Русские на парагвайской военной службе

заработок превысил доходы депутата, сенатора и в конце концов достиг размеров зарплаты президента страны.

Стоит заметить, что сам Беляев, несмотря на неплохой даже по европейским меркам заработок, жил очень скромно. Обстановка его дома была очень простая: у него не было даже настоящей крыши, мебель, за исключением стола и стула, отсутствовала.

Причина такой «бедности» генеральского жилища была очень проста: во время одной из экспедиций в Чако его и без того бедный дом обокрали, причем оттуда вынесли даже посуду и мебель. По данным русских эмигрантов, «с этой поры Беляевы обстановки и не заводят»[949].

При этом так и осталось тайной, кто это сделал – наши соотечественники или парагвайцы. Сами белоэмигранты свидетельствовали, что парагвайцы имели склонность к воровству, особенно живущие в сельской местности[950]. Вообще, парагвайское воровство имело одну удивительную особенность: если местные и брали что-то у наших «гринго», то обычно вскоре отдавали.

Так или иначе, но до самой смерти Беляева, по словам очевидцев, его комнату украшали лишь два трехцветных и очень похожих флага, висящих крест-накрест – Парагвая и России. Они различались лишь порядком расположения их полос. Над ними висели казацкая шашка и парагвайский мачете, что символизировало единство парагвайцев и русских[951].

По признанию А. Дмитриева-Экштейна, именно схожесть флагов Парагвая и России привлекла его в Парагвай, и это же стало одной из причин для переезда сюда многих русских офицеров[952].

Этот беляевский «герб» увенчивали подаренные индейцами Ивану Тимофеевичу символы вождя – птичьи перья и лук со стрелами[953].

Беляев и изучение Чако Бореаль

И хотя в пересчете на американские доллары Иван Тимофеевич в Аргентине получал намного больше, не жалел о переезде. Ведь в отличие от нее, в Парагвае было еще немало индейцев. Правда, жили они, главным образом, в почти не изученном, покрытом почти

непроходимыми лесами районе Чако Бореаль. И этот интерес Беляева, несмотря на его военное призвание, особенно прославило русского генерала не только в этой стране, но и в мире.

Изучение индейцев стало делом всей его жизни. Благодаря этому он заново открыл Парагвай не только для своих соотечественников, но и для всей планеты. Своими экспедициями в район Чако Бореаль он приобрел поистине мировую славу. Не случайно, что эти заслуги Ивана Тимофеевича признавали даже самые ярые его противники[954].

Следует заметить, что на вторую половину 1920-х гг. этот огромный район (его площадь превышала половину территории Франции) размером 300 тысяч квадратных километров, находящийся в междуречье рек Параны и Пилькомайо между Боливией и Парагваем, был почти абсолютно не исследован. До экспедиций русского генерала Чако обозначался на картах лишь белым пятном и до середины 1920-х гг. никому не принадлежал.

Сильно затрудняло определение границ Боливии и Парагвая и то, что на территории Чако Бореаль не было сколько-нибудь значимых географических объектов – как-то реки и горы, по которым можно было бы без проблем разделить спорные участки.

Это порождало взаимные притязания на этот район как Асунсьона, так и Ла-Паса, истоки которых уходили еще во времена конкистадоров.

Почему же они раньше не исследовали этот район? Во-первых, их отпугивали слухи о непроходимости лесов Чако Бореаль; во-вторых – свирепость населявших их индейских племен, и в-третьих, последствия внешнеполитических поражений той и другой страны.

Пока Парагвай пытался прийти в себя после Великой войны 1864– 1870 гг., Боливия испытывала похожее состояние после разгрома в Тихоокеанских войнах XIX века. Однако «аутсайдерам» в скором времени также предстояло выяснить, кому достанется этот внешне суровый, но богатый полезными ископаемыми район.

В конце XIX века было несколько попыток его обследования, но все они окончились гибелью участников таких экспедиций, как боливийских и парагвайских, так и международных. Поэтому все переговоры тогда о разграничении в Чако Бореаль были бесплодными.

Ситуация была довольно комичной – парагвайцы и боливийцы пытались «поделить шкуру неубитого медведя», даже не зная точных

границ спорного района.

Усложнял процесс исследования Чако Бореаль и его тяжелый климат, не имеющий аналогов в Западном полушарии Земли, обусловленный неоднородной географической средой этого огромного региона, простиравшегося в сторону Боливии от берегов реки Парагвай.

Его восточная часть сильно отличается от западной. На востоке этот район, ровный как стол, расположенный в низине, фактически находится на уровне моря. Однако на западе он совсем другой: простираясь к Андским горам, Чако Бореаль поднимается на высоту 200 метров над уровнем моря. И если в одной его части стоит дикая жара, то в другой – холод. Перепады дневных и ночных температур здесь очень высокие. Если в полдень стоит жара в 36 градусов, то в полночь возможны заморозки до трех градусов ниже нуля, а если учесть, что в Чако почти постоянно дуют сильные ветры, то даже для привычных к морозам русских холод был весьма ощутимым.

Также неоднородно в этом районе представлена флора. Хотя значительная его часть покрыта почти непроходимыми лесами, здесь имелись и протяженные пустыни, найти в которых воду было почти непосильной задачей. Но главный бич Чако – это тучи москитов, не дающих пощады ничему живому ни днем, ни ночью[955].

Вот на этот район и «положил глаз» русский генерал, который и организовал туда экспедиции, происходившие отнюдь не только из-за научных целей. Причиной усиления внимания к данному району, как это не раз уже происходило в истории, стала нефть, обнаруженная геологами в соседней Боливии в начале 1920-х гг.

Они же предсказали, что основные запасы «черного золота» находятся на «нейтральной» чакской территории. И как только стало известно о богатых залежах нефти в Чако, обе страны объявили этот район своей собственностью, не желая упустить столь лакомый кусок.

Боливия стремилась прибрать его к рукам раньше, чем это сделает Парагвай. Ее руководство рассчитывало, что «слабый» Асунсьон, еще не оправившийся от Великой войны 1864–1870 гг., не пойдет на обострение ситуации и добровольно отдаст спорный район. В противном случае, оснащенная по последнему слову техники боливийская армия должна была силой доказать права Ла-Паса на Чако.

Было ясно, что война не за горами, поскольку Боливия отвергала возможность достижения каких-либо компромиссов и дележки спорной территории без боя, желая получить всю чакскую территорию целиком, предпринимая соответствующую активность.

Поэтому, предвидя столкновение между Асунсьоном и Ла-Пасом, предприимчивые люди «на всякий случай» покупали чакскую землю одновременно у Боливии и Парагвая[956].

Боливийских политиков подталкивала к войне и потеря выхода к морю во второй половине XIX века. После полученного урока с Чили (как считалось, эта страна имела на тот момент самую боеспособную армию на континенте) снова связываться с этой страной не хотелось, как и с перуанцами, за которых могли заступиться первые.

Поэтому, как им казалось, Парагвай был настоящей находкой для агрессивных устремлений Боливии. И хотя он не имел прямого выхода к морю, на реке Парана у него были порты, позволяющие выходить в Атлантический океан. Их-то и рассчитывали «заиметь» с захватом Чако Бореаль предприимчивые боливийцы.

Кроме того, Боливия стремилась решить за счет Парагвая и другую проблему – обеспечения продовольственной безопасности. По запасам полезных ископаемых, особенно цветных металлов, вроде олова и меди, Ла-Пас занимал первые места в мире, однако в его распоряжении не было плодородных земель, имевшихся у Парагвая.

Парагвайцы же рассчитывали присоединить Чако не столько из-за нефти, сколько по соображениям стратегической безопасности: их столица Асунсьон находилась почти на границе со спорным районом.

Примечательно, что И.Т. Беляев еще в 1924 г. предсказывал Чакскую войну. Осознавая, что Парагвай стал для него второй родиной, он стремился через исследование Чако Бореаль помочь ему подготовиться к ней.

О своих мотивах он написал так: «Уже с самой первой минуты пребывания на парагвайской земле я увидел босоногого солдатика с винтовкой на развалинах героической Умайты (место одного из самых кровопролитных сражений войны 1865–1870), слушал рассказы старушки, четырнадцатилетней девушкой спасшейся в лесу, среди дикарей, от иноземных солдат, и вынесшей удивительный оптимизм, стойкость, любовь к отечеству, которые отличают туземное население.

Я почувствовал, что и во мне не умер патриотизм, что я не должен мириться ни с чем, пока не увижу ее возрожденной»[957].

И хотя Иван Тимофеевич знал о судьбе своих предшественниковученых, он лично пожелал исследовать спорный район. Сначала парагвайцы пытались отговаривать его от этого путешествия, предупреждая его о том, что он вряд ли вернется обратно. Однако эти рассказы пугали генерала не больше, чем в свое время пули и снаряды большевиков.

И, не успев толком обосноваться на новой Родине, пробыв здесь всего полгода, уже в конце октября 1924 г. он отправляется в свою первую чакскую экспедицию.

Перед ее началом, 24 октября, его вызвал военный министр Парагвая Луис Риарт, давший ему необходимые инструкции. Русский генерал и его спутники должны были разведать окрестности района Байя Негра и найти наиболее удобные места для расположения парагвайских гарнизонов, долговременных оборонительных сооружений, наблюдательных пунктов, коммуникаций и т. д.; составить подробную карту местности и наладить контакт с вождями местных индейских племен.

Кроме того, по возвращении из похода Иван Тимофеевич должен был представить парагвайскому Минобороны детальный доклад о проделанной работе с указанием того, что необходимо сделать для реализации проектов по освоению Чако.

«Индейское» задание было особенно важной частью экспедиции. Кроме знакомства с вождями племен русский генерал должен был подробно описать уклад жизни туземцев, а также раздать подарки, которые должны были расположить их к Асунсьону – орудия труда, необходимые для проживания в джунглях материалы и даже вакцинировать их от возможного заражения инфекциями, к которым, как показала практика, у индейцев практически не было иммунитета.

Далее Беляеву поручили добиться приезда индейских вождей в Асунсьон, чтобы установить с ними постоянные отношения. Русский генерал понимал всю важность выполнения именно этой задачи экспедиции, поскольку без налаживания нормальных отношений с индейцами закрепить за собой Чако будет невозможно.

Поэтому он и решил начать выполнение поставленных ему задач не с «военного», а с «этнографического» аспекта и главной целью

предстоящей экспедиции определил установление с индейскими племенами не только деловых, но и дружественных отношений.

Таким образом, И.Т. Беляев во время своих походов в Чако Бореаль совмещал множество функций – разведчика, ученого, военного, картографа, проявив при этом незаурядные качества.

Во время первой «чакской вылазки» под руководством Ивана Тимофеевича находились несколько парагвайских военных и проводников-индейцев, а также русских офицеров: братья Игорь и Лев Оранжереевы, донской казак, капитан инженерных войск В. ОрефьевСеребряков[958], а также сын известного русского полярника и участника первых рейсов ледокола «Ермак» Георгия Экштейна Александр Дмитриев-Экштейн[959].

Насколько было опасно участие в «Чакском походе», говорило уже то, что всех его участников перевели «на военное положение», обещая выплатить в случае их ранений или гибели компенсации родственникам.

Всего за сравнительно короткий срок, с конца октября 1924 г. по август 1931 г., Беляев провел 13 экспедиций. Продолжались они от двух недель до нескольких месяцев, причем самая продолжительная – к лагуне Питиантута – заняла полгода.

Уже во время первой чакской экспедиции русский генерал смог найти полное взаимопонимание с вождями ряда индейских племен.

Александр Дмитриев-Экштейн так вспоминал об этой экспедиции: «Мы пренебрегали опасностями, испытывали жажду и голод, но ухитрились нанести на карту обширнейшие участки доселе неведомой территории и войти в контакт с племенами индейцев, полностью оторванными от какой бы то ни было цивилизации»[960].

С этого времени Иван Тимофеевич активно изучает индейские языки и заводит дружбу с вождями некоторых племен. Поначалу индейцы отнеслись к нему с недоверием, подозревая, что белые, всегда приносившие одни неприятности, пришли к ним с дурными намерениями.

Не случайно после первого контакта они дали русскому генералу прозвище – «Салиху». Беляев сильно этим возгордился, решив, что это какое-то дружеское наименование, подчеркивавшее его достоинства. Однако Ивана Тимофеевича тогда ожидало горькое разочарование. Когда он при встрече с ними тыкал себя пальцами в грудь, с гордостью

представляясь данным ему прозвищем, то туземцы начинали подозрительно улыбаться. Оказалось, что в переводе с индейского «салиху» означает лягушка[961].

Однако Беляев довольно быстро развеял их опасения и подозрения. Своей заботой об индейцах он снискал у них любовь и уважение, и в конце концов многие племена действительно сделали его своим почетным вождем, и уже мало кто вспоминал о первом прозвище русского генерала.

Но это было потом. Чтобы добиться реального признания и сделаться национальным героем индейцев, Ивану Тимофеевичу нужно было покорить Чако и прожить с туземцами их жизнью не один год.

В результате, благодаря экспедициям Беляева этот район потерял свою былую зловещую маску, а парагвайцы опередили боливийцев в плане установления с индейцами связей. Он сделал то, что не удалось лучшим путешественникам Запада: нанес на карту огромный, ранее неизвестный район, обследовав его раньше боливийцев.

Кроме того, завязав дружбу с индейцами, Иван Тимофеевич собрал поистине бесценные для парагвайцев разведывательные данные о концентрации на границах Чако боливийских войск.

Более того, он организовал регулярную разведку спорного приграничья, и теперь парагвайцы знали почти о каждом шаге своих противников. Ее почти безвозмездно вели живущие в Чако индейцы. Для того чтобы они делали это непрерывно и более детально, нужно было лишь иногда «подбрасывать» им дешевую одежду, различные бытовые металлические изделия и т. п.

Наибольший интерес представляет самая продолжительная экспедиция русского генерала к лагуне Питиантута. Тогда, в конце 1920-х гг., по его собственному признанию, «из-за озабоченности внутренними делами, северные леса были оставлены без внимания, но я, по возможности, продолжал их исследовать, пользуясь всеми случайными возможностями»[962].

О том, как началась данная экспедиция, Иван Тимофеевич рассказывает в своем дневнике: «В середине декабря 1930 г. я, готовивший в это время для Генштаба данные о вооруженных силах Боливии, был вызван к министру обороны.

– Прочтите это письмо, – сказал генерал Скеноне. – Кто такой Тувига и что это за лагуна?

Ястал вчитываться в письмо, направленное мне комендантом форта Састре: «Говорю тебе, что 10 дней назад ко мне в шатер принесли известие, что в районе Пича Энтода, где ты водрузил флаг, замечены следы 10 всадников, они пришли с боливийской стороны и направились в сторону лагуны, потом вернулись. Твой слуга Тувига». Внизу, вместо подписи, прилагался отпечаток пальца индейского вождя.

Яобъяснил генералу, что Тувига – мой старый знакомый, вождь чимакоков, считающих себя подлинными владельцами местности в районе лагуны Питиантута. От нее расходятся многочисленные индейские тропы, в том числе в наш тыл, к железной дороге Касадо, а также в тыл боливийцев. У нас, добавил я, существует договоренность

синдейцами о том, что они будут наблюдать за всеми перемещениями в том районе и сразу докладывать обо всем нам»[963].

Данное донесение было очень важным. Оно свидетельствовало о начале планомерной разведки со стороны Боливии спорного района, говорящей о скором начале войны.

Вскоре поступили и другие тревожные донесения индейцев о готовящемся захвате спорного района боливийцами. И «Элебук» (так обычно они именовали самых авторитетных вождей), как теперь почтительно прозвали Беляева индейцы, ранее поручил вождю чимакоков Саргенто Тувиге и его племени охранять Питиантуту от проникновения боливийцев.

Однако они могли истребить их небольшие разведывательные подразделения, но выдержать боя с регулярной армией были не в состоянии, и потому Тувига просил его скорее прибыть с подмогой: «Если ты не явишься немедленно, Питиантута попадет в руки боливийцев».

Письмо было написано со слов вождя индейцев парагвайским капитаном Гаона в Порто Састре, и это придало ему больший вес и руководство Парагвая срочно занялось данным вопросом.

Дело в том, что Питиантута (переводится с гуарани как «Богом забытое место») была стратегически важна как для Боливии, так и для Парагвая. По воспоминаниям Ивана Тимофеевича, эта лагуна (озеро, сообщающееся с рекой) «была центром всех невидимых индейских коммуникаций в направлении на тыл противника, а также и наш. В пять дней оттуда можно было пройти на железную дорогу Касадо на

153 километра, отрезав таким образом все наши гарнизоны, прикрывающие все местные поселения с находящимся там штабом командующего и выйти на берега реки Парагвай, а значит и к столице страны. Генерал Скенони понял опасность, и я был немедленно отправлен туда, а за мной – отряд войск для ее занятия. Там и произошло первое столкновение, ознаменовавшее начало военных действий»[964].

Русский генерал так описал начало своего путешествия: «Несколько дней спустя мы отправились вверх по реке Парагвай на пароходе «Капитан Кабраль». В мой отряд входили инженер В. Орефьев-Серебряков и господин Экштейн. Кроме револьверов, у нас были карабины и четыре винтовки для сопровождавших нас индейцевпроводников. Боеприпасов же было в обрез. Багаж состоял из четырех чемоданов, двух бурдюков для воды, ящиков с провизией и боеприпасами. В Фуэрте Олимпо (форт. – Ред.) мы получили лошадей, которых привел с собой лейтенант Сагиер с двумя солдатами. В Пуэрто Касадо (порт. – Ред.) мы получили долгожданных мулов»[965].

Однако уровень подготовки и оснащения этой экспедиции традиционно мало соответствовал стоящим перед ней высоким задачам, что во многом было обусловлено тогдашней технической отсталостью парагвайской армии.

Так, русские участники похода отмечали, что даже местные офицеры, участвовавшие в нем, были сильно поражены тем, что Беляев определял направление движения по компасу. Они с удивлением рассказывали своим сослуживцам, что «русский генерал по каким-то часам определял, где север, где юг»[966].

По словам Ивана Тимофеевича, «главной целью нашего путешествия было нахождение места для строительства укрепления, которое могло бы прикрыть проход к Питиантуте и впоследствии стать связующим звеном между лагуной и берегом реки. За нами из форта Хенераль Диас, по моему старому пути, разведанному еще в 1926 г., должен был идти отряд солдат»[967].

Высадившись на последней станции железной дороги Касадо, которая подходила вплотную к непроходимым джунглям, кампания Беляева отправились в путь по тропе, намеченной русским генералом еще в одном из первых его путешествий. Однако путь здесь был не менее сложный, чем тогда.

Он писал: «Окруженные со всех сторон густой растительностью, мы были вынуждены прорубать себе путь в этой чаще с помощью мачете. Со страшными усилиями нам удавалось делать за день лишь от 5 до 12 тысяч шагов, отмерявшихся по шагомеру. Вскоре обнаружился недостаток съестных припасов… У нас 4 марта оставалось только два килограмма сухого мяса, два – йерба мате (парагвайский чай), восемь – сахара, два – муки, пакет какао, 10 банок сгущенки и 120 галет, в то время как от Питиантуты нас отделяла еще горная цепь шириной в 20 километров, а на охоту можно было рассчитывать лишь вблизи небольших и редких источников

воды…»[968]

Налицо была угроза голода – в пищу пошли даже оказавшиеся съедобными верхушки пальм, но путникам повезло – они подстрелили двух оленей.

Однако охотничьи трофеи из-за скудности местных лесов доставались им редко, и запасы продуктов у группы Беляева быстро подошли к концу. Но хуже всего обстояло с питьевой водой. Кое-кто перед угрозой смерти от жажды предлагал Ивану Тимофеевичу повернуть назад, но он все же решил продолжить экспедицию.

Однако для этого ему пришлось ослабить отряд и вернуть лейтенанта Сагиера с солдатами, а также заболевшего инженера Серебрякова. Но они должны были «привести с собой гарнизон для будущего укрепленного района в Питиантута»[969].

Начался самый трудный отрезок пути. Ночи под антикомариной сеткой «москитерос», без которой здесь невозможно было провести и минуты, в центре неспокойных, ревущих джунглей, светящихся всеми огнями и кричащих всеми голосами, были тревожными. Поэтому отдохнуть и выспаться было почти невозможно.

После одной из таких ночей рядом со своим лагерем путешественники обнаружили даже следы крупного опасного хищника

– ягуара, не боящегося огня, которого голод заставил подойти к людям. При этом лес, опутанный лианами, с множеством колючек, становился все непроходимее. Однако выручили незаменимые индейцы, которые с помощью мачете быстро прорубали путь в джунглях. Они же спасли отряд от голода, отыскивая больших и очень

вкусных черепах для еды[970].

«На этом этапе, – писал начальник экспедиции, – выявился упорный и волевой характер сопровождавших нас индейцев: Гаррига – храбрый и сильный воин из клана «уток», казалось, сочетал в себе добропорядочные качества своих крылатых братьев – он был настоящим интендантом нашего воинства. Кимата, еще ребенок, числился по клану «обезьян» и поэтому прекрасно лазил по деревьям, добывал нам мед, яйца и фрукты, завлекал свистом птиц, ловил их и был самым активным участником всей компании. Имеди – «ворон» – большой знаток рассказов и легенд, казался меланхоличным и замкнутым в себе. Он тоже влезал на деревья, но лишь исключительно для того, чтобы смотреть на дорогу, и только на самые толстые и прочные ветки. И, наконец, Турго, представитель «страусов», великолепный бегун и ходок, удивительный специалист по всем деталям жизни в горах, с прекрасно развитым чувством юмора. Каждый из индейцев нес на себе печать своей расы, своего племени, своего клана. От них больше, чем от оружия или даже продовольствия, зависел конечный успех нашего предприятия»[971].

Тем не менее у отряда Беляева положение оставалось очень тяжелым: у него иссякли не только запасы питьевой воды и съестных припасов, но и патроны.

Но неожиданно он получил помощь – к нему прибыли индейцы из племени чимакоков во главе со старым знакомым Беляева – Тувигой. Они обнаружили колодец с питьевой водой и добыли еду. Зная, где прячется в этих краях дичь, туземцы разжились мясом, разложили костры, накормили участников экспедиции и запели свои обрядовые песни.

Между тем для спутников Беляева жизнь индейцев стала настоящим открытием. До встреч с краснокожими они в лучшем случае знали их по книгам Фенимора Купера. Особенно удивило их то, что у местных индейцев мужа выбирала девушка. Причем, чтобы зажить счастливой семейной жизнью, она еще должна пройти испытание «на прочность». Ее избранник брал свою воздыхательницу за руку и заставлял быстро пробежать с ним туда и обратно. Если она выдерживала, ее считали женщиной, годной для замужества[972]. Эта проверка «силы» была своего рода экзаменом на способность выдержать тяжелое брачное бремя.

Тувига и его спутники сопровождали компанию Беляева к лагуне Питиантута. Но чем ближе они к ней приближались, тем больше волновались чимакоки, опасаясь встречи со своими воинственными соперниками, индейцами племени морос (моро), о которых ходила дурная слава «людоедов». Ивану Тимофеевичу так и не удалось наладить с ними контакт, и, возможно, это было к лучшему, ведь у представителей этого племени убивать белых поселенцев было настоящим ритуалом.

После своих стремительных налетов индейцы морос уходили в глухие северные леса, где достать их было невозможно[973]. Не жаловали они и своих краснокожих собратьев из других племен.

По свидетельству русских участников экспедиции, дальнейшее «путешествие продолжалось с большим трудом. Вскоре поблизости индейцы нашли следы племени моро и поняли, что враги следуют за ними по пятам. Это заставило членов экспедиции еще больше приуныть»[974]. Прекратились индейские песни, помрачнели лица спутников Тувиги. В один прекрасный день индейцы, каждую минуту ожидавшие встречи с морос, хотели бросить отрядик Беляева, но не сделали этого из-за своего вождя, поклявшегося Беляеву идти с ним до конца.

Причина тревоги чимакоков была понятна: они вступили на земли, где кочевали морос. Не придавало краснокожим союзникам уверенности и еще большее ослабление экспедиции, поскольку из-за нехватки еды и воды Беляев был вынужден отправить на один из фортов оставшийся отряд солдат-парагвайцев[975]. В результате теперь при малейшем шорохе все хватались за оружие.

Зная, что им не выстоять при столкновении с превосходящими силами моро, Беляев изменил тактику и пошел на хитрость: он приказал своим спутникам провести «демонстрацию», показывая шумом и частой стрельбой, что их много и у них нет недостатка в патронах.

Кроме того, спутники Тувиги, опытные следопыты, умудрялись оставлять следы так, как будто их было не несколько человек, а большой отряд. Для обмана ночью разжигали множество костров. Также чимакоки умело обманули моро демонстрацией того, что они – лишь передовой отряд большого соединения. Все это и спасло отряд от нападения враждебных индейцев.

Однако, как это часто бывает, «вытащили голову – увяз хвост». Отбились от преследования назойливого противника – снова проявилась старая проблема голода и жажды: дальнейший путь участников экспедиции пролегал по почти необитаемым дичью землям, и поэтому охота не давала никакого результата.

Наступил день, когда все были настолько голодны, что едва не позавтракали попавшимся удавом. Однако никто так и не рискнул вкусить этого деликатеса первым. Зато изредка попадавшиеся лягушки стали настоящим лакомством.

Но несмотря на это экспедиция Ивана Тимофеевича продолжала упорно продвигаться вперед, понимая, что обратно дороги нет. Путники почти умирали от жажды, когда, наконец, впереди блеснула долгожданная вода. Это и была легендарная индейская Питиантута.

По словам Беляева, «Питиантута – в переводе с языка чимакоко – «Лагуна Покинутого Муравейника» – это прекрасное озеро, расположенное в самом центре двух огромных массивов девственного леса. Оно традиционно занимало важное место в истории и обрядах населявших эти леса индейцев и по праву может быть названо «Троей» индейцев Чако Бореаль. Первые белые в этих священных местах, мы разбили лагерь у отрогов одной из гор, рядом с древним индейским колодцем»[976].

Двигаться дальше индейцы наотрез отказались: впереди простирались исконные земли моро, и пересекать их границу означало объявить им войну. Тувига заговорил о возвращении, и Беляев понял, что индейцев лучше отпустить: основную часть задания они уже выполнили – путь к лагуне был найден.

Он знал, что через несколько месяцев на стенах воздвигнутого здесь форта будет развеваться парагвайский флаг, символизируя присоединение этой территории к Асунсьону.

Забегая вперед, скажем, что построенное здесь в июле 1931 г. небольшое укрепление Фортин-Карлос Антонио Лопес, основателем которого был Беляев, к настоящему времени стало городом, население которого к началу 1960-х гг. превысило две тысячи человек.

Обратный путь был еще более тяжелым. К старым проблемам добавилось обилие очень ядовитых змей, одного укуса которых было достаточно для почти мгновенной гибели человека. Поэтому значительную часть пути шли, воспользовавшись примером индейцев:

надели на щиколотки ног повязки из перьев страусов и других птиц, отпугивающих пресмыкающихся.

И теперь уже участники экспедиции не брезговали ни змеями, ни ящерицами. Голодающая группа Беляева спаслась тем, что наткнулась на стаю цапель. Они разлетелись, но штук 40 их птенцов, которые еще не умели летать, забили палками[977]. Их мясо растягивали на несколько недель.

Погода тоже не благоприятствовала экспедиции. Однажды поднялся такой сильный ветер с дождем, что целую ночь путникам пришлось провести на деревьях, чтобы попросту не утонуть. Это было едва ли не самым сложным моментом всей экспедиции: Беляев из-за тяжелого перехода и недоедания настолько ослабел, что индейцы всю ночь не спали и поддерживали его, сидя на ветвях, чтобы он не свалился вниз[978].

Последние километры к форту Олимпо, где их ожидала помощь, выбившийся из сил русский генерал уже не мог идти без помощи и опирался на верного Тувигу. Наконец путешественники услышали лай собак и удивленные возгласы людей: долгое отсутствие группы Беляева породило слух об ее гибели.

Но тем радостнее была встреча. «Да здравствует генерал! Да здравствуют русские!» – гремели весь день приветствия в старом парагвайском форте, а его обитатели и вновь прибывшие стали праздновать это событие.

Значение экспедиций Беляева для Парагвая

Значение экспедиций русского генерала в Чако Бореаль для Парагвая было огромным: в результате их успешного завершения большая часть спорного района попала в сферу его влияния.

Именно научные открытия, совершенные белогвардейским генералом, позволили Парагваю предъявить свои законные претензии на Чако Бореаль. Так, на I конгрессе Панамериканского института географии и истории, состоявшегося в декабре 1932 г., в разгар войны с Боливией, делегат Парагвая Л. Рамос Хименес в своем выступлении, имевшем целью обосновать права на спорный район, заявил, что «Чако перестало быть загадкой благодаря экспедициям отважного ученого

Беляева, которому Парагвай обязан многим». Он отметил его заслуги как картографа, биолога и климатолога, впервые обследовавшего данную местность.

При этом парагвайцы получили карты района, где должны были начаться боевые действия, которых не было у боливийцев, и поэтому они имели в грядущей войне важный козырь.

Однако было бы неправильно говорить лишь о заслугах Ивана Тимофеевича (во всяком случае, видный исследователь «русского Парагвая» Б.Ф. Мартынов пытается в своих работах показать его героем во всех отношениях), не упомянув о его промахах.

Между тем многие современники Беляева, напротив, обвиняли его чуть ли не во всех смертных грехах. Например, имеются свидетельства, что после войны Иван Тимофеевич находился в опале и некоторое время, будучи уволенным со всех постов, был безработным.

Журналист Парчевский интерпретирует это тем, что русский генерал попал в немилость из-за того, что составленные им со слов индейцев карты Чако будто бы оказались неправильными. И парагвайские военные, выяснив данные подробности на себе в ходе боев, якобы сильно обиделись за это на русского генерала[979].

Насколько верны такие утверждения – не совсем ясно. Хотя в походных условиях и при тогдашней технической неразвитости страны Беляев не мог составить карты с идеальной точностью. Тем не менее автору книги больше не встречалось ни одного источника, в котором бы говорилось о том, что они были неверными.

По мнению же сторонников Беляева, он якобы резко разошелся с властями по индейскому вопросу, активно выступая в защиту туземцев, что и отразилось на его карьере.

В любом случае, боливийцы, пытавшиеся соревноваться с парагвайцами за Чако Бореаль, безнадежно проигрывали последним в первую очередь из-за экспедиций Беляева, которые сильно помогли Асунсьону, оказав ему неоценимую услугу в подготовке к отражению агрессии Ла-Паса.

Ведь именно благодаря Ивану Тимофеевичу удалось склонить на сторону Асунсьона населявших Чако индейцев, оказавших в будущем столкновении парагвайцам неоценимую помощь. Обратим внимание на то, что еще в 1920-е гг. не только боливийцы, но и парагвайцы

относились к индейцам крайне плохо, а они платили им той же монетой, беспощадно вырезая тех и других.

Однако к началу Чакской войны симпатии краснокожих бесповоротно склонились на сторону парагвайцев именно благодаря Ивану Тимофеевичу Беляеву[980]. И для того чтобы подружиться с индейцами, ему пришлось проделать титаническую работу фактически в одиночестве.

Косвенным доказательством того, что Иван Тимофеевич Беляев своими экспедициями принес огромную пользу Парагваю, служит то обстоятельство, что власти Боливии, недовольные активностью белогвардейского генерала в Чако, еще до начала войны предлагали за его голову огромную для тех мест тогда сумму в 500 тысяч боливийских песо или одну тысячу фунтов стерлингов. Впоследствии она росла пропорционально успехам парагвайцев. Однако, забегая вперед, скажем, что ее так никто и не получил[981].

Не случайно, что парагвайское руководство придавало экспедициям Беляева огромное значение, о чем свидетельствует то, что в их подготовке принимали личное участие даже министры, которые сами утверждали выдачу русскому генералу всего необходимого, начиная с оружия и кончая гвоздями. Иван Тимофеевич подружился с ними и привозил для парагвайской верхушки из Чако много диковинок: то живого ягуара, то цаплю и др.

Поскольку министерства из-за сильной жары работали только по пять часов в день, то после окончания рабочего дня их главы лично приезжали к Беляеву, в доме которого за чашечкой матэ продолжалась подготовка экспедиций и обсуждались планы обороны страны на случай войны с Боливией[982].

Чтобы понять, что значили для Парагвая чакские походы Ивана Тимофеевича, следует обратиться к парагвайскому «летописцу» тех лет полковнику Карлосу Фернандесу. По его словам, «если генерал Беляев когда-нибудь задумает опубликовать свои воспоминания, относящиеся к исследованиям, начатым им в 1924 г., то люди узнают, какими трудностями, жертвами, страданиями была оплачена попытка обжить Чако, превратить обитающих там индейцев в наших лучших друзей и союзников в войне против боливийских захватчиков»[983].

При этом слова о проявленной при исследовании Чако белогвардейским генералом и его товарищами отваге не являются

пустыми звуками. Во время экспедиций их участники неоднократно находились буквально на волосок от смерти.

Но в отличие от боливийцев не все парагвайцы так высоко оценили заслуги Беляева. Так, историк Антонио Гонсалес в своем двухтомнике, посвященном подготовке его страны к войне с Боливией, писал, что экспедиции Беляева в Чако якобы не принесли пользы, поскольку они были направлены главным образом на изучение индейцев[984].

Что же, пусть это останется на совести этого человека, видимо, недовольного «чрезмерным засильем русских» в своей стране.

С другой стороны, нельзя не отметить, что были в Парагвае и противники исследования Чако, опасавшиеся, что Беляев своими действиями может вызвать столкновение с Боливией[985] и фактически обвинившие его в провоцировании между ними войны.

Роль Беляева в изучении индейцев и улучшении их положения

Особенно высокую оценку Беляев заслужил как этнограф Чако Бореаль. Благодаря его научным изысканиям миру и стали известны населявшие его индейцы, о которых они до этого почти ничего не знали[986].

В своих исследованиях он доказал, что индейцы макка и чамакоко относятся к древнейшим народам мира и санкскритской языковой группе. Таким образом, они являются представителями индоевропейской языковой семьи и происходят от арийцев[987]. Во всяком случае, этнографические труды Беляева, посвященные индейцам Чако Бореаль, были признаны во всем мире.

Тем самым он выбивал почву из-под ног расистов, оправдывавших угнетение индейцев тем, что они якобы отсталая раса, обреченная на вымирание по причине собственной «ущербности».

Кроме того, Беляев решительно выступил против навязывания индейцам европейских принципов жизни. По его мнению, две культуры должны добровольно обогащаться друг от друга[988]. Он напрямую содействовал закреплению этого положения на законодательном уровне с целью сохранения индейских народов.

И именно это обстоятельство привело к заметному охлаждению его отношений с представителями парагвайских властей.

Следует отметить, что для защиты туземцев в этой стране нужно было иметь большое гражданское мужество. Дело в том, что еще в 1920–1930-е гг. в Парагвае, где само слово «индеец» было ругательным и за которое от любого парагвайца можно было получить удар ножом, туземцев угнетали, презирали и нередко просто убивали.

О том, как тогда относились в стране к краснокожим, свидетельствует личное обращение русского генерала к президенту Парагвая И. Мориниго, в котором он указал на нетерпимость тогдашнего положения туземцев, при котором «изнасилование индейских женщин – в порядке вещей, как и похищение детей».

Более того – Иван Тимофеевич, попавший в Парагвай на «птичьих правах», вступил из-за этих угнетаемых в непосредственный конфликт с местными властями, рискуя за вмешательство в его внутренние дела нажить крупные неприятности вплоть до высылки в другое государство.

Показателем его активности стало то, что в конце концов за защиту туземцев его сместили с поста директора Национального патроната по делам индейцев в министерстве сельского хозяйства.

Однако затратив массу усилий, Беляев сделал свое дело, положив начало ломке антииндейского стереотипа у парагвайцев, пусть и ценой ссоры со многими представителями местной элиты[989]. Организация им первой индейской школы, о чем раньше местные краснокожие не могли и мечтать, стала в этом важнейшим шагом.

Русские эмигранты поражались увиденным в ней картинам: огромные мускулистые индейцы, окружив маленького сухого Беляева и затаив дыхание, постигали азы арифметики и грамоты.

Нахождению контакта белогвардейского генерала с туземцами способствовало то, что он в совершенстве выучил местные индейские языки. Всего, включая наречия макка и чамакоко, к концу своей жизни он знал 14 языков[990].

Исключительно благодаря русскому генералу их сказания стали известны всему миру: выучив за время чакских экспедиций языки чамакоко и макка, Иван Тимофеевич перевел и записал местные индейские сказания. После этого они были переведены на разные языки мира.

Индейцы платили ему той же монетой, и их отношения перешли из стадии «дружба» в категорию «почитание гуру». Беляев не скрывал, что если большинство русских, живущих в Парагвае, его не понимали, то с краснокожими «детьми пустыни» он почти сроднился[991].

Иван Тимофеевич считал религию индейцев очень близкой к христианству и во всеуслышание объявил, что тем добродетелям, которые присущи «краснокожим язычникам», какими их пытались представить некоторые не в меру ретивые католики, многим христианам еще надо поучиться. Так, он писал: «Вы можете быть уверены, что если бы Вам случайно пришлось оставить своих жен между индейцами, они бы их не тронули»[992].

«Индейцы, – говорил он М.Д. Каратееву, – мои лучшие друзья, и покорил я их лаской, как больших детей. Они меня настолько любят, что нередко проделывают тысячеверстный путь пешком, чтобы со мной повидаться. И в такие дни мой двор в Асунсьоне превращается в настоящий индейский табор»[993].

Однако у родственников генерала такие визиты явно не вызывали восторга. Так, когда в 1926 г. к нему в гости приехала его родственница, известная эмигрантка Спиридонова, то она с отвращением писала, что ей пришлось отскребать пол в доме своего двоюродного дядюшки от продуктов жизнедеятельности индейцев, которые и там продолжали вести себя как в своей природной стихии[994].

Между тем недоброжелатели генерала говорили, что индейцы приходили к Беляеву не из-за особой любви к нему, сколько из-за желания выклянчить что-нибудь у него или других столичных жителей[995].

Основанием для таких утверждений стали неоднократные случаи, когда туземцы «клали глаз» на ту или иную понравившуюся им вещь русских товарищей. Так, Ивана Тимофеевича в очередную экспедицию сопровождали проводники-индейцы, в пути оставившие своих русских спутников, прихватив у них три плаща – пончо.

По индейским понятиям это не было воровством, и они могли в знак дружбы взять любой предмет у своих друзей как подарок. Наши соотечественники это поняли и несильно расстроились по этому поводу, но злополучные пончо вызвали среди самих индейцев настоящую междоусобную войну.

Поэтому Ивану Тимофеевичу пришлось ехать их мирить и «вести мирные переговоры, но вожди враждующих племен не хотели мириться, так как за каждое пальто можно было получить большое количество водки»[996].

Однако Беляеву удалось добиться перемирия и прекратить братоубийственную войну среди индейцев. А пока шли переговоры, пончо были пропиты, и исчез сам повод к продолжению боевых действий – сражаться уже было не за что. За помощь в прекращении индейской «гражданской войны» он получил от туземцев ценные, с их точки зрения, подарки, в том числе и детеныша ягуара. Это свидетельствовало о глубочайшем почтении по отношению к этому человеку, еще недавно насмешливо именовавшемуся ими «лягушкой»[997].

Но несмотря на наличие «материального» аспекта отношений Ивана Тимофеевича с его краснокожими друзьями их связывало нечто большее, чем вещи. Иначе как объяснить то, что Беляев и сегодня почитается индейцами Парагвая едва ли не как божество?

Стоит заметить, что И.Т. Беляев стал национальным героем индейцев еще во время экспедиций в Чако, что признавали даже его недоброжелатели. Так, журналист К. Парчевский писал, что когда начинались дожди и водоемы выходили из берегов, индейцы несли белогвардейского генерала «на руках, в носилках, усыпанных цветами, как Офелию…»[998].

Вклад Туманова

Впрочем, от Беляева пытались не отстать и другие белоэмигранты. Так, князь Язон Туманов, став офицером парагвайского военно-морского флота (точнее, речной флотилии), по распоряжению командования отправился на одной из канонерских лодок в малоизученный район реки Рио-Верде. По его собственным словам, «это было девятидневное плавание в хаосе первых лет мироздания. Если по ней кто до меня и плавал, то это только индейцы на своих пирогах в доисторические времена»[999].

При этом он описывал «необычайное радушие» парагвайцев, их «постоянные кутежи» при «потрясающей неорганизованности»