§ 29. Присутствие как

расположение

То, что мы онтологически помечаем титулом расположение, онтически есть

самое знакомое и обыденное: настроение, настроенность. До всякой психологии

настроений, которая к тому же лежит еще в полном упадке, следует увидеть

этот феномен как фундаментальный экзистенциал и обрисовать в его структуре.

Непоколебимая уравновешенность равно как подавленное уныние

повседневного озабочения, соскальзывание из той в это и наоборот,

ускользание в расстройство суть онтологически не ничто, пусть эти феномены

как якобы самые для присутствия безразличные и мимолетные оставляются без

внимания. Что настроения могут портиться и меняться, говорит лишь, что

присутствие всегда уже как-то настроено. Частая затяжная, равномерная и

вялая ненастроенность, которую нельзя смешивать с расстройством, настолько

не ничто, что именно в ней присутствие становится себе самому в тягость.

Бытие его вот в такой ненастроенности обнажается как тягота.*

Почему, неизвестно. И присутствие не может такого знать, потому что

размыкающие возможности познания слишком недалеко идут в сравнении с

исходным размыканием в настроениях, в которых присутствие поставлено перед

своим бытием как вот. И опять же приподнятое настроение может снять

обнаружившуюся тяготу бытия; эта возможность настроения тоже размыкает, хотя

и снимая, тягостную черту присутствия. Настроение открывает, "как оно" и

"каково бывает" человеку. В этом "как оно" настроенность вводит бытие в его

"вот".

В настроенности присутствие всегда уже по

настроению разомкнуто как то сущее, которому присутствие в его бытии вверено

как бытию, каким оно экзистируя имеет быть. Разомкнуто не значит познано как

таковое. И именно в безразличнейшую и безвреднейшую обыденность бытие

присутствия может ворваться голым "так оно есть и имеет быть". Кажет себя

чистое "так оно есть", откуда и куда остаются в темноте. Что присутствие

столь же обыденно подобным настроениям не "поддается",

т.е. за их размыканием не идет и поставить себя перед разомкнутым не дает,

не довод против феноменального обстоятельства разомкнутости через настроение

бытия вот в его "так оно есть", но тому свидетельство. Присутствие

онтически-экзистентно чаще уклоняется от разомкнутого в настроении бытия;

онтологически- экзистенциально это значит: в том, к чему такое настроение не

повертывается, присутствие обнажено в его врученности своему вот.

Разомкнутое в самом уклонении есть вот.

Эту скрытую в своем откуда и куда, но в себе самой, тем неприкрытее

разомкнутую бытийную черту присутствия, это "так оно есть" мы именуем брошенностью этого сущего в его вот, а именно так, что

оно как бытие-в-мире есть это вот. Выражение брошенность призвано отметить

фактичность врученности. Разомкнутое в расположении присутствия "так оно

есть и имеет быть" - не то "так оно есть", которое

онтологически-категориально выражает принадлежащую наличности эмпиричность.

Последняя становится доступна лишь в наблюдающей

констатации. Напротив, размыкаемое в расположении так оно есть надо понимать

как экзистенциальную определенность того сущего, которое есть способом

бытия-в-мире. Фактичность не эмпирия чего-то наличного в его factum brutum,

но втянутая в экзистенцию, хотя ближайшим образом оттесненная бытийная черта

присутствия. Так оно есть фактичности никогда не обнаруживается созерцанием.

Сущее с характером присутствия есть свое вот таким способом, что оно,

явно или нет, в своей брошенности расположено. В расположении присутствие всегда уже вручено самому

себе, себя всегда уже нашло, не как воспринимающее себя-обнаружение, но как

настроенное расположение. Как сущее, врученное своему бытию, оно всегда

вручено и необходимости иметь себя уже найденным - найденным в нахождении,

возникающем не столько из прямого искания, но из избегания. Настроение

размыкает не способом вглядывания в брошенность, но как притяжение и

отшатывание. Большей частью оно не притягивается к обнажившемуся в нем

тягостному характеру присутствия, менее всего - как отлетность в приподнятом

настроении. Это отшатывание есть, что оно есть, всегда способом

расположения.

Феноменально полностью упустили бы, что настроение размыкает и как оно

размыкает, пожелав поставить рядом с разомкнутым то, что настроенное присутствие "вместе с тем" знает, ведает и во

что верит. Даже если в вере присутствие "уверено" в своем "куда", а в

рациональном просвещении полагает себя знающим об откуда, все это не имеет

силы против того феноменального обстоятельства, что настроение ставит

присутствие перед так оно есть, в качестве какового его вот вперилось в него

с неумолимой загадочностью. Экзистенциально-онтологически не дано ни

малейшего права принижать "очевидность" расположения, меря его

аподиктической достоверностью теоретического познания чистой наличности.

Ничуть не лучше однако та фальсификация феноменов, которая спихивает их в

убежище иррационального. Иррационализм - подыгрывая рационализму - лишь

вкривь говорит о том, к чему последний слеп.

Что фактично присутствие со знанием и волей способно, призвано и должно

владеть настроением, может на известных путях экзистирования означать

приоритет воли и познания. Это не должно только сбивать на онтологическое

отрицание настроения как исходного бытийного образа присутствия, где оно

разомкнуто себе самому до всякого знания и желания и вне рамок их

размыкающего диапазона. И сверх того, овладеваем настроением мы никогда не

вненастроенно, но всегда из противонастроения. Как первую онтологически

сущностную черту расположения мы получаем: расположением присутствие

разомкнуто в его брошенности, причем сначала и большей частью способом

уклоняющегося отшатывания.

Уже отсюда видно, что расположение очень далеко от чего-то подобного

констатации психического состояния. Оно настолько не имеет черт просто

оглядывающегося и обращающегося назад осмысления, что всякая имманентная

рефлексия способна констатировать "переживания" лишь поскольку их вот в

расположении уже разомкнуто. Вот разомкнуто "простым настроением" исходнее,

им же оно соответственно и замкнуто упрямее чем любым нe-восприятием.

Это показывает расстройство. В нем

присутствие слепо к самому себе, озаботивший окружающий мир замутнен,

усмотрение озабочения дезориентировано. Расположение столь мало

рефлексируется, что настигает присутствие как раз в нерефлексивной от- и

выданности озаботившему "миру". Настроение настигает. Оно не приходит ни

"извне" ни "изнутри", но вырастает как способ бытия-в-мире из него самого.

Тем самым однако через негативное отграничение расположения от

рефлексирующего постижения "внутреннего" мы приходим к

позитивному проникновению в его размыкающий характер. Настроение всегда уже

разомкнуло бытие-в-мире как целое и впервые делает возможной настроенность

на... Бытие-в-настроении не соотнесено ближайшим образом с психическим, само

оно не внутреннее состояние, которое потом загадочным образом выплескивается

наружу и отцвечивает на вещах и лицах. Тут кажет себя вторая сущностная

черта расположения. Оно есть экзистенциальный основообраз равноисходной разомкнутости мира, соприсутствия и

экзистенции, поскольку последняя сама по сути есть бытие-в-мире.

Рядом с этими двумя эксплицированными сущностными определениями

расположения, размыканием брошенности и тем или иным размыканием целого

бытия-в-мире, надо принять во внимание третье, которое прежде всего помогает

более вникающему пониманию мирности мира. Раньше

было сказано: мир, заранее уже разомкнутый, дает встретиться внутримирному.

Эта опережающая, принадлежащая к бытию-в разомкнутость мира конституирована

и расположением. Допущение встречи с самого начала усматривающе, не просто

лишь ощущение или разглядывание. Усматривающе озаботившееся допущение

встречи имеет - можем мы теперь видеть острее идя от расположения - характер

задетости. А задетость непригодностью,

упрямством, угрозой подручного онтологически становится возможна лишь

поскольку бытие-в как таковое экзистенциально опережающе определено так, что

внутримирно встречное может тронуть его таким образом. Эта затрагиваемость

основана в расположении, в качестве какою она разомкнула мир к примеру на

угрозу. Только существующее в расположении страха, соотв. бесстрашия,

способно открыть мироокружно подручное как угрожающее. Настроенностью

расположения экзистенциально конституируется мирооткрытость присутствия

И лишь поскольку "чувства" онтологически принадлежат к сущему, чей

способ бытия расположенное бытие-в-мире, они могут быть "растроганными" и

"чувствительными", так что трогательное кажет себя в аффекции. Никакая

аффекция при самом сильном давлении и противостоянии не состоялась бы,

сопротивление осталось бы по сути неоткрытым, если бы расположенное

бытие-в-мире не было уже зависимо от размеченной настроениями задетости

внутримирным сущим. В расположении экзистенциально заключена размыкающая врученность миру, из которого может встретить

задевающее. Мы должны действительно онтологически принципиально предоставить

первичное раскрытие мира "простому настроению". Чистое созерцание, проникай

оно и в интимнейшие фибры бытия чего-то наличного, никогда не смогло бы

открыть ничего подобного угрожающему.

Что на основе первично размыкающего расположения повседневное

усмотрение обознается, широко подставляется обману, есть, по мерке идеи

абсолютного "миро"-познания, некое (j.tj 6v. Но экзистенциальная

позитивность обманываемости из-за таких онтологически неоправданных оценок

совершенно упускается. Именно в нестойком, настроенчески мерцающем видении

"мира" подручное кажет себя в своей специфической мирности, которая ни в

какой день не та же самая. Теоретическое наблюдение всегда уже обесцветило

мир до униформности голо наличного, внутри каковой униформности заключено

конечно новое богатство того, что может быть открыто в чистом определении.

Но и самая чистая Oeopitt тоже не оставила за спиной всякое настроение; и ее

наблюдению то, что всего лишь налично, кажет себя в своем чистом виде только

тогда, когда она в спокойном пребывании при..., в расттшгл и SiaycDY^

способна дать ему настать для себя. - Выявление

экзистенциально-онтологической конституции познающего определения в этом

расположении бытия-в-мире не следует смешивать с попыткой отдать науку

онтически на произвол "чувства".

Внутри проблематики этого разыскания разные модусы расположения и

обстоятельства их обоснования интерпретироваться не могут. Под титулом

аффектов и чувств эти феномены давно знакомы и в философии все-таки уже были

рассмотрены. Не случайность, что первая дошедшая до нас, систематически

проведенная интерпретация аффектов развернута не в рамках "психологии".

Аристотель исследует тта0т| во второй книге своей "Риторики". Последняя

должна осмысливаться - вопреки традиционной ориентации концепции риторики на

нечто вроде "школьной дисциплины" - как первая систематическая герменевтика

повседневности бытия-друг-с-другом. Публичность как способ бытия людей (ср.