Об искусстве вообще, об искусстве гения

В представлении Канта, как мы видим, интерес к пре­красному, генезис чувства прекрасного, связь прекрасного и доброго касается только прекрасного в природе. Действи­тельно, все покоится на мысли о том, что именно природа про­извела прекрасное¹²⁵. Вот почему красота в искусстве, по-види­мому, не связана с добром, и вот почему чувство прекрасного в искусстве не может порождаться отдельно от принципа, обре­кающего нас на нравственность. Отсюда и заявление Канта: уважения заслуживает тот, кто покидает музей, дабы обра­титься к прекрасному в природе...

В разделе «Об искусстве вообще» философ называет его отличительные признаки.

«1) Искусство отличается от природы как делание (facere) от деятельности или действования вообще (agere), а продукт или результат искусства отличается от продукта природы как произведение (opus) от действия (effectus).

Искусством по праву следовало бы назвать только сози­дание через свободу, т.е. через произвол, который полагает в основу своей деятельности разум.

Искусство видят во всем, что создано так, что в его при­чине представление о нем должно предшествовать его действи­тельности (даже у пчел), без того, однако, чтобы действие обя­зательно имелось в виду этой причиной; но если что-нибудь просто называют произведением искусства, чтобы отличить его от действия природы, то под этим всегда понимают произведе­ние человека.

2) Искусство как мастерство человека отличают также от науки (умение от знания), как практическую способность – от теоретической, как технику – от теории (как землемерное ис­кусство – от геометрии).

К искусству относится только то, даже совершеннейшее знание чего не дает сразу умения сделать его. Кампер очень точно описывает, как должно сшить самый лучший башмак, но сам он, конечно, не мог бы сшить никакого.

3) Искусство отличается и от ремесла; первое называется свободным, а второе можно также назвать искусством для за­работка. На первое смотрят так, как если бы оно могло ока­заться (удаться) целесообразным только как игра, т.е. как заня­тие, которое приятно само по себе; на второе смотрят как на работу, т.е. как на занятие, которое само по себе неприятно (обременительно) и привлекает только своим результатом (на­пример, заработком), стало быть, можно принудить к такому занятию.

Не будет лишним отметить, что во всех свободных искус­ствах все же требуется нечто принудительное, или, как говорят, некоторый механизм, без чего дух, который в искусстве должен быть свободным и единственно который оживляет произведе­ние, был бы лишен тела и совершенно улетучился бы (как, на­пример, в поэзии, правильность и богатство языка)»¹²⁶.

Кант дает далее дефиницию эстетического искусства по­лагая, что непосредственной целью искусство имеет чувство удовольствия. Эстетическое искусство есть или приятное или изящное искусство. В первом случае цель искусства в том, чтобы удовольствие сопутствовало представлениям только как ощущениям, во втором случае – чтобы оно сопутствовало им как видам познания.

Уже само понятие всеобщей сообщаемости удовольствия предполагает, что удовольствие должно быть не удовольствием наслаждения, исходящего из одного лишь ощущения, а удо­вольствием рефлексии; и потому эстетическое искусство как изящное искусство есть такое, которое имеет своим мерилом рефлектирующую способность суждения, а не чувственное ощущение»¹²⁷.

Для Канта изящное искусство есть искусство, если оно кажется также и природой:

«При виде произведения изящного искусства надо созна­вать, что это искусство, а не природа; но тем не менее целесо­образность в форме этого произведения должна казаться столь свободной от всякой принудительности произвольных правил, как если бы оно было продуктом одной только природы. На этом чувстве свободы в игре наших познаватель­ных способностей – а эта игра должна в то же время быть целе­сообразной – зиждется то удовольствие, единственно которое и обладает всеобщей сообщаемостью, не основываясь, однако, на понятиях. Природа прекрасна, если она в то же время походит на искусство; а искусство может быть названо прекрасным только в том случае, если мы сознаем, что оно искусство и тем не менее кажется нам природой.

В самом деле, мы можем вообще сказать, все равно будет ли это касаться красоты в природе или в искусстве: прекрасно то, что нравится уже просто при суждении (а не в чувствен­ном ощущении и не через понятие). А искусство имеет всегда определенное намерение – что-то создать. Но если бы это было только ощущением (чем-то чисто субъективным), которому должно сопутствовать удовольствие, то это произведение при суждении нравилось бы только посредством чувственного вос­приятия (Sinnengefuhls). Если бы намерение было направлено на создание определенного объекта, то при осуществлении на­мерения искусством объект нравился бы только через понятия. Но и в том и в другом случае искусство нравилось бы не про­сто при суждении, т.е. не как изящное, а как искусство меха­ническое.

Следовательно, целесообразность в произведении изящ­ного искусства хотя и преднамеренна, тем не менее, не должна казаться преднамеренной, т.е. на изящное искусство надо смотреть как на природу, хотя и сознают, что оно искусство. Но произведение искусства кажется природой потому, что оно точно соответствует правилам, согласно которым это произве­дение только и может стать тем, чем оно должно быть, – од­нако без педантизма и чтобы не проглядывала школьная вы­учка (Schulform), т.е. чтобы незаметно было и следа того, что правило неотступно стояло перед глазами художника и нала­гало оковы на его душевные силы»¹²⁸.

Кроме того искусство, – как полагает Кант, – совершенно по-своему, тоже не подчиняется материи и правилу, предостав­ляемому природой. Но природа тут могла бы действовать только через врожденную предрасположенность субъекта. Ге­ниальность как раз и есть такая врожденная предрасположен­ность, посредством которой природа сообщает искусству син­тетическое правило и богатый материал.

Изящное искусство есть искусство гения

«Гений – это талант (природное дарование), который дает искусству правило. Поскольку талант, как прирожденная про­дуктивная способность художника, сам принадлежит к при­роде, то можно было бы сказать и так: гений – это прирожден­ные задатки души (ingenium), через которые природа дает ис­кусству правило»¹²⁹, так формулирует Кант общее определение гения, комментируя его рядом положений.

Для Канта гений «1) есть талант создавать то, для чего не может быть дано никакого определенного правила, он не представляет собой задатки ловкости [в создании] того, что можно изучить по какому-нибудь правилу: следовательно, ори­гинальность должна быть первым свойством гения. 2) Так как оригинальной может быть и бессмыслица, то его произведения должны в то же время быть образцами, т.е. показательными, стало быть, сами должны возникнуть не посредством подража­ния, но другим должны служить для подражания, т.е. мерилом или правилом оценки. 3) Гений сам не может описать или на­учно показать, как он создает свое произведение; в качестве природы, он дает правило; и поэтому автор произведения, ко­торым он обязан своему гению, сам не знает, каким образом у него осуществляются идеи для этого, и не в его власти произ­вольно или по плану придумать их и сообщить их другим в та­ких предписаниях, которые делали бы и других способными создавать подобные же произведения (Наверное, поэтому же слово гений – производное от genius, от характерного для чело­века и приданного ему уже при рождении, охраняющего его и руководящего им духа, от внушений которого и возникают эти оригинальные идеи.) 4) Природа предписывает через гения правило не науке, а искусству, и то лишь в том случае, если оно должно быть изящным искусством»¹³⁰.

На новом пути и в совершенно иной систематической связи Кант пришел к главным вопросам, находившимся в XVIII в. в центре эстетических дискуссий: можно ли из существую­щих произведений искусства, из классических предписаний и образцов вывести правило, которое предписывало бы творче­ству соблюдение определенных объективных границ, или здесь господствует только свобода «воображения», не связанная с какой бы то ни было внешней нормой? Существует ли поня­тийно фиксируемый закон художественного творчества, гра­ницы которого, чтобы не упустить свою цель, не следует пре­ступать, или здесь все решает творческая воля гениального субъекта, которая следует от неведомой отправной точки к не­ведомой цели? Эти вопросы, повторяющиеся в самых разнооб­разных формах в эстетических доктринах XVIII в., были в об­ласти литературной критики приведены Лессингом к точной и ясной диалектической формуле. Борьба между гением и прави­лом, между воображением и разумом – так гласят решающие мысли «Гамбургской драматургии» – беспредметна, ибо, хотя творчество гения не следует правилу извне, оно само есть это правило. В нем открывается внутреннее законодательство и целесообразность, которые, однако, находят свое выражение только в отдельном конкретном произведении искусства. Кант, без сомнения, исходит из мысли Лессинга, однако в ней для него вновь открывается вся глубина и всеобщность вопросов, которые соединяются у него в мысль о самозаконодательстве духа.

Гений и его деятельность находятся в той точке, в кото­рой высшая индивидуальность и высшая всеобщность, свобода и необходимость, чистое творчество и чистое законодательство неразрывно проникают друг в друга. Гений в каждой черте своей деятельности совершенно «оригинален» и вместе с тем «служит примером». Ибо именно тогда, когда мы находимся в истинном центре личности, где она без всякого внешнего вме­шательства полностью отдается самой себе и высказывается в индивидуально-необходимом законе своего творчества, отпа­дают все случайные границы, которые присущи индивидам в их эмпирическом обособленном существовании и в их эмпири­ческих обособленных интересах.

Личность творца должна быть стерта, для того чтобы сохра­нить объективность результата. Этого разделения нет только в великом художнике, ибо все, что он создает, получает свою подлинную и высшую ценность лишь посредством того, что он есть.

Ограничение понятия гения областью искусства имеет свое существенное значение в том, что способствует ясному выражению этой мысли. Понятие «изящных наук» получило во второй половине XVIII в. опасное значение и распространение. Строгие и глубокие умы, как Ламберт, – который высказал свое отношение к этому в письме Канту 1765 г., – неустанно настаи­вали на строгой понятийной дефиниции в качестве основы на­учного познания, однако характерным признаком популярной философии оставалось смешение различных областей. По по­воду моды этого времени Лессинг в молодости однажды заме­тил, что истинные «beaux-esprits» являются обычно истинно пустыми головами. Кантовское учение о гении проводит здесь резкую границу. Что бы ни изобрел великий ум ученого, он вследствие этого еще не может называться гением, «так как этому тоже можно научиться, следовательно, достигнуть есте­ственным путем исследования и размышления в соответствии с правилами, и по своей специфике оно не отличается от того, что может быть достигнуто прилежанием посредством подра­жания».

Итак, для Канта гений есть талант к изящному искусству. Но если гений рассматривают как талант к изящному искусству (что вытекает из истинного значения этого слова) и с этой це­лью хотят разложить его на способности, которые в совокупно­сти должны составить такой талант, – то, прежде всего, необхо­димо точно определить различие между красотой природы, для суждения о которой требуется лишь вкус, и кра­сотой [произведения] искусства, для возможности которой (что надо принимать во внимание при суждении о подобном пред­мете) требуется гений.

Кантовское учение о гении стало историче­ским отправным пунктом всех тех романтически-спекулятив­ных развитий понятия гения, в которых продуктивному эстети­ческому воображению приписывалось значение начала, сози­дающего мир и действительность. На этом пути сложились учение Шеллинга об интеллектуальном созерцании в качестве основной трансцендентальной способности, учение Фридриха Шлегеля о Я и об «иронии».

Как мы увидели при анализе текстов, природу искусства Кант трактует как соединение противоположных начал: эмо­циональности и разума, логики и интуиции, чувственного и понятийного знаний. В сфере художественного творчества примиряются разные полюса человека действующего, думаю­щего и человека чувствующего.

Одно из центральных понятий кантовской эстетики – по­нятие «целесообразность без цели», развивающее толкование бескорыстной природы художественного удовлетворения.

Восприятие произведения искусства демонстрирует, что интерес к нему не связан ни с диалектикой, которую можно вычерпать из художественного содержания, ни с тем, что она может способствовать расширению границ жизненного опыта. В процессе художественного восприятия возникает своеобраз­ная игра познавательных сил, ведущая к самопревышению че­ловеческого существа. Искусство ценно тем, что позволяет расширить человеку границы своего сознания и че­рез действие углубленной ассоциативности отпускает вообра­жение. Отметим близость этих идей Канта эстетике роман­тизма.

Все прекрасное в искусстве возникает только благодаря творческой активности гения, который его создает. Путь, по которому развивается творчество художника, основан не на правиле рассудка, а на естественной необходимости внутрен­ней природы гения. Сама природа гения дает искусству пра­вило: любой новый шаг в истории искусства может состояться только в том случае, если перед нами появился автор, превос­ходящий предыдущих, изобретающий собственный язык, соб­ственную форму, устанавливающий новые критерии художест­венности.