§ 2. Дуализм государства и общества

Государство и общество рассматриваются мыслителями не как некие противостоящие сущности, но как различные принципы организации. Под государством понимается организованная по принципам верховной власти и господства сфера социальной системы, которая принимает обязательные для других ее сфер решения и обладает привилегией на узаконенное принуждение. Под обществом понимается не синтез всех нормативных систем, как считает Кельзен, но все сферы социальной системы, не подлежащие организации по принципу верховной власти и господства, короче говоря, все области социальной системы, исключая политическую. Общество не должно отождествляться с экономикой как своей подсистемой; оно включает также культурную, религиозную и социальную системы, следовательно, и дуализм государства и общества не может сводиться к дуализму государства и экономики. Господство как функциональная характеристика государства по отношению ко всем остальным подсистемам общества позволяет не только выделять государство из всех составляющих социальной системы, но и соотнести его доминантное положение с иерархией взаимосвязей и взаимодействий остальных подсистем.

Это определение позволяет понять сходство и различия в исторической эволюции дуализма государства и общества. Единство обнаруживается в неустранимости дуализма, различия проявляются в формах осуществления монополии господства и государственного суверенитета. Для европейской истории вплоть до Французской революции 1789 г. имеет значение проникновение элементов господства во все сферы жизни общества. Господство, как показали практика средневековья или аристотелевская теория ойкоса, не есть лишь государственная власть. Немецкий ученый О. Бруннер, основываясь на этих постулатах, делает вывод о том, что различия между государством и обществом

можно признать существующими лишь с возникновением современного типа государства и современного, по сути индустриально-бюрократического, общества, т.е. только с конца XVIII в. Хотя это различение античного полиса, средневековой сословной корпоративной государственности и современного государства в отношении форм господства вполне правомерно, следует подчеркнуть историческую преемственность политико-государственных установлений европейского общества. Что касается вопроса о средневековом «государстве», следует исходить из посылки, что в средние века государственность была представлена «государственно» организованной церковью.

Разделение общества и государства (но не различие между ними) относится к эпохе развития буржуазных отношений, поскольку только в этот период экономика освобождается от политики, приобретает некую автономию. Степень антагонизма (опять-таки не различия) государства и общества отличает новоевропейскую историю от всех предшествующих периодов. Только буржуазное торговое общество, общество деполитизированного, управляемого лишь законами обмена рынка, ориентированного на «формальный подсчет» (Макс Вебер), а не на материальные, социально обязательные цели, порождает противоречие между государством и (экономическим) обществом. Дуализм при этом обретает нормативную силу, воплощается в принципе разделения: собственно не общество, но экономика должна быть отделена от государства.

К. Маркс в работе «К критике гегелевской философии права» писал: «Абстракция государства как такового характерна лишь для нового времени, так как для нового времени характерна абстракция частной жизни. Абстракция политического государства есть продукт современности»¹⁹³. Как справедливо замечает Х. Кельзен, постоянно возрождающийся антагонизм между государством и обществом при ближайшем рассмотрении оказывается лишь противоречием двух различных систем норм и ценностей; это противоречие становится явным, как только в качестве антитезы позитивной организации исторически конкретного государства выступает «общество» как система либеральных ценностей или как идеал социализма. Призыв к отделению государства от общества, как он прозвучал вXIX столетии (в Германии), приобретает характер идеологического обоснования конституционной монархии, воспроизводящей противостояние дворянства и буржуазии.

Во всей европейской истории присутствует, однако, дуализм, проявляющийся в дуализме господства и солидарности и противостояния идей господства и свободы. Указанный дуализм имеет свои основания в раздвоении индивидуального и социального бытия человека. Не может быть прояснен окончательно вопрос о том, представляется ли раздвоение продуктом исторического процесса индивидуации или становления сознания человека в рамках всеобщей теории социальной эволюции, или же результатом развития общественного производства, перехода от коллективного хозяйствования к частной собственности, либо изначально является свойством conditio humana. Во всяком случае, с раздвоением индивида и формированием частной собственности в античном полисе разрушилась гармония частного и всеобщего блага и возникла необходимость в чувстве моральной ответственности. Это показал Платон в своей критике полиса. В результате раздвоения и индивидуации индивид попадает в положение, когда морально-паразитическое поведение может стать для него выгодным. Хотя отдельный человек убежден, что всеобщее соблюдение социальных норм морально поощряется, у него остается соблазн сыграть на нравственном конформизме всех остальных. Он оказывается в ситуации, которую можно охарактеризовать как «дилемма подсудимых». Для всех лучше, если все придерживаются правил, но каждый в отдельности стремится создать для себя исключение из правил. Поскольку непосредственного коллективного контроля за поведением уже не существует, нравственность и выгода индивида более не тождественны. Исполнение тех или иных правил под прикрытием анонимности больших социальных групп может стать преимуществом. Государственное право и мораль должны занять место непосредственного контроля за поведением. Государство принимает на себя функции внешнего контроля, нравственность решает задачу внутреннего регулирования, обеспечивающего поведенческий конформизм и в тех ситуациях, когда внешний контроль невозможен. Государственность и нравственность являются следствиями процесса индивидуации.

Властно-государственная интеграция в истории принимает разные формы. В европейской традиции из интеграционных идеологем государственности на задний план постепенно отступают элементы господства, государство нейтрализуется и формализуется, индивид освобождается от политических предрассудков и верований.

Процессы нейтрализации государства начинаются с обособления политической и религиозной интеграции. В античном полисе как религиозной общине социальное единство обусловлено в равной мере и политически, и религиозно. Культ и политика, религия и государство непосредственно связаны. Христианский монотеизм, социально значимые идеи которого выражены уже Платоном, несет с собой кардинальные изменения, поскольку он разрушает само собой разумеющееся единство государства и религии и вызывает к жизни всеохватывающую морализацию и универсализацию общества.

Даже если христианский универсализм в первоначальной его форме и можно трактовать как политическую теологию универсального государства, то уже по меньшей мере с Августина становится очевидно, что посредством христианства религиозно-политическое единство полиса и священный характер государства разрушаются во имя дуализма церкви и государства. Христос как гражданин двух миров вырос из религиозно-политической экзистенции гражданина полиса. Христианская религия, говоря словами Гегеля, «начинает с абсолютного раздвоения… В ней субъект, спасение души, спасение отдельного человека как такового, а не только всего рода есть существенная цель»¹⁹⁴. С

возникновением христианского индивидуализма проблематичным становится и политическое, и экономическое господство. Теперь господство можно было узаконить, лишь объявив его последствием греховности человека. «По природе, как Господь создал человека, никто не является рабом другого», — пишет Августин («О граде Божием». XIX, 15). Проблематика господства, как она развивалась Августином, была несколько оттеснена на задний план в христианской апологетике иерархического общественного порядка средневековья, в частности в творчестве опиравшегося на Аристотеля Фомы Аквинского. Но в дуализме государства и церкви вновь прослеживается разделение религиозной истины и политической идеологии в духе Августина, которое впоследствии проявляется в религиозном нейтралитете государства и религиозной свободе его граждан. Если раздвоение можно истолковать, следуя И. Риттеру, положительно, как возможность индивида в противовес всем религиозным, политическим и социальным детерминантам проявить свою субъективность, христианство оказывается основанием субъективности и раздвоения.

Дуализм государства и церкви, который и фиксирует это раздвоение политического и религиозного существования в социальной сфере, есть один из принципов институциализации процессов властного принуждения и ограничения тотализирующих функций политического. Дуализм государства и общества превращается в латинском христианстве в триаду «государство — церковь — общество». Для самостоятельности церкви учение о триединстве приобретает особое легитимизирующее значение. Трактовке общества как легитимной религиозной иерархии, характерной для средневековья, приходит на смену идея политической интеграции социума посредством власти. Учение о суверенитете исследует общество с точки зрения суверенной власти, которая ищет пути устранения противодействующих сил. Суверенитет создает предпосылку для утверждения экономики как доминанты общественных процессов. Взаимопринадлежность политической власти и рыночного общества чутко подметил Мандевиль, которого можно считать первым представителем идеологии экономизма. В воззрениях Мандевиля все достижения в сфере религии, морали, политики объясняются особенностями функционирования хозяйства. Общество производно от экономики. Экономическая рациональность становится универсальной моралью, масштабом и критерием деятельности.

Если у Гоббса и Мандевиля политическая власть и экономика определяют специфику общества и способствуют его интеграции, то у Адама Смита и Канта прослеживается характерная для раннего либерализма тенденция подчинить государство и его задачи моральным постулатам. Подмена политического экономическим и этическим, которую критиковал К. Шмитт, налицо и у Смита, и у Канта. Экономика и мораль занимают место политики.

Следствиями развитого Кантом понятия государства можно считать формализм в трактовке целей государства и ограничение его задач правовыми рамками. Поскольку экономическая сфера общества рассматривается как саморазвивающаяся и саморегулирующаяся, функции государства могут ограничиваться гарантиями прав собственности. При условии, что индивиды следуют экономическим и нравственным установлениям, потребностей в государственной деятельности иного рода просто-напросто не существует. Экономика и мораль способствуют интеграции общества.

Развитие отношений государства и общества над процессами религиозной, политической и экономической интеграции означает нейтрализацию государства, когда идеология государственности приобретает все более формальный характер. Общественные приоритеты перемещаются от религии и политики к экономике.

Поскольку общество понимается как рынок, но не как политическое образование, государство также определяется экономически. После sacrum imperium٭ и суверенного государства современное государство становится прежде всего экономическим государством, и, по мере того как утрачивается

значение религии и политики, возрастает роль экономики как интеграционной идеологии государства, что наиболее отчетливо проявляется в современном корпоративном государстве полной занятости. Стало ясно, что атеистические установки или отсутствие патриотизма у ведущих общественных сил представляются меньшим злом, чем сомнения в правомерности определенного экономического строя, а политическая вражда возникает из экономических разногласий.

Как антитеза меркантилизма государства полной занятости должны быть раскрыты возможности рынка в свободной от принуждения координации устремлений индивида, реализации индивидуальной свободы. Эти идеи полемизируют с позициями неолиберализма (Бьюкенен, Хайек). В русле концепции дискурса Ю. Хабермаса рассматривается отношение рынка и дискурса и анализируются возможности рынка как «длительного дискурса».

Ограничение рынка и дискурса ведет к ошибочным выводам. Свободное объединение единичных симпатий и предпочтений как сумма индивидуальных волевых решений не всегда означает разумную всеобщность. Индивидуальные формы координации ведут при определенных условиях к «совокупным ошибочным решениям», к «дилемме индивидуализма», наглядно демонстрирующим: идея независимости государства от общественной власти в отличие от теории неокорпоративизма предполагает в качестве ее условия индивидуальную свободу. Необходимость дуализма государства и общества возникает вновь.

Дуализм государства и общества, принципов господства и сотрудничества является основной константой европейской истории с момента разрушения архаических (кровнородственных) обществ и появления общества политически организованного — греческого полиса. Этот дуализм является следствием процессов индивидуации, освобождения человека от власти «непосредственной социальности», приведших к выделению индивида из общности. Становление индивидуального и коллективного начал можно характеризовать как раздвоение или, пользуясь терминами религиозной мистики, как грехопадение свободы. С этого момента в истории не существовало более единства индивидуального и общественного блага. Эгоистические наклонности индивида не ведут к гармонии или социальному оптимуму. Поэтому социальная интеграция осуществляется государством. Государство — константа послеархаических обществ, а не просто признак классового общества. Масштабы государственного господства (но не фактические формы государственности) зависят от степени социального неравенства. То, что имеет значение для социального уровня общественно-экономической координации, значимо и для морального уровня мотивации действия.

Частный экономический интерес, взятый сам по себе, не способствует общественной стабильности, для этого необходим государственный правовой порядок. Принцип максимилизации формулы полезности не является предпосылкой моральных установок, напротив, сами моральные постулаты способствуют осознанию всеобщности морального и воли к нравственности. В рамках дуализма собственного (частного) и общего интереса невозможно сконструировать всеобщность ни на уровне социального, ни на уровне нравственного, если не учитывать роль воли к всеобщности в качестве особой ориентации индивида. Всеобщее должно быть признано и желаемо «государственно» социальной системой и «морально» каждым отдельным индивидом. В принципе государственности, как и в нравственности, всеобщее опосредовано индивидуальным частным волением. Надежда на «негосударственную» общественную

интеграцию посредством взаимодействия или ассоциации¹⁹⁵столь же эфемерна, как и надежда отказаться во имя нравственных идеалов от осознанной заинтересованности в выгоде. Исключена возможность устранения государства в «частноправовом обществе», поскольку, с одной стороны, необходимы осуществление и защита интересов собственности, а с другой — перераспределение производственного в рамках рыночного хозяйства совокупного богатства. Программа устранения государства в коммунистической теории нереализуема, ибо различие между частным интересом и общественным коллективным благом, как оно проявляется, в частности, в мотивации к труду, не могло быть устранено и в переходных к коммунизму общественных системах. Поэтому советское государствоведение отказалось от этой программы.

Дуализм государства и общества в противовес экономическим устремлениям марксизма и экстремальных форм «частнособственнического анархиз-

ма»¹⁹⁶«устранить» государство проявляется прежде всего как условие социальной интеграции и индивидуальной свободы. Обоснование необходимости этого противостояния не исключает признания масштабов и значимости функций и задач государства. Важным в этой связи представляется рассмотрение вопроса о границах легитимности государственной деятельности и государственной интеграции. Решение его предполагает обращение к проблеме об отношении «правовой государственности» и «социальной государственности». В каком объеме правомерна деятельность государства, направленная на всеобщее благо?

Дуализм государства и общества обнаруживает себя и как условие индивидуальной свободы, поскольку он объективирует и опосредует противоречие между государственной всеобщностью и индивидуальной особенностью, не позволяя свободе раствориться в неразличимом единстве или абсолютной множественности. Указанный дуализм утверждает в качестве правомочных такие различные характеристики этих феноменов, как единство и многообразие. Он раскрывает в контексте социально-правового анализа диалектику системы и свободы. В рамках этого дуализма системные аспекты права и правового устройства общества не мыслятся как абсолютные, остается простор для «свободной игры сил», признается необходимость «опосредования», практического воплощения свободы в системе общественной деятельности и определенном правовом устройстве. Диалектике государства и общества соответствует диалектика системы и свободы. Она проявляется как тенденция тотализации государства, превращения его в тоталитарное государство, или тотализации общества, превращения его в общественную ассоциацию — идеал анархистов.

Абсолютизация одного из понятий этой диалектической конструкции (государства или общества) препятствует осуществлению свободы. Свобода реализует себя только в рамках указанной диалектики. Диалектически обусловлена сама возможность противостоять как ограниченности системы (государства), так и бессистемности общественной свободы как антитезы правопорядку. Против попыток втиснуть свободу в жесткие рамки самосозидающей системы государственности, против неопределенности и аморфности общества, мыслимого как свободное от государственно-правовой организации, предостерегает формула «дуализм государства и общества», понятая как диалектика системы и свободы, не приемлющая монистических трактовок общества и государства.