Курцио Малапарте - Капут

341

копейщик на свое копье. Время от времени он бросал пару слов стоящему рядом капитану Alpenjäger, маленькому, коренастому, седовласому тирольскому горцу, розовощекому и смешливому. На почтительной дистанции за генералом стоял по стойке смирно Георг Бендаш, тоже экипированный, вооруженный и весь закутанный в сетку. Он кивнул мне, и по движениям губ я понял, что он произнес несколько отборных берлинских ругательств. —  На этот раз, — сказал генерал фон Хойнерт, обращаясь ко мне, — победа у меня в кармане.

—  Ну, раньше вам не очень-то везло, — сказал я.

—  Я тоже так думаю, мне не очень везло, — сказал генерал фон Хойнерт, — но капитан Шпрингеншмит так не думает. Вина, должно быть, моя: лососи капризны и упрямы, а я пренебрегал их настроением. Серьезнейший просчет. К счастью, капитан Шпрингеншмит просветил меня насчет настроения форелей и, пожалуй… —  Форелей? — спросил я.

—  Да, форелей. А что? — сказал генерал фон Хойнерт. — Капитан Шпрингеншмит, известный на весь Тироль специалист по ловле форели, утверждает, что лапландскому лососю свойственна такая же смена настроения, как и тирольской форели. Разве не так, капитан?

—  Jawohl! — сказал капитан Шпрингеншмит и поклонился. И повернувшись ко мне, добавил по-итальянски с мягким тирольским акцентом: — Форели никогда нельзя показывать, что вы спешите. Нужно обладать терпением. Поистине монашеским терпением. Если форель поймет, что

урыболова уйма времени и терпения, она становится нервной, злится

иделает глупости. Форель…

—  Да, форель, а лосось?

—  Лосось, как форель, — сказал капитан с улыбкой. — Форель нельзя назвать терпеливой: ей быстро надоедает ждать, и она летит навстречу опасности. Если взяла наживку, ей конец. Потихоньку, осторожно и мягко рыболов ведет ее к себе. Как в детской игре. Форель… —  Да, форель, но лосось? — спросил я.

—  Лосось, — сказал капитан Шпрингеншмит, — не что иное, как крупная форель. Перед самой войной в Ландеке в тирольских горах… —  Похоже, — сказал генерал, — мой лосось самый крупный из всех, каких

видели эти воды. Огромнейшая бестия и отчаянно храбрая. Вообразите, позавчера он чуть не ткнул меня рылом в колени.

343

генерала до реки и потом охранять его по обоим берегам от возможного налета русских или норвежских партизан.

—  Пошли, — сказал генерал и тронулся в путь.

Мы молча последовали за ним, со всех сторон сопровождаемые солдатами. Невидимый дождь шелестел в листве. Птица крикнула из чащи, среди сосен со звуком кастаньет пробежало стадо оленей. В холодном свете ночного солнца серебрился лес. Мы шагали вдоль берега по колено

вмокрой от дождя траве. Георг Бендаш искоса с видом побитой собаки поглядывал на меня. Время от времени генерал фон Хойнерт оглядывался назад и молча вперял свой взгляд в Бендаша и Шпрингеншмита. «Jawohl!» — говорили в один голос офицеры и вздергивали к краю стальной каски правую руку. Наконец после почти часового перехода мы пришли к стремнине.

В том месте Юутуанйоки расширялась на просторном ложе из огромных гранитных валунов, обтекаемых пенным течением, сильным, но неглубоким. Пекка и остальные лапландцы, несшие снасти и мешки со снаряжением, устроились в укрытии под скалой, часть солдат эскорта рассеялась вдоль реки, часть проверила брод, перешла на противоположный берег и расположилась спиной к реке. Генерал фон Хойнерт внимательно осмотрел свою снасть, проверил механизм катушки, повернулся к Бендашу и Шпрингеншмиту, сказал «пошли» и вошел в воду в сопровождении обоих офицеров. Я остался на берегу и сел под деревом рядом с Куртом Францем и Виктором Маурером.

Река пела высоким, полным голосом, иногда срываясь на крик или опускаясь на низкие, глубокие басовые тона. Стоя посреди течения по живот

вводе, генерал держал удочку, как ружье, и, оглядываясь по сторонам, своим видом почти убеждал, что стоит посреди реки совсем не с той целью, о которой мог подумать лосось. Бендаш и Шпрингеншмит держались рядом, чуть сзади, по-военному исполненные почтения к начальству. Пекка и остальные лапландцы сели в кружок, закурили трубки и молча смотрели на генерала. Птицы галдели среди сосен.

Прошло около двух часов, когда лосось неожиданно напал на генерала фон Хойнерта. От рывка длинное удилище согнулось, задрожало, все натянулось, генерал затоптался, с дрожью в коленях сделал один, два шага вперед, однако с честью выдержал неожиданную атаку. Битва началась. Рассеянные по берегу лапландцы, солдаты эскорта, Курт Франц, Вик-

344

тор Маурер и я затаили дыхание. Генерал вдруг опять двинулся вперед и длинными, тяжелыми шагами пошел вдоль течения, с силой погружая сапоги в воду; упираясь правой ногой то в один, то в другой валун, он отступал с поля боя с заученной медлительностью. (То была не новая даже для немецкого генерала тактика, поскольку ловля лосося требует, чтобы территория сдавалась в наступлении.) Генерал изредка останавливался, укреплял с трудом отвоеванные, а на самом деле потерянные позиции (исходя из логики лососевой рыбалки), упрямо сопротивлялся постоянным бешеным рывкам соперника, пока понемногу и неторопливо, осторожно маневрируя стальной ручкой намотки, не начал сматывать лесу на катушку, подтягивая к себе доблестного лосося. Лосось, в свою очередь, уступал очень неохотно и с заученной медлительностью, он то показывал из воды свою сверкающую розоватым серебром спину, ударами хвоста поднимая в воздух столбы пенной воды, то высовывал наружу свою длинную морду с распахнутым ртом и выпученными непо­ движными глазами. Как только лосось находил опору в виде двух валунов, где он ложился поперек, или особо сильный поток течения, на который можно было опереться хвостом, он делал неожиданный, очень сильный рывок и тащил соперника к себе, тянул его вниз по течению на стальном тросе. Всем наступательным предприятиям лосося генерал фон Хойнерт противопоставлял свое жесткое немецкое упрямство, свою прусскую спесь, свое самолюбие и чувство, что на карту поставлен не только его личный престиж, но и честь мундира. Он напряженно испускал хриплые короткие «Achtung!», оборачивался к Бендашу и Шпрингеншмиту, сипло выкрикивал им слова, которые заглушал высокий громкий шум потока. Но какую помощь мог оказать бедный Георг Бендаш своему генералу в такой момент в борьбе с таким лососем? Как мог помочь ему бедный Шпрингеншмит в борьбе с такой форелью? С каждым шагом генерала вперед Георг Бендаш и капитан Шпрингеншмит не могли сделать ничего, кроме как тоже продвинуться на шаг вперед; так, шаг за шагом, уступая сильнейшим рывкам смелого лосося, генерал и двое его офицеров спустились вниз по течению на целую милю.

Борьба продолжалась с переменным успехом уже три часа, когда я заметил ироничную улыбку, зарождавшуюся на желтом, морщинистом лице Пекки и на лицах остальных лапландцев, сидевших с глиняными трубками в зубах. Я посмотрел на генерала. Он стоял посреди стремнины

346

Часть шестая. Мухи

XVIII

Гольф с гандикапом

—  Oh no, thank God!1 — воскликнул сэр Эрик Драммонд, первый лорд Перт, посол Его Британского Величества в Италии. Это было осенним днем 1935 года.

Солнце пронзало розовое с зелеными краями облако, его золотой луч ударял в стол и заставлял звенеть фарфор и хрусталь. Бесконечные пространства римского пригорода раскинули перед нашими глазами глубокую даль из пожелтевших трав, обожженной земли и зеленых деревьев, где под октябрьским солнцем одиноко сверкали мраморные гробницы

ирозоватые арки акведуков. Могила Цецилии Метеллы горела в осеннем пламени, а пинии и кипарисы на Аппиевой дороге покачивались на ветру, пахнущем тимьяном и лавром.

Завтрак уже заканчивался, солнце купалось в бокалах, тонкий запах порт­ вейна расходился в сладком и теплом воздухе цвета меда. С полдюжины римских княгинь американских и английских кровей сидели за столом

иулыбались Бобби, дочери лорда Перта, вышедшей недавно замуж за графа Сэнди Мэнесси. Бобби рассказывала, как Беппе, одноглазый смотритель пляжа в Форте-деи-Марми, одним прекрасным днем, когда Home Fleet, флот метрополии, в самый деликатный момент дипломатического напряжения между Англией и Италией по эфиопским вопросам вошел в полной боевой готовности в Средиземное море, так вот, Беппе сказал ей тогда: «Англия, как и Муссолини, всегда права, особенно, когда не права».

—  Do you really think England is always right?2 — спросила лорда Перта княгиня Дора Русполи.

—  Oh no, thank God! — воскликнул лорд Перт и покраснел.

—  Любопытно узнать, — сказала княгиня Джейн ди Сан Фаустино, — правда ли то, что рассказывают о вашем caddy3 и о Home Fleet? Несколько дней спустя после захода Home Fleet в Средиземное море лорду Перту случилось играть в гольф. Мячик отскочил и упал в грязную лужу.

1О нет, слава Богу! (англ.)

2Вы действительно думаете, что Англия всегда права? (англ.)

3Кэдди — мальчик, подающий клюшки и мячи для гольфа (англ.).

347

«Ты не горишь желанием пойти достать мячик?» — сказал лорд Перт своему caddy. «А почему бы вам не послать туда ваш Home Fleet?» — ответил маленький римский caddy. Возможно, все было не так, но эта история привела в восторг весь Рим.

—  Что за прелестная история! — воскликнул лорд Перт.

Солнечные лучи били прямо в лицо лорда и, коварно высвечивая неж- но-розовые лоб и губы и прозрачно-голубые глаза, подчеркивали все то детское и женственное, что есть в любом англичанине благородных кровей, а это и чудесная робость, и краска невинности, и детская стыдливость — все эти качества по прошествии лет и с приобретением опыта и веса не то чтобы увядают или потухают, наоборот, они оживают и чудесным образом расцветают в зрелом возрасте, расцветают в том качестве англичан, которое приходит вместе с седыми волосами, а качество это — способность покраснеть в любой момент и совершенно без причины. Был теплый золотой день, беспокойный осенний день, могилы на Аппиевой дороге, разлапистые латинские пинии, желто-зеленые пригороды Рима, его грустный и торжественный вид — все это обрамляло розовое лицо лорда Перта, тонко и живо гармонировало со светлым его лбом, с голубыми глазами, с белыми волосами и робкой, несколько печальной улыбкой.

—  Britannia may rule the waves, but she cannot waive the rules4, — сказал я, улыбаясь.

Все вокруг рассмеялись, а Дора Русполи с хриплым, летящим акцентом сказала, обратив к лорду Перту свое бледное лицо:

—  C’est une grande force, pour une nation, de ne pas pouvoir bouscules les lois de la tradition, isn’t it?5

—  To rule the waves, to waive the rules… — сказала Джейн ди Сан Фаустино, — ненавижу игру слов.

—  Это шутка, которой очень гордится Хаммен Вейфер, — сказал я.

—  Хаммен Вейфер — это gossip writer6, n’est-ce pas? — спросила меня Дора Русполи.

—  Что-то в этом роде, — ответил я.

4Британия может править морями, но она не может пренебрегать правилами (англ.).

5Невозможность нарушать законы и традиции — это ведь большая сила нации, не так ли? (фр.)

6Репортер светской хроники (англ.).

348

—  Вы прочли книгу Сесила Битона «Нью-Йорк»? — спросил меня Уильям Филлипс, посол Соединенных Штатов, он сидел рядом с Корой Антинори.

— Сесил — очень симпатичный мальчик, — сказала дочь Уильяма Филлипса Беатрис, или просто Бэ, как звали ее друзья.

—  Это хорошая книга, — сказала Кора Антинори.

—  Жаль, — сказала Джейн ди Сан Фаустино, — что в Италии нет таких писателей, как Сесил Битон. Итальянские писатели провинциальны и скучны. У них нет sense of humour.

—  В этом не только их вина, — сказал я, — ведь сама Италия — это провинция, а Рим — столица провинции. Вы можете представить себе книгу о Риме, написанную Сесилом Битоном?

—  А почему нет? — сказала Дороти ди Фрассо. — По части толков и сплетен Риму не в чем завидовать Нью-Йорку. Чего не хватает Риму, так это не сплетен, а писателя-сплетника, такого, как Сесил Битон. Вспомните сплетни про Папу и Ватикан. Что касается меня, то я никогда не вызывала столько пересудов в Нью-Йорке, сколько вызываю в Риме. And what about you, my dear!1

—  Personne n’a jamais fait de potins sur moi2, — сказала Дора Русполи, бросив на Дороти полный оскорбленного достоинства взгляд.

—  On nous traite tout simplement comme des poules et cela, au moins, nous rajeunit3, — сказала Джейн ди Сан Фаустино.

Все рассмеялись, а Кора Антинори сказала, что факт проживания в провинции, наверное, не единственная причина, по которой итальянские писатели скучны.

—  И в провинции, — заключила она, — могут жить интересные писатели. —  Тот же Нью-Йорк, по сути, — сказала Дора, — провинциальный город. —  Что за ересь! — воскликнула Джейн, бросив на Дору презрительный взгляд.

—  Отчасти это зависит также и от природы языка, — заметил лорд Перт. —  Язык имеет огромное значение, — сказал я, — и не только для писателей, но и для народов и государств. В определенном смысле война — это ошибка синтаксиса.

1А что уж говорить о вас, моя дорогая! (англ.)

2Обо мне никто никогда не сплетничал (фр.).

3С нами обращаются просто как с «цыпочками», но, по крайней мере, мы от этого молодеем (фр.).

349

—  Или, еще проще, ошибка произношения, — сказал Уильям Филлипс. —  Прошло то время, когда слово «Италия» и слово «Англия» писались по-разному, а произносились одинаково.

—  Может быть, — сказал лорд Перт, — речь идет просто о произношении? Это именно тот вопрос, которым я задаюсь всякий раз, когда заканчиваю беседу с Муссолини.

Я представляю себе лорда Перта беседующим с Муссолини в огромном зале палаццо Венеция. «Пусть войдет посол Англии», — говорит Муссолини своему дворецкому Наварре. По сдержанному сигналу Наварры дверь покорно отворяется, лорд Перт переступает порог, медленно идет по полированному узорчатому мрамору прямо к большому ореховому столу, расположенному перед камином XVI века. Муссолини ждет его, опершись то ли о стол, то ли о камин, он улыбается и идет навстречу, вот два человека останавливаются друг против друга: Муссолини — весь собранный и напряженный от постоянного усилия соблюдать приличия, изображая готовность к услугам, он покачивает белой, огромной, словно надутый шар, головой, круглой, лысой и жирной головой, отягощенной свисающей на затылке сразу за ухом кистой, и лорд Перт — прямой, улыбающийся, осторожный и осмотрительный, его лоб светится легким детским румянцем. Муссолини верит в себя, если еще во что-то верит, но не верит в несовместимость логики и везения, воли и судьбы. У него теплый, серьезный и даже нежный голос, в котором иногда звучат странные, глубоко женские интонации, нечто болезненно женское. Лорд Перт не верит в себя. Oh, no, thank God! Он верит в силу, престиж, незыблемость флота и Банка Англии, в sense of humour своего флота и в fair play Банка Англии. Он верит в тесную связь между игровыми полями Итона и полями сражений Ватерлоо. Муссолини стоит прямо перед ним, он одинок и знает, что не представляет никого, кроме себя самого. Лорд Перт — не кто иной, как представитель Его Британского Величества.

Муссолини говорит: «How do you do?»4 — как если бы говорил: «I want to know how you are»5. Лорд Перт говорит: «How do you do?» — как если бы говорил: «I don’t want to know how you are»6. У Муссолини акцент крестьянина из Романьи, он произносит слово «проблема», слово «Средиземно-

4Как поживаете? (англ.)

5Я хочу знать, как вы поживаете (англ.).

6Меня не интересует, как вы поживаете (англ.).

350

морье», слово «Суэц», слово «Эфиопия», как если бы произносил слова «скопоне» (карточная игра), «ламбруско» (сорт дешевого красного вина), «комицио» (собрание), «Форли». У лорда Перта акцент undergraduate, выпускника, Оксфорда, у которого есть далекие корни в Шотландии, акцент колледжа Святой Магдалины, отеля «Митра», острова Месопотамия и графства Пертшир. Он произносит слово «проблема», слово «Средиземноморье», слово «Суэц» и слово «Эфиопия», как произносил бы слова «крикет», «серпантин», «виски», «Эдинбург». У него улыбающееся, но непроницаемое лицо, он только слегка шевелит губами, едва касаясь произносимых слов, его взгляд таинствен и глубок, будто он видит и с закрытыми глазами. Лицо Муссолини бледное и пухлое, одеревенелое в любезной гримасе вынужденной непринужденности и деланного расположения, его толстые губы шевелятся, как бы обсасывая слова, глаз распахнут и округ­ лен, а взгляд напряжен и неспокоен. Это взгляд человека, который знает, что есть покер, а что не есть покер. Взгляд лорда Перта — взгляд человека, знающего, что есть крикет, а что не есть крикет.

Муссолини говорит: «Я хочу».

Лорд Перт говорит: «Мне хотелось бы». Муссолини говорит: «Я не хочу».

Лорд Перт говорит: «Мы не можем». Муссолини говорит: «Я считаю».

Лорд Перт говорит: «Полагаю; могу ли я высказать; могу ли я предложить; могу ли я считать».

Муссолини говорит: «Несомненно».

Лорд Перт говорит: «Скорее всего; может быть; возможно; почти; вероятно».

Муссолини говорит: «По моему мнению».

Лорд Перт говорит: «Согласно общественному мнению». Муссолини говорит: «Фашистская революция».

Лорд Перт говорит: «Италия». Муссолини говорит: «Король».

Лорд Перт говорит: «Его Величество Король». Муссолини говорит: «Я».

Лорд Перт говорит: «Британская Империя».

—  У Идена, — сказала Дороти ди Фрассо, — тоже было некоторое непонимание с Муссолини. Похоже, они по-разному произносили одни и те же слова.