- •Философ в социологии, социолог в философии
- •Введение
- •Часть первая. Основоположники
- •Шарль луи монтескье
- •1. Политическая теория
- •2. От политической теории к социологии
- •3. Исторические факты и моральные ценности
- •4. Возможные научные толкования философии Монтескье
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Огюст конт
- •1. Три этапа развития научной мысли Конта
- •2. Индустриальное общество
- •3. Социология как наука о человечестве
- •4. Человеческая природа и социальный порядок
- •5. От философии к религии
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Карл маркс
- •1. Социально-экономический анализ капитализма
- •2. «Капитал»
- •3. Двусмысленности марксистской философии
- •4. Двусмысленности марксистской социологии
- •5. Социология и экономика
- •6. Заключение
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Алексис де токвиль
- •1. Демократия и свобода
- •2. Американский опыт
- •3. Политическая драма Франции
- •4. Идеальный тип демократического общества
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Социологи и революция 1848 года
- •1. Огюст Конт и революция 1848 года
- •2. Алексис де Токвиль и революция 1848 года
- •3. Маркс и революция 1848 года
- •Хронология событий революции 1848 г. И Второй республики
- •Примечания
- •Библиография
- •Часть вторая поколение на стыке веков
- •Введение ко второй части
- •Эмиль дюркгейм
- •1. «О разделении общественного труда» (1893)
- •2. «Самоубийство» (1897)
- •3. «Элементарные формы религиозной жизни» (1912)
- •4. «Правила социологического метода» (1895)
- •5. Социология и социализм
- •6. Социология и философия
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Вильфредо парето
- •1. Нелогический поступок и наука
- •2. От экспрессивности к ее истокам
- •3. Остатки и производные
- •4. Социологический синтез
- •5. Наука и политика
- •6. Спорное сочинение
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Макс вебер
- •1. Теория науки
- •2. История и социология
- •3. Антиномии человеческого существования
- •4. Социология религии
- •5. Хозяйство и общество
- •6. Вебер — наш современник
- •Биографические данные
- •1413 Г. Публикует «о некоторых категориях понимающей социологии».
- •Примечания
- •Библиография
- •Заключение
- •Примечания
- •Указатель имен
- •Содержание
5. Социология и экономика
Маркс стремился сочетать анализ функционирования и становления капиталистической экономики. Этот синтез теории и истории уязвим дважды: в начале и в конце.
[199]
Капиталистический строй в описании Маркса может функционировать лишь при условии существования группы людей, распоряжающихся капиталом, а следовательно, и имеющих возможность купить рабочую силу тех, кто обладает лишь ею. Как исторически образовалась эта группа? Каков процесс первоначального накопления капитала, необходимого для самостоятельного функционирования последнего? Насилие, принуждение, коварство, воровство и другие классические способы в политической истории как пути возникновения группы капиталистов понять легко. Гораздо сложнее объяснить формирование этой группы экономическими причинами. Анализ функционирования капиталистического общества допускает наличие в самом начале внеэкономических феноменов, необходимых для создания условий, обеспечивающих его функционирование.
Такого же порядка трудность возникает и в конце анализа. В «Капитале» нет никаких убедительных данных ни о том моменте, когда капитализм перестанет функционировать, ни даже о том, что в данный конкретный момент он должен перестать функционировать. Для того чтобы экономически доказать саморазрушение капитализма, нужно, чтобы экономист .мог сказать: капитализм не может функционировать при норме прибыли ниже определенного процента; и кроме того: распределение доходов таково, что, начиная с определенного момента, режим не в состоянии овладеть собственным производством. Но на самом деле ни к одной из этих ситуаций «Капитал» не подводит. Маркс представил определенное число доводов, позволяющих считать, что капиталистический строй будет все хуже и хуже функционировать, однако он не доказал экономически, что внутренние противоречия капитализма разрушат его. Таким образом, в конце анализа, как и в начале его, требуется вводить политический фактор, являющийся внешним по отношению к капиталистической экономике.
Аналогичным образом вызывает существенное возражение и чисто экономическая теория капитализма как экономики эксплуатации. Эта теория зиждется на понятии прибавочной стоимости, неотделимой в свою очередь от теории зарплаты. А ведь любая современная экономика поступательна в том смысле, что предполагает накопление части ежегодной продукции с целью развития производительных сил. Поэтому, если капиталистическая экономика определяется как экономика эксплуатации, следует показать, в каком смысле и в какой степени капиталистический механизм накопления и инвестирования отличается от механизма накопления, который существует или будет существовать в рамках современной экономики иного типа.
[200]
По мнению Маркса, отличительная черта капиталистической экономики — высокая норма накопления капитала. «Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки» (Соч., т. 23, с. 60834). Однако в экономике советского типа долгие годы считалось составной частью доктрины накопление в размере 25 процентов ежегодного национального дохода. Одно из достоинств, которым апологеты советской экономики наделяют последнюю, — это высокий процент формирования капитала. Столетие спустя после Маркса целью идеологического соперничества между двумя режимами служит норма накопления, используемая обоими режимами в той мере, в какой она определяет процент роста. В таком случае остается узнать, является ли капиталистический механизм накопления лучше или хуже механизма накопления другого режима (лучше или хуже для кого?).
В своем анализе капитализма Маркс рассмотрел одновременно характеристики любой экономики и характеристики современной ему экономики капиталистического типа, потому что иной он не знал. Век спустя настоящей проблемой для экономиста подлинно марксистского толка станет анализ особенностей современной экономики другого типа.
Теория зарплаты, теория прибавочной стоимости, теория накопления перестают быть всецело удовлетворительными теориями. Они являют собой скорее постановку проблем или исходные моменты анализа, позволяющие отличить то, что можно было бы назвать капиталистической эксплуатацией, от эксплуатации советской, или, если выражаться более нейтрально, капиталистическую прибавочную стоимость от прибавочной стоимости при советском режиме. Ни при каком режиме нельзя отдавать трудящимся всю производимую ими стоимость, поскольку надо оставлять часть стоимости для коллективного накопления. Впрочем, это не исключает существенных различий между двумя механизмами. При капитализме накопление происходит посредством прибылей индивидов и рынка; неодинаково при обоих режимах и распределение доходов.
Эти замечания, представляющиеся несложными век спустя после Маркса, не содержат в себе никакого намека на превосходство над ним — это было бы смешно. Я только хочу показать, что Маркс, наблюдая начальный период капитализма, не мог легко различать, с одной стороны, то, что несет с собой режим частной собственности вообще, с другой — то, чем характеризуется период развития экономики, переживаемый Англией, когда он ее изучал, и что, в конце концов, составляет суть любой индустриальной экономики.
Сегодня задачей социологического анализа экономики является как раз различение трех элементов: признаков, прису-
[201]
щих любой современной экономике; признаков, присущих отдельному режиму в контексте современной экономики; и наконец, признаков, присущих периоду роста экономики,
Это различение — не простое дело, ибо все эти признаки всегда в реальности перемешаны друг с другом. Но если мы хотим вынести критическое, политическое или моральное суждение об определенном строе, то, очевидно, следует не принимать во внимание того, что приписывается другим детерминантам.
Теория накопления и прибавочной стоимости служит образцом путаницы этих разных элементов. Любая современная экономика предполагает накопление. В зависимости от периода роста, а также в зависимости от намерений правительства данной страны норма накопления более или менее высока. Варьируется в противоположность ей экономико-социальный механизм прибавочной стоимости и, кроме того, способ оборота накоплений. Плановая экономика отличается относительно простой оборачиваемостью накопления, между тем как экономика, основанная на частной собственности на средства производства, допускает более сложный механизм; свободный рынок вперемежку с отчислениями, налагаемыми насильственным путем. Она не мирится легко с властным установлением суммы накоплений и нормы образования капитала относительно национального продукта.
Связи между экономическим и социологическим анализом в конечном счете выводят на проблему отношений между политическим и экономическим строем. На мой взгляд, именно в этом пункте социология Маркса наиболее уязвима для критики.
В «Капитале», как и в других работах Маркса, по этому решающему вопросу мы в самом деле находим немного идей, причем постоянно повторяющихся. Государство в основном рассматривается как инструмент классового господства. Из этого следует, что политический строй определяется классом, осуществляющим власть. Буржуазные демократии приравниваются к режимам, при которых власть осуществляет класс капиталистов, поддерживая видимость свободных институтов. Как противопоставление общественно-экономическому строю, основанному на существовании антагонистических классов и господстве одного класса над другими, Маркс рисует картину общественно-экономического строя, при котором больше не будет классового господства. В силу этого и, если можно так выразиться, благодаря самой своей сути государство должно будет исчезнуть, поскольку оно существует единственно потому, что какой-то класс нуждается в нем для эксплуатации других. Между антагонистическим обществом и неантагонистическим обществом будущего вклинивается то, что названо дикта-
[202]
турой пролетариата (выражение, встречающееся, в частности, в знаменитой работе, написанной в 1875 г. — «Замечания к программе Германской рабочей партии», или «Критика Готской программы» 35). Диктатура пролетариата есть крайнее усиление государства накануне критического момента его ослабления. Прежде чем исчезнуть, государство достигает своего расцвета.
Диктатура пролетариата не совсем ясно определена в работах Маркса, где сосуществуют фактически два ее образа. Один из них отвечает якобинской традиции и уподобляет диктатуру пролетариата абсолютной власти партии, апеллирующей к народным массам; другой, почти противоположный, был навеян Марксу опытом Парижской Коммуны, в которой обозначилась тенденция к исчезновению централизованного государства.
Эта концепция политики и исчезновения государства в неантагонистическом обществе представляется мне наиболее уязвимой социологической концепцией во всем творчестве Маркса. Никто не отрицает, что любому, и в особенности современному, обществу, свойственны общие функции управления и власти. Нельзя, не погрешив против здравого смысла, рассуждать о том, что столь сложное индустриальное общество, как наше, сможет обойтись без администрации, причем в некоторых отношениях централизованной.
Более того, если допустить планирование экономики, то оно немыслимо без центральных органов, принимающих основные решения, заложенные в самой идее планирования. А ведь эти решения предполагают наличие функций, обычно именуемых государственными. Поэтому режим плановой экономики требует усиления административных, управленческих функций, осуществляемых центральной властью, если только не представлять себе стадию абсолютного изобилия, на которой не возникает больше проблемы координации производства.
В этом смысле обе идеи — планирования экономики и исчезновения государства — противоречивы относительно предвидимого будущего настолько, насколько важно будет производить возможно больше, производить в соответствии с директивами плана и распределять продукцию между общественными классами в соответствии с представлениями власть имущих.
Государство — пусть им назовут систему административных и направляющих функций коллектива — не может исчезнуть ни в одном индустриальном обществе, а тем более в индустриальном планируемом обществе, поскольку центральное планирование по своей природе предполагает, что правительством будет приниматься гораздо больше решений, чем в ус-
[203]
ловиях капиталистической экономики, которая частично определяется децентрализацией принятия решений.
Исчезновение государства может иметь лишь символическое значение. Исчезает только классовая природа данного государства. В самом деле, можно полагать, что с того момента, когда не будет классового соперничества, административные и направляющие функции, вместо того чтобы выражать эгоистические замыслы отдельной группы, станут выражением намерений всего общества. В этом смысле можно действительно представить себе исчезновение классового характера общества, отношений господства и эксплуатации, самого государства.
Но может ли государство в условиях капитализма определяться, по сути дела, властью данного класса?
Главная идея Маркса заключается в том, что капиталистическое общество — антагонистическое, отсюда вытекают все. основные его черты. Как можно прийти к обществу без антагонизмов? Вся аргументация целиком строится на различии природы класса буржуазии, осуществляющего власть, когда он владеет средствами производства, и пролетариата, рассматриваемого как класс, который сменит буржуазию.
Заявление о том, что пролетариат представляет собой универсальный класс, берущий власть, может, однако, иметь только символическое значение, т.к. массу заводских рабочих нельзя смешивать с господствующим меньшинством, осуществляющим власть. Формула «пролетариат у власти» есть лишь символическая формула, подразумевающая партию или группу людей, ссылающихся на народные массы.
В обществе, где больше нет частной собственности на средства производства, фактически больше нет антагонизма, связанного с этой собственностью, — но есть люди, осуществляющие власть от имени народных масс. Есть, следовательно, государство, выполняющее административные, направляющие функции, необходимые в любом развитом обществе. Такое общество не содержит в себе тех же самых антагонизмов, что и общество с частной собственностью на средства производства. Но в стране, где государство своими экономическими решениями в огромной мере предопределяет положение всех и каждого, очевидно, могут быть антагонизмы между группами: либо горизонтальными (крестьяне, с одной стороны, рабочие — с другой), либо вертикальными (низы и верхи иерархии).
Я никоим образом не утверждаю, что в обществе, в котором положение каждого зависит от плана, а план определяется государством, обязательно существуют конфликты. Однако нельзя с достоверностью говорить об обществе без антагонизмов просто на том основании, что частная собственность на средства производства исчезла и положение каждого зависит
[204]
от постановлений государства. Если государственные постановления принимаются отдельными индивидами или меньшинством, они могут отвечать интересам тех или других. В плановом обществе нет предустановленной гармонии интересов разных групп.
Здесь не исчезает и не может исчезнуть государственная власть. Плановое общество может, конечно, управляться на справедливой основе, но нет твердых гарантий, что руководство плановых органов принимает решения в интересах всех или в высших интересах коллектива, впрочем, в той мере, в какой последние могут быть определены.
Тезис о полном исчезновении антагонизмов предполагает, что соперничество групп не имеет иных причин, кроме частной собственности на средства производства, или что исчезло государство. Однако ни одна из этих двух гипотез не правдоподобна. Нет оснований считать, что интересы членов коллектива станут вдруг гармоничными, как только средства производства перестанут быть объектом индивидуального присвоения. Исчезает один тип антагонизма, но не все возможные. И пока остаются административные или направляющие функции, налицо естественный риск, что те, кто осуществляет эти функции, будут или несправедливы, или недостаточно осведомлены, или безрассудны, а те, кем они руководят, не будут удовлетворены решениями властей предержащих.
Наконец, вне рамок этих замечаний остается фундаментальная проблема сведения политики как таковой к экономике.
Социология Маркса, по крайней мере в своей пророческой форме, допускает сведение политического порядка к экономическому, т.е. исчезновение государства с момента внедрения общественной собственности на средства производства и плановой экономики. Но политика принципиально не сводима к экономике. При любом экономическом и общественном строе политическая проблематика не сойдет на нет, поскольку остаются вопросы: кто правит, как комплектуются органы управления, как осуществляется власть, в какой мере достигнуто согласие (или какова мера несогласия) между управляющими и управляемыми. Политика так же важна и автономна, как и экономика. Они взаимосвязаны. Способ организации производства и распределения коллективных ресурсов влияет на способ решения проблемы власти, и наоборот — последний влияет на первый. Неверно думать, что определенная организация производства и распределения средств автоматически решит проблему управления путем ее упразднения. Миф об исчезновении государства — это миф о том, что государство существует лишь для производства и распределения ресурсов и что, коль скоро проблема производства и распределения ре-
[205]
сурсов решена, нет необходимости в государстве, т.е. в управлении36.
Этот миф вдвойне лжив. Прежде всего плановое управление экономикой влечет за собой усиление государства. И даже если бы планирование не вело к усилению государства, в современном обществе всегда будет стоять проблема управления, т.е. способа осуществления власти.
Другими словами, политический режим невозможно определить, просто указывая класс, который предположительно осуществляет власть. Нельзя определить капиталистический политический строй как власть монополистов и тем более нельзя определить политический строй в социалистической стране как власть пролетариата. При капитализме не монополисты лично вершат власть, а при социализме этого не делает непосредственно пролетариат. В обоих случаях речь идет о людях, выполняющих политические функции, о том, как они отбираются, как используют власть, какова связь между управляющими и управляемыми.
Социология политических режимов не может быть сведена к простому придатку социологии экономики или общественных классов.
Маркс часто рассуждал об идеологиях и стремился объяснить способы мышления или интеллектуальные системы общественным контекстом.
Для истолкования идей с позиций общественной реальности может применяться несколько методов. Можно объяснять образ мышления способом производства или техническим уровнем данного общества. Однако наибольшим успехом пользовался метод приписывания определенных идей определенному общественному классу. Вообще Маркс понимает под идеологией ложное сознание или ложное представление, вырабатываемое определенным общественным классом о собственном положении и об обществе в целом. Он рассматривает теории буржуазных экономистов в огромной мере как классовую идеологию. Не то чтобы он приписывал буржуазным экономистам намерение обмануть своих читателей или дать ложное толкование реальности. Но он склонен думать, что класс не может видеть иначе, как сквозь призму собственного положения. Как сказал бы Сартр, буржуа видит мир с точки зрения прав, которыми он сам обладает. Юридический образ мира прав и обязанностей рождается в обществе и служит для буржуа способом самовыражения своего существа и своего положения.
Эта теория ложного сознания, связываемого с классовым сознанием, может распространяться на многие идеи и интеллектуальные системы. Когда речь идет об экономических и со-
[206]
циальных учениях, можно в крайнем случае считать, что идеология есть ложное сознание и что субъектом этого сознания выступает класс. Тем не менее такая концепция идеологии вызывает два возражения. Если класс, исходя из собственного положения, вырабатывает ложную идею мира, если, например, класс буржуазии не понимает механизма прибавочной стоимости или остается в плену иллюзий товарного фетишизма, то почему же определенному индивиду удается освободиться от этих иллюзий, этого ложного сознания?
А вместе с тем если все классы отличаются своим, причем пристрастным способом мышления, то не остается места для истины. В чем одна идеология может превосходить другую, если все идеологии неотделимы от класса, который их порождает или принимает? Марксизм пытается ответить на поставленный вопрос так: среди идеологий есть одна, которая лучше других, потому что есть класс, который может постигнуть мир в его истинности. В капиталистическом мире пролетариат, и только пролетариат, постигает истину мира, потому что он единственный класс, который может думать о послереволюционном будущем.
Лукач, один из последних великих марксистских философов, в книге «История и классовое сознание» именно таким образом попытался доказать, что классовые идеологии не равноценны и что идеология пролетариата истинна потому, что пролетариат, находясь в том положении, которое ему создает капитализм, способен — и только он способен — осмыслить общество в развитии, движении к революции и, значит, в его истинности37.
Первая теория идеологии стремится, таким образом, избежать сплошного релятивизма, утверждая одновременно связь идеологий с классом и с истинностью одной из идеологий.
Но такая формула вызывает возражение, поскольку легко усомниться в истинности классовой идеологии: защитникам других идеологий и других классов естественно заявить, что все исследователи в одинаковом положении. Предположим, мое видение капитализма определяется моим интересом буржуа, ваше пролетарское видение — вашим интересом пролетария. Почему же интересы тех, кто, как говорится по-английски, находится «вне» (out), будут как таковые выше интересов тех, кто находится «внутри» (in)? Почему интересы тех, кто находится по ту сторону барьера, будут выше интересов тех, кто находится по эту, «хорошую» сторону? Тем более что ситуация может измениться и на самом деле время от времени меняется.
Эта аргументация может привести лишь к полному скептицизму, при котором все идеологии равнозначны, в одинаковой
[207]
степени пристрастны и ограниченны, корыстны и, следовательно, лживы.
Вот почему велся поиск в другом направлении, представляющемся мне предпочтительным; в том же самом направлении, в которое углубилась социология познания, выявившая различия между типами интеллектуальных конструкций. Всякая мысль связана определенным образом с социальной средой, но связи, которые имеют с общественной реальностью живопись, физика, математика, политэкономия или политические учения, не одинаковы. Следует различать способы мышления или научные теории, связанные с общественной реальностью, но независимые от нее, и идеологии или ложные сознания, являющиеся продуктом, следом в сознании людей классового положения, затрудняющего видение истины. Задача схожа с той, которую разные представители социологии познания — марксисты или немарксисты — пытаются решить так, что оставляют всеобщую истину за определенными науками, а всеобщую ценность — за произведениями искусства.
Марксисту, как и немарксисту, не следует сводить значение научного или эстетического творчества к классовому содержанию.
Маркс, большой поклонник греческого искусства, знал так же, как и социологи познания, что значение творений человека не исчерпывается их классовым содержанием. Произведения искусства представляют одинаковую ценность для других классов, даже для других времен.
Нисколько не отрицая того, что мышление связано с общественной реальностью и определенные формы мышления связаны с общественным классом, следует восстановить способность различать формы мышления и отстоять два положения, которые мне кажутся необходимыми для того, чтобы не впасть в нигилизм.
Есть области, в которых мыслитель может достичь истины, пригодной для всех, а не только классовой истины. Есть сферы, в которых общественные творения имеют ценность и значение для членов других обществ.