Боливия
Русские эмигранты попадали в эту отдаленную даже по региональным меркам страну в основном эпизодически. Среди них было немало сектантов, которые стремились укрыться в местной глуши от сует и проблем цивилизованного мира. Кое-кто приезжал на заработки на местных рудниках, главным образом золотых[809]. Профессиональные же военные сюда проникали очень редко.
Особенно много сектантов и старообрядцев попало сюда в царский период из-за давления на них царских властей и Русской православной церкви[810]. Они уезжали из России в том числе и из-за того, что не хотели нести воинскую службу.
Естественно, что боливийские власти это не приветствовали и против таких лиц в период Чакской войны предпринимались репрессии, чтобы силой заставить их идти на фронт.
В этой связи необходимо сказать и о русских военных на боливийской службе. Следует заметить, что к середине 1920-х гг. «русская волна» еще не успела в полную силу докатиться до этой страны. Однако в начале 1930-х гг., видя успехи русских в ходе Чакской войны на службе во враждебном им Парагвае, боливийские власти стали целенаправленно препятствовать приезду русских на свою территорию. Видимо, они опасались их как шпионов, а также мстили представителям тех, «кто-де помогает нашим врагам»[811].
Однако по мере ухудшения ситуации на фронте отношение боливийцев к нашим соотечественникам стало меняться в лучшую сторону и их власти стали привлекать их на свою службу.
Так, по данным русских парагвайцев, в 1934 г., видя успехи русских на своем фронте, Боливия стала поощрять переезд к себе белоэмигрантов из других стран[812], особенно пострадавших от Великой экономической депрессии.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что эти переезды случались и что некоторые из наших соотечественников фактически воевали против своих собратьев с парагвайской стороны.
По меньшей мере один из таких русских, оказавшихся тогда в Боливии, с гордостью говорил о своей службе в «доблестной», как он
выражался, боливийской армии во время Чакской войны с Парагваем, и на белоэмиграцию это производило тяжелое впечатление[813].
Чили
Некоторые русские офицеры служили и в армии этого государства еще до революции 1917 г. и массовой эмиграции из России. Первым известным русским на чилийской военной службе считается астраханский казак Алексей Яковлевич Щербак (1842–1885), который в 1866 г., являясь студентом-медиком, стал революционеромзаговорщиком и, будучи раскрыт жандармами, бежал из России.
Некоторое время он скитался по Европе и другим континентам, пока не осел в Чили, где поступил в 1875 г. на службу в чилийский военно-морской флот врачом фрегата «Бланко Энкалада». К началу Тихоокеанских войн этой страны против Перу и Боливии (1879–1884) он уже был начальником медицинской службы этого корабля[814].
В 1883 г., после защиты им здесь докторской диссертации по актуальной тогда теме лечения огнестрельных ран, изданной отдельной книгой, он становится главным врачом военно-морского флота Чили.
Однако после этого Щербак, будучи в расцвете сил, неожиданно заболел и скончался сразу после одержанных Чили побед над Перу и Боливией, чему он, как мог, содействовал. Его хоронили все чилийские моряки от адмирала до последнего матроса с отданием воинских почестей. Многие из них были обязаны ему своей жизнью[815].
Кроме того, в 1890-е гг. здесь военным инструктором был офицер русской службы фон Дрентельн, ранее проходивший службу в Измайловском полку, который, судя по всему, принимал участие в боевых действиях Чили против Боливии и Перу, содействовав успеху чилийских войск.
Также после революции 1917 г. сюда, в чилийскую столицу Сантьяго, приехал полковник Лейб-гвардии уланского Ее Величества полка Кушелев[816], также некоторое время находившийся на военной службе этого государства.
Впрочем, по сравнению с другими странами региона случаи попадания на чилийскую военную службу белоэмигрантов были довольно редки. Но это не свидетельствует о каком-то предвзятом отношении чилийцев к русским. Все дело в том, что к началу 1930-х гг.
из-за географической удаленности этой страны от основных центров белоэмиграции в Чили насчитывалось всего несколько десятков эмигрантов.
Впрочем, ротмистр С. Голубинцев пишет, что отчасти слабое присутствие русских офицеров здесь было обусловлено и политическими моментами: «Я отправился в чилийское посольство за визою, надеясь попытать счастья на берегах Тихого океана. Но нашим мечтам не суждено было осуществиться вследствие отказа чилийского консульства выдать визу русским подданным (опасались проникновения коммунизма в их страны)»[817].
Как бы там ни было, к середине 1920-х гг. русские офицеры стали отмечаться на военной службе в этой стране чаще[818].
Следует заметить, что колония русскоговорящих тогда заметно выросла (в первую очередь за счет русских евреев, и тогда в регионе слова «русский» и «еврей» стали практически синонимами).
Произошло это в момент, когда соседнюю Аргентину захлестнул кризис. В результате к 1937 г. численность русскоязычных в Чили выросла, по разным данным, с нескольких сотен до 10 и даже до 30 тысяч человек. Благодаря этому их представители стали появляться в местных силовых структурах чаще.
Причем по крайней мере в одном случае у одного из «русских евреев» два сына, получившие чилийское подданство, стали офицерами армии этой страны[819].
Перед Второй мировой войной и после нее небольшая русская колония Чили пополнилась некоторыми белоэмигрантами из Албании. Среди них оказался глава черкесов Кучук Улагай, являвшийся одним из самых известных белогвардейцев-горцев, устроившийся преподавателем в местный Военно-географический институт.
О его пути в Чили следует рассказать особенно подробно. Будучи офицером регулярной албанской армии, этот участник декабрьского похода против «красного епископа» Корчи Фаноли добился высокого положения в вооруженных силах короля Ахмеда Зогу I.
Во время его очередной отлучки – отъезда на учебу из Тираны в Скутари (Скадари) для регулярного прохождения четырехмесячных специальных курсов – и произошло событие, впоследствии коренным образом изменившее всю его жизнь.
У него была родная сестра Фатима, славившаяся, как и многие черкешенки, своей красотой. Унтер-офицер албанской службы Куракин, служивший на конском заводе в городе Шияке под руководством Кучук Улагая, был в нее безутешно влюблен. О том, чтобы они были вместе, не могло быть и речи. Куракин не мог променять из-за женитьбы православие на ислам, а она сама под страхом смерти не могла принять христианство.
Выход подсказала сама девушка – похищение. В итоге Куракин и поступил по образцу и подобию настоящих джигитов. Кучук Улагай в компании Сукачева (см. параграф по Албании) «прогуливался по Скутари, когда мимо них на бешеной скорости пронесся автомобиль, в котором сидела укутанная в чадру мусульманка Фатима, а в мешке на его полу лежал православный Куракин. Сделано это было для того, чтобы сбить с толку ее брата, который, в случае поимки обоих заговорщиков, не пощадил бы ни сестры, ни своего сослуживца.
Осуществлению этого романтического приключения помог православный епископ Албании. Правда, он выдвинул условие, что Фатима сразу после похищения крестится, что она и сделала.
Узнав об этом, Кучук Улагай проклял ее и обещал отомстить похитителю. Зная, как страшен в гневе брат Фатимы, Куракин сразу после женитьбы на ней переехал на заработанные у Ахмет-бея деньги как можно дальше от него, в Чили. Он надеялся, что уж здесь-то, на краю земли, он точно их никогда не найдет.
Будучи инженером по специальности, Куракин в этой стране оказался весьма востребованным и устроился на новом месте весьма неплохо. Тогда он и не думал, что ему снова придется встретиться с Кучук Улагаем.
В июне 1945 г. последнему, благодаря имевшемуся у него албанскому гражданству, буквально чудом удалось остаться в живых. Его, являвшегося на тот момент одним из виднейших офицеров северокавказских горских формирований, сражавшихся за нацистов, требовали выдачи представители советского командования.
Произошло это при следующих обстоятельствах: после сдачи в плен англичанам он очутился в лагере в австрийском городе Лиенц, получившим мировую известность за массовую выдачу союзниками воевавших против Советской армии горцев и казаков коммунистам.
Мало кто спасся из этого ада, и Кучук Улагай уже считал себя погибшим. Некоторых, особенно отличившихся в борьбе против Советской власти, в том числе и его самого – ожидало повешение или расстрел. В лучшем случае – долгие годы лагерей. Дело в том, что имя этого человека, бывшего командира знаменитой Черкесской конной дивизии у белых, было слишком хорошо известно коммунистам, чтобы надеяться на пощаду.
Своим спасением Кучук Улагай был обязан своей жене, которая, узнав о его задержании, бросилась к союзникам, хотя ей, как супруге «видного коллаборациониста», также угрожал арест. Она показала албанский паспорт мужа английскому коменданту. Когда англичане уже передавали несчастных СМЕРШу, он приказал вывести Кучук Улагая из толпы «предателей».
Разумеется, возмущению коммунистов, из лап которых ускользала такая добыча, не было предела. Чтобы успокоить их, англичане заверили советскую сторону, что он им нужен для собственного расследования. Они заперли его тут же в подвале, инсценировав новое «задержание». А наверху, над головой Кучук Улагая, согласно его воспоминаниям, якобы в это время грохотали сапоги и слышались выстрелы – кое-кого из выданных союзниками коммунисты, с кем у них были особые счеты, убивали прямо на месте.
Однако советские спецслужбы продолжили охоту на Кучук Улагая, и ему надо было срочно затаиться. Узнав о бедственном положении своего шурина, Куракин вышел на него и предложил ему «мир» и помощь.
Как оказалось, годы и ситуация сделали свое дело, и некогда грозный черкес принял эти предложения. Тем более что денег у него на дорогу до Чили не было, и Куракин оплатил билеты для него и его жены.
Там у них началась новая жизнь, и он успешно устроился здесь на военную службу. Этот выдающийся офицер скончался в Сантьяго от тропической болезни 8 апреля 1953 г.[820]
Еще одним «русским чилийцем» стал племянник донского казачьего атамана П.Н. Краснова Мигель Краснов, поступивший на военную службу этого государства в 1950-е гг. и принявший активное участие в перевороте генерала Аугусто Пиночета против «левого» президента Сальвадора Альенде.
При нем он стал руководителем одной из чилийских спецслужб в чине бригадного генерала. Занимая эту должность, Мигель Краснов беспощадно боролся против коммунистов и всех левых, перешедших к подпольной и партизанской борьбе против военной диктатуры. Их жертвы, по разным данным, доходили до пяти тысяч человек убитыми. Эти действия объяснялись стремлением «спасти Чили и весь континент от ужасов коммунизма».
После демонтажа режима Пиночета Мигель Краснов подвергается преследованиям со стороны новых властей, в том числе и проникших туда социалистов (за причастность «к гибели и исчезновению трех тысяч человек») и был осужден к продолжительным срокам тюремного заключения.
Примечательно, что он отказался бежать за рубеж, как ему предлагали власти некоторых стран, обещая предоставить политическое убежище, и остался со своим престарелым начальником, решив разделить с ним его долю.
Другой причиной такого поступка было, по данным «местных источников», осознание того, что он «ни в чем не виноват перед народом Чили» и что его деяния были лишь проявлением «благородной борьбы против леваков, разжигавших гражданскую войну».