§ 62. Экзистентно

собственная способность присутствия быть целым как заступающая решимость

Насколько решимость, согласно ее самой своей бытийной тенденции

''продуманная до конца", выводит на собственное бытие к смерти? Как понимать

связь между волей-иметь-совесть и экзистенциально набросанной собственной

способностью присутствия быть целым? Создается ли сплавлением обеих новый

феномен? Или все остается при засвидетельствованной в своей экзистентной

возможности решимости, а именно так, что через бытие к смерти она может

испытать экзистентную модализацию? Что значит опять же экзистенциально

"продумать до конца" феномен решимости?

Решимость была характеризована как принимающее-на-себя-ужас, молчаливое

бросание себя на самое свое бытие-виновным. Последнее принадлежит к бытию

присутствия и означает: ничтожное бытие-основанием ничтожности.

Принадлежащее к бытию присутствия "виновен" не допускает ни увеличения ни

уменьшения. Оно лежит до всякой квантификации, если последняя вообще имеет

какой-то смысл. Сущностно виновно присутствие также не иногда, а потом снова

не виновно. Воля-иметь-совесть решается на это бытие-виновным. В собственном

смысле решимости лежит бросание себя на это бытие-виновным, в качестве

какого присутствие есть, пока оно есть. Экзистентное принятие этой "вины" в

решимости по-настоящему происходит поэтому только тогда, когда решимость в

своем размыкании присутствия становится так прозрачна, что понимает

бытие-виновным как постоянное. Это понимание однако делается возможно только

таким образом, что присутствие размыкает себе способность-быть "вплоть до

своего конца". Но "до-конца-бытие" присутствия экзистенциально означает:

бытие к концу. Решимость становится собственно тем, чем она способна быть,

как понимающее бытие к концу, т.е. как заступание в смерть. Решимость не

просто "имеет" взаимосвязь с заступанием как чем-то другим самой себе. Она

хранит в себе собственное бытие к смерти как возможную экзистентную

модальность своей же собственности. Эту "взаимосвязь" следует прояснить

феноменально.

Решимость означает: допущение-вызвать-себя к своему бытию-виновным.

Быть- виновным присуще бытию самого присутствия, первично определенному нами

как способность быть. Присутствие "есть" постоянно

виновно, может значить лишь, что оно держится в этом бытии всегда как

собственное или несобственное экзистирование. Бытие-виновным не просто

устойчивое свойство чего-то постоянно наличного, но экзистентная возможность

собственно или несобственно виновным быть. Само "виновен" есть всегда лишь в

той или иной фактичной способности быть. Бытие-виновным должно поэтому,

принадлежа к бытию присутствия, осмысливаться как способность-быть-виновным. Решимость бросает себя на эту

бытийную способность, т.е. понимает в ней. Это понимание держится тем самым

в исходной возможности присутствия. Собственно оно держится в ней, когда

решимость есть исходно то, чем имеет тенденцию быть. Исходное бытие

присутствия к своей способности-быть мы раскрыли однако как бытие к смерти,

т.е. к означенной отличительной возможности присутствия. Заступание

размыкает эту возможность как возможность. Решимость поэтому лишь как

заступающая становится исходным бытием к самой своей способности присутствия

быть. В "способен" способности-быть-виновным решимость понимает только когда

она "квалифицирует" себя как бытие к смерти.

Решившись, присутствие принимает на себя в своей экзистенции тот факт,

что оно есть ничтожное основание своей ничтожности. Смерть мы

экзистенциально осмыслили как характеризованную возможность возможности

экзистенции, т.е. как прямую ничтожность присутствия. Смерть не

присовокупляется к присутствию при его "конце", но как забота присутствие

есть брошенное (т.е. ничтожное) основание своей смерти. Пронизывающая бытие

присутствия ничтожность обнажается ему самому в собственном бытии к смерти.

Заступание делает виновное-бытие впервые очевидным из основы целого бытия

присутствия. Забота равноисходно таит в себе смерть и вину. Лишь заступающая

решимость впервые понимает способность-быть-виновным

собственно и цело, т.е. исходно.

Исходно принадлежащее к бытийному устройству присутствия бытие-виновным

надо хорошо отличать от теологически понятого status corruptionis. Теология

может в экзистенциально определенном бытии-виновным найти онтологическое

условие его фактичной возможности. Заключенная в идее этого status'a вина

есть фактичная провинность вполне особого рода. У нее есть и свое

свидетельство, для всякого философского опыта остающееся в принципе

закрытым. Экзистенциальный анализ бытия-виновным не доказывает ничего ни за

ни против возможности греха. Нельзя строго подходя даже сказать, что

онтология присутствия намеренно вообще оставляет эту возможность открытой,

потому что как философское вопрошание она в принципе ничего о грехе не

"знает".

Понимание зова совести обнажает затерянность в людях. Решимость

возвращает присутствие к его наиболее своей способности-быть-самостью.

Собственной и цело прозрачной своя способность быть становится в понимающем

бытии к смерти как САМОЙ своей возможности.

Зов совести минует в своем призыве всякое "мирное" имение и умение

присутствия. Беспощадно уединяет он присутствие в его

способности-быть-виновным, собственно быть какою он ему вверяет.

Ненадломленная острота сущностного одиночества в самой своей способности

быть размыкает заступание в смерть как безотносительную возможность.

Заступающая решимость позволяет способности-быть-виновным как самой своей

безотносительной цельно задеть себя в совести.

Воля-иметь-совесть означает готовность быть-призианным к самому своему

бытию-виновным, каким фактичное присутствие всегда уже определялось до

всякой фактичной провинности и после ее погашения. Это опережающее и

постоянное бытие-виновным только тогда неприкрыто кажет себя в своем

опережении, когда последнее встроено в возможность, для присутствия

совершенно не-обходимую. Если решимость, заступая, вобрала возможность

смерти в свою способность быть, то отобрать собственную "экзистенцию"

присутствия не может больше ничто.

Феноменом решимости мы были подведены к исходной истине экзистенции.

Решившись, присутствие себе самому в своей всегдашней фактичной способности

быть обнажилось, а именно так, что оно само есть это обнажение и

бытие-обнаженным. К истине принадлежит ей всякий раз отвечающее

принятие-за-истину. Отчетливое освоение разомкнутого, соотв. раскрытого есть

бытие-уверенным. Исходная истина экзистенции требует равноисходного

бытия-уверенным как себя-держания в том, что разомкнуто решимостью. Она

дарит себе всякий раз фактичную ситуацию и вводит себя в нее. Ситуация не

позволяет предрасчитать и задать себя подобно чему-то наличному, ожидающему

постижения. Она размыкается лишь в свободной, заранее не определенной, но

открытой я определимости решительности. Что однако означает тогда

принадлежащая такой решимости уверенность? Она должна содержаться в том, что

разомкнуто решением. Но это значит: она именно не может отвердеть в

ситуации, а должна понимать, что решение своему же смыслу размыкания должно

быть свободным и держать открытым для всегдашней

фактичной возможности. Уверенность решения

означает: держание-себя-свободным для своего возможного и всегда фактично

необходимого изъятия. Такое принятие-за-истину в решимости (как истина

экзистенции) никоим образом не дает однако отпасть в нерешительность.

Наоборот: это принятие-за-истину как решившееся держание-себя-свободным для

изъятия есть собственная решимость на возобновление себя самой. А тем самым

как раз потерянность в нерешимости экзистентно подорвана. Принадлежащее к

решимости принятие-за-истину по своему смыслу имеет тенденцию к тому, чтобы

держать себя свободным постоянно, т.е. на целую способность присутствия

быть. Эта постоянная уверенность гарантирована решимости только тем, что она

относит себя к возможности, в которой может быть прямо уверена. В своей

смерти присутствию предстоит себя просто "изъять". В этом постоянно

уверенная, т.е. заступающая в смерть, решимость достигает своей собственной

и цельной достоверности.

Присутствие однако равноисходно существует в неистине. Заступающая

решимость дает ему вместе с тем и исходную достоверность его замкнутости.

Заступающе решившееся присутствие держит себя открытым для постоянной, из

основы своего бытия возможной потерянности в нерешимости людей.

Нерешительность как постоянная возможность присутствия тоже достоверна. Сама

себе прозрачная решимость понимает, что неопределенность бытийной

способности определяется всегда лишь в решимости на конкретную ситуацию. Она

знает о неопределенности, пронизывающей сущее, которое экзистирует. Но это

знание, если оно хочет отвечать собственной решимости, само должно возникать

из собственного размыкания. Неопределенность своей, пусть в решении всегда

удостоверенной, способности быть, обнаруживается цельно впервые лишь в бытии

к смерти. Заступание ставит присутствие перед возможностью, которая

постоянно достоверна и все же в любой момент остается неопределенна в том,

когда возможность станет невозможностью. Она делает очевидным, что это сущее

брошено в неопределенность своей "граничной ситуации", решившись на которую

присутствие достигает своей собственной способности быть целым.

Неопределенность смерти исходно разомкнута в ужасе. Этот исходный ужас опять

же решимость расположена вверить себе. Он снимает всякое покрывало с

оставленности присутствия самому себе. Ничто, перед которым ставит ужас,

обнажает ничтожность, определяющую присутствие в его

основе, которая сама есть брошенность в смерть.

Анализ обнажил по порядку все возникающие из собственного бытия к

смерти как наиболее своей, безотносительной, необходимой, заведомой и все же

неопределенной возможности моменты модализации, к каким решимость сама от

себя имеет тенденцию. Она есть собственно и цельно то, чем способна быть,

лишь как заступающая решимость.

Но и обратно, лишь интерпретация "взаимосвязи" между решимостью и

заступанием достигла полной экзистенциальной понятности самого заступания.

До сих пор оно могло считаться только онтологическим наброском. Теперь

оказалось: заступание не надуманная и навязанная присутствию возможность, но

модус засвидетельствованной в присутствии экзистентной способности быть,

который оно берет на себя, коль скоро собственно понимает себя как

решительное. Заступание "есть" не как свободнопарящее поступание, но в нем

надо видеть потаенную в экзистентно засвидетельствованной решимости и потому

тоже засвидетельствованную возможность ее собственности. Собственное

"думание о смерти" есть ставшая себе "экзистентно прозрачной

воля-иметь-совесть.

Если решимость как собственная, имеет тенденцию к модусу, очерченному

заступанием, а заступание составляет собственную способность присутствия

быть целым, то в экзистентно засвидетельствованной решимости

засвидетельствована и способность присутствия быть целым. Вопрос о

способности быть целым фактично-экзистентный. Присутствие отвечает на него

как решившееся. Вопрос о способности присутствия быть целым вполне теперь

сбросил с себя первоначально показавшийся

характер, будто он только теоретический, методический вопрос аналитики

присутствия, возникший из хлопот о полномерной "данности" целого

присутствия. Вначале разобранный лишь онтолого-методически вопрос о целости

присутствия был оправдан, но лишь поскольку его основание восходит к

онтической возможности присутствия.

Прояснение "взаимосвязи" между заступанием и решимостью в смысле

возможной модализации этой через то стало феноменальным выявлением

собственной способности присутствия быть целым. Если с этим феноменом угадан

способ присутствия быть, в каком оно выводит себя к себе и перед самим

собой, то обыденному, понятливому толкованию присутствия людьми и это должно

оказаться онтически и онтологически непонятным. Было бы недомыслием отставлять эту экзистентную возможность как

"недоказанную" или еще хотеть "доказать" ее теоретически. И все же феномен

требует защиты от грубейших искажений.

Заступающая решимость не лазейка, изобретенная чтобы "преодолеть"

смерть, но следующее совестному зову понимание, высвобождающее смерти

возможность совладать с экзистенцией присутствия и развеять в его основе

всякое беглое самосокрытие. Воля-иметь-совесть, определенная как бытие к

смерти, тоже не означает никакой бегущей от мира отрешенности, но вводит без

иллюзий в решимость "поступка". Заступающая решимость не вырастает и из

воспаряющего над экзистенцией и ее возможностями "идеалистического" запроса,

но возникает из трезвого понимания фактичных основовозможностей присутствия.

С трезвым ужасом, ставящим перед одинокой способностью быть, сходится

прочная радость от этой возможности. В ней присутствие избавляется от

занимательных "непредвиденностей", какие хлопотливое любопытство устраивает

себе прежде всего из мировых происшествий, Но анализ этих основонастроений

перешагивает границы, отведенные настоящей интерпретации ее

фундаментально-онтологической целью.

Однако, не лежит ли в основе проведенной онтологической интерпретации

экзистенции присутствия определенная онтическая концепция собственной

экзистенции, фактичный идеал присутствия? Так оно и есть. Этот факт не

только не нужно отрицать и принужденно признавать, он должен быть осмыслен в

его позитивной необходимости из тематического предмета разыскания. Философия

никогда не захочет оспаривать свою "предпосылочность", но не вправе она ее и

слепо признавать. Она осмысливает предпосылки и вместе с ними приводит то,

чему они, предпосылки, к более проникающему развертыванию. Эту функцию имеет

требующееся теперь методическое соображение.