Хрестоматия по синтаксису

<…> 1.2. Носителями элементарного смысла в русском синтаксисе служат слова — синтаксемы, или синтаксические формы слов. Так, предложение Старик ловил неводом рыбу состоит из четырех компонентов-синтаксем: одной глагольной, обозначающей действие, и трех именных, обозначающих деятеля (субъект), объект его действия и орудие, в трех различных падежах, именительном, винительном и творительном. Можно ли считать, что синтаксису принадлежат функции и падежные формы слов, а значения их определяются лексикой? Проверим это предположение экспериментом, попробуем заменять слова в предложении. Напр.:

(1)Старик (рыбак, бедняк, незнакомец, мальчик…) ловил неводом рыбу;

(2)Старик (стол, свисток, сквозняк, пар, январь…) ловил неводом рыбу.

Впервом эксперименте замена удается: с любым именем из ряда

вскобках мы получаем предложение с тем же значением компонентов. Во втором эксперименте замена невозможна: предложение разрушается. <…> Нетрудно заметить: существительные в именительном падеже первого ряда объединены между собой и отличаются от существительных в именительном падеже второго ряда общим категориальным значением — значением лица. Это категориальное значение оказывается, как и форма именительного падежа, условием выполнения существительным функции субъекта в данном синтаксическом типе предложения. Имена, принадлежащие к другим семантическим категориям — со значением конкретного предмета, явления природы, состояния вещества и т. п., займут свои места в других типах предложений, об этом позже. <…>

Слово-лексема еще не является синтаксической единицей, слово — единица лексики, а в разных его формах могут реализоваться или актуализироваться разные стороны его общего значения, разные семы, предопределяющие различия и в синтаксическом употреблении. Так, например, в локативных формах в лесу, за лесом, над лесом, из леса, из-за леса, возле леса актуализируется значение места, пространства (занятого множеством деревьев), в творительном пути движения лесом — значение протяженности пространства, в объектных приглагольных формах рубить лес, губить лес, сажать лес, любоваться лесом актуализируется предметное значение (множества д е р е в ь е в), в сочетаниях типа лес рук, лес флагов — количественное значение (м н о ж е с т в а деревьев). В каждом из этих значений разные синтаксемы от слова лес объединяются с синтаксемами других близких по семантике слов (в лесу, в саду, в комнате; за лесом, за садом, за домом; из леса, из комнаты; из-за леса, из-за дома, из-за дерева; идти лесом, полем, берегом и т. п.), создавая обобщенную синтаксему-тип, в данном случае локативные синтак-

51

семы «в + Предл.» и «за + Твор.», синтаксемы направления «из + Род.» и «из-за + Род.», синтаксему пути движения «Твор. п.» и т. д.

Формируя и изучая связную речь, синтаксис имеет дело прежде всего с осмысленными единицами, несущими свой не индивидуаль- но-лексический, а обобщенный, категориальный смысл в конструкциях разной степени сложности. Эти единицы характеризуются всегда взаимодействием морфологических, семантических и функциональных признаков.

Морфология, изучая типы словоизменения, чаще всего безразлична к категориально-семантическому значению слов, для нее важно строение основы: поэтому слои, так же как и стол и сон, принадлежат к одному типу склонения, доска и тоска — к другому. Впрочем, разница в категориальных значениях проявляется и здесь: доска, предметное имя, располагает формами множ. числа (доски, досок, по доскам, о досках…), но тоска, отвлеченное имя состояния, форм множ. числа не имеет.

Словообразование же как раздел грамматики, ведающий построением слов — номинативных единиц языка, имеет дело с семантически значимыми элементами слова, морфемами, именно их обобщенными, категориальными значениями определяется сочетаемость морфем, их взаимная устремленность друг к другу. <…>

Известно, что суффиксы -тель, -ец образуют с глагольными основами имена лиц, названных по их действию (читать — читатель, чтец, искать — искатель, истец, водить — водитель, хранить — хранитель, бороться — борец, плавать — пловец), суффиксы -ени(е), -ани(е) с глагольными основами образуют имена действия (чтение, вождение, хранение, плавание), суффиксы -ость, -от(а), -ин(а) с основами прилагательных — имена качества (сладкий — сладость, скромный — скромность, толстый — толщина, глубокий — глубина, высокий — высота, глупый — глупость). Все эти категории имен располагают разными синтаксическими возможностями, по-разному поведут себя в синтаксисе. В той мере, в какой это зависит от их семантико-словообразовательной структуры, можно сказать, что синтаксис начинается еще «до синтаксиса», до тех синтаксических построений, в которых эти различия проявятся.

2.1. В русском языке, как и во многих других, категории действительности, типы явлений и их связей оформлены в виде системы частей речи, отработанной языком в его многовековой истории. Классы явлений действительности предстают нашему языковому сознанию как предметы и лица, действия и состояния, качества и количества и т. д. Языковым выражением их служат соответственно знаменательные части речи в их категориально-грамматическом значении. Так, основным категориальным значением имени существительного является предметность, глагола — процессуальность, категории состояния — статуальность, прилагательного — качество,

52

свойство, числительного — количество. Части речи выделяются и характеризуются по совокупности четырех признаков:

1)категориально-семантического значения;

2)набора морфологических категорий (форм словоизменения);

3)способов словообразования;

4)способов синтаксического функционирования.

Так, класс имен существительных объединяется значением предметности, морфологическими категориями рода, числа, падежа, своим набором словообразовательных средств, своими особенностями синтаксического употребления.

Классу глаголов свойственно выражать категориальное значение процессуальности в морфологических формах: спрягаемых, в категориях времени, модальности, лица (рода, числа), вида, залога, и неспрягаемых — инфинитива, причастия и деепричастия, сохраняющих эти морфологические категории частично; соответственно синтаксическими функциями глагольных форм считаются предикативные для спрягаемых и непредикативные для неспрягаемых.

<…> Общее семантическое значение части речи в достаточной степени условно, поскольку не всякое существительное обозначает предмет (предметами не являются действия: ходьба, движение, стирка, пение, полет, мытье, состояния волнение, дремота, тревога, страх, веселье, качества: доброта, терпимость, голубизна, глубина, синь, прилежание, количества: множество, масса, килограмм, стая, щепотка и др.), не всякий глагол обозначает процесс (ср., напр.:

принадлежать, иметь, соответствовать, происходить, превосходить, характеризоваться и др.). <…> Именам лиц, или существительным с личным значением (отец, учитель, старик, девушка, хозяин, продавец, соседка, пахарь), более свойственна позиция агенса, субъекта действия (подлежащего) или субъекта — носителя признака, субъекта состояния. Имена предметов (дерево, книга, яблоко, нож, чашка, мяч) чаще всего выступают в позиции объектов человеческой деятельности. Предмет не способен к целенаправленному, намеренному действию. Поэтому в позиции подлежащего имя соб- ственно-предметное не обозначает деятеля, агенса, но выступает либо как носитель признака (Дерево сухое, Яблоки из Курска, Мяч футбольный), либо в сообщениях о наличии, существовании, местонахождении предмета (Ключи — на полке, Яблоки кончились, Мяч — под столом, У нас нет мяча, Книга пропала), либо о его каузативном воздействии на предмет или лицо (Этот тупой нож: меня раздражает, весь хлеб искрошил).

2.2. Очевидная грань разделяет синтаксические возможности конкретных и отвлеченных имен существительных. Отвлеченные имена, большей частью производные от основ глагола и прилагательного, — девербативы, деадъективы — не совпадают с конкретными именами по 4-м названным признакам: категориально-семан-

53

тическим значением их является не предметность, а соответственно процессуальность, качественность и т. д.; ближе всего они к прочим существительным по набору морфологических категорий (род, число, падеж), но и то, как мы видели, многие из них не имеют множ. числа; явно специфичны их способы словообразования. Всеми этими отличиями определяются и особенности их синтаксического употребления.

Распространенный прием квалификации членов предложения путем подстановки падежных вопросов дает информацию лишь о падежной форме (а в случаях с инфинитивом не дает и морфологической информации), но нередко затемняет синтаксическую суть дела. Допустим, в предложении из Л. Толстого Эта быстрая езда успокоила его мы с помощью вопроса кто-что? находим имя в именительном падеже, называем его подлежащим и ставим от него привычный вопрос к сказуемому что она делает / сделала? Но езда — действие, и не противоречит ли здравому смыслу приписывание действию — действия?

Ни действие, ни качество не могут совершать действий, это привилегия только живого существа. В предложении же, как и в природе, действие совершает лицо (Вронский), сообщается о том, что «он быстро ехал, и в результате этого стал, становился спокойным». Иными словами, в предложении сообщается о двух признаках одного лица (действии и состоянии), между которыми выявляются каузативные, причинные отношения. Компоненты с этими значениями оформлены иначе, чем в предложении Он быстро ехал… В примере девербатив езда выполняет структурно-семантическую роль каузатора, а местоимение его несет двойную функцию как объект каузативного воздействия и как субъект каузируемого состояния (ср. аналогичную модель: Езда шагом утомила его — Чех., Степь). Можно назвать езду и подлежащим, дело не в слове, важно видеть, что это подлежащее другого типа и предложение другого типа, чем, скажем,

Она увидела его.

Обратим еще внимание на прилагательное быстрый в рассмотренном примере из Л. Толстого. Вопреки принятому определению прилагательных, оно не обозначает признака предмета, оно обозначает признак действия, движения (в редких сочетаниях с предметными именами — быстрые кони, быстрые руки — оно переносит на предмет характеристику его движения) и соотносительно с наречием: быстро ехать — быстрая езда. Это сигнал того, что и в классе прилагательных взаимодействие семантики и грамматики, сулящее нам новые наблюдения, обнаруживается на уровне подклассов частей речи.

Сравним предложения:

(1) Маша застенчива — (2) Маша отличается застенчивостью;

(3) Маша рисует — (4) Маша занимается рисованием.

54

Один и тот же признак в предложениях (1) — (2) и в предложениях (3) — (4) предикативно приписывается лицу, но в левой колонке — выраженный прилагательным и глаголом — непосредственно, в правой — выраженный деадъективом и девербативом — при посредстве вспомогательного, делексикализованного глагола.

Еще одно сопоставление:

(5) Брат бьет Машу — (6) Машу бьет дрожь;

(7) Враги овладели городом — (8) Жителями овладела паника.

Здесь, наоборот, похожие морфологически пары по горизонтали различны по семантико-синтаксической структуре, по составу компонентов: в предложениях (5) и (7) распознаем компоненты со значением субъекта действия (агенса), действия и объекта действия. Предложения (6), (8) организованы сопряжением двух компонентов: со значением субъекта состояния и состояния, в выражении которого участвуют отвлеченное имя признака и вспомогательный глагол.

Примеры (5) — (8) подводят к вопросу о правомерности власти над синтаксическим мышлением морфологических ограничений, или предрассудков. Вера в единственность формы именительного падежа для подлежащего вынуждает разделять синтаксический и семантический анализ, возводить громоздкое двухэтажное построение, чтобы доказать, что дрожь — синтаксическое подлежащее, но со значением семантического признака, который подвергает избиению синтаксический объект действия Машу, которая семантически субъект состояния, и т. д. Такой «синтаксический разбор» неадекватен составу предложения и потому, что в предложении нет речи о действии, а значит, не может быть ни субъекта, ни объекта действия. Возможность расширить круг морфологических форм подлежащего ведет к более естественной интерпретации в (6) и (8) имен лиц как субъектов состояния и, следовательно, субъектов предложения. Но к этому вопросу мы еще вернемся.

<…> Будучи носителями признакового значения, отвлеченные имена, участвуя в сообщении, либо служат предикатом, при поддержке вспомогательных слов, либо делают сообщение синтаксически более сложным, более емким, компактным, полипредикативным.

Таким образом, комплекс из 4-х диагностических признаков помогает увидеть не только единство части речи, но и ее неоднородность, дифференцированность, с вытекающими отсюда синтаксическими следствиями. По совокупности и по соотношению четырех названных признаков основные части речи подразделяются на подклассы.

Значение слова-лексемы объединяет в себе три уровня абстракции: общеграмматическое значение части речи, категориально-семанти-

55

ческое значение подкласса и свое индивидуально-неповторимое лексическое значение. Именно уровень семантико-грамматических подклассов определяет синтаксические возможности слова и его форм.

Обычное вычленение лексического и грамматического значений слова, фиксируя индивидуальную или частеречную семантику и морфологический облик, упускает из виду то производное от этих величин значение, которое и реализуется в синтаксических конструкциях. См. схематическую запись примера:

Формируя синтаксическую конструкцию, мы поднимаем инди- видуально-лексическое значение слова на категориально-семанти- ческий уровень, которому и соответствуют значения компонентов, или членов, предложения. Синтаксема и составляет языковое обеспечение этого абстрагирующего процесса, перехода от единицы лексической к единице синтаксической.

На этом уровне, еще «до предложения», синтаксемы, конститутивные средства синтаксиса, разделяются на предметные и признаковые, что играет важную роль в организации предложения.

Интересно наблюдение, которое сделал Вл. Кучера1, — о неспособности предметно-личных местоимение заменять существительные

вряде синтаксических позиций (напр.: перешли через реку / через нее, через которую, но: вернулся через неделю, не «через нее» или

«через что», «через которую»; смотрел на реку / на нее / на которую, но: смотрел на восток, не «на него» или «на который»; с детства не любил музыки, не «с него» или «с которого», но: слово, с которого начинал свой рассказ и т. п.). Показательно, что автор ищет объяснения новому наблюдению в старых концепциях, в оппозиции собственно синтаксических функций и обстоятельственных, по Куриловичу, или дополнений и обстоятельств традиционной грамматики, что оказывается приложимым лишь к части примеров. Можно более уверенно предположить, что причина замеченного явления —

впротивопоставленности предметных и признаковых синтаксем:

1 Кучера Вл. Заметки о синтаксисе русских местоимений // Československá rusistika. 1969. № 3.

56

это в свою очередь может укрепить ненадежные участки границы и между «членами предложения», при желании совершенствовать старый школьный прием выявления категориальных, «исходных» значений слов или членов предложения с помощью местоименных вопросов.

<…> Граница между предметными и признаковыми синтаксемами проходит иногда внутри предложно-падежной парадигмы полисемичного имени, когда разные его значения реализуются в разных синтаксемах (или в синтаксемах-омонимах); ср.: дом у дороги, шли

по пыльной дороге и: дорогой разговорились; варежка лежит на снегу, монета упала в снег и: объезжала больных и в тихую погоду,

и в дождь, и в снег.

Кроме того, признаковые значения выражают конкретные имена в нереферентном значении класса предметов, в позиции предиката1:

Сестра теперь директор, Байкал — озеро (то есть характеризуется признаком принадлежности к классу предметов).

Другие знаменательные части речи и их формы (кроме субстантивированных прилагательных и причастий) служат носителями признакового значения.

Из изложенного следует, что:

Критерием сходств и различий, на основе которых квалифицируются грамматические явления, устанавливается их системное место, не могут быть только морфологические показатели.

Различное соотношение дифференциальных признаков частей речи в их центральных и периферийных подклассах целесообразно закрепить терминологически: на основании соответствия / несоот-

ветствия семантики подкласса категориальной семантике части речи разграничиваем изосемические (от греческих корней 'подобие' и 'значение') и неизосемические подклассы слов2. <…>

3. <…> Формируя осмысленную речь, синтаксис неразрывно взаимодействует с семантикой. Как конструктивность, так и семантичность — нераздельные свойства синтаксического строя язы-

ка. Выражая определенное содержание, синтаксис не может быть несемантическим, асемантичным. Предпринимавшиеся попытки отделить синтаксис от семантики приводили к обедненному, неадекватному представлению синтаксических структур в виде «морфологических слепков» с них, по образному выражению Б. Ю. Норманна <…>.

Поскольку назначение языка — быть орудием коммуникации — реализуется через синтаксис, коммуникативность — одно из сущ-

ностных свойств синтаксиса.

В целях осуществления коммуникации синтаксические средства функционируют, выполняют присущие им функции. Функцио-

1 Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М., 1976.

2 Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.

57

нальность — также сущностное свойство, характеризующее синтаксис.

Тем, насколько объективны, адекватны изучаемому предмету

наши представления о соотношении сущностных признаков, определяется научность, системность нашего знания о строе языка.

Любой язык представляет собой систему — сложную иерархическую организацию определенных единиц и определенных отношений между ними. Но в непосредственном наблюдении эта система человеку не дана. У говорящих естественно, по мере развития речевых способностей в языковой среде вырабатывается более или менее интуитивное владение регулярными закономерностями языка.

Языковеды же пытаются из реального речевого материала, из устных и письменных текстов вывести представление о системе,

оее устройстве. Всякий аналитический опыт систематизации остается в той или иной мере гипотезой, но постепенно расстояние между представляемой и объективно существующей системой уменьшается.

<…> Итак, место любого явления в системе обусловлено комплексом его необходимых характеристик, которые могут быть сформулированы в виде трех вопросов: что?, как? и для чего? Что? или

очем? — это вопрос о типовом содержании, семантике синтаксических единиц. Как? или чем? — это вопрос о средствах выражения, конструкциях. Для чего? или зачем? — вопрос о функциональном назначении синтаксических единиц.

4.1.Понятие функции предполагает отношения части и целого, элемента и системы.

Каждая синтаксическая единица выполняет в строе целого свою типовую функцию, чтобы весь синтаксический механизм работал для осуществления коммуникации. Функция выражает отношение

синтаксической единицы к коммуникативной единице <…>. Функция — это предназначенность элемента к определенному

способу существования в системе, к определенному служению этой системе. Осмыслить эти функции необходимо на всех ступенях системы.

Если за целое принимаем предложение в его коммуникативном назначении, то функции его элементов, его составных частей определяются как их строительные, комбинаторные потенции, реализуемые в построении предложения. Эти потенции зависят от того, какую часть речи или ее подкласс и в какой форме представляет данный элемент. Так, личные формы глаголов действия и состояния предназначены к выполнению в предложении роли предиката, а деепричастная, например, форма глагола — к роли полупредикативного осложнителя предложения: Облокотись, Татьяна пишет (Пушк.); За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? (Кр.). Краткая форма прилагательного служит в предложении предикатом, а полная располагает потенциями предиката и определения к имени: Мутно

58

небо, ночь мутна (Пушк.); На мутном небе мгла носилась (Пушк.); В комнате и в окнах менялся свет: то он был сумеречный, то мутный, как туман, то ясный, дневной (Чех.). Включаясь в предложение, эти элементы реализуют свои конструктивно-семантические функции.

С точки зрения способа существования этих элементов в системе, их значимости в построении коммуникативных единиц разграничиваются три вида конструктивно-семантических функций: функция I — самостоятельное употребление, функция II — употребление в качестве компонента предложения, функция III — употребление в качестве компонента словосочетания. Тот или иной набор конструк- тивно-семантических функций становится характеристикой синтаксической единицы, условием выявления тождества и различия единиц. Так, прилагательные типа мутный способны выполнять функции II и III, а типа мутно, мутна — только функцию II, функция I ни тем, ни другим не свойственна. Существительное в объектном винительном падеже типа петуха встречается только в функции III — зависимого компонента глагольного словосочетания, а существительное в предложном падеже типа в комнате употребительно во всех трех функциях, ср.: В комнате (как заголовок); В комнате пусто (предицируемый компонент предложения, место характеризуется признаком пустоты); Отец — в комнате (предицирующий компонент предложения, лицо характеризуется признаком местонахождения); В комнате кто-то пел (распространяющий компонент предложения); сидеть в комнате (компонент глагольного словосочетания). <…>

4.2. <…> Если за целое принять всю совокупность моделей предложений данного языка в их коммуникативной предназначенности, а предложение рассматривать как часть, элемент этого целого, то

предложения могут быть охарактеризованы по разновидностям выполняемой ими собственно коммуникативной функции, или по

типу коммуникативного действия, выражаемого данным предложением. Ср.:

(1)Слуги, сватья и сестра С криком ловят комара (Пушк.);

(2)Все кричат: «Лови, лови!» (там же);

(3)Ловить комара! Вот еще!

Коммуникативная функция предложения о ловле комара (1) — сообщение о наблюдаемом действии, (2) — побуждение к действию,

(3) — выражение оценочной реакции.

Получив представление о коммуникативных регистрах речи, можно теперь убедиться, что каждое предложение реализует функцию того регистра, служению которому (или в котором), как единственному или одному из возможных, оно предназначено.

59

Дальнейшая задача — выявление перечня коммуникативных функций предложений и закрепленности / незакрепленности тех или иных моделей за соответствующими коммуникативными действиями.

Таким образом, на разных этапах синтаксического анализа мы наблюдаем либо конструктивно-семантические, либо коммуника- тивно-текстовые функции синтаксических элементов.

4.3. В лингвистической и педагогической литературе бытует представление о функции как о понятии, связанном только с речью, употреблением языка, но не имеющем отношения к грамматической системе. <…> Оно односторонне и утрачивает научное и практическое значение, будучи оторвано от языковой основы. Как обычные иллюстрации фигурируют, скажем, фразы типа Воды! Коня! Хлеба и зрелищ! Скальпель! Их приводят в пример употребления формы винительного-родительного падежа в речи с модальным значением побуждения. Но нельзя не ответить при этом на вопрос: всякое ли имя существительное, с любым ли значением винительного или родительного падежа способно выступить в виде императивной фразы? Возьмем примеры, допустим, с родительным количественным: Сколько звезд! Как микробов в воздухе… (Возн.); с родительным отрицания: Ни звезды в овдовевшей лазури (Фет); с родительным субъекта действия: У звезд немой и жаркий спор (Паст.). Вряд ли возможно императивное высказывание: — Звезд! Звезды! Хотя известно из исторического анекдота о Суворове повеление Екатерины: — Звезду Александру Васильевичу! Ср. также — Карету мне! из Грибоедова.

<…> Употребление имени определяется не просто падежной формой, но совокупностью признаков: падежной формы, категориальной семантики слова и его синтаксической функции. Так называемые падежные значения и представляют результат взаимодействия этих трех признаков. Соответственно в каждом «значении» падежная флексия сигнализирует разные позиции, разный тип обусловленности. Родительный в позиции субъекта или предиката не зависит от другого слова, он обусловлен позицией в определенной модели; родительный или винительный объекта при переходных глаголах флексией выражает зависимость от своего глагола: просить воды, требовать хлеба, коня, карету; дать, подать (А подать сюда Тяп- кина-Ляпкина — Гог.), принести, привезти кого-что (или чего, если к объектному значению добавляется партитивное, частичного количества). Только эта последняя словоформа и употребляется в императивных фразах, когда речевая ситуация и требовательная либо просительная интонация (всегда обозначаемая восклицательным знаком) допускают неназванность соответствующего глагола. Таким образом, перед нами не употребление собственно падежной формы имени, а неполное предложение, речевая реализация глагольной императивной модели, не субъективно-модальная нагрузка на единице лексики или морфологии, а коммуникативно-волюнтивная

60