Курцио Малапарте - Капут

421

не скажете больше никому, что вы испанцы, красные солдаты и состоите в коммунистической партии.

—  Нет, мы не можем пойти на такой компромисс. Нас приучили говорить правду. Нет ничего плохого в том, чтобы быть коммунистом. Мы не скрываем, что мы коммунисты.

—  Хорошо. Делайте как хотите. Пока же знайте, что финны — честные и человечные люди, среди финских солдат тоже есть коммунисты, но они сражаются за свою землю, на которую Россия напала в тридцать девятом году. Быть коммунистом — не так важно, хочу я сказать. Ну, вы меня понимаете.

—  Мы не понимаем вас. Мы понимаем ваши слова как пропаганду. Вот и все.

—  Нет, это не все. Знайте, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы у вас не было неприятностей. Теперь вы понимаете?

—  Да.

—  Тогда, до свидания. Я приду к вам завтра.

Я пошел к генералу Эдквисту и передал ему разговор с испанцами.

—  Что делать? — спросил меня генерал Эдквист. — Вы понимаете, они в сомнительном положении. Они коммунисты, испанские добровольцы в Красной армии. Их детьми привезли в СССР, это очевидно, и они не отвечают за данное им воспитание. Что касается меня, я хочу их спасти. Будет лучше всего, если вы телеграфируете вашему другу де Фокса, послу Испании. От моего имени попросите его приехать, я передам ему пленных, и пусть он делает с ними что хочет.

Я послал де Фокса телеграмму такого содержания: «Взяты в плен восемнадцать испанцев, приезжайте скорее и заберите их».

Через два дня де Фокса приехал поездом. Стоял собачий холод, сорок два градуса ниже нуля. Де Фокса умирал от холода и усталости. Едва увидев меня, он закричал:

—  И чего ты суешься не в свое дело? Зачем прислал мне телеграмму? Что мне прикажешь делать с этими восемнадцатью пленными красными испанцами? Я не должен заниматься ими, а ты делаешь так, что все ложится на мои плечи. Чего ты вмешиваешься?

—  Но ты посол Испании.

—  Да, но Испании франкистской, а не красной. Ладно, я займусь ими, это мой долг. Но почему в это вмешиваешься ты, хотел бы я знать?

422

Де Фокса разъярился. Но сердце у него доброе, и я знал, что он сделает все возможное, чтобы помочь несчастным пленным. Он пошел к пленным, я последовал за ним.

—  Я посол франкистской Испании, — сказал де Фокса, — я испанец, вы тоже испанцы, я хочу вам помочь. Что я могу сделать для вас?

—  Для нас? Ничего, — ответили пленные. — Мы не хотим иметь дела с представителем Франко.

—  Вы начинаете капризничать? Я потратил два дня и две ночи, чтобы добраться сюда, а вы отвергаете мою помощь? Я делаю все, чтобы помочь вам. Испания Франко умеет прощать. Я помогу вам.

—  Франко — наш враг, он убил наших родителей, мы просим вас оставить нас в покое.

Де Фокса пошел к генералу Эдквисту.

—  Они упрямы. Но я выполню свой долг, несмотря ни на что. Я запрошу по телеграфу указаний из Мадрида, и все будет сделано согласно их распоряжениям.

На следующий день де Фокса уехал в Хельсинки. Уже в поезде он сказал мне:

—  Занимайся своими делами, понял? Это из-за тебя я впутался в эту историю. Уразумел?

—  Adios. —  Adios.

Через несколько дней один из пленных заболел. Врач сказал, что у него воспаление легких, и очень серьезное.

Генерал Эдквист сказал мне: —  Нужно сообщить де Фокса.

Я послал де Фокса телеграмму: «Пленный очень серьезно заболел приезжай скорее с медикаментами шоколадом сигаретами».

Через два дня де Фокса приехал поездом. Он был в бешенстве.

—  Чего ты вмешиваешься? — закричал он, едва увидев меня. — Разве я виноват, что бедняга заболел? Что я могу сделать? Я один в Хельсинки, ты знаешь, у меня нет ни атташе, ни сотрудников — никого, я все должен делать сам. А ты заставляешь меня в собачий холод тащиться через всю Финляндию сюда. Чего ты суешься в это дело?

—  Послушай, человек заболел, он умирает, поэтому нужно, чтобы ты был здесь. Все-таки ты представляешь Испанию.

423

—  Хорошо, хорошо, пойдем проведаем его.

Он привез с собой несметное количество лекарств, продуктов, сигарет, теплой одежды. В подобных ситуациях он проявляет королевскую щедрость, мой добрый Августин.

Больной узнал его и даже улыбнулся. Его товарищи тоже были с ним, молчаливые и недружелюбные. Они смотрели на де Фокса полным ненависти и презрения взглядом.

Де Фокса пробыл два дня и уехал в Хельсинки. Перед посадкой в вагон он сказал мне:

—  Зачем ты суешься в дела, которые тебя не касаются? Когда ты наконец оставишь меня в покое? Ты все же не испанец. Оставь меня в покое, понял?

—  Adios, Августин. —  Adios, Малапарте.

Через три дня больной умер. Генерал мне сказал:

—  Я полагаю, его нужно просто похоронить, но я думаю, что будет лучше известить де Фокса. Этот человек — испанец. Что вы думаете на этот счет? —  Да, я думаю, нужно известить де Фокса. Это будет гуманно.

Я отправил де Фокса телеграмму: «Больной умер приезжай скорее на похороны».

Через два дня приехал взбешенный де Фокса.

—  Когда ты прекратишь надоедать мне? Чего ты вмешиваешься? Ты хочешь довести меня до помешательства? Конечно, если ты говоришь мне, что этот тип умер, что его нужно похоронить, долг велит мне присутствовать при этом, и я не могу не приехать. Если бы ты не телеграфировал, мне не пришлось бы тащиться сюда, парня все равно не воскресить.

—  Да, но ведь ты — это Испания, Августин. Нельзя похоронить его как собаку в лесу, вдали от родной земли, от Испании. По крайней мере, когда ты здесь, все иначе, ты понимаешь? Это как если бы вся Испания была здесь. —  Да, конечно, я понимаю, — сказал де Фокса, — поэтому я и приехал. Но все же, чего ты вмешиваешься в эти дела? Ты же не испанец, vàlgame Dios!

—  Нужно похоронить его по-человечески, Августин. Поэтому я и известил тебя.

—  Да, я знаю. Хорошо, хорошо, давай не будем больше об этом. Где покойник?

424

И мы пошли в барак к бедному новопреставленному, возле которого были его товарищи. Испанские пленные мрачно, почти с угрозой смотрели на де Фокса.

—  Мы похороним его, — сказал де Фокса, — по католическому обряду. Испанцы все католики. Я хочу, чтобы его похоронили как доброго католика.

—  Мы не позволим, — сказал один из пленных. — Наш товарищ атеист, как и мы все. Это нужно уважать. Мы не дадим хоронить его по католическому обряду.

—  Я представляю здесь Испанию, покойник — испанец, гражданин Испании, мы похороним его по католическому обряду. Вы понимаете меня? —  Нет, мы совсем вас не понимаем.

—  Я — посол Испании и выполняю свой долг. Если вы не понимаете, это меня не касается.

И де Фокса удалился.

—  Дорогой Августин, — сказал я ему, — генерал Эдквист — джентльмен. В его намерения не входит, чтобы ты нарушил волю покойного. Финны — свободные люди, они этого не поймут. Нужно найти компромисс. —  Да, но я посол правительства Франко и категорически не могу позволить похоронить испанца без католического обряда. И почему вы не могли похоронить его без меня? Ты это знаешь, ты знаешь, что делаешь. Ох, эта твоя мания вмешиваться не в свои дела… —  Хорошо, хорошо, я больше не буду тебя тревожить и не буду вмешиваться.

Мы пошли к генералу Эдквисту.

—  Очевидно, — сказал генерал, — что, если покойный — коммунист

иатеист, как утверждают его товарищи и чему я верю, его нельзя хоронить по католическому обряду. Я понимаю, вы посол Испании, и вы не можете… Я предложил послать за итальянским священником, единственным ка-

толическим священнослужителем в Хельсинки (в Хельсинки имелся еще

икатолический епископ, голландец, но посылать за епископом было бы слишком). Отправили телеграмму католическому священнику. Через два дня священник приехал. Он понял ситуацию и все устроил в лучшем виде. Он был из северной Ломбардии, горец, очень простой, очень маленький

ичистенький священник.

425

Похороны состоялись на следующий день. Гроб несли четыре товарища покойного. Знамя франкистской Испании положили на дно могилы, вырытой в замерзшей земле с помощью динамита. Отделение финских солдат выстроилось на краю могилы на скромном военном кладбище посреди маленькой поляны в лесу. Снег мягко сыпал в слабом отблеске дня. За гробом следовали посол де Фокса, генерал Эдквист, я, военнопленные и несколько финских солдат. Священник в епитрахили и с псалтырем в руках держался шагах в пятидесяти от могилы. Из его уст не доносилось ни звука, он произносил заупокойные молитвы, но в сторону, дабы не нарушать волю покойного. Когда гроб был опущен в землю, отделение финских стрелков, состоящее из протестантов, разрядило винтовки в воздух. Генерал Эдквист, финские солдаты, офицеры и я сделали под козырек. Посол де Фокса отсалютовал по-фашистски, выбросив руку вперед. Товарищи покойного подняли сжатую в кулак руку. На следующий день де Фокса уехал. Перед посадкой в вагон он отвел меня в сторону и сказал: —  Я благодарен тебе за все, что ты сделал. Ты добрый человек. Извини, если я тебя немного отругал, но ты понимаешь… Ты все время вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются!

Прошло несколько дней. Красные военнопленные ждали ответа из Мадрида, ответ задерживался. Генерал Эдквист слегка нервничал.

—  Поймите, — говорил он мне, — не могу же я вечно стеречь этих пленных. Нужно что-то решать. Или их отзовут в Испанию, или их нужно отправить в лагерь. Положение шаткое. Лучше держать их здесь, но не могу же я сторожить их целую вечность.

—  Наберитесь еще немного терпения, ответ, без сомнения, скоро придет. Вскоре пришел ответ: «Военнопленные, объявившие себя испанцами, будут признаны испанскими гражданами, если признают режим Франко и пожелают вернуться в Испанию».

—  Пойдите и объясните им их положение, — сказал мне генерал Эдквист. Я пошел к пленным и все им рассказал.

—  Мы не признаём режима Франко и не хотим возвращаться в Испанию, — ответили пленные.

—  Я уважаю то, что вы не меняете своего решения, — сказал я, — но должен заметить, что ваше положение очень шаткое. Если вы признаете, что сражались против финнов как красные испанцы, вас расстреляют. На вой­ не действуют военные законы. Сделайте так, чтобы я мог вам помочь.

426

Одумайтесь, прошу вас. Ведь, в сущности, вы — испанцы. Все красные испанцы в Испании уже давно признали режим Франко. Красные проиграли, их верность своему делу не мешает им признать, что Франко победил. Делайте и вы, как красные в Испании. Признайте ваше поражение. —  Красных в Испании больше нет. Их всех расстреляли.

—  Кто вам сказал?

—  Прочитали в советских газетах. Мы никогда не признаем режим Франко. Пусть лучше нас расстреляют финны, чем Франко.

—  Знаете, вы мне надоели, мне надоела красная Испания, франкистская Испания, Россия. Но я не могу вас оставить, и я вас не оставлю. Я сделаю все, чтобы вам помочь. Если вы не хотите признавать режим Франко и возвращаться в Испанию, ладно, я сам подпишу заявление за вас. Возьму на себя подлог, но спасу вам жизнь. Вы поняли?

—  А мы будем протестовать, мы заявим, что вы подделали наши подписи. Оставьте нас в покое, пожалуйста. И занимайтесь своими делами. Вы ведь не испанец? Нет. Тогда чего вы вмешиваетесь?

—  Я не испанец, но я человек и гражданин и не оставлю вас. Повторяю, позвольте мне помочь вам. Вы вернетесь в Испанию и будете жить, как и все красные, признавшие свое поражение. Вы молоды, и я не дам вам погибнуть. —  Оставьте нас в покое.

Я расстроился. Генерал Эдквист сказал мне:

—  Надо известить об этом господина посла, послать ему телеграмму, чтобы он сам приехал уладить этот вопрос.

Я послал де Фокса телеграмму: «Пленные отказываются приезжай скорее убедить их».

Через два дня приехал де Фокса. Дул сильный северный ветер, де Фокса заледенел как сосулька. Едва увидев меня, он закричал:

—  Опять ты? Когда я от тебя избавлюсь? Ты хочешь, чтобы я приехал и убедил их против их воли? Ты не знаешь испанцев, они упрямы, как толедские мулы. Зачем ты прислал мне телеграмму? Что я должен, потвоему, делать, раз уж я приехал?

—  Пойти поговорить с ними, — сказал я ему, — может быть… —  Да, да, я знаю, для этого и приехал. Но пойми ты, в конце концов…

Он пошел к пленным, я направился с ним. Пленные были неумолимы. Де Фокса просил, умолял, угрожал — все было бесполезно.

—  Нас расстреляют. Ладно. А потом? — сказали пленные.

427

—  А потом я прикажу похоронить вас по католическому обряду! — крикнул де Фокса, распаляясь до слез.

Поскольку мой дорогой Августин — добрый человек, такое великое ужасающее упрямство выводило его из себя.

—  Вы этого не сделаете, — сказали пленные, — usted es un hombre honesto, вы — порядочный человек.

Они тоже расстроились. Де Фокса уезжал расстроенный. Перед отъездом он попросил генерала Эдквиста подержать пленных еще какое-то время под охраной и ничего не решать без его ведома. Перед посадкой в вагон он сказал мне:

—  Это все ты, Малапарте, это по твоей милости я оказался в таком положении.

Его голос дрожал, а в глазах стояли слезы.

—  Я не могу больше думать о судьбе этих бедных парней. Я обожаю их,

ягоржусь ими, они настоящие испанцы. Да, настоящие испанцы, гордые

ихрабрые. Ты понимаешь… Нужно сделать все возможное для их спасения. Я рассчитываю на тебя.

—  Я сделаю все. Обещаю тебе, они останутся живы. Adios, Августин. —  Прощай, Малапарте.

Я каждый день приходил к пленным, пытался переубедить их, но все было напрасно.

—  Мы вам благодарны, — говорили они, — но мы — коммунисты и никогда не признаем Франко.

Однажды генерал Эдквист вызвал меня к себе.

—  Пойдите посмотрите, что там происходит с этими пленными. Они чуть не убили одного из своих, непонятно почему.

Я пошел к пленным. Один из них сидел окровавленный в углу на земле под охраной финского солдата, вооруженного suomikuonipistoli, знаменитым финским автоматом.

—  За что вы его?

—  Он предатель, — ответили мне, — un traditor, предатель. —  Это правда? — спросил я раненого.

—  Да, я предатель. Я хочу в Испанию, я больше не могу. Я не хочу умирать. Хочу вернуться в Испанию. Я испанец и хочу в Испанию.

—  Он предатель! Un traditor! — сказали его товарищи и посмотрели на него полным ненависти взглядом.

428

Я приказал поместить «предателя» в отдельный барак и телеграфировал де Фокса: «Предатель хочет вернуться в Испанию приезжай скорей». Через два дня приехал де Фокса. Шел снег. Снег слепил глаза, льдинки вылетали из-под копыт лошадей и били в лицо. Увидев меня, де Фокса сказал:

—  Чего ты опять вмешиваешься не в свое дело? Скажи на милость, чего ты лезешь в дела, которые тебя не касаются? Ты прекратишь когда-нибудь впутывать меня в эти дела? Где этот предатель?

—  Под арестом, Августин. —  Ладно, пошли к нему.

Предатель встретил нас молчанием. Это был парень лет двадцати, светлоглазый и очень бледный блондин. Блондин, какими бывают испанцыблондины, и светлоглазый на испанский манер. Он заплакал и сказал:

—  Я предатель. Yo un traditor. Но я больше не могу. Я не хочу умирать. Я хочу в Испанию.

Он плакал и смотрел на нас глазами, полными страха, надежды и мольбы. Де Фокса был тронут:

—  Не плачь, — сказал он, — тебя отправят в Испанию. Там тебя хорошо встретят, простят, ведь не твоя вина, что русские сделали из тебя коммуниста, когда ты был еще мальчиком. Не плачь.

—  Я предатель, — сказал пленный.

—  Мы все — предатели, — неожиданно сказал де Фокса тихим голосом. На следующий день де Фокса дал пленному подписать заявление и в тот же день уехал. Перед отъездом он зашел к генералу Эдквисту:

—  Вы — джентльмен, — сказал он, — дайте мне слово, что эти бедняги не погибнут. Это настоящие парни, они скорее умрут, чем отрекутся от своих убеждений.

—  Да, они настоящие парни, — сказал генерал Эдквист, — я солдат и уважаю мужество и стойкость врага. Даю вам слово. Я уже получил согласие маршала Маннергейма. С ними будут обращаться как с военнопленными. Поезжайте и не тревожьтесь, я отвечаю за их жизнь.

Де Фокса молча пожал руку генералу Эдквисту, от волнения будучи не в состоянии произнести ни слова больше. Подойдя к поезду, он улыбнулся: —  В конце концов, — сказал он, — ты втянул-таки меня в эту историю! Я телеграфирую в Мадрид, а когда придет ответ, посмотрим. Спасибо, Малапарте.

429

—  Adios, Августин. —  Adios.

Через несколько дней пришел ответ из Мадрида. Пленного отправили в Хельсинки, где его встретили испанский офицер и унтер-офицер. «Предателя» отправили самолетом сначала в Берлин, а потом в Испанию. Было ясно, что испанские власти хотели инсценировать прецедент. Пленного окружили вниманием, он уезжал в веселом настроении.

Два месяца спустя я вернулся в Хельсинки. Была весна, деревья на Эспланаде выпустили первые нежно-зеленые листики, птицы щебетали на ветках. Море в конце Эспланады было тоже зеленым, оно тоже казалось покрытым зелеными листьями. Я зашел за де Фокса на его виллу в Бруннспаркене, и мы вместе пошли вдоль моря по направлению к отелю «Кемп». Остров Суоменлинна был белым от птичьих перьев после линьки.

—  А как там пленный предатель? Есть о нем известия?

—  Опять? — вскричал де Фокса. — Да какое тебе до него дело? —  Я сделал кое-что для этого человека, я спас ему жизнь.

—  Я лишился моего поста из-за этого типа! Все по твоей вине.

И он рассказал мне, что «предатель» благополучно прибыл в Мадрид. Он посещает кафе, театры, бои быков, стадионы, кинотеатры. При виде его люди говорят:

—  Видишь того парня? Он был коммунистом, его взяли в плен на русском фронте, он воевал на стороне русских. Он захотел вернуться и признал режим Франко. Молодец парень, хороший испанец.

А «предатель» говорит:

—  И это кафе? Видели бы вы кафе в Москве. И смеется. Потом говорит:

—  И это театр? Кино? Видели бы вы театры и кино в Москве.

Исмеется. Ему показали стадион. Он громко говорит: —  И это стадион? Видели бы вы стадион в Киеве.

Исмеется. Люди окружили его, а он громко говорит: —  И это стадион? Киевский стадион, вот это стадион!

Исмеется.

—  Ты понимаешь, — сказал де Фокса, — нет, ты понимаешь? И все по твоей вине. Все это по твоей вине. В министерстве в Мадриде все ополчились против меня. И все по твоей вине. Это научит тебя не вмешиваться не в свои дела.

430

—  Но все-таки что они сделали с тем парнем?..

—  А что ты хочешь, чтобы с ним сделали? Ничего с ним не сделали, — сказал он странным голосом, — да и какое тебе до этого дело?

Он улыбнулся:

—  Его похоронили по католическому обряду.

II

Un jeune juif de l’Afrique du Nord, M.F.J. Temple, m’écrit de Montpellier une lettre charmante, pour me dire qu’il a combattu in Italie avec les troupes françaises du Général Juin, qu’il est écrivian, qu’il a lu Kaputt et qu’il s’indigne des stupides (moi je les trouve charmantes) légendes que l’on fait courir sur moi. Il m’envoie en même temps un recueil de vers, publié chez Charlot, et la coupure d’un article qu’il y a bien des mois il a fait paraître dans un journal de Tanger. Il y a dans l’article quelques lignes qui m’ont fait rire. «Que M. ait connu des Ambassadeurs, qu’il ait fréquenté des Rois, qu’y a-t-il de plus naturel si l’on sait que l’auteur de Kaputt fut diplomate?» M. Temple ne saura jamais combien je lui sais gré de sa jolie défense.

Un jour, en 1923, je fus invité par M. Doumergue, Président de la Republique, à l’Elysée. Il voulait me connaître, car, pendant son séjour à Bordighera, en Italie, quelqu’un lui avait parlé de moi, lui avait lu quelques pages de moi. M. Doumergue me reçut fort aimablement, dans un salon tout rouge. Il me dit à un certain moment: «Je ne puis vous offrir qu’un vermouth. Je ne suis pas un Roi, l’étiquette républicaine m’oblige à la muflerie. Un jour vous raconterez qu’un Président de la République Française vous a dit: «Il n’y a rien à écrire, pour un écrivain sur le Président. Nous sommes des personnages bien pâles. Le peuple français n’aime pas qu’on se distingue. Il hait tout ce qui ne lui ressemble pas». Je lui répondis: «Monsieur le Président, le peuple français ne vous ressemble guère. Hélas, oui, les Rois sont les Rois de tout un peuple, un Présidnet de la République ne représente que les petites gens. Et les petits évènements. L’histoire vous échappe etc.» Un jour etc.»

(Chamonix, 23 marzo 1948)

Некто М. Ф. Й. Темпль, молодой еврей из Северной Африки, прислал мне из Монпелье милое письмо, чтобы сообщить, что он воевал в Италии во французских частях генерала Жюэна, что он писатель, прочел «Капут» и возмущен глупыми (я нахожу их очаровательными) легендами,