§ 16. Заявляющая о себе во

внутримирно сущем мироразмерность окружающего мира.

Мир сам не внутримирно сущее, и все же он настолько определяет это

сущее, что оно может встретиться и открытое сущее в его бытии может показать

себя лишь насколько мир "имеется". Но как "имеет себя" мир? Если присутствие

онтически конституировано бытием-в-мире и к его бытию равносущественно

принадлежит понимание своей самости, как бы оно ни было неопределенно, то

нет ли у него понимания мира, доонтологического понимания, правда лишенного

эксплицитных онтологических прозрений и способного без них обходиться? Не

кажет ли себя для озаботившегося бытия-в-мире с внутримирно встречающим

сущим, т.е. с его внутримирностью, нечто вроде мира? Не входит ли этот

феномен в дофеноменологический обзор, не всегда ли уже включен в таковой,

без того чтобы требовать тематической онтологической интерпретации? Имеет ли

присутствие само в круге своей озаботившейся поглощенности подручным

средством такую возможность быть, в которой ему с озаботившим внутримирным

сущим просвечивает известным образом его мирность?

Если такие бытийные возможности присутствия внутри озаботившегося

обращения дадут себя выявить, то откроется путь пойти вслед за высвечивающим

так феноменом и попытаться как бы "застать" его и опросить на предмет кажущих в нем себя структур.

К повседневности бытия-в-мире принадлежат модусы озабочения, дающие

озаботившему сущему встретиться так, что мироразмерность внутримирного при этом выходит на

свет *. Ближайше подручное сущее может быть найдено в озабочении

неприменимым, не налаженным для своего определенного применения. Инструмент

оказывается поврежденным, материал неподходящим. Средство при этом в любом

случае под рукой. И чем вскрывается неприменимость, это не всматривающейся

фиксацией свойств, но усмотрением применяющего обращения. При таком вскрытии

неприменимости средство бросается в глаза. Эта заметность выдает подручное средство в известной

неподручности. Здесь однако заложено: неприменимое просто валяется, - оно

показывает себя средство-вещью, которая так-то выглядит и в своей

подручности, так выглядящая, постоянно же была и наличной. Чистая наличность

заявляет себя в средстве, чтобы опять же снова быть втянутой в подручность

озаботившего, т.е. находящегося в ремонте. Эта наличность неприменимого не

вовсе еще лишена всякой подручности, так наличествующее средство еще не

подвернувшаяся где-то вещь. Повреждение средства еще не простое изменение

вещи, не только случившаяся у чего-то наличного смена свойств.

Озаботившееся обращение однако сталкивается с неприменимым не только

внутри чего-то уже подручного, оно находит также такое, чего не хватает, что

не просто не "с руки", но вообще не "под рукой". Нехватка такого рода как

обнаружение неподручного опять открывает подручное в известном

лишь-наличествовании. Подручное, чье отсутствие под рукой замечено,

переходит в модус навязчивости. Чем настоятельнее

надобность в пропавшем, чем собственнее оно встречает в своем отсутствии под

рукой, тем навязчивее делается это подручное, а именно так, что кажется

теряющим характер подручности. Оно обнажается как всего лишь наличное, от

которого невозможно отделаться без недостающего. Растерянному разведению

руками как дефективному модусу озабочения приоткрывается всего-лишь-наличие

подручного.

В обращении с озаботившим миром неподручное может встретиться не только

в смысле неприменимого или прямо пропавшего, но как неподручное, которое как

раз не пропало и не неприменимо, а "путается под ногами" озабочения. То, на

что озабочение не может себя направить, для чего у него "нет времени", не

подручно по способу некстати подвернувшегося, того, с чем не управились.

Это несподручное мешает и обнаруживает назойливость того, чем ближайшим образом и прежде

всего придется озаботиться. С этой назойливостью по-новому заявляет о себе

наличность подручного как бытие того, что все еще предстоит и зовет

развязаться с ним.

Модусы заметности, навязчивости и назойливости имеют функцию вывести на

свет в подручном характер наличия. При этом однако подручное еще не

созерцается и не разглядывается просто как наличное, заявляющая о себе

наличность еще связана в подручности средства. Последнее еще не

завуалировано до голых вещей. Средство становится "средством" в смысле того,

что хотелось бы отбросить; в этой тенденции к отбрасыванию подручное однако

кажет себя все еще подручным в своей неустраненной наличности.

Что однако должно дать это указание на модифицированную встречность

подручного, в котором обнажается его наличность, для прояснения феномена

мира И с анализом этой модификации мы тоже стоим еще при бытии

внутримирного, ближе к феномену мира мы пока еще не подошли. Схватить мы его

еще не схватили, но привели себя теперь к возможности ввести феномен в

обзор.

В заметности, навязчивости и назойливости подручное известным образом

утрачивает свою подручность. Последняя однако сама понимается, хотя и

нетематически, в ходе обращения с подручным. Она не исчезает просто, но в

заметности неприменимого как бы с нами расстается. Подручность показывается

еще раз, и именно тут показывается также мироразмерность подручного.

Структура бытия подручного как средства определяется через отсылания.

Своеобразное и само собой разумеющееся "по-себе" ближайших "вещей" встречает

в использующем их и при этом их специально не берущем во внимание

озабочении, которое может наткнуться на неприменимое. Средство неприменимо -

здесь заложено: конститутивная отсылка от для-того-чтобы к некоему

а-для-этого нарушена. Сами отсылки не становятся предметом рассмотрения, но

"присутствуют" в озаботившемся помещении себя среди них. В нарушении отсылания - в его неприменимости

для... -отсылание становится однако явным. Правда и теперь еще не как

онтологическая структура, но онтически для усмотрения, наталкивающегося на

поврежденность средства. С таким пробуждением в усмотрении отсылки к

всегдашнему для-этого последнее входит в поле зрения само

и с ним рабочая взаимосвязь, целая "мастерская", а именно как то, чего

озабочение всегда уже держится. Взаимосвязь средств высвечивается не как

нечто никогда еще не виданное, но как постоянно в усмотрении заранее уже

высматриваемое целое. С этим целым однако заявляет о себе мир.

Равным образом пропажа подручного, чья повседневная подвертываемость

сама собой разумелась так, что мы ее даже не замечали, есть слом открытых в

усмотрении взаимосвязей отсылания. Усмотрение

толкается в пустоту и только теперь видит, к чему и с чем пропавшее было

под рукой. Опять заявляет о себе окружающий мир. Что так высвечивается, само

не есть подручное среди прочих и уж никак не наличное, которым где-то

фундировано подручное средство. Оно есть в своем "вот" до всякой констатации

и рассмотрения. Оно недоступно даже усмотрению, поскольку последнее всегда

выходит на сущее, а оно для усмотрения всегда уже разомкнуто. "Размыкать" и

" разомкнутость" употребляются ниже

терминологически и означают "отмыкать" - "отомкнутость". "Размыкать"

соответственно никогда не означает чего-то наподобие "получать косвенно

через умозаключение".

Что мир не "состоит" из подручного, видно м. пр. потому, что

высвечиванию мира в интерпретированных модусах озабочения сопутствует

размирщение подручного, так что в нем обнаруживается лишь-наличествование.

Чтобы в повседневном озабочении "окружающим миром" наличествующее средство

смогло встретиться в своем "по-себе-бытии", те отсылки и цельности отсылок,

в которых "тонет" усмотрение, для этого последнего и уж подавно для

неусматривающего, "тематизирующего" схватывания должны оставаться

нетематическими. Не-заявка-о-себе мира есть условие возможности невыступания

подручного из его незаметности. И

здесь конституируется феноменальная структура по-себе-бытия этого сущего.

Привативные выражения подобно незаметности, ненавязчивости, не

назойливости имеют в виду позитивный феноменальный характер бытия ближайше

подручного. Эти "не" подразумевают черту обособленности подручного, то, что

мы имеем в виду под по-себе-бытием, но что "обычно" мы характерным образом

приписываем наличному как поддающемуся тематической фиксации, В первичной и

исключительной ориентации на наличное это "по-себе" онтологически вообще не

прояснимо. Толкования однако требовать надо, если речь о "по-себе" должна

быть онтологически релевантной. К этому по-себе бытия взывают большей частью

онтически эмфатически, и с феноменальной правотой. Но эта онтическая

апелляция еще не оправдывает претензий на мнимую онтологичность высказывания

с такой апелляцией. Предыдущий анализ делает уже ясным, что по-себе-бытие

внутримирного сущего онтологически ухватываемо только на основе феномена

мира.

Если однако мир способен известным образом высветиться, он должен быть

вообще разомкнут. С доступностью внутримирного подручного мир для

усматривающего озабочения всегда уже предразомкнут. Он поэтому есть нечто,

"в чем" присутствие как сущее всегда уже было, к чему оно во всяком

сколько-нибудь явном продвижении всегда может только возвращаться.

Бытие-в-мире по предыдущей интерпретации значит: нетематическое,

усматривающее погружение в конститутивные для подручности всего целого

средств отсылания. Озабочение всегда уже есть, как оно есть, на основе

свойскости с миром. В этой свойскости присутствие может потерять себя во

внутримирно встречном и быть им захвачено. Что это такое, с чем освоилось

присутствие, почему может высветиться мироразмерность внутримирного? Как

понять цельность отсыланий, внутри которой "движется" усмотрение и возможные

разломы которой выталкивают наличность сущего?

Для ответа на эти вопросы, нацеливающие на разработку феномена и

проблемы мирности, требуется более конкретный анализ структур, во

взаимосвязь строения которых внедряются поставленные вопросы.