Курцио Малапарте - Капут

381

сываясь шутками и смеясь. Все поворачивали головы в сторону Галеаццо: тот прохаживался невдалеке с Бласко д’Айетой, проводя смотр этого соблазнительного парада молодых, коварных дам. Это был bouquet самых красивых лиц и самых славных имен Рима; среди смеющихся громче других женщин с более свежими телами, более дерзкими глазами и более алыми губами, с более развязными и смелыми манерами было несколько самых молодых и красивых женщин Флоренции, Венеции и Ломбардии. Одна была в красном, другая в голубом, третья в сером, четвертая — в платье телесного цвета. Одна носила короткие вьющиеся волосы, заслуженно гордясь высоким божественным лбом и чистых линий устами, у другой волосы были собраны на затылке, третья приподнимала их на висках, — все вместе они открывали солнцу и свежему воздуху свои смеющиеся лица: Марита с видом Алкивиада, Паола с видом Форнарины, Лавиния с видом Аморрориски, Бьянка с видом Дианы, Патриция с видом Сельваджи, Мануэла — Фьяметты, Джорджина — Беатриче, Энрика — с видом Лауры. Нечто уступчивое и вместе с тем невинное было в тех лбах, в тех глазах и губах. Триумф разврата сверкал в их ясных, розовых лицах, в их влажных, полных чувственной стыдливости взорах из-под сени ресниц. Долгие порывы ветра освежали теплый воздух, гордое солнце золотило стволы пиний, руины могил на Аппиевой дороге, кирпич, камни и осколки древнего мрамора, рассеянные среди кустов ежевики по краю поля. Сидящие возле бассейна молодые англоманы из палаццо Киджи разговаривали между собой, пожалуй, излишне громко по-английски, некоторые слова долетали до нас, облагороженные ароматом табака «Кэпстен» и «Крэйвен микстур». По вызолоченному усталым пламенем осени фарватеру прогуливались взад-вперед старые римские матроны — в девичестве Смит, Браун, Самуэль, напыщенные douairières, дамы в тюрбанах, опирающиеся на трость с серебряным набалдашником, vieilles beautés, перезрелые красотки, поколения д’Аннунцио с чинной поступью, с подведенными черным глазами и длинными хрупкими белыми руками. Девочка с растрепанными волосами бежала с криком за молодым блондином в брюках-гольф. Живая, хотя немного усталая, слегка поблекшая сцена, потрепанная на краях, как старая цветная гравюра.

Вдруг Галеаццо заметил меня, оставил Бласко д’Айету, подошел и положил мне руку на плечо. Мы не разговаривали уже больше года, и я не знал, что сказать ему.

382

—  Давно вернулся? — спросил он меня с легким упреком в голосе. — Почему не заходишь ко мне?

Он говорил доверительно и с некоторой необычной для него отрешенностью. Я ответил, что был в Финляндии, серьезно болел и сейчас еще очень слаб.

—  Я очень устал, — добавил я.

—  Устал? Хочешь сказать, что тебе все опротивело? — спросил он. —  Да, мне все опротивело.

Он посмотрел на меня, потом сказал: —  Увидишь, скоро дела пойдут лучше.

—  Лучше? Италия — мертвая страна, — сказал я. — Что ты хочешь от мертвеца? Остается только предать его земле.

—  Никогда не знаешь, как все обернется, — сказал он, — никогда нельзя загадывать.

—  Может, ты и прав, нельзя загадывать.

Я знал его с детства, он всегда защищал меня ото всех, хоть я об этом не просил. Он защищал меня в 1933-м, когда меня приговорили к пяти годам, защищал, когда меня арестовали в 1938, в 1939, в 1941-м, он защищал меня от Муссолини, от Стараче, от Мути, от Боккини, от Сенизе, от Фариначчи; я был глубоко и сердечно благодарен ему, несмотря ни на какие политические соображения, мне было жаль его; хотел бы и я однажды быть в состоянии помочь ему. Кто знает, может, я смогу помочь ему когда-нибудь. Но теперь ничего нельзя было поделать. Не оставалось ничего иного, кроме как похоронить его. По крайней мере, я был уверен, что его хотя бы похоронят. Имея стольких друзей, можно было надеяться, что его все-таки похоронят. —  Будь осторожен со стариком, — сказал я ему.

—  Я знаю, он ненавидит меня. Он ненавидит всех. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли он с ума. Ты думаешь, еще можно что-то сделать?

—  Пожалуй, уже ничего не поделаешь. Слишком поздно. Ты должен был что-то предпринять в сороковом, чтобы не дать ему втянуть Италию в эту постыдную войну.

—  В сороковом? — переспросил он и рассмеялся так, что мне это не понравилось. Потом добавил: — Война могла сложиться иначе.

Я молчал. В моем молчании были печаль и настороженность, он уловил это и сказал:

—  Я не виноват. Это он захотел вой­ны. Что я мог сделать?

383

—  Уйти.

—  Уйти? А потом? —  Потом? Ничего.

—  Это не помогло бы, — сказал он.

—  Это не помогло бы, но ты должен был уйти.

—  Уйти, уйти. Всякий раз, когда мы говорим об этом, ты повторяешь одно и то же. Уйти! А потом?

Галеаццо отпрянул от меня и скорым шагом направился к зданию клуба, остановился на пороге и вошел.

Я остался, прошелся по полю и тоже вошел в клуб. Галеаццо сидел в баре между Сиприен и Бригиттой, рядом расположились Анна Мария, Паола, Мария, Жоржетт, Филиппо Анфузо, Марчелло дель Драго, Бонарелли, Бласко д’Айета и молоденькая, незнакомая мне девушка. Галеаццо рассказывал о своем объявлении вой­ны послам Франции и Англии.

Когда посол Франции Франсуа-Понсе вошел в его кабинет в палаццо Киджи, граф Чиано сердечно принял его и сразу сказал:

—  Vous comprenez certainement, Monsieur l’Ambassadeur, pour quelle raison j’ai demandé à vous parler?1

—  Je ne suis pas très intelligent, d’habitude, — ответил Франсуа-Понсе, — mais cette fois-ci comprends2.

Тогда граф Чиано, стоя за столом, прочел ему официальную ноту об объявлении вой­ны: «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie»3 и так далее.

Франсуа-Понсе смешался и сказал: —  Alors, c’est la guerre4.

—  Oui.

Граф Чиано был в форме подполковника авиации. Посол Франции сказал: —  Et vous, qu’est-ce que vous allez faire? Vous allez jeter des bombes sur Paris?5

—  Je pense que oui. Je suis officier, et je ferai mon devoir6.

1Вы, конечно, понимаете, господин посол, причину, по которой я вызвал вас на переговоры? (фр.)

2Хотя обычно я не очень догадлив, но на этот раз я понимаю (фр.).

3От имени Его Величества Короля Италии, Императора Эфиопии… (фр.)

4Итак, это война (фр.).

5А вы, что вы собираетесь делать? Будете сбрасывать бомбы на Париж? (фр.)

6Думаю, что да. Я офицер и буду выполнять мой долг (фр.).

384

—  Ah! Tâchez au moins de ne pas vous faire tuer. Ça ne vaut pas la peine1. Сказав это, посол Франции растрогался и произнес еще несколько слов, которые Галеаццо не счел возможным повторить. Пожав друг другу руки, граф Чиано и Франсуа-Понсе расстались.

—  Так что же мог сказать посол Франции? — спросила Анна Мария. — Любопытно узнать.

—  Очень интересную вещь, — ответил Галеаццо. — Но я не могу повторить ее.

—  Бьюсь об заклад, он сказал тебе какую-то дерзость, — предположила Марита, — поэтому ты и не хочешь нам рассказать.

Все рассмеялись, Галеаццо громче всех.

—  Он был вправе сказать какую-нибудь дерзость, — ответил Галеаццо, — но на самом деле не сказал ничего обидного. Он был очень взволнован. Дальше Галеаццо рассказал, как принял ноту об объявлении вой­ны посол Великобритании. Сэр Перси Лорейн вошел и сразу спросил, зачем его вызвали. Граф Чиано прочел ему официальную ноту об объявлении войны:­ «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie» и так далее. Сэр Перси Лорейн внимательно выслушал, стараясь не пропустить ни слова, затем холодно спросил:

—  Это точный текст объявления вой­ны? Гарф Чиано не мог сдержать удивления: —  Да, это точный текст.

—  Ah! — воскликнул сэр Перси Лорейн. — May I have a pencil?2

—  Yes, certainly, — граф Чиано протянул ему карандаш и лист бумаги с грифом Министерства иностранных дел.

Посол Великобритании аккуратно перегнул лист, отрезал ножом для бумаги гриф, проверил заточку карандаша и сказал графу Чиано:

—  Не изволите ли продиктовать мне то, что вы прочли?

—  С удовольствием, — ответил граф Чиано, удивившись. Он медленно, слово в слово еще раз прочел ноту об объявлении войны­. Когда он закончил диктовать, бесстрастно склонившийся над листом бумаги сэр Перси Лорейн встал, пожал графу Чиано руку и направился к двери. На пороге он задержался на секунду и, не оборачиваясь, вышел.

1Ах, тогда постарайтесь поменьше убивать, не стоит этого делать (фр.).

2Можно карандаш? (англ.)

385

—  Vous avez oublié quelque chose, dans votre récit3, — с легким шведским акцентом сказала Анна Мария фон Бисмарк.

Галеаццо удивленно и несколько обеспокоено посмотрел на Анну Марию: —  Je n’ai rien oublié4.

—  А вот и да, ты кое-что забыл, — сказал Филиппо Анфузо.

—  Ты забыл поведать нам, — сказал я, — что сэр Перси Лорейн обернулся на пороге и сказал: «Вы думаете, война будет легкой и очень короткой. Vous vous trompez5. Война будет очень долгой и очень нелегкой. Au revoir6. —  Ah! Vous aussi vous le saviez?7 — сказала Анна Мария.

—  Откуда ты узнал? — спросил меня Галеаццо с видимым недовольством. —  Мне рассказал граф де Фокса, посол Испании в Финляндии. Об этом знают все. Это секрет Полишинеля.

—  Je l’ai entendu reconter pour la première fois à Stockholm, — сказала Анна Мария. — Tout le mond le savait, à Stockholm8.

Галеаццо только улыбался, не знаю, от раздражения или оттого, что попался. Все смотрели на него и тоже улыбались, а Марита крикнула:

—  Take it easy9, Галеаццо.

Женщины вежливо подсмеивались над ним, Галеаццо тоже пытался улыбаться, но фальшь звучала в его смехе, что-то в нем надломилось.

—  Прав был Франсуа-Понсе, — сказала Патриция, — ça ne vaut pas la peine10.

—  Oh non, vraiment, ça ne vaut pas la peine de mourir11, — сказала Жоржетт. —  Умирать не хочет никто, — сказала Патриция.

Галеаццо помрачнел и расстроился. Все принялись обсуждать сотрудников графа Чиано. Молодые дамы принялись перемывать косточки послу В., едва вернувшемуся из Южной Америки и сразу разбившему свой бивуак в гольф-клубе, чтобы быть постоянно на виду у Галеаццо в надежде не остаться обойденным и забытым.

3Вы кое-что упустили в вашем рассказе (фр.).

4Я ничего не упустил (фр.).

5Вы ошибаетесь (фр.).

6До свидания (фр.).

7А, так вы уже знаете? (фр.)

8В первый раз я услыхала эту историю в Стокгольме. Там об этом знают все (фр.).

9Не бери в голову (англ.).

10Оно того не стоит (фр.).

11О да, это не стоит того, чтобы умирать (фр.).

387

—  Ты всегда готов утащить у меня из-под носа мое место, — намекая на то, что Бласко однажды уже заменил его на посту главы кабинета графа Чиано.

Все женщины принялись возмущаться, почему Альберто еще не был произведен в советники, а Буби не удалось войти в кабинет министров, и почему Гиджи переведен в Афины, когда так успешно работал в Бухаресте, и почему Галеаццо не решается назначить Чезарино послом в Копенгаген вместо Сапуппо, «который уже так давно работает, что неизвестно, чем он занимается в Дании».

—  Хочу вам рассказать, — сказал Галеаццо, — как посол Сапуппо воспринял новость о вторжении немцев в Данию. Сапуппо клялся и божился, что немцы не окажутся настолько глупыми, чтобы занять Данию. Вирджилио Лилли клялся и божился в обратном. Посол Сапуппо говорил: «Но дорогой Лилли, скажите, что делать немцам в Дании?» Лилли отвечал: «Зачем вам знать, что делать немцам в Дании? Вам важно знать, придут они в Данию или не придут». «Не придут», — говорил Сапуппо. «Придут», — говорил Лилли. «Но, дорогой Лилли, — говорил Сапуппо, — вы хотите знать больше, чем я?» Вирджилио Лилли жил в отеле «Британия». Каждое утро ровно в восемь старый седой камердинер с розовым, обрамленным длинными бакенбардами лицом, одетый в синюю с золотыми пуговицами ливрею, пунктуально входил в его спальню, держа поднос с чаем, ставил его на столик возле кровати и с поклоном говорил: «Voilà votre thé, comme d’habitude»2. Эта сцена повторялась двадцать дней каждое утро точно в восемь и заканчивалась одной и той же фразой: «Voilà votre thé, comme d’habitude». Однажды утром старый камердинер вошел, как обычно, ровно в восемь и с обычной интонацией в голосе с поклоном сказал: «Voilà votre thé, comme d’habitude les Allemands sont arivés»3. Вирджилио вскочил с постели и позвонил послу Сапуппо сообщить, что немцы ночью вошли в Копенгаген.

История очень развеселила всех, а смеявшийся вместе со всеми Галеаццо, казалось, пришел в себя после недавнего конфуза. От Сапуппо разговор перешел к войне, и Марита сказала:

— Какая скука!

Остальные запротестовали, потому что американских фильмов больше не показывали, во всем Риме не было ни капли виски, ни пачки амери-

2Вот ваш чай, как обычно (фр.).

3Вот ваш чай, как обычно, пришли немцы (фр.).

389

со мной, повел меня, почти подталкивая. Мы вышли в сад и стали молча прогуливаться взад-вперед, вдруг Галеаццо, как бы продолжая вслух свою мысль, сказал:

—  Ты помнишь, что сказал мне однажды об Эдде? Тогда я разозлился на тебя и не дал тебе закончить. Ты был прав. Мой настоящий враг — Эдда. Она не отдает себе в этом отчета, это не ее вина, не знаю, я ее ни о чем не спрашиваю, но чувствую: Эдда — опасна для меня, я должен остерегаться ее как врага. Если однажды Эдда отдалится от меня, если что-то другое войдет в ее жизнь, что-то серьезное, я пропаду. Ты знаешь, отец ее обожает, он никогда не сделает мне ничего, если это будет больно ей, но он только и ждет удобного случая. Все зависит от Эдды. Я несколько раз пытался дать ей понять, насколько опасны для меня некоторые ее выходки. Может, в том, что она делает, и нет ничего плохого, я не знаю

ине хочу знать. Но с Эддой невозможно разговаривать, она упрямая

истранная женщина. Никогда не знаешь, чего можно ждать от нее. Иногда она пугает меня.

Он говорил отрывисто своим хриплым, бесцветным голосом, отмахиваясь от мух однообразными движениями белой полной руки. Назойливые злые мухи гудели вокруг нас, иногда с далеких площадок до нас долетали мягкие слабые звуки ударов клюшек по мячу.

—  Не знаю, кто распускает эти нелепые слухи об Эдде, о ее намерении расторгнуть наш брак, чтобы выйти замуж не знаю за кого. Ах, эти мухи! — воскликнул он с нетерпеливым жестом, потом добавил: — Все это болтовня. Эдда никогда не сделает ничего подобного. Но ее отец стал настораживать уши. Увидишь, мне недолго осталось быть министром. Знаешь, что я думаю? Я всегда останусь Галеаццо Чиано, даже если не буду больше министром. В моральном и политическом отношении я даже выиграю, если Муссолини вышвырнет меня вон. Ты знаешь, каковы итальянцы: они забудут мои ошибки и неправоту, чтобы не видеть во мне ничего, кроме жертвы.

—  Жертвы? — сказал я.

—  Ты думаешь, итальянский народ не знает, кто за все в ответе, кто единственный ответственен за все? Думаешь, люди не отличают меня от Муссолини? Не знают, что я был против вой­ны, что я все сделал… —  Итальянский народ, — сказал я, — ничего не знает, ничего знать

не хочет и ни во что не верит. Ты и остальные должны были сделать