4.4. Социальные программы

В решениях X съезда РКП(б) (1921) социальные программы отодвигались на будущее. Надо было спасать (речь шла о рабочих и нуждающихся крестьянах) от «истощения, от нужды и бедствий», от «почти сверхчеловеческого напряжения сил»...

Рабочим важнейших центров России обеспечивался «паек и такие условия жизни, которые действительно были бы для них стимулом оставаться на фабриках и заводах».

Было решено продолжить натурализацию заработной платы, помочь и нуждающимся крестьянам.

На эти цели выделялось 10 млн руб. золотом²².

Социальные программы на предстоящие годы планировали рост реальной заработной платы в 2 раза, увеличение норм потребления на такие продукты, как мясо, жиры, рыба, сахар, «значительно повысить государственные расходы на культурно-бытовое обслуживание рабочих»²³.

Другие социальные слои общества или выпадали из поля внимания, или вовсе объявлялись врагами. В 1927 г. XV съезд ВКП(б) «теоретически обосновал» необходимость таких действий, ибо, оказывается, «подъем производительных сил экономики СССР неминуемо сопровождается частичным нарастанием классовых противоречий. Частнокапиталистические слои города и деревни, смыкающиеся с некоторыми бюрократическими элементами советского и хозяйственного аппарата, стремятся усилить свое противодействие наступлению рабочего класса...»²⁴.

Капиталистическая рационализация производства объявлялась главной причиной роста безработицы, выбрасывающей на рынок труда громадные массы пролетариев.

4.5. Человек

По переписи 1926 г., в РСФСР проживало 92,7 млн чел. Городское население составляло 18%, в селе — большинство — 82%²⁵.

Основой социального состава общества в 20-х гг. были крестьяне-единоличники, рабочие, служащие, торговцы, колхозники, интеллигенция.

В начале десятилетия, в конце Гражданской войны, в условиях общей разрухи, деревня жила в основном натуральным хозяйством, освещалась вновь лучиной вместо керосина, одевалась в домотканое, пользовалась дедовскими ткацкими станками и ручными жерновами. Денежное обращение исчезло. Грибы меняли на ситец, пользуясь «ржаными единицами», ходившими наряду с главной валютой тех лет, — самогонкой. В лавках не покупали, а обменивались. Голод толкал на всякого рода изобретения по добыванию и приготовлению любого годного в пищу продукта. Деревня не получала от города ни сахара, ни мануфактуры, ни плугов, ни жаток... Эта общая картина жизни была следствием множества факторов: и массовой гибели мужчин в войнах, и крайней изношенности орудий труда, и продразверстки²⁶.

К середине 20-х гг. с переходом к НЭПу и общим подъемом сельскохозяйственного производства стали быстро расти крепкие середняцкие хозяйства. Они имели свой инвентарь, лошадей, крупный и мелкий рогатый скот, обрабатывали землю сельскохозяйственными машинами. И потому особенно нуждались в производимой городом технике. Некоторые использовали кратковременный наемный труд.

Начали возрождаться старые кулацкие хозяйства, появилась и новая буржуазия из деревенских дельцов, нажившая хозяйства за счет кооперативов, комитетов крестьянской взаимопомощи, комбедов. Эти товарные хозяйства уже интересовал не только внутренний, но и внешний рынок.

Сельский пролетариат тоже был неоднороден: у одних не было единоличного хозяйства, другие же бедствовали от лености, разгильдяйства, пьянства. Беднота чаще батрачила в богатых хозяйствах.

Изменения, происходящие в деревне, интересовали Советское правительство с первых же шагов НЭПа.

По просьбе В. И. Ленина с 1922 г. редакция газеты «Беднота» предоставляла ему каждые два месяца сводки писем, поступавших из села, а с 1924 г. такие же сводки получал Совет Народных Комиссаров.

В редакцию «Бедноты» приходило в среднем 120—130 писем в день. Крестьяне писали о землеустройстве, налого-обложении, кредитовании, кооперировании... Но особенно их интересовали и волновали вопросы социального расслоения деревни. В газете развернулась острая дискуссия: «Кого считать кулаком, кого — тружеником? Что говорят об этом крестьяне?»

Дискуссия началась письмом крестьянина Вятской губернии Г. Смердова, которого интересовало:

— можно ли считать буржуем крестьянина, имеющего от 2 до 4 коров, 2—3 лошади и приличный дом;

— можно ли считать буржуем и кулаком арендатора мельницы, если он ведет дело честно и по советским законам;

— можно ли считать кулаком бедного человека, который на гроши торгует, чтобы не умереть с голоду.

Участникам дискуссии предлагались различные критерии для определения кулака: сколько имеет имущества, живет за чужой счет, имеет нетрудовые доходы, эксплуатирует чужой труд, торгует.

Во многих письмах виден интерес крестьянина, его желание быть крепким хозяином, найти возможный путь к этому, но виден также и социально-психологический барьер, разделявший бедноту и кулаков в понимании путей достижения благополучия²⁷.

Социального согласия на селе не было, хотя классовые признаки проявлялись не так отчетливо, как в городе.

В 20-е гг. увеличилась миграция крестьян в города. Город привлекал возможностью иной, более благоустроенной жизни, давал более широкий простор для осуществления личных интересов.

В городах вновь появились предприниматели, крупные торговцы, фабриканты. Формировался слой посредников, мелких спекулянтов, частных торговцев и особый слой — коррумпированных чиновников, находящихся на государственной службе.

По мнению Н. Верта, в советском обществе 20-х гг. существовало две иерархии и два пути для карьеры: один — путь нэпманов, предпринимателей и торговцев, основанный на богатстве, и другой — определяемый местом в государственном или партийном аппарате. Именно второй путь был на взлете, и бюрократический аппарат все разрастался²⁸.

НЭП изменил стиль жизни, быт, облик городов. Вот как показывает это М. Булгаков в очерке «Торговый ренессанс (Москва в начале 1922 года)»:

«...То тут, то там стали отваливаться запыленные щиты, и из-под них глянули на свет после долгого перерыва магазинные витрины... Магазины стали расти как грибы, окропленные живым дождем НЭПа: государственные, кооперативные, артельные, частные. За кондитерскими, которые первые повсюду загорелись огнями, пошли галантерейные, гастрономические, писчебумажные, шляпные, парикмахерские, книжные, технические и, наконец, универсальные...

Из огромных витрин тучей глядят дамские шляпы, чулки, ботинки, меха... Сотни флаконов с лучшими заграничными духами: граненых, молочно-белых, желтых, разных причудливых форм и фасонов... Волны материй, груды галстуков, кружева, ряды коробок с пудрой...

Кондитерские на каждом шагу. Полки завалены белым хлебом, калачами, французскими булками. Пирожные бесчисленными рядами устилают прилавки.

Все это чудовищных цен...

Выставки гастрономических магазинов поражают своей роскошью. В них горы коробок с консервами, черная икра, сёмга, балык, копченая рыба, апельсины. И всегда у окон этих магазинов как зачарованные стоят прохожие и смотрят не отрываясь на деликатесы...

Всюду на перекрестках воздух звенит от гомона бесчисленных торговцев газетами, папиросами, тянучками, булками, пирожками...

С серого здания с колоннами исчезла надпись «Горный совет» и повисла другая с огромными буквами «Биржа», и в нем идут биржевые собрания и проходят через маклеров миллиардные сделки.

Поздним вечером окна бесчисленных кафе освещены, и из них глухо раздается взвизгивание скрипок...»

Цены исчислялись миллионами, в просторечии — «лимончиками».

На зарплату рабочего в феврале 1923 г. можно было купить (в среднем на одного члена семьи) 17,4 кг хлебопродуктов, 2,4 кг мяса, 130 г сала, 460 г масла, 425 г сахара.

На одного члена семьи служащего приходилось 15,8 кг хлебопродуктов, 3,3 кг мяса, 166 г сала, 383 г масла, 558 г сахара. (В условиях инфляции эти показатели менялись ежемесячно в меньшую сторону.)²⁹.

Положение стало меняться уже к следующему году. В ноябре 1924 г. (после денежной реформы) средний заработок рабочего в промышленности составлял 38 руб. 54 коп., а в 1926 г. — 55 руб. 40 коп. При этом специалисты получали 165 руб., служащие — 101 руб.

Беднее была интеллигенция: у работников искусства — 73 руб., у работников просвещения и здравоохранения — 42 руб. в месяц.

Цены на основные продукты питания составляли: мука — 8 коп. за кг, хлеб — 9,2, картофель — 4,11, мясо — 41,9, масло — 184,9, сахар — 81,2 коп.³⁰.

Цены на промышленные товары были в десятки раз выше, чем на продукты питания.

Поэтому в целом жизненный уровень трудящихся города оставался невысоким.

В 20-е гг., как никогда прежде, возросла группа людей, нуждавшихся в социальной защите. За семь лет войны многие потеряли трудоспособность, остались вдовами или сиротами. Около полутора миллионов россиян нуждались в государственной помощи. Но из государственного бюджета на социальное обеспечение выделялось всего 1,5—1,7% средств. Государство содержало 60% нуждающихся в городе и 5% в деревне.

В 1924 г. средний размер пенсий — 9 руб. 47 коп., а средний расход на человека (прожиточный минимум) в этом году составил по РСФСР 18 руб. Следовательно, пенсия могла обеспечить человека лишь на 50%. В 1927 г. средний размер пенсии возрос до 17 руб. 04 коп., а расход на человека — до 26 руб.³¹.

При растущей безработице сокращались возможности пенсионеров на дополнительный заработок, к чему некоторые из них стремились.

Жизнь российской интеллигенции в первые годы НЭПа в материальном отношении была полуголодной. (Так, современник пишет: «...Андрей Белый, которому недоедание придавало аскетический вид...». О полуголодной жизни интеллигенции начала двадцатых годов рассказывает Н. Бердяев в девятой главе своей книги «Самопознание»).

Однако у НЭПа в социальном плане были и неоспоримые плюсы. Конкуренция различных форм собственности создавала спрос на труд высококвалифицированный, заинтересованный во взаимном успехе работодателя и наемного контингента, и, естественно — высокооплачиваемый.

Прогульщики, воришки, пьяницы — вытеснялись. Да, инвалиды, престарелые... поддерживались государством. Трудоспособным, энергичным давался реальный ШАНС своим трудом обеспечить себе и семье достойный образ жизни.

Духовная жизнь российской интеллигенции по ходу развертывания НЭПа была богата поисками высоких гуманистических ценностей.

Нравственные корни человеческого существования пытался найти в своих работах Л. Карсавин. Идею «любви собирающей» отстаивал Е. Трубецкой. Философию «общего дела, объединяющего индивидов на благо», создает Н. Федоров. О значимости соборности, общечеловеческих форм культуры пишет П. Флоренский. В. Розанов исследует культуру в повседневной русской действительности. Н. Бердяев разрабатывает философию свободы, пытается понять человека в его общении «с миром глубины и с миром высоты». И. Ильин рассматривает проблему: интеллигенция — культура — народ.

В литературе и изобразительном искусстве — плюрализм школ и стилей.

Но философия человека, многослойность культурных пластов все же не вписывались в обыденность и реальность постреволюционного общества. Проблемы духовные были отодвинуты, на первый план вышли проблемы политические и социальные. Победили идеалы борьбы. Нигилистическое отношение к великой национальной культуре в начале 20-х гг., желание «сбросить ее с корабля современности» стало для многих критерием пролетарской революционности и построения нового общества³².

В конце августа 1922 г. 160 деятелей культуры — писатели, философы, социологи, ученые — были высланы за границу как «особо опасные контрреволюционные элементы». Это была борьба с идейными противниками.

«Я был выслан из своей родины, — пишет Н. Бердяев, — не по политическим, а по идеологическим причинам... Что я противопоставлял коммунизму? ...Прежде всего принцип духовной свободы, для меня изначальный, абсолютный, который нельзя уступить ни за какие блага мира. Я противопоставлял также принцип личности как высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды. Это значит, что я защищал дух и духовные ценности. Коммунизм, как он себя обнаружил в русской революции, отрицал свободу, отрицал личность, отрицал дух. В этом, а не в его социальной системе, было демоническое зло коммунизма. Я согласился бы принять коммунизм социально, как экономическую и политическую организацию, но не согласился бы его принять духовно»³³.

Запреты, аресты, высылка разрушили целый пласт культуры, основанный на знании и творчестве.

Деформировалась и обыденная культура, связанная с бытом, обрядами, традициями, религией.

Антирелигиозная пропаганда высмеивала попов, церковные обряды, праздники. «Союз безбожников», созданный Е. Ярославским в 1925 г., выражал большевистскую непримиримость к религии, церкви, к верующим — богоборчество было в полном разгаре.

В самой церкви произошел раскол, оформилось течение «живой церкви», провозгласившее «реформы православия».

Все это порождало у многих чувство оставленности Богом и нарушало сложившиеся традиции. Этнограф того времени пишет: «Старики празднуют по новому стилю, старухи по старому стилю, а молодые никак. Сельский сход потерял терпение, собрался и постановил: во избежание ссоры закрыть совсем церковь и не беспокоить Бога, пока не выяснится, чей верх возьмет»³⁴.

Но в то же время выдвигаются грандиозные задачи «культурной революции» в стране, в результате которой, как писал В. Ленин, «все завоевания культуры станут общенародным достоянием». На основе лучших достижений мировой и российской цивилизации предполагалось создать новую социалистическую культуру, которая должна выражать интересы трудящихся и служить задачам классовой борьбы пролетариата за социализм.

Декреты, принятые в 20-х гг. советской властью по вопросам культуры, охватывают огромный круг проблем: ликвидацию неграмотности, образование и просвещение, библиотечное дело, национализацию художественных собраний и создание музеев, охрану памятников искусства, литературу, театр... Эти декреты обеспечивали главное направление культурной политики — доступ трудящихся к образованию и сокровищам искусства. Так, по декрету «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР» все население от 8 до 50 лет обязано было обучаться грамоте на родном или русском языке. Причем для обучающихся предусматривалось сокращение рабочего дня на два часа с сохранением полного заработка.

В результате победы социалистической революции господствующей стала идеология пролетариата. Однако сохранялась возможность для того, чтобы художественная жизнь страны в 20-е гг. отличалась плюрализмом различных школ и стилей, обилием литературно-художественных группировок. Только в Москве их насчитывалось более 30. Среди них «Кузница» (основана в 1920 г.), «Серапионовы братья» (1921), Московская ассоциация пролетарских писателей — МАПП (1923), «Левый фронт искусств» — ЛЕФ (1922), «Перевал» (1923), Российская ассоциация пролетарских писателей — РАПП (1925). Эти объединения отражали широкий спектр идеологической борьбы в период НЭПа, сложное и противоречивое понимание художественной интеллигенцией происходящих в стране событий. «Левые» течения отрицали культурное наследие, предлагали «сбросить Пушкина с корабля современности» и в полную мощь работать для революции:

Во имя нашего завтра

Сожжем Рафаэля,

Разрушим музеи,

Растопчем цветы...

«Левые» объявляли буржуазными предрассудками все, что сковывало инициативу и творчество личности.

Многие писатели-рапповцы считали, что подлинно пролетарскую культуру могут создать только выходцы из рабочих и крестьян, новая творческая интеллигенция.

«Серапионовы братья» видели назначение художественной литературы в том, чтобы помочь человеку преодолеть собственные пороки, изменить быт и нравы.

Писатели так называемой «формальной школы» вели поиски в русле традиционного реалистического искусства.

Несмотря на различие идейно-эстетических концепций, каждая из литературных группировок под своим углом зрения показывала изменение судьбы страны, судьбы личности, судьбы народа.

Однако лучшие произведения того времени были созданы вне рамок какого-либо одного направления или художественной группировки. Поэтические творения С. Есенина, роман Д. Фурманова «Чапаев», «Железный поток» А. Серафимовича, «Конармия» И. Бабеля, «Сестры» и «Восемнадцатый год» А. Толстого были созданы на основе творческого развития лучших традиций русской классической литературы. Сущность подхода к событиям реальной жизни в этих произведениях можно выразить словами А. Толстого, который писал: «Революцию одним «нутром» не понять и не охватить. Время начать изучать революцию и человека в ней, — художнику стать историком и мыслителем».

Тема революции и человека в ней, отношения к ней различных слоев российского общества, безусловно, была ведущей в литературе 20-х гг.

У одних — трагическое ощущение катастрофы, разрушения жизни. Характерное для части интеллигенции, не принявшей революцию, передал О. Мандельштам в стихотворении «Век» (1922):

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

Ярким было и другое мнение. Как «историк и мыслитель» развивает в своем творчестве тему революции В. Маяковский. «Революцией мобилизованный и призванный», поэт показывает события с позиций миллионов людей труда, униженных бедностью, социальным и политическим бесправием. Это их революция.

Довольно,

довольно,

довольно

покорность нести на горбах.

Дрожи,

капиталова дворня!

Тряситесь,

короны

на лбах!

«Четырежды славься, благословенная!» — это отношение к революции самого поэта.

Представители различных социальных слоев, не одинаково воспринявшие Октябрь, оказались едиными в ощущении великих перемен, обновления народной жизни, рождения надежд и перспектив, ранее неведомых. Ощущение человека труда — хозяина жизни — передавал поэт Д. Бедный:

Улица эта — дворцы и каналы,

Банки, пассажи, витрины, подвалы,

Золото, ткани, и снедь, и питье —

это мое.

Библиотеки, театры, музеи,

Скверы, бульвары, сады и аллеи,

Мрамор и бронзовых статуй литье —

это мое.

И как порой ни бедна, как ни голодна была жизнь простого человека в 20-х гг., он не хотел возврата прошлого. В своей записной книжке писатель А. Платонов замечает: «Типичный человек нового времени: голый — без души и имущества, в предбаннике истории, готовый на все, но не на прошлое» (1928).

Будущее представлялось светлым и прекрасным.

Будущее:

Интереснейший из романов!

Книга, что мне не дано прочитать!

Край, прикрытый прослойкой туманов!

Храм, чья строка едва начата! —

так писал в 1922 г. поэт В. Брюсов.