pnb_2015

вень интуиции и любознательности более высокий, чем у представителей контрольной группы.

Значимые различия (p≤0,05) были получены между когнитивными особенностями у СПОС и СНПОС. СПОС имеют более высокий уровень организации системы самоуправления, что подтверждает способность к самоконтролю, который необходим для вызова ОС.

Что касается личностных особенностей, то представители разных типов мышления, практикующие ОС, имеют схожие эмоциональный (смешанный стенический) и мотивационный (регрессивный) профили. Однако представители разных типов мышления, практикующие ОС, имеют различия в ценностных ориентациях. Соответственно, нами был выявлен набор ценностных установок, из которых мы выделили самые основные: творческие, эстетические, саморазвивающие ценности и ценности дела. Потребность в самопознании подталкивает к раскрытию в себе новых способностей и их изучению, что, с нашей точки зрения, вызывает интерес к данному феномену.

2.Выявлены тесные достоверные взаимосвязи между следующими шкалами (p≤0,05): уровни экстраверсии и пластичности, уровни нейротизма и уравновешенности по силе, уровни нейротизма и социальной пластичности, уровни пластичности и темпа, уровни социальной эмоциональности и социальной пластичности, уровни эмоциональности и темпа, уровни эмоциональности и пластичности.

3.На основе зависимости определенного типа мышления от эффективности используемых техник вхождения в ОС, можно рекомендовать ту или иную технику представителям различных типов мышления (Казакова, 2013).

4.Опираясь на полученные данные, нами был составлен психологический портрет лиц, занимающихся практикой выхода в ОС. Прежде всего, стоит подчеркнуть интровертированную направленность

ивысокий уровень нейротизма. Это говорит об обращенности субъектов на самих себя и остроте ответных реакций. Высокая любознательность и воображение помогают творчески подходить к решению проблем, что, в свою очередь, является предпосылкой появления интереса к осознанности во сне. Высокий уровень самоконтроля помогает не только ориентироваться в повседневной жизни, но и приобретать

иудерживать осознанность в ходе сновидения. Высокие интуитивные показатели помогают в концентрации на своих ощущениях. Можно говорить об особенностях познавательной мотивации и потребности в самосовершенствовании и раскрытии своего личностного потенциала лиц, практикующих ОС. Также нами была разработана классификация методов и условий для выхода в ОС (Казакова, 2013).

Получив определенные знания о субъектах, способных приобретать осознанность во сне, мы еще на один шаг приблизились к раскрытию сущности самого феномена осознанного сновидения. Данный путь,

161

на наш взгляд, направляет к самопознанию и раскрытию своего внутреннего потенциала, что напрямую ведет за собой как саморазвитие личности, так и рост научного знания о психике человека.

Литература

Гарфилд П. Творческое сновидение, М.: Изд-во Трансперсонального института. СПб: Евразия, 1996.

Дублев А. К. Курс осознанного сновидения // Школа осознанного сновидения. 2003.

Казакова К. А. Способы вхождения в осознанное сновидение у представителей различных типов мышления // Актуальные проблемы психологической теории и практики. Донецк: Донецкий национальный университет, 2013. С. 119–124.

Лаберж С. Осознанное сновидение. К.: София Ltd. M.: Из-во Трансперсонального института, 1996.

Frederik van Eeden THE BRIDE OF DREAMS New York and London 1913 & A STUDY OF DREAMS // Proceedings of the Society for Psychical Research. 1913. № 26.

Имплицитные представления об угрозе и опасности у лиц студенческого и среднего возраста*

Н. Н. Казымова, Ю. В. Быховец, М. М. Орлова (Москва)

Актуальным научным направлением исследований психологии последних лет стала проблема психологической безопасности (ПБ). Под ПБ понимают интегративную характеристику субъекта, отражающую степень удовлетворенности его базисной потребности в безопасности

иопределяемую по интенсивности переживания психологического благополучия/неблагополучия (Журавлев, Тарабрина, 2012). Эта развивающаяся область научного знания ставит вопросы, которые относятся к определению границ семантических полей используемых понятий.

Понятие «угроза» является одним из ключевых при рассмотрении концепции ПБ. Категории, составляющие семантическое поле конструкта ПБ, не всегда имеют четкое определение и часто используются как взаимозаменяемые. В частности, понятия угрозы и опасности, с одной стороны, могут подменяться понятием «тревожность», а с другой, сами часто используются как синонимы. Некоторые авторы предлагают рассматривать смежные понятия опасности, угрозы, рисков, ущерба

идр. с точки зрения их иерархии. Угроза понимается как «потенциально возможное или реальное действие или явление, способное нанести

* Государственное задание ФАНО РФ № 0159-2015-0010.

162

моральный или материальный ущерб». В военной политологии все шире утверждается мнение, что угроза – это крайняя степень опасности (непосредственная опасность), а опасность есть возможная (потенциальная) угроза, в ограниченных масштабах (Гацко, 1997). Кроме того, подчеркивается персонифицированный, адресный характер угрозы. Опасность же носит гипотетический, часто безадресный характер, ее субъект и объект явно не выражены (там же).

Изучение имплицитных представлений людей об угрозе и опасности важно в связи с проблемой реальной и воспринимаемой (переживаемой) угрозы. Современные психологи все чаще обращаются к анализу имплицитных теорий как своеобразных систем миропонимания, лежащих в основе восприятия действительности, себя и других людей, интерпретации событий. Так, например, в исследовании переживания террористической угрозы показано, что для возникновения негативных переживаний угрозы необязательно наличие реальной угрозы в местах проживания. Восприятие опасности терактов, формируемое СМИ и другими средствами коммуникации, становится источником интенсивных негативных переживаний террористической угрозы (Быховец, Тарабрина, 2013).

Разработка теоретической модели психологической безопасности должна включать в себя определение и сравнение имплицитных и эксплицитных концепций основных понятий. В данной работе представлены результаты первого из двух этапов исследования имплицитных представлений об угрозе и опасности. В задачи первого этапа входило: 1) разработка анкеты, позволяющей эмпирически зафиксировать представления респондентов об угрозе и опасности; 2) описание структуры семантических полей понятий «угроза» и «опасность».

Целью первого этапа исследования является определение основных признаков (дескрипторов) понятий «угроза» и «опасность». Для этого респондентам было предложено написать свои ассоциации, приходящие им на ум в связи с этими понятиями. Также им предлагалось ответить на несколько открытых вопросов об угрозах и опасностях в их жизни.

Висследовании приняли участие 59 чел. (50 женщин и 9 мужчин)

ввозрасте от 17 до 40 лет (средний возраст – 23,05 года).

Первый этап обработки данных показал, что семантические поля понятий угрозы и опасности пересекаются и накладываются друг на друга (Быховец, Казымова, 2015). В обыденном представлении людей эти понятия слабо дифференцируются и используются как синонимы. Полученные ассоциации были объединены в подгруппы: источники угрозы/опасности, характеристики, эмоциональные реакции, последствия, способы преодоления. Показано, что наиболее представленной группой ассоциаций к понятию угрозы является группа «Источники» (28% ответов), в которую вошли определения различных угрожающих ситуаций. Для понятия опасности эта категория представлена вдвое

163

меньше (14,09%). Категория «Характеристики» включает в себя слова, характеризующие угрозу или опасность (неопределенность, реальность, вероятность, тотальность и др.). Ее представленность составила 25% и 20,13% для угрозы и опасности соответственно.

На втором этапе обработки данных в анализ были включены не только свободные ассоциации респондентов, но и указанные ими в дополнительных вопросах анкеты примеры опасных/угрожающих ситуаций. Был получен список определения понятий «угроза» и «опасность», состоящий из 1244 ситуации самого разного рода.

В основу дальнейшего анализа данных была положена наиболее распространенная классификация угроз на антропогенные (А), природные

(П) и техногенные (Т). Дополнительно к этим типам угроз мы выделили аутогенные (АУ), физиологические (Ф) и экзистенциальные (Э). В группу АУ были включены ситуации, в которых респонденты описывают различного рода собственное «опасное» поведение («гулять одной ночью», «несоблюдение правил ПДД», «ковырять розетку» и др.). В ответах такого типа респонденты видят свои собственные действия как причину дальнейших негативных последствий. В группу Ф входили ответы, когда источником угрозы выступают нарушения в организме человека (боль, тяжелая болезнь и пр.). К группе Э относились ответы, описывающие экзистенциальные категории (смерть, потеря близкого, зло и пр.). Таким образом, анализ ответов каждого респондента проводился как подсчет количества указанных им событий или ситуаций каждой из 6 категорий.

Результаты показали, что наиболее часто (32%) при определении понятия «угроза» и «опасность» респонденты давали ответы, относящиеся к антропогенной категории опасных/угрожающих ситуаций (А). Сюда относятся ситуации, так или иначе связанные с действиями людей (теракты, войны, насилие, маньяки, грабители, социальные процессы (финансовый кризис, моральное разложение и т. д.).

Далее категория антропогенных угроз/опасностей была разделена на 3 подкатегории: А1 – события, происходящие с крупных масштабах (на уровне государства); А2 – локальные ситуации, связанные с небольшими группами людей или одним человеком; А3 – события или ситуации, связанные с действиями людей, масштабность которых невозможно установить (например, насилие, причинение вреда). Наиболее частотной подкатегорией для определения «угрозы» являются события, происходящие в крупных масштабах. Т. е. респонденты сообщают о высокой тревоге в связи с массовыми трагическими событиями, происходящими в нашем обществе (теракты, войны и т. п.). Локальные ситуации, связанные с небольшими группами людей или одним человеком (А2), являются наиболее представленной подкатегорией ассоциаций на понятие опасности.

Таким образом, результаты нашего исследования показывают, что современный человек видит в качестве основной угрозы своему

164

существованию другого человека. Представления о том, что другой человек является носителем разных по виду угроз и опасностей, погружает человека в состояние внутреннего конфликта. Человек становится личностью благодаря тому, что живет в обществе и взаимодействует с другими людьми. Одними из важных потребностей человека являются потребности в общении, социальных связях, внимании со стороны других людей и т. п. Внутренний конфликт порождает ситуация невозможности выбора между стремлением к взаимодействию с другими людьми и потребностью в самосохранении (избегании угрожающих ситуаций). Внутренние конфликты часто способствуют развитию тревоги и депрессии.

Второй по частоте категорией ответов для определения «угрозы» и «опасности» является категория природных ситуаций (П, 13,91%). Респонденты указывали различные стихийные бедствия, эпидемии, угрозы и опасности, исходящие от животных, экологические проблемы. Также часто респонденты указывали техногенные угрозы/опасности (Т, 12,14%). Последние три категории – АУ (6,11%), Ф (2,17%), Э (1,69%) – представлены в меньшей степени, но имеют свое особое значение и не могут быть отнесены к категориям, традиционно выделяемых в различных классификациях угроз и опасностей.

Следует отметить, что большое значение в ответах респондентов могут играть языковые клише. Так, в список угроз попадают устоявшиеся словосочетания типа «террористическая угроза», «угроза ядерного взрыва», «угроза войны» и т. п. Для списка опасностей такими клише могут быть «несоблюдение правил безопасности» (пожарной, технической, дорожного движения).

Литература

Быховец Ю. В., Казымова Н. Н. Исследование имплицитных представлений об угрозе и опасности // Психология психических состояний: Сборник материалов по итогам IX Международной зимней школы по психологии состояний. 26–27 февраля 2015. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2015. Вып. 5. С. 41–44.

Быховец Ю. В., Тарабрина Н. В. Понятие угрозы: объективная и субъективная опасность // Вестник Костромского государственного университета им. Н. А. Некрасова. Сер. Гуманитарные науки: Педагогика. Психология. Социальная работа. Акмеология. Ювенология. Социокинетика. 2013. Т. 19. № 4.

Журавлев А. Л., Тарабрина Н. В. Психологическая безопасность: на пути к комплексным, междисциплинарным исследованиям (вместо предисловия) // Проблемы психологической безопасности. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 5–21.

Гацко М. О. Соотношение понятий «угроза» и «опасность» // Обозреватель. 1997. № 7.

165

Репрезентация телесного Я при нарушении пищевого поведения*

Е.В. Каменецкая, Т. А. Ребеко (Москва)

Встатье иccледуется взаимосвязь между нарушением пищевого поведения (НПП) по типу переедания и когнитивно-личностными переменными. Приводятся результаты исследования женщин с помощью методик, позволяющих оценить взаимосвязь между нарушением пищевого поведения (по типу переедание), ПЗ/ПНЗ, отношением к своему телу и агрессивностью.

Биологические потребности с учетом индивидуального опыта

иконкретных условий относятся к физиологическим потребностям. Именно к их числу относятся привычки, сформированные в процессе онтогенеза, стереотипные действия очень высокой степени прочности

иавтоматизации (Шостак, Лытаев, 1999). Пищевые привычки определяются традициями семьи и общества, религиозными представлениями, жизненным опытом, советами врачей, модой, экономическими

иличностными причинами.

Под пищевым поведением понимается ценностное отношение человека к пище и к ее приему, стереотип питания в различных условиях, поведение, ориентированное на образ собственного тела, деятельность по формированию этого образа.

Пищевое поведение человека направлено на удовлетворение не только биологических и физиологических, но также психологических и социальных потребностей, таких как разрядка психоэмоционального напряжения; чувственное наслаждение, выступающее как самоцель; общение, когда еда связана с пребыванием в коллективе; поддержание определенных ритуалов или привычек (религиозные, национальные, семейные традиции); компенсация неудовлетворенных потребностей (потребность в общении, родительской заботе и т.д.); награда или поощрение за счет вкусовых качеств пищи; удовлетворение эстетической потребности (Савенков, 1985).

Стиль питания отражает эмоциональные потребности и душевное состояние человека. Ребенок впервые испытывает избавление от телесного дискомфорта во время грудного кормления; таким образом, удовлетворение голода обретает крепкую связь с ощущением комфорта и защищенности. Для ребенка ситуация насыщения эквивалентна ситуации «меня любят»; фактически чувство защищенности, связанное с насыщением, основано на этом тождестве (оральная чувствительность) (Александер, 2002).

Любой человек в процессе формирования Эго испытывает гнев и агрессию. Агрессия – это нормальное аффективное состояние, направленное на фрустрирующий внешний объект.

*Работа выполнена при финансовой поддержке РНФ, проект № 14-28-00087.

166

Дж. Винер различает гнев и ярость. Гнев возникает, если фрустрированы желаемые цели (связанные с Эго). Ярость, в отличие от гнева, отщеплена от Эго и его защит. Ярость является результатом нарциссической раны. Ярость обходит Эго и идет прямо из Самости. Ярость угрожает самой сущности наших представлений о самих себе и связана с опытом аннигиляции (Wiener, 1998).

В эмоции ярости утрачивается связь с внешним миром и усиливается динамика самообвинения. Ребенок чувствует себя виноватым за переживание таких сильных и запрещенных эмоций. Нормальная эмоция гнева превращается в ненависть к себе и в самообвинение. И, как следствие, ребенок пытается искупить свои гневные эмоции путем формирования соответствующего комплекса поступков, призванных доказать всем, включая самого себя, что он действительно хороший и заслуживает любви, а еще, самое главное, что он не сердится. В последующем эта модель совладания с гневом, сформированная в детстве, переносится во взрослую жизнь.

Расстройства пищевого поведения – это комплексы симптомов, которые возникают из-за длительного воздействия поведенческих, эмоциональных, психологических, межличностных и социальных факторов (Вознесенская 1990; Вахмистров 2001; Минабутдинов 1996; Гаврилов 1998). В научной литературе обсуждаются разные гипотезы, объясняющие НПП. Например, имеются неоспоримые данные о том, что люди с нарушением пищевого поведения часто используют еду и контроль над едой как попытку компенсировать неосознаваемые негативные чувства и эмоции, как способ восстановить контакт со своей самостью.

В некотором роде, диеты, переедание и очищение могут использоваться либо как способ справиться с тяжелыми чувствами, либо как способ чувствовать контроль над собственной жизнью. Но, в конечном счете, такое поведение вредит эмоциональному и физическому здоровью человека, снижает его самоуважение и заменяет истинное чувство компетентности и способности самоконтроля (Аныкина, Ребеко, 2009).

Мы полагаем, что подавленная ярость (агрессия) может являться одной из причин нарушений пищевого поведения.

Наша теоретическая гипотеза состоит в предположении взаимосвязи между особенностями выражения агрессии, когнитивным стилем (ПЗ/ПНЗ) и репрезентацией своего тела.

Эмпирическая гипотеза исследования: хронически переедающие женщины имеют фиксированный ПЗ или ПНЗ когнитивный стиль, не могут конструктивно выражать свою агрессию и не имеют дифференцированной репрезентации своего телесного образа.

Наша задача состояла в том, чтобы найти операциональный инструмент, позволяющий оценить всю совокупность переменных – личностных и когнитивных, – участвующих в патогенезе НПП.

167

Целью настоящего исследования является изучение ПЗ/ПНЗ, агрессии и отношения к собственному телу у женщин с проблемами НПП (по типу переедания). Полученные результаты могут использоваться в психокоррекционной работе и в программах помощи женщинам, озабоченным снижением веса.

Объектом настоящего исследования являются женщины с избыточным весом, не страдающие органическими заболеваниями (не имеющие диагнозы, связанные с НПП), а также женщины с нормальной массой тела, обеспокоенные по поводу лишних килограммов.

Предметом исследования являются личностные особенности и психологические корреляты ПЗ/ПНЗ у женщин с проблемами переедания.

Участники исследования: 75 женщин, которые, по результатам предварительного опроса, высказывали недовольство по поводу собственного веса и систематически занимались его коррекцией.

В исследовании использовались следующие методики:

1.Опросник: «Мысли и паттерны поведения» для лиц, страдающих лишним весом.

2.Методика «Включенные фигуры» (Witkin, Oltman, Raskin, Karp, 1971), представляющая разновидность перцептивных тестов.

3.Опросник «Диагностика телесного Я».

4.Я-структурный тест Г. Аммона (ISTA).

В соответствии с целью исследования мы использовали только некоторые из шкал опросников.

Исследования проводились индивидуально. Полученные данные обрабатывались с помощью программы Statictica, версия 8.0.

Выводы. Мы выявили закономерности связей между стилевыми характеристиками, разными видами агрессии и репрезентацией тела в зависимости от параметра «Переедание».

Обобщая полученные результаты, можно сказать, что переедание сопряжено с недифференцированностью как разных видов агрессии, так и репрезентаций тела (Сам–Другой). Этот факт позволяет рассматривать переедание как личностную защиту, при которой происходит регресс в ранее инфантильное состояние. Тогда утрачивается различие между Я и Другой, между конструктивным способом преодоления фрустраций и яростью.

Литература

Аммон Г. Динамическая психиатрия. СПб., 1995.

Аныкина А. В., Ребеко Т. А. Адаптация на русскоязычной выборке опросника «Мысли и паттерны поведения» М. Купер, Г. Тодда, Р. Вулрича // Психологический журнал. 2009. Т. 30. № 1. С. 106–118.

Вахмистров А. В., Вознесенская Т. Г., Посохов С. И. Клиникопсихологический анализ нарушений пищевого поведения при ожирении // Жур-

168

нал Института неврологии и психиатрии им. С. С. Корсакова. 2001. № 12. С. 19–24.

Каменецкая Е. В., Ребеко Т. А. Телесный образ Я у лиц с нарушением пищевого поведения // Вестник Костромского университета. 2014. № 4.

Холодная М. А. Когнитивные стили: О природе индивидуального ума:. Учеб. пособ. М.: Пер Сэ, 2002.

Исследование взаимоотношений родителей и подростков

В. В. Кикилашвили (Магнитогорск)

Одна из основных проблем, возникающая у подростков,– это проблема взаимоотношений с родителями. Даже в самых благополучных семьях в этот возрастной период возникают определенные сложности.

Многие ученые отечественной и зарубежной психологии обращались к данной теме исследования, среди них А. Адлер, А. Болдуин, Д. Баумринд, А. Я. Варга, А. И. Захаров, Ю. Гиппенрейтер, В. И. Гарбузов, А. С. Спиваковская, В. В. Столин, Р. Снайдер, Э. Г. Эйдемиллер и др.

Впервые проблемы родительского воспитания были исследованы А. Адлером, который описывал неблагоприятные ситуации детства, связанные с родительским воспитанием.

Д. Баумринд выделила четыре параметра изменения родительского поведения: 1) родительский контроль; 2) родительские требования, побуждающие к развитию у детей зрелости; 3) способы общения с детьми в ходе воспитательных воздействий: убеждения, обоснования и готовность выслушать аргументацию детей; 4) эмоциональная поддержка – выражение сочувствия, любви теплых отношений (Либин,1999).

А. Я. Варга и В. В. Столин рассматривают четыре типа родительского отношения: принимающе-авторитарный; отвергающий с элементами инфантилизации и социальной инвалидизации; симбиотический

исимбиотическо-авторитарный (Захаров, 2009).

Врамках данной проблемы нами было проведено эмпирическое исследование, направленное на изучение взаимоотношений родителей и подростков.

Вкачестве гипотез были выдвинуты следующие положения: 1) отношения отца с подростком строятся на принципах равенства и партнерства, а матери на основе требовательности и контроля; 2) подросток оценивает свои отношения с отцом как отношения сотрудничества, в то время как отношение матери воспринимается как контролирующее, которое проявляется в опеке, ограничениях; 3) существует связь между отношением требовательности родителя и личностными особенностями подростка.

169

Выборку исследования составили 90 чел. (30 матерей, 30 отцов и 30 подростков). Матери – в возрастном диапазоне от 30 до 35 лет, отцы – от 38 до 48 лет, подростки – от 12 до 14 лет.

Методики исследования: опросник «Взаимодействие родитель – ребенок» (И.М. Марковская) (взрослый вариант), опросник «Взаимодействие родитель– ребенок» (подростковый вариант), опросник «Значимость другого человека» (В.Н. Куницына), опросник «Подростки о родителях» (Л. И. Вассерман, И. А. Горьковая, Е. Е. Ромицына), опросник «Стиль родительского воспитания» (Э. Г. Эйдемиллер и В. В Юстицкис), 16-фак- торный опросник Р. Кеттелла, тест-опросник Р. Кеттелла для подростков (методика 14 PF).

Для статистического анализа результатов исследования применялся пакет статистических программ Excel 2007, SPSS 22. Были использованы методы, позволяющие вычислить меры общей статистики, непараметрический метод, используемый для сравнения двух выборок (U-критерий Манна–Уитни), выполнить корреляционный анализ (ранговая корреляция Спирмена).

Согласно полученным данным, матери оказывают определенное давление на ребенка, ожидают от детей высокого уровня ответственности, они очень требовательны по отношению к своему ребенку. Также выражено контролирующее поведение по отношению к ребенку, что может проявляться в опеке, навязчивости, ограничениях. Характер взаимодействия между матерью и ребенком отражается в различиях разногласий на воспитательную ситуацию в семье.

Воспитательная стратегия матери в глазах ребенка выглядит следующим образом: мать видится ему требовательной, ожидающей от него высокого уровня ответственности. Представления матери о себе как о последовательной и постоянной в своих требованиях, в применении наказаний и поощрений, оценивающей свои отношения с ребенком как отношения сотрудничества, в которых учитываются интересы, права и обязанности, не совпадают с мнением ребенка.

Описывая директивность своих матерей, подростки отмечают жесткий контроль с их стороны, тенденцию к легкому применению своей власти, основанной на амбициях и неприветствии при этом выражения собственного мнения. У отцов же доминирует уверенность в себе и отсутствие жесткости, авторитарности в отношениях с ребенком, что исключает воспитание посредством силового давления.

Подросток оценивает свои отношения с отцом как отношения сотрудничества, что позволяет предположить включенность подростка во взаимодействие с отцом, признание отцом прав и достоинств ребенка. Отношения между отцом и подростком строятся на принципах равенства и партнерства. Отец является авторитетным взрослым для подростка, отношения с отцом полностью удовлетворяют подростка. Представления отца о себе как о последовательном и постоянном

170