, царь пошел на Персию войной. Война закончилась полным поражением Креза, а сам он чуть было не погиб. На его вопрос, почему Аполлон так жестоко обманул Креза, дельфийские жрецы ответили, что пророчество сбылось совершенно точно и, перейдя через Галис, Крез действительно разрушил великое царство - только не персидское, а свое собственное.

[Илл. – Пифия на треножнике, с лавровой ветвью и чашей вина в руках во время прорицания. С рисунка на килике. Стр. 521]

Так оракул Аполлона подтверждал свою правоту даже в самых сомнительных случаях. Впрочем, люди обращались к оракулу не только по поводу государственных дел, но и с любым сколько-нибудь важным для них вопросом. В Додоне при археологических раскопках было обнаружено несколько свинцовых табличек с вопросами к оракулу, среди которых немало таких: стоит ли покупать дом и землю в городе, нужно ли заняться овцеводством. Один человек желал знать, родит ли ему жена ребенка, а другой - от него ли дитя, которым беременна некая Анила.

Большим влиянием пользовались в Греции не только провидцы, но и так называемые торговцы оракулами. Они за деньги распространяли в народе предсказания, анонимные или приписываемые какому-нибудь оракулу. Люди заучивали их наизусть и передавали из уст в уста.

Еще одним способом заглянуть в будущее древние греки считали сновидения. Даже серьезные философы не оспаривали мнения о вещем значении знаменательных снов, объясняя их “вещность” тем, что душа спящего, не связанная путами тела, обретает свое божественное естество. И наша утешительная пословица: “страшен сон, да милостив Бог” тоже была известна древним грекам. Если человеку приснился страшный сон, он утром рассказывал его Солнцу, очищая себя солнечными лучами, и молился Аполлону, чтобы бог исполнил сон лишь настолько, насколько тот благоприятен, а враждебную направленность сна обратил бы на врагов. Свидетельством серьезного отношения греков к сновидениям является сохранившийся “сонник” Артемидора, обстоятельный и интересный толкователь самых различных сновидений.

Важным элементом греческой религии были праздники в честь богов. В каждом городе они были свои, справлялись в разное время, но везде в Греции их было много. Жители города Тарента даже хвастались, что у них праздников больше, чем дней в году. Жители Афин довольствовались 50 праздниками, занимавшими в общей сложности около 100 дней в году. Главными из них были три: Панафинеи в честь Афины, Анфистерии и Дионисии в честь Диониса и Элевсинии в честь Деметры.

[Илл. – Панафинеи. С рисунка на амфоре. VI в. до н.э. Стр. 484 верхн.]

Панафинеи справлялись в июле, сразу после жатвы. Как и на остальных греческих праздниках, на Панафинеях зрителями считались боги, а все граждане были участниками шествий и состязаний. Шествие направлялось поблагодарить Афину за удачный год и накинуть на ее статую новое покрывало, которое избранные жребием афинские девушки ткали целый год. Состязания, включавшие бег, скачки, борьбу, прыжки, начинались с факельного бега: от алтаря Любви в пригородной роще бегуны эстафетой доставляли факел в храм Афины на Акрополе. Традиция возводила обряд факельного бега к титану Прометею, похитившему огонь у богов и подарившего его людям.

[Илл. – Панафинеи. Рельеф с Парфенона. Стр. 484 нижн.]

В феврале справлялись Анфистерии – праздник провода зимы, а в марте Дионисии – встреча весны. На этих праздниках шествия изображали прибытие Диониса в Афины из заморских стран.

На праздниках в честь Диониса устраивались весьма необычные состязания. На Анфистериях состязались в выпивке: вскрывали молодое вино, раздавали участникам большие кружки. По сигналу трубы все начинали пить, и тот, кто допивал первым, получал в награду мех с вином. А состязания на Дионисиях положили начало театру: на круглой площадке вокруг Дионисова алтаря пять дней подряд соревновались хоры. В первый день состязались поэты, во второй – сочинители комедии, а в третий, четвертый и пятый – трагики.

В сентябре справлялись Элевсинии. Это был таинственный праздник, на котором совершалось посвящение в Элевсинские таинства, или по-гречески – «мистерии». Элевсинские таинства были таинствами возрождающегося хлеба: как погруженное в борозду земли зерно не погибнет, а прорастет новым колосом, так воскреснет и душа погребенного в земле человека.

Учение элевсинских жрецов нашло свое отражение в мифе о богине земли Деметре и ее дочери Персефоне. Подземный бог Аид похитил Персефону и унес ее с собой в подземное царство. После долгих скитаний в поисках дочери мать удалилась в город Элевсин, расположенный в Аттике недалеко от Афин, заперлась там в храме, и во всем мире земля перестала плодоносить. Тогда боги сжалились над Деметрой, и Персефоне было позволено одну часть года проводить с матерью на земле, другую – с мужем в подземном царстве.

Персефона (Кора) — богиня мертвых и плодородия, царица подземного царства.

В царстве Аида Персефона познала тайны подземного мира и открыла их матери. Мать и дочь знают, как можно обеспечить себе “лучшую участь” на том свете. Из любви к людям они раскрыли часть своего знания, но только тем, кто посвящен в тайное учение жрецов Деметры и Коры. На Элевсиниях и совершалось это посвящение. В Элевсин стекались толпы народа со всей Эллады – мужчины и женщины, богатые и бедные, свободные и рабы. Из Афин шла процессия и несла закрытый короб, в котором хранились священные предметы (какие именно – неизвестно, элевсинские мистерии сохранили свои тайны даже после гибели языческого мира). В ходе праздненств совершались жертвоприношения, устраивались ночные хороводы и пляски, посвященные постились, а потом пили “кикеон” – питье Деметры из вина с тертым сыром, крупой и кореньями. После этого входили в храм, где перед ними раскрывали заветный короб, показывали и объясняли священные мистерии, затем каждый новопосвященный должен был произнести слова: “Я постился, я пил кикеон, я взял из короба, я сделал то, что сделал, я положил обратно в короб”. С этого момента человек считался посвященным.

[Илл. – Похищение Персефоны. Фреска из Пантикапея (Керчь) Стр. 188]

Обряды элевсинских мистерий тщательно сохранялись и передавались из поколения в поколение от самой седой древности. Особого элевсинского религиозного учения не было. Были лишь некоторые незамысловатые представления о жизни и смерти, символически выраженные в образе нового колоска, прорастающего из старого зерна. На основе этого древнего аграрного культа выросла надежда на бессмертие и вера в вечную жизнь – но не отдельного человека, а вырастающих одно из другого поколений.

Вообще таинств, или мистерий, в Греции было много, но главным после Элевсинских таинств Деметры были орфические таинства Диониса. Культ бога плодородия и виноделия, культ буйных сил и бурных страстей был несовместим со всегдашним исконно греческим чувством меры и предела. Этот культ проник в Грецию из соседней Фракии. Характерной чертой новых таинств было исступление (ekstasis), в которое участников мистерии приводила оглушительная музыка тимпанов, кимвалов, флейт, и головокружительная “оргаистическая” пляска.

[Илл. – Дионис на пантере. Мозаика IV в. до н.э. Стр. 493]

Чарам дионисова исступления больше всего были подвержены женщины. Поэтому вакханки (другое имя бога Диониса - Вакх, по-латыни Бахус) составляли главную свиту бога. В своих “небридах” (ланьих шкурах), перепоясанных живыми змеями, с венками из плюща поверх распущенных волос – они до сих пор остаются символами прекрасной дикости и необузданности, дремлющих в душе человека.

Впрочем, довольно быстро после своего возникновения дионисизм в Греции, усмиренный светлой религией Аполлона, был заключен в благочестивые рамки гражданского культа. Праздники Диониса были приурочены к рабочему календарю виноградаря: кроме уже упомянутых Анфистерий и Великих Дионисий, были еще Сельские, или Малые Дионисии (в декабре), Линеи (в январе) и Осхофории - праздники, связанные с различными стадиями брожения молодого вина.

_________________________________________________________

Накануне экзамена

Искусство Древней Греции

Крито-микенский период

Если сравнить текст микенских глиняных табличек с содержанием поэм Гомера, станет понятно, сколь глубокая пропасть отделяет микенский мир эпохи расцвета (XIY-XIII вв. до н.э.) от гомеровской Греции YIII в. до н.э., пропасть, в которую в течение нескольких веков обрушивались роскошные дворцы, в которой исчезла великая цивилизация. По остроумному замечанию чешского ученого А. Бартонека: «Гомер имел довольно хорошее представление о том, что за несколько веков до него на территории материковой Греции существовала цивилизация, с которой не могла равняться его собственная эпоха, однако подлинного могущества микенских властителей и великолепие их дворцов он доже не мог вообразить».

[Илл. – Кносский дворец. Часть западного фасада центрального двора. Реконструкция. Стр. 378]

Самым грандиозным и величественным из этих дворцов по праву считается Кносский дворец на Крите. Сложный и запутанный план этого сооружения наводит на мысль о лабиринте. Строители дворца с явным пренебрежением относились к симметрии, единообразию стиля и жесткой нивелировке почвы: помещения дворца, расположенные на разных уровнях, соединялись широкими лестницами; чередование открытых дворов и затемненных переходов, живая игра тени и света, длинные коридоры, ведущие в узкие кладовые, просторность тронных залов и неожиданные повороты маршрутов - все это воплощало определенную архитектурную эстетику, отличавшуюся свободной живописностью. Самой замечательной деталью Кносского дворца, его «визитной карточкой» запечатленной на Львиных воротах в Микенах, считается расширяющаяся к верху колонна, капитель которой повторяет по очертаниям основание традиционной колонны. Такая необычная конструкция производит впечатление прочной опоры, весьма необходимой в таком поистине воздушном сооружении, каким был дворец кносских правителей.

[Илл. – Львиные ворота. Микены. 14 в. до н.э. Стр. 444]

[Илл. – Большая врезка со стр. 376 – 377. Кносский дворец. Внешний вид. Внутреннее убранство. Настенные росписи и скульптуры из раскопок во дворце.]

В развалинах дворца и в других местах на Крите были найдены сосуды редкой красоты с тонким изысканным рисунком, изображениями растений и животных. Стиль, в котором выполнены эти сосуды, традиционно называют “камарес” - по названию современной деревни, вблизи которой впервые были обнаружены подобного рода изделия из камня и драгоценных металлов, оружие, печати и другие прекрасные изделия критских ремесленников - свидетельства мастерства многих и многих, приписанных легендами одному Дедалу. Кроме того, в раскопках было обнаружено множество высоких глиняных сосудов до метра высотой, служивших для хранения масла и зерна.

[Илл. – Большая врезка стр. 396 – 397. Скульптуры с Кносса. Фресковая живопись из Кносского дворца. Сосуды стиля “камарес”.]

Замечательным памятником критского искусства является живопись на стенах - фрески, неплохо сохранившиеся во многих залах дворцов. Сюжеты фресок самые разнообразные: сцены охоты и мирной жизни, религиозные шествия, игры с быком; различные изображения животных: удоды, куропатки, львы, зайцы, кошка, охотящаяся за птицами, рыбы, плавающие в море. Особым изяществом отличаются фрески, изображающие знаменитых «придворных дам в голубом» - их пышные туалеты, грациозные позы, необычные прически переданы в очень изысканной манере.

Не менее интересна фреска в тронном зале: на ней представлены два бескрылых грифона, белые полосы вверху и внизу фрески, должно быть, символизируют скалистый пейзаж, дополненный стеблями папируса, увенчанными цветами.

Дворцовые комнаты были самого различного предназначения: одни использовались как жилые помещения, другие предназначались для парадных приемов, третьи отводились под кладовые. В этом необычном здании были обнаружены ванные комнаты и водопровод. Между тем, даже много позднее, в V в. до н.э. - в период наивысшего рассвета греческой культуры - греки не знали ни канализации, ни ванн, и водопровод был лишь в немногих городах.

К памятникам того же времени относятся микенский акрополь и невдалеке от него - шахтовые гробницы, названные так из-за того, что добраться до них можно было, лишь прорыв колодцы-шахты.

Первое, что бросается в глаза при сравнении Микен с архитектурой Крита, это оборонительные сооружения: древние Микены были обнесены стеной, сложенной из неотесанных камней огромных размеров; такую кладку стен принято называть «циклопической». В ширину сохранившиеся стены достигают 6 метров.

[Илл. – Галерея в крепостной стене Тиринфа. XIV – XIII вв. до н.э. Стр. 631]

Центром микенского дворца было большое помещение — мегарон — с четырьмя колоннами, сужающимися кверху и с очагом посередине зала. Мегарон и очаг были неизменным элементом и других дворцов - в Тиринфе и на Пилосе; это позволило многим современным ученым предположить, что строители и обитатели этих дворцов пришли в Грецию с севера. Стены дворца покрыты штукатуркой, с сохранившимися кое-где фресками. Под мощеным полом двора обнаружены приспособления для отвода воды, а неподалеку от дворца - остатки подземного водопровода.

Мегарон — один из древнейших типов жилого помещения, восходящий к эгейской культуре.

Тиринф, Пилос — древнегреческие города к югу от Микен.

Микенский акрополь находился в очень живописном месте - на возвышенности, окруженной просторными равнинами, холмами с оливковыми рощами. Попасть на акрополь можно было через знаменитые Львиные ворота: широкий пролет ворот венчает треугольный рельеф с изображением двух львиц, поставивших передние лапы на пьедестал колонны, точно такой, как в Кносском дворце - этом древнейшем образце греческой скульптуры.

Недалеко от ворот археологами были обнаружены гробницы ахейских вождей с огромным количеством драгоценностей, серебряных и золотых кубков, диадемы, кинжалы, маски, золотые бляшки, украшавшие одежду. Интересной находкой являются маски, сделанные с лиц умерших вождей: это, конечно, еще не портреты, и все же они передают некоторые индивидуальные черты, а кроме того, говорят о том, каким почетом и уважением были окружены ахейские вожди.

Ахейцы — у Гомера этим словом обозначаются вообще все греки, независимо от их происхождения.

Археологические находки материковой Греции и Крита обладают очень большим стилистическим сходством, однако памятникам микенской культуры свойственны некоторые своеобразные черты: если для настенной живописи, для росписи на вазах у критян были характерны сцены охоты, религиозных процессий, игры с быками, то для Микен и Тиринфа типичны сцены сражений, запряжки боевых коней, осады крепости. Даже если и встречаются хорошо знакомые по Криту изображения раковин, кораллов, морских звезд или спрута, то здесь они отличаются схематичностью, условностью, строгой симметрией в узорах.

[Илл. – Амфора с изображением осьминога. Кносс. XVI в. до н.э. Стр. 398]

Искусство периода архаики

VII-VI вв. до н.э. в истории архитектуры архаической Греции связаны с расцветом каменной архитектуры, пришедшей на смену деревянному зодчеству гомеровской эпохи. Знакомясь с греческой архитектурой, важно помнить, что она была по преимуществу храмовой. Свое жилище греки никогда не считали произведением архитектуры и мало заботились о его внешнем убранстве; истинное великое мастерство греческих градостроителей, их исключительное чувство меры и тонкий художественный вкус проявлялись лишь в строительстве храмов и общественных зданий.

Для греков храм был домом бога – в этом одна из основных особенностей греческой храмовой архитектуры. Идея храма возникла не из стремления воздвигнуть ограду и укрытие для статуи божества, наоборот, сначала был построен храм, и уже затем в нем появилась статуя: раз есть дом, в этом доме должен кто-то жить, и именно потому, что в доме этом живут постоянно, пространство его строго ограничено. Греческие храмы были не местом собраний верующих, а мраморным частным жилищем, в котором обитало одно-единственное божество, вопложенное в своем скульптурном изображении.

В городах храм обычно строился на возвышенности, так, чтобы его можно было видеть с любой точки города весь целиком - основание, стены, всю его массу и все размеры. В здании не было ничего надуманного, вычурного, в его строгой гармонии проявлялись не изощренная фантазия, а ясный разум. Грубая правильность математических форм умышленно нарушалась греками, архитектурная геометрия приобретала гармонию, неуловимую гибкость жизни. Горизонтальные линии делались выпуклыми, плоскости и углы скрещивались, разнообразились, перегибались. Все линии греческого храма чуть-чуть, незаметно для глаза, деформированы и именно поэтому кажутся идеально правильным.

[Илл. – Фасад храма Артемиды на острове Керкира. Конец VII в. до н.э. Стр. 354]

Греческие храмы никогда не были высокими: здание не должно было давить на человека, принижать его – напротив, глядя на храм, человек чувствовал себя выше, подтянутее, шире в плечах.

Как правило, храм представлял собой четырехугольник, окруженный рядом колонн (такой тип храма назывался периптер), покрытый двускатной крышей. Для греков была характерна наружная архитектура, их никогда не занимало ни устройство интерьера, ни игра света. Тусклый свет проникал только через дверь, внутри храма всегда царил полумрак. Греческий храм – это яркая чудесная оболочка, внутри которой таится темное немое пространство целлы.

Периптер — основной тип греческого храма в эпоху архаики и класссики.

Целла — помещение для статуи божества в храме.

К VII в. до н.э. сочетание определенных частей постройки становится обязательным, так что храмы в разных городах начинают строить по единому плану. Каменные ряды колонн в точности повторяли ряды деревянных столбов, подпиравших крыши греческих построек прежних веков, да и во всем устройстве мраморных святилищ явно проглядывалось влияние исторически предшествующих им деревянных. В общем плане греческий храм по периметру окружала колоннада, эта часть храма называлась “перистиль”; внутри располагалось, как правило, также четырехугольное и также окруженное рядом колонн, само святилище – целла, в котором стояла статуя божества. Часть храма перед целлой, или наосом, называлась пронаос, а за целлой располагался опистодом, служивший хранилищем общественной казны.

[Илл. – Сокровищница афинян в Дельфах. Стр. 275]

В это же время складывается в основных чертах ордерная система греческой архитектуры. Различаются ордера по положению основных бросающихся в глаза частей здания - колонн, по сочетанию в них несомых и несущих элементов, их структуре и художественной обработке. Уже в архаическую эпоху сложилось два основных ордера - дорический и ионический.

В дорическом ордере прообразом колонны был ствол дерева. Дорическая колонна коренастая и приземистая, словно выросла прямо из земли - у нее нет базы, основания. Ствол ее разделен широкими и неглубокими канавками - каннелюрами. Антаблемент — то, что несет колонна — составляют архитрав, (в дорическом ордере это плоская горизонтальная балка), фриз с триглифами и метопами и карниз, на который опирается фронтон, образуемый двухскатной крышей. Дорический ордер полностью сложился на основе прежних деревянных построек, о чем более чем красноречиво свидетельствует фриз: триглифы - это ничто иное, как каменное воплощение трех ребер выступавшего потолочного перекрытия, а метопы - пустое пространство между балками. Капитель в дорическом ордере представляла собой простую круглую каменную подушку.

Антаблемент — архитектурные элементы балочного перекрытия здания.

Колонна ионического ордера была более тонкой и стройной, она не могла стоять прямо на каменных ступенях, ей нужна была подставка – база, похожая на точеную подставку шахматной фигурки. Капитель ионического ордера – два чуть легкомысленных завитка спирали-волюты. На желобках каннелюр – полукруглые выступы (а не простые грани, как в дорическом ордере), бросающие тень на углубления и разрушающие однообразие каменных складок. Изящество и хрупкость ионической колонны заставляло сильно облегчить антаблемент: архитрав разделили на три равные полосы, а фриз стал сплошной ровной лентой.

Пожалуй, самыми интересными памятниками греческой архитектуры архаического периода являются храм Геры в Олимпии (YII в. до н.э.) и храм Аполлона в Коринфе (вторая половина VI в. до н.э.). Последний - скорее уже предтеча греческой классики.

[Илл. – Руины храма Аполлона в Коринфе. Стр. 390]

Лучшие храмы архаики сохранились на Аппенинском полуострове и в Сицилии, в Пестуме, Селинукте, Агригенте, Сиракузах. Стремление к порядку и красоте размещения предметов сказалось и в расположении храмов: они всегда ставились рядом, последовательно один за другим. Выполненные обычно в одном стиле, храмы все же отличались один от другого.

[Илл. – Храм в Агригенте, Сицилия. V в. до н.э. Стр. 37]

По дошедшим до нас руинам архаических храмов может сложиться неверное впечатление о мраморной белизне этих зданий. В действительности же архитектурные детали храмов частично раскрашивались, обычно в красный и синий цвета: красные полосы подчеркивали горизонтальные линии храма, вертикальные плоскости зачерняли или окрашивали в синий цвет. Не покрывались краской колонны и архитрав, за счет чего зрительно усиливалась мощь опоры, несущей раскрашенные мелкие детали верхней части здания.

[Илл. – Греческий орнамент. Стр. 254]

Кроме того, отдельные детали храма - как правило, фронтон и фриз - обильно декорировались скульптурными украшениями. Первоначально греческая скульптура развивалась в тесной связи с зодчеством, она была частью декоративного убранства зданий и во многом подчинялась архитектуре. В дорических храмах скульптурами украшались метопы, а в ионических – сплошная полоса фриза.

Вместе с декоративной развивается так называемая круглая скульптура, в которой, также как в других видах искусства, намечается переход от схематизма гомеровского периода к пластичности, суховатость и жесткость геометрики сменяются свежестью восприятия образа. Все эти особенности заметны уже в самых ранних скульптурах архаики, таких как бронзовая статуэтка Апполона из Фив VII в. до н.э.

В середине VII в. до н.э. скульпторы обращаются к мрамору, наиболее подходящему материалу для изображения человеческого тела. Белый мрамор покрывали смесью воска и оливкового масла или смесью шафрана и молока, благодаря чему он приобретал тон человеческой кожи. Богато окрашивались узоры одежды, вытканные яркими красками рисунка, а также волосы, глаза и губы.

Основной темой в искусстве греков в архаический период становится человек, представленный в виде бога, героя, атлета. Человек этот прекрасен и совершенен, силой и красотой он подобен божеству, в спокойствии и созерцательности угадывается уверенная властность. Таковы многочисленные мраморные изваяния конца VII в. до н.э. обнаженных юношей-куросов. Вытянутые руки прижаты к мускулистому телу. Глаза слегка навыкате. Взгляд сосредоточен и внимателен, но губы трогает легкая улыбка спокойной и сдержанной радости.

[Илл. – Курос с острова Мелос. Мрамор. Сер. VI в. до н.э. Стр. 437 илл. 2]

Курос — мужская статуя эпохи архаики (VII — VI вв. до н.э.)

Архаические мастера стремились передать движение чувств своих божеств и героев: волнистые линии прически, мягкие очертания глаз и бровей создают впечатление задумчивости, на лицах блуждает загадочная полуулыбка. Такой нежной лиричности исполнены статуи юношей, условно называемые Аполлонами (середина VI в. до н.э.), и найденные на афинском Акрополе мраморные статуи девушек-кор (VI в. до н.э.).

[Илл. – Кора «674» с афинского Акрополя. VI в. до н.э. Стр. 160 илл. 3]

Кора — женская статуя, аналогичная мужским статуям-куросам.

Уже в эпоху архаики скульпторы делали попытку изобразить фигуру в быстром движении, подобно “бегущей” Нике работы скульптора Архерма с острова Делос. Фронтальное положение торса и лица смело, хотя и несколько наивно, совмещается в изваянии с профильной нижней частью. Движение здесь условно, и так же, как во всех греческих статуях периода архаики, поза скована – ни наклона, ни поворота головы.

Желание уйти от схематичности геометрического стиля проявляется и в вазописи. Формы сосудов становятся более разнообразными, в рисунках на них мастера начинают вводить сюжетные сцены. Композиции поражают яркостью и декоративностью; в этом сказалась близость Востока, из-за чего стиль вазописи VII в. до н.э. получил название ориентализирующего, или коврового.

[Илл. – Вазописец Эксекий. Килик «Дионис в ладье». Стр. 756]

Меняется и техника нанесения рисунка: выступающий на оранжевом фоне глины контур фигуры заливается черным лаком, используется белая краска и пурпур, а для изображения мелких деталей - процарапывание.

В вазах VII в. до н.э. орнамент пронизывает фигурные изображения, он поглощает и растворяет их, орнаментом старательно заполнены промежутки между фигурами и предметами, сами контуры людей и животных. В росписях VI в. до н.э. узору отводится уже только роль обрамления сцен, украшения донца, горла, мест крепления ручек. Все больше возрастает интерес к сюжетным изображениям, стремление точно передать реальные образы. Сюжеты главным образом почерпнуты из мифологии. В это время крупными центрами производства ваз становятся Афины и Коринф.

Искусство классики

Динамичная жизнь греческих полисов на рубеже V в. до н.э., ожесточенная борьба с персами, в которой греки отстояли свою независимость и спасли свою самобытную культуру, не могли не проявиться в произведениях искусства того времени.

И архитекторы, и скульпторы стремятся в классичекскую эпоху к гармоничности и естественности. Исчезает скованность, взамен появляются подтянутость и внутренняя собранность. В памятниках зодчества сглаживаются контрасты несомых и несущих частей, колонны становятся зримо более плотными и подобранными.

[Илл. – Архитектор Калликрат. Храм Нике на Акрополе. Афины. Сер. V в. до н.э. Стр. 161]

Декоративная скульптура освобождается от строгой подчиненности архитектуре. В ней более нет плоскостности фигур, нет архаической жескости движения, теперь оно более свободно и естественно. На смену условности пришла конкретность, красота стала определяться благородством выразительных движений. Сюжеты, представленные на метопах, фризах и фронтонах храмов классической эпохи, объединены единой темой борьбы: на фронтонах храма Афины Афайи на Эгине изображены походы на Трою, западный фронтон храма Зевса в Олимпии представляет борьбу греков с кентаврами, а метопы - 12 подвигов Геракла.

[Илл. – Раненый воин. Голова лучника («Стреляющий Геракл»). Статуи с восточного фронтона храма Афины Афайи в Эгине. Стр. 740]

Совершено меняется круглая скульптура. От застывшей контурности фигур архаики не осталось и следа. Великий скульптор Мирон первым изобразил юношу, захваченного в момент движения. Его “Дискобол” (метатель диска на спортивных соревнованиях) замахнулся тяжелым диском, тело изогнуто, напряжено, как готовая вот-вот распрямиться пружина.

[Илл. – Мирон. “Дискобол”.Римская копия. Стр. 467]

Мирон (V в. до н.э.) — древнегреческий скульптор, работавший в бронзе, мастер передачи движения. Сохранились мраморные римские копии его скульптур.

=================================================

По поводу и без повода

Вечное стремление “поверить алгеброй гармонию” порой приводит к совершенно неожиданным результатам. Статуя “Дискобола”, дошедшая до наших дней лишь в римской копии, поражает прежде всего гармоничностью положения напряженного тела спортсмена. Однако не так давно было установлено, что древнегреческий скульптор погрешил против истины в стремлении к красоте: строение человеческого тела таково, что в жизни метатель просто не смог бы вытянуть руку с диском и плечи в такую идеальную линию, какую запечатлел скульптор. И тем не менее такова сила гения, что статуя воспринимается абсолютно естественной!

=================================================

Совсем иначе решает проблему освобождения от скованности архаики современник Мирона, скульптор Поликлет. Его “Дорифор” (“Копьеносец”) стоит неподвижно, но как атлет - человек, легко и умело владеющий своим телом. Одна нога чуть согнута, вся тяжесть тела перемещена на другую. Гордая сильная сдержанность Дорифора - идеал доблестного гражданина эллинского полиса. Его лицо невозмутимо, но оно выражает не безразличие, а ясность духа человека, свободного от страха и способного управлять своими страстями.

Поликлет (2-я пол V в. до н.э.) — представитель классической школы греческой скульптуры.

Гибель бронзовых оригиналов и дошедшие до нас римские мраморные копии создают неверное представление о преобладании мрамора в скульптуре греческой классики. А между тем (за исключением декоративных скульптур, где, конечно, использовался камень) большинство греческих статуй этой эпохи были бронзовыми.

Во второй половине V в. до н.э. на афинском Акрополе сосредотачивается деятельность архитекторов, скульпторов, художников. Афиняне, вынужденные во время греко-персидских войн оставить родной город, вернувшись, нашли его в руинах. И тогда они поклялись, что их новый Акрополь затмит собой все, что когда-либо было создано под небом Эллады. На месте прежнего Акрополя, на холме, возвышавшемся над шумом и суетой вновь ожившего города, был возведен ансамбль зданий, вызывавший восхищение не только эллинов, но и соседних народов - гордость афинян, притягивавшая в их город людей со всего света.

[Илл. – Афинский Акрополь. Стр. 52]

Работы велись под руководством друга Перикла Фидия, автора планировки зданий и статуй. В основе композиции ансамбля Акрополя лежал принцип не симметричного или последовательного размещения памятников, как в архаике, а свободной, постепенно открывавшейся взору панорамы.

Фидий (V в. до н.э.) — древнегреческий скульптор, один из лучших мастеров высокой классики.

Входя в Пропилеи, ворота, ведущие на Акрополь, человек видел торжественные и внушительные дорические колонны. Но, попав под кровлю ворот, он оказывался среди изящной ионики. Примыкавшие к Пропилеям справа и слева постройки обращали на себя внимание своей несоразмерностью. Слева располагался массивный мраморный павильон со сплошными глухими стенами - Пинакотека, первый в мире художественный музей. А справа - маленькое и хрупкое здание, храм Ники Аптерос (“Бескрылая”). Бескрылой афиняне сделали свою Нику, богиню победы, как бы желая сказать, что, поселившись в Афинах, победа уже никогда и никуда не улетит, а так и останется на Акрополе.

Храм Ники стоит на выступе скалы, он слегка развернут к Парфенону, словно указывает человеку путь к главному зданию Акрополя. Вход в Парфенон располагался со стороны, противоположной Пропилеям. Чтобы попасть в храм, нужно было обойти его по кругу, проникнуться строгим и торжественным настроением. Парфенон выполнен в дорическом стиле, но он не производит впечатления суровой мощи. Рядом с ним человек чувствует себя выше, стройнее, увереннее. В архитектурном облике Парфенона, как в теле человека, нет прямых линий и правильных плоскостей. Все построено на точном понимании законов зрительного восприятия: колонны отстоят друг от друга на разном расстоянии, толщина колонн тоже разная, и стоят они не прямо, а немного наклонены к стенам здания. В этом “секрет” гармонии линий и форм Парфенона.

[Илл. – Парфенон. Вид с запада. Стр. 502]

Парфенон — мраморный храм Афины на Акрополе.

К человеку, входившему на Акрополь, Парфенон был повернут в три четверти, и взгляд на здание с угла давал о нем полное представление. Напротив колоннады Парфенона стоит совершенно другое здание, сложное и ассимметричное. Это Эрехтейон, храм, посвященный Афине и Посейдону. Рядом с дорическими колоннами Парфенона ионический Эрехтейон кажется совсем небольшим. В отличие от Парфенона, в Эрехтейон ведет три входа - с юга, востока и севера. Все три входа лежат на разных уровнях, поэтому и высота всех трех портиков разная. Самый низкий - портик Кариатид, где вместо колонн перекрытие поддерживают статуи девушек с ношей на голове. Северный портик Эрехтейона - самый высокий. Рассказывают, что внутри Эрехтейона посетителям показывали след трезубца, которым Посейдон ударил в скалу Акрополя, чтобы преподнести в дар афинянам воду. А в маленьком дворике росло оливковое дерево, якобы то самое, которое посадила среди бесплодных скал сама богиня Афина и благодаря которому она, а не Посейдон, стала покровительницей города.

[Илл. – Эрехтейон. Реконструкция. Стр. 125 оба рис.]

Архитектурный ансамбль Акрополя довершала семиметровая статуя Афины, не дошедшее до нас произведение Фидия, изображавшее Афину в полном вооружении с копьем и щитом. Другая, еще более высокая статуя Афины стояла в целле Парфенона. Двенадцатиметровый деревянный остов колосса был отделан пластинами из золота и слоновой кости. На правой ладони стояла статуя богини победы Ники. Левая рука Афины опиралась на щит с изображением битвы греков с амазонками. Рассказывают, что когда начались гонения на Перикла и его ближайшее окружение, Фидий был привлечен к суду за кощунство. Якобы в плешивом старике на этом щите Фидий изобразил самого себя, а одному из воинов с мечом придал черты Перикла, хотя, как оправдывался скульптор, лица воина не видно - оно прикрыто рукой с мечом. По одним сведениям, мастер умер в тюрьме, другие источники сообщают, что Фидий бежал в Олимпию, где дожил до старости и создал еще один шедевр - скульптуру Зевса.

[Илл. – Наос храма Зевса в Олимпии со статуей Зевса работы Фидия. Реконструкция. Стр. 469]

Искусство поздней классики развивалось во время Пелопоннесской войны. В нем уже слабее ощущается та ясная вера в гармоническую красоту и совершенство жизни, тот дух гражданской героики, который отличал искусство высокой классики. Поздняя классика противоречива, она изображает человека более сложно, трагично. Вазопись утрачивает теперь свое былое значение, а развитие скульптуры определяется тремя именами: Скопас, Пракситель и Лисипп.

Скопас (IV в. до н.э.) — скульптор и архитектор эпохи поздней греческой классики.

Пракситель (2-я треть IV в. до н.э.) — скульптор, достигший значительных высот в изображении богов и людей.

Лисипп (2-я пол. IV в. до н.э.) — последний из позднеклассических греческих скульпторов, предвосхитивший основные идеи эллиничстического искусства.

Скопас, старший из мастеров поздней классики, насыщает монументальное классическое искусство трагической надломленностью, большим драматизмом, сближающим его с последним великим трагиком Греции Эврипидом. Искусство классики развивало устойчивое состояние духа человека, Скопаса же привлекало движение чувства, с огромной силой выраженное в дошедшей до нас мраморной римской копии знаменитой скопасовской “Менады” — опьяненной экстазом спутницы Диониса. Эта статуя вакханки словно живет в пространстве: если обойти ее кругом, можно почувствовать динамику танца — менада то застывает в легком упругом прыжке, то стихает, истомленная, запрокинув назад голову.

[Илл. – Скопас. «Возничий». Фрагмент фриза Галикарнасского мавзолея. Стр. 226]

Бурную смятенность Скопаса уравновешивает ясно-спокойный Пракситель, изображавший, как и мастера высокой классики, идеально прекрасного человека. Но, в отличие от предшественников, Пракситель лишает свои образы гражданственности, героичности. Его герои - люди, способные к радостному наслаждению жизнью. Идеал Праксителя воплощен в его отдыхающем Гермесе. Изящный изгиб силуэта, непринужденная поза, нежное мерцание мрамора на спокойном прекрасном лице - все это завораживает не меньше, чем дионисийское буйство скульптур Скопаса.

[Илл. – Статуя юноши. Круг Праксителя. Бронза. Ок. 330 г. до н.э. Стр. 428]

Лисипп - скульптор уже совсем другой эпохи, мастер-новатор, открывший дорогу неклассическому искусству; искусству, которое интересуется не постоянным, устойчивым состоянием человека, но его своеобразием, не типическим, но характерным. Лисипповский “Апоксиомен” (юноша, счищающий после борьбы приставший к телу песок) формально посвящен той же теме, что и “Дискобол” Мирона. Но у Лисиппа изменился не только образ, изменился сам мотив - если раньше атлета изображали в предельном напряжении сил, то Апоксиомен показан в момент нервной усталости после одержанной победы.

[Илл. – Лисипп. “Апоксиомен”. Римская копия. Стр. 481]

В архитектуре IV в. до н.э. в первую очередь бросаются в глаза крайности: в это время возводятся и огромные сооружения (храм Артемиды в Эфесе, Мавзолей в Галикарнассе), и небольшие декоративные постройки вроде памятника Лисикрата.

[Илл. – Мавзлоей в Галикарнасе. Реконструкция. Стр. 226]

В эпоху поздней классики оживляется и расцветает деятельность греческих живописцев. История сохранила нам имена прославленных художников того времени, Никия и Апеллеса, но, к сожалению, об их искусстве мы можем судить лишь по описаниям древних авторов и по поздним античным копиям.