2.2. Безработица, ее формы, отношение к безработице

Чувствительность измерения безработицы к условиям его осуществления не позволяет прямо интерпретировать длинные хронологические ряды или данные, характерные для разных стран (по поводу сравнения Франции и Япо­нии, см.: Besson, 1988). В статье, посвященной динамике безработицы за 20 лет, говорится: «Далеко не очевидно, что можно реально измерить динамику подобного явле­ния в долгосрочном плане. В силу того, что безработица частично связана сданной социальной формацией, изме­нения последней в течение нескольких десятилетий до­статочны для того, чтобы именем безработицы в начале и в конце периода назывались весьма разные вещи. На­пример, при переписи 1936 г. насчитывалось 864 тыс. без­работных, а при переписи 1982 г. — 2059 тыс. Посколь­ку, несмотря на внешнее подобие, речь не идет в точно­сти об одних и тех же вещах, постольку заключение, которое можно из этого сделать, имеет ограниченное зна­чение» (Thelot, 1985, р. 38).

[189]

Если использование статистических данных в целях сопоставления столь ограничено, можно, как и в случае с суицидом, задаться вопросом об условиях их примени­мости (в познавательных целях, в частности). Этот во­прос совпадает с вопросом об изменяющихся значениях, которые скрываются за этими данными, и через них вы­ходит на само понятие, или, скорее, на понятия «безра­ботицы». Переменчивость статистического измерения позволяет, по крайней мере, поставить этот вопрос, ко­торый иначе мог бы остаться скрытым за кажущейся оче­видностью смысла термина: является ли показателем меняющий форму показатель (постоянного явления), от­сылают ли его вариации к изменениям самой природы явления? Если статистические данные о безработице «не говорят в точности одно и т'о же» для 1936 и 1982 г., то это не просто потому, что отличаются технические усло­вия постановки вопросов, но, прежде всего потому, что само содержание «безработицы» изменилось. Если допу­стить, что речь может идти о различиях в природе, а не в степени (более или менее «той же самой» безработицы), видимые несоответствия статистических данных действи­тельно становятся одним из способов вычленения анали­за этих различий.

В промежутке между переписями 1931 и 1936 гг. количество учтенных безработных увеличилось с 452 тыс. до 864 тыс. «В то же время занятое ак­тивное население сократилось на 1760 тыс. чело­век (из которых 1423 тыс. рабочие): кризис более проявляется в падении занятости, чем в росте безработицы. Представленный департаментом анализ двух изменений не обнаружил «никакой значимой связи» между ними и остановился на «таком парадоксальном результате, что процент занятости по найму и процент безработицы [...] увеличиваются параллельно» (Salais, 1986, р. 77-82). Если говорить точнее, то в 30-е годы безрабо­тица фиксируется в большей степени там, где труд определяется как «наемный труд», т. е. на круп-

[190]

ных предприятиях, и противопоставлен, напри­мер, надомному труду. Появившееся в то время «современное» понятие безработицы коррели­рует с типом труда и отношением к труду, дикту­емыми методами управления крупными пред­приятиями и формами рационализации, дистан­цирующими рабочее место от работника и уста­навливающими эквивалент «между рабочим временем и заработной платой» (р. 89), а также «четкое размежевание» между трудом и не-тру-дом, связанное именно с «отдалением места ра­боты от места жительства» (р. 92).

В противоположность этому надомный труд представлен как «труд без безработицы» в той мере, в какой «занятость нерегулярна по количе­ству труда и по рабочему времени» (р. 94), а связь с работодателем тем сильнее, чем она менее ин­ституционализирована. Слабая институционали-зация, выражающаяся помимо прочего в сложно­сти учета труда, в 1936 г. еще присуща категории с нечеткими границами — «надомным работни­кам», — объединяющей самодеятельных, не зави­сящих от «учреждения» (см.: Desrosieres, Theve-not, 1988, p. 13-15). Следовательно, там, «где труд продолжает определяться количеством и объемом, которые подвержены сильным флуктуациям, там безработица низка; там, где труд регулируется вне­шним по отношению к нему образом, где он явля­ется предметом социальных процедур подсчета, планирования, учета, там безработица выше, хотя флуктуации труда имеют, по той же самой причи­не, меньший диапазон». Между 1931 и 1936 гг. численность надомных работников и работников «малых предприятий сокращается в меньшей сте­пени, чем на крупных предприятиях»: «колебания объема труда в более широком масштабе открыто проявляются как безработица на крупных пред­приятиях, которая находит свое выражение в

[191]

значительном разрыве связей между работодате­лем и наемным работником. И напротив, труд на малых предприятиях скорее представляет со­бой объект разделения [...] в котором участвуют и наемные работники, и хозяин» (Salais, 1986, р. 96-97). Таким образом, безработица, зафикси­рованная в переписи 1936 г. неравно измеряет по­следствия экономического кризиса в зависимости от природы — в то время очень дифференци­рованной — общественной организации труда, поскольку сама категория безработицы была свя­зана с особым и еще новым представлением о тру­де. Если безработица осмысливается только с по­мощью позитивной категории, отрицательной формой которой она является, то она институцио­нализируется лишь посредством специфических социальных мероприятий: «положение безработ­ного» есть прежде всего «положение лиц, [мате­риально] защищаемых фондами по безработице». Эти последние существуют «только в городах определенного размера» и предполагают регист­рацию в качестве «ищущего работу» в бюро по тру­доустройству. Это и объясняет те факты, что «без­работица» предстает главным образом еще как го­родское явление и что велика корреляция между «учтенной» и «защищенной безработицей», фикси­руемая в разных департаментах (ibid, р. 109—120). Социальное восприятие «не-труда» как безработицы, не­обходимое для ее регистрации, определяется, следова­тельно, восприятием труда как «наемной занятости» и является функцией ее институциональной связи со ста­тусом. Именно значительное различие географической и социальной распространенности категорий и моделей без­работных делает абсолютно несопоставимым численный их состав в переписях 1936 и 1982 гг. И наоборот, эти различия в качестве статистических колебаний безрабо­тицы, зарегистрированной в 1936 г., представляют меру этой распространенности. Новое историческое прочтение

[192]

статистических данных может быть увязано с констата­цией, сделанной в связи с исследованием занятости в Алжире в 1960 г.: парадоксальным образом именно в са­мых отсталых зонах, где низкая занятость была наибо­лее явной, наименьшее число мужчин (в частности глав семей) ответило, что не имеют работы, потому что их со­циальная роль сама по себе представляла некую форму деятельности. И, напротив, в наиболее урбанизирован­ных зонах процент объявленной безработицы был самым большим, потому что вследствие проникновения запад­ного определения занятости, нерегулярные «подработки» не рассматривались как настоящая работа. Таким обра­зом, опрос измерял скорее дифференцированное проник­новение западного определения труда, чем географиче­ское распределение труда, как было предусмотрено (Bourdieu, 1963; Bourdieu, Sayad, 1964; см. документ ни­же). И в том, и в другом случае занятость и безработица вычленяются только через отношение к труду.

[...] Пока труд определяется как социальная фун­кция, понятия безработицы и частичной занято­сти не могут быть сформулированы. Осознание безработицы знаменует, следовательно, измене­ние позиции в отношении к миру. Естественная приверженность к порядку, воспринимаемому как естественный, традиционный, оказывается подо­рванной; привычный труд воспринимается и из­меряется посредством новой референтной систе­мы, т. е. понятия полной занятости, связанного с опытом работы в современном секторе. Так, при очень близких значениях процентных отношений фактической занятости, сельские жители кабиль-ских районов охотно объявляют себя безработны­ми, если считают, что их деятельность недоста­точна, в то время как земледельцы и пастухи ал­жирского Юга скорее называют себя занятыми. Не имеет значения, что кабильские безработ­ные — земледельцы, объявляющие себя безработ­ными, или что земледельцы Юга — безработные,

[193]

которые этого не знают. Одни, бывшие эмигранты или члены группы, чьи экономические практики и представления об экономике глубоко перероди­лись вследствие долгого опыта эмиграции в горо­да Алжира или Франции, расценивают традици­онную сельскохозяйственную деятельность через ее соотнесение с единственно достойной деятель­ностью — той, которая приносит денежный доход, следовательно, как безработицу. Другие, при от­сутствии такой концептуализации труда, не мо­гут воспринимать как безработицу ту бездеятель­ность, на которую они обречены, и еще менее — те функции, которые им предписывает традицион­ный порядок (Bourdieu P. Algerie-60. Structures economiques et structures temporelles. Paris: Mi-nuit, 1977, p. 74-75).

Безработица предстает, таким образом, не как понятие, имеющее трансисторическое и транскультурное значе­ние, но как понятие, неотделимое от специфического со­циального контекста.

«История безработицы есть, следовательно, исто­рия распространения капиталистического спосо­ба производства. [...] Необходимо также подчерк­нуть, что идентификация безработицы в качестве социального "статуса" и статистически измеря­емого положения осуществляется в определенной последовательности. Она предполагает наличие двух условий: во-первых, невозможность опирать­ся на "докапиталистические" виды деятельности или на формы надомного труда и, во-вторых, появ­ление специализированных институций — бюро по трудоустройству или механизмов пособий по безработице, создающих в совокупности интерес заявлять о себе, как о безработном. [...] Связь раз­вития безработицы с развитием экономики капи­талистического типа не исключает того, что при других уровнях экономического развития или при других формах социальной организации сущест-

[194]

вуют формы недоиспользования рабочей силы» (Freyssinet, 1988, р. 7-9).

Это историческое отступление помогает также уяснить изменяющийся смысл размеров безработицы в одной и той же выборочной совокупности в зависимости от тех­ники исследования. Отказавшись придавать данным 1936 г. то же значение, что данным 1982 г., следует так­же уточнить утверждение, что «на более коротком отрез­ке времени, например, в течение двадцати последних лет, эти концептуальные сложности менее остры (Thelot, 1985, р. 38). Если, действительно, нет сомнений в том, что отношение к труду в 1984 г. ближе к тому, каким оно было в 1964 г., чем в 1936 г., то можно также подчерк­нуть значительные различия в условиях, при которых безработица воспринимается и заявляется, в частности, различия в распространении женского наемного труда, с одной стороны, и распространении институционализиро­ванной безработицы с другой.

Самой отчетливой чертой динамики данных за два­дцать лет является, несомненно, «разрыв 1974 г.», кото­рый означает начало более быстрого роста процента без­работицы, возраставшей и в предыдущие годы, а также ее более выраженную дифференциацию по полу, возрас­ту или социально-профессиональной категории (ibid). Действительно, с этих пор безработица рассматривается как аспект общего экономического кризиса и трактуется как «социальная проблема» (о которой, например, обяза­ны высказываться политические деятели), что само по себе способно преобразовать условия, в которых она вос­принимается и, как следствие, заявляется. Безработица не является «той же» не только потому, что не охватыва­ет те же самые категории, но и потому, что ее восприя­тие в 1964 г., когда статистические данные определяли ее в 2%, отличается от того, как она воспринималась два­дцать лет спустя, когда составила 10% всего самодея­тельного населения.

Административные меры, принятые против без­работицы, прежде всего прямо влияют на ее реги-

[195]

страцию, а не на неполную занятость, которая при регистрации интерпретируется, например, как «досрочный выход на пенсию». Это определение, основанное на продолжительности активной жиз­ни, позволяет исключить из категории безработ­ных тех незанятых, которые, благодаря особой форме выплаты пособий, обозначаются иначе и выводятся за пределы рынка труда. Кроме того, на учет влияет также — в противоположном направ­лении — банализация и институционализация категории «безработный». Рост числа самодея­тельных наемных работниц усилил этот эффект. Этот рост способен изменить условия, при кото­рых — при прочих равных — женщины, не име­ющие работы по найму, но желающие ее найти, могут объявлять себя скорее безработными, чем несамодеятельными¹.

В 1936 г. 72% безработных составляли муж­чины (в основном промышленные рабочие), и ста­тистическая связь между «учтенными безработ­ными» и «безработными, охваченными пособия­ми» (на уровне департаментов) гораздо сильнее выражена у мужчин, чем у женщин (потеря зара­ботка у них возмещалась с гораздо большим тру­дом, поскольку «помощь оказывается семье, а не индивиду») (Salais, 1986, р. 77, 118). Эта мужская «погрешность» безработицы, зарегистрированной в 1936 г., подлежит сравнению с женской, по­скольку в более поздних исследованиях именно

¹ Увеличение самодеятельного женского населения воздей­ствует также и в другом направлении: поскольку процент безра­ботицы рассчитывается относительно самодеятельных, не только числитель, но и знаменатель возрастают. Обратное происходит Для другой категории, сильно подверженной безработице, а имен­но молодежи: рост или удлинение срока обязательного образо­вания, что частично связано с ситуацией в сфере занятости, спо­собствует сокращению знаменателя (а не только числителя) отношения.

[196]

учет женщин в качестве безработных больше за­висит от особенностей опросов. В период между 1968 и 1974 г. среди женщин категория PMDRE (этот тип безработицы объявляется в форме, ко­торая может показаться двусмысленной) значи­тельно более многочисленна, чем категория PDRE, особенно 25—49-летних; и прямо противополож­ное наблюдается у мужчин, особенно у 25-49-летних (Thelot, 1985, р. 54-55). К тому же уже говорилось, что смысл показателей DEFM [спрос занятости на конец месяца1 и «безработицы по определению МОТ» имеет отличия в зависимости от пола: в период между переписью 1975 г. и со­временным исследованием занятости классифи­кация женщин претерпела больше изменений, чем классификация мужчин. Создается впечатле­ние, что, несмотря на усилия сблизить измерение безработицы в переписи и в опросе о занятости 1982 г., перепись продолжает показывать боль­шую численность безработных среди женщин, чем среди мужчин.

Не исключено, что женщины чаще, чем мужчины, «зло­употребляют» заявлением о поисках работы («ложные безработные») или что они чаще, разуверившись, пере­стают считать и объявлять себя находящимися в поисках работы («деморализованные безработные»). Обе интер­претации сходны еще и в том, что несмотря на рост жен­ской наемной силы и что большинство среди объяви­вших себя безработными составляют женщины, господ­ствующие социальные представления о положении и ро­ли женщин не допускают иного смысла женской безра­ботицы или иного отношения женщин к занятости и без­работице: эти характеристики строго эквивалентны тому, что присуще мужчинам. Отсюда следует, что вариатив­ность вопросника при измерении безработицы в зави­симости от пола является не столько аномалией или под­лежащим исправлению техническим дефектом, сколько симптомом определенной социальной реальности.

[197]

Очевидно также, что технические сложности, кото­рые выражаются в множественности и сложности опре­делений безработицы или в невозможности «увязать» измерения самодеятельного населения, занятости и без­работицы, играют положительную роль, подводя к вопро­сам о природе и динамике границ, которые разделяют (или не разделяют) эти понятия, а также о пограничных кри­териях, которые они содержат (такие, как неполный ра­бочий день, договоры о временной работе, другие формы нестабильной занятости, производственные стажировки и т. д.), что размывает понятие безработицы (Cezard, 1986): «Разделительные полосы между занятостью, без­работицей и бездеятельностью стали более размытыми, более рыхлыми. Линия границы, следовательно, стала более условной» (Marchand, Thelot, 1986, p. 5; см. Freys-sinet, 1988, ch. 1; Gambier, Vernieres, 1988, ch. 7). Разви­тие таких «маргинальных» ситуаций, нестабильных и под­вижных, трудно поддающихся точному статистическому вычленению, было бы не столь заметно, если бы несогла­сованность или неувязанность статистических показате­лей не способствовали их акцентированию. Таким обра­зом, подобные ситуации сами являются следствием и од­новременно характеристикой развития безработицы. Итак, ситуация 80-х годов отсылает нас к двусмысленно­сти «измерений безработицы», осуществлявшихся во Франции в 30-е годы или в «развивающихся странах» в настоящее время: в самой модели «занятости по найму» (стабильной, на условиях полного рабочего дня, мужской и т. д.) заложены изменения, которые влияют на всю со­вокупность производственных отношений (включая, на­пример, процент охвата профсоюзами). В условиях, ко­гда модель определена, занятость теряет единый или до­минирующий характер, безработица также перестает быть стабильной или однозначной реальностью. И то, что является двусмысленным для статистика, может также быть таковым для агентов, включенных в эти погранич­ные группы (например, между занятостью, безработицей и образованием для временно замещающих основных ра-

[198]

ботников, см.: Pialoux, 1979). Получается, что анализ без­работицы не может быть отделен от анализа отношения к безработице (Balazs, 1983).

Следовательно, можно утверждать, что когда «уро­вень» безработицы вырос от 2 до 10 и более процентов, изменилась сама природа, а не только интенсивность без­работицы. Однако очевидно, что статистические данные не утратили полностью свою валидность. В силу измене­ния содержания этих данных большое значение приобре­тает их интерпретация и практическое применение. Ана­лиз статистических результатов сам способен прояснить это изменение содержания, обращаясь к смыслу несоот­ветствий, ошибок или погрешностей. Опасность «реифика-ции» (или подмены гомогенностью гетерогенности), при­сущей статистической практике, была бы еще большей, если бы социальная реальность не заявляла о себе посред­ством этих «недостатков» статистического измерения.